Голубые города. Автобиографическая повесть. Гл. 3

Глава ІІІ

Учеба в Малоалександровской неполной средней школе

В 1968 году, по окончании 4-го класса начальной школы я, по настоянию родителей, продолжил учебу в селе Малоалександровка Троицкого района, где проживали мои дедушка и бабушка по материнской линии – Капуста Кирилл Иванович и Дарья Трофимовна. В их доме мне была предоставлена спаленка. Ранее там обитала моя двоюродная сестра Белодед Зоя, перешедшая туда из-за тесноты в отцовском доме.
Малоалександровка – старинное украинское село. Состояло оно на ту пору из двух длинных, время от времени образовывающих небольшие уступы улиц с односторонним расположением домов. Одна из них лежала под горой, другая шла параллельно ей на расстоянии в триста–четыреста метров. Разделялись улицы огородами, вишневыми и терновыми садами, а посредине – левадами, или луками, как их там называли, со всевозможным разнотравьем. Через луки протекал непреодолимый весной и пересыхающий к лету ручей. На межах людских огородов и травяных угодий росли как бы кустами высокие вербы, чуть склоненные в сторону огородов. Каждый хозяин в точности знал, который ствол его.
Дедушкина усадьба располагалась на улице под горой, которая, вероятно, и являлась самой старой улицей села. В средней ее части, на горе размещалось кладбище.
С вступлением в новую жизнь происходило и мое знакомство с новыми названиями и терминами, которые в нашем селе хождения не имели. Например, улицу, где я поселился, люди называли «на тому боці». Со стороны центра туда можно было попасть, пройдя по «провулку». Восточней нашего дома, в низине, лежал «гай», а на север, под гору, простирался «вигін». Много воды утекло с той поры, сейчас на той стороне села ни домов почти не осталось, ни жителей. А в те времена через выгон проходила дорога по направлению к железнодорожной станции Солидарное. Грунт там пепельный, рассыпчатый, и летом дорогу ту так разбивало колесами машин и тракторов, что она превращалась в массу волнистой мягкой пыли. Нога в ней утопала – чуть ли не по колено; там любили «купаться» бабушкины куры. На этой же стороне села, западней кладбища, находилось «пісовище». Летом мы с ребятами ходить туда играть. Другим любимым местом малоалександровцев был Вандын Яр. Но к нему расстояние казалось довольно длинным. Сначала необходимо было преодолеть часть Каменевского Яра, затем, свернув вправо, подняться немного вверх, и лишь тогда человек окунался в оазис цветов и зелени. В Малоалександровке я узнал от своих новых друзей, какие из диких растений можно употреблять в пищу. Очевидно, во времена голодовок жители усвоили это правило крепко; от старших поколений сведения передавались младшим. Но с той зелени все равно не выживешь…
Моя двоюродная сестра Зоя старше меня года на четыре, и когда я туда переехал, она уже училась в Лисичанском педагогическом техникуме. От нее мне досталась книга русского писателя Гончарова «Обрыв» и ее личный дневник. Книгу я посчитал скучной, но дневник, к моему стыду, прочел. С тех пор сам года три подряд вел подобные записи.
Дедушке и бабушке на ту пору исполнилось более чем по шестьдесят пять лет. Сейчас я понимаю, какую ответственность они на себя тогда возложили. Как уже писалось, Малоалександровка расположена от нашего села на расстоянии около двадцати километров. Прямой дороги там нет и никогда не было, автобусного сообщения – тем более. Эти два населенных пункта относятся к разным районам и между собой никак не связаны. Поэтому, если вдруг заболеешь, родители могли ничего и не знать. Хотя навещать меня они старались по возможности чаще. С этой целью один раз в три-четыре недели отец выписывал в совхозе пару лошадей и в зависимости от того, какая стояла погода, они с матерью бричкой либо на санях приезжали к нам на пару часов.
