Голубые города. Автобиографическая повесть. Гл. 9

Глава ІХ

Беловодск – рабочие будни 80-х

 
Я с теми, кто вышел строить и месть
                в сплошной лихорадке буден.
                Отечество славлю, которое есть;
                но трижды – которое будет…
                В.Маяковский

В тот сырой мартовский вечер 1984 года автобус с Луганского автовокзала на Беловодск отправлялся довольно поздно. Позади оставались два года жизни в Стаханове, летние командировки по участию в сельскохозяйственных работах в селе Крымском Славяно-Сербского района, женитьба на молодой, красивой девушке Тане… В общем, вся предыдущая жизнь. Впереди была неизвестность.
…Ближе к вечеру на поля стал ложиться туман. Автобус шел полупустой, и было слышно, как водители в негромкой беседе между собой поминали какие-то «бугры», где туман обещал стать еще вязче. Но у меня в голове клубились другие мысли: как встретит нас Беловодск, где будем жить, где и в качестве кого предстоит работать. С этим переплеталось иное. Врачи Стахановского роддома, где накануне лежала моя жена «на поддержке», предупреждали, что при родах у нее могут возникнуть осложнения. Из того, что нас ожидало в будущем, это пугало больше всего.
Прибыв в поселок, отправились ночевать к Ольшанским – Александру Петровичу и Марии Ивановне. Последняя, являясь родной теткой моей жены, незадолго до этого и посоветовала Татьяне по окончании Стахановского медучилища просить руководство направить ее в Беловодскую санэпидемстанцию. Александр Петрович занимал должность второго секретаря Беловодского райкома партии. Так как супруга уже имела на руках направление, вопрос о ее работе не стоял. Моя же судьба была решена в короткой беседе между собой четы Ольшанских. Сначала что-то предложила хозяйка дома. Однако Александр Петрович с тем не согласился. Мне он сказал: «Завтра в райком партии должен подъехать начальник ПМК-146 Вирченко Василий Иванович. Эта организация занимается мелиорацией; техники у них много, заработки хорошие, да и квартиру вы получите быстро. Если нет возражений, приходи утром в мой кабинет, там все и решим».
На встрече с Вирченко тот подтвердил, что механизаторы им нужны. Мне необходимо было пройти медкомиссию и явиться в контору ПМК. О том, какой агрегат мне доверят, он не уточнил. Зато пообещал, что через пару месяцев нам с женой будет предоставлена комната в общежитии, пока свободных мест не было.
Отыскали мы на улице имени Горького съемную квартиру, вселились, супруга вышла на работу в санстанцию, а я, обустроив дела в поликлинике, прибыл в кабинет Вирченко. Тот вызвал к себе главного механика Скрыпника Василия Захаровича. Взглянув на мои свидетельство электрослесаря и права тракториста, последний спросил, смогу ли я работать на трубоукладчике. Что собой представлял трубоукладчик – я на ту пору не знал. Но ответил, что попробую. Оформившись и оставив в отделе кадров трудовую книжку, направился получать инструкцию по технике безопасности. Инженера разыскал где-то в мастерских. Инструктаж его оказался предельно прост и занял не более двух минут. Великоцкий сказал буквально следующее: «Коль на технике ты уже работал, то и учить тебя нечего. Главное – не поубивай людей». «Да, – думаю, – так мы не договаривались».
В понедельник рано утром прибыл я «на базу» для отправки на участок. Именно по понедельникам оттуда по разным направлением разъезжались автобусы и «эрки» с людьми (эрка – грузовая машина со скамейками, крытая тентом). Самым крупным строительным объектом для ПМК-146 на ту пору была мелиоративно-оросительная система Станично-Луганского района. Там под орошение подпадало более десяти тысяч гектаров земли. Вообще к тому моменту в СССР по части мелиорации наметились серьезные преобразования. Еще в 1982 году, на майском пленуме КПСС была принята «Продовольственная программа» страны на 1982-1990 годы. В нее вкладывались огромные средства. Только в 1983 году из госбюджета было выделено 20 млрд. рублей. Часть этих средств шла на создание новых мелиоративных систем.
