Проводы - глава из романа ТАК НАДО

  От долгой – если не от вечной (об этом Лена старалась не думать)– разлуки  их отделяла  пара часов. И не теперь ли, крепко обнявшись, им бы говорить и никак не наговориться! И что же? Как это бывало последние недели, Дима «ушел в себя».
  Сгорбившись и сунув ладони в подмышки –  уже самой позой  отстраняясь от Лены – он глубоко задумался. Рядом на сидении, плечом к плечу, они молчали всю дорогу, как случайные попутчики.
  Нет, один раз он всё-таки подал голос, когда автобус подкинуло на ухабе каменистой дороги: Лена, подскочив, ткнулась лбом в окошко.  Притянув её к себе,Дима поинтересовался:
   – Ушиблась?
   –Нет. Шофёр мчится, как на пожар, – сказала она, пытаясь разговорить Диму. – А  позавчера он тоже был за рулём, когда ты уезжал. Он давно работает на этом автобусе. А сменщик у него новый. Молодой, рыжий. Этот вообще летит, как угорелый. Людей кидает по салону во все со стороны, как картошку. Кто смеётся, кто ругается, но не жалуются.
   Дима внимательно её выслушал, потом опустил руки на колени и задумался.   
   И опять драгоценные минуты уходили без единого слова, взгляда или прикосновения, связующего их воедино…
  Автобус въехал в город и покатил по проспекту…
         
***
    Два дня назад они расставались иначе. С учётом тех обстоятельств, что грозили их разлучить навсегда, – просто замечательно.
 
  Поутру, отстояв вахту на своём корабле, Дима приехал к Лене на несколько часов, потом она провожала его к остановке: верней, они бежали к ней, так как маршрутный автобус уже тронулся с места.

  Увидев бегущую парочку в зеркало, водитель остановил машину, с лязгом открыл дверцу и проворчал:
– Только проснулись, что ль? А ночь для чего?
– Не сердись, шеф,  – сказал Дима. – Ночью спать не довелось.
– А,вона чё! Любовь-морковь. Везёт тебе, парень! – по-своему поняв фразу, ухмыльнулся водитель и подмигнул ему. В другое время Лена бы смутилась, но сейчас с замиранием сердца ждала прощальных слов Димы.
– Как придём в район лова, сразу тебе напишу, – сказал он, глядя ей в глаза с нежностью и тревогой. – Ответишь?
  Этот вопрос в сложившейся ситуации означал только одно: «Будешь ли ты меня ждать?» Значит, Дима решил-таки вернуться к ней после рейса! Сдерживая слёзы радости, Лены грубовато сказала :
–  Что за дурацкий вопрос?  Прямо- таки…
 Договорить она не успела.  Рассмеявшись, он сгрёб её в охапку,  быстрыми крепкими поцелуями осыпал её лицо, разжал объятия и вскочил в автобус…
Ошеломлённая,улыбаясь сквозь слёзы, Лена смотрела в заднее окно уходящего автобуса, к которому лицом и ладонями прильнул Дима.

 Вернувшись в пустой дом (мать давно уже была на работе, а сестрёнка - в детсаду), она прилегла на диван и крепко уснула.
 - Надо вставать! Мама, сказала, вредно спать на закат, - услышала она сквозь сон звонкий голосок, сопровождаемый легкими шлепками ладошек по щекам.
  Лена открыла глаза: над ней нависала весёлая рожица сестрёнки с двумя короткими косицами, торчавшими в стороны. Лена схватила её за ручонки и повалила на диван:
  - Дерёшься, да? Ну так я тебя защекочу.
  - Пусти! Я больше не буду, - завизжала Лизка. Она страшно боялась щекотки, Да и кто её не боялся в детстве?
  - Так и быть, прощаю, - Лена шлёпнула её по крепкой круглой попке и отпустила.
  - А можно я пойду погуляю?
  - Дуй, отпускаем!На часик, да, мам? - обратилась Лена к Нине Петровне.
Молча слушая диалог дочерей,она выгружала хозяйственную сумку.
  - Пусть идёт.
 Лизку словно ветром сдуло.
  – Мам, а у нас Дима был, – сообщила Лена. –  А после обеда уехал на свой корабль. Он сегодня уходит в море. На полгода.Боже мой, аж на целых полгода!
   – Время быстро летит. Не успеешь оглянуться, как он вернётся, – заметила Нина Петровна, направляясь к двери. - К соседке схожу. Звала зачем-то.
  «И это всё?! – с иронией подумала Лена. – А будь на моём месте Оля, мама бы сразу рядом присела и стала б расспрашивать, охая да ахая, о чём она говорила с кавалером. А потом и по головке погладила б свою красотулечку, и поцеловала б. А как же: Оля для неё - свет в окошке».
 
