Золотая рыбка для Алмаза

Волходар: провинциальные истории о людях и оборотнях (2)
История о волках-полицейских, бродяжке-лисенке и анисовом меде.


Работа рассорила его с семьей. Родители вытерпели учебу в полицейской академии – они думали что Алмаз, получив офицерский чин, начнет ходить на работу в городское Управление МВД, засядет в кабинете, и будет перекладывать бумажки со стола на стол. Их надежды не оправдались. Управления Алмаз не миновал: поступил на службу в отдел по контролю за оборотом наркотических веществ, но в кабинеты ходил на доклад к начальству, с пылом и жаром отдаваясь оперативно-розыскной работе. Редчайший рыже-красный оттенок шерсти позволял ему незаметно проникать на лисьи и шакальи территории – мелькнет хвост или бок где-нибудь за сараем или в кустах, и не разберешь, чей. А потом – бах! – и накрыли кухню анисового мёда или подвернувшихся скупщиков краденого.

Поначалу Алмаз пытался идти на уступки, покоряясь воле матери. Это не помогло. Брак по сговору провалился с треском. Белоснежная волчица Лия разорвала помолвку, объяснив родне с обеих сторон, что ей не нужен супруг, возвращающийся домой в три часа ночи с повязкой на боку и источающий невыносимый смрад – в ту ночь Алмазу не повезло, его пырнули отравленным ножом и сбросили с крыши в мусорные баки. Разрыв с невестой Алмаза не сильно-то опечалил: кому приятно, еле-еле добравшись из больницы, до утра выслушивать возмущенные вопли? Он с облегчением отказался от аренды шикарных апартаментов в центре города, и переехал в частный дом на Волчьей набережной, последнем цивилизованном рубеже перед Лисьей поймой. Новое водохранилище, гордо именуемое Волходарским морем, избавило землю от разлива. На пойменных лугах немедленно начали расти хлипкие, наспех построенные домишки. Район заселила «рыжая шваль»: лисы, враждовавшие и с людьми, и с волками; изгои-шабаки, редкое потомство шакалов и волков. Шваль не гнушалась воровством и попрошайничеством, приторговывала дурманными травами. Муниципальные власти несколько раз порывались снести рассадник преступности, но оборотни выставляли вперед женщин с детьми на руках, ложившихся под бульдозеры. После пары провальных попыток мэр Волходара отказался от борьбы, а Лисья пойма разрослась до четырех длинных линий-улиц, на которых постепенно появлялись колонки с водопроводной водой и опоры ЛЭП.

Через десяток лет дома узаконили – кое-как прилепленные к кручам строения переписали, обложив владельцев налогом, выдали домовые книги и разрешили прописку. Электричество провели почти в каждый дом, чему «рыжая шваль» была очень и очень рада, а вот вода и газ до сих пор считались роскошью. Алмаз на утренних пробежках видел очереди у водопроводных колонок – там стояли помятые и похмельные лисы вперемешку с шакалами, детвора с маленькими ведрами и бидонами.

Волчья набережная поглядывала на пойму свысока – благодаря расположению и крепости справных двухэтажных домов. Здесь, на тверди, которую никогда не заливала речная вода, жили фабричные и железнодорожные рабочие, имевшие выбор между бесплатным земельным наделом и квартирой. Летом дома утопали в зелени, плодовые деревья ломились от фруктов, виноград накренял заборы. По обочине дороги бродили беспечные куры, а один из соседей Алмаза держал двух коз. И «рыжая шваль», и работяги не забывали хуторских корней – старательно возделывали огороды, откармливали живность.

Алмаза это очаровывало – трудно было поверить, что всего в паре кварталов от безмятежной, почти деревенской улицы, кипит жизнью вокзал, сверкают витринами магазины, истирают асфальт суетливые машины. Сам Алмаз ни кур, ни кроликов не держал, в огороде растил амброзию, зато съел за лето, наверное, ведер пять вишни – дворовые деревья дали богатый урожай, рви да ешь.

Наслаждаться мирными выходными и вольной жизнью не получалось. Семейство волков с редким красно-рыжим оттенком шерсти не теряло надежды – регулярно приглашало блудного сына на смотрины, знакомило с потенциальными невестами с безупречной репутацией. Алмаз на обеды являлся исправно – уж очень вкусно кормили – много ел, задремывал на восхвалении достоинств очередной волчицы, а проснувшись, умильно просил матушку завернуть ему с собой пару кусочков пирога. К счастью, в пище ему не отказывали, хотя разговоры о том, чтобы Алмаз перешел с оперативной работы на кабинетную, уже переходили в разряд требований. Назревал неизбежный скандал.