Еще одним важным моментом в плане ответственности дедушки и бабушки можно назвать то, что отец мой был атеистом, а его тесть и теща – глубоко верующие люди, неукоснительно соблюдающие все христианские обычаи и обряды. К тому же характер у отца был довольно крутой. Он категорически запретил родителям супруги делать попытки привить их внуку веру в бога. Но, как мне кажется, я уже тогда и сам понимал, что для меня это не представляет серьезной опасности. Наверное, я родился атеистом и поэтому религию воспринимал как пережиток прошлого. К молитвам, иконам, к верующим, посещавшим дедушку и бабушку, я относился ровно и с уважением – это была их жизнь.
Дедушку и бабушку я очень любил. Они между собой никогда не ссорились. Утром и вечером, а также до еды и после еды у них было принято молиться богу. У дедушки молитва была короткая, но у бабушки, особенно по вечерам, она длилась до бесконечности. Под монотонное звучание голоса бабушки я обычно и засыпал.
Наш дом состоял из кухни с печью, залы на четыре окна, именуемой «світлицею», и спальни – с одним маленьким окошком. В кухне и спальне полы были земляные и назывались «долівкою». Бабушка время от времени подмазывала их кизяком. В зале пол был деревянный, набранный из плотно подогнанных между собой досок, выкрашенных в вишневый цвет. Чтобы попасть в дом, сначала необходимо было преодолеть двое сеней. Вторые сени были без потолка, с лестницей на чердак, без окон и электрического освещения. В темноте найти щеколду двери составляло непросто. Во всех трех комнатах были развешаны иконы. В углу залы, а также в углу кухни они были массивные, размером несколько больше газетного листа. Другие, размещавшиеся в зале напротив входа, были поменьше, обрамлены в широкие, вскрытые темным лаком рамки. Справа от икон, на уровне второго их ряда, находилось большое, образца довоенного периода радио. На стене слева висели в изготовленных дедушкой деревянных рамках фотографии родственников. Спальня, которую бабушка называла «кімнатой», была маленькая, имела кровать, лежанку и русскую печь, занимающую всю ширину помещения и в высоту сантиметров восемьдесят не доходя до потолка. Спать на печи из-за плохой вентиляции было почти невозможно. Лежанка находилась на ярус ниже. Но застоялый, пересушенный, пахнущий меловой побелкой и старыми прожженными фуфайками воздух в сочетании с надавленными уже за полчаса пребывания на ней боками особого преимущества лежанки над печью не давал, на кровати было лежать значительно приятней.
Из мебели в зале находилась двуспальная металлическая кровать и две деревянные, выполненные с небольшими закруглениями и узорчатым орнаментом вдоль их задней спинки лавки, именуемые диванами. Большой дубовый стол, занимавший место ближе к Святому углу, скатерть имел неширокую, отчего бросались в глаза его толстые прямоугольные ножки. Под крышкой того стола был устроен выдвигающийся вперед массивный ящик, на дне которого мною как-то было обнаружено солидное количество царских и первых советских монет. Позже я их у дедушки выпросил. Сначала они хранились у нас дома в Маньковке, но затем куда-то исчезли. Не исключено, что часть их была передана братьями и сестрой в школьные музеи, а остальные обменены у ребят на какие-нибудь безделушки. Дореволюционные монеты были крупные, изготовленные из меди, с вычеканенными на них именами русских царей. Среди такого бесценного клада присутствовало несколько советских полтинников 20-х годов, на которых было написано, что они из серебра. Кроме того, как-то я обнаружил в зале, за одной из рамок для фотографий, сложенные вместе бумажные императорские деньги и облигации советских займов.
