Пролог

Однажды шторм закончится, и ты не вспомнишь, как его пережил. Ты даже не будешь уверен в том, закончился ли он на самом деле. Но одна вещь бесспорна: когда ты выйдешь из шторма, ты никогда снова не станешь тем человеком, который вошёл в него. Потому что в этом и был весь его смысл.

Х. Мураками.


Она была Свободной. Была, до тех пор, пока за ней не пришли. Уколы, инъекции, белые больничные халаты, подростки с измученными лицами — все смешалось. С того момента, как в ее комнату ворвались люди в пурпурных одеждах и что-то вкололи, она мало помнит. Только жгучую, пробирающую до самых костей, боль. Боль, не сравнимую ни с чем.


— Имя, возраст, Умение, — темнокожая женщина лет тридцати, с такими же темными, почти черными глазами, невысокая и худощавая, вошла в больничную палату, громко захлопнув за собой дверь. Кажется, ее зовут Мэгги. Слышала, как врачи (или не врачи) в белом называли ее так в первый день моего пребывания здесь.

      В первый… а какой тогда сейчас? Сколько я уже здесь нахожусь? Неделю? Да и где «здесь»? Что это за место? Похоже на психиатрическую больницу, но я ведь не сошла с ума. По крайней мере, я на это сильно надеюсь.

      «Мэгги» приходит каждый день утром и вечером, обычно в сопровождении двух девушек, наверное, медсестер. Обычно они делают три укола через катетер и ставят капельницу, в то время, как Мэгги задает одни и те же вопросы. Они хотят быть уверены в том, что препараты, которыми их пичкают каждый день, не вызывают у нас амнезии.

— Магдалена, — на выдохе произносит она. — Шестнадцать лет. Умение… — перед глазами снова лица испуганных детей. Я здесь не одна.. Дети. Совсем маленькие и подростки примерно моего возраста, может, чуть старше. Я здесь не одна...

Способность.


      Это то, из-за чего мы все здесь. Нам сказали, что мы Особенные. Нам внушили, что мы для этого мира последний шанс на спасение. Но я не верю. Мне хочется знать истинную причину.

      В первый же день, когда я очнулась в этой палате, нас всех собрали в каком-то большом зале. Это был первый и последний раз, когда я покинула свою палату. Там были сотни детей разных возрастов, из разных зон промышленности, но нас всех что-то объединяло. И это «что-то» стало причиной издевательств над нами.

Мистер Рикс. Так нам представился коротко подстриженный мужчина в камуфляжной одежде и высоких грубых ботинках. Ему было, наверное, чуть меньше сорока, и хотя выглядел он довольно молодо, возраст выдавали еле заметные тёмные круги под глазами и невероятная усталость во взгляде. Он призвал нас не бояться, сказал, что все опыты, которые над нами проведут — лишь вынужденная мера. Нам пообещали огромные дома в зоне Свободных, несметные богатства и вечные праздники после всего этого. После того, как мы выполним долг перед этим миром.

Честно говоря, мы стали просто игрушками в руках правительства. Нам стерли наши фамилии, воспоминания о бывших семьях, друзьях, о местах, где мы когда-либо бывали. Нам оставили только имя и цифры. Как нам сказали: «фамилия — это лишнее клеймо, а их здесь и так слишком много».

Потом всех отвели обратно по палатам и сказали дожидаться прихода врачей. Их в тот день я так и не дождалась. Они пришли на следующее утро, очень рано. Снова вкололи мне что-то, от чего я потеряла сознание. Мне сказали, что так надо. И тогда я поверила.

Около недели (честно говоря, я сбилась при счете дней) надо мной проводили какие-то эксперименты, пытались выявить мою «способность». Они спрашивали, не замечала ли я за собой что-то странное, чего раньше со мной не случалось.
И я заметила вчера. Когда «Мэгги» в очередной раз посетила меня в компании делегации из других людей в белых халатах и мистера Рикса, я увидела. Увидела смерть одного из «врачей». Доктора Рэнсома Паркера. Все, вплоть до самых мельчайших деталей и даты. Он должен был умереть через три дня от пули, которую всадят ему в голову, — мне кажется, я вижу смерть.

— В каком смысле? — бровь «Мэгги» выгнулась, на лице у нее читалось явное удивление.

— Нет, подождите, не старуху с косой в чёрном, — я пыталась подобрать слова, но именно сейчас они выскользнули у меня из головы. Я тяжело вздохнула и, потирая виски, произнесла: — Я вижу, как человек умрет.

Женщина, удовлетворившись таким ответом, кивнула, что-то быстро записала в блокноте, с которым она совершает обход по всем палатам, и поспешила покинуть помещение, но я еле слышно окликнула ее:

— Простите, миссис…

— Мэгги Уолш. Можешь называть меня миссис Уолш, Четырнадцатая, — впервые за все пребывание в этом странном месте я увидела улыбку на лице женщины, но в этой улыбке я не заметила ни теплоты, ни искренности. — Ты что-то хотела спросить?

— Что это за странное место? Психбольница? Но я же вроде не спятившая. Что с нами сделают после изучения? И почему вы назвали меня «Четырнадцатой»? — я виновато опустила взгляд в пол, боясь, что миссис Уолш оскорбится таким количеством вопросов и не пожелает отвечать.

Но она ответила.

— Это больница, арендованная под штаб секретной организации, которая ведет изучение особенных детей. Таких, как ты. С какой целью вас используют после? Все зависит от выявленных способностей. Если они окажутся недостаточно, хм, скажем «подходящими» — вас просто отправят по домам, выплатив моральную компенсацию. А если же вы будете стоящими образцами — вас поместят в специальные квартиры и будут готовить к одной афере. Об этом тебе расскажут чуть позже, — улыбка не сползла с ее лица, а стала только шире. — Почему Четырнадцатая? Тоже скоро узнаешь. Но не сейчас, не время. Но если тебе не нравится, я могу называть тебя просто по имени, Магдалена, — миссис Уолш потрепала меня по голове и вышла, снова оставив меня в полном одиночестве.

Я не поверила только одному — что нас отвезут по домам, если мы окажемся «бесполезными». Я каждую ночь слышу крики детей сквозь вентиляционный люк, как бы ни пыталась закрыть уши подушкой. Я слышу. Вижу, как их уносят на носилках, прикрытых белой тканью. Эти дети умирают из прихоти правительства. Просто потому, что так надо.

А оставшиеся в ходе экспериментов дети… Я не знаю, что с ними будет. Но заведомо знаю одно — если я окажусь в их числе, меня будут ненавидеть. И, возможно, так же будут ненавидеть других Свободных, если они там будут. Потому что Свободных не любят лишь за то, что они с детства жили в роскоши и ни в чем не нуждались. О них судят предвзято плохо. Не любят только лишь за то, где они родились.

Впрочем, к этому я уже привыкла.