Напарник, темно-пепельный волк, со смешком советовал: «А ты женись фиктивно. Попроси кого-нибудь из девчонок, шлепните по штампу в паспорт, старики твои зубами поскрипят, да отстанут. Разводить же не будут?» Алмаз пожимал плечами – отец, может, и не будет, а вот матушка, прожженная интриганка... Да что толку гадать? Алмаз ежедневно встречал десятки волчиц, изредка чувствовал в запахе притягательную нотку. Можно было пойти следом, познакомиться. А можно было не пойти. Но так, чтоб гром-молния и ослепило-оглушило, чтоб из кожи и шкуры выпрыгивать от страсти... эх, никогда такого не случалось.

Алмаз давно решил, что примет любую волчицу, которую ему пошлет судьба. Судьба, а не навязчивое семейное сводничество. И не только примет – попытается подстроиться. Если та, за кем он пойдет, как завороженный, окажется убежденной горожанкой – прощай дом с виноградником и вишнями, сонные вечера на крыльце, когда хвост щекочет нос, отгоняя комаров. Алмаз вернется в скучную квартиру, коробку между небом и землей, где тошно и человеку, и волку. Если волчица найдется в пойме, среди изгоев, роднящихся с шакалами, он уговорит ее переехать на пару кварталов выше, и примет разрыв с семьей как неизбежность. Ну и что? Зато у шабак рождаются крепкие щенки, часто – двойни и тройни. Пусть дети топчут никому не нужные грядки и опустошают вазочки со сладостями. Алмаз не богач, но семью прокормит.

Он подозревал, что бегство в дом на набережной было подготовкой, тренировкой к полному отлучению от семейного очага. Алмазу никогда не снились праздничные обеды, родители с внуками, только волчица иногда приходила во снах – не оставляя цвета шерсти, лишь тень заманчивого запаха и отрывистый лай, которым подзывают щенят.

А пока дни заполняла работа. Алмаз отличался тонким нюхом и легко находил нотку химии и дурманных трав, добавленных в мед с анисовым маслом. Медом с анисом – любимым сладким лакомством оборотней – торговали и на рынках, и в магазинах, и на столиках, выставленных в калитках частных домов. Магазины оперативников не интересовали, в партиях, прошедших экспертизу, отравы не бывало. Да и продавать ее по розничной цене – сплошной убыток. А вот на маленьких рынках, в переулках среди пойменных домов, в ответ на условную фразу и отсчитанные деньги, можно было получить тягучий наркотический мед. Оборотни подсаживались на сладкую смесь после нескольких банок – торговцы не скупились на химические добавки. Первые порции вызывали безудержное веселье, повышали потенцию, вызывали зверский аппетит. С каждым приемом меда требовалось всё больше. Вначале хватало чайной ложки, потом – двух-трех. Дорога без возврата начиналась со столовой ложки. Отрава мутила разум зверя, исподволь подтачивая двуногое тело. Оборотень бесился, лез в драки, часто и без поводов нападал на людей – ненависть вызывал человеческий запах. Вспышки ярости сменяла апатия, которую разгоняла только очередная порция меда.

Алмаз перевидал немало наркоманов – озлобленных зверей со свалявшейся шерстью, обезумевших, одержимых жаждой убийства для утоления ярости и добычи денег на дозу. На его счету был десяток боев, сотни засад, недели слежки. Алмаз этим гордился, но самым главным считал натренированное умение вынюхивать дурман, который торговцы маскировали анисом.

Он регулярно спускался в пойму по долгу службы. Чаще вытягивал пустышку – сосед доносил на богатеющего соседа из пустой зависти; лишь пару раз вычислял распространителей. После второго успешного дела начальник посоветовал ему переехать, но Алмаз и ухом не повел: захотят – где угодно достанут.

Ему нравился не только дом – новый уклад жизни. Если выходной выпадал на выходные дни, Алмаз спал почти до обеда. Или в прохладной спальне с маленькими окошками, укрытыми крепкими ставнями, или во дворе, пачкая рыже-красную шкуру пятнами травы. Выспавшись и отдав дань душевым процедурам, Алмаз отправлялся в Универсам, магазин с большой буквы, можно сказать – районный культурный центр. По выходным на площади рядом с магазином раскидывали палатки фермеры. В зависимости от сезона в них зеленели капуста и огурцы, рдели помидоры, завораживали разнообразием цвета и запаха яблоки. Однажды осенью площадь заполонило море тыкв – Алмаз, помнится, обошел их стороной, жалея, что не сможет запечь или приготовить кашу. Руки не из того места росли. Зато первой клубники купил и наелся до отвала, даже шерсть на неделю бордовый оттенок приобрела.

