Горохов Андрей Юрьевич Рассказ без названия

 Сознание возвращалось неохотно, прерывистыми рывками, пробивалось, как крот, сквозь затвердевшую земляную корку. В голове посверкали молнии, погремел раскатистый гром, и после ярких вспышек зарниц глазам предстало мрачноватое 1 подвальное помещение, освещенное дистрофичным светом засиженной мухами лампочки.
 С головой однозначно было что-то не в порядке; Роман попытался откинуть ее назад и, соприкоснувшись затылком со стеной, ощутил резкую боль от уепевшей вполне оформиться гематомы. Его правая рука оказалась прикованной к отопительной трубе, уходившей верх от ржавой батареи. Никаких признаков тепла в трубе не наблюдалось, но холода Злат тоже пока не чувствовал.
 Ёоздух в помещении был густым и тягучим, его размеренное колыхание напоминало медленное движение воды на изгибе заросшей лесной речки, на песчаном дне которой начинали просматриваться такие знакомые, милые глазу предметы: папиросные бычки, размазанный по полу презерватив и одинокий, давно использованный одноразовый шприц. И была, была в этом какая-то своя извращенная, болезненная, помоечная красота!
 Злат затряс головой: что за героиновый пейзаж, бред горячечный, тарковщина? Покойный Вадик Ухтомский рассказывал ему когда-то, как в свое время, будучи еще начинающим бандитом, прошел через испытание таким вот казематом, после чего ему на многое открылись глаза. Авторитет Вован Масленый попросил его о небольшой услуге: помочь загрузить в джипарь кое-какой товар, хранившийся в подвале его гаража. Гараж, в свою очередь, располагался в одном из самых диких, страшных районов Москвы, на Задворках Марьиной Рощи, в Огородном проезде. Когда Вадйк спустился в погреб, чтобы подавать бугру ящики, Вован неожиданно захлопнул люк со словами:
 - Посиди здесь немного, я сейчас вернусь.
 И тут Вадик, оглядевшись, понял, что за сюрприз ему приготовлен. Помещеньице площадью в три квадрата озаряла мощная лампа ватт в пятнадцать, с деревянного столба свисали тяжелые цепи, на корявых стеллажах лежал нехитрый инструмент: плоскогубцы, молоток; сапожное шило, паяльная лампа. Пол был посыпан песочком, и функциональное ‘ предназначение такого, покрытия не вызывало ни малейших сомнений.
 Все это было, -в общем, обычно и не могло вызвать особого волнерия, но почему-то весь убогий интерьер порождал всепроникающий животный страх, от которого уже через минуту ‘ возникало непреодолимое желание кататься по полу, грызть зубами железные ступёни лестницы и говорить, говорить, говорить, закладывая себя, всю свою родню, друзей и соседей по подъезду. Спустя минут десять Масленый открыл люк и выпустил страдальца, который уже почувствовал, что у него начали быстро седеть волосы.
 - Все понял? - спросил Вован. и получив в ответ безмолвный кивок, похлопал его по плечу.
 - Иди, работай.
 Нечто подобное сейчас испытал и Роман, но в руках себя он покамест держал и панике не поддавался. Взгляд его начал медленно перемещаться на бетонные нештукатуреные стены, испещренные древними надписями, которые оставили здесь обитатели подземелья или, могло статься, такие же, как он сам, несчастные узники. Первое изречение он прочитал несколько раз, стремясь проникнуть в его глубинный Эзотерический смысл, который, по всему чувствовалось, автор долго вынашивал в себе, взращивал, лелеял и выплеснул, в конце концов, в прямых, заостренных линиях букв, выбитых на стене печальными ударами тяжелого зубила: «Путин - жид. Бей жидов!». Нет, не оскудела еще на свежую, гордую мысль земля русская, не перевелись еще в ней философы-самородки, выдавить из которых их невесть откуда взявшиеся убеждения нельзя ни демократической пропагандой, ни расстрельным страхом, ни гусеницами танка Т-80!
 Взгляд Романа скользнул правее, к следующему заклинанию, направленному против другой ипостаси бесовской силы, совсем уж либеральных демократов, кишащих отвратительными червями на Гноящемся, израненном теле державы: «Жирик - ацтой!». Стальным усилием воли, спазматическим напряжением извилин Злат догадался все-таки, что видит перед собой не изощренное, заковыристое монгольско-хакасское ругательство, а новорусское написание новорусского же слова «отстой».
 Последний лозунг Романа потряс. Уверенными, четкими движениями зубила на стене были запечатлены выстраданные, извлеченные из потаенных уголков сердца слова: «Зюганов - супер!». В его собственном недоразвитом восприятии словечко «супер» всегда почему-то ассоциировалось со здоровенными безмозглыми тварями вроде Шварда или Стивена Сигала, которые со строгими, но суровыми лицами вторых секретарей райкома комсомола легко сворачивали челюсти плохим мальчикам, ломали им ручки и ножки, а самых отпетых хулиганов расстреливали из помповых ружей, пули от которых оставляли в телах негодяев симпатичные дырочки размером с кулак. Злат попытался представить себе в этой роли рассудительного, бородавчатого, туповатого Папика Зю, и ему вдруг стало жутко, невыносимо смешно. И Злат действительно засмеялся, но не захихикал тихонечко, а заржал в голос громовым хохотом, которым хохотал когда-то стремящийся заглушить неизбывную тоску хмельной русский купчина при виде медленно сползающего по кабацкой стене огромного куска дерьма с копошащейся в нем, мяукающей кошкой, которые молодецким взмахом были выброшены из лохани услужливым половым.
 В соседней комнате послышалось шевеление, и через мгновение в двери возникли два хмыря, надо полагать, давешние его похитители. Первый, поменьше ростом и Постарше (на вид - лет тридцати с небольшим), со злобными немигающими глазками, быстрыми шагами приблизился к извивающемуся на полу Злату, нагнулся и провел резкий, разящий удар стальным востреньким кулаком в сплетение. Смех сразу прекратился: Романа скрючило, согнуло вдвое, колени прижало к животу - тело Инстинктивно пыталось защитить себя от подобных дальнейших выпадов.
