11. Who you fighting?
Everytime they'd break her and pay
Каждый раз они разбивали её и платили за это,
tear out her heart, and leave her in pain
Разрывали на куски её сердце и оставляли мучиться.
Она
Мне было неловко. Возможно, неуютно и дискомфортно. Я должна была бы сейчас радоваться, что кто-то решил взяться за меня и помочь мне с моими проблемами, но… на данный момент я была не готова. Попросту не готова. Горечь поселилась в моем теле от того, что я до сих пор не видела отца, но психолога он ко мне уже подослал, что очень… забавно?
Становилось больно. И эта боль была не так проста, как казалось сначала. Совершенно незримая, она ранит в самое сердце, медленно вынимая кинжал, дразня, а затем наносит новый, полный силы удар.
— Аполлония, — женщина взмахнула ресницами, глядя в мое лицо, отчаянно пытаясь прочитать, что я сейчас испытываю, — ты готова меня слушать? — в тело вонзаются миллионы иголок, словно от нежданного удара, и я вздрагиваю, как только ощущаю, что кровь отливает от моего лица.
— Да, готова, — спокойно ответила, не придавая значения дрожи в руках, и я постаралась расслабиться, но вышло слишком жалко. — Как, говорите, вас зовут? — вежливо переспрашиваю, до боли сжимая руки в кулаки.
— Меня зовут Александра, — доброжелательно произнесла она, пытаясь найти со мной общий язык. — Не обращайся ко мне официально, я хочу быть твоим другом.
— Хорошо, — не зная, как реагировать на ее слова, ответила я, и из моих уст вырвался непроизвольный вопрос: — Когда меня выпишут? — и вновь я кусаю губы и заламываю руки, а на ее лице воцаряется понимание — видимо, знает о неприязни людей к больницам, где даже запах забирает вас в атмосферу болезней и смерти.
— Тебя выпишут завтра, — она мягко опустила глаза, словно извиняясь за то, что меня не выписали сегодня, на что я ничего не ответила. — Ты знаешь уже о том, что с тобой произошло раннее?
От напоминания о тех приступах удушья у меня началось легкое головокружение — минутное помутнение сознание, в котором я почувствовала привкус крови и нехватку воздуха, и я, внутри борясь со своим страхом, ответила:
— Немногое, если честно, — вздохнула я, — мне никто не потрудился объяснить об этом, — словно оправдываясь, бормочу я.
— Понятно, тогда я тебе кратко объясню, чтобы не утруждать тебя дополнительным грузом, — сказала она, а я навострила уши, настроившись слушать ее рассказ. — Так вот: у тебя гипервентиляционный синдром, который характеризуется затрудненным дыханием. Дело в том, что это заболевание совершенно не связано с дыхательной и другими системами, оно напрямую связано с нервной системой. То есть из-за того, что ты испытывали много стрессов, возможно, чувствовала себя плохо или тебе просто казалось, что плохо, а ты себя убеждала в этом, у тебя и проявился этот синдром. От него можно избавиться так же легко, как и он появился, только нужно узнать в общении с тобою для начала, правилен диагноз медиков или нет, — она рьяно улыбнулась, готовая вступить в бой. — Так что сейчас мы именно это и будем делать. Я тебе буду задавать простые вопросы, а тебе всего лишь нужно дать краткий ответ. Прошу отвечать правду, чтобы не было никаких затруднений, ведь мы же хотим быть здоровыми, правда? — с задором произнесла она, на что я ответила:
— Да, естественно, — и умиротворенно ожидала вопросов.
Конечно, мне немного было непонятно такого рода вмешательство в мою личную жизнь, но я сдержалась и не проронила ни слова по поводу этого. Это ведь просто психолог, и рассказать, почему папы возле меня все еще не было, она, думаю, не сможет. Но, возможно, это и к лучшему. Возможно, мне лучше не знать, по какой причине папа предпочел остаться вместе со своей дамой сердца, а не со мной.
Я ведь выдержу. Всегда терпела, со временем ничего не меняется.
— Так, хорошо, — сказала она, беря в руки блокнот и что-то попутно в нем зачеркивая, — ты когда-нибудь чувствовала недостаток внимания? Если да, то где, может, в семье, школе или среди подросткового коллектива?
— Да, чувствовала, — сухо ответила я, не желая углубляться в детали, но все же добавила: — везде, — произнесено бесстрастно, с мягким намеком на то, что мне эта тема немного не по душе, но Александра его не заметила или просто сделала вид, что не заметила, и продолжила свой расспрос:
— Возможно, ты чувствовала себя подавленной в последнее время? — спросила она, вновь черкая что-то на листе и из-под ресниц глядя на меня.
— Да, наверное, — сказала я, немного не понимая, о чем именно она говорит, – но это мое привычное состояние… я, если честно, не очень жизнерадостный человек, — увильнула я, и она, кивнув, задала последующий вопрос:
— Кроме внутреннего давления, ты чувствовала какие-либо расстройства питания, изменения в образе жизни?
— Ну, у меня часто пропадает аппетит, и я могу есть раз в день, а могу просто съесть что-то легкое или попить чай и все, — вспоминая, произнесла я, на что Александра вновь кивнула.
— Не чувствуешь ли ты себя лишней? Ты являешься хоть иногда главой команды в каких-либо конкурсах, соревнованиях, Аполлония?
— Ну, нет, лишней, наверное, не чувствую… может быть, иногда посещает чувство, что я никому не нужна, но у меня есть подруга, которая со мной делит довольно-таки многое, поэтому это чувство быстро исчезает… а насчет второго — категорически нет…
— Выступала ли ты когда-нибудь на публике? — не медля, произнесла иной вопрос, и меня обдало волнением, которое я сразу же постарались отбросить, понимая, что это что-то вроде исповеди, и нужно говорить только правду. Или, по крайней мере, попытаться.
— Ну… я выступаю в клубе, — пристыжено глядя в пол, произнесла я, — но никто не знает… потому что я предпочитаю выступать в маске, только на выходных, — выдохнула я, стараясь не натыкаться на ее взгляд. — Я с отцом еще не говорила по этому поводу… можете ему не рассказывать? — не скрывая раскрасневшихся щек, попросила я.
На мое удивление, когда я подняла глаза и, наконец, посмотрела на нее, то не увидела ни осуждения, ни какого-либо другого неприятного чувства, а только любопытство и одобрение.
— Конечно, не расскажу, — радостно провозгласила она, — я даже больше тебе скажу, это очень хорошо действует на твое восприятие мира и уверенность, так что не прекращай, выступай там и дальше. Это мой тебе совет, хорошо? Возможно, однажды, ты не побоишься и выступишь без маски…
Я мягко хихикнула.
— Вряд ли это когда-нибудь случится, — произнесла я, думая о том, что же будет, если я сниму свою маску. Катастрофа? Возможно, да.
— Кто знает, — усмехнувшись, произнесла женщина, а потом задала следующий вопрос, на который последовал неуверенный, но правдивый ответ.
***
На город упала ночь. Так долго тянется время, когда ты один. Казалось, что этот день мучил меня вечность, и эта вечность была очень глупой и даже неправильной. Я все думала об отце, о боли, которую причинил мне он и его отношение ко мне. Это так странно… вроде бы я и помню те чувства, которые посещали меня во время приступов, но они ничем не хуже этих. Это как будто две стороны медали, каждая из которых добивает и добивает меня, вытаскивая из меня последние жизненные силы.
Чувствуй. Живи этой болью. Узри, как ее богатство разливается по твоим венам. Она всегда будет здесь, и стоит тебе лишь вспомнить о ней — она будет взрываться с новой силой. Это действительно так. Когда не слышишь, не видишь, не думаешь о ней, то весь мир приобретает разноцветные краски, и ты чувствуешь себя лучше, а когда вспоминаешь, чувствуешь ее, то он вновь становится черно-белым и непонятным, черствым и сырым.
Но я все еще жду.
Не могу закрыть глаза, потому что знаю, что вот сейчас откроется дверь и войдет мой папа. Что он прижмет меня к себе, обнимет и поцелует в висок, при этом приговаривая, что все обязательно будет хорошо и что это все временно, что он заберет меня домой. Я смотрю на дверь, будто бы мысленно уговаривая ее открыться и показать мне облик моего отца, но ничего так и нет. А я жду. Уже довольно поздно, и в окне я вижу, как люди выключают свет в своих домах и ложатся спать, а я все продолжаю смотреть на дверь с немым диалогом, замершим в моих устах, и жду чего-то, будто бы жажду своего спасения, которого на самом деле нет.
А затем я засыпаю.
Это происходит так, словно следующий вдох стал для меня слишком тяжелым, и я закрыла глаза. Я не поняла, когда именно уснула, и который был час, но единственное, что я отчетливо сохранила в своей памяти, так это то, что его не было.
И осознание этого ударило меня сильнее, нежели смог бы ударить любой нож, коснувшийся моего тела. Завтра я буду падать. Завтра я буду расстраиваться… завтра я буду плакать… завтра я буду медленно умирать… но это всё будет завтра, а пока что нужно уснуть… закрыть глаза и уснуть…
12. Feel like someone else
In another life no telling who I would have been,
Не скажешь даже, кем бы я стал в другой жизни:
Knight or a king, or a boxer in a ring,
Рыцарем, королём или боксёром на ринге?
But I'm just me so I sing.
Но я это просто я, так что я пою.
Он
— Это действительно так? — Стеф обняла меня, прижавшись своим миниатюрным телом ко мне. — После вчерашнего выступления, я думала, что у нас будет отдых, но ещё один концерт… Кай, это же здорово! — она мне подмигнула, а на её лице растянулась улыбка. — Это всё только благодаря тебе! Спасибо, — пробормотала она, убирая свои руки от меня, и я поцеловал сестру в щеку, потрепав её волосы.
— Это только начало, — проговорил я, переменно глядя куда-то в пустоту, то на Стеф, которая обиженно надула губки, неудовлетворенно глядя на меня.
— Почему ты такой? — она шутливо ударила меня кулаком в живот. — Вижу, что тебя что-то тревожит, — сестра вновь пристально вгляделась в мое лицо. — Не поделишься? — она похлопала глазами, показывая золотую невинность, и я не мог не улыбнуться.
— Ох, поверь, мои дилеммы — не для тебя, — пресекая ее интерес, произнес я. — И вообще, это не твое дело, — добавил я, она наигранно нахмурилась.
— Как это — не мое? Ты — мой брат, конечно же это мое дело, — Стеф уже была настроена решительно, — так что давай, выкладывай. Что там случилось с твоей интернет-подружкой? — она в воздухе показала воображаемые кавычки. — Я же понимаю, что всё дело именно в ней, — произнесла она следом.
Нет, не понимаешь.
— Даже если это и связано с ней, что ты поделаешь? — произнес я уже более режущим голосом, в котором засел металл и безразличность.
— Я что-то придумаю... найду её и отомщу! Скажу, что она не имеет права не общаться с моим братом! — с яростью сказала она, на что я рассмеялся, не сдержавшись, и вся моя бесстрастность пошла ко дну.
— Дело не только в ней, — я ускользнул от ее пылающего взгляда, на что она нахмурилась.
— Значит, не скажешь? — она пожала плечами, готовясь к поражению.
— Нет, — категорично заявил я, но сестра не злилась, а ещё раз пожала плечами, говоря: «делай, как знаешь».
— Скоро уже концерт, — произнесла она, вглядываясь в собранную нами толпу и переменно поглядывая на меня, — так что задам естественный вопрос: где Ник? И ещё один вопрос: где Рис? — она посмотрела на меня в ожидании, но я глупо покачал головой, даже не вдумываясь в её слова, а потом добавил:
— Они придут, — заверил я, но сестра, которая является просто помешанной на порядке и прочем, вздрогнула и опустила плечи, показывая, что они должны были прийти вовремя. — Что у вас с Рисом? — напрямую спросил я.
— Да ничего такого, — Стеф еле заметно покраснела, и я ухмыльнулся, вообще не был раньше уверен, что эта девица умеет краснеть.
— Ну-ну, да, конечно, именно поэтому ты всё время трешься возле него. То, что ты чувствуешь, видно невооруженным глазом, — произнес я, а она буквально засветилась, наверняка думая о нем.
Никогда не понимал этих женщин.
— Просто… мне он нравился ещё давно, а потом он вошел в нашу группу и, знаешь… было бы странно опустить такой шанс, — она засмеялась, и в комнату тут же вошли Ник и Рис, желавшие пройти к нам и поставить свои вещи, но они остановились, как только их настиг испытывающий взгляд Стеф.
— Ох, да ну, перестань, — закатил глаза Ник, привыкший к стремлению к пунктуальности сестры, — мы же пришли к началу выступления, так что всё в порядке, — вновь подал голос он, проходя вперед, на что Стеф также закатила глаза и отчеканила:
— Прошу, в следующий раз явитесь вовремя, — попросила она, добавив: — Привет, Рис, — улыбнувшись, словно ангел, сказала, а Нику показала язык, на что мы все расхохотались, не сдерживая хорошего настроения.
— Э-эй, — возмутился Ник, шуточно насупив брови, — разве так можно? Что за некультурщина, — цокнул он языком.
— Как-как ты меня назвал? — не осталась в долгу Стеф. — Забери свои слова обратно, а то Кай тебя ударит. Правда, Кай? — хлопая ресницами, попросила она, на что я, как всегда, закатил глаза.
— Хватит уже этого, — пробормотал я, медленно раздражаясь, — сейчас выступление, а ведете себя, как дети. Лучше бы подготовились, ведь и так опоздали, — добавил я следом.