По субботам, на боковом парапете магазина, под козырьком, спасавшим от солнца и дождя, играли и пели самодеятельные группы. Алмаз уже отличал исполнителей, некоторых останавливался послушать. В хорошую погоду оборотни состязались, пытаясь достать приз со столба, лисы подначивали волков, под ногами путалась детвора, витал дух медовухи и аниса – пряников, водки и лечебного отвара от кашля. Вдоволь потолкавшись в толпе, Алмаз шел в магазин за продуктами, тихо жалея, что его детство прошло в чинных посещениях кукольного театра и скучных утренников. На любой площади рядом с магазином гораздо веселей. Хорошо, что он отвоевал право выбирать свою дорогу.

Набрав корзинку покупок, Алмаз отправлялся к кассе, не забывая подойти и поздороваться со знакомыми – откормленными золотыми рыбками, жившими в огромном аквариуме. Аквариум возвышался на искусственном островке, отделенном от посетителей ручейком-барьером. Возле рыбок всегда толклась малышня – продавцы покрикивали на шустриков, пытавшихся подобраться поближе к аквариуму, но покрикивали без злобы. Привычно отгоняли.

Алмаз останавливался у аквариума минут на пять. Взглядом находил самого ленивого, почти замшелого вуалехвоста размером с хорошую камбалу, желал ему здоровья и уходил платить за покупки. В скучном детстве Алмазу запретили заводить рыбок. Почему – непонятно. Вроде бы, не шумят, не линяют. А не пришлись ко двору. Сейчас Алмаз мог купить хоть аквариум, хоть два, хоть дюжину, хоть две дюжины рыбок. И не покупал – мечта уже перегорела. Встречи с магазинными вуалехвостами были маленьким ритуалом «на счастье», без загадывания желания. Наверное, откормленная золотая рыбка могла подсобить какому-нибудь ребенку, вымаливающему у родителей игрушку. Но у Алмаза давно уже были запросы повыше.

И сегодня у аквариума толокся малец-лисенок. Слишком замурзанный – слишком уж, даже для «рыжей швали». Тощий, с торчащими ребрами и тусклой шерстью. Алмаз его толком и не разглядел: кинул в корзинку коробку кукурузных палочек, обернулся и увидел руку, ухватившую лисенка за шиворот.

– Мелкий воришка, – объяснил охранник. – Не выносит, здесь жрет. Сегодня застукали с бубликом.

Лисенка понесли к выходу – утерял мелкий бдительность, загляделся на рыбок – а Алмаз отправился к кассе, воспроизводя в памяти цвет шерсти и анализируя запах. Кажется, маленький лис. Хотя в этом Алмаз мог ошибиться – слишком много запахов в магазине, и охранник слишком близко подошел.

Они столкнулись через десять минут, на заднем дворе универсама. Алмаз, решивший срезать путь и двинувшийся вдоль разгружавшихся трейлеров, увидел знакомый рыжий хвост. Лисенок жадно подъедал растаявшее мороженое, старательно вылизывал бумажный стаканчик.

– Эй! – Алмаз постарался окликнуть негромко, но внятно – не напугать, и не потеряться в гвалте. – Я оставлю тебе сметану. Поставлю на асфальт банку и уйду. Мне ничего не надо. Слышишь? Заберешь, когда я уйду.

Он оставил стеклянную банку с фольговой крышкой возле стены трансформаторной будки. Прошел к дыре в заборе, заставляя себя не оглядываться. Десять, двадцать, тридцать шагов... Алмаз повернул голову. Ни банки, ни лисенка уже не было.

Вторая встреча произошла несколько дней спустя, когда Алмаз возвращался с работы, оставив машину возле управления. Самый короткий путь к Лисьей пойме от конечной остановки троллейбуса – через пешеходный мост над железнодорожными путями. Большинство людей и оборотней выгрузились и потащили чемоданы на вокзал, а Алмаз пошел по ступенькам, прислушиваясь к переговорам диспетчеров и морщась от въевшейся в асфальт вони. Он шагал над платформами, на которых суетились пассажиры, миновал цепочки грузовых составов – уголь, лес, нефть – и добрался до спуска. Внизу тянулись ветки рельсов, скрывающихся на территориях предприятий. Слева – фабрика стеклотары, справа – маслозавод. Ноздри защекотал запах теплого жмыха. Алмаз повернулся, наслаждаясь и сглатывая слюну, и заметил тощего лисенка, прячущегося в грузовой вагон. Расследование заняло пятнадцать минут. Вахтер на проходной маслозавода сообщил, что на заднем дворе стоит состав с ветошью: «...тряпки, мягко. Вот бродяжки и повадились ночевать. Со стороны депо забор рушится, они с моста спускаются и лезут. Ватаги гоняем: подожгут ветошь – мало не покажется. А за одним лисенком разве уследишь?»