Дедушкина хата была крыта соломой. Почти вплотную к ней примыкал, с такой же кровлей, длинный сарай или «хлів». В одной его половине был выкопан погреб, а другая предназначалась для коровы. Летом коровье молоко хранилось в погребе. Спереди «хліва» из жердей и очерета была сооружена небольшая загорода, возле входа в которую стояло на ножках большое, окованное по кругу толстой шиной и по форме напоминающее сито металлическое корыто для воды. Сам колодец находился в конце огорода. До воды там было «подать рукой», и черпалась она при помощи «журавля»; во двор доставлялась и дедушкой и бабашкой на коромысле. Самым интересным местом для меня представлялась плотницкая мастерская – бабушка называла ее «дідусевим хлівом». Свет туда попадал через два небольших окошка, у которых стоял деревянный верстак со смонтированными на нем двумя приспособлениями, предназначенными для удержания заготовки при обработке дерева. Винты этих механизмов были деревянные. У верстака на приделанных на стене полочках было разложено и растыкано несчетное количество различного рода инструментов: стамесок, долот, рубанков, фуганков, щипцов, ножовок, «сверделець» и т.п. Да и остальная часть помещения – сверху донизу, в том числе потолочные балки, т.е. все, что можно было приспособить для таких целей, была увешана разной всячиной. Хранилось там также несколько комплектов конской упряжи и много ржавых подков, а на чердаке висели окутанные многолетней паутиной овечьи и козьи смушки (на чердаке хаты, ближе к дымарю, в тканевых узелках были подвешены спички, сухари, да, наверное, и соль). Уже при мне дедушка построил во дворе небольшую кухню, а затем вместе с дядей Костей они пробили водяную скважину и установили фонтан. Держал он и небольшую пасеку. Весь двор был огражден довольно высоким плетнем, набранным вперемешку из лозы и очерета. Деревянные ворота на ночь надежно закрывались таким же деревянным засовом. Во дворе на цепи бегала овчарка, по кличке Туман. Кормил ее дедушка из старой солдатской каски. Хлеб в юшку крошил всегда сам.
Оба дедушкины соседа были приблизительного такого же возраста, как и он. С одним из них отношения у него складывались еще куда ни шло, но с соседом справа они были, что называется, смертельные враги. Какая тому была причина, я тогда не знал. Полагал, что вражда разгорелась давно, возможно, еще со времен коллективизации по политическим мотивам. И лишь не так давно узнал правду. Все оказалось банально просто. Эту историю мне поведала по телефону тетя Соня. Однажды из улья деда Максима вылетел рой и оккупировал грушу, росшую в саду дедушки в конце огорода. Тот решил, что если рой сел на его грушу, он принадлежит ему. По этой причине снять пчел соседу не позволил, а забрал его себе. С тех пор не один десяток лет эти два человека смертельно ненавидели друг друга. Вот что такое частная собственность, и какая из-за нее может возникнуть вражда. В советские времена такой пример был бы назван пережитком прошлого. Да беда в том, что этот пережиток вновь одолевает души людей. Но это так, внеплановое отступление... Имелись у дедушки и друзья. Помню одного из них, деда Ванду, – с большой седой бородой. Как-то я поинтересовался у моего двоюродного брата Белодеда Васи, существует ли связь между этим человеком и названием Вандын Яр. Тот ответил, что, насколько ему известно, дед Ванда был из раскулаченных. Больше о нем он добавить ничего не смог.
Почти каждое воскресенье, по утрам, к нам в дом приходили люди преклонного возраста, верующие. За исключением одного-двух мужчин это были женщины. Они общались, пели церковные песни. Со временем дедушка стал у них главным чтецом божественных книг. Читал он Евангелие (жизнеописание Христа) и Псалтырь (книга песен, или псалмов). Как сейчас вижу тот Псалтырь – в расслоенной от ветхости обложке, с пожелтевшими страницами, шрифт – старославянский, крупный, начальная буква каждого стиха в несколько раз больше остальных. Эту книгу дедушка читал для бабушки по вечерам и в будни дни. Я же к таким делам никоим образом не привлекался. Единственно, это бабушка на ночь крестила мою подушку, окошко в спальне и дверь. Никакой выпивки в доме не хранилось. Лишь когда приезжали мои родители (иногда их еще привозил дядя Костя) и выставлялась на стол бутылочка, тогда дедушка мог себе позволить немного выпить. Бабушка спиртного не употребляла вовсе. Церкви в те времена в селе не было. Но, как мне недавно сообщили, ее в Малоалександровке не было и раньше. В соседнем селе, Тарасовке, такова имелась, она там стоит и ныне, но тогда не работала. Однажды я обратил внимание, что в моей спальне на подоконнике находится небольшой макет красивого белого храма. Я поинтересовался у дедушки, что это за храм, и он пояснил, что это – храм Христа Спасителя, который когда-то был сооружен в Москве, а при советской власти его разрушили.