Поняв приказ, все начали бегать туда-сюда, сметая всё на своем пути, чтобы как можно лучше приготовиться к выступлению. Я же устало потер глаза, понимая, что сон этой ночью давался мне с трудом, да и вообще несколько дней я не мог сомкнуть глаза. Не знаю с чем это связано, возможно, это из-за неё… хотя, кто знает? Нужно быть проще. От этого глупого нытья ничего не изменится. Нужно просто ждать… и стараться не думать о ней.
Сейчас концерт, значит, нужно оставить всё это за сценой, а туда прийти только с текстами песен и бушующими эмоциями. Вот так.
— Кай? — окликнул меня Ник, будто бы зная, что я могу не услышать его сквозь свои мысли, на что я махнул рукой, показывая, что я здесь и готов его слушать. — Сегодня к нам придет Ева, — сказал парень, не скрывая торжества в голосе, а я с усилием пытался вспомнить, что это за Ева.
Стоп…
— Это твоя девушка? Да? Ева? — переспросил я, а Ник кивнул. — Когда она придет? — задал я следующий вопрос.
— Да вот, уже должна была быть здесь, — отозвался парень, как-то с тоской поглядывая на свои часы и на дверь, которая была закрытой.
— Это подруга Аполлонии, ведь так? — спросил я, а Ник непонимающе нахмурил брови.
— Зачем тебе она? — спросил он просто, потому что, видимо, ему она не нравится.— Что, она тебя зацепила? Решил обременить её отношениями? — хохотнул он, сведя всё в какую-то глупую шутку, но я только стал мрачнее и с непробиваемым лицом посмотрел на него, показывая, что не хочу слышать этого и ничего подобного. — Стой… я не понимаю, — Ник изумленно уставился на меня, — она что, действительно тебе нравится? — произнес он, запнувшись на последнем слове, будто и не верил, что говорил это.
— А что в этом такого? — запричитал я, потому что мне порядком не нравилось отношение моего друга к Аполлонии… это меня не то чтобы расстраивало, но почему-то от этого становилось только хуже, и настроение падало в бездну.
— Ну… ты не пойми меня неправильно, — сразу же попытался защитить себя Ник, — но она мне не нравится… странная какая-то. И вообще, вон, сколько девочек хотят быть твоими, — он кивнул головой в сторону собравшейся толпы и продолжил, — так на кой-черт она тебе сдалась? Поверь, я знаю, что она, по крайней мере, не в твоем стиле… хочешь напомню тебе твою последнюю… к-хм, не знаю, как её назвать… стерву? — вопросительно подняв брови, будто спрашивая, посмотрел на меня, а я безразлично хмыкнул, показывая, что пусть зовет её, как хочет. — Бекка ведь, да? Так вот, она совершенна не похожа на Василису…да и всё твои девушки были такими же, как и Бекка. По-моему, тебя это устраивало, — продолжал он. — Так к чему тебе Аполлония? — спросил он.
Я должен был ответить: «Не знаю».
Должен был сказать: «Ни к чему».
Но именно в этот момент в нашу гримерку залетела… судя по всему, Ева, так? И я промолчал. Она быстро чмокнула Ника в щечку, когда тот подошел к ней, что-то говоря на ухо, и тот час посмотрела на меня, не скрывая своего оживления при виде моей персоны.
— Привет, — чуть стесняясь, но в то же время уверенно сказала она. — Я Ева, а ты Кай, знаю, — продолжила, опережая мою фразу, — приятно познакомится.
— Мне тоже, — ответил я, зная, что не должен произвести негативного впечатления на подругу Ника, но… внутри я был подавлен, скажем так. — Ну, как ты? Слышала нашу группу? Как тебе песни? — мучил вопросами девушку, но та, услышав их, наоборот улыбнулась, видимо, не рассчитывала, что найдет со мной общий язык.
— Они прекрасны, — четко произнесла она, — и я очень рада, что могу познакомиться со всеми вами. Мне очень нравится ваша группа, — искренне сказала, а я попросту ответил:
— Спасибо, рад, что тебе нравится, — пробормотал, а затем быстро добавил, сразу же пожалев об этом: — Как там Аполлония?
Девушка моргнула несколько раз, ее обескуражил этот вопрос.
— Она всё ещё в больнице, — мягко ответила она, глядя на меня с каким-то… знанием? — И к ней не пускают, а с родителями я на контакт не смогла выйти… надеюсь, что всё в порядке, — вздохнула подруга, и Ник быстро увел её знакомиться со Стеф и Рисом, будто бы подозревая, что если она будет здесь, то непременно заплачет.
Я же вновь остался наедине с собой. От известия о Аполлонии мне лучше, мягко говоря, не стало. Но хуже тоже… куда ещё может быть хуже?
Я взял телефон в руки, пусто глядя в экран. Не знаю, что на меня нашло — это было как какое-то наваждение, которое не хотело уйти.
Я чуть было не уснул прямо перед концертом, если бы телефон не завибрировал у меня в руках, и я не спеша разблокировал его, желая узнать, кто мне написал.
И сразу же мое настроение поднялось в тысячи, а то и в миллионы раз.
Plastic: Извини меня… у меня просто были очень сложные обстоятельства, не было телефона. Мне очень жаль, очень... надеюсь, я тебя не огорчила? Ты здесь?
The scientist: Ничего страшного, я просто волновался. Я понял, всякое бывает… как ты сейчас? Всё хорошо?
Plastic: Я в порядке… более-менее. И, если честно, я скучала.
От этих слов стало теплее, и за несколько секунд пришло ещё одно сообщение.
Plastic: Я очень, очень скучала.
Я мягко рассмеялся, ощущая радость.
The scientist: Не больше, чем я. Мне было трудно без тебя… и ещё труднее сказать, что я должен идти… ты же меня дождешься, правда?
Господи. Эта девушка что-то делает со мной, клянусь. Когда я переписываюсь с ней, мне кажется, что я какой-то сопливый подросток… но мне это нравится. Да, нравится.
Plastic: Конечно, я буду здесь. Я всегда здесь. Просто ты меня не видишь.
И я улыбнулся, почувствовав её возле себя. Вот, чего мне не хватало.
Мне не хватало её.
— Кай, нам нужно идти через пять минут, — сказала мне Стеф, оборачиваясь ко мне. — Стой! — резко остановила она, от чего я мигом застыл. — Что я вижу?.. Не верю своим глазам! — она вот так и пялилась на меня, а я непонимающе нахмурил брови, так как уже все ребята обратили на меня свои взоры.
— Что такое? — спросил я, не понимая, о чем говорит Стеф.
— Ты улыбаешься! Улыбаешься! — она разлилась мелодичным, радостным смехом. — А знаешь, что это означает? Что ты счастлив… наверное, тебе подружка твоя написала, — вымолвила свои догадки сестра, что, в принципе, было очень близко к истине. — Но я рада, что ты счастлив. Пускай из-за неё, но я рада, — она обняла меня крепко-крепко, будто бы желала передать всю свою любовь в этом объятии.
А я понимал, что она — мое сокровище, которое я обязан беречь.
Которое мне необходимо.
13. Lights will guide you home
I was just guessing at numbers and figures
Я просто разгадывал числа и цифры,
Pulling the puzzles apart
Отодвигая головоломки,
Questions of science, science and progress
Вопросы науки, науки и прогресса
Do not speak as loud as my heart
Не говорят в один голос с моим сердцем.
Она
Я уже дома. Мне всегда казалось, что именно дома мы обретаем покой, будто мы — птицы: свободные, но при этом всё равно зависящие от своих родных; птицы, которые могут обрести покой тогда, когда возвращаются в родное гнездо, туда, где они выросли, туда, где они чувствуют себя нужными и необходимыми. Но со мной было всё иначе. Меня бросало то в дрожь, то в холод, и я не чувствовала ничего, кроме собственного расстройства и бессмертного страдания, которое выжигало внутренности своим факелом, занося его в самые дальние уголки моего тела.
Я думала, что это только в больнице бывает такое: ты смотришь на окно, далеко-далеко, туда, вдаль, и надеешься быть именно там, а не в месте, где ты сейчас, в этом месте, полном скорби и муки, но на самом деле не можешь. Вот, я дома. Дома, где меня должна были принять в распростертыми объятиями… но чьими? Когда я вернулась в место, где должна была чувствовать себя живой и любимой, меня обнял только воздух.
Я добралась сюда одна. Просто взяла и уехала из больницы, перестав надеяться на что-то другое. Никто не приехал меня забрать, и сейчас я сижу в одиночестве, смотрю в никуда и не вижу ничего, кроме слёз, стоящих перед глазами. Раньше я никогда не плакала… по крайней мере, старалась удержаться от такого вида чувств. Но сейчас — это становится моим прибежищем. Если я расплачусь, то мне станет лучше, будто это мое спасение от самой себя.
Я буду чувствовать себя обновленной, возможно, хоть чуточку счастливой. Но сейчас счастье не приходит. Только слёзы на моем лице взмывают с моей души все краски, все разноцветные воспоминания, оставляя там только пух и прах, разлетающийся на ветру.
Я думала, что мне должно быть лучше.
Я думала, что в моем сердце не останется места для печали и скорби.
Я думала, что моя душа полыхнет, взлетая в небо, воспарит в воздухе и обнимется с вечностью.
Я думала, что на моем лице засияет улыбка, которая будет говорить о том, что я возобновилась, что я нашла себя.
Я думала, что всё будет как прежде, будет, как было когда-то давно.
Я думала, что я забуду тот день, в котором я потеряла себя. В котором я лишилась всего.
Я думала.
Я считала часы.
Я умирала в агонии, которая душила меня, посылала в забытье.
Но мне уже не будет лучше.
И всё мои надежды полегли в бою со мной самой.
***
Мой телефон известил о звонке, и я в темпе беру его в руку, хочу увидеть, кто звонит, так как… боюсь, в этой тишине я сойду с ума.
Каждый день я слышу, как тикают часы.
Тик-так. Тик-так.
Каждый день я чувствую, как меня заперли в клетке, с которой нет выхода.
И каждый запах напоминает мне о семье, которой нет.
— Аполлония? Это ты? — голос Евы проник в мои мысли, оставляя там теплоту своего касания к моей душе.
Кто она для меня — я не знаю. Я многого ещё не узнала, но сейчас, слушая её голос, я понимаю, что не смогу потерять её. Понимаю, что должна ухватится за неё, подтолкнуть её ближе ко мне, потому что ра-а-аз — и Евы не будет, я пойду ко дну… а сейчас она здесь, рядом. И это так чудовищно прекрасно.
— Кто же это ещё может быть? — я слышу шуршание, будто бы она куда-то сейчас идет, и это делает со мной непонятные вещи: мне становится лучше от того, что она тратит свое время, дабы позвонить ко мне. Возможно, это мелочь, но для меня это… я не знаю. Для меня это много значит. Вот так.
— Я не верю своим ушам! — в её голосе звенели радость и непонятное мне счастье, от чего уголки моих губ приподнялись, а потом вновь опустились. — Это ты! Как ты, скажи, пожалуйста? — продолжала она говорить со мной, а я наслаждалась её вопросами, наслаждалась тем, что у меня есть она. — Я приходила к тебе много раз, но мне всё время говорили, что родители не позволяют тебе ни с кем видеться… — в конце предложения её настроение погасло, и мне показалось, что она корит себя за то, что её не было возле меня.
— Я всё понимаю… и я очень рада, что ты приходила. Для меня это много значит, — выдохнула я, собравшись с силой, и я уже представила, как Ева улыбается, услышав эту фразу.
— Так что насчет твоего самочувствия? Что сказали врачи? — спросила она, а у меня засела печаль в голове.
Не хотелось ничего говорить, но, собравшись с силами, ответила:
— Со мной всё хорошо, это просто было помутнение сознания, — не сморгнув, сказала я, — и это ничем не грозит, — продолжила, — так что всё хорошо, и чувствую я себя отлично… не волнуйся, — у меня болела голова от произнесенной лжи, но не хотелось ни в чем признаваться и говорить о больнице не желала. Достаточно уже всего этого траура… я не фарфоровая кукла. Не требую, чтобы за мной все ухаживали. Тем более, Ева. Да, возможно, мне нужна поддержка, но я обойдусь... думаю, что обойдусь.
Всегда обходилась, и сейчас это сделаю.
— Точно? — спросила ещё раз, но, услышав мой тяжелый вздох, тут же задала другой вопрос: — Когда ты уже придешь в школу? — продолжала она, а я же спросила у себя сама: когда я пойду?
— Я не знаю, мне отец ещё об этом ничего не говорил… думаю, скоро, потому что определенной причины быть дома у меня нет, — проговорила скороговоркой я, чтобы отставить эти вопросы на задний план. — Лучше расскажи, как ты… я уже давно ничего о тебе не слышала.
Не знаю, почему меня вдруг заинтересовала чья-то жизнь, но мне нужно было что-то обсудить. Грызть ногти от одиночества было не очень хорошей перспективой моего бытия.
— Со мной всё, так же, как и с тобою, хорошо… вчера была вместе с Ником на концерте, с нами ещё Кай был, помнишь его?
Из моей груди чуть ли не вырвался судорожный смех. «Помнишь?». Серьезно? Не то, чтобы помню… помню… смешно… я и ни на секунду не забывала.
Ни на мгновение.