Голод призывал идти домой, но Алмаз напомнил себе, что мелкий бродяжка наверняка не ужинал, а в вагоне с ветошью нет забитого продуктами холодильника. И пустого тоже нет.

Сметану – вспомнились матушкины увещевания, что дети должны каждый день кушать молочное – пряники, батон и кусок колбасы Алмаз купил в магазинчике напротив проходной. Слезать с моста с пакетом было неудобно, но разве настоящий полицейский боится трудностей? Алмаз спрыгнул в вытоптанные кусты, проник в пролом и подошел к вагонам, не переставая говорить:

– Эй, мелкий! Помнишь меня? Я тебе сметану возле универсама отдал. Я еще принес. Я не маньяк какой-нибудь, выманивать тебя не буду. Положу пакет, поднимусь на мост и домой пойду. Устал на работе, поужинать хочу. А ты забери продукты и тоже поешь, хорошо?

В вагоне с ветошью не шевелились и не шуршали. Алмаз положил пакет на землю, покинул территорию маслозавода, заняв наблюдательный пост на площадке моста. Рыжая мордочка высунулась из вагона минут через десять – выжидал мелкий, видать, горьким опытом научен.

– Эй! – Алмаз все-таки решился заговорить, хоть и понимал, что верить не будут. – Вообще-то я полицейский. Я не собираюсь тебя арестовывать, я в отделе по борьбе с наркотиками работаю. Бродяги – не мой профиль. Я живу недалеко, на Волчьей набережной. Если помощь будет нужна – прибегай. Или просто заходи в гости. Я тебя чем-нибудь угощу.

Лисенок, пугливо озираясь, добежал до пакета, ухватил, потащил в вагон. На слова Алмаза он никак не отреагировал.

– Ну и ладно, – обижаться на бродяжку было грех, не ответного добра ради Алмаз старался.


...Теплый сентябрь способствовал прогулкам по свежему воздуху – манил шорохом опадающих листьев, желтизной айвы за заборами, вкусным мокрым запахом астр в палисадниках вдоль дороги. Машина ночевала на стоянке возле управления, Алмаз после некоторого колебания начал покупать вокзальные пирожки с ливером, а у мелкого лисенка заметно округлились бока. В начале октября натянуло дожди. Вечера навевали тоску, пока во дворе у сарая не мелькнул рыжий хвост. Алмаз застыл на крыльце, опасаясь спугнуть гостя движением, тихо сказал:

– Там, в сарае, короб для угля и огромный старинный шифоньер. Над коробом протекает крыша, а в шифоньере лежат старые ватные одеяла. Если захочешь, можешь устроить себе лежку, только умоляю, не в коробе. Ужин будет готов через полчаса, я поставлю твою тарелку на стол в беседке.

Алмаз чувствовал себя неуютно – мог бы сделать больше, но откупался куском. А с другой стороны – что «больше»? После третьей отправки провизии в вагон с ветошью он сходил в отдел по надзору за несовершеннолетними оборотнями и поговорил с лисицей-инспектором. Та рассказ о бродяжке выслушала равнодушно. Предложила поймать и отправить в спецприемник, а оттуда в детский дом, если не найдутся родители.

– Скорей всего из детдома и сбежал. Там, знаешь ли, не сахар. Могу его туда вернуть, если поймаешь, но сама этим заниматься не буду. У меня вот... – лисица ткнула пальцем в стопку пыльных папок. – Полно других неотложных дел.

Алмаз так и не понял, надо ли считать равнодушие инспектора милосердием. Ловить и отправлять мелкого в детдом не решился. Если и правда оттуда сбежал, чтоб в ветоши жить, значит, поперек горла встала казенная кормежка. И возвращать лисенка туда, где ему плохо... нет, это не добро.

– Я узнавал насчет усыновления, – это Алмаз сообщил сараю на третий день, относя в беседку тарелку с картошкой и котлетой. – Сказали, что волку-одиночке не отдадут, можно и не пытаться. Мои родители подходят по всем параметрам, но они не согласятся. Я даже заикаться об этом не буду. Можно попробовать поискать волчицу, которая согласится на фиктивный брак и усыновление. Только я не знаю, к кому обратиться с такой просьбой. Не уверен, что девушки из управления дослушают мою речь до конца.

Мелкий ничего не ответил, да Алмаз ответа и не ждал. Он каждый раз клал возле тарелки ложку и вилку, но лисенок не желал перекидываться и ужинать как человек. И одежду, которую Алмаз отнес в сарай, не трогал.