Хотя в былые времена в характере дедушки и присутствовала – по рассказам нашей мамы – твердость характера, иногда даже проявлялись черты жестокости, но командовала в доме всегда бабушка. Она для меня была и осталась в памяти самым добрым, самым нежным, самым любимым существом на всем белом свете. Первым делом у нее было – накормить людей: то ли это нас, детей, то ли гостей. Называлось это – «попоштувати». Однажды к нам в ворота постучались какие-то путники. Я позвал бабушку. Увидев их, она шепнула, что это – «святые люди». Мы вынесли им что-то покушать. Вероятно, то были нищие, и бабушка по своей кротости души и христианской вере назвала их святыми. Такой случай при мне произошел, кажется, всего только раз. Не встречал я на улицах Малоалександровки и цыган, хотя у нас на отделении знавал их с детства. А еще бабушка поистине со священным трепетом относилась к хлебу. Каждый раз, порезав на столе буханку либо отделив от нее кусочек, она бережно смахивала в ладонь оставшиеся крошки, клала их в рот и, крестясь, негромко приговаривала: «Спасибо тебе, Господи, за хлеб наш насущный». Когда же хлеб случайно падал на пол – она его поднимала и целовала. Ходила бабушка в кофточке и длинной, почти до самой земли юбке. Большую часть своего времени она проводила на кухне. Грубку в доме топили хворостом и дровами и лиш в сильные холода – углем, печь – высушенным «кізяком». На следующее утро из топки все выгребалось и собиралось в металлическую, овальной формы «коробку»; затем дедушка выходил на выгон и все это тщательно перевеивал. На кухне, в уголку у печи, стояли «чаплійки», «рогачі», кочережки, другой подобный инструмент. Бабушка всем этим искусно орудовала. Варево она готовила в небольших чавунах. Каструль в ее хозяйстве я не помню. Молоко и компот разливались в глечики, сыпучие продукты хранились в «макітрі». Все ложки были деревянные, с расписным орнаментом. Дедушка и бабушка строго придерживались постов. В то же время мне кушать ничего не запрещалось. Хотя, как я сейчас понимаю, ассортимент пищи был невелик. От коровы они на ту пору уже отказались, помню частые картофельные супы на «олійці». Из круп новой для меня стала чечевица, выращиваемая на их огороде. В Малоалександровке я впервые увидел и попробовал такую диковинку, как мак. У нас на отделении его не сеяли. Здесь же он рос сам. В «Клечану неділю» (на Троицу) все жилище от пола до потолка украшалось зеленью. Кроме другой растительности для этого использовались росшие двумя кустами в небольшом палисаднике под окнами дома бабушкины любисток и мята. Огород выглядел небольшим, и земля там была неважная. За ним простирался почти таких же размеров сад, а далее шел луг. В саду росли груши, сливы, вишни и терн. Яблони дедушка пытался насаживать, но они вымокали. И все же самым красивым растением на сотни метров вокруг была высокая, разлогая, со средней величины, красными как огонь, хотя и довольно терпкими плодами, райка. Когда плоды созревали, дерево преобразовывалось в огромный, усыпанный множеством ярких шариков зонт.
По другую сторону лук, почти напротив дедушкиной усадьбы, проживали наши родственники, семья Белодедов. Тетя Соня доводилась младшей дочерью дедушки и бабушки. Пока ее родители держали корову, она каждый день, прямиком через луки, ходила к ним ее доить. Дом Белодедов стоял в центре, он был маленький, с небольшим коридором и неширокой, но высокой «призьбой»; соломенная его крыша поддерживалась спереди тремя-четырьмя деревянными столбиками. В те годы дедушка сторожил сельский магазин, расположенный через дорогу от того дома. Прибыв к ночи с ружьем, он занимал позицию на «призьбе» и вел наблюдение за магазином и прилегающей к нему территорией.