— Так вот, о чем я хотела рассказать… мы немного говорили о тебе, — я тут же хотела прервать её с громким криком, спросить, что это значит, зачем, но ни одно слово не вырвалось из моих губ. — Точнее, он спросил, как ты, — сказала она, выжидая моей реакции, но всё, что я произнесла, так это глупое:
— Ты ничего не перепутала? — послышался смех подруги.
— Нет, ничего… его действительно это интересовало. Кажется, ты ему нравишься. Наверное, — неуверенно добавила подруга.
— Это неважно… даже если и так, это неважно, — переступая через свои чувства, сглотнула я, — я немного буду занята в воскресенье… так что давай встретимся завтра, в субботу, — предложила я, обдумывая таковой вариант, но так как на субботу дел никаких не было, то меня это вполне устраивало.
— Конечно, да я бы даже сейчас тебя забрала к себе, если была бы такая возможность, — произнесла подруга, не сдерживая радости.
Я никогда не хотела, чтобы у меня были друзья. По-моему, это ужасно: жить другими проблемами, чуждыми для тебя чувствами… но сейчас я рада, что она есть у меня.
— Хорошо, тогда договорились… до завтра, — говорю, а в трубке послышались короткие гудки, и я сразу же почувствовала одиночество.
Сначала мне было плохо от того, что я одна, но затем послышался звук, который обозначал, что кто-то открывает двери, и мне стало ещё хуже… вдруг это отец? Вдруг он скажет, что не хочет меня видеть? Господи, мои мысли когда-то убьют меня.
Мне кажется, что это всё мне просто послышалось. Кажется, я становлюсь сумасшедшей… но вот, слышны шаги, которые приближаются к моей комнате. От этого становится страшно и нетерпимо, и я надеюсь, что это отец, потому что коленки дрожат от страха, а мозг отчетливо говорит, что это может быть грабитель, убийца или… я хватаюсь руками за ножницы, которые первыми мне попадаются под руки, пытаюсь дышать, успокаивая себя мелкими вздохами, но от этого паника ещё больше подкрадывается к горлу, и я забиваюсь в угол. Боюсь, что это будет мой конец… боюсь, что меня больше не станет. Я вспоминаю все уроки самозащиты, но на ум не приходит ничего, кроме как укрыться пледом, спрятаться под кровать. Нотки страха поднимаются в моей груди, и все вокруг пылает, кажется, что я действительно схожу с ума, и это сумасшествие убивает меня.
Дверь в комнату открывается, и я кричу, сама не понимая того, но я кричу и начинаю рыдать, впиваюсь ногтями в кожу и кусаю себе губы, бью руками о землю… мне больно, и эта боль отдается в висках, поднимается вверх, ищет выхода, хочет превратится во что-то другое. Совсем сквозь слёзы я замечаю отца, который явно в шоке от происходящего, и я выдыхаю, и ещё раз, и вновь пытаюсь дышать, но это так, так трудно! Каждый вдох дается так тяжело, и я рыдаю, глухо рыдаю, теряюсь во всем происходящем.
Успокоение находит меня внезапно, так же, как и началась истерика. Дыхание приходит в норму, и я не знаю, что делать от этого — смеяться или плакать — но я только смотрю на своего отца. В его взгляде я вижу недоумение и что-то другое… будто бы ему стыдно находиться рядом со мной, а от этого на меня вновь накатывает волнение, и я готова зарыдать с удвоенной силой.
— Ты как? — спрашивает отец и смотрит так, будто видит меня впервые. Я не могу сказать ни слова… губы что-то шепчут, и я с трудом выговариваю:
— Почему ты не был со мной? — этот вопрос убивал меня всё время, и я жмурюсь, словно понимаю, что ответ может убить меня…
— Дорогая, — слово милое, красивое, и я бы улыбнулась, но оно было сказано так, словно он считает меня больной… словно я не заслуживаю быть живой. Может, так оно и есть? Может, он прав? Я уже ни в чем не уверена. — Я хотел прийти, но, понимаешь… Глэдис беременна, я должен был быть с ней.
Лучше бы не спрашивала. Лучше бы не видела. Лучше бы вообще умерла.
Вроде бы мир скоро должен наполниться ещё одной безгрешной душой, но именно в момент, когда я узнала об этом, мое собственное сердце взлетело ввысь… и я почувствовала, что меня больше нет.
14. Stay lost in what we found
This is the end.
Это конец.
Hold your breath and count to ten.
Задержи дыхание и досчитай до десяти.
Feel the Earth move and then
Почувствуй вращение Земли, а затем
Hear my heart burst again.
Услышь, как мое сердце взрывается вновь.
Он
Дни проходили очень быстро. Совсем скоро мои любимые зеленые листья окончательно опали с деревьев, оставляя после себя пустоту, или, может быть, их нет уже давно, просто я не замечал, не хотел замечать. Все цветы начали вянуть, опускаясь под землю. Жизнь мало-помалу замирала, а от этого становилось не по себе. Хотелось тоже завянуть и упасть вниз, сгореть, оставив после себя пепел, чтобы потом возродиться вновь. Всё вокруг говорило о том, что ещё пройдет некоторое время и наступит зима.
Сейчас я у цели. Мы множество раз ехали в другие города, в другие страны, посещая разные мероприятия и давая свои концерты, а также планируем скоро выпустить новый альбом, но для этого нам требуется солистка… которой нет, что самое прискорбное. Мне кажется, что я что-то упускаю. Кажется, что я всегда что-то пропускаю… а это странно. И неправильно.
Телефон зазвонил, оповещая о звонке. Мы с Ником сегодня договорились пойти в клуб, но желания не было. Такое чувство, что я гнию вместе со всем вокруг меня… и мне это не нравится.
— Ты ещё дома? — голос Ника прозвучал в моей трубке, и я задал себе естественный вопрос: почему я всё ещё дома? И, перебирая вещи, я вышел из своего убежища, закрывая дверь, и ответил на вопрос:
— Уже нет, — сказал, выходя на улицу. — Так, значит, едем в клуб, да? Тот самый? — спросил я, подразумевая под этим довольно-таки неплохое заведения, где мы с Ником часто проводили время, но последние полгода мы напрочь забыли о нем. Не знаю, что способствовало этому: возможно, наше плотное расписание, либо то, что мы всё время были чем-то заняты, и времени на что-то иное попросту не оставалось.
— Да, конечно. Я уже подъезжаю к нему, буду тебя ждать где-то там, — продолжал он, а я подошел к машине, дабы выехать к нему, и произнес:
— Хорошо, скоро буду, — и отключился, садясь в салон и включая музыку, а затем отправился в клуб.
Было довольно людно, и большинство людей были не из бедных. Не знаю, должно ли это было поднять настроение или опустить его, но мне, честно, было всё равно, с кем там быть. Я же пришел не для того, чтобы заводить знакомства, а чтобы отдохнуть, так как этого отдыха ждал довольно давно… и, по проделанной работе, могу судить, что я его заслуживаю. Хотя бы немного, но заслуживаю.
— Кай, так? — встретил меня хостесс, который был оповещен о моем прибытии. — Я вас отведу к вашему столику, — продолжил он, на что я безразлично кивнул.
Там меня, как я и думал, ждал Ник, который улыбнулся, видя то, что я иду к нему.
— Парень, ты в своем репертуаре, — сказал Ник, и я обернулся, словно спрашивая: «что?», а он сразу же добавил: — ну, весь такой хмурый и опасный, — сдерживая смех, произнес, а я пожал плечами, мол, мне всё равно.
— Как Ева? — решил спросить я, вспоминая, что, видя её последний раз, она с Ником была довольно счастлива.
Услышав её имя, парень улыбнулся.
— Она прекрасна, и я думаю, что люблю ее, Кай… — начал он, хотя я изначально понимал, что здесь должен быть какой-то подвох, какое-то одно «но». — Что-то не то… такое чувство, что мне чего-то не хватает, и я не понимаю, чего, — продолжил, усмехаясь, словно думая, насколько глупым это может казаться, — это странно, но так и есть… будто я что-то опускаю, не замечаю.
Я хмыкнул. Братья по жизни, братья по несчастью? — вероятно, так и есть. Он буквально озвучивает мысли, но для меня это кажется совершенно естественным.
— Возможно, так и есть… но когда я видел вас, вы очень хорошо смотрелись вместе. Я рад, что ты нашел её, — решил заверить друга я, чтобы он отбросил все свои плохие мысли, оставшись наедине со своим счастьем.
— А ты как? До сих пор питаешься девушками на один день… или ночь? — ухмыльнулся он, исподлобья глядя на меня, но я просто пропустил его комментарий, ответив:
— Нет, последним временем нет желания… и сил, — добавил я, а Ник кивнул, наверняка понимая, о чем я, и сказал:
— Это всех нас выматывает, но, Кай, тебе не кажется, что это уже перебор? — он уставился на меня. — Ты весь день и ночь думаешь о том, как сделать так, чтобы наша группа была популярнее, чтобы мы выступали на всё больших и больших концертах… но я же вижу твои синяки под глазами, твое бледное лицо, а так быть не может. Тебе тоже нужен отдых.
— Ничего мне не нужно, — раздраженно отмахнулся я, уже с абсолютным холодом и в голосе, не намекая даже на элементарную разговорчивость, — я пришел сюда не для того, чтобы ты вправлял мне мозги… сам разберусь, — и сонно потер глаза, пытаясь заставить себя успокоится, но то, что говорит Ник, ударяет в виски, и я уже не могу здраво согласиться с ним.
— Да хорошо, хорошо, — поднимая руки, говорит друг, улаживая конфликт, — просто это жалко. Ты сам себя со стороны не видишь, — я вновь закатываю глаза.
— Спасибо, что научил меня уму-разуму, — сказал, — но мне, повторюсь, это абсолютно ненужно. И да, как бы там ни было, но наша группа сейчас в выгодном положении, и ты не можешь меня в этом упрекать.
— Пожалуй, соглашусь, это всё благодаря тебе, — медленно кивая, произнес парень. — Хорошо, ладно, забудем об этом, — выдохнул Ник, понимая, что со мной так не договоришься, — давай лучше послушаем, как поют, — сказал, а я непонимающе нахмурил брови, а он кивнул мне в сторону сцены.
Совсем не торопясь, я обернулся к сцене, а когда обернулся, то почувствовал, как мое лицо немеет.
Нет. Это не может быть она.
Но, черт… я отчетливо помню это платье. Именно это. На нашем концерте.
Сомневаясь, я оборачиваюсь к Нику, но тот, видимо, этого не заметил, попросту безразлично глядя на девушку на сцене. А я знаю. Знаю, что это она. Знаю, что это её рыжие волосы. Знаю, что это не случайность.
На её лице маска. Такая, что за ней невозможно разглядеть, кто это. Не понимая, я осматриваюсь вокруг, думая, что мы сейчас с Ником оказались на каком-то маскараде, но нет. Все вокруг были одеты как всегда, так, как должно быть. Только она была отстраненной. Только она.
А потом я слышу голос… такой голос, от которого кровь стынет в жилах, а ты смотришь вокруг, ища источника этого… я даже не знаю, как это назвать, но я прежде такого не слышал.
Это что-то другое. Необычное. И до невозможности прекрасное.
— Ты тоже это слышишь? — спрашивает ошарашено Ник, но нет, я не отвечаю… не могу. Попросту отняло силы говорить.
Я слышу её голос, её голос, то, как она поет. На её собственном языке, который я не мог забыть с того раза, когда был там, слышал её сочинение. Английский, о котором я думал по ночам.
Закрывая глаза,
Можно увидеть весь день в перемотке назад:
Все улыбки и глупые ссоры,
Нас с тобой, колесящих словно раскаты грома в небе.
Она улыбается, даже я могу увидеть, как ей нравится то, что она делает.
А потом она обращает свой взор на меня… что-то меняется в её песне, обрывается. И я словно чувствую. Чувствую, что следующие строчки она поет для меня.
Подобно вечеринке, что заканчивается на рассвете,
Перерыв никогда не бывает долгим.
Я вернусь, ты только не унывай.
Я вернусь в каждой песне и в каждом закате,
Ведь наша память всегда с нами.
Я вернусь, я вернусь,
Ты только не унывай.
Это звучит, как обещание. Звучит, как будто она говорит напрямую со мной, и этих людей нет, и все мысли заняла она, ее голос… и я понимаю, что ещё минута — я не удержусь, пойду к ней, и мне будет всё равно, какова будет её реакция, но она от этого времени и навсегда будет со мной. Будет моей.
И я всегда рядом на пассажирском сиденье —
Дома, словно передние фары, освещающие лужайку.
Я никогда не исчезаю надолго.
Я хочу усмехнутся, глядя ей глаза… хочу сказать: «Врешь».
Сказать, что время без неё было для меня вечностью.
Потом наши глаза снова встречаются, и она начинает петь:
Наша память всегда с нами.
Я вернусь, я вернусь, никогда не унывай.
Ты вернешься. Ты уже вернулась. И дом вовсе не был моим убежищем.
Моим убежищем всегда была ты.
15. You re stuck in frozen water
And if you're warm then you can't relate to me.
И если тебе тепло, ты ко мне не прикоснешься.
From the floor to the floor
От земли до земли,
And the sky to the sky,
И от неба до неба,
You've got to love and adore and the rest is a lie,
Ты должна любить и обожать, а остальное все ложь,
And if you're warm, then you can't relate to me.
Но если тебе тепло, ты ко мне не прикоснешься.
Она
У меня дрожат руки.
Я тереблю ими свое платье, пытаюсь успокоиться и вдохнуть полной грудью, но легкие словно отказывают. Так, главное, чтобы не было приступа. Главное, чтобы я не задыхалась.