На следующий день на службе объявили режим «Вулкан». Моральные терзания и бытовые хлопоты отлетели как шелуха с пересушенной молодой картошки. Алмаз вышел на патрулирование вокзала и привокзальных территорий по сигналу «Туман». Волходарская полиция прочесывала поток приезжих незаметным, но частым гребнем. Город готовился к встрече с убийцей столичных полицейских – по оперативным данным оборотень, с особой жестокостью расправившийся с двумя офицерами, пробирался в Волходар для покупки фальшивых документов. В зонах розыска терпеливо выжидал резерв, группы оцепления и разграждения, а для задержания преступника из столицы прибыла группа захвата. С приезжими силовиками Алмаз столкнулся в управлении – заранее предубежденный, недовольный тем, что чужаки верховодят на родной территории. Столкнулся и оторопел. Волчица поманила запахом, движением острого уха, и он чуть не пошел следом, как под заклятием, но колдовство разбилось после недовольного, таящего скрытую ярость взгляда. Они встретились глазами на доли секунды. Красавица отвернулась, тряхнув темно-рыжими волосами, Алмазу закрыли обзор спины людей-снайперов.

– Какая она... – Алмаз вцепился в напарника, не находя слов. – Она такая!.. Такая!.. Ух!

– Злая, – сморщил нос тот. – И железом воняет. Забудь, она тебе не по зубам.

Придумал тоже – «забудь». Вместо короткого отдыха на кушетке Алмаз оббегал отделы, по крупицам собирая информацию о заезжей красавице. Волчицу звали Зарина – имя напоминало о запрещенном отравляющем веществе, и в этом крылась горькая правда. Отравила, сразила насмерть. С первого жеста и взгляда.

Алмаз хотел увидеть ее шерсть. Бурая? Темно-рыжая? Волосы такие же, как у него, цвета травяного чая, словно потерянные брат и сестра встретились. И пигментные пятна, серые и бурые у большинства волков, у Зарины тоже походили на расплывшиеся веснушки – Алмаза за это в школе дразнили «недочеловеком». Узнать бы еще ее специализацию... в каком отделе служит – а вдруг можно будет пересечься по работе? Или лучше сразу разграничить работу и личную жизнь, дождаться отмены «Вулкана» и пригласить Зарину в кино?

– Перекидываемся! – напарник вырвал его из мечтаний сильным тычком в плечо. – Патрулируем на лапах, запасные пути от тоннеля до стеколки. Поступили сведения, что объект спрятался в грузовой состав на соседнем железнодорожном узле.

– Форма?

– Двуногий. Он не расстается с оружием.

Алмаз недовольно дернул ухом. Волка очень трудно убить простой пулей – надо всадить прямо в сердце или вышибить мозги. Прочие ранения затягивались почти мгновенно – спасибо регенерации. Но ловить пулю или получать удар ножом больно, это Алмаз по себе знал. А еще он знал, как опасна синтетическая отрава, которой смазывают лезвия или начиняют пули. Тут никакая регенерация не поможет, будешь часами корчиться с выпотрошенным брюхом, не умирая и не находя резервов, чтобы исцелиться. Спаси и помилуй от такого. Хорошо, что дрянь под названием «аконит» достаточно дорога и сложна в производстве, и фаршированные пули или пасту для ножа не купишь у любого сбытчика в пойме. А то бы полицейским хана.

– Есть подозрения, что объект закинулся медом. Начальство рассчитывает на наше чутье. Сомнительно, что он поедет прямо на вокзал. Особое внимание велели уделить тоннелю – там удобный спуск, легко сбить запах на путях.

Они обнюхивали рельсы и шпалы после каждого состава. Преступник не появлялся – раз в четверть часа сумеречное небо расчерчивали сигнальные ракеты, подтверждающие режим «Вулкан».

Алмаз вынюхал след в неожиданном месте – дурманным анисом пахнуло возле ветки, уходящей на фабрику стеклотары. Направление напомнило ему о мелком лисенке – бедолага сидит в сарае третьи сутки голодным.

«Вернусь, объяснюсь, накормлю», – устремляясь в темноту, подумал он.

Запах не обязательно вел к убийце, через редкие патрули на привокзальную территорию мог проникнуть сбытчик из Лисьей поймы или бродяга-наркоман. Алмаз бежал, низко опустив голову, давясь обилием вони, в которой нет-нет да мелькала дурманная нотка. След вел его все дальше и дальше, вдоль вокзала, вдоль фабрики. То тут, то там на шпалах попадалось битое стекло. Алмаз резался, пятнал щебень кровью, на ходу залечивал раны и упрямо шел, цепляясь за невидимую ниточку. Дыра в заборе, клочок дурмана на зарослях, на уровне руки. Тревожная примесь оружейного масла и отравы. Неужели?..