…Мне надлежало садиться в автобус, который вез рабочих в село Плотина, указанного выше района. Расстояние – примерно шестьдесят–шестьдесят пять километров. Когда тронулись, оказалось, что дорога к участку проходит по оси всех винно-водочных магазинов, лежащих на пути следования. Здесь стоит добавить, рабочие, кроме основной зарплаты, получали командировочные, именуемые полевыми. Их сумма в зависимости от разряда составляла порядка двадцати семи–тридцати пяти рублей в месяц. И если основную зарплату большинство отдавали в семьи, то эти деньги оставались как бы личными, каждый их расходовал, как хотел: на сигареты, выпивку, игру в «триньку» и т.п. Конечно, с таким размахом тридцати рублей многим не хватало, нередко приходилось брать из дому и дополнительные суммы, но это уже не считалось... Главным было, что по понедельникам деньги имели все. Если взять грубо, восемьдесят процентов пассажиров автобуса курили, две трети – «выпивали», одна треть – играла в карты. Количество потребляемого вина – водку пили редко – для каждого члена коллектива в некотором роде зависело от его профессии. Скажем, монтажник или сварщик мог позволить себе выпить довольно прилично, бульдозерист и скреперист – меньше, крановщик или машинист трубоукладчика – обычно воздерживались. Поэтому, несмотря на то, что начальство старалось «вытолкать» людей с «базы» пораньше, в Плотину, где располагались жилые вагончики, транспорт нередко прибывал часов в десять–одиннадцать, а то и к обеду. Столовая находилась рядом с вагончиками. Питание было трехразовое, оплата велась по талонам; стоимость обеда колебалась в пределах сорока–пятидесяти копеек, которые потом вычитывались из заработка.
В тот день работы производились главным образом на насосной станции и шахте плотины. Стоял март месяц, и грязь была непролазная. Машины по грунтовке не шли, поэтому от вагончиков к насосной мы добирались пешком, выбирая нетронутые колесами тракторов и машин островки целины с прошлогодней травой. К тому времени на участок мог уже пожаловать и главный инженер Кузьменко Василий Трофимович. Приезжал он с водителем на пассажирском «уазике». И если с прорабом да мастерами рабочие были на «ты», то Трофимовича побаивались – ходили слухи, что он может иногда «заехать» и в ухо.
На строительной площадке размещался еще один вагончик, где была установлена «буржуйка», топившаяся соляркой. Служило помещение для проведения совещаний начальства, обогрева людей, сушки одежды, хранения инструмента и пр. Те из прибывших, за кем была закреплена техника, разбрелись к своим бульдозерам, скреперам, кранам, сварочным аппаратам, а монтажники, получив наряд и захватив инструмент, отправились к насосной. Прорабом участка значился Бандура Виктор Иванович – среднего возраста мужчина с очень спокойным характером. Бригадиром – от него примерно лет на десять старше, худощавый и довольно крикливый по натуре человек Юрченко Николай Иванович. Монтажники обращались к нему просто: «дед», а характеризовали: «бери лом, не бросай лопату». По-моему, на тот момент и Бандура, и Юрченко вели холостяцкую жизнь. А уже в девяностые они оба закончили свой путь на земле. Насколько мне известно, Юрченко был из блокадного Ленинграда.
…Просидел я на пороге вагончика целых два дня: в поле из-за непогоды, кроме нескольких бульдозеристов, никто не работал. Такая скука начинала порядком утомлять –  хотелось поскорее увидеть свой «таинственный» трубоукладчик. Однажды, проходя мимо, кто-то из ребят поинтересовался, на какой технике я буду работать. Услышав, что на трубоукладчике, спросил, не на том ли, что без кабины. Я ответил, что не знаю, а сам понял, что на нем. Еще на «базе» велся разговор, что Шатилов Сергей пересядет на новый, а я приму его.
Лишь на третий день, подцепив с помощью троса к бульдозеру «эрку» и забравшись в ее кузов, бригада монтажников, а вместе с ними и я тронулись в степь.
…Трубоукладчик одиноко стоял на краю поля. Оборудован он был на базе трактора Т-100. Сопровождавший нас бульдозерист показал, как заводится двигатель, где находятся рычаги управления, и я, подсунув под себя на торчащее пружинами сиденье полы какой-то старой фуфайки и осмотревшись, приступил к работе.
В первый день мне довелось развозить метровые и полутораметровые железобетонные кольца. Некоторые из них были крепко примерзшие к земле, и при попытке их подъема троса строп натягивались, словно струна. Иногда от колец со звоном отлетали металлические петли. Если же они держались крепко, тогда медленно приподымало правую сторону трубоукладчика, пока кольцо, наконец, резко не отрывалось от земли вместе со смерзшимся земляным «коржом». Другим неприятным моментом являлось то, что при перевозке к месту назначения кольцо раскачивалось, и существовала опасность, что, стукнувшись о корпус трактора, оно может «сложиться». Ну, а в остальном все было просто и понятно. Простота заключалась не только в том, что для машиниста существовал прекрасный круговой обзор, но и что отсутствовали как крыша над головой, так и «полик» под ногами. Однажды, уже позже, я случайно уронил из рук часы, которые, проскользнув между механизмами, нырнули в снег (носил я их тогда во внутреннем кармане пиджака). Часы являлись для меня ценными. Приобрел я их на Кавказе, где незадолго до этого лечился в санатории города Железноводска. Заприметив место, я весной, когда сошел снег, часы отыскал – они были раздавлены в лепешку колесами машин и гусеницами тракторов.