   Но досада на мать тут же улетучилась, как эфир. Она опять вспомнила Диму, его зелёные глаза, с нежностью и тревогой смотревшие на неё, и прекрасное прощание! Вот именно – прекрасное, потому что в нём было обещание встречи!
Напряжение последних дней отпустило, и после незатейливых дел по дому Лена читала да отсыпалась.

  А в эту ночь ей приснился запах свежей хвои, а с ним пришло ощущение радостного удивления. Она открыла глаза:  полоса лунного света наискосок протянулась от окна к двери, освещая… плечо, сидевшего в изголовье кровати человека.
  – Дима, ты..ты! О, господи, родной мой! –  ахнула Лена и притянула к себе его руку и прижала к лицу. Соскользнув со стула, он стал на колени, и обняв её, жаркую со сна, стал целовать в губы, шею, волосы.В зале (дверной проём между ним закрывали только бязевые шторы) случайно или намеренно кашлянула Нина Петровна.
Влюбленные замерли.
– Дима, лучше сядь, – прошептала  Лена. – Вдруг мама войдёт, шуму не оберёшься.
Он поднялся и опять сел на стул.
– Так ты не ушёл в море. Почему ? А на чём ты сюда добирался? – приподнявшись в кровати, спросила Лена, а сама тёрлась щекой о его плечо.
 –  Штормило два дня. Вот и стояли на рейде. Но сегодня до шестнадцати надо вернуться на корабль. Сегодня точно уйдём в море.  А добирался… от корабля до порта – на катере, а потом уже пешком. 
Лену с головой накрыла волна благодарности. Она схватила его руку и
прижала к полуобнажённой груди, где гулко билось сердце, бормоча:
 – Родной мой… милый... Ой, а ты когда пришёл?
 – С полчаса назад, наверно. Просвистел под твоим окном нашего «соловья». Думал, ты услышишь, а дверь открыла  Нина Петровна.
 – Полчаса назад?! А почему меня не разбудил?
 – Жалко было. Ты так славно спала.
  – А если б я сейчас не проснулась, тогда что?
– Ждал бы, когда проснёшься.
– А если бы я дальше спала?
  – Тогда… – он вздохнул, – посидел бы и ушёл.
 Глаза уже привыкли к полутьме, и Лена в общих чертах видела Диму, его движения, блестевшие глаза. Она резко села в постели, сказала обиженно:
 –  Так и не разбудив меня, не поговорив со мной?! А я б с ума сошла, узнав потом, что ты был рядом, а я тебя не видела и не слышала.  Дима, ведь это жестоко! 

 – Лена, я, наверно, не вернусь, к тебе… –  в ответ вдруг услышала она, и на мгновенье всё перед глазами погрузилось в чёрную бездну: и белёсое пятно пододеяльника, и тёмная фигура Дима сбоку, на стуле, и собственные руки, которые при жестикуляции то появлялись в бледной полосе лунного света, то исчезали в сумеречном углу дивана, где она сидела…
 
 – … Хотя сам я не уйду, не могу,  – с досадой возразил Дима сам себе и, склоняя голову к её коленям,   умоляюще добавил: – Лена, прогони меня, скажи, что хочешь…
  – Тебя прогнать? За что? Это же предательство! – едва сдерживая слёзы, хрипло произнесла она. – И я тебя люблю.  Люблю!.. Я думала, мы уже всё решили. И опять, опять…  Да что ж это такое! – в отчаянии она почти выкрикнула последнюю фразу.
 
