Леденец

Паша Пиндюрин выглянул в окошко. То есть на градусник, висящий за стеклом. Ни себе фига! Минус тридцать пять, как говорится, в тени. Да и какое солнце посреди ночи. Мало того, что фамилия подкачала, так ещё и в природе такое творится.

Пашина супруга, Мария Малькова, крепко спала, несмотря на угрызения совести. Это Пиндюрин так думал, что его жену должна мучить совесть. За то, что не разрешает ему после трудового дня накатить сто пятьдесят с кепочкой. Не захотела, понимаешь ли, брать Пашину трудовую фамилию, так ещё и… Ну, вы поняли. Ввела свои жёсткие правила в Пашин расслабленный распорядок. Поэтому и приходится парню накатывать сто пятьдесят в сложных климатических условиях. И без кепочки. Потому что это выражение в устах Пиндюрина обозначает высшее блаженство от употребления крепких напитков в домашней обстановке под непосредственную закуску и второй тайм футбольного матча. Ну? Для тех, кто понимает. А какое блаженство для Паши выходить в ночь якобы до ветру, а на самом деле пить свои законные сто пятьдесят во время коротких перебежек на морозе от дома до туалета?

Недопитая со вчерашнего вечера бутылка палёной водки ожидала гражданина Пиндюрина в сугробе. Паша твердил как молитву: «Три шага от крыльца, слева по ходу».

Он оделся и осторожно вышел во двор. Жуткий холод. Луна хорошо освещала пространство. В потайном месте он сунул руку в сугроб и выдернул бутылку. О, ужас! Паша сжимал только горлышко поллитровки. Жидкость замёрзла и, расширившись, разорвала стекло.

Парень двумя руками разгрёб снег и обнаружил водку, напоминавшую сосульку в форме бутылки. Он сунул её в карман и в два прыжка доскакал до туалета. Накинув крючок, Пиндюрин достал сосульку. Времени было мало. Мария в любой момент могла проснуться, обнаружить отсутствие супруга и поднять шум.

Паша осторожно лизнул сосульку. Вспомнилось детство. Пиндюрин попытался откусить кусочек, но тщетно. Лёд был крепок, а зубы тут же свело вместе со всей челюстью. Он выглянул из туалета и осторожно прокрался в сарай. Там топором он аккуратно наколол водку на мелкие льдинки. Теперь дело пошло быстрее. Пока одна таяла во рту, другую Паша отогревал в ладонях. Нежно и заботливо. Ждать, пока лёд растает полностью, было некогда. Приходилось глотать мелкие детали. В сарае было ничуть не теплее, чем на улице. Пиндюрина трясло, как старенький холодильник. Но бабушка учила Пашу в детстве: «Пока не доешь, из-за стола не выходи!». А бабушкины заветы надо выполнять.

Дверь в сарай открылась и вошла Мария. Взгляд её был холоден. Ещё бы. На таком-то морозе!

– Ты что это здесь делаешь? – поинтересовалась супруга.

Пиндюрин в силу объективных причин ничего не ответил. Во-первых, его сильно колотило. Во-вторых, во рту у него была последняя часть сосульки. Увидев открывающуюся дверь, Паша сунул за щеку оставшийся кусок водки. Он был слишком велик, чтобы проглотить его целиком.

– Господи, синий весь! – воскликнула жена и прислушалась. В ночной тишине что-то явно звенело. И звук этот раздавался где-то совсем рядом. А точнее, из  пиндюринского рта.

– Открой, – велела Мария.

Паша отрицательно потряс головой. Он, если бы даже хотел, не мог бы сейчас раздвинуть челюсти.

Тогда жена волевым усилием разжала ему зубы. Оттуда, как из автомата с бутылочками кока-колы, выкатилась льдинка.

Мария подставила руки и поймала её.

– Что это, Паша? – спросила супруга.

– Карамелька, – с трудом ворочая непослушной челюстью, ответил Пиндюрин. – Сладенького захотелось.

– А чего тайком, на морозе? – поинтересовалась Мария.

– Последняя была, делиться не хотел, – буркнул Пиндюрин, отобрал  у жены сосульку  и быстренько сунул её обратно в рот.

 2011 г.