Туманные Качели. Глава 9

                9. СНОВА МАТЬ

        - Ну вот, только нырнул, еще неглубоко, а уже водяные и русалки заиграли тебя.
        Они сидели за летним столиком под двумя старыми елями. Пили чай. Был очень теплый октябрьский день. Они уже справились с шашлыками. А угли в мангале еще дымились. Мать смотрела на сына как-то странно, так, что ему все время казалось, что она в душе посмеивается над ним.
        - Какие еще русалки? Что значит, заиграли? Ты можешь говорить ясно?
        Тут она и действительно расхохоталась.
        - Могу! Ты шагнул за черту, а тут и черта чертом оказалась, а за чертой чертей – не перечесть! А-ха-ха-ха!.. 
        - В тебя что, дед вселился, что ли?
        - А-ха-ха-ха-ха! Ой, не могу!.. Ха-ха-ха…
        Она, казалось, готова умереть, лишь бы вдоволь нахохотаться.
        - Да ну, пойду я тогда.
        - Стой! – она мгновенно перестала смеяться и теперь смотрела на него в упор холодно и, как ему показалось, чуть ли не с презрением.
        - Чего?
        - Лезь! Лезь на ель!
        - Мам, ты что? Ты совсем что ли…
        - Лезь! До самой верхушки! Как почуешь, что ветром раскачивает, как лес на востоке увидишь, так и садись там на сук. И сиди.
       Тут уже сам Антон не выдержал и рассмеялся.
       - И как же я туда залезу?
       - А как в детстве лазил? Так и сейчас лезь!
       - Ну, я не спрашиваю даже, для чего это тебе. А вот если я сорвусь и упаду – ничего, переживешь?
       - Упадешь - экзамен не пройдешь. Залезешь – не слезешь. А не слезешь – слетишь. А как слетишь, так и поймешь. И экзамен пройдешь.
       - Что за скороговорка?
       - Лезь! Или слаб? А слаб – не трогал бы баб!      
       - Ну, мам! Ты прямо поговорками шпаришь. Не всякий главбух похвастается таким фольклором!
       - Ты поменьше гутарь, лучше кушай сухарь!
       Антон понял, что ему ничего не остается делать, кроме как карабкаться на эту треклятую ель. Мать сейчас очень напоминала деда. Такие же резкие жесты, та же мимика, тот же не терпящий возражений и сомнений тон. Она и раньше очень была похожа на деда, но Антон не замечал этого, потому что он смутно помнил деда – до тех пор, пока дед не пришел к нему во сне.
       И Антон полез. Сначала ему было тяжело карабкаться. Он весил уже не как ребенок. Ветки сильно прогибались, многие трещали, некоторые ломались. Но было еще невысоко и в случае падения можно было разве что ногу сломать. Чем дальше, тем веселее. Ель царапалась, как кошка. Сучья становились все теснее и короче. Короче и тоньше. Мать не сумасшедшая – он знал это точно. Но зачем она погнала его на верхушку ели, было абсолютно необъяснимо.
       Он достиг середины. Приняв более-менее устойчивое положение, он остановился, чтобы перевести дух.
       - Лезь! – донеслось снизу, и он поспешил ухватиться за следующий сук.
       В какой-то момент он почувствовал, что ель стала подвижна. Ее ствол стал раскачиваться от ветра и от тяжести незваного гостя. Ель была старушкой, и ей не так-то просто было удерживать у себя на плечах здорового мужика. Но она не поникла. За два метра до вершины у нее были припасены две достаточно прочных и не слишком колючих ветки. Видимо, специально для таких седоков, как Антон. Можно было спокойно и достаточно комфортно на них расположиться, обняв руками ствол, что Антон и сделал. Все. Он залез. Исцарапал руки и спину, кое-где до крови – но залез. Что теперь?
      - Мать, что теперь? – крикнул он вниз.
      Но мать то ли ушла, то ли просто его не расслышала. Он решил, что посидит немного, передохнет и начнет спускаться. Он прижался к стволу, который источал  терпкий горьковатый запах смолы. Он увидел сад, забор, потом поле, вдали – лес. Подул ветер. Ствол начал раскачиваться. И ему страшно захотелось спать. Спать прямо здесь на дереве. Закрыть глаза и спать. И что же она ему подсыпала в чай? Он же не успеет слезть! Он заснет. Заснет и упадет. Всё, теперь это уже точно конец. Мышцы отказывают, он отпускает ствол, засыпает и летит вниз…