  К её горлу подступали рыдания. Она уже запрокинула голову, чтоб закричать, завопить так, чтоб её услышали по всей округе, даже в бухте, на проклятом корабле, который унесёт Диму от неё, возможно, навсегда.
– Лена, говорите немного тише, – раздался из комнаты ровный голос Нины Петровны. – Лизу разбудите. Да и мне на работу рано вставать.
  Опомнившись, Лена до боли прикусила губы, потом тихо, сдавленным голосом, спросила:
– Так тебя ждать, Дима?
– Решай сама. Если не дождешься, я не обижусь.
– Ты…ты готов отказаться от меня?! Вот так просто? – ужаснулась она и, переполняясь обидой и гневом, хотела уже выкрикнуть то, о чём Дима просил: «Уходи, видеть тебя не хочу!», – но вспомнив, что с ним было, что он, в конце концов, не спал почти сутки, сдержалась и грустно уронила:
–  Ложись на диван, отдохни,  –  и ушла в комнату к сестре.

***

  И вот, второй раз за трое суток, она провожала Диму в дальнюю дорогу…
Автобус с проспекта повернул влево и покатился вниз – на территорию морского порта.
  И вдруг она перехватила взгляд Димы, полный грусти и нежности! Собираясь  что-то сказать, он приоткрыл рот, вздохнул и… отвернулся. От жгучей обиды Лена решила сразу же, на вокзале, попрощаться с ним и мысленно прокручивала свою речь:
 «Здесь и расстанемся, Дима.  Все равно молчим, как истуканы.  Удачного тебе лова! Пиши, если надумаешь».
Потом чмокнет его в щёку…хотя нет, ни к чему эти телячьи нежности! Она просто пожмёт ему руку крепко,  по-дружески, как принято между суровыми мужчинами (умора!), одарит его прощальной лучезарной улыбкой (пусть угрызается запоздалым сожалением, вспоминая эту улыбку, которая так её красит!) и, не дожидаясь ответа, уйдёт своей лёгкой, летящей поступью…
  Автобус остановился перед двухэтажным зданием Морвокзала, открылась передняя дверца.  Ступив на землю, Лена близко увидела синюю полосу акватории – и от решимости её и следа не осталась.  Зато Дима неожиданно сказал: 
 – Может, Лена, тебе сейчас вернуться домой?
 –Нет-нет, - торопливо возразила она. –Провожу до самого корабля, как собиралась.

 Они пошли вглубь порта, где стояли катера, плашкоуты, а дальше – повторяя изгибы бухточки до самой Никольской сопки и вдоль нее – теснились сухогрузы и  портовые краны. По дороге им попалась черная  собака.  Её густая грязная шерсть свалялась, торчала клочьями. Она лениво обнюхивала брошенный кем-то пирожок. Вскинув голову, собака глянула Лене в глаза и подалась к ней, виляя хвостом и повизгивая.
 
  «Хочет, чтоб её погладили, а подойти боится,– догадалась Лена. –  Я тоже хочу приласкаться к Диме, но не смею. Отгородился молчанием, как стеной. Не пробьёшься. Но ничего.  На пристани, наверно, полно народу: рыбаки, их родня да друзья.  Все шумят, галдят, прощаются. И он разговорится, как миленький».
 
 К её удивлению, у причала никого не было: катер принял на борт только их двоих.
Худой смуглый матрос снимал швартов с кнехта, когда к нему подошла
пожилая женщина в зелёном брючном костюме и, что-то спросив, поднялась на палубу.
– Здравствуйте! – обратилась она к Диме. – Вы с БМРТ «Рассвет»? 
– Да.
– Передайте, пожалуйста,  моему мужу, - она с улыбкой протянула  письмо. – Его фамилия Моисеев, да я тут написала на конверте… За эти три дня, что «Рассвет» не выпускали в море, у нас родилась внучка. Я и черкнула ему пару строк. Он такой высокий, с усами и…
– Да знаю я его. Передам, конечно, – мягко перебил Дима и сунул письмо в карман пиджака.
– Хорошей погоды вам и удачного лова! – опять улыбнувшись, женщина взглянула в унылое лицо Лены и добавила:
– Видать, вы с милым впервые расстаётесь надолго. Не переживайте, всё будет хорошо.
  Едва она сошла на берег, катер отплыл от причала, развернулся и помчался в море. Дима закурил, хмуро уставившись на бурлящую за кормой воду.
 
  Лена украдкой поглядывала на него и беззвучно заклинала: «Любимый, скажи что-нибудь, ну, пожалуйста, пока есть еще несколько минут! Услышь, отзовись, посмотри хотя бы!»…
 Конечно же, он чувствовал её молящий взгляд – и всё-таки упрямо молчал! Она едва сдерживала гневный упрёк: стоило среди ночи срываться с корабля, тащиться  по бездорожью к ней за город, чтобы так мучить её и мучиться самому?! И зачем только она напросилась его провожать? И… почему так стремительно бежит время?..