…Через несколько дней мне был дан наряд: цеплять смоловарку, тащить ее на «нить» и там с бригадой монтажников приступать к изолировке стыков. В те месяцы на участке действовало два трубоукладчика: Шатилов Сергей работал с бригадой сварщиков, я должен был обслуживать бригаду изолировщиков.
Образно говоря, монтажник на смоловарке – это черт с человеческим обличием. Гарь, сажа, смола, мазут, грязь – все это на его одежде и теле… Когда я, подтянув смоловарку к траншее с уложенной в нее 320-ти-миллиметровой металлической трубой остановился и подошел к группе людей, находящихся внизу, то приблизительно в таком состоянии их и увидел. Ответив на приветствие, один из них мне говорит: «Твои действия заключаются в следующем: протаскиваешь смоловарку вдоль траншеи, у стыка останавливаешься, опускаешь крючок, мы цепляем трубу; ты приподымаешь ее на двадцать-тридцать сантиметров, спрыгиваешь с «трубача», набираешь ведро смолы и подносишь к нам – мы изолируем стык». Что ж, задача была предельно проста. С этого момента и на несколько лет вперед смоловарка прочно вошла в мою повседневную жизнь. Это – большая черная бочка с зияющим, чуть парящим квадратным отверстием и торчащей над ней трехметровой трубой; это – черные безобразные цинковые ведра с пробитыми вместо оторванных ушек дырками и просунутыми сквозь них дужками; это – огромные бесформенные капли смолы у смоловарки и траншеи, такие же, с прилипшей к ним землей капли на ботинках, на брюках, на куртке, на волосах; это – двойные, залитые смолой рукавицы, твердые, как камень, зимой и липкие, пачкающие руки и одежду летом. А еще это монтажники – пропахшие насквозь дымом, соляркой и битумом. Как-то Двуличанский Алексей, уже на другом участке, обращаясь к коллегам, с которыми ему довелось длительное время работать на изолировке, воскликнул: «Господи, как же мне надоели ваши рожи!» («Господи» – это придумал я, он выразился, естественно, по-другому).
Далее у нас речь пойдет о тех, с кем мне довелось бок обок участвовать в монтажно-изоляционных работах. Первым моим непосредственным начальником, а одновременно и мастером, отвечающим за прокладку и изолировку труб, был Петренко Владимир Александрович – молодой симпатичный парень, по характеру спокойный и рассудительный. Он всей душой вникал в проблемы подчиненных ему людей, и я не помню случая, чтобы у меня либо у кого-нибудь другого произошел с ним какой-то серьезный конфликт. Все, что было в его силах в плане заработной платы, он для нас делал. В 90-е годы Петренко из ПМК рассчитался, и сейчас, говорят, проживает в Новгороде.
А теперь – о моих непосредственных коллегах по работе. Главный «черт», как его все называли, был Жуков Николай Иванович. На тот момент планка его возраста приближалась к шестидесяти. Когда-то, давным-давно, в жизни у него произошел трагический случай: работая водителем грузового автомобиля, он задавил человека. Кажется, то была его первая жена, и случилось это в Меловском районе. Жукова судили. Он отбыл в заключении срок десять лет. После освобождения поступил в ПМК-146. Сначала трудился на растворном участке, затем был переброшен на изолировку. Роста он был довольно высокого, чувствовалось, что и силой обладал когда-то немалой, но здоровье, видать, было уже подорвано. В работе он был покладист и исполнителен. Характер имел спокойный, и десять лет тюрьмы привили у него лишь любовь к некоторым матерым словечкам «зековского» жаргона да чифирю. Притом безграничная тяга к чифирю преобладала над всеми другими его потребностями. Бывало, остановится автобус возле магазина, ребята бегут за вином или сигаретами, а Жуков покупает пачку чая. Тут же в автобусе ее распечатывает, сыплет в руку горсть драгоценного продукта и в сухомятку, не открывая рта – зубов-то почти не оставалось, – жует… После развала СССР Жуков прожил не долго. Он был второй раз женат, и, насколько мне известно, из общежития они с супругой съехать так и не успели.   
Фамилию человека, о котором речь пойдет далее, я называть не буду. Обозначим его просто В. Этот парень был моего возраста. В Беловодске у него имелась жена. Телосложения он был довольно крупного, на словах – значительно агрессивней Жукова, но в драку никогда бы не полез. Часто у них возникала словесная перепалка, когда Жуков, нечаянно, попадал ему брызгами смолы на запястье руки либо обливал нею сапоги или ботинки. А еще наш герой любил «покачать права» перед начальством, хотя все знали, что лишнего он не перетрудится. В одно время В. загулял: нашел себе сожительницу в селе Широком, вблизи которого мы на ту пору работали, и там несколько недель кутил. Самое неприглядное в этой истории то, что проделал он это в момент, когда его беременную жену увезли в Луганск, с серьезными осложнениями по поводу родов. Позже он с женой разошелся и в 90-е годы возил в Каменск Ростовской области продавать беловодскую сметану. След его затерялся где-то в Москве.