Здесь хотелось бы добавить, дедушка Кирилл был героем Великой Отечественной войны. Из боевых наград он, как минимум, имел медаль «За боевые заслуги» и орден Славы III ст., что подтверждается приказами командования двух стрелковых дивизий, в составе которых ему приходилось воевать (сайт «Подвиг народа»). В первом из них, в представлении к награждению медалью, говорится: Капуста Кирилл Иванович (1899 г.), будучи санитаром стрелковой роты, под огнем противника вынес с поля боя восемнадцать раненых бойцов и командиров Красной Армии. (Произошло это, как можно определить по продвижению дивизии, в конце августа, начале сентября 1943 года между Лисичанском и Славянском, и, что тоже нельзя не подчеркнуть, 9 сентября он и сам получил серьезное ранение, о чем помечено в его учетной карточке). В представлении к ордену описывается следующее: Капуста Кирилл Иванович (1899 г.), участвуя в боях в качестве бойца стрелковой роты, у высоты такой-то и населенного пункта такого-то, уничтожил семь немецких солдат и двух офицеров; а спустя несколько дней, отражая контратаки противника у селения такого-то, добавил к этому еще четверых немцев. (Это случилось уже в декабре 1944 года, по всем данным, в Венгрии). Самому мне дедушка рассказывал, как ему, попавшему по причине ранения в госпиталь, санитары пропускали насквозь через грудь бинт и таким способом чистили начинавшую гноиться рану.
…Семья Белодедов жила бедно. У них было трое детей, но размещаться приходилось в двух небольших комнатушках: на кухне, где была сооружена груба, стоял кухонный стол да придвинутая к нему почти в притык металлическая кровать, и почти в таких же размеров зале. В этом доме не было даже рукомойника, отчего умываться приходилось со рта над большой алюминиевой миской. Дядя Ваня работал в колхозе на колесном тракторе «Беларусь». Ставил он его у своего двора, и каждое утро при запуске двигателя на нем так тарахтел «пускач», что в доме дрожали все стекла. Этот человек был непревзойденным трудягой. В середине 70-х годов Белодеды купили другой дом, и дядя Ваня его полностью перестроил, сделав двухэтажным. Пристройку первого этажа он разместил наполовину в земле и почти всю вылил из бетона. Толщина стен той части сооружения была не меньше, чем толщина стен солидного бомбоубежища. Второй этаж был выполнен из кирпича.
Самым младшим в семье был Василий, удавшийся, несомненно, в род Белодедов. В детстве Васька выглядел худощавым, имел смуглую кожу, и летом от загара становился весь черным, как негр. Никакой обуви он не носил, как, впрочем, не носили ее и его сестры – Зоя и Надя. По этой причине ноги у него были заскорузлые, огрубевшие, с растопыренными пальцами, как у неандертальца, все в ссадинах и шрамах от веток, камней да стекла. Этот мальчишка был цепок, вынослив и умен. Мы с ним дружили.
Средней по возрасту была Надя. Она тоже походила из отцовской породы. Иногда они вдвоем с дядей Ваней могли что-нибудь спеть. Помню, как душевно в их исполнении звучала украинская песня «Степом». Надя была сильно конопатой. Она и сейчас такой осталась.
И все же самой любимой феей для меня была старшая дочь Белодедов – Зоя. Лицом она удалась светленькая, характером – веселая, общительная, так же, как отец и сестра, любила петь. Когда я еще учился в младших классах, да и позже, то нередко на летних каникулах либо сам, либо с братьями и сестренкой по несколько недель гостил у дедушки и бабушки. Однажды я приехал на «моторке», и мы с Васькой решили прокатиться вдвоем. Выбравшись на гору, через которую лежит дорога на Солидарное, и развернувшись, я передал руль Ваське, а сам умостился на багажнике. На спуске «моторку» разогнало, ее начало «водить», и мы полетели в кювет. Оба сильно посбивали руки и ноги. Совпало так, что в это время в дедушкином доме собралось много гостей, поэтому нас разместили в летней кухне на кровати, и Зоя, приставив к «потерпевшим» стул, пела нам «под заказ» свои песни.