***
  Она не сразу увидела на горизонте рыболовный траулер. Он приближался, разрастался. Послышался мужской баритон, выводивший: «Чтоб пели ветры, чтоб грустила ты, чтоб, как Ассоль, умела ждать …».
  Подлетев к высокому борту судна, катерок закачался на волнах. Сверху на его палубу стала опускаться огромная «авоська» (так подумала Лена), с черным резиновым кругом вместо  днища.  Схватившись за сетку,  смуглый матрос  потянул её на свободное место, махнул кому-то рукой, и круг с глухим звуком шлёпнулся на палубу.
 «Вот и кончилось наши минуточки!», – обречённо подумала Лена. Её взгляд застыл на верхней, с якорем, блестящей пуговице Диминого пиджака.
 
 Уйди Дима без единого прикосновения и слова, она так бы и стояла истуканом и смотрела ему вслед, не издав ни звука. Но, сбросив с себя щит молчания и отчуждённости последних часов, он ласково и внимательно, словно запоминая, заглянул в её глаза, прижал к себе так крепко, что она запрокинула голову, и прижался горячими губами к её губам. 
  Этот нежданный порыв его нежности вывел Лену из оцепенения. Вцепившись в рукава его пиджака, она бормотала дрожащим голосом:
– Дима!.. Димочка!.. Родной!.. – и все надеялась услышать от него обещания встречи.
– Мне пора, Лена. Не скучай! Счастливо оставаться! – произнес он и - больше ничего!
 Руки её невольно разжались… Дима ступил в «авоську», и его подняли на палубу корабля. Оттуда раздались крики:
– Опоздал! Проспал! Качать его, качать!
Диму подхватили десятки рук, высоко подбросили, поймали – и, опять взлетев над палубой, он закричал: «Да пустите же, мужики! …Пустите, черти!»  – и расхохотался. Только что с ней он был молчалив и хмур, а там смеялся, словно освободился от неведомых пут. И нервы Лены окончательно сдали. Слёзы потоком хлынули из её глаз. Она тщетно пыталась подавить их, выпрямиться, расправить плечи и помахать Диме рукой. Ей было б гораздо легче, если б он запомнил ей такой. Но куда там! Сгорбившись по-старушечьи, сотрясаясь от рыданий, Лена тёрла глаза платочком, сморкалась в него, чувствуя себя жалкой и несчастной...Сквозь пелену слёз она не видела, как Дима,  сердито растолковав товарищей, подбежал к борту, наклонился, сложил рупором ладони…
-Ле-е-на! Я буду… – донеслось к ней. Встрепенувшись, она вскинула голову,  подалась вперед, на голос. В эту минуту катер, разворачиваясь, взлетел на высокую волну. Корма резко опустилась. Под самым носом девушка  увидела бурлящую воду, ноги уже оторвались от палубы…  Судорожно вцепившись в леера, она сжалась в комок и присела, и выпрямилась только тогда, когда катер принял горизонтальное положение.  И запоздало пожалела, что не упала за борт. С обоих судов ей бы бросили спасательные круги. Уж она постаралась бы попасть на траулер и узнать то, что Дима хотел ей сказать!
Теперь было поздно. Катер шел в порт. Фигура любимого на борту «Рассвета» стремительно уменьшилась и исчезла, а вскоре сам траулер сжался до размеров мяча, потом – черной жирной точки, и пропал…
Красное солнце низко висело над горизонтом. В провалы иссиня-зеленых волн ложились черные тени. Влажный ветер пронизывал, казалось, насквозь. Пристыв к леерам, Лена поёживалась, поводила плечами. Иссякли слёзы, оставив после себя тяжесть в голове, тошноту и уныние. Хотя Димина фраза « Я буду…» уже теплила душу надеждой.  Только что он будет: писать и ждать встречи? или помнить её всю жизнь?
 – Девушка, идите погрейтесь, –позвали её из люка, низким квадратным ящиком возвышавшегося над палубой. Она спустилась по  трапу в тесную, слабо освещенную каюту. Здесь было накурено и душно. По краям жесткого диванчика - уголка сидели два матроса. На столике между ними лежали куски копченой селедки, хлеба и несколько картофелин в «мундире». Над закусками возвышалась ополовиненная бутылка «Столичной». Видимо, отчалив от траулера, мужики с чувством выполненного долга приняли «на грудь».
