В городе плова

  В Карши пришла  весна. Она была видна  по всему:   по игривому солнышку,  слепившему глаза  и тут же  прятавшемуся  в быстрых  облаках,    по нежным вуалям  цветущих деревьев  в центральном парке, по встречным улыбкам восточных  красавиц на просохших аллеях,  по веселым голосам детей и птиц  у школ и детсадов.  Волнующие ароматы  весны на перекрестках   южного города  смешивались  с дымком  и пряным запахом, тянувшимся  от уличных кухонь, где к полудню  без шатров готовился отменный плов.
 
 Бухарский, Ферганский, Шахрисабский, Мурабекский - десятки названий. Шеф-повара  не скупились на  звучные имена для своих детищ,  соревнуясь друг с другом  в умении назвать, подать, украсить, угодить.  В  борьбу  за желудки и обеденные деньги горожан они вовлекали домочадцев.  Шустрые подмастерья у костров, у  чайников, у терок с зеленой редькой и дайконом, не претендовали на прибыль старших - лишь на их славу. А она   летела  по округе быстрее весеннего ветра и собирала в обеденные часы  к любимым точкам общепита восточных гурманов и просто проголодавшихся людей. 

 Истинные ценители авторской кухни стремились успеть на первый черпачок, вернее, на первую мерную пиалу, на дно которой укладывались кусочки дымившегося бараньего мяса, затем духмяный плов. Сверху все накрывалось тарелкой, переворачивалось с руки на руку и… На белой поверхности из-под пиалы появлялся бухарский купол  светло-оранжевого цвета с  желтыми вкраплениями нухата (бугристого гороха), с   мясной волокнистой крышей.  Рядом выкладывался    тертый сочный дайкон. Рубленая зелень – по требованию, половинка хрустящей лепешки – в  нагрузку. 
  Наспех пристроив  "рваный" к общей  кассе (бумажный рубль к пачке денег под резинкой, в руках хозяина), счастливец с полной чашей уже не отрывал глаз от  вожделенного обеда и почти на  ощупь брел к свободным столикам,  под весеннее небо.

 Горожане гордились обеденной традицией и  уважительно звали мастеров плова исключительно по именам.   Приезжие сначала харчевались под открытым небом больше из любопытства и  ориентировались, конечно, по названию улиц.  Впрочем, после двух-трех обедов у приглянувшегося казана имя шеф-повара откладывалось в подкорке само собой, как и название плова.

- Господа! На обед сегодня предлагаю попробовать Бухарский,  у Шерзода на Навои.  Мясо нежнейшее,  кладет – не скупится, и плов – рисенка к рисенке, - предложил Клещенок, войдя в комнату к Кузьмичу и Морозу, Авдеев остался стоять в дверях.
- Были мы на Навои.  Улугбек на Тимура не хуже готовит. Его Шахрисабский - без изюма, а тертого редиса  бери, сколько хочешь, - все за рубль, - пробурчал Кузьмич с кровати.
- Опять же, чай у Улугбека вкуснее, а десять копеек – не  деньги, - поддержал соседа старший прапорщик Белоруссии, явно намекая, что у зрелых мужиков  свои планы на выходной.

 Неделя прошла с Володиного дня рождения, а старики в экипаже продолжали дуться на юбиляра. Считай, той же ночью к  двум часам   весь автобус собрался, как обычно для выезда на аэродром,  а правака комэски – не было. Пришлось посылать сначала Мороза, затем Кузьмича.  К  тому же выяснилось, что сосед  Клещенка  по комнате,  дед Добрый (скорее Добрейший), был вынужден кантоваться в чужом номере на птичьих правах.  С тех пор  командир и штурман, а заодно Мороз с Кузьмичом  были с праваком подчеркнуто холодны и строги, бортрадист  и бортинженер держали нейтралитет, а Авдеев, как пассивный виновник произошедшего  сочувствовал  Володе, как мог. "Скоро  уляжется", - надеялся он.