 Пацан присел рядом с ним на корточки, посмотрел в лицо своими колючими глазами и спросил?
 - Смешно тебе стало, козел? Ничего, сейчас совсем весело будет. Разговаривать с тобой начнем. Все нам расскажешь и про всех.
 Сзади подошел второй. Роман рассмотрел его краем глаза: худой, вертлявый, похоже, отмороженный, но главное - рыжий, из гнилой породы чубайсовской, с рождения обреченной мозолить глаза и делать гадости честным людям. Рыжий посмотрел на Злата внимательно и внес предложение по регламенту;
 - Может, сначала телочку оприходуем? А то, скучаючи, совсем там замерзнет.
 - Ты что, трахаться сюда приехал? - резко одернул его старшой. - Неси саквояж,
 живо!
 Рыжий на слова напарника особого внимания не обратил, продолжал стоять, разглядывая пленника, как бы прикидывая, с какой стороны к нему сподручней подступиться. При известии о том, что над Марианной разбойники покуда насилия учинить не успели, Роман немного успокоился. В чьи лапы он попал, было пока непонятно. Волк запросто мог сыграть на опережение, подстраховаться. А мог и Иван Иванович проверочку устроить под художественный свист. Другой вопрос: сам он на это решился или Архангел подсказал? Хуже всего, если объявились заказчики Марченко - вот тогда и вправду несладко придется. Но ничего, дает Бог, вывернемся! И совеем ему спокойно стало, когда через просвет между фигурами лиходеев он увидел, как открылась в конце коридора входная дверь и в комнату неслышно просочились еще двое в шпиёнских пальто, наверняка из другой оперы, поскольку передвигались крадучись, по- тигриному, а в руках держали игрушечные на вид пистолетики, в которых Роман без труда признал самозарядные бесшумные ПСС «Вул», в бандитской среде встречающиеся нечасто.
 - Не делать резких движений! - раздался уверенный, немного скрипучий голос. - Не оборачиваться! Ручки спокойно подняли и на затылочки положили.
 Злат увидел, как рожа старшого перекосилась от счастья, а Рыжий дернулся и издал неприличный звук. Приказ налетчики все же выполнили и застыли во весь рост, а Роман отчетливо услышал отчаянный зубовный скрежет.
 - Теперь влево отошли, к стеночке и встали к ней мордочками, в двух шагах друг от друга. Ножки шире расставили. Шире, я сказал!
 Когда и это пожелание было исполнено, дорогие гости соизволили войти в залу и предоставили Роману любезную возможность более внимательно ознакомиться со своими физиономиями.
 В качестве ведущего выступал тип средних лет и среднего роста, с заметной сединой в волосах, взгляд которого, подобно расшалившемуся маятнику, с широкой амплитудой перескакивал с предмета на предмет. Злату он сразу не понравился: опасный человечек, с придурью. Ведомый смотрелся попроще и помоложе, лет на двадцать восемь тянул; парнишка был безобидный, хотя и маленький, косая сажень в плечах, морда - что называется, кровь с молоком. Рому они, казалось, в упор не замечали, более спешные дела были у агрессоров.
 Седой указал напарнику на Рыжего, и тот, подойдя вплотную к пленному, хорошо отработанным ударом рукоятью шпалера по затылку отправил его на короткий, но заслуженный отдых. Затем по сигналу проделал то же самое со вторым, но здесь бил вполсилы, больше для профилактики. Затем выудил из кармана пару наручников, сковал обеим жертвам руки за спиной и только после этого тщательно их обшмонал. Улов оказался невелик: две дешевеньких волыны с глушителями (один «макар» и один «тотоша»), парочка ножей, удавка, газовый баллончик, мобилы и бумажники и никаких, разумеется, документов. Все это он разложил в уголке, аккуратно, как на выставке боевых трофеев. Седой скучающе зевнул:
 - А не найдется ли у них тут, Серега, водицы испить?
 Молодой сразу же метнулся в соседнюю комнату и через минуту вернулся с литровой пластиковой бутылью.
 - Девушка там лежит, плачет, - доложил он. - Налу жал и ее, видать. Красивая девушка, как из сказки.
 Рома рванулся на своей цепи, как охранный пес, почуявший чужака, но на него, как и прежде, внимания никто не обратил.
 - Девушке потом поможем, - сказал Седой. - Сначала надо с этими разобраться.
 Он открыл бутылку, сделал пару глотков, потом набрал воды в рот, побулькал и прыснул в лицо старшому. Тот сразу открыл глаза - похоже, все время был в сознанке - и попытался резко выпрыгнуть ногами в живот стоявшему прямо перед ним Сереге. Серега, однако ж, тоже оказался малый не промах, легко перескочил через нацеленные в него копытца и смачно приземлился на грудь повстанца. Проведя почти без замаха один удар ногой в челюсть, он отступил в сторону, приподнял партизана левой рукой за куртец, а правой выдал короткую серию прямых в морду: раз, и два, и три!
 - Отставить, прапорщик! - приказал Седой.
 Серега сразу же прекратил избиение, сделал пару шагов к центру залы и отряхнулся. Седой же сгреб валявшийся рядом пустой деревянный ящик, чинно уселся на него и вежливо, душевно поинтересовался у успокоенного, казалось, вражины:
 - Хлопцы, кто вы будете? Кто вас в бой ведет?
 Тот посмотрел на Седого мутными глазами, разлепил разбитые губы и прохрипел:
 - Мы - сыны батрацкие. Мы - за новый мир!
 - Смотри-ка, острит! - Седой радостно обернулся к прапорщику. - Считай, на первый вопрос ответил. Теперь отвечай на второй, сученыш: кто под красным знаменем впереди идет?!
 Пацану было трудно говорить, он сипел, пытаясь, видимо, объяснить Седому, чтобы тот нагнулся, ухо к его рту приставил. Тот быстро врубился, наклонился и сразу получил в харю смачную кровавую харкотину.