– Садись туда вон, – поднимаясь и пропуская Лену в угол дивана, сказал пожилой смуглый матрос и подвинул ей стакан с водкой. – Выпей, милая, и согрейся.
Испытывая зябкую пустоту внутри себя, она бы не отказалась от горячего чаю, но – водку?! Да будь хоть вино, она не собиралась пить с незнакомыми мужчинами, вообще ни с кем.
– Спасибо, не хочу, – сухо ответила она; достала из сумочки расческу и расчесала спутанные  на ветру, неприятно холодные волосы. Распушившись, они  почти скрыли её худенькое личико.
– И чего ты ломаешься? – не унимался пожилой матрос. – Трясешься ведь вся. Проводила своего, можешь отдохнуть и расслабиться. Пей – не робей!
Его развязный тон покоробил Лену. Не поднимая головы, она холодно ответила:
– Я никогда не пила и не собираюсь пить водку.
– Извиняй, шампанского у нас нет, но это дело поправимо. А пока – чем богаты, тем и рады, – надоедливый матрос широко улыбнулся, показывая свои крупные и ржавые от табака зубы. – Да и водки всего-то на треть стакана, чисто для сугреву. Ну, так как?
– Никак!
– Зря отказываешься! – с нажимом сказал матрос и обратился к товарищу. – Рука стакан держать устала. Давай, Рыжий, вздрогнем.
 Выпив, матросы принялись закусывать. Прикрыв глаза, Лена опять вспоминала прощание с Димой и его, оборванную ветром, последнюю фразу. Так что же она означала: обещание встречи или вечной разлуки?
- А выпить бы надо, слышь? – ворвался в её размышления мерзкий голос. – Выпьешь – согреешься, по бухте покатаемся, повеселимся,  и тоску твою как рукой снимет!
До этого момента она воспринимала экипаж катера в общих чертах: так, двое мужчин в грязной промасленной одежде. Большая вода, ветра, мазут, смола – «атрибуты» их работы. Их обязанность, в данный момент, доставить её в порт в целости и сохранности. Лена мечтала очутиться дома,  в теплой постели, чтоб припомнить этот сумбурный день и, возможно, разгадать ребус - фразу любимого, от которой зависело её будущее. А тут вдруг незнакомый мужик бесцеремонно, нагло навязывает ей свою компанию! Лена с неприязнью посмотрела на него.
 Смуглый, жилистый, с прядями тусклой седины в черной лохматой шевелюре, он по возрасту годился ей в отцы. Челюсти его еще перемалывали закуску; острый кадык двигался над воротом темной рубашки, поверх которой была надета ватная фуфайка. Встретив откровенно-изучающий взгляд жилистого, Лена вздрогнула и растерянно посмотрела на другого, действительно, рыжего матроса. Он с интересом слушал диалог приятеля с пассажиркой и украдкой разглядывал её. Сейчас его глаза были томно полузакрыты, а пухлые пальцы с въевшимся в ногти мазутом беспокойно вертели стакан – и в этом беспокойстве рук читалось напряженное ожидание чего-то. Лена ужаснулась: она - один на один с двумя полупьяными мужиками в глухом кубрике суденышка посреди моря! Хотя пить на работе – дело для них, наверно, привычное. А чтоб не заблуждались на её счет,  она решила поставить их на место. 

 – Я здесь только потому, –  с достоинством вскинув голову, обратилась она к матросам, – что провожала в рейс своего жениха, а сейчас хочу поскорей добраться домой.
 – Все вы, бабы, одинаковы! – сразу и зло отозвался жилистый. – Толкуете про любовь, женихов, изображаете из себя невинность, а сами давно уже топтаны!
  Его впалые щеки и нос раскраснелись от алкоголя и тепла. Сбросив с себя
ватник, он нарочито медленно  расстегивал ворот рубашки и вприщур – из-за
дыма зажатой в зубах папиросы – насмешливо смотрел на пассажирку.
  – Так что не строй из себя девочку! – добавил он, бросая окурок в жестяную банку.
  Лена растерянно молчала. Щеки её горели, словно ей надавали оплеух. Её намеренно унижали, сравнивали с доступной женщиной, а что ожидать дальше?! От гнева и страха мысли её путались, ускользали:
«Ну и гад!.. Почему он мне хамит?! .. Это же государственный катер..И я  не в гостях у него.. Может, жена ему изменила, вот и бесится…  А я здесь по делу…  И он не такой пьяный, чтобы не соображать. Я просто пассажирка, а он… он заводит себя, что ли?...Зачем, зачем?» ...