Третьим изолировщиком, с кем мне пришлось довольно долго и поработать, и пожить в общежитии, был Коновченко Алексей из Старобельска. Имел ли он семью – я не знаю. Толком он ничего не рассказывал. Жил Леха в комнате холостяков и примерно раз в месяц ездил к себе домой в Старобельск. Годов ему было под сорок, на вид он был худощав, вынослив, от выпивки не отказывался, так же, как и многие, курил. В ПМК Коновченко работал с незапамятных времен. Характер имел дружелюбный, в быту был нетребователен, обходился тем, что имел, и ни на что в жизни никогда не жаловался. Больше других в организации Леха уважал главного инженера Василия Трофимовича.
Еще один парень, которого никак нельзя обойти в воспоминаниях того периода, – Хайков Юрик. Душа-человек. Появился он на участке немногим позже меня, но сразу же стал известен всему кругу ПМК-овцев. Трудолюбивый был – до одурения. Его на изолировку почти никогда не ставили. Туда больше подходили такие «работяги», как упомянутый выше В. Хайков был незаменим на прорывах, там, где необходима физическая сила, ловкость, выносливость. Первым делом – это разгрузка и укладка бетона, земляные работы. Юрик мог выбрать лопатой не мерянное количество кубов земли. Он прыгал в траншею, быстрыми движениями стаскивал c себя фуфайку или куртку и, закинув это на «кавалер», начинал весело и размашисто работать лопатой. Казалось, в таком его занятии, кроме огромного удовольствия, ничего более для него не существует. Так же точно и на укладке бетона. Чтобы разгрузить из кузова ЗИЛа шесть-семь тонн бетона, необходимо было двоим монтажникам устраиваться на выступах боковых бортов автомобиля и в положении высоко поднятого кузова, немало изощряясь, какое-то время орудовать лопатами. Хайкова об этом просить было не надо. Он свое место знал. А еще ребята любили Юрика «раскурить». Целый день в его адрес звучала одна и та же просьба: «Юрик, дай сигаретку». Юра доставал из кармана пачку и давал любому, сколько бы раз тот не попросил. Сам он курил мало. Когда пачка оказывалась пустой, он лишь разводил руками и со смущенной улыбкой говорил: «Вы меня раскурили».
Далее поговорим несколько об ином.
Как известно, в народном хозяйстве СССР на протяжении многих лет большой проблемой оставалось качество работ и товаров. Недаром где-то около 1972 года советским правительством был внедрен «Знак качества». Его символ наносился на изделие либо товар, соответствовавшие определенным стандартам. Борьба в этом направлении велась на всех уровнях. И, надо сказать, во многих случаях такие усилия давали положительные результаты. Парадокс, но когда развалили СССР и на наш рынок хлынул поток товара из-за рубежа, все почему-то стали искать на прилавках магазинов бывшие советские товары. Да и любой продавец, обладая изделиями прошлых времен или хотя бы производимыми по тем же стандартам, смело предлагал и до сих пор предлагает такую продукцию покупателям; вдобавок еще и подчеркнет, что качество его розетки или сверла – советское. Но это – по поводу штучного товара. Его изготовление проконтролировать проще. Сложнее обстояли дела в некоторых других сферах производства. Немало можно перечислить проблемных вопросов на эту тему и в деятельности ПМК-146, в том числе в отношении качества мелиоративных работ. Вначале – несколько слов о той сфере, куда я сразу попал, – о сварочных и изолировочных работах на трубопроводах. Здесь картина вырисовывалась следующая. Сварщики варили стыки, по моему убеждению, довольно качественно. Доказать это не сложно. Обычно ребята варили трубы, находящиеся не в траншее, а разложенные поверху. Так им работать было намного удобней и безопасней. Затем одним или двумя трубоукладчиками сваренная в нить труба укладывалась в траншею. Для этого она приподнималась над землей – иногда даже до полуметра – и в таком положении подавалась к траншее; после чего медленно опускалась. И так – кусок за куском. Таким образом, часть трубы уже лежала в траншеи, а другая – еще находилась сверху. И если бы стыки были поварены ненадежно, то при укладке «нить» могла бы лопаться напополам. Но таких случаев в моей практике почти не припоминается. А когда это и происходило, то рвалось не по свежему стыку, а между прихваченным к трубе еще на заводе узеньким ободком и самой трубой. (Для понимания причины того следует уточнить: толщина трубы всегда была несколько меньше толщины ободка).   