Ответ прозвучал в хриплом властном голосе из многочисленных репродукторов, сменившем переговоры диспетчеров:

– Сигнал «Аконит»! Всем волкам вернуться на базу, повторяю, всем волкам немедленно вернуться на базу, сигнал «Аконит», код пятьсот, всем волкам немедленно вернуться на базу!

Алмаз замер возле вагонных колес с осями, пригнулся, всмотрелся в густеющий мрак. Он вышел к пешеходному мосту, впереди, в двух прыжках, территория маслозавода. Знакомый вагон с ветошью, и...

Лисенок выпрыгнул из тряпочной норы, огляделся. Побежал прямо на Алмаза, отпрянул, юркнул в кусты.

«Вернулся в любимое гнездо. Наверное, обиделся, решил, что я его бросил. Увести, надо увести его, срочно!»

Короткий лай, которым подзывают щенят, Алмазу не удавался – всегда прорывались властность и угроза, а кто пойдет, услышав недовольный окрик: «Живо сюда!» Вот и лисенок не пошел – в панике помчался назад в вагон. Алмаз побежал следом, рыча: «Это я, слышишь? Это я! Надо уходить! В логово, домой». Приказ напугал лисенка еще сильнее. Он отпрянул от убежища и побежал к медленно катящемуся грузовому составу.

«Под колеса попадешь!» – взвыл Алмаз и, прыгая через кусты и железнодорожный хлам, попытался догнать беглеца.

– Стоять!

Хриплый холодный голос обогнал волну знакомого запаха: дурман; застарелая, въевшаяся в кожу кровь жертв; горечь психического расстройства, привносящая в пот неповторимую нотку.

Пойманный за шиворот лисенок брыкнулся и затих.

– Еще шаг и он получит пулю в брюхо.

Алмаз остановился, прижал уши, демонстрируя временное повиновение.

– Ты меня выведешь, мусорок, – убийца не спрашивал, приказывал. – Проведешь через ваши цепи, заодно послужишь живым щитом. Пойдем втроем. Если надумаешь хитрить... первый выстрел в рыжую падаль, второй в тебя. Мне надо к реке, понял? Ты выведешь меня к реке.

Перед зажмуренными глазами возник план расстановки снайперов. Сейчас они стояли в мертвой зоне. Два десятка шагов – и преступник окажется под прицелами. Алмаз не беспокоился за себя – только за лисенка. Тащить мелкого под огонь, знать, что убийца может прикончить его первым выстрелом... нет, нет.

Превращение было привычно-мучительным, оставившим мимолетную боль в костях, знакомую пляску мушек перед глазами при смене зрения – даже темнота не смягчила возвращение красок. Алмаз перекинулся, чтобы поговорить, убедить убийцу отпустить лисенка, пообещать ему свободный выход к реке. Он не учел, что взвинченный, одурманенный медом оборотень расценит обращение как угрозу.

Первая пуля вошла в живот, отбросила двуногое тело на ребристый железный короб, едва не сломавший позвоночник. Инстинкт заставил Алмаза снова перекинуться в волка – для лучшего заживления раны. Вторая пуля пробила покрытый шерстью бок, отрава растеклась по крови, заставляя завыть от невыносимой боли. Убийца отшвырнул мешающего лисенка, взял пистолет двумя руками, прицелился.

Красно-рыжая волчица спрыгнула сверху. С пешеходного моста на крышу вагона, с вагона – на преступника, сбивая его с ног и вцепляясь в шею под затылком. Потребность – «защитить!» – подняла полумертвого Алмаза на лапы, кинула тело в последний прыжок. Сил не хватило. Он упал на вонючий щебень и успел увидеть мгновенное обращение, узкую сильную ладонь, выхватывающую кинжал из ножен на плетеном шнурке. Точный удар и короткий булькающий хрип. Вот и всё. Зарина выполнила задание. Люди, бок о бок жившие рядом с оборотнями, веками предпочитали нанимать на работу волков – то ли не понимая, то ли не желая признавать, что волчицы в сто раз опаснее.

– Превращайся! – перед носом мелькнули пустые ножны и аппетитная полная грудь – Живо превращайся, сдохнешь в шкуре, пока до больницы довезут!

«Мелкий!»

Тревога запустила обращение. Тело не желало слушаться, но Алмаз собирал силы по крупице и все-таки смог шепнуть онемевшими губами:

– Лисенок... забери лисенка. Он у меня живет.