...Рыжий быстро, воровато взглянул на Лену.
   «Девочка нервничает. Ишь как разобиделась, даже губешки задрожали. А Васек истинно правду говорит», – подумал он, вспоминая недавний, весьма приятный случай
...
  Также проводив своего рыбака, одна молодуха грелась у них в каюте и сккромничала. Отказавшись выпить раз, другой, она потом выпила и раз, и другой... В общем, он и Васёк неплохо провели время. Рыжий еще спал, когда шлюха ушла, оставив в его памяти мясистые ляжки, круглое яркое лицо и крепкий запах духов.
 У этой же девчонки лицо с кулачок, глаза красны и опухши, а нежные полные губы скорбно поджаты. Но её фигурка, обтянутая тонким свитером и узкой юбкой, – славная! И волосы хороши: густые, пышные, от каждого движения колышутся, серебрятся и наверняка приятно, тонко пахнут. Вот бы зарыться бы в них носом!…   
  Ухмыльнувшись, Рыжий покосился на сидение, где, касаясь его грязных брюк, лежал потрепанный томик С. Есенина. Он продекламировал про себя: «Твоих волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость…». Почти про эту девчонку писано…
 А Васёк чересчур груб, прет напролом –  так и нарваться можно. Да он уже и нарвался какой-то месяц назад. Загребать бы ему сейчас «штуки» на сельдевой путине, если бы по-пьяни не устроил драку на рыболовном траулере, причём во время рейса…
  С другой стороны – парень он заводной, с ним не заплесневеешь от скуки. Только в бабах ни хрена не разбирается. А они всякие попадаются.
  Есть шмары, готовые для любого и каждого ноги раздвинуть. А другим – сначала подавай прелюдию, комплименты там обхожденьице. А есть принципиальные, чистюли. Если такая вбила себе в башку байки про любовь, верность и прочую хрень, то её ничем не прошибёшь. И девчонка эта, судя по-всему, из чистюль. Как она цеплялась за своего хахаля, ревела белугой, будто проводила его не на рыбалку, а на войну!                И взять её можно одним способом – хорошенько напоить, но в том и закавыка, что выпить, как и ожидалось, она отказывается.  А тут ещё и Васёк буром попёр: пей – и всё! Не пугать нужно юную особу, а располагать...

...Лена не сдержала-таки возмущенного возгласа в адрес жилистого, но от страха голос её прозвучал жалобно:
– За что вы меня оскорбляете?
 Обидчик ответить не успел.  С укором покачивая головой, Рыжий, наконец, подал голос, дабы «расположить юную особу»:
 –В самом деле, Васёк, зачем девушку обижаешь? Нехорошо! Надо быть обходительней. Она – наша гостья, - он повернулся к Лене и, кокетливо вращая глазами и блудливо улыбаясь, продолжал:  – Вы уж простите Василия. Парень он хоть и горячий, но неплохой. И не побрезгуйте нашей компанией, поддержите. Выпейте – и вам сразу полегчает, и нам будет приятно.

 – А чё я такого сказал? – удивился Васёк.– Это жизнь и надо ею пользоваться. Все мы грешны, а не грешили бы – не жили бы. Прости, красавица, если что не так, и давай выпьем «мировую», – он опять налил «Столичной»  в пустой стакан и протянул Лене.
  –  Я, правда, не пью водку, – севшим голосом произнесла она.
  – А чё так? – усмехнулся Васёк, также держа стакан на вытянутой руке. – Вроде выросла из пелёнок.
Лене хотелось презрительно промолчать, но она боялась молчанием разозлить мужика, и выдавила из себя:
   – Ну, она…противная.
   – Водка, что ль? Откуда тебе знать, если ты её не пила? Попробуй сначала, а потом говори. А ощущения тебе понравятся. Это я гарантирую. Ну?
   Её охватил нервный озноб. Ей казалось, что в рыжем матросе есть искорка доброты, жалости, – и ошиблась. Он проявлял лишь осторожность, своего рода благоразумие.
 «Хотят меня напоить, чтобы проще было, – с ужасом подумала она. – Господи, помоги! Дай только выбраться наверх, а там я прыгну в воду!»
 