 Седой прямо на глазах расстроился, загрустил. Поднялся на ноги, достал из кармана пальто чистейший батистовый платок и тщательно вычистил рожицу. Потом подошел к разложенным на полу трофеям, выбрал «ТТ», проверил, снял с предохранителя, направил трубку глушителя на раскоряченную жертву и спустил курок. Пуля вошла прямехонько в лоб и не доставила пацану особых расстройств: тот лишь разок дернулся и затих навсегда.
 Седой, обращаясь к ошарашенному прапорщику, запричитал:
 - Ай-яй-яй! Как нехорошо-то получилось! Как неловко! И рассказать кому стыдно: целил в яйца, а попал в голову! Вот, что значит - практики маловато. Так ведь можно и вообще стрелять разучиться!
 Серега по-прежнему пребывал в ступоре, и командир резко хлопнул его по плечу.
 - Ладно, не унывай, прапорщик! Давай, второго в чувство приводи. С одним не получилось, может, с другим сладится.
 Прапорщик долго себя упрашивать не заставил, приподнял Рыжего за грудки и начал отвешивать несчастному размашистые оплеухи, от которых любой добропорядочный гражданин не только не пришел бы в сознание, но, скорее всего, остался бы в забытьи на веки вечные. Но, видать, сделан был Рыжий из другого теста, не только сразу в себя пришел, но и Серегу при этом гнусно обматерил. Увидев, что дело сделано, Седой решительно отодвинул прапорщика в сторону.
 - Эй, корешок, глянь-ка сюда, - он указал Рыжему на бездыханное тело его напарника. - Видишь, какая незадача приключилась? Дружок твой хамить начал, выкрутасничать - и вот результат. Поэтому спрашиваю доходчиво: кто вы такие?
 - А пошел ты...- Рыжий, видимо, еще не полностью отошел от наркоза и соображал натужно, с перебоями.
 Уяснив, что слова здесь сейчас не нужны, Седой снова вскинул «тотошу» и стрельнул пацану в нижнюю часть бедра. Настроение Рыжего почему-то сразу же изменилось, он завыл, заметался из стороны в сторону, громко изливая наружу поток своего незамысловатого сознания:
 - Больно! Мудак! Сука рваная! Больно! Мудак! Больно! Больно!!
 - Ну-ка, заткнулся на счет раз! - рявкнул Седой, и пацан осознал, прикрыл хавалку, лишь зубами теперь скрипел от избытка чувств.
 - Ну что ты будешь делать! - в сердцах воскликнул Седой, обращаясь к прапорщику. - Опять промахнулся! Яичко - оно ведь махонькое, кругленькое: как в него так просто попадешь? Эх, оптику бы сюда! Тогда бы и прицелиться можно было по- людски, на ветер поправочку сделать. А так... - он брезгливо взглянул на «ТТ». - С чем работать приходится?
 Он снова обратил внимание на Рыжего.
 - А тебя, звездоквакало, больше предупреждать не буду. В последний раз спрашиваю: вы чьи?
 Рыжий, сделав страшные глаза, прошептал:
 - Никодимовы мы.
 Это сообщение привело Седого в мало понятный со стороны, изумительный восторг.
 - Опочки! Три-па-пумс! Чыкилда! Это когда же он успел? Я слышал, он в Москве ошивается, у Мише Гельминта под приглядом. И куда же Мишя, спрашивается, смотрел? Да и семья Никодимова у Волка в заложниках. Куда ему, сердешному, рыпаться?
 - Ты, видно, Никодима никогда не встречал, - сказал Рыжий уже почти спокойно. - Это фраер крутой, круче не бывает. Волк ошибку сделал, когда его не пришил. Мочить его надо было, сразу же. Никодим поражений не прощает.
 - А Мишя на что?
 - Я говорю, не знаешь ты Никодима. Мишю он давно под себя подмял. И семью свою хоть сейчас вызволить может, только момент ждет.
 - Та-ак, - протянул Седой. - Интересненько! А вас сюда за каким хреном послали?
 - До Никодима слух дошел, что Волк с Архангелом серьезную терку затеяли. И что духарик этот, - он кивнул на Злата, - к ним в хоровод конкретно вписался. Нам и поручили: просечь, что за базар, откуда, типа, ноги растут, и сделку эту сорвать, чтобы Волк в крупные авторитеты не вылез.
 - Понятненько, - сказал Седой. - Только сдается мне, опоздали вы, ребятишки, как ни крути. А фраерка с телочкой после допроса, выходит, в расход?
 - Выходит, так, - согласился Рыжий и вздохнул тяжело.
 - Ладушки. Сколько вас здесь всего?
 - Двое и было. Я и Сашка Глот.
 - Сами местные или на лечение приехали?
 - Не, московские. Вернее, не совсем. Но местным здесь появляться нельзя, в момент засветятся. - Он закусил губу. - Перевязать бы меня, кровищи в штаны уже натекло!
 - Потерпи, дружок, разговорчик надо закончить. Кто из «волков» на Никодима пашет?
 - Ну ты, блин, даешь, командир! Стал бы Никодим перед нами своего штемпа высвечивать?
 - И то верно, - кивнул Седой. - Вот я что думаю: кончить тебя здесь или все-таки взять в плен для допросу? Сам-то как прикидываешь: что лучше?
 Рыжий, казалось, задумался.
 - В плен, оно конечно, желательней. Хрен с тобой, в плен! - сказал он, решившись на громадное одолжение. - Давай, короче, вези!
 - Короче - у инвалида, - мягко поправил его Седой. - Ну, если решился, тогда последнее тебе будет задание. Выполнишь - сейчас вместе на кичу поедем. Кича у нас хорошая, чистая и светлая, как мечта чужая. Там подлечат тебя, на ноги поставят. А пока... Песню «Муси-пуси» знаешь?
 - Ну, знаю.
 - Пой!
 - Я слова плохо помню, - попытался отбрехаться Рыжий.