Проделала несколько упражнений, о которых мне рассказывала Александра, и стало чуточку легче. Всего-то на одну секунду мне кажется, что всё приходит в норму. Дыхание успокаивается, а я сижу за сценой и перебираюсь в другую одежду, желая выйти через служебный вход. Здороваюсь со знакомыми работниками клуба и яро собираюсь, потому что для меня сейчас существует единственная прерогатива — убраться отсюда как можно скорее. Куда-то далеко-далеко, желательно, домой. Поэтому я накидываю на себя свой шарф, зимнюю куртку, шапку с оленем, которую я обожаю носить зимой, и быстро сматываюсь отсюда.
Нельзя сказать, что я была расстроена. Я не пела уже долгое время, так как всегда была чем-то занята, либо от отца сбежать не могла. И я думала, что сегодня будет своеобразное «возвращение». Все должно было пройти отлично. Я долго тренировалась, желала, чтобы песни вышли чудесными.
Но я не ожидала, что здесь будет он. И уж точно не ожидала, что он узнает меня. Да, да, я знаю, что он узнал. Его взгляд говорил об этом красноречивее, нежели мог бы сказать он сам. И мне было страшно. Очень страшно, потому что я чудовищно боялась того, что если он будет смотреть на меня, все тексты песен выйдут из головы, а на свое пение я вообще не буду обращать внимания, ведь он здесь. Но всё было наоборот. Я смотрела на него, и мне хотелось петь. Хотелось удивить его. Показать, какая я на самом деле. Ранее я никому не открывала свою другую сторону, а когда открыла ему — мне стало легче. Я поведала ему свою тайну. Тайну, которую суждено узнать только ему одному.
Мне стало легче. Меня отпустило мое тяжелое бремя, и это всё только благодаря ему.
А сейчас я должна уйти. Убежать, скрыться. Самое главное — забыть.
— Милая шапка, — смутно понимаю, что слышу голос. И, ох, это его голос. Его божественный голос, который снился мне по ночам, по которому я в тайне безумно скучала. От его звука мурашки бегают по коже, а в душе взрывается фейерверк эмоций, и ты понимаешь, что зависима от этого, эту зависимость невозможно излечить… можно только поддаться искушению и слушать его весь день, всю ночь, месяцы напролет.
Но этой роскоши я, к сожалению, не получу.
— Остановись, — доноситься до меня следом, я прирастаю ногами к земле, не в силах сделать следующий шаг. Мною двигает элементарное любопытство и желание услышать его вновь. Узнать, чего он хочет. Провести с ним хотя бы небольшую частичку времени. Это всё, что мне требуется. Лишь бы позволили ещё раз взглянуть на него.
Я оборачиваюсь к нему, слыша неспешные шаги, и теперь мне уже официально не нужно никуда уйти, потому что я буду с ним столько, сколько ему угодно. Мне было уже абсолютно наплевать на проблемы, другие заботы, совершенно ненужные на данный момент. Были он и я. Кай и Аполлония. И мне хотелось, чтобы так было всегда. Может, так и будет? Потому что эти мгновения стали для меня небольшой вечностью.
— Что? — глупо отвечаю, сама того не понимая, но дыхание учащается, становится слишком быстрым… и это не от болезни, не от слабоумия, а именно из-за него.
Я многого боюсь… боюсь боли, смерти, боюсь собственного выбора… но с ним все страхи отступают на второй план, и я чувствую, что живу. Что я ощущаю что-то. Что у меня просто руки горят от нетерпения прикоснуться к нему.
Он подходит ещё ближе ко мне. Настолько ближе, что мои барьеры падают перед ним, и я уязвлена и беспомощна, но мне это впервые нравится… быть хрупкой, словно фарфор, и знать, что он меня защитит. Что я буду спасена…
— Это же ты, правда? — с усмешкой спрашивает он, становясь ещё ближе, и я напряженно произношу:
— Не понимаю…
— Куда не посмотрю, повсюду ты, — говорит Кай, а я на несколько минут теряю дар речи… хотя, нет, не только дар речи, на несколько минут я теряю саму себя.
— Галлюцинации? — с усмешкой предполагаю я, немного приходя в себя, но всё ещё нахожусь в прострации, медленно осознавая, что происходит.
— Возможно, — ухмылкой отвечает мне, на что я закатываю глаза, думая, что на меня нашло, но настроение действительно улучшается.
Скорее всего, от его присутствия. От его присутствия весь мир становится лучшим.
— Так что ты хотел обсудить? — мои щеки пылают от неловкости и стыда, но я списываю всё на пониженную температуру, хотя парень чувствует себя, как в своей среде. Удачливый засранец, что скажешь. Поджимаю губы от недовольства.
— Может быть, тебя. Может, нас. Я ещё не придумал, — пожимая плечами, говорит он и садится на скамейку, которая наверняка является довольно холодной, но он либо не чувствует холода, либо ему просто-напросто всё равно.
Он кивает на лавку, говоря этим, чтобы я садилась возле него. Несколько минут я колеблюсь, понимая, что могу хорошенько заболеть после этого, но все мои опасения быстро отходят на другой план, когда я смотрю на него, и я, недолго думая, сажусь возле него.
Неосознанно кладу голову на его плече, и первая мысль, возникшая в голове — убрать ее, и я действительно хочу это сделать, но чувствую, как руки Кая обвивают мою талию, и на секунду становится трудно дышать, а я борюсь с собой, чтобы вновь не покрыться красными пятнами.
— Холодно, правда? — говорит он, и мне становится легче от того, что он пытается меня согреть.
Но знал бы он, как в моей душе все пылает рядом с ним, и что мне абсолютно не холодно, а наоборот — слишком горячо.
— Да, очень, — непринужденно отвечаю я, поднимая свои глаза, стараясь посмотреть на его лицо, но из-за моего небольшого роста я вижу только очерченный подборок, который был покрытым небольшой щетиной.
— Тебе не кажется это странным? Ну, ты и я? Вечер, вот такая атмосфера? — заявляет, а я поднимаю голову с его плеча, заглядываю в его глаза, и мы еще чуточку смотрим на другу друга, а потом…
Взрываемся смехом. Радостным, искренним смехом. Таким смехом, с которым люди обычно празднуют Новый год, Рождество. Со смехом, который был создан абсолютно не для нас двоих, но мы были созданы для него.
— Ты неописуемый романтик, — говорю я, поглядывая на него, замечая на его лице пылающие смешинки, и от этого мне становится еще лучше.
— Я и не пытался им быть, — говорит он. — Поднимись, пожалуйста, — добавляет, а я непонимающе кидаю на него взгляд, но все же поднимаюсь со своего места, ожидая последующих действий.
Он снимает свою куртку, которая итак не очень согревала, но теперь он совсем уязвим для мороза, и кладет ее на место, где я только что сидела. Я вновь бросаю на него тот же непонимающий взгляд, хмурю брови…
— Вот, видишь, какой я романтик, — ехидно подмечает, а я, наконец понимая мотив его поступков, улыбаюсь и хочу рассмеяться, но вместо этого произношу:
— Спасибо тебе, конечно, но… может, оденешь ее? Ведь действительно холодно, — он все еще сидит на своем месте, не поднимая куртки и хлопая по ней рукой.
— Аполлония, садись, со мной все будет в порядке, — я понимаю, что это неправильно, ведь щеки у него покраснели от холода, и я хочу возмутиться, но, понимая, что он все равно не возьмет куртку, сажусь на нее.
Еще несколько минут мы сидим в тишине. Затем он совершенно неожиданно берет мою руку в свою ладонь и, прежде чем я успеваю что-либо сказать, начинает обдувать своим дыханием, и мои замерзшие руки уже совсем-совсем теплые, словно и не было этих холодов.
Он хотел, чтобы я осталась здесь, с ним. Хотел, чтобы я была рядом. Он согрел меня даже тогда, когда я считала, что холод слишком силен, чтобы ночью разжечь на нашей улице пламя.
На его лице сверкнула улыбка.
— Ты сейчас так близко… кстати, я человек неожиданный, так что готовься к тому, что я могу сейчас похитить тебя и забрать туда, откуда выхода ты не найдешь, — говорит он, все еще обжигая меня своей прекрасной улыбкой.
— Я не против, даже больше тебе скажу, я мечтала об этом, — заговорщически перебирая его волосы, произношу: — А как по мне, далеко, — вспоминая его слова, отрицаю я, — но это же не помешает нам быть ближе, так?..
Не успеваю договорить, как он впивается в меня своими ледяными губами, и через миг они раскаляются, становясь до невозможности теплыми, и это тепло разливается по моему телу, отбиваясь в душе. Вокруг нас абсолютная тишина, слышно только наше дыхание в перерывах между поцелуями и биение наших сердец. Сейчас во мне что-что взрывается, выходит из-под контроля, и я полностью отдаюсь ему и его воли, утопая с ним в этой… любви? Его руки касаются моих, и я сжимаю ладони Кая как только могу, хочу согреть их так, как он согревал мои. И мне не холодно. Даже не прохладно.
Когда наши губы отрываются от друг друга, мы прикасаемся своими лбами, пытаясь утихомирить учащенное дыхание, и совсем неожиданно я ощущаю, как мне на ресницу падает что-то холодное, а потом, глядя на фонарь, который освящает улицу, вижу, как снежинки кружатся в воздухе, охлаждая все вокруг.
Я радостно смеюсь, подрываясь с места, кричу что-то неразборчивое Каю, хватая его руку, пытаясь поднять со скамейки, и бегу вперед, к освященной дороге, смотрю в небо, продолжая растягивать невыносимо большую улыбку, а потом ощущаю, как оказываюсь в объятиях человека, с которым хотелось бы быть здесь. Именно сейчас, в этом момент. Это всё, что у нас было.
И этот холод окутал нас, превратив в лед. Я навсегда осталась там, где ты оставил меня, где-то на луне, около звезд, где холодно и так… прекрасно.
Мы еще никогда не были так счастливы, как сейчас, Кай…
16. The cold evening aches
They are alive,
С виду мертвые листья всё-таки живы,
For they don't have trees
Ведь их надежды больше
To hang their hope...
Не привязаны к деревьям...
Она
На минуту задерживаю дыхание, прежде чем войти в школу. Боюсь, что испытаю стресс, если встречусь со знакомыми лицами, поэтому делаю это всего лишь для профилактики, потому что реальной угрозы приступа не было. Нельзя сказать, что я совершенно не переживала. Всё-таки, прошло много времени после того, как я в последний раз проходила порог школы. Сейчас это было… по крайней мере, странно. Особенно после того, что случилось вчера. На моем лице не случайно сейчас образовался красный румянец. Возможно, это действительно от пониженной температуры, но… даже я знаю, что это не из-за нее.
Всё дело в том, что я боюсь его. Боюсь Кая. Нет, не в том смысле, о котором вы подумали. Я боюсь, что он всё это забыл. Разве такое может быть? Кто знает, но сути это не меняет.
Боюсь, что его голубые глаза посмотрят на меня, словно я чужая. Или вообще не бросит на меня взгляд. И боюсь, что если я пойду поздороваться, то он просто отмахнется от меня рукой. А ещё я боюсь, что ему на меня будет абсолютно наплевать, что он даже не решится со мной объясниться. Что он утаит меня от своих друзей. Хотя, нет, я больше боюсь того, что он утаит меня от самого себя… забудет меня. Это всё равно, что разбить меня вдребезги, разорвать в клочья. Это всё равно, что лишить меня жизни. Потому что свою жизнь я уже давно отдала ему… но кого это интересует?
Всё медленно приходит в норму. Александра говорит, что совсем скоро я и забуду о своих приступах. Говорит, что я стала себя контролировать. Говорит, что всё придет в норму. Говорит, что главное подождать. Говорит, что время — лучший советчик. И я жду. Жду, слышу, как проходят дни, недели. И вот, я готова. Я уже предстала перед собственным судом, и готова вдохнуть себя в жизни других людей.
А сейчас мне нужно войти и вернуться. Возвратиться вспять, начать всё заново. Только так можно начать жить заново.
Захожу внутрь, в школу, никого не жду и ничего слушаю, просто иду вперед. Я не чувствую себя чужой, я просто чувствую себя никем. Возможно, меня это устраивает. Возможно, так даже лучше.
Возможно, я и означаю пустоту. Скорее всего, так. Скорее всего, я и являюсь пустотой.
Прохожу к кабинету. Останавливаюсь перед входом, замираю на пару секунд, затем вхожу. Никто на меня не обращает внимания, зато я обращаю внимание на всех. Строгая реальность, да? Но так и есть. Медленно путешествую по рядам глазами, пытаясь отыскать хоть какое-то знакомое лицо, и натыкаюсь взглядом на Еву и… Ника? Ника, да, точно. Выступает в группе, параллельно парень Евы. Вспоминаю. Затем двигаюсь взглядом дальше. И дальше. Дальше, дальше. Но никого. Смотрю на пустое место, и в голову не приходит ничего, кроме как расплакаться.