Совсем иная картина наблюдалась в отношении изолировки труб. Здесь все обстояло как раз наоборот. Сама труба обладала высокого качества двойной изоляцией – внутренней и наружной. В то же время места сварки от коррозии надежно защищены не были. Внутри трубы сварочные стыки вовсе оставались без изоляции, а снаружи они должны были обрабатываться определенным слоем битума, наносимого в расплавленном виде. Делалось все это вручную: кусок рубероида протаскивался под трубой на месте шва; затем прямо над ним на металл из ведра, не спеша, проливалось какое-то количество битума с одновременным притиранием рубероида к стыку; после этого концы рубероида соединялись между собой в верхней части трубы. Даже не обладая особым воображением, можно без труда догадаться, что, по крайней мере, на пятьдесят процентов такая работа являлась халтурой. При любом отношении монтажников к своим обязанностям данный метод не гарантировал, что расплавленный битум попадет на всю необходимую ширину и по всей окружности трубы (я уж не говорю о нормативном соблюдении режима толщины изоляции либо о тех случаях, когда рубероид прорывался). А если к этому добавить еще и человеческий фактор, то картина, думаю, будет ясна.
Продолжая тему качества работ, хочу затронуть еще один аспект деятельности нашей организация. И пусть сам я в этом участия принимал мало, но здесь также было задействовано большое количество людей и техники.
По утвержденному проекту, прежде чем укладывать трубы орошения, на многих полях сначала должен был быть оборудован дренаж. Как-то, впервые попав на место, где активно проводились подобные работы, я был поражен. Обычное поле, расположенное за многие километры от водоемов и болт, вполне сухое, а на нем наворочены такие горы грунта, или «рудяка», как его у нас называли, что душа замирала. Параллельно этой гряде поднималась другая, высотой немногим ниже, – то был снятый слой чернозема. У окончания коричневой цепи гор урчал оранжевый экскаватор, а еще дальше срезал верхний слой бульдозер. Может, и не все поля, предназначенные для орошения, подвергались такому варварскому перекапыванию почвы, но там, где это производилось… Конечно, многое здесь зависело от отношения к работе людей, эксплуатирующих технику, особенно бульдозеристов. Будет возможность, я расскажу о ком-нибудь из них подробней. Труд таких специалистов я очень уважаю, как уважаю труд экскаваторщиков, скреперистов, сварщиков, рабочих других специальностей. Тем не менее даже при глубоком понимании и совестном отношении машиниста бульдозера к своей работе иногда в большей, иногда в меньшей мере чернозем перемешивается с «рудяком». Происходит это как при снятии верхнего слоя грунта, так и при укладке его обратно. При подготовке фронта работ для экскаватора больше всего вреда наносится плодородному шару почвы в том случае, когда его толщина небольшая и лопата бульдозера легко захватывает глинистые слои. При засыпке траншеи главная проблема состоит уже в том, что разрыхленная масса «рудяка» назад не помещается, отчего ее приходится укладывать «с горбинкой». И вот чтобы на эту «горбинку» нанести затем равномерный слой чернозема от бульдозериста требуется немалый профессионализм.
Дренажные работы необходимы для промывки почвы. Установлено, что при длительном поливе почва засаливается, отчего теряется ее плодородность. Для отвода почвенных вод в те годы, согласно проекту, применялась полиэтиленовая гофрированная труба диаметром десять сантиметров. Таких труб, оранжевых, желтых, красных, на полях, где производились подобные работы, лежали целые горы. В сочетании с наковырянными «рудяком» и черноземом это создавало весьма экзотическую картину.
    Хотелось бы назвать имена нескольких уважаемых мною людей, кто занимался укладкой дренажа. Одним из руководителей бригады дренажников в Станично-Луганском районе долгое время значился Волошин Сергей Иванович. Его брат Николай трудился на ту пору у нас механиком. Хорошие ребята… Как-то, уже позже, в селе Морозовка Меловского района мне довелось на своем трубоукладчике принимать участие в работах по осушению прилегающих к руслу тамошней небольшой речушки земель. Волошин Сергей руководил действиями монтажников. Людей не хватало, а надо было устанавливать небольшие железобетонные столбики на переездах через дополнительные мелиоративные каналы. У нас был ручной бур, и мы с ним вдвоем, в две руки бурили дырки под эти столбики. Ну и ручища у него оказались! Куда там моим…
Сергей Иванович не изменил своей рабочей профессии и в дальнейшем. Он не оставил страну и не уехал искать лучших заработков за рубежом, как поступила часть наших сверстников (мы с ним, кажется, даже одного года рождения). Некоторое время назад я наблюдал, как группа дорожников «латала» в Беловодске по улице Ленина асфальт. Бригадиром у них был Волошин.