       Или не вниз? Он летит… просто летит! Он держится за что-то невидимое, что не дает ему упасть и разбиться, что натянуто, как резинка для старой детской игры. Только куда он летит? Что вокруг? Ночь или пустота? И вот, сначала смутно, а потом все различимее он начал видеть картину своего полета. Сначала она напоминала кадры старой выцветшей кинохроники, но потом приобрела удивительную реалистичность. Он летел над лесом. Увидев большую поляну, он спикировал на нее и, едва коснувшись земли, оттолкнулся и снова оказался на высоте птичьего полета. Он ухватился за натянутую веревку, которой как будто и не было на самом деле, и почувствовал, что его словно кто-то качнул на невообразимо огромных качелях. Скорость полета стала невообразимой, и вдалеке показалось море…  Он коснулся ногой песчаного пляжа и тут же взлетел над морем на еще большую высоту.  Невидимая веревка готова была утащить его хоть за тучи (а тучи над морем были грозовые), она могла легко вышвырнуть его и в открытый космос, но он уже понял, как ею управлять. Для этого требовалось определенное физическое усилие. Или, точнее, не физическое, а волевое. Он увидел волны внизу – с высоты маленькие, как рябь на пруду. Черно-серые волны. И они мчались к берегу. Он стал снижаться. Когда до него стали доставать брызги, ему стало страшно – он не умел плавать. А что если веревка не выдержит? Но он вдруг решил, что тонуть – скучно и неинтересно, что гораздо интереснее оттолкнуться от воды и полететь дальше. В два прыжка (они были поистине гигантскими) он пересек море и полетел к горам. Он попрыгал, как ребенок, по невысоким лесистым горам и по заснеженным многотысячным вершинам. В горах ему показалось не очень уютно. Там он заметил вдали других прыгунов и испугался их: они прыгали синхронно и размеренно. И они его заметили, но не обратили на него никакого внимания. Чтобы поскорее покинуть горы, он прыгнул чрезмерно резко, оттолкнувшись от земли, и попал в неизвестный город. В городе была ночь (он подумал, что это Америка). Он скакал по пустынным улицам, по крышам и куполам, задевал большие неоновые буквы. Случайные прохожие его не видели, но они инстинктивно ускоряли шаг. Особенно те, что шли поодиночке…

     Ее глаза на этот раз были темно-зелеными или, как он любил говорить в детстве, болотными. Он уже знал, что она, конечно же, не беременна, но все же ради шутки спросил ее, как она себя чувствует, не подташнивает ли ее.
     - А я уже родила! – ответила Зоя, смеясь.
     - И кого же?
     - Тебя. Ты, наконец, родился! Ура-а-а! – и она побежала к синим скрипучим качелям. Он побежал за ней.
     - Оставь эти качели! – кричал он ей вдогонку, смеясь. – Оставь качели!
     - А ты что, уже не хочешь, чтобы я ушла?
     - Нет! Я останусь с тобой. Мы уйдем вместе.
     - Ты уверен?
     - Не навсегда. Ненадолго.
     - Тебя будут ждать сыновья?
     - Да. Они еще не родились, но они будут ждать. Зоя, я хочу с тобой сейчас поиграть!
     - Я не Зоя!
     - Я знаю. Ты – моя!
     Они подбежали к качелям. Он качнул их несильно, но достаточно для того, чтобы они заскрипели. Когда они остановились, он увидел, как ветер запрыгнул на них, свернулся клубком и заснул. Он был пушистый и мурлыкал, как кошка. Ему захотелось его погладить.
     - Покачать его?
     - Не надо, пусть спит. Ну, если только потихоньку…
      Антон смотрел на девочку, и ему хотелось ее обнять. И накормить. И удочерить. Но он знал, что сейчас придет туман. И в тумане раздадутся детские голоса, и он увидит детей и побежит с этой девочкой к ним. И они будут долго играть. Дед Василий будет ждать его у калитки. У той самой калитки, где они расстались в прошлый раз. Но за дедом он больше не пойдет. Дед – еще тот шалопай. Давно помер, а все туда же – к Афродитам да к Церерам. Все бы ему плодородие, размножение да изобилие. Обидится дед, да и ладно. Ему, Антону, надо еще многое успеть: и в тумане поиграть, и ветер покачать, и с прабабушками повидаться, и у деда Михаила спросить, правда ли он буддистом стал; а потом ему надо вернуться к своим сыновьям, вернуться незаметно - так, чтобы супруга ничего не заподозрила, и потихоньку-потихоньку их разбудить…