Я ждала этой секунды. Ночью лежала на кровати и ждала, думала о нем. Считала секунды до этой встречи… хотела обнять. До безумия хотела приблизиться так, чтобы считанные миллиметры разделяли наши губы. Но сейчас это были всего лишь глупые грезы, потому что, вновь посмотрев на место, я моргнула, думая, что, возможно, он просто ещё не пришел. Хотела, чтобы это было так… И надежда всё ещё не оставляла веру в то, что, пускай до начала занятий оставались считанные минуты, он сейчас придет. Объявится и обнимет меня. Скажет что-то приятное, а, возможно, и нет. Но главное то, что он будет здесь, и я буду знать, что с ним всё в порядке. А сейчас меня не покидала мысль, что с ним что-то случилось. Вдыхаю и выдыхаю, ровно так, как говорила мне делать это Александра. Не хочу ещё раз опозориться, но спокойствие не приходит, как бы я не пыталась найти его среди этих лиц. Мое спокойствие — это он. Он — моя прибережная гавань, когда в моем океане бушует буря. И сейчас я до невозможности мечтаю найти его, отыскать, достать из-под земли, но зачастую понимаю, что глупо думать об этом, но… мне действительно страшно за него. До кончиков пальцев бьет ток, пробивает насквозь, будто бы сейчас действительно меня кто-то ударил в самое больное место. Мое больное место — это он. Он — мое всё.
— Аполлония? — защитную стену пробивает ошарашенный голос, который я слышу сквозь призму мыслей и собственных гаданий. В надежде, что это он, я оборачиваюсь, ищу источник оклика, но… всё, что я вижу — так это стоящую возле Еву, которая то и дело смотрит меня своими большими удивленными глазками. Что, кстати, её удивляет?
— Да, это я, — улыбаюсь сквозь силу и ищу поддержки, ищу своего Кая…
Стой… с каких это пор он стал «твоим»?..
— Господи! Аполлония… — и бросается ко мне в объятия, и я, немного опешив от такого проявления чувств, неловко обнимаю её в ответ. На нас оборачиваются ученики, но она будто бы и не замечает это. Позади неё стоит Ник, весело поглядывая на меня, пытаясь подбодрить, но я только и порываюсь спросить, где Кай… эгоистично? Да, возможно, да. Мне, конечно, очень радостно видеть Еву, но эта радость мало-помалу гаснет, когда я вспоминаю, что Кая здесь нет.
Когда Ева, наконец, отходит от меня, то гневно заявляет, потирая кончики пальцев:
— Ты что, с ума сошла? Знаешь, сколько я тебе звонила, как волновалась? Могла бы хотя сказать, что да как… а это твое «скоро»! Помнишь, ты говорила, что будешь скоро? Уже, кажется, больше недели с того времени прошло! «Скоро»… ммм… конечно, — скорчив ехидную мину, сказала она. — Я всё понимаю, но я от нервов уже ногти на руках грызть начала… представляешь, чего я натерпелась? И поверь, это всё только из-за тебя, Аполлония! Меня ещё никто так за последнее время не выводил из себя! Это всё — ты! — она яро ткнула пальцем мне в шею. От такой тирады она вся покраснела, излучая злость, а затем ещё раз обняла меня в порыве чувств. — Я так рада, что ты вернулась… — прошептала она, срываясь на слёзы, что просто раздавило меня.
Я, сама того не понимая, принесла ей столько боли. Как это вообще можно оправдать? Только, сквозь силу, боль и горесть, принять свой проступок и жить дальше. Только так, потому что другого выхода из такой ситуации не найти. Должна покаяться и извиниться. Вот и всё.
— Прости меня, — дрожащими от волнения губами выдавила я, конкретно переживая по поводу того, что она меня не простит… просто переступит меня, как ненужную часть своей жизни, и уйдет навсегда.
— Конечно же, я прощаю, — потирая свои глаза, сказала она, — только больше не исчезай… — добавила Ева, и я кивнула, силясь с тем, чтобы самой не расплакаться, потому что… я совершенно ни для чего не гожусь. Никакая подруга, никакой человек.
Никто.
— Я тоже очень рад, что ты выздоровела, — произнес мужской голос, и я повернулась к Нику, который во всю поглядывал на Еву, наверняка досадуя по поводу слёз девочки. Да уж… а во всем-то виновата я.
Попыталась улыбнуться, сжав губы.
— Спасибо… — с благодарностью уставившись на него, произнесла я, и именно когда я сказала это, прозвенел звонок, из-за чего мы все разошлись по кабинету, садясь за свои парты.
За весь урок я услышала ровно ничего. Мои мысли всё оставались где-то далеко, где-то с Каем… когда я вновь вспомнила о нем, то поняла, что на самом деле он никуда не уходил из моих раздумий, а всегда оставался там. Ни на секунду я о нем не забывала. Даже думать о нем было подобно самоубийству, но я думала. Медленно перебирала в своей голове моменты, когда мы виделись, и от этого мне становилось лучше… даже здесь, в школе, в месте, где множество незнакомых мне людей, мне становилось хорошо. И эти мгновения с ним сладостно тянулись, а на лице на всё время урока застыла глупая улыбка, которую убрать я уже не могла. Только одно заставило меня расстаться с ней… вопрос, который застыл где-то внутри: «Где он сейчас?». Это не давало мне покоя, а чувство того, что с ним что-то всё-таки произошло, не покидало меня. Хотелось просто побежать к нему, где бы он ни был.
И вновь послышался звон. Все собирались, выходя из класса, забывая обо всем. Хотелось тоже вот так вот беззаботно уйти, но вялость так и стояла у меня на душе, и я медленно собиралась, хотя волнение так и распирало, не давая слаженно думать.
— Аполлония! — кто-то окликнул меня, и первая мысль: «Ну почему же всем так нравится мое имя?», и я повернулась к тому, кто, собственно, позвал меня.
Я ожидала увидеть всех… но только не Стеф.
Стеф — сестра Кая.
Стеф Рассел.
Терзание вновь начало свое дело. У меня было множество вопросов, которые так и желали получить ответы, но я сдерживалась. Вместо этого я спокойно произнесла:
— Что случилось? — спросила, поглядывая на девушку чуть настороженно, потому что меня не покидало чувство, будто бы она меня осуждает.
Но все мои сомнения развеялись, как только она поздоровалась со мной своей улыбкой. Искренней, милой и с ямочками.
Такими ямочками, как и у него…
— Я — Стеф, — представилась она, а я мягко кивнула, захотев также представится, но она меня остановила: — Насколько я знаю, ты Аполлония… я верно произнесла твое имя? — в ответ опять кивок. — Так вот, Аполлония, если что… не знаю, зачем говорю это, но мне кажется, что тебе нужно знать, — сказала она, теребя ткань своей кофты, — Кай заболел. Простуда, не более. Сейчас у него температура. Просто хочу сказать, чтобы ты не волновалась, — пристально глядя в мои глаза, объяснила она, а я же почувствовала, как облегчение обняло меня, и я судорожно вздохнула, ни на секунду не переставая переживать за него.
Господи, а заболел же он из-за меня… вспоминая тот вечер, я ощущала, как к щекам приливает краска. Ещё одна беда, в которой виновата я.
— Правда? — переспросила я, борясь со смущением, что не укрылось от глаз Стеф, и она вновь засияла улыбкой и подозрительно прищурилась.
— Да, — подтвердила, — так вот, почему я пришла… хотела сказать, что так как Кай живет сам, ему требуется, чтобы кто-то за ним хоть немножко поухаживал. И, думаю, он будет очень рад, если этой поддержкой будешь ты. Я бы и сама пришла, но уверена, что он будет на седьмом небе от счастья, если это будешь именно ты, — она вынула листок из кармана. — Это его адрес. Придешь, если захочешь, — она ещё раз улыбнулась и исчезла, уходя на урок, будто бы её и вовсе не было.
А я напротив понимала, что на никакой урок больше не явлюсь… и, чувствуя, как в моем сердце начали расти цветы, я, обернувшись, пошла к выходу из школы.
17. She s hot and cold
I'll be here waiting
Я буду ждать здесь,
Hoping, praying that
Надеясь, молясь, чтобы
The sky will guide you home
Небо привело тебя домой.
When you're feeling lost I'll leave my love
Если ты потеряешься, я спрячу свою любовь
Hidden in the sun
Под палящим солнцем
For when the darkness comes
На случай, когда придет тьма.
Она
Наконец я возле этого дома. Ещё раз всматриваюсь в адрес, данный мне Стеф, и спрашиваю себя, правильно ли я всё это делаю. Возможно, он меня не ждет и не захочет видеть. Эти мысли разрывают меня, и я пытаюсь успокоится, глядя на эти двери. Медленно понимаю, что мне нечего терять. В любом случае, я узнаю, что он думает обо мне — рано или поздно это всё равно случится, и прятаться будет негде. Суровая реальность, что скажешь. Но, если честно, к моей голове неожиданно приливает эйфория, как только я осознаю то, что сейчас увижу его. И что он скажет — примет меня или наоборот отошлет куда подальше — всё равно, потому что единственная цель, поставленная предо мной — увидеть его. Услышать его голос. Дышать его запахом… на меня нахлынули воспоминания, и я, жмурясь, позвонила в дверь, разрываясь между двумя решениями: убежать, всё-таки, или остаться здесь.
И я, конечно же, выбрала второе.
Дверь открывается. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Открываю глаза и чую, как на моем лице расползается улыбка. Честно-честно. Сейчас я готова прыгать от счастья, взлететь до небес, на Марс, на Луну и не вернутся. Мои мысли постепенно топятся где-то далеко в море, и я остаюсь наедине с ним.
Его глаза немного покраснели, что говорило о том, что эту ночь он практически не спал. Нос тоже красный, будто бы он долгое время находился на улице, на морозе. Сам он одет в свитер, который хорошо обогревает его кожу (по крайней мере, надеюсь на это), домашние спортивные штаны, и мне до жути хочется обнять его, но я сдерживаю порыв, вовремя останавливая свои руки.
Мы молчим. Неловко, конечно, но мы молчим. Не знаю, почему он ничего не говорит, а вот я всё смотрю на него, всматриваюсь в каждую деталь, пытаясь для себя решить, чем я смогу помочь. Я уже хочу войти в дом, сделать ему вкусный суп, но вновь останавливаю себя, думая о том, что мы всё ещё не обмолвились не словом.
И, набирая в грудь побольше воздуха, говорю:
— Кай… я пришла тебе помочь, — тараторю я на одном дыхании, — мне Стеф сказала, что ты заболел, и сказала, что я могу прийти… я надеюсь, тебе не помешаю? Просто мне бы хотелось за тобой поухаживать чуть-чуть… ты, наверно, устал и всё такое, так что… в любом случае, извини, я не хотела тебе мешать…
Я бы говорила ещё пять минут, если бы он не обнял меня, чуть приподнимая и занося таким образом в дом. Я вновь заулыбалась, не скрывая своего восхищения, потому что такие минуты для меня становились волшебными и неимоверными. Мне хотелось не отпускать его, хотелось держать сильней, хотелось быть ещё, ещё ближе, но я понимаю, что пришла сюда не за этим, и медленно отрываю свои руки от его тела. Это было самым ужасным, что, наверное, мне пришлось делать во всей моей жизни, но я сдержалась от того, чтобы вновь обнять, прижать его к себе, забывая обо всем и вся.
— Чувствуй себя как дома, — снимая мой шарфик, говорит он, на что я киваю, осознавая, что я буду чувствовать себя хорошо в независимости от того, где я, главное, что я с ним. Вот и всё. — Тапки возьмешь вот там, — указывая рукой, произносит, на что я вновь киваю.
Ну, идя к нему, чего греха таить — я раздумывала над тем, как там будет у него дома. Думала, что будет всё абсолютно так, как и у всех других парней: разбросанные вещи, никакого порядка и уюта, нестиранные носки и полный хаос. В этом плане Кай действительно меня удивил.
Не скажу, что дом был до безумия велик, но для одного человека, можно считать, что он был просто огромен. На первом этаже, как я сразу увидела, была большая, очень большая гостиная и кухня, а на втором этаже я пока что только догадывалась, что могло бы быть. Всё было убрано и чисто, за исключением того, что на диване в гостиной было неуклюже раскинуто одеяло, что сообщало о том, что Кай, болея, лежит здесь.
Парень, будто бы читая мои мысли, добавил:
— Это всё Стеф… она часто приходит сюда и всё убирает, — я кивнула, полностью осознавая, что и такое могло бы быть. — Она молодец… я бы вряд ли с этим справился, — добавил он, и я мысленно порадовалась за обоих… они не просто брат и сестра, они будто бы родственные души, которые не могут жить без друг друга. И это по истине прекрасно.
Задерживаю дыхание, вспоминая о своих сестре и брате, которые ещё не навещали меня с того времени, когда я была в больнице. От этого я выпадаю из реальности, падаю в собственных мыслях. Роняю себя на пол. Сразу же влепляю себе мысленную пощечину из-за того, что вспомнила о них.
— Ты как? — будто бы почувствовав мое смятение, произнес Кай, касаясь моих волос рукой, из-за чего я резко поднимаю голову, потому что это прикосновение разжигает во мне пламя.
— Всё хорошо, — тоже приподнимая и затрагивая его щеку своей рукой, заверяю я, попросту не хочу тратить наше время на какие-то глупые объяснения никому ненужных проблем. Сейчас мы вместе, и я хочу чувствовать его, быть с ним.
Мы заходим в гостиную, и сразу же неприятный запах ударяет мне в нос. На секунду я прищуриваюсь, размышляя, что это, но меня мгновенно ошарашивает догадка, и я с недовольством на лице оборачиваюсь к парню, который непринужденно держит меня за руку.
— Ты что, курил? — говорю я, поражаясь его беспечности. — Да ты же болеешь! — словно заботливая мать, отчитываю его, а Кай не нахмурился, как я ожидала, а даже слегка улыбнулся, заглядывая ко мне в глаза.