...Мир заполняли яркий свет и боль. Кто-то размеренно повторял: «Пожалуйста, возьмите тело под контроль. Вам ввели стабилизатор формы, препятствующий обращению. Возьмите тело под контроль, антидот усваивается только двуногой формой». Эти речи были знакомы, Алмаз их слышал, когда попал в больницу после ранения отравленным ножом. Но тогда боль не обжигала каждую клетку, не терзала от пальцев ног до ушей. Алмаз постарался усмирить бунтующий организм и от усилия снова провалился во тьму. К сожалению, забирая с собой боль – без света.

Шевелиться и говорить он смог дня через три и первым делом получил выговор от начальства.

– Ты не выполнил приказ! – злился седой волк. – На весь вокзал и его окрестности объявили «Аконит»! А ты поперся на задворки маслозавода, вместо того чтобы вернуться на сборный пункт.

– Там был ребенок, – тихо и упрямо ответил Алмаз.

– Бродяжка, – выплюнул начальник. – Лисенок.

– Я клялся защищать людей и оборотней независимо от их социального положения.

Начальник недовольно дернул ухом и покинул палату. В дверь тут же заглянул напарник. Алмаз оживился:

– Мелкий цел? Ничего не сломал?

– О-о-о! – напарник потер руки, уселся на стул. – У меня для тебя много потрясающих известий.

– Мелкий?..

– Жив-здоров твой рыжий приятель. Ребра помял, пустяком отделался. Его вместе с тобой в больницу отвезли. А потом хотели в спецприемник отправить.

– И? – Алмаз видел хитрый блеск глаз, пытался понять, к чему разговор идет.

– Бешеная эта... как ее? Зарина. Накинулась на лисицу из надзора, мы думали – до драки дело дойдет. Забрала лисенка и ушла. Как ты думаешь, куда?

– Куда? – послушно спросил Алмаз.

– К тебе домой! И теперь там живет!

От этих слов Алмазу стало тепло и хорошо – будто в пуховое одеяло завернули. Зарина оставит в доме след запаха, хоть десяток шерстинок да потеряет, если будет превращаться. Какой роскошный подарок!

– Она там хозяйничает! – напарник ябедничал, стараясь вызвать у него злость. – Перевернула всё. Уборку устроила. В чужом логове свой порядок навела.

Алмаз не смог сдержать счастливой улыбки. Хозяйничает. Это же замечательно!

Напарник понял, что скандала не выйдет, залакировал известие ворохом сплетен и отбыл на работу.

Зарина пришла на следующий день. Рыжая, шикарная, в длинном зеленом платье, с лисенком на руках. Мелкий светился чистотой, обтирался о платье, усеивая его шерстью, хитро щурился. Алмаз смотрел, как они усаживаются на стул, и глупо улыбался. Он не мог и слова сказать, Зарине пришлось заговорить первой.

– Твой друг, – она встряхнула лисенка, чтобы у Алмаза не осталось сомнений, – пригласил меня пожить в твоем сарае. В шифоньере я не помещаюсь, а мокрый короб для угля мне не понравился.

Алмаз закивал, прилипнув взглядом к плетеному шнурку, прячущемуся под платье – точно, носит с собой кинжал.

– Я вскрыла замок и поселилась в доме.

– Я очень рад, – дар речи наконец-таки вернулся. – Живи, сколько хочешь. И делай что хочешь.

– Первым делом я вызвала бригаду уборщиков, – фыркнула Зарина. – Никогда не видела, чтобы в волчьем логове в коридоре росли грибы! И ладно бы съедобные, а то поганки развел!

– То были грибы?

Из-под отсыревшей половицы в коридоре что-то прорастало, и движимый ботаническим интересом Алмаз старательно обходил странное пятно. Грибы, значит... жалко, что своими глазами не посмотрел.

– Удивительный бардак! – Зарина вроде бы и ругалась, а глаза смеялись. – А вонь на кухне! Как тебе в голову пришло положить в ведро яйца, сверху помидоры и придавить это макаронами, гречкой и сахаром. Зачем ты вообще складывал продукты в ведро?

– Я переехал, а оно на кухне уже стояло, – повел плечом Алмаз. – Удобно. Не надо каждый раз шкафчик открывать. Но я его уберу, если тебе не нравится. Не сердись.

– Уборщики его уже выкинули, – фыркнула Зарина. – Оно никуда не годилось после раздавленных протухших яиц. И я не сержусь. Дом уютный. Во дворе хорошо. Камиль показал мне позднюю грушу, мы стрясли парочку с макушки. Жаль, больше не осталось.

– Камиль?

Зарина снова встряхнула счастливого лисенка.

– Он представился. Мы разговариваем, не могу же я его называть «рыжий» и «мелкий». Это неприлично.