Все дети нашего «планка» обычно гуляли у дедушкиного дома. Там между соседскими строениями и межевыми тынами располагалась прямоугольная уютная полянка. Главной заводилой была Зоя. Она учила нас различным играм с мячом, в «палочки-выручалочки», «фантиков» и т.п. Запомнилась считалка с тех времен: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной – кем ты будешь такой?» Когда опускались сумерки, все рассаживались на сложенную под бугорком сухую вербу и начинались разговоры о домовых и ведьмах. Иногда Зоя рассказывала только недавно прочитанную нею книгу или никому не известную сказку. Помню, как однажды мы, затаив дыхание, слушали о всемогущем старике Хоттабыче из «Волшебной лампы Алладина».
Школа в Малоалександровке была старая, довоенной постройки, в ней еще обучалась моя мама. Наш класс состоял из двенадцати человек – восьмерых мальчиков и четырех девочек. Должен сказать, особого порядка в школе тогда не наблюдалось. А о некоторых безобразиях, творимых мальчишками, стыдно даже вспоминать. Огорчали иногда и сами учителя. Скажем, учительница немецкого языка, несмотря на то, что полноценных обедов детям не готовили (давали только пирожки), часто оставляла по несколько учеников «после уроков». Они же затем должны были вымыть в классе и полы.
Директора звали Василий Иванович. Он и мой отец были приблизительно одинакового возраста, и, посещая Малоалександровку, отец поддерживал с ним дружеские отношения. В 1969 году умер К.Е.Ворошилов. В день его похорон все классы были выведены в коридор на траурную линейку – слушали по радио трансляцию церемонии прощания с маршалом. Спустя некоторое время Луганская область второй раз была переименована в Ворошиловградскую.
Еще, помню, были организованы тематические чтения, посвященные созданию Красной Армии. Это тоже происходило в коридоре, и мне там довелось читать четверостишье из известной песни:

Разгромили атаманов,
Разогнали воевод,
И на Тихом океане
Свой закончили поход.

Радио, как я уже писал, имелось и у нас в доме. Служило оно исключительно для проверки часов: механического, громко цокающего будильника, находившегося в зале на столе. Особенно сильно тот цокот был слышен ночью, по завершении бабушкиной молитвы, когда весь дом погружался во власть как бы потусторонних тишины и мрака. Однажды кто-то из учителей нам сообщил, что вечером будет транслироваться радиопостановка по пьесе Нечуй-Левицкого «Кайдашева сім’я». Это было хоть какое-то развлечение на вечер, и я с радостью объявил о ней дома. Постановка мне понравилась, я ее прослушал до конца, но дедушка и бабушка, на мое удивление, оказались к этому совершенно безучастны, они даже временно покинули комнату.      
Добавлю несколько слов о некоторых учениках своего класса. Среди девушек самой симпатичной была, на мой взгляд, Яцина Тося, которая чуть лучше остальных ее подруг и занималась. Однако по причине общей нехорошей атмосферы в классе завоевать лидерство она вряд ли могла. Из мальчиков относительно старательным был Козаков Сергей, который уже в шестом классе знал, что хочет стать бухгалтером. Дашко Николай любил читать (как-то он попал под сильное впечатление книги об античных богах). Мне же с тех времен запомнились две повести, первая – «Беловежская вежа», рассказывающая об обороне названной вежи горсткой советских солдат в период войны (больше я ту книгу никогда не встречал, хотя позже не раз слышал по радио песню, под названием «Беловежская пуща», исполняемую детским хором); и вторая, не помню ее название, – о подростках, точнее, о бродячих артистах Англии, которые вместе с несколькими животными зарабатывали себе на хлеб постановкой спектаклей. Свой гонорар дети получали в шиллингах. Участвовала в тех приключениях и девчонка. Удивительная и прекрасная книга. Знать бы имя ее автора...
В нашем классе учился и мой троюродный брат Лукьяненко Алексей. Отца у парня не было. По успеваемости он ничем не отличался от других и был не менее других балован. Позже Алексей выехал в Казахстан, и больше мы с ним никогда не виделись.
Обучался я в Малоалександровской школе два года. Из своих бывших одноклассников встречал лишь нескольких, да и то очень давно. Один из них – парень из соседнего с Малоалександровкой села Михайловка Щеткин Андрей (в школе его называли Бибой – по имени известного футболиста), второй – Дашко Николай, с которым мы столкнулись как-то у Белодедов. Он меня тогда назвал, как и раньше в школе, – «Дружок».