— Не смог сдержаться, — сказал он, пожимая плечами и сдержанно улыбаясь, будто бы я действительно сказала что-то забавное, и от этого я ещё больше морщу брови, отчасти считая себя ответственной за него и его здоровье.
— Так, хорошо, пусть будет так, — говорю я серьезным тоном и сглатываю, переступая через себя и собственные убеждения, — но, пожалуйста, пообещай, что больше не будешь курить. По крайней мере, до того времени, пока окончательно не выздоровеешь, — смягчаюсь я, тут же ища поддержки в его лице, но теперь уж он нахмурился, задумываясь о чем-то своем.
Секунду раздумывая, он ответил:
— Хорошо, обещаю, — сказал, а я мысленно возликовала, понимая, что Кай вряд ли из тех людей, которые могут нарушить свое слово.
Теперь уже я широким шагом вхожу на кухню и замечаю, как он, не скрывая интереса, наблюдает за мною, от чего я ещё более становлюсь грозной хозяйкой в этом доме.
— А ты чего стоишь? — произношу, постукивая пальцем по столешнице. — Ты должен весь день лежать в постели! Так что давай, — тяну его за руку, идя к кровати, — ложись, — говорю, переменно поглядывая на то, как его губы сжались, пытаясь сдержать смех, рвущийся наружу. — И не смей вставать, — добавляю следом, отчитывая, словно нашкодившего ребенка, и скрываюсь в кухне, где меня поражает пустота.
Успокаиваюсь и пытаюсь отыскать хотя бы что-то, чтобы дать ему поесть. Единственное, что здесь есть путного, и то, это наверняка оставила Стеф — это молоко, и я решаю пока что сделать ему хотя бы молоко с медом, которое замечаю на полке в шкафчике.
Сделав это, я несу его к Каю и торопливо ожидаю, пока он не выпьет всё, но он даже не думает притрагиваться к чашке, так как молоко ещё очень горячее.
— Что ты вообще ешь? — позволила возмутиться себе я, высказывая недовольство по поводу отсутствия еды в доме, на что парень пожимает плечами.
— Заказываю пиццу, — слыша ответ, который и ожидала, я закатываю глаза и тянусь рукой к его ладони, тем самым пытаясь наддать последующим словам большего эффекта.
— Теперь я всегда буду делать тебе еду, слышишь? И даже не думай отпираться, потому что я всё равно настою на своем, — сказала, ожидая сразу же услышать отрицание этого, но, не услышав, ещё больше удивилась. — Так ты что, совсем не против? — последовал следующий вопрос.
— А почему это я должен быть против этого? — неопределенный ответ парня. — Лучшая девушка в мире будет готовить мне еду, а я ещё должен возмущаться? — засмеявшись из-за смущения, которое накатило волной после его слов, он потянулся ближе ко мне.
— Лучшая в мире? — повторила его слова. — Такого ещё мне никогда не говорили, да и вообще мне редко говорят комплименты, — объяснила свое смятение, на что он придвинулся ко мне ещё ближе.
— Ну, значит привыкай, Аполлония, потому что теперь будешь слышать их очень и очень часто, — заверил парень, даря опьяняющий поцелуй в висок, отчего тепло разлилось по телу, а энергия начала отбиваться во всем организме.
— Боюсь, ты меня этим избалуешь, — усмехаюсь я, глядя на него снизу вверх, думая о том, насколько Кай выше чем я, но все мои размышления о росте и прочем отпадают, когда я вспоминаю, что мы сейчас вместе и что нужно беречь то, что было дано нам судьбой.
— Я хочу тебя баловать всем. Вниманием, заботой, подарками, — заверил парень, усаживая меня на диван окончательно, — я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждалась, — добавил он, а я же просто таяла от его слов.
— Ох, и почему мне так повезло с тобой? — касаясь пальцами его губ, произнесла я, — Кажется, что всё это просто сон, — одурманенная собственными помыслами, говорю ему.
Мне уже трудно вспоминать наш поцелуй, в котором мы поместили всё, что только могло бы быть — и любовь, и страсть, и нежность, и горе. В котором мы передавали друг другу самих себя, в котором мы открывали границы своего желания, в котором мы искали ответы на вопросы. В котором мы вымещали всё секреты и догадки, в котором мы умирали и воскресали вновь.
Один поцелуй смог пробудить эти чувства, и я почувствовала себя лучше. Его губы были пропитаны никотином, отчего вся эта атмосфера дурманила. Я не знаю, сколько мы целовались, передавая власть друг другу, но в один момент я остановила это, понимая, что мне всё ещё нужно сделать многое для него.
Отстраняясь, я беру себя в руки и говорю:
— Мне нужно приготовить тебе суп, хорошо? — с вопросительной интонацией молвлю я, на что он кивает, убирая свои руки с моего тела. — Я хочу, чтобы ты был здоров, — словно объясняя свое рвение ухаживать за ним, добавляю, — так что сейчас я уйду за продуктами, а ты лежи, ясно? И никуда не ходи, ни в коем случае, — получается немного грозно, и он не сдерживает улыбки, глядя на меня с умилением. — Я сказала что-то смешное? — полностью отдаваясь своему образу, возмутилась.
— Ничего, я просто счастлив, Аполлония, — говорит, смакуя мое имя, а я ещё раз глажу его по голове, словно действительно ухаживаю за ребенком, и выбегаю в коридор, на ходу одеваю куртку.
Я бегу быстро, покупая в магазине всё, что мне нужно для супа, а также покупаю то, что мне пригодится для готовки в его доме. Всё-таки, я теперь буду приходить к нему почти что каждый день и помогать с этим, и не буду же я по тысячи раз бегать в магазины каждый раз. Перед тем, как я шла покупать товары, Кай дал мне довольно-таки большую сумму, что немного меня смутило, но, вспоминая, что папа теперь совершенно не дает мне денег, я была вынуждена подчиниться и взять её. В любом случае, мне приятно, что он поддержал бы меня всегда, в независимости от того, в какой ситуации я нахожусь.
Возвращаясь в его дом, я проверяю, лежит ли он под одеялом, но увиденное меня не просто ошарашивает, а просто… ммм… он уснул. Подходя ещё ближе к нему, я уловила, как он посапывает, от чего я просто не смогла удержаться от улыбки, которая непроизвольно растянулась на моем лице. Я не хотела, чтобы он просыпался, поэтому неспешными шагами ухожу на кухню, решая скоротать несколько часов за приготовлением еды.
***
Слыша голос Кая, я ухожу с кухни вместе с тарелкой супа, и быстро кладу её на стол, и он неторопливо вдыхает запах еды, будто увидел её впервые.
— Почему ты меня не разбудила? — спрашивает он, скидывая одеяло и идя к столу, на секунду закашливаясь.
— Мне не хотелось, — мягко отвечаю я, — тем более, уверена, что тебе стало лучше, — затем он кивает, подтверждая мои слова, а я мысленно радуюсь тому, что ему действительно лучше, ведь в частности это и моя заслуга.
Мы едим, и я желаю, чтобы эти минуты никогда не заканчивались, но именно тогда, когда я думаю об этом, то слышу звонок телефона, догадываясь, кто это звонит. Извиняюсь, уходя в коридор, и отвечаю.
— Аполлония, почему ты не дома? — укоризненно спрашивает отец, и в этом голосе не слышно ничего теплого, только кромешный холод.
— Я уже иду, — тихо говорю, отключаясь, и с испорченным настроением возвращаюсь к Каю и, глядя на его вопросительный взгляд, объясняю: — Отец… я должна идти домой, — он кивает, хотя в его взгляде я не вижу ничего, кроме пустоты, будто он уже не здесь, а полностью ушёл где-то глубоко в себя.
— Я тебя провожу, — говорит он, вставая с места, наверняка желая накинуть на себя теплую одежду, но я тут же останавливаю его.
— Не нужно, ты итак болеешь… я вызову такси, — и тут же вспоминаю, что у меня нет денег, но Кай, не медля, дает мне нужную сумму. — Нет… — видя его настаивающий взгляд, я всё-таки беру их. — Я тебе потом всё отдам, — заверяю, на что он хмыкает, и я понимаю, что он всё равно не возьмет.
Мы ещё прощаемся, и это прощение дается с трудом, будто мы не уходим от друг друга на день, а расстаемся на целую вечность.
Я ухожу и сразу же слышу писк своего телефона. Беру его в руки.
The scientist: Кажется, я нашел свой смысл жизни.
Plastic: Я, наверное, тоже.
18. Hurts so good, loving thing
Different inflection when you say my name
Ты с другой интонацией произносишь мое имя.
Is it real or am I going out of my mind?
Реально ли это или же я схожу с ума?
Cause I hear you talking 'bout her in your sleep
Ведь я слышу, как ты упоминаешь её имя во сне,
And now you've got me talking 'bout her in mine
И из-за этого теперь говорю о ней в своих снах.
Он
Просыпаясь, первое, что я чувствую — жжение в горле. Сразу же приоткрываю глаза, желая ещё немного поспать, но это жжение становится ещё сильнее, и, осознавая, что терпеть это тяжело, я иду в кухню за стаканом воды, попутно выключая будильник. Когда я вчера засыпал, то подумал, что всё-таки пойду в школу, поэтому на всякий случай должен был поставить будильник, но, ощущая себя никак не лучше, я вновь ложусь в кровать, полностью забывая о том, что вообще планировал куда-нибудь идти.
Аппетита у меня нет, как и желания делать что-либо, но я понимаю, что уже не усну. Голова раскалывается, и я чувствую себя ещё хуже, а в мыслях корю себя за то, что поставил этот будильник, ведь в ином случае я бы ещё поспал часик-два. Поднимаюсь с кровати, хватая вместе с собою одеяло, и иду вниз в гостиную, также прихватывая градусник. Мысленно желаю, чтобы температуры не было, но, чувствуя себя так дискомфортно, понимаю, что это невозможно. И, вынимая градусник, мои ожидание оправдались — температура была немного больше чем 100* градусов, что меня ещё больше огорчило. Я ложусь под одеяло, включая телевизор, потому что заняться априори было не чем. Переключаю каналы, отчего голова раскалывается ещё больше, и я останавливаюсь на каких-то новостях, надеясь, что под шум телевизора я усну скорее, но меня вырывает из собственных мыслей голос ведущего, который заявляет, что из-за сильной метели учеба отменена. Я встаю с дивана, чтобы посмотреть, из-за чего такое решения, но сейчас на улице на самом деле не лучшая погода, чтобы идти в школу. Небольшие кучи снега превратились в сугробы, а сам снег продолжает падать и падать, словно не было этой ночи, полной мороза и холода. Мысленно я ухмыляюсь, потому что сейчас я в уютном доме, в то время как другие люди копошатся на прохладной улице, а я в то же время нежусь в теплоте, но, вспомнив о простуде, эти счастливые помыслы исчезают, оставляя только неизбежный холод. Я вновь иду к дивану, садясь на него, а мои мысли возвращаются к Аполлонии. Я пытался о ней не думать, зная, что сейчас, сквозь температуру, погоду и боль, я пойду к ней, не вытерпев того, что она настолько далеко. А ещё больнее осознавать то, что как бы я не хотел, но исправить этого не в силах.
Мой телефон вибрирует, и я нехотя беру его к рукам, потому что чувствую, что в моей голове всё ещё точится борьба, точится борьба за собственное существование.
Медлительно читаю сообщение, и на моем лице растягивается даже для самого меня неожиданная улыбка.
Plastic: Я соскучилась.
Ещё раз прочитываю, прежде чем написать:
The scientist: Почему?
Я дразню её. Не спеша. Мне это нравится.
Plastic: Ты ещё спрашиваешь? Мне просто скучно.
Я рассмеялся.
The scientist: И всё? А на меня что, совершенно всё равно?
Plastic: Скромность — это черта, которая нравится мне в тебе наиболее.
The scientist: Ох, так я тебе нравлюсь?
Plastic: Всё, уйди. Я тебя не знаю. Пока.
И вновь ехидно улыбаюсь, приподнимая брови. Хоть какое-то отвлечение от всего внешнего мира. Сейчас мне трудно думать о чем-то более важном, но я чувствую, что мне становится лучше, и от этого вся боль отступает на второй план. Выдыхаю, вновь вспоминая об Аполлонии, но меня отвлекает звонок в дверь, и я улыбаюсь, уже зная, кто стоит за дверью. Решительно подхожу к ней, открываю и, как ожидал, вижу запыхавшуюся Аполлонию, которая так лучезарно улыбается, что я просто тону в этой улыбке. Расправляю плечи и смотрю на неё сверху вниз, выдавая небольшую усмешку. Она беззаботно кладет руку мне на плечо, заставляя таким образом немного опустить голову, и захватывает мои губы своими, медленно целуя. Этот поцелуй сейчас кажется таким простым для нас. Будто бы мы уже долго вместе, и это наше обыденное приветствие, но между нами это сложно, это интимно. Глядя на такие поцелуи, наверное, хочется обернуться, потому что появляется такое чувство, что непристойно наблюдать за таким. На вкус её губы до невозможности холодны, но я тут же разжигаю в них пламя, от чего она подается на встречу ко мне, тут же обхватывая мои бедра своими ногами, не прекращая целовать. Я заношу её таким образом в дом, потому что в моей голове ещё остается небольшая капля здравого рассудка, и я понимаю, что она тоже может заболеть, а это совершенно не то, чего я хочу.
