Горохов Андрей Юрьевич. Звезды Рудбара

Дорога все круче забирала вверх, оставляя внизу светло-синюю ленту реки. Горы, еще недавно казавшиеся далекими, придвинулись вплотную, навалились каменной тяжестью, заставив кобылу перейти с рыси на шаг и ежеминутно тревожно всхрапывать, поворачивая голову влево. Инстинктивно следуя этому движению, всадник тоже все время скашивал глаза в сторону, на откос, уже успевший превратиться из пологого спуска в обрывистый склон.
Не найти на земле уголка, мрачнее, чем Рудбар! В первые недели предзимья, когда северные ветры с Каспийского моря переваливают через вершины Эль-Бурса и смешиваются с гуляющими по равнине теплыми токами, с высот в долины вползает серая влажная взвесь, заполняя ущелья сырым туманом. Горные отроги разметаны, словно обглоданные кости лошадиных скелетов. Ни одного дерева не увидишь вокруг, лишь темная пожухлая трава и редкие полоски кустов на лысых черепах скал, зябкая пляска ветра и тоскливый шелест прячущихся под утесами рек.
Дорога неожиданно вильнула вправо, в сторону от скрывшегося внизу потока, и устремилась в теснину, выровнявшись в почти безукоризненно прямую наклонную линию. Кобыла теперь всхрапывала все чаще, будто бы чуя далекое дыхание волчьей стаи. Спустя полчаса всадник уловил присутствие в ущелье людей. Прошло еще несколько минут, и он, подняв глаза вверх, увидел на фоне белесого неба темный силуэт замка, а затем, скользнув взглядом по круче, разглядел медленно спускавшуюся вниз по тропе четверку верховых. Всадник слегка тронул каблуками сапог бока лошади, та немного ускорила ход и поравнялась со старшим дозора как раз в тот момент, когда его конь ступил с тропы на дорогу.
Все четверо смотрели на него глазами, которые давно покинуло любопытство, спокойно ожидая слова или жеста, от которых, могло статься, зависела его жизнь. Всадник, не размыкая губ, сунул руку за отворот халата и потянул за цепь. Прорвавшийся сквозь млечную пелену тонкий солнечный лучик высветил яркое пятно на упавшей на грудь тяжелой пластине из темного золота, на которой в застывшем взмахе распластались перистые орлиные крылья. Начальник дозора почтительно склонил голову, потом обернулся и махнул рукой воинам, отсылая их назад. Кивком головы он пропустил чужака вперед, потом догнал его и плавным движением поводьев пустил коня быстрой рысью, сделав знак спутнику не отставать.
Лошади пошли резвее, словно стремясь побыстрее преодолеть теснину, по которой дорога струилась юркой змеей, плавно огибая скальные выступы. Оба по-прежнему молчали. В Рудбаре не любят задавать вопросов и отвечать на них, здесь принято отдавать приказания и повиноваться. Мерный стук копыт оглушал и скрвал время, делая '^заметным его течение. Час прошел или два - понять было трудно; солнце все так же было скрыто водянистыми облаками, едва пропускавшими -рассеянный свет. Дорога, наконец, сделала последний крутой рывок вверх, стены теснины распахнулись, открывая глазам широкое известняковое плато. Провожатый придержал коня и выбросил вперед левую руку, произнеся первое за весь путь слово:
- Аламут!
Кобыла остановилась сама, сбившись с хода, словно пораженная увиденным. Чужеземец привстал на стременах в непроизвольном выдохе. Такое случалось с каждым, кто впервые видел перед собой «Гнездо орлов». В самом центре чуть скошенной к югу равнины, наискось перерезанной глубоким и извилистым шрамом каньона, дыбился громадный двуглавый базальтовый останец, опоясанный тремя рядами массивных стен, из которых, как из окаменевших десен, торчали устремленные ввысь редкие зубья башен, распарывая серое небо, как ветхий полотняный платок. За средней линией стен виднелся бледно-голубой купол мечети, и обоим всадникам почудилось, что до них донесся протяжный, призывающий к намазу крик муадзина.
На равнине теплилась жизнь: вдалеке на склонах паслись небольшие козьи стада, каменистая красно-бурая гладь местами зеленела квадратными окнами полей; по дороге, ведущей к замку, медленно тащился груженый провизией обоз. Но отсюда, с западной оконечности обжитого клочка земли, и люди, и козы, и мулы казались крохотными, словно придавленными тяжелыми волнами, исходившими от стен замка, сама мысль о котором рождала гнетущую тоску в сердцах царей и халифов от Мавераннахра до Египта.
Еще через час они добрались до цели. Кованые створки ворот были открыты, но проход был забран тяжелой железной решеткой. Дозорный въехал в проем ворот, что-то крикнул и постучал ножнами сабли о прутья решетки. Сразу же изнутри показалась фигура воина в кольчуге и шлеме, судя по уверенному виду - десятника воротной стражи. Обменявшись несколькими словами с провожатым, он поманил чужака рукой. Тот спешился, и ведя кобылу в поводу, приблизился к десятнику и наткнулся на такой же, как у начальника дозора, отстраненный и пустой взгляд.
- Что нужно тебе в Аламуте?
- Мне нужно увидеть дайи, - последовал краткий ответ.
Десятник равнодушно скользнул взглядом по золотой пластине с орлом и сказал, подняв ладонь вертикально вверх:
- Произнеси шахаду.
Ни один мускул не дрогнул на лице пришельца, когда с губ его слетали кощунственные для каждого правоверного мусульманина слова - символ веры исмаилитов.