В заключение добавлю немного о судьбах детей семьи Белодед.
Василий после окончания школы некоторое время работал в местном совхозе в качества слесаря животноводческого комплекса (после колхоза у них образовался совхоз). Однажды, когда уж я, покинув в 1982 году родное село, устроился в Стаханове на «Машзавод», мне довелось заскочить в Малоалександровку. Двоюродного брата застал на ферме «по уши» в навозе, ремонтирующим транспортер. На ту пору он еще оставался холостой и проживал с родителями. Вечером, в беседе, дядя Ваня начал расспрашивать об условиях работы на заводе, об общежитии. Очевидно, моими ответами они с сыном остались довольны, и, воспользовавшись приглашением, Василий перебрался в Стаханов, устроившись на тот же завод и в тот же цех, учебный, что и я (хотя сам я с лета того года убыл на несколько месяцев для участия в сельскохозяйственных работах в подшефный заводу совхоз «Знамя» Славяно-Сербского района). Там Василий зарекомендовал себя усердным и пытливым производственником и вскоре был замечен начальником цеха Сушко. А тут как раз начали поступать станки с числовым программным управлением. Подготовленных кадров в цехе не было, и начальник цеха вдвоем с этим деревенским пареньком, за одним столом, принялись изучать новые инструкции и чертежи. Так Василий сделался мастером по ремонту современного металлорежущего оборудования. Там же на заводе он познакомился с девушкой, и вскоре они сыграли свадьбу. Проживали в квартире жены. Родили двоих сыновей. И лишь в середине 90-х годов, когда на Донбассе начался «полный обвал» и зарплату стали выдавать крупами да макаронными изделиями, перебрались в Малоалександровку, где мой родственник вновь оказался незаменимым специалистом, устроившись на работу токарем при мастерской. Спустя несколько месяцев он уже обслуживал не только местное хозяйство, но и производства с полдесятка вокруг лежащих сел. Совхоз ему построил новый дом, в котором они живут доныне.
Белодед Надя, выйдя замуж за прибившегося какими-то ветрами в их края из Красного Лимана Могильного Виктора, долгие годы оставалась на своей малой родине, проживая в отцовском доме. Трудилась бригадиром на животноводческом комплексе. В ее подчинении находился и сам Виктор. Немало усилий было потрачено этой женщиной в стремлении отлучить своего мужа от «зеленого змея». Хотя, надо сказать, мне Виктор нравился. Еще работая в совхозе «Родина», я как-то мотоциклом проскочил в Малоалександровку. И он предложил мне остаться поудить ночью рыбу, благо их дом стоял на берегу пруда. Дело было поздней осенью, и часть воды спустили. Собралось нас человек шесть мужчин. Без света, в ледяной воде, переобуваясь поочередно в «забродские» сапоги, мы часа три подряд таскали бредень. Затем на усадьбе Виктора, подсвечивая «коногонкой» и разговаривая вполголоса, делили улов. Рыба была высыпана в большую цинковую ванну, и по команде хозяина каждый брал того карпа или плотву, которые ему больше всего приглянулись. В общем, все происходило, как в кругу заядлых браконьеров. А когда люди разошлись, Виктор предложил мне остаться ночевать у них, с тем чтобы на утро порыбачить еще и остами (приспособление наподобие вил). Он пояснил, что к тому времени мул в пруду уляжется, вода возьмется тонкой коркой льда, и рыба под ней будет видна, как под стеклом витрины магазина. Долго уговаривать меня не пришлось. Предсказание Виктора исполнилось в точности, и на следующее утро я с энтузиазмом принялся осваивать новый вид рыбалки. Да так этим увлекся, что позабыл обо всем на свете. Сколько времени прошло – не знаю, вдруг слышу: рокот приближающегося к берегу мотоцикла; спустя мгновение увидел, что за спиной у водителя сидит мой отец. Оказывается, не дождавшись сына ни на ночевку, ни на следующий день на работу, они с матерью переполошились, и отец, наняв местного мотоциклиста, отправился меня искать. Тут уж было не до рыбалки...