 Клещенок ситуацию  понимал, но совладать с собой не мог. После каждого вылета, по возвращению на базу он метался по самолету сам не свой и  ждал, когда комэска Николаич по традиции первым из экипажа ступит  на землю, чтобы  сразу же отпроситься у него и, без обеда с коллективом (!) умчать на такси к  своей залетке.

                ***

 Подставив головы весеннему солнцу,  прикрыв спины зимними  летными куртками, два товарища Клещенок  с  Авдеевым пересекли наискосок центральный парк,  соседнюю улицу, прошли  квартал и пристроились на  Алишера Навои в хвост очереди,   которая  стала особенно расти после полудня.

 У  стола раздачи группа случайных единомышленников жадно  глотала  слюнки, буравя взглядом могучий чугунный казан.
 Шеф гордо поднял  занавес, алюминиевую крышку,  и  взору голодных зрителей предстала дымящаяся гора благородного коричневого риса с распустившимися на ее вершине эдельвейсами –  головками  чеснока.

 Хозяин черпаком, как малой саперной лопаткой, живо срыл ближний скат, обнажив в верхнем разрезе рисовой сопки вкрапления нухата, изюма, барбариса,  чего-то еще.   Наконец, он добрался до ядра и, демонстрирую перед собравшимся народом качество ингредиентов, выгреб  на всеобщее обозрение парившую баранину с желтой морковкой, луком и айвой – все,  на чем настаивался его зирвак.

 Содержимое тарелок молодых приятелей  улетучилось мгновенно. Возникло желание снова встать в очередь за второй порцией, но народу с округи набежало  столько,  что ребята решили ограничиться зеленым чаем.

- Володя, что это Кузьмич к тебе так переменился?  Может, обижается, что ты не остаешься с экипажем на обед? Его епархия, он старается, каждый день греет в печке пайки, а ты вроде как игнорируешь его.
- Все гораздо серьезнее, Витя. Два года я гулял с его племянницей Натахой, все не мог решиться – оставить ее, или жениться. А тут эта командировка,  такая борьба в полку развернулась, мол, хорошие деньги, баксы по линии  ООН.  А у меня, ты понимаешь, в сердце пусто было, не только к Натахе, вообще ко всем дамам, будто наказание, за то что я гулял с ней без любви. А все вокруг, как на зло, на совесть давили: давай-давай, смотри, упустишь, отличная девчонка!  Чего кочевряжишься? - и дома и в полку. Последней каплей стал Николаич. Он  мне сам сказал, что  не смог тогда меня, неженатого, у замполита отстоять. И я хорош, боялся рисковать, боялся, что уйду из экипажа  комэски – карьеру поломаю.  В общем, только мне намекнули, что командировка для женатых, я сразу – лапки к верху и в декабре на роспись…  А  с Кузьмичом есть  за одним столом мне тяжко, он на меня такими глазами смотрит, будто я ему изменил,  кусок в горло не лезет.  Да и с Женей у нас после полетов  – полчаса в обед, а дальше бежим в больницу к ее сестре, потом ей – в  Алтын Хуросчу, мне – в гостиницу… Ты, может, слышал, говорят,   все местных газеты писали, как в гололед погибла целая семья в аварии  на аэродромной трассе.  Галина одна в машине выжила  с переломанными ногами.
- Это была Женена сестра?! – чуть не поперхнулся Авдеев чаем, - конечно, помню! Они врезались в нашу Кубань в обед под Старый новый год. Сначала говорили, что в  жигулях все погибли. Мы долго пытались выяснить, что с нашим водителем, срочником.  Его в Ташкент отправили, вроде, и все, с концами.  Да-а!  Случай!
- А во мне теперь что-то проснулось – так легко на сердце, - продолжал о своем Володя, -   Могу я любить, понимаешь?!

 Со счастливым выражением на широком детском лице он отвалился к спинке складного стула и чуть не опрокинулся назад.

– Витя, пойдем завтра со мной к Жене, не к кому мне больше обратиться с такой просьбой. Она там что-то задумала, мне одному – неловко перед ее родней. А ты, вроде, как свидетель, что я с чистыми намерениями.

 Продолжение: http://www.proza.ru/2017/03/28/1611
 Начало:      http://www.proza.ru/2017/02/08/681