 - Пой, как помнишь, суслик траханный! Пой, коли жить охота! - Седой взял пистолет на отворот, рукояткой параллельно телу, и направил пацану в переносицу. - Пой, мой хороший! Ублажи старика!
 И Рыжий, вконец обезумев от происходящего, печально вздохнул и отчаянно фальшивя, пробормотал:
 Муси-пуси, пуси-муси,
 Миленький мой,
 Я горю, я вся тащуся,
 Миленький мой...
 - Чыкилда! - блаженно выдохнул Седой и дважды нажал на курок.
 Потом сместил дуло чуть выше и повторил процедуру. После такой пристрелки лицо Рыжего приобрело некоторые признаки дуршлага и стало не вполне пригодным для возможного быстрого опознания друзьями и близкими.
 - Что, снова промазал? - подал голос прапорщик Серега.
 - Нет, на сей раз точно попал, куда хотел. Успокоился, прицелился, как следует - и все получилось! В нашей работе ведь что главное? - Седой потряс указательным пальчиком перед Серегиным носом. - Концентрация! Вот Славку Кудряшова возьми. Он, почитай, целый месяц тужился, а потом собрался и так взбзднул, что в Ясенево аквапарк рухнул! А дурачки наши до сих пор гадают, на пленку глядючи, с чего бы это вдруг за секунду до обрушения над пятнадцатой колонной дымок взвился?
 Он содрал со свежего трупачка шарфец и начал тщательно протирать «тотошу», не прекращая при этом болтать.
 - Славка после этого сразу резко вверх рванул. Его потом еще в Париж послали, помнишь? А через три дня в аэропорту Шарля ихнего де Голля крыша обвалилась. Говорят, орденом его наградили. Чуешь? Во как! А мы с тобой что? За Котляковское кладбище хоть бы медальку какую сраную повесили! А мы ведь там рыл тридцать положили, не меньше! Эх, три-па-пумс!
 - Костя, а зачем ты рыжего-то стрельнул? - вдруг опомнился прапорщик. - Парнишка ведь тебе все выложил, как на духу. Он, небось, хату покинул, пошел воевать. У него, наверное, мамка осталась, братишки маленькие.
 Роман был готов поклясться, что Серега всхлипнул и смахнул рукавом скупую слезу. Он лихорадочно соображал: кто перед ним? Придурки из разряда «Тупой, еще тупее»? Психи? Отморозки, с цепи спущенные? Нет, здесь чем-то другим попахивало, иными мирами, кошмаром кладбищенским, запредельным. Злат вспомнил картину «Ужас нечеловеческий», виденную им в особняке Архангельского, и подумал, что окажись художник на его теперешнем месте, то наверняка совершил бы масштабный прорыв в работе над темой.
 - А ты, прапорщик, что думаешь, у меня сердце за каждого такого вот хлопчика не болит? - взвился тем временем Костя. - Болит, еще как болит! Кровью обливается! А что делать? Громыхает гражданская война! Тут либо мы их, либо они нас. Чутье классовое надо иметь, усек? Своего от чужого уметь отличить.
 - Дык как их отличишь за минуту? Тут же все относительно.
 - О, мой Эйнштейн! - воскликнул Седой. - А что ты вообще знаешь об относительности?
 - Ну... Трудно сейчас сразу...
 - Где тебя только учили? Трудно ему... Тогда слушай. Предположим, я засунул тебе палец в задницу. Что тогда будет?
 - Хреново будет, - с уверенностью ответил прапорщик, опасливо косясь на задубевшие, покрытые табачным налетом пальцы напарника.
 - Хреново - это твои проблемы. Главное - у тебя будет палец в жопе! А знаешь, что самое во всем этом интересное? То, что и у меня будет палец в жопе! Вот, что такое теория относительности! Понял теперь?
 - Понял, - восхищенно ответил Серега и, похоже, немного успокоился. - Скажи только, на фига ты его эту лабуду петь заставил?
 - А известно ли тебе, прапорщик, что в давние времена воинов перед боем всякой дрянью опаивали, чтобы злее были? И сейчас так многие делают, сам должен знать, не маленький уже. Так вот: мне лично никакого пойла не надобно. Мне только песенку эту стоит услышать, жену с дочуркой готов на гуляш порубать! Я ведь однажды в свою махрютку двухпудовой гирькой кинулся. Я зарядку делал, а она, дура, ящик смотрела, концерт какой-то. А когда песенку эту заиграли, то на меня и нашло. Хорошо, махрютка пригнуться успела, гирька в окно вылетела, старушку какую-то пришибла, пришлось потом новую гирьку-то покупать. На меня примерно такое же накатывало, когда морду Гайдара в телевизоре видел. Но это раньше, а сейчас почти привык.
 Он приобнял прапорщика за плечи и усадил на ящик.
 - У каждого человека, Серега, в жизни мечта должна быть, согласен? Ну, там космонавтом стать, миллиард где-нибудь звездануть, королеву английскую трахнуть, а если не выйдет, то хотя бы наследного принца. Без мечты человек - ничто, мокрица сортирная. Так вот, товарищ мой боевой, и у меня своя мечта имеется.
 - А какая? - прапорщик смотрел на Седого с бесконечным обожанием, круглыми глазами, как Шура Балаганов на гражданина Бендера.
 - Какая, спрашиваешь? А вот какая. Как бы мне этого поэта-песенника повстречать? Посидели бы с ним, бутылек выпили, за жизнь побеседовали.
 Он вдруг вскочил с ящика, подбежал к двери и хрястнул по ней ребром ладони. Хорошо вдарил - три досточки с одного взмаха вылетели.
 - Он бы долго у меня умирал, падаль! Это ж надо придумать такое! Знаешь, ученые опыты ставят: цветочки-розочки в комнату помещают и музычку всякую крутят. Так от хорошей музычки, Баха там, Моцарта, Кобзона, Пахмутовой розочки расцветают, а от Децла мерзкого и «татушек» поганых - на корню вянут. Я так думаю: после этого говна розочки не то, что завянут, в плесень превратятся. Это же полный абздец! В жизни такого не слышал!