Мы ещё долго не прерываем поцелуй. Он больше становится похожим на укусы хищников, которые жаждали схватить жертву уже долгое время. Когда мы отрываемся от друг друга, то я замечаю, что её щеки приобрели ещё более красный оттенок, хотя, казалось, что это невозможно. Но нет, это уже не от холода — в этом я уверен. На секунду я теряю дар речи, находясь в прострации, потому что она отправила меня куда-то далеко, на другую планету, а сейчас нужно вернуться к ней, на Землю, что я и пытаюсь сделать.
— Как ты? — спрашивает меня, уже целуя меня в лоб, и вновь весь мой организм взбудораживается, а внутри что-то подпрыгивает.
— Температура всё ещё есть, — я не хотел этого говорить, клянусь. Думал, что совру, скажу, что всё уже хорошо, что я выздоровел, но не смог. Я не могу соврать. Для меня это попросту невозможно сделать, когда её глаза за несколько сантиметров от моих, хотя мне кажется, что это так... далеко.
Кажется, с ней я становлюсь влюбленным маньяком, но мне это нравится… надеюсь, и ей тоже.
— Так, хорошо, я пойду что-нибудь тебе приготовлю, — говорит она, медленно отстраняясь от меня, и на её лице я вижу мучение, будто бы ей действительно очень трудно уйти от меня.
И я тоже понимаю, почему ей тяжело это сделать, и я всё ещё продолжаю держать её, даже не намекнув на то, что рано или поздно отпущу.
— Кай, — Аполлония взглянула на меня, пытаясь оттолкнуть, — я должна дать тебе поесть, — продолжила, стараясь высвободиться, но такой возможности я ей не хочу давать.
— Я пока не хочу… пожалуйста, побудь пока что со мной, — хотя я вставил слово «пожалуйста», но прозвучала фраза больше как приказ, и я боюсь, что Аполлония меня отвергнет, но она секунду колеблется, и я вижу, что она сама была бы рада таковому раскладу. — Я итак с утра никогда не ем, — пытаясь всё-таки передвинуть её на свою сторону, добавил я, и она кивнула, идя со мной в гостиную и садясь на диван возле меня, а затем спросила:
— Какая у тебя температура? — я на секунду задумался, стоит ли говорить об этом, но, вздохнув, ответил:
— 100 градусов, — отвечаю, а она при этом выглядит так, будто бы у неё кто-то отобрал возможность дышать.
— Тогда я тебе хотя бы чаю сделаю, хорошо? — спрашивает Аполлония уже немного пониженным голосом, словно она виновата во всем, что со мной произошло, а я тут же ещё крепче обнимаю её.
— Сделай, — целуя её макушку, говорю, — но не печалься так. Ты итак делаешь всё, что в твоих силах, и наибольшее лекарство для меня — это ты, — переведя дыхание, произношу я, на что она улыбается, хотя ранее выглядела так, будто заплачет.
— Хорошо, — говорит она, уходя на кухню, и через десять минут появляется, держа в руках чашку с горячим чаем, и ставит её на стул возле дивана.
Она пробирается ко мне под одеяло, и я перевожу глаза на неё.
— Может, тебе дать во что-то переодеться? — предлагаю я, понимая, что ей будет неудобно лежать возле меня в таком виде, а именно в джинсах и свитере. Она нахмурилась, до конца не понимая, что я хочу этим сказать. — У меня должны быть ещё домашние штаны и какая-то футболка, — объясняю, на что она кивает, а я поднимаюсь с места, — пошли, — говорю, и она поднимается тоже.
В моей комнате она осматривается, будто бы находится сейчас в неизведанной стране. Я смотрю на неё с усмешкой, потому что она идет не торопясь, сразу же переключая свое внимание на то, что видит здесь. Я роюсь в шкафчике, прежде чем нахожу какие-то штаны, которые толком никогда не одевал, и постиранную белую футболку.
Она смущенно отводит взгляд, когда я подаю ей вещи, намекая этим на то, чтобы я вышел, и вновь ухмылка озаряет мое лицо, но я ухожу, закрывая за собою дверь, и спускаюсь вниз.
За несколько минут она вновь возвращается ко мне… в моей одежде. И я не знаю, что меня радует больше — то, во что она одета, или она сама, но я рад — это могу сказать определенно.
Я никогда ещё не был так счастлив — это тоже я могу сказать с точностью.
Затем она вновь пробирается под одеяло и ложится, кладя голову мне на плечо, и я отвлекаюсь от телевизора, до которого мне вообще уже нет никакого дела, и просто перебираю её волосы, медленно осознавая то, насколько мне нравится моя жизнь.
Именно сейчас.
— Я тебя так сильно люблю, — говорю я и смотрю на её лицо, сам того не понимая, что творю, но на меня находит облегчение, как только я вижу, что она уснула. Хотя, нет, облегчение это или наоборот — не знаю, но, слыша её мелкие вдохи и выдохи, я улыбаюсь всё шире и шире, потому что счастье захватывает меня с головой.
Она уснула. Во сне она улыбается и иногда смеется, и я понимаю, что ей снится что-то хорошее, отчего тоже немного усмехаюсь. Конечно, кажется.
Я не могу отвести взгляд. Я не в силах куда-то уйти. Она, сама того не понимая, связала мне руки и ноги, кинула меня в клетку.
Но в этой клетке я могу остаться на вечность… целую вечность я готов быть здесь, а больше мне ничего и не надо.
Я поднимаю свою голову только тогда, когда слышу странное покашливание, и замечаю Стеф, Ника и Риса. Стеф вся раскраснелась от смущения, а Ник и Рис ехидно улыбаются, глядя на нас с Аполлонией, и Ник деликатно спрашивает, при этом не утаивая двусмысленность своей фразы:
— Мы вам не помешали? — я же медленно поднимаюсь, тут же чувствуя нехватку Аполлонии, но и радуясь тому, что друзья пришли меня навестить. Хотя, конечно, мне немного жаль того, что я всё же был дал свои ключи Стеф ранее, ну да ладно.
Когда я встаю на ноги, то отвечаю:
— Нет, всё хорошо, — говорю, — идем на кухню, Аполлония только уснула, — продолжаю, и всё заторможено кивают, совершенно не понимая, что здесь твориться.
Как только мы входим на кухню, я заглядываю на полку, видя там пачку сигарет. Беру одну в руки и зажигаю, но меня что-то мгновенно останавливает. Я ещё раз смотрю на неё, а затем выбрасываю её в мусор.
Нет. Сегодня этого не произойдет.
Примечание:
100* градусов — примерно 38 градусов по шкале Цельсия.
19. I ll never break through the ghost of you
It felt so crystal in the air
Воздух казался таким чистым...
I still want to drown, whenever you leave
Я хочу исчезнуть каждый раз, когда ты меня покидаешь.
Please teach me gently, how to breathe
Прошу, научи меня дышать.
Она
Я просыпаюсь так же, как и уснула. Неожиданно, легко и не спеша. Приоткрываю глаза, борясь с тяжестью, которая их оккупировала, и единственное, что я замечаю первым — я не дома. Я у Кая. Вероятно, я уснула у него на диване, потому что, осматриваясь, вижу работающий телевизор, скомканное одеяло, которое я прижимала к себе, и его вещи на мне. Я ещё раз улыбаюсь, не сдерживаясь, глядя на огромные штаны и футболку, в которых я еле не утонула, но в них так тепло и уютно. Ещё раз вдыхаю запах в комнате, который наполнен парнем, и только сейчас вижу, что его здесь нет. Я недовольно хмурюсь, потому что перед глазами стоит вопрос — а вдруг он ушёл? Ноги начали подрагивать, и одеяло само спало с меня, освобождая мне путь, которым я отправилась на поиски Кая. Сначала я хотела отправиться в его комнату, но, услышав на кухне его голос, что означало то, что он, видимо, говорил с кем-то по телефону, я быстро улыбнулась, теперь уже со всех ног мчась на кухню. Когда открыла дверь, то сразу же увидела Кая и, совершенно ни о чем не думая, набросилась на него, обвивая свои ноги вокруг его бедер и целуя, пытаясь восстановить то, что было до того, как я уснула. Неожиданно я понимаю, что парень пытается прекратить поцелуй, и непонимающе хмурюсь, а он указывает рукой в иную сторону, в которую я стреляю своим взглядом, и меня мигом заливает краской. Я увидела едва не покатывающихся от смеха Ника, незнакомого мне парня и Стеф, которая наоборот смотрела на нас с умилением. Я быстро освободила свои ноги, посылая Каю укоряющий взгляд, мол, почему не предупредил, но парень сам был занят, пытаясь сдержаться от смеха.
Я, если честно, не могла ещё отойти от поцелуя, поэтому поздороваться с кем бы то ни было ещё трудней, но я всё-таки сделала этого:
— Привет всем, — выдохнула я, заминаясь от неловкости, надеясь, что никто не распознает мое смущение, но это было напрасно. Да и наверняка я сейчас красная, словно рак.
— Привет, — проговорила Стеф, будто бы поздоровалась не с практически незнакомой девушкой, а со своей лучшей подругой. Возле неё я увидела парня, который не отрывал от нее взгляд, отчего я предположила, что они вместе, на что Стеф, словно прочитав мои мысли, кивнула. — Это Рис, — сказала она, — а это Аполлония, — представила она меня в свою очередь, и парень вежливо мне кивнул, а я ответила тем же.
— Приятно познакомиться, — произнесла я, продолжая поддерживать беседу, но было сложно находиться среди незнакомых людей, и Кай сжал руку, давая понять, что он всё ещё со мной. — Так вы, значит, пришли проведать Кая? — произнесла я, потирая вески, чтобы не зевнуть от накатывающих ощущений.
— Не всё же только тебе делать к нему визиты, — иронично произнес Ник, и я вновь по инерции залилась краской, — хотя, кажется, Каю больше нравилось твое общество, что прискорбно, — усмехнулся, и мне в итоге стало ещё более стыдно.
Я просто не знаю, как выгляжу в их глазах. Ведь сейчас я здесь в одежде Кая, а также только что я практически набросилась на него, целуя, а это выглядит довольно… неприлично, скажем так. На секунду я задумалась о нем и перевела на него взгляд, а его лицо выглядело до невозможности счастливым, отчего я тоже не сдержала улыбку. Значит, он счастлив. Если он счастлив, значит и я счастлива.
— Перестань, — сказала Стеф, посмотрев Нику прямо в глаза, на что тот ответил пожиманием плеч, — ты смущаешь Аполлонию, — добавила она, и я уже подумала, что это лишнее, но ничего говорить не стала, понимая, что у Стеф хорошие намерения, в любом случае.
В любом случае, улыбка до сих пор сияла на моем лице.
— Ты смущена? — тихо спросил Кай на ухо, а затем поцеловал меня в шею, отчего по телу вновь двинулись мурашки.
— Мне кажется, или мы здесь лишние? — вальяжно развалившись на стуле и приобняв одной рукой Стеф, спросил Рис.
— Нет, не кажется, — ответил ему Ник, изредка поглядывая на нас.
— Так, ладно, о чем мы говорили? — решила растормошить их Стеф, подмигнув мне, — Ах, да, о солистке, — от этого она ещё более поморщилась, будто бы эта тема нервировала её больше всех на свете. — Может быть, лучше мы будем без солистки? — глядя на Кая умоляющими глазами, сказала она, несколько скривившись.
— Ты же знаешь, это невозможно, — произнес Кай, наконец-то сосредоточившись на друзьях, а не на мне, и я неожиданно почувствовала странное одиночество, — Без солистки у нас совершенно другое звучание, — продолжил он, — и я не понимаю, почему это тебе не нравится, — закончил, колеблясь.
— Ты разве не помнишь нашу прежнюю солистку? — девушка пережала плечами, наигранно вздрогнув. — Более ужасного кошмара ещё не видел мир, — объяснила она исключительно мне, и наконец руки Кая вновь коснулись моей талии, ближе прижимая к себе.
— Василиса очень красиво поет, — сказал Ник, и я уставилась на него так, будто бы захотела придушить. Откуда он вообще знает, что я пою..? Вспомнив, как Кай был в клубе, я поняла, что, вероятно, он был там с Ником, коего я не заметила, потому что была слишком поглощена другим… думаю, вы догадались, кем именно.
Я хотела произнести что-то в знак протеста, но не смогла. Сердце у меня перестало биться, и я сжалась, почувствовав, как рука Кая гладит мне плечо. Он, видимо, понял, что я очень нервно отношусь к этой ситуации.
— Правда? — спросила весело Стеф, откровенно радуясь такому стечению обстоятельств, но, если сказать честно… я этому не была рада. Что бы там кто ни говорил, но меньше всего мне хотелось выступать перед огромнейшей публикой… хотя, нечто заманчивое в этом было.
— Я просто пою… иногда, — сказала я, не желая быть здесь главной темой дискуссии, но Ник сразу же взял ситуацию в свои руки:
— Иногда? Ты либо не видишь себя со стороны, либо просто не хочешь признавать, но… клянусь, я впервые услышал такой голос! — я прикрыла веки. Мне было очень неловко.
— Давайте не будем на неё давить, — вступил в разговор Кай, — сначала спросим, хочет она или нет, дадим подумать. У нас итак есть ещё несколько недель, так что пусть будет готова, если уже решиться на это, — он меня вытаскивал. Я так в этот момент была благодарна, что, честно, была готова расплакаться. В нем был целый мир.
— Я не против, — тут же сказала я, выдыхая. — Только мне нужно ещё подумать об этом… я не думаю, что смогу, — добавила, объясняя свои опасения, Кай же поцеловал меня в висок, не отстраняясь ни на секунду.