Уехали Могильные из Малоалександровки, продав почти за бесценок дом, построенный дядей Ваней, совсем недавно. Поселились в Красном Лимане, на родине Виктора. Животноводческий комплекс под конец их пребывания там был полностью разрушен, работы обоим не стало. Следом за ними перебрался в город со своей семьей и их сын Виталий. На новом месте Виктор бросил пить. Но, как и в Малоалександровке, они вновь завели большое хозяйство, в том числе имея двух коров. Наверное, живучи гены селянина у нашего народа. А может, время ставит людей в такое сложное положение…
Судьба старшей дочери Белодедов сложилась, как мне кажется, более драматичней, чем сестры. Окончив педучилище и выйдя замуж, они с супругом выехали в Крым, где оба поступили на работу в школу, специализирующуюся по обучению детей с дефектом речи. Заведение располагалось на территории одного из сельских советов, километрах в десяти от города Саки. Получили квартиру и жили вроде бы нормально. Работу свою любили. Как вспоминала Зоя, ее супруг начал даже готовить диссертацию. Но все их планы, надежды, а затем и судьбы перечеркнул кем-то хорошо спланированный и свалившийся на людей, как снег на голову, политический и экономический ураган. Наступили мрачные девяностые годы. Вскоре перестали выплачивать зарплаты. У них было двое детей; чтобы их содержать, они приобрели корову, пробовали обзавестись другим хозяйством. Но в Крыму летом все выгорает, а тут еще «приказал долго жить» местный колхоз, который поначалу оказывал хоть какую-то помощь учителям. Корову кормить стало нечем. Зоя пробовала давать ей яблоки, груши… толку не было. На бедное животное горько стало смотреть. От коровы пришлось отказаться. Василий, разработав на расстоянии в несколько сотен метров от многоквартирного двухэтажного дома, где они проживали, участок земли, пытался обустроить парники для выращивания рассады и овощей с целью продажи их в городе. Но тут остро встала проблема воды, которой там катастрофически не хватает. В конечном итоге он все бросил и на какой-то период запил. Зоя вынуждена была пробовать счастья за границей: Греция, Италия, Испания, Португалия – все эти страны с распростертыми руками принимают дешевую рабочую силу из Украины. Особенно любят престарелые иностранцы пользоваться услугами наших женщин – в порядке компенсации своей физической немочи. Не так давно я с Зоей встречался, выбравшейся на несколько дней на родину. К сожалению, и после этой встречи добавить к вышеизложенному фактически нечего. Зоя до сих пор находится на заработках: сначала необходимо было подымать старшего сына, затем – младшего. В итоге дети росли без нее. И хотя сейчас они уже совершеннолетние, трудно поверить, что их мать в ближайшее время распрощается со «своей» Италией, ведь проблемы у детей будут всегда. Получилось так, что она даже не смогла прибыть на похороны отца. Грустно все это – ухаживать где-то за чужими родителями, когда свои находятся в таком же состоянии...   
Бабушка Даша умерла на семьдесят шестом году жизни, когда я учился в Кременной. Перед смертью болела около недели. Дедушка очень по ней страдал. Мне на похоронах присутствовать не довелось, я попал в Малоалександровку, когда дедушка уже остался один. При встрече ни он, ни я долго не могли начать разговор... Дедушка несколько месяцев пожил на родном подворье, затем его забрала к себе тетя Соня, а через некоторое время наша мама. У нас он и умер.
Похоронены дедушка и бабушка в Малоалександровке, на кладбище, которое находится напротив их бывшей усадьбы. Могилки расположены рядом. Там же покоятся мои прадедушка и прабабушка. За могилками ухаживает семья Белодед Васи.
Дедушкин дом кто-то купил и сразу развалил. Весь инструмент растащили люди. Когда я хотел попросить у дяди Костика что-нибудь на память о дедушке, тот ответил, что у него ничего нет, потому как брать инструмент постеснялся, полагая, что дядя Ваня имеет на то большие права.
Фотографии дедушки и бабушки были сделаны мною лично, незадолго до смерти бабушки.


Рецензии