– А при мне не перекидывался.

Зарина посерьезнела:

– Он побаивается волков. Ты напоминаешь ему одного неприятного типа. Внешностью. О твоей доброте он рассказал сразу. Я немного удивилась. Сплошь и рядом бросают своих волчат, а ты заботишься о бездомном лисенке. Предупреждаю, Алмаз, если у тебя есть какой-то тайный умысел...

Движение руки обрисовало кинжальные ножны.

– С ума сошла?

Лисенок съежился, в палате повисло тяжелое молчание. Алмаз собрался с мыслями, заговорил:

– У меня было сытое и скучное детство. Я не знал отказа в сладостях и игрушках. Может быть, поэтому был к ним равнодушен. Меня не учили трястись над куском, мать пекла печенье, чтобы я брал пакет на детскую площадку и угощал приятелей. Я знаю, что не смогу накормить весь мир, но не зажму ужин для голодного ребенка. Я не понимаю, отчего все так очерствели: бродягу можно бросить на растерзание преступнику, накормил – значит с умыслом. С оборотнями что-то не так, честное слово.

– Извини, – Зарина слабо улыбнулась, погладила Камиля. – Работа приучила видеть в людях и оборотнях плохое.

– Все нормально, – он постарался задавить обиду.

– Не скажи. Я сейчас вспомнила... мать не пекла, но приносила на детскую площадку фрукты и карамельки. Меня тоже не учили трястись над куском и мало в чем отказывали.

– Мне не разрешали завести рыбок, сколько бы я ни просил, – неожиданно припомнил давнюю обиду Алмаз.

– О! – Зарина повеселела. – Камиль говорил мне, что ты зависаешь у аквариума с рыбками в универсаме.

– Есть такое дело.

– Тогда я знаю, на что мы поспорим.

После этой загадочной фразы Зарина отбыла, устроив Камиля на шее, как манто. Манто помахивало хвостом и гордо озирало окрестности. Алмаз, оставшийся под присмотром врачей, люто ему завидовал и молил судьбу удержать Зарину в Волходаре до его выхода из больницы.

На следующий день судьба ответила на его мольбы удивительным сюрпризом. Дверь палаты приоткрылась, в нее заглянула Зарина – красивая-красивая, в темно-зеленом брючном костюме, волосы собраны в высокий хвост. Налюбоваться Алмаз не успел. Зарина открыла дверь шире и скомандовала:

– Заноси.

На пороге появился мальчишка. Рыжий, тощий, с трехлитровым баллоном в руках.

– Камиль не знал, как отблагодарить тебя за спасение. Я придумала подарок, и мы поспорили. Договорились, что если я этот подарок добуду, он перекинется и отдаст его из рук в руки. Я добыла.

Камиль опасливо приблизился и поставил баллон на тумбочку. Вуалехвост – толстый, замшелый, вальяжный – без интереса взглянул на Алмаза сквозь стекло.

– Ты его купила? – не веря своим глазам, спросил Алмаз.

– Мне отказали, – усмехнулась Зарина. – Пришлось ограбить магазин. У них устаревшая сигнализация. Я оставила им взамен небольшую сумму денег и баллон с двумя молоденькими вуалехвостами, а этого забрала себе. Камиль говорит, что он исполняет желания.

– Точно?

Алмаз встретился взглядом с Камилем. Тот смущенно кивнул.

– Отлично! – Алмаз поднял ладонь, призывая Зарину к молчанию. – Не шумим и не дышим. Я загадываю.


...Свадьба успокоила родительские сердца сразу в двух семьях. Матушка Алмаза, восхищенная оттенком шерсти Зарины, немедленно позабыла, что мечтала о невестке, умеющей музицировать и вышивать. Отец Зарины, желавший видеть дочь замужем за перспективным кандидатом наук с диссертацией, неожиданно проникся симпатией к Алмазу и без запинки дал согласие на брак. У старшего поколения нашлось общее хобби – составление генеалогического древа, пустившего новые ветви при объединении родов.

И та, и другая сторона проявляла гибкость и избирательную слепоту. Они старательно не замечали живое рыжее манто, которое Зарина носила в первый день свадьбы поверх белоснежного платья. А на второй день, в заповеднике, когда взъерошенный красно-рыжий Алмаз кинул под лапы молодой жене придушенного зайца, родственники отвернулись, не желая наблюдать, как она кормит печенкой лисенка.

Родители прекрасно понимали, что и Алмаз, и Зарина обошлись бы без формального согласия на брак, и не хотели, чтобы молодые захлопнули у них перед носом двери дома. Лисенок-лисенком, но ведь наплодят же они волчат, с которыми можно будет понянчиться.