…Находясь в траншее, монтажники выравнивают почву, укладывают трубу, руководят работой экскаватора (к слову, иногда глубина траншеи может достигать трех и более метров). Для соблюдения определенного уклона дно траншеи строго нивелируется. Поэтому в бригаде обязательно должен присутствовать нивелировщик. И здесь нельзя не вспомнить о девушках, трудившихся в ПМК-146 на таких должностях. Наверное, не ошибусь, если скажу, что больше всех этой профессии посвятила себя Алейник (Байкенич) Алла из села Парневое Беловодского района. В те годы не было безработицы в нашем государстве и люди сами выбирали себе профессию. Она выбрала такую. Чтобы отстоять смену в поле – в жару, в дождь, в снег, в мороз, на пересечении всех ветров – надо иметь немало мужества; плюс к этому множество других проблем для девушки, работающей в мужском коллективе. Я с большим уважением отношусь к этой женщине. У Аллы оказалась непростая судьба. Очевидно, не стоит касаться ее личной жизни, замечу лишь, что в силу сложившихся трагических обстоятельств ей пришлось воспитывать свою дочь одной. А это в условиях навалившегося на людей, как огромная снежная лавина, «дикого капитализма», ой, как нелегко… Хочется пожелать ей и на дальнейшее такой же твердости и целеустремленности, какие были спутниками ее жизни многие годы.


Отступление

Немного добавлю о тех двух годах моей жизни – 1982-83 гг., которые оказались в нашем повествовании как бы упущены.
Уехал я из Маньковки в Стаханов в феврале 1982 года. Так получилось, что невесты у меня в селе не было, поэтому решил поискать счастья в городе. Но в те времена такое было не в редкость. Следом за мной перебрался в Стаханов и поступил на тот же завод мой деревенский друг Серебрянский Иван, а затем и двоюродный брат Белодед Василий. Мой друг (потом кум) так и остался жить в Стаханове; обзавелся семьей, трудился сначала рядовым рабочим, затем – бригадиром. Василий же, лет через пятнадцать, когда Стаханов стал рушиться: предприятия останавливались, вместо денег начали выдавать макароны и крупы, возвратился к себе в Малоалександровку.
…В Стаханове я был принят на машиностроительный завод в учебный цех в качестве слесаря-ремонтника. В цехе трудилось много молодежи, примерно треть из них составляли женщины. Они обслуживали фрезерные и шлифовальные станки, работали крановщицами. Помню, темноволосую, симпатичную замужнюю девушку по имени Вера, которая иногда брала меня к себе в кабинку – покататься вместе на кране (позже я узнал, что эта, с такой благосклонностью отнесшаяся ко мне горожанка, отправившись как-то в Луганск за покупками, погибла там от наезда автомобиля). Цех был сравнительно небольшой. Кроме станочников, в нем трудилась бригада сборщиков в составе четырех человек. Сварщиком у них была деловая, проворная девушка. Работали ребята дружно, с энтузиазмом. Завод выпускал эскалаторы для метрополитенов, штабельные и мостовые краны, попутно – мелкий сельхозинвентарь и инструменты. Часть сложных изделий отправлялась на экспорт, о чем сообщалось на одном из стендов, размещенных возле проходной (там указывалось и количество этих стран, и я помню, что та цифра меня тогда поразила). По той причине, что некоторые изделия предназначались на экспорт, работа сборщиков подвергалась строгому контролю. Кроме заводской комиссии, проверки осуществлялись специалистами из Германии. Зарплата у этих ребят достигала 300 и более рублей в месяц. Мне по тарифной сетке слесаря-ремонтника 4-го разряда полагалась ставка в 145 рублей. Завод работал в три смены. В то же время в нашем цехе все станки эксплуатировались только в первую смену; во вторую – персонала было уже значительно меньше, а в третью выходили единицы. Строго соблюдалось законодательство: продолжительность трудовой недели составляла не более 41-го часа. Хотелось бы подчеркнуть, после работы в совхозе мне как-то необычно было заканчивать смену средь бела дня – в 15 часов 45 минут. Необычным казалось и то, что каждый, ступив за порог предбанника, все свои производственные проблемы оставлял в прошлом (возможно ли такое с трактористом или комбайнером в селе, когда любая поломка техники «сидит» у него в голове, как гвоздь в бревне?). Здесь же звучали шутки, обсуждались премьеры кинофильмов, спортивные новости, строились планы, как приятней провести выходные дни или отпуск.