  Перед её мысленным взором высоко поднялась и плавно пошла вниз сине-зеленая волна. Только бы добраться до этой спасительной волны!
Осторожно отведя протянутый стакан, она бездумно затараторила нечто глуповато-восторженное:
– Мужчины, поймите же, я люблю своего парня, и он меня тоже! Он очень скромный и благородный. Потому что воспитан в интеллигентной семье. А сейчас пошел в море, чтоб заработать нам на свадьбу. Его родители уважают меня, – почему-то вспомнив пожилую женщину, передавшую с Димой письмо для мужа, она добавила:– А мама его ждет меня сейчас на берегу. Что она подумает, если от меня будет нести водкой?! А если об этом узнает еще и Дима. Я не хочу обижать его. Рыбакам в море и так не сладко. Вы ж сами это знаете…
  «Что я несу?! – внезапно подумала она и замолчала. – Унижаюсь перед этими сволочами. У, противно! Ненавижу их! А говорить надо, но что, что?!»
 В кубрике повисла тишина. Пыталась сохранять внешнее спокойствие, Лена напряженно следила за матросами. Васёк ухмыльнулся и с презрением бросил:
– Брось трепаться! У причала кроме тебя с хахалем никого не было. Никакой мамы. Ну, одна баба принесла записку для своего мужика – и сразу ушла. Так-то вот, милка моя,  - он повернулся к напарнику, сказал деловито: – Сгоняй наверх, глянь, как там.
– Я тоже пойду. Мне уже не холодно, – поднимаясь с места, быстро вставила Лена.
– Сядь и сиди! Рано ещё. Скажем, когда выходить, – властно осадил Васёк, протягивая к ней волосатую темную руку.
  С омерзением отшатнувшись, она поспешно села. Рыжий, однако, тоже не тронулся с места. Откинувшись на спинку дивана, он наслаждался недвусмысленной игрой в кошки-мышки, которую вел его товарищ с юной пассажиркой. А она всё упрямится и смотрит затравленно… А если она целка? И "потом" настучит своему скромняге-жениху? И тогда, если… то черт его знает, как это аукнется… Хотя «Рассвет» ушел в море надолго. За это время воды утечет немало. Да и ничего «такого» пока не случилось. Тем паче, Рыжий томился предвкушением сладостного вечера. Главное, девку уговорить выпить первый стакан, и всё пойдет как по маслу. В рундуке лежит непочатая бутылка. Можно еще сбегать за спиртным и закусками в буфет Морвокзала … Рыжий с досадой вздохнул: надо подняться на палубу – и решил задержаться еще на минутку...
 Проехав задом по сидению, Васёк вплотную придвинулся к Лене, положил руку ей на плечо. Оцепенев от неожиданности, она близко увидела сверкающие глаза матроса, глубокие складки по углам рта, дряблую шею, почувствовала вонь перегара и табака… Мерзкая игра закончилась, и начиналось самое страшное. Лена в ужасе отшатнулась от Васька. Он по-хозяйски притянул её к себе, сказал строго:
–Не трепыхайся, не съем я тебя! – шумно сглотнул и не без нежности в голосе добавил: – Цыпочка упрямая!.. Ну, не дури, не дури…
Девушка отчаянно вырывалась, и его пальцы, как когти, вонзились ей в плечи.
–Не смей меня лапать! – всей пятерней ткнув в лицо матроса, крикнула она и бросилась к другому краю диванчика, где сидел его сотоварищ.
 –Ну, б…., щас я тебя так трону! Да я тебя наизнанку выверну – надолго запомнишь! – вскакивая, заорал взбешенный Васёк.