 Глаза Сереги из круглых превратились в квадратные.
 - А может, это и не человек вовсе написал?
 - А кто же?
 - Как кто? Компьютер!
 - О! - сказал Седой и поднял палец вверх. - Ты, Серега, прости меня, на вид - дурень дурнем, а иногда такое скажешь, никакому еврею не додуматься. Прав, тысячу раз прав! Божьему созданию не под силу такую дичь придумать. Нечеловеческая это песенка, прапорщик. Вроде «Аппассионаты».
 - Чого? - изумился тот, но Костя уже закрыл тему, соизволил обратить свой взор на Романа, подошел к нему и присел на корточки.
 - Досталось тебе, братишка? - спросил он участливо? - Обидели тебя злые дядьки, бутылкой по голове стукнули. Болит, наверное, головушка?
 Злат молчал: о чем говорить с помешанным? Седой между тем начал потихоньку заводиться.
 - В Зою Космодемьянскую решил сыграть, морда подпольщицкая? Надо было нам дождаться, когда они тебя пытать начнут, повеселились бы с Серегой на халяву. Ничего, это дело поправимое. Сейчас ты нам все расскажешь, и про бабушку, и про дедушку. Ты ведь у Архангела в шестерках бегаешь? Ну вот, с него и начнем.
 Злат изо всех сил пытался найти верное решение. Ясно было, как день, что Седой - субъект моторный, бешеный, попросту говоря. И слова для него нужны были особые, совсем не те, которыми с нормальными людьми разговаривают. Главное сейчас было - Костю успокоить, время выиграть, самому в себя прийти. И Рома решился: все равно терять было нечего.
 - Мой - Быстрый Олень, - сказал он, устремив вдаль гордый взгляд, - Да, мой служить ему. Лосиный Член - моя вождь, великий воин.
 Ноздри Седого раздулись, как у матерого кокаиниста, ощутившего «приход» после долгого воздержания, и Рома понял - попал, в самую «десяточку» угодил.
 - Мой - Разящий Топор! - представился Костя и сразу же направил беседу в нужное русло. - Лосиный Член скоро идти к Маниту, в страну духов. Твой идти вместе с ним.
 Видно было, что соскучился Разящий Топор по нормальному разговору, наверное, впервые за много лет встретил своего, такого же.
 - Лосиный Член скоро быть вождь весь этот большой племя, - Роман описал вокруг себя полукруг свободной рукой. - Твой помогать ему - твой иметь много бизонов, огненная вода и красивых скво. Твой думать - мой ждать.
 - Твой - хвастливый болтун, - ответил Разящий Топор. - Твой сейчас сидеть на цепь, как паршивый щенок. Но мой добрый - мой предлагать тебе желтый металл и красивые бусы. Твой говорить - твой жить и иметь все это.
 - Твой - нет Разящий Топор, - сорвался Роман. - Твой - Вонючий Койот! Твой нет любить честный бой, твой нападать исподтишка. Мой будет молчать. Мой сказал.
 - Твой - нет Быстрый Олень, - парировал Седой. - Твой - Бизонье Дерьмо. Мой видеть: дакота брать тебя сеть, как глупая рыба. Твой нет моргать, стоять, как пень. Тьфу! Твой ходить в чужой вигвам - нет копье, нет томагавк! Тьфу!
 Он кивнул на входную дверь.
 - Там - Горная Лань, белый скво. Сейчас Хитрожопый Кабан, - Костя указал пальцем на совершенно одуревшего прапорщика, - идти искать кипятильник. Потом вставлять белый скво в попка. Горная Лань петь, как ночной соловей. Твой так нет хотеть - твой петь сам. Мой сказал.
 Он поднялся на ноги, тряхнул Серегу за плечо и вновь перешел на гнусный язык бледнолицых подонков:
 - Пойдем, на девочку посмотрим. А то ей там скучно, наверное, одиноко.
 Проходя мимо тела Рыжего, Костя с силой отдуплился носком ботинка по
 вытянутой безжизненной ноге и хорошо поставленным баритоном пропел, задрыга, куплет из «Маньчжурских сопок»:
 Спите, бойцы,
 Спите спокойным сном!
 Пусть вам приснятся нивы родные,
 Отчий родимый дом!
 Злат в сердцах треснул рукой о батарею и чуть не взвыл от боли. Не склеился разговор, не поняли друг друга собеседники. А как удачно все поначалу складывалось, почти как в знаменитой, описанной в учебниках и научной литературе беседе Маклая с Туем! Но нет, сбился, не додумал, не довертел.
 Он с трудом встал, переместил наручник по изгибу уходящей в потолок трубы и подергал ее обеими руками. Чугунная зараза сидела крепко, не поддавалась. Злат почувствовал, как по телу разливается благостная злость. Что за препятствие перед ним? Всего лишь тонкая трубка, дюймовка, меньше трех сантиметров в диаметре, ребенок справится! Он прекрасно помнил своего соседа по больничной палате, куда попал еще в далекой юности, опрокинув на себя по пьяни с плиты чайник, в котором кипятка, к счастью, было всего лишь на четверть. Сосед, мужик сложения самого, что ни на есть, среднего, работал мастером на каком-то химическом производстве. В один прекрасный день в цеху случилась авария: рванула емкость с метиловым спиртом, спирт сразу же вспыхнул, и стоявшему у окна мастеру жизни оставалось на несколько секунд. Однако за эти секунды он умудрился вырвать с корнем утопленную в бетон стальную решетку и вывалиться вместе с ней со второго этажа во двор. Руки и ноги у него, вестимо, малость обгорели, но лицо не пострадало, и вообще мужик отделался, можно сказать, если не легким, но всего лишь испугом. На вопросы о том, удалось бы ему повторить такой трюк в обычном своем состоянии, он лишь крутил пальцем у виска и объяснял недоумкам:
 - Совсем, ребята, охренели. Да я бы эту решетку и пошевелить не смог!