При заводе функционировал санаторий-профилакторий. Администрация почти силой принуждала рабочих приобретать туда путевки. Вероятно, лимиты на это выделялись значительные, и их надо было как-то осваивать. Львиную часть стоимости путевки оплачивал профсоюз завода. Так как я был холостой и жил в общежитии, то первым и попадал в списки посетителей этого оздоровительного центра; местные рабочие спешили домой, а большинство братии из общежития питалось в профилактории.
…Работать на заводе мне не понравилось. Во-первых, в бригаде слесарей мой наставник оказался зануда еще тот... Хотя можно было понять и его: в устройстве токарных и фрезерных станков я ничего не смыслил, так как раньше с ними не сталкивался – после десятого класса я поступил на учебу в Кременское ГПТУ-91 на электрослесаря КИП и А (контрольно-измерительные приборы и автоматы). Слесарем-ремонтником повышенного, 4-го разряда, меня приняли на завод, как мне кажется, исключительно из-за нехватки кадров, иначе я бы мог отправиться искать работу в другом месте. Но все же главной причиной моей душевной неудовлетворенности была нагрянувшая как-то вдруг весна. Лишь выпадала свободная минутка, я из дымного и шумного цеха выскакивал на улицу и окунался в ее приметы. (Тут мне припоминается, как однажды мой дедушка Кирилл говорил, что в городе он бы жить не смог, там некуда глазам смотреть: всюду одни строения). И вот, когда в цехе стали искать желающих поработать в летний сезон механизаторами в подшефном совхозе «Знамя» села Крымское Славяносербского района, я без колебания согласился.
Там главный инженер совхоза, узнав, что я раньше работал на комбайне, да еще на СК-6 «Колос», сразу же посадил меня в свой «уазик» и повез в Сокольники, на 3-е отделение, где ожидал нового хозяина старенький «ничейный» «Колос». Это уже была моя стихия… А инженер – тот пылинки с меня сдувал, до того был доволен, что наконец нашел комбайнера. Дело в том, что совхоз страдал от серьезного недобора кадров, так как многие местные жители уходили работать на шахты. С четырех шахт приезжали в Крымское автобусы, уводя людей из-под носа руководителей хозяйства.
Здесь стоит добавить, денежный доход мой на этот период значительно повышался. Во-первых, «Машзавод» оплачивал сто процентов нашей тарифной ставки, а во-вторых, мы получали всю сумму из того, что зарабатывали на месте. Правда, на следующий год завод снизил оплату командированным рабочим до семидесяти процентов от тарифа.
Помощником на комбайн ко мне назначили бывшего шахтера из Стаханова, пенсионера. Очень дисциплинированный был человек. В поле во время работы он с «капитанского мостика» не слазил – всю смену находился у дверцы кабины рядом с раскаленным мотором. Мне сложно объяснить, почему ему захотелось поучаствовать в жатве. Может, потянуло на волю вдохнуть на полную грудь степной свободы после работы в забое – не знаю… Но не ради денег – это точно. Мои коллеги-комбайнеры не раз говорили, что они мне завидуют. Их помощники, молодые ребята, пока  комбайны молотили, обычно отдыхали в посадке; лишь на пару часов могли подменить своего наставника за штурвалом либо подойти помочь, когда комбайн забивался или ломался. Мой же – всегда находился на боевом посту. И хотя рулить я ему не доверял, чего он, кстати, и не просил, зато, как только комбайн останавливался, он тут же, бегом, спускался с лестницы (комбайнер только так и должен передвигаться по лестнице), доставал ящик с инструментом и готов был к выполнению любого задания. Мы всегда вместе устраняли поломку либо дергали солому. Иногда, видя со спины, как этот грузный, пожилой мужчина, стараясь пропустить меня скорее к механизмам, спешно спускается по ступенькам, мне становилось чуточку смешно…
А вообще-то шахтеров надо уважать. Я в шахте никогда не был. Но однажды мне довелось побывать на Стахановском городском кладбище (копали с ребятами яму для умершего рабочего нашего завода). Женщина, пришедшая проведать своего покойного мужа, нам поведала, почему на кладбище так много похоронено шахтеров. Это не только потому, что с ними происходит масса несчастных случаев, связанных с взрывами или обвалами. Есть и другая не менее серьезная и коварная опасность. Находясь в забое, человек вдыхает кремневую пыль, которая постепенно забивает легкие. Случается, уже за пять – десять лет работы шахтер получает профессиональную болезнь – силикоз, от которой вылечиться невозможно. Поэтому, когда я слышу: «Слава шахтерскому труду!» – мне всегда вспоминается Стахановское кладбище.
…Проработали мы с моим напарником в мире и согласии два сезона. После окончания уборки он уезжал домой, а я, пересев на гусеничный трактор, продолжал трудиться в ставших для меня дорогими Сокольниках до глубокой осени (из прикомандированных рабочих на 3-м отделении числился я один). Затем я женился, и мы с супругой переехали в Беловодск.