 Но Рыжий, растеряв свое философское спокойствие, уже суетился рядом, уговаривал:
–Только без рук! Не дай бог покалечишь девку! Ты что, мать твою…! Надо
по-хорошему, полюбовно. Нам неприятности ни к чему.
– Не дрейфь, всё будет полюбовно, – мрачно пообещал Васёк, схватил стакан и поднёс к бледному, перекошенному лицу девушки.
– Я от своего не отступлю. Пей, сука, по-хорошему, не то сам напою!
 За считанные секунды Лена мысленно побывала у ног своего мучителя, прося пощады ради всего святого, что у него есть, – и, найдя это бесполезным( задымленные глаза  матроса не допускали сочувствия), – приготовилась вцепиться зубами и ногтями в ненавистное лицо, и пришла в отчаяние, представив, чем закончится её яростное сопротивление. И помощи ждать неоткуда! Как безнадежно далеко от неё Дима! В рубке, управляя катером, сидит капитан, которого она даже не видела. До него тоже не докричаться.
  Вспомнив отрывок бабушкиной молитвы, она истово произнесла про себя: «Святый Боже, правый Боже, спаси меня!».
  Катер резко тряхнуло. Упала со стола и покатилась со звоном пустая бутылка. Лену бросило назад, на диванчик. Пытаясь устоять на ногах, Васёк
быстро замахал руками, не выпуская стакана. Содержимое его плеснуло в глаза Рыжему. Тот с руганью прижал к лицу какую-то ветошь.
–Кому я говорил, падла: поднимись и глянь?! – зло крикнул Васёк ему, и оба матроса кинулись по трапу наверх. На миг красная морда Васька обернулась к Лене:
– Не дури, смотри, мы щас вернемся!
 Громыхнула тяжелая крышка люка. Лена вскрикнула: эти животные её закрыли, заперли! Но в следующую минуту, к великой своей радости, она уже приподнимала крышку.  Возбужденная ругань матросов слышалась в стороне. Очевидно, катер столкнулся с чем-то  или сел на мель… Что бы с ним ни произошло, это открывало путь к свободе. Надо только шагнуть за борт – и ни одна сволочь в мире к ней не дотянется! Только вот жуткий холод воды скуёт тело, и она камнем пойдет на дно. А жить так хочется!
 «Дима, Димочка, услышь меня! -  страстным шепотом позвала она. - И ты, бедная моя мама, услышь: я очень люблю вас! Если я не вернусь …».
Да что ж это она?! Катер давно уже на пути в порт. Можно и добраться до берега …
Откинув крышку, Лена в два-три шага пересекла узкую палубу, взлетела над поручнями, раскинув руки, чтоб не провалиться в воду слишком глубоко…Она не успела даже удивиться, что катер стоит…у берега, и неловко, боком  рухнула на землю. На землю!!! Коротко, хрипло рассмеявшись, она вскочила и от острой боли в бедре опять упала. И пришла в ужас: сейчас её, как подбитую птицу, схватят и поволокут к себе те двое! Скуля от боли, она вновь поднялась и, хромая, побежала к вокзалу… Ей было страшно даже оглянуться, она чутко вслушивалась в малейший звук за спиной, но с каждым шагом шансы на спасение росли – и сквозь слезы она опять коротко и сдавленно рассмеялась.
–Ах, сука! Сбежала! – донеслось сзади. – Дура! Шлюха! Зато твой хахаль, слышь ты, время зря терять не будет!
 Лена дико вскрикнула – и сразу опомнилась: мерзкие голоса «были» гораздо дальше, чем здание вокзала и снующие возле него люди! Она мрачно,  усмехнулась: «А те- подонки!» Страх отступал. Боль в ноге ослабла.
Поравнявшись с вокзалом, Лена с неприязнью покосилась на автобус, принимавший пассажиров. Его тесный салон чем-то был  схож с проклятым кубриком,  и она быстро прошла мимо. Когда она ступила на проспект, в синих сумерках разом зажглись фонари…
«Уже вечер! Волны сейчас, наверно, черные-черные и очень холодные!» - тоскливо подумала Лена и спохватилась.  – Да я этого никогда не узнаю – никогда, слава Богу! »
Остановившись посреди тротуара, она запрокинула голову и свободно, громко рассмеялась. Её опасливо обошла полная дама в светлой ветровке, и, оглянувшись, буркнула себе под нос: «Напилась, шалава!»
А Лена переживала счастливые мгновения.  Она готовилась принять смерть – и чудом избежала её. И жизнь теперь казалась необыкновенно прекрасной,  а случай на катере - нереальным, как кошмарный сон или иллюстрация, где художник изобразил мрачную грязную каюту, двух похотливых мужиков и беспомощную, перепуганную девчонку …