— Конечно, — произнес, — когда у нас следующий концерт? — спросил он следом.
— Сегодня мы отменили, — ответил Ник, — из-за твоей болезни, естественно. Послезавтра, — сказал он, на что Кай вздохнул.
— Не надо было ничего отменять, — объяснил свое недовольство парень, переминаясь на ногах, будто бы ему была неудобна эта ситуация с концертом.
— Чувак, ты хоть себя в зеркало видел? — Ник приподнял бровь, решая немного поиздеваться над парнем. — Ты выглядишь, как мертвец. После такого выступления всё наши фанаты разбегутся, — мрачно пошутил он, но в этой шутке было не капли юмора — он просто попытался остудить пыл Кая, а я же начала понимать эту ситуацию.
Кай… в этот момент мне показалось, будто он бредит сценой. Прежде я не встречала человека, который бы настолько любил то, что делает. Мое сердце забилось с удвоенной силой, и я вдохнула воздух. Ох, как же мне хотелось его утешить. Я стала понимать, что песни для него — это всё, и что ему без них невозможно существовать.
Внезапно я почувствовала, как горло сдавливает, и уже понимала, что это значит. Высвободилась из захвата Кая и начала расчетливо вдыхать и выдыхать, чтобы успокоить дыхание, и уперлась руками в столешницу. Конечно же, всё внимание перешло на меня, но сейчас, мягко говоря, меня волновало другое. Настолько обеспокоилась им и тем, могу ли я утешить его, что забыла о том, что мне нельзя нервничать. Теперь уже я была не грани, и дыхание ускользало от меня.
— Аполлония… тебе что-то нужно? — в голосе Кая была слышна паника, и я ещё раз почувствовала нехватку дыхания. Скатилась на пол, ещё раз пытаясь отойти от волнения, и увидела в его глазах ужас.
Я не могла. Руки дрожали, а с глаз скатывались слёзы. Так что, будет всегда? Нехватка дыхания — это одно, но когда ты сидишь и ждешь смерти — это другое, но каждый раз во время моего приступа я чувствую, что умираю, и не могу сдержать слёз. Мое тело подрагивало от рыданий.
— Всё… хор-рошо, — попыталась успокоить их я, когда дыхание уже вернулось ко мне, и стало лучше. Справляясь с дрожью в теле, я поднялась, и все смотрели на меня… будто бы только что увидели своеобразную смерть.
Стеф выглядела, словно поведала приведение. Вся бледная, она всё ещё не могла оторвать взгляд от пола, где я только что сидела, пытаясь привести себя в норму. Ник медленно осознавал происходящее, потирая виски, будто бы пытаясь понять, что всё это значит — было видно, что он складывает дважды два, а шестеренки в его голове, не переставая, крутятся. Рис пытается привести в чувство Стеф, но он тоже полностью оторопел — то ли от неожиданности, то ли от жалости — было трудно осознать.
А потом я ещё раз взглянула на Кая. Только сейчас я увидела в его руках телефон, будто бы он уже готовился вызывать медиков. Его взгляд метался, и, если бы я его не знала, то предположила бы, что он сходит с ума.
— Думаю, на сегодня хватит, — я слышала голос. Уже следом я поняла, что это и есть голос самого Кая. — Нам с Аполлонией итак надо поговорить, — сказал он, тем самым отправляя всех по домам.
Все разошлись. Попрощались и ушли, ещё не в силах совладать с шоком, который обескуражил их. Я вновь всё испортила. Всегда всё порчу.
Кай же постукивал пальцем по столу, и это меня душило. Он выглядел так, будто бы только что утратил всё.
Прошло минут пять, прежде чем он вновь заговорил, и у меня от этого разрывалось сердце:
— Что это значит?
Ох, Кай, если бы я только знала…
20. Everything is dark
People say goodbye
Люди прощаются —
In their own special way.
Каждый по-своему, по-особенному.
Она
Я пытаюсь скрыть дрожь. Не получается. Ещё раз сжимаю губы в тонкую полоску, но из меня не выходит ни единого слова. Сказать что-то — это ещё раз заплакать, ещё раз броситься в его объятия, словно я маленькая и беззащитная, ещё раз признать свою слабость. Но я уже не могу. Мне это всё уже давно осточертело. Надоело плакать, просить о помощи, надоело оправдываться. Мне надоело так жить. Не знаю, за чьи ошибки расплачиваюсь, но я больше никогда не зарыдаю. По крайней мере, не перед ним или кем-либо другим. Возможно, мне вновь страшно. Страшно, что я буду уязвимой, беспомощной… но сейчас — нет. Никогда.
— Это неважно, Кай, — я постаралась выдавить улыбку, получилось смутно, но всё-таки получилось. Мысленно я обругала себя потому, что недостаточно откровенничаю с ним, но нет… этого не будет. Не сегодня. Я не собираюсь ничего говорить.
— Неважно? Я хочу знать, что с тобой, черт возьми, такое, — прежде я никогда не видела столько гнева в его глазах. Столько злости. Столько ярости. Казалось, что он меня сейчас возьмет и ударит, хотя в частности я не понимала, почему он злиться на меня… или на себя?
— Неважно, — повторила уже громче, — это неважно, понимаешь? — я притронулась к его руке, он сразу же отвел её, будто бы ему были противны мои прикосновения. Осознание этого жутко полоснуло по моему сердцу.
Он ухватился руками за голову, садясь на стул, и застонал от негодования. Его лицо покраснело от едва сдерживаемых эмоций, а я всё так же неловко стояла, потирая руки. Браво, Аполлония. Теперь уже ничто между нами не будет прежним. Здорово. Я буквально на себе чувствовала его боль, хотя и не до конца понимала её. Казалось, что если я сейчас не успокоюсь, то меня тут же испепелит молния с небес.
Я не могла думать ни о чем. Хотелось упасть в пучину ада, чтобы не видеть ни его, ни своих страданий. Наш конец был близок. Не мой... не его... наш.
— Отойди от меня, — сказал он, а у меня похолодела кровь в жилах, точно так же, как и его ледяной голос, от которого безудержно веяло морозом. — Я сказал, чтобы ты отошла, — ещё раз повторил, уже поднимая глаза, пылающие огнем.
Я задалась вопросом: сколько же людей живет в нем? Сколько жизнерадостных, безразличных или грустных личностей? А затем я поняла, что если не исправлю ситуацию, то никогда об этом не узнаю. Я уже хотела обнять его, хотела забыть об этом кошмаре, но как только я сделала неловкий шаг к нему, меня вновь остановили:
— Я не хочу тебя видеть.
Всего лишь пять слов, а столько боли. Столько горечи, столько страданий. Мое сердце сейчас заледенело где-то на улице, там, где даже можно учуять запах холода, его вкус. Я сглотнула. Губы пересохли. И это всё сейчас происходило из-за меня — ровным счетом я это отлично осознавала. Если бы я не поддалась своей глупости и не начала бы отталкивать его, мы бы прекрасно провели остаток этого дня вместе.
Вот сейчас я действительно была готова разрыдаться. Упасть возле его ног и всё рассказать, но было слишком поздно. Даже в воздухе искрился гнев, не говоря уже о том, какую же ярость испытывал он.
Моё сердце обливалось кровью. Я это чувствовала. Я это понимала, слышала это в каждом ударе.
— Я всё расскажу, Кай, — пообещала я, остановившись на месте, просто не соображая о том, насколько же эта ситуация глупая.
— Это не нужно.
Не нужно. Не нужно… ему это не нужно… не нужно? Да, не нужно… всего лишь «не нужно»…
— Если бы ты хотела, могла бы давно рассказать, верно? — его голос был полон сарказма. Всё, что я слышала там раньше — минимум, бесстрастность. Но сарказм — никогда. Я была к этому не готова. Даже в моих пальцах отбивался пульс бушующего разума. — И сейчас… это ведь «неважно», верно? Неважно… — он ещё раз повторил это слово и улыбнулся, но я отчетливо знала, что это не он… это не тот Кай, которого я видела ранее. — Поверить не могу… «неважно»… если тебе это неважно, то, значит, и мне не требуется это знать. Так что можешь уходить. Разговор окончен. — Его взгляд встретился с моим. Такое было впервые. Впервые я хотела, чтобы он не смотрел на меня, ведь так я могла увидеть, насколько пала в его глазах.
— Ты неправильно понял… — я сразу же начала судорожно искать какую-то зацепку, за что бы я смогла его вернуть в реальность, но ничего не было… мой разум сейчас напоминал пустыню, в котором не было места ни размышлениям, ни мыслям.
Глухое дыхание вырывалось из груди. Странно, но я не чувствовала, как в легкие перестает поступать воздух, хотя казалось, что именно в этот момент я должна задохнуться. Я хотела этого до невозможности. Хотела почувствовать боль, будто она смогла бы вернуть его, но в тот момент, когда я захотела этого, ничего не произошло…
Он наигранно рассмеялся. Рьяно, громко. На минуту мне казалось, что он сошел с ума… и причина этому — я…
— Знаешь что? — он прикрыл веки, и я уже не видела ни ярости, ни гнева, ни злости. Видела издевательство, желание отомстить. Он хотел причинить мне боль… хотел, чтобы я почувствовала то же самое, что чувствует он.
— Что? — мой рот наполнился кислотой. Я выплевывала слова, словно это был разъедающий меня изнутри яд.
— Мне тоже неважно… и я вообще теперь ничего не хочу знать о тебе. Так что можешь идти, и, прошу, не возвращайся.
Не возвращайся. Не возвращайся. Не возвращайся, Аполлония. Не возвращайся.
— Но… — я уже пыталась как-то оправдаться, да я просто уже желала сказать хоть что-то, но он приподнял руку, останавливая меня, и начал говорить сам.
— Мне всё равно… это мой дом. Так что выметайся, — он показал рукой на выход. — Я не могу больше тебя видеть, — он сказал это так спокойно, словно эти слова — сущие пустяки. Словно он говорит это каждый день, всем подряд.
Я бы могла заплакать. Могла сказать всё, что знаю об этом глупом синдроме, название которого я до сих пор не могла выговорить. Но вместе этого мой язык онемел, и ноги приросли к полу.
Выметайся… выметайся… выметайся, уходи… беги…
— Пожалуйста, — только на это мне хватило сил. Так начать и так закончить.
— Иди, Аполлония, — если раньше то, как он произносил мое имя, ласкало мне уши, то сейчас это больше походило на оскорбление.
Я не расплачусь… не расплачусь.
На мне до сих пор его одежда… но я не расплачусь… не буду плакать…
Я выбежала в коридор. Надела куртку, заправила футболку Фэша в эти огромные штаны. Я не желала думать о том, что будет сейчас на улице, что я заболею. Я думала о том, как быстро я смогу удрать отсюда… куда? Да куда-нибудь, лишь бы подальше. Руки судорожно тряслись, мысли убивали меня, тело не поддавалось контролю, и я чувствовала, что ещё одна секунда — и я взорвусь рыданиями.
Это и случилось.
Как только я вышла на улицу, я расплакалась. Это больше походило на крик, когда тебя режут, раздирают твои органы. Я уже не обращала внимания на людей, я даже не обращала внимания на собственную боль. Я всего лишь хотела плакать. Я хотела плакать, кричать, я хотела жить… я хотела боли, хотела сильной боли, боли, которая могла бы заставить меня растаять на солнце, которого уже давно нет. Мои слезы падали и моментально замерзали. Ирония, правда? Жаль, что они не могли испариться.
Сейчас плакать было легко. Это было не проявление эмоций, в этом просто была вся я. В этом я жила. Если раньше я жила Каем, то сейчас я жила своими слезами.
И мне уже не было страшно. Не было страшно умирать, и страх мой совсем не поддавался пониманию. Я знала, что больше никогда и ничего не буду бояться… потому что наибольший страх я испытала тогда, когда ушла от него… когда я закрыла дверь… и когда понимала, что уже ничего не вернуть.
Рыдания были для меня спасением и прибежищем, будто я так расплачивалась за свои грехи, каялась о содеянном.
Я взяла телефон, покоившийся у меня в сумке. Ноль сообщений, ноль звонков — просто ничего… всё, что я могла — это рассмеяться, понимая, насколько жалко я выгляжу в глазах людей.
И я позвонила. Позвонила туда, где меня должны были принять.
Из трубки послышалось неспешное приветствие.
— Стеф, это Аполлония, — слёзы всё ещё вырывались наружу, моя речь наполнилась судорожными всхлипами. — Кай… о-он… о-он… я не з-знаю, что с н-ним… о-он… о-очень расстроен-н… я не знала… он накри-ичал… и я про-осто… Господи… — мне было стыдно, но это было ничто по сравнению с тем, что я чувствовала, уходя от него.
Послышалась тишина. Плавная тишина… а затем…
— Я приду сейчас за тобой, — сказала Стеф. — Ты ведь недалеко от дома Кая, правда? — спросила она. — Я там тоже поблизости живу… и я сейчас тебя заберу, — сказала она, и я услышала в трубке бушующий ветер и звуки машин, что говорило о том, что она уже где-то здесь…
Я вытерла слёзы. Я поднялась с асфальта и распрямилась. Я поправила волосы, которые так и развевались на ветру.
Я вернусь. Я не сдамся… я всё смогу… я вернусь…
Ближе. Вторая часть
© Copyright: Саманта Коллинз, 2016
Свидетельство о публикации №216081901460
Свидетельство о публикации №216081901460
Рецензии