Остановлюсь еще на нескольких моментах того периода.
Заработанное в совхозе зерно – я не знал куда девать. Выписывать машину и доставлять его из Славяносербского района в Белокуракинский, к родителям, было далеко, дорого, да и трудоемкий это процесс. Везти продавать в Стаханов, на базар, как это делали другие, – тоже желания не было – со стихией рынка я тогда знаком не был. Поэтому полученную в первый год натуроплату отвез в город Горск, отдав бесплатно своему, как тогда мог предполагать, будущему тестю. Во второй сезон, когда отношения с той девушкой уже разладились, почти все сдал оптом на Стахановском рынке перекупщикам – такие, оказывается, бывают во все времена.
Еще хочу поведать об одном случае. Как-то, после окончания уборки ранних зерновых, направили меня комбайном с 3-го отделения на 2-е убрать оставшийся там, на «неудобках» небольшой участок жита. Помощника от меня уже отозвали – поехал один. Поле, куда я прибыл, от села находилось далеко, поблизости никто не работал, и я, скосив тот клин, стал возвращаться обратно. Двигаясь наискосок через поле, неожиданно заметил неподалеку внушительный бурт жита, возможно, около тонны. Что было делать? Сообщить начальству – начнутся разборки: кто высыпал? Проехать мимо: кто-то обнаружит, посчитают, что зерно выгрузил я – еще хуже. Да и не мог я просто так оставить хлеб в поле. Странным казалось и другое: зачем кому-то понадобилось жито? Ладно уж пшеница, овес, ячмень, просо – это в хозяйстве всегда пригодится; но жито животные употребляют мало. Однако следовало поторопиться. Одним из вариантов было попытаться убрать зерно в бункер с помощью жатки. Она была переоборудована на прямой обмолот, и потихоньку «вгрызаясь» в ворох, можно было это выполнить. В то же время – и я это прекрасно понимал – существовала угроза, что при подаче большой массы может забиться или выйти из строя зерновой шнек или другой механизм комбайна.
Я приступил к работе… Вскоре произошло то, что в таких случаях обычно и происходит, то есть худшее из возможного – мой комбайн сломался: от перегрузки «полетели» шлицы зернового шнека. Пришлось оставить эту затею и ехать на бригаду ремонтироваться. О брошенном в поле хлебе я сообщил агроному. На следующий день меня вызвали к директору совхоза и предложили рассказать, что произошло. Я все объяснил, и меня отпустили. На этом, кажется, дело и замялось. В дальнейшем мне ни разу не приходилось слышать, чтобы кого-нибудь из комбайнеров или водителей «таскали» по этому вопросу. (При мне судили водителя автомобиля «техуход» совсем по другой причине).
В заключение хочу дополнить повествование еще несколькими эпизодами, возможно, не совсем касающимися нашей темы, но тем не менее…
В общежитии села Крымское, где мы проживали с весны до глубокой осени, в первый мой сезон с нами находился мужчина пенсионного возраста, по отчеству Романович. Прибыл он из Стаханова, там у него оставалась семья, а здесь работал сварщиком на центральном отделении. Ближе к осени количество прикомандированных значительно сократилось: одним работы не находилось, и они уезжали домой, другие сами бросали; так что в общежитии людей поубавилось. К тому же оно было большим, двухэтажным, и отопление подключено не было. В нашей комнате проживало человек пять-шесть механизаторов и строителей. Для подогрева воздуха и приготовления пищи мы использовали электрическую печку. Романович в своей комнате ночевал один и без обогревателя.
Наступили холода. Выпал снег, но подсолнух убран не был. Однажды меня сняли с 3-го отделения, где я тогда уже работал на животноводстве на бульдозере, и перебросили на 1-е: подменить не вышедшего на работу комбайнера с «Нивы», и я видел, как Романович, на морозе, варил уборочную технику. По вечерам в его комнате также было холодно. Мы предлагали ему перебраться к нам, но он почему-то отказывался. Среди ночи он поднимался, выходил в коридор, курил, а затем подолгу и надсадно кашлял. Спал он, как сам признался, в шапке с опушенными ушами. Проработал этот человек в совхозе до полного окончания уборки. А через некоторое время нам передали со Стаханова, что Романович умер. Такая печальная история…
В заключение еще пара коротких штрихов.
В общежитии работала техничкой одна бабушка. Однажды, делясь со мной своим личным, она поведала, что замужем в жизни ей довелось побывать всего два месяца. Говорила, как призвали мужа на войну, так он оттуда и не вернулся. Все свои годы эта женщина провела одна.
Двое парней из Сокольников, с которыми мне как-то пришлось поработать вместе на гусеничных тракторах, по окончании смены частенько отправлялись в местное кафе. Там они неизменно распивали бутылку шампанского.