 Злат еще раз рванул чугунную уродину и по еле заметной отдаче в ладонях вдруг почувствовал, что труба чуть-чуть поддалась. Да что он, в конце-то концов, за каким-то работягой угнаться не сможет? Это ведь не решетка, а трубочка латунная, дудочка пастушеская, игрушечка детская. И сразу же изнутри, наполняясь литой мощью, начала подниматься почти забытая уже холодная ярость берсерка, утопившая когда-то в клокочущем своем неистовстве стремительный полет вражьих пуль. На мгновение перед его взором предстал сомкнутый строй лохлинов, стоявших углом на прибрежной равнине Нортумберленда, а впереди сведенных щитов - трое буйных, косматых воинов, без щитов и панцирей, бывших им без надобности, лишь в белых рубах с красными оторочками, с огромными секирами и мечами в обеих руках, готовые через миг кровавой мельницей пройтись по телам растерянных врагов - алмазный наконечник на острие норманнского меча, легко, без усилий разделяющий надвое рассыпчатую пехоту англов.
 Роман вложил в рывок всю свою тоску и боль - и труба не выдержала, с хрустом переломилась сразу в двух местах: на изгибе и у самого потолка. Он отлетел чуть не середину комнаты, рефлекторно сдернул наручник с металлического дрына и перехватил его правой рукой, готовясь к броску. В соседней комнате послышался шум: теперь дело решали секунды. Злат с занесенным ублюдочным копьем устремился вперед, и вновь ему повезло: обломанный конец трубы ударил точнехонько в лоб возникшему в этот самый момент на пороге прапорщику Сереге. Прапорщик (в который уже раз за этот час) удивленно моргнул и рухнул без чувств. Но на его месте, чуть скрываясь за косяком, моментально возник Седой, в чьей руке нервно подергивался маленький «ПСС». Злат понял, что проиграл: достать Костю он уже не мог, а промахнуться с такого расстояния было тяжело даже школьнику. Но Седой вновь повел себя странно: спрятал «Вул» в наплечную кобуру и приложил правую руку к груди.
 - Твой умей бросать копье. Точунко Витко и Чинганчгук радуйся за твой в стране духов. Хорошо. Твой хотел честный бой. Хорошо. Мой тоже любить убивать голыми руками.
 Он сделал пару шагов внутрь комнаты, скинул с себя пуховик и застыл в выжидающей стойке: левая нога чуть впереди, согнутые в локтях руки - на уровне пояса. Сбросил куртку и Роман, сделал несколько махов руками и ногами, разминая затекшие мышцы, и тоже застыл в боевой позиции.
 После первых двух коротких сшибок Роман с унынием осознал, что ловить ему здесь нечего. То есть совершенно нечего: по своей квалификации бойца, несмотря на спецназовскую практику и прочие упражнения, Седому он не годился в подметки, хотя и был лет на пятнадцать помладше и на столько же килограммов потяжелее. Для того чтобы справиться с Костей, требовалось, по меньшей мере, отделение таких, как он, да и в этом случае исход боя был бы далеко не однозначным. Злат попытался было провести бесконтактный выпад, но без всякого толку. Седой лишь усмехнулся и чуть не разорвал Роману живот энергетическим импульсом, швырнул его на пол, но заставил подняться и продолжить возню.
 Единственный шанс у Злата был в безоглядной прямой атаке, в лобовом таране, на который когда-то, наверное, решался пилот русского истребителя, в яростной, жгучей тоске разворачивающий свою машину навстречу доставшему его до печенок немецкому асу. Но и от такой атаки Седой легко мог уйти, отвертевшись блоками и контрвыпадами, а затем снова продолжить ленивую охоту за мышонком, пока не сочтет нужным завершить ее одним-единственным стремительным ударом. Спасительное решение пришло внезапно: Злат, не переставая кружить по комнате, пропищал тоненьким фальцетом:
 Муси-пуси, пуси-муси,
 Миленький мой...
 Костя застыл на месте, словно услышав глас Седьмой Трубы. Глумливый блеск в глазах сменился кровавым бешенством; он тяжело задышал, нагоняя энергию в мышцы, чтобы разом покончить с оборзевшей кикиморой. Остановился и Роман, подобрался, готовясь к последнему и решительному. Соблюдая церемонии, воины вслух объявили друг другу о своих намерениях.
 - Я убью тебя, лодочник! - сказал Вонючий Койот.
 - Я убью тебя, Билл! - сказал Бизонье Дерьмо.
 В последнее мгновение, перед тем, как устремиться на завывающего Седого, Роман успел прошептать короткую молитву местночтимому волжскому своему святому, князю угличскому: «Моли Бога о мне, святый угодниче Божий, преподобие отче Романе, яко аз усердно к тебе прибегаю, скорому помощнику и молитвеннику о душе моей!». Еще в далеком детстве заставила его бабка заучить эту молитву и помнить о своем заступнике ежечасно, а не только в минуты страшные и часы тягостные. В Чечне Злат призывал имя святого по нескольку раз на дню, иначе и не выжил бы, наверное, но за последние годы не раз ловил себя на мысли, что сама молитва начала постепенно стираться из памяти.
 Но услышал, видно, его призыв на небесах благоверный князь! Послал подмогу скорую, удесятерил силы и злость. И Роман попер буром, в открытую, намеренно
 - Кто с тобой работает? Говори! Кто с тобой работает?!
 Седой как-то лениво и расслабленно повел головой, без труда отодвинулся от пламени, дунул - и погасла зажигалочка.
 - Ту чего разорался, придурок? Ну, вот он работает, - Седой кивнул на мирно почивающего прапорщика Серегу. - А если ты по поводу какого-нибудь доктора Хасса, то нет его в этом городе, и не было никогда.
 - Сволочь! - Роман взъярился по-настоящему. - Даю пять секунд. После этого мочу тебя на хрен и начинаю работать с прапорщиком.
 Он приставил «Вул» к Костиному лбу и задал вопрос:
 - Кто твоя вождь?
 Седой разглядывал Романа без всякого страха, с неподдельным интересом, вроде как прикидывая: на понт берет, подлец, или вправду выстрелит? Потом решил, видимо, что выстрелить паренек вполне способен.
 - Пять секунд прошло уже? - спросил он грустно.
 - Прошло! - заорал Злат. - Отвечай!
 - Моя вождь - Белая Кобра, - признался Костя с великой неохотой.
 И добавил уважительно:
 - Великий воин.
 Роман сразу понял, о ком идет речь. Все барахло, которое он вытряхнул при шмоне из карманов Седого и прапорщика, валялось рядом. Он схватил мобильник и протянул его Косте.
 - Звони ему. Сам хочу с ним поговорить.
 - Что я тебе, зубами номер набирать буду? - огрызнулся тот. - Блок для начала сними. Потом нажми нижнюю стрелку. Нажал? Теперь - на длинную клавишу. А теперь к уху мне аппаратик поднеси.
 - Это я, шеф, - через секунду заговорил он. - Мы в полном дерьме. Нет, наоборот. В два сорок пять объекта и его подругу взяли в клещи двое каких-то типов, как выяснилось впоследствии, никодимовские пацаны. Да. А кто вообще знал, что они здесь появятся? По общему впечатлению - профи среднего уровня. Мы их, естественно, отследили, оприходовали и клиентов освободили. А потом этот Рома... Короче, он меня сделал, шеф. Вместе с Серегой. Не пойму как, но сделал. Сейчас он сам с вами поговорит.
 Роман поднес трубку к уху. Голос собеседника за последние недели он слышал не раз, но при непосредственном общении он показался гораздо более жестким.
 - Напрасно, Рома, ты моих мальчиков обидел. Они ведь тебе только добра хотели, и даже от верной смерти спасли. А ты с ними так неласково.
 - Мальчики ваши не в меру борзые оказались, кипятильником меня пугать стали. Кому же это понравится?
 - Так это ведь шутили они, Рома. Юмор у них такой профессиональный. Но уж коли так вышло, придется нам с тобой встретиться, поговорить кое о чем. Так что собирайся.
 - Это с каких же дел я к вам в лапы полезу? Не для того же я с ними сейчас в смерть бился, согласитесь.
 - А у тебя, Рома, другого выхода и нет. Ты хоть понимаешь, что если я сигнал дам, тебя через пять минут так обложат, что по-пластунски отсюда не уползешь, тем более со своей зазнобой. Поэтому ребят моих сажай в машину, и через полчаса жду тебя в городе. Сразу на въезде стоит пятнадцатиэтажная дура - технический центр. На площадке возле него и встретимся. Я буду на черной «волге», со мной шофер, но он только для того, чтобы мальчиков по домам развезти. А разговаривать с тобой будем с глазу на глаз.
 - Какие у меня гарантии?
 - Тебе бы не о гарантиях думать надо, а о деле. А дело у нас с тобой, выходит, общее. Хорошо, слово мое устроит?
 ,, - Устроит, - сказал Роман с сомнением * голосе.
 - Тогда до встречи. Да, и Марьяшу свою домой отправь. Если успеешь, сам или машину какую-нибудь тормозни и отправь. А то умаялась, наверное, девочка за сегодня. Все, отбой.
 Злат продолжал тупо смотреть на трубку, а его лицо приобрело немалое сходство с физиономией любознательного школьника, только что просмотревшего особенно забористый выпуск передачи «Очевидное - невероятное».
 - Ну что? - спросила Марианна.
 - А ты что, не слышала? - удивился Роман. - Ах, ну да. Совсем плохой стал. Через полчаса у нас встреча. А тебя было сказано домой забросить. По имени тебя назвал.
 - Что?!
 - Да, вот так вот. Пожалуй, тебе и вправду лучше домой отправиться. А то мало ли
 что...
 - Нет уж! - настрой у дриады сразу же возник решительный, не свернешь. - С тобой поеду! И если они все про нас знают, тогда беги, не беги, все едино.
 - Да я не об этом, - начал было Злат, но потом махнул рукой.
 Только теперь он взглянул на часы: без четверти пять. Значит, на все про все, включая дорогу до места, пребывание в отключке и последующие разбирательства, ушло не более двух часов.
 - Где мы? - спросил он, обращаясь к Седому.
 - Деревенька тут есть, километрах в пятнадцати, - сплюнул тот. - Мочилы называется. Кто такое название придумал - Бог весть, но с недавних пор братва ее по прямому назначению стала использовать. Здесь всего-то домов семь, живут старики и старухи. Ни магазина нет, ни почты, ни телефона. А пацаны им сотню баксов подбросят, они трупики и приберут, да так, что потом никаких концов не найдешь. Тем и кормятся, сердешные.
 - Все, двинули, - сказал Злат. - Ты, Вонючий Койот, поедешь в багажнике. Иного не заслужил. Да и больно буйный ты, братец.
 - Хватит дурью маяться! - сказал Седой. - Поигрались - и будет. На важный разговор едем, нечего здесь спектакли устраивать.
 Злат не удержался и врезал ему рукояткой пистолета в зубы.
 - Это я еду, не ты! Тебя я повезу. Ты тут уже настрелялся, напрыгался, пора и честь знать. Ну-ка, встал!
 Когда Костя с трудом поднялся на ноги, Роман отвесил ему доброго пинка и погнал к выходу, держа на всякий случай наготове «Вул». Выбравшись на улицу, он открыл багажник потертого «бумера» и коротко скомандовал:
 - Залезай!
 -Я с тобой еще поквитаюсь, падла! - гордо заявил Седой, с натугой пролезая в автомобильное нутро.
 - Это вряд ли. Сдается мне, ты теперь меня стороной обходить будешь, - сказал Злат и захлопнул крышку.
 Затем с превеликим трудом он извлек из подземелья прапорщика Серегу. Серега тоже начинал потихоньку очухиваться, но помощи в собственной транспортировке не оказывал никакой, и поэтому его приходилось местами перетаскивать волоком, а на отдельных участках - тащить на хребте. Прапорщика он запихнул в задний отсек, уткнув мордой в просвет между креслами. Потом еще раз спустился вниз и завернул трофеи в куртку Седого. Себе он оставил один ПСС, а также обнаруженный у прапорщика нож. Финарь был действительно классный, мечта десантника, с утяжеленным лезвием и плотно упакованным в рукоять футляром со всякими необходимыми в диверсионном деле вещичками. Метать такой нож можно было из любого положения, чуть ли не плашмя, он все равно приобретал в полете нужную ориентацию, а в тело входил на всю длину лезвия. Подхватив Марианну под руку, он вывел ее наверх, усадил на переднее сиденье, сам сел за руль и повернул оставленный в замке ключ зажигания.
 - Дорога, как я понимаю, здесь одна, - произнес он, разворачиваясь. - Прямо - только овраги, леса и смерть.
 За четверть часа они продрались через раздолбанную в конец грунтовку и выехали на нормальное шоссе, с которого уже отчетливо просматривались далекие мерцающие огни Бродска. Прапорщик в своем закутке, похоже, заснул; сзади явственно доносилось умиротворенное посапывание, а пару раз Серега трогательно, по-детски причмокнул губами.
 Почти в точности в назначенное время Роман влетел на площадку перед темным «небоскребом» и сразу увидел на самом ее краю обещанную «волжанку» с потушенными фарами. Он затормозил метрах в двадцати от нее, заглушил мотор, вынул ключи из замка и посмотрел на Марианну:
 - Пошли?
 Первые метры по вымощенному каменными плитами плацу дались с трудом: из «волги» их легко, как глупых кроликов, могли снять двумя бесшумными выстрелами. Однако не успели они сделать и пяти шагов, как водительская дверца «волжанки» открылась, и наружу выбрался шофер, походке которого за версту чувствовалась военная выправка. Поравнявшись со Златом, служивый сказал полувопросительно:
 - Ключи давай?
 Роман протянул ему связку.
 - Сначала багажник открой - я туда главного хулигана запрятал. Закоченел уже, наверное, бедняга. Все их барахло в салоне, в курточку завернуто.
 Водила молча взял ключи и потопал себе дальше спасать соратников. Злат с Марианной подошли к машине, Роман открыл заднюю дверцу и спросил:
 - Разрешите?
 - Залезайте, - ответил знакомый голос. - Не решились-таки молодого человека одного отпускать, Марианна Сергеевна? Или любопытство женское взыграло?
 Внешне генерал Груздь действительно напоминал белую кобру: короткие волосы были не просто с проседью, как у Кости, а вообще лишены темных оттенков; даже в темноте было видно, что глаза генерала смотрят на собеседников, не моргая, а вежливая речь лишь немного смягчала парализующую силу неподвижного взгляда. Поджарое тело было напряжено, собрано и готово к стремительному броску - и впрямь змея ядовитая, на пути которой лучше не попадаться.
 На Марианну, казалось, зловещий облик старого вояки не произвел должного впечатления.
 - Я просто познакомиться с вами хотела, Николай Леонтьевич. Мне такие мужчины, как вы, жутко интересны. Можете, конечно, считать это женским любопытством, но все-таки здесь другое. Если хотите, попытка прикосновения к мудрости. А мудрость и вечность, как известно, под руку ходят.
 - Эк, завернула, - улыбнулся белыми зубами в темноте генерал, и от его улыбки мрак, казалось, еще более загустел. - Не зря вас Лихорадкой зовут. Только к вечности, Марианна Сергеевна, вы уже, считайте, прикоснулись, и не раз. А вам все неймется. Не надо так туда рваться, поверьте. Там очень тоскливо и холодно.
 - Курить здесь у вас можно? - спросил Злат.
 - Нужно, - ответил Груздь. - Только окно чуть-чуть приоткрой.
 После того, как Роман и Марианна закурили, генерал тоже извлек из кармана пачку табачных изделий («Беломор», разумеется, до недавнего времени - самый ходовой продукт у представителей его сословия) и высек пламя из зажигалки.
 - Скажите мне лучше, ребятки, зачем вы сами, по доброй воле, в такое дерьмо полезли?
 - Так разве мы по доброй воле, Николай Леонтьевич? - Марианна явно пыталась кокетничать, но сквозь кокетство заметно пробивалась затяжная нервная дрожь. - Вот сегодня, например, кому мы дорогу перешли? И что ваши мальчики чуть было с нами не сотворили?
 - Вы вообще очень многим дорогу перешли, - ответил генерал. - Только не все еще об этом догадываются. А что до моих мальчиков... Костя Дьяченко - хлопец тихий, спокойный. Головка, правда, у него слабенькая. Да и голова, признаться, тоже. Поэтому на серьезные дела я его редко направляю. Вот если бы вместо него я за вами Федьку Тахтаманова послал или, Боже упаси, Машку Поддубную, то тогда бы, Рома, мы бы с тобой точно сейчас не беседовали. А майор - я его в основном на подхвате использую. Так, попугать кого-нибудь или что-то в этом роде.
 Роман вспомнил распластанные на бетонном полу безжизненные тела никодимовцев и решил, что в слово «попугать» они с генералом, несомненно, вкладывают совершенно разный смысл.
 - Но, - продолжил Груздь, - то, что тебе, Рома, с ним сладить удалось, - это, считай, тебе очень крупно повезло. Шансов супротив него у тебя, как ни крути, никаких не было. А поэтому я и думаю, что не в везении здесь дело, а в чем-то еще, что нам, простым смертным, недоступно.
 Генерал помолчал, неторопливо выпуская дым.
 - Теперь мне с Костей что-то решать придется. Без последствий такой прокол оставлять нельзя. Серьезную работу поручить ему нужно будет, а то совсем закиснет мужик, в себе разуверится. Вот так-то,да.