- Нет бога, кроме Бога, и Мухаммад пророк его, и Али - светоч его, и Исмаил - воля его.
Ладонь десятника плавно опустилась, и сразу же из надвратной башни донесся переливчатый тзг цепей; решетка медленно поползла вверх,пропуская прибывших. Десятник сразу же взял узду из рук гостя и повел кобылу к коновязи, устроенной во внутреннем дворе за воротами.
- Придется подождать, - бросил он через плечо, и обернувшись к провожатому, косым движением подбородка указал на закрывающую горизонт глыбу верхнего замка.
- Езжай и предупреди шейха.
Начальник дозора вновь вскочил на коня и скрылся в проулке между двухэтажных каменных домов. Десятник указал пришельцу на навес перед входом в приземистое здание, в котором, как можно было догадаться, располагалась кухня для стражников.
- Отдохни здесь. Сейчас принесут чай и хлеб. Если ты прибыл к дайи, то там тебя, наверное, угостят по-другому. Не стоит наедаться перед обедом с шейхом.
Г ость опустился на низкий деревянный диван, и спустя две минуты из кухни выскочил мальчик лет десяти и поставил перед ним на стол чайник, пиалу и тарелку с небольшой ячменной лепешкой. Сделав несколько небольших глотков, путник огляделся по сторонам. Внутри замок выглядел не столь зловеще, как снаружи. Дома поднимались по склону уступами, и из открытых окон доносились громкие голоса. По немощеным улочкам бродили куры. Мимо проковыляла старуха, неся на плечах увесистую корзину. Все было так же, как и в десятках других городов и крепостей. Все было так - и не так.
Он допивал второй чайник, принесенный мальчиком, не притронувшись к лепешке, когда из проулка, в котором скрылся его провожатый, донеслось ленивое цоканье копыт, и во двор неспешно вышел мул, неся на себе крепкого мужчину средних лет с успевшей поседеть бородой, одетого в плащ из грубого полотна. Дозорный следовал сзади, удерживая коня на почтительном отдалении. Пришелец отставил в сторону пиалу и шагнул из-под навеса, чтобы приветствовать прибывшего - явно не последнего человека в ордене.
Тот легко спрыгнул с мула, немедленно взятого под уздцы подбежавшим стражником, и направился навстречу гостю. Глаза его смотрели внимательно и цепко, в них не было и следа той отрешенности, что застыла на лицах воинов.
- Если зрение не обманывает меня, - сказал мужчина, - то передо мной Муин ал-Мулк, внук везира Низама. Мир тебе.
- Разве мы виделись раньше? - спросил ал-Мулк, но в голосе его не было удивления.
Палец мужчины уткнулся в его грудь.
- Амулет... Ты, конечно, знаешь, что таких пластин всего три. Одна из них принадлежала Гасану ас-Сабаху. Владельцем второй был Омар Хайям. Третьей может обладать только наследник великого Низама.
Едва заметная улыбка тонула губы гостя.
- Что ж, догадаться было нетрудно, досточтимый наибДжафар ал-Судур! Мир тебе
   - Я вижу, и тебе известно мое имя.
Рубин на перстне наиба слабо сверкнул, послав слабый луч вверх, к зубцам надвратной башни.
- Мне известно многое, что происходит в Аламуте. Не думай, что только у вас всюду глаза и уши.
Джафар еще раз пристально посмотрел на Муина ал-Мулка.
- Мне кажется, ты хочешь поскорее увидеть дайи. Едем. Он ждет тебя.
Он хлопнул в ладоши, и снова, как по мановению, невесть откуда
возникли два воина и подвели к ним кобылу и мула.
- Ты, верно, хотел увидеть своими глазами Аламут? - спросил ал- Судур, садясь в седло. - Ты увидишь его.
Вскоре они миновали территорию нижнего замка и начали подъем по дороге, оставляющей, согласно всем правилам строительства крепостей, среднюю линию стен по правую руку. Прорвавшееся сквозь облака солнце играло серебристыми бликами на шлемах бойцов, растянутых между башнями длинной прерывистой цепью. Вблизи предмостья наиб нарушил молчание.
- По воле ли султана Санджара ты здесь, достопочтенный Муин, или по своей собственной?
Ал-Мулк помедлил с ответом.
- Султан Санджар, да продлит Аллах его дни, бывает порывист и непредсказуем в своих поступках. Некоторые из них приходится предугадывать. Удовлетворен ли ты таким ответом, наиб?
- Вполне, - кивнул ал-Судур. - Но почему ты один? Почему без свиты? На дороге в Аламут случается всякое. Даже внуку великого Низама не пристало искушать благоволение Аллаха.
- Своих людей я оставил в Кизвине, - выдавливая из себя слова, проговорил Муин ал-Мулк. - Им нечего здесь делать. А что до опасности.... По моему разумению, Аллах хранит тех, кто имеет в сердце благие помыслы.
Наиб, казалось, хотел что-то сказать, но промолчал. Уже на подъемном мосту, ведущем в средний замок, Муин заговорил снова.
- Почему ты все время называешь великим моего деда, Низама ал- Мулка, которого вы убили тридцать лет назад?
Тот ответил, почти не задумываясь.
- Ни нынешний дайи, ни я, и никто из живущих сейчас в Аламуте не повинны в его смерти. Твой дед был убит по приказу Гасана ас-Сабаха. Под этим небом часто случается, что великие люди, близкие друг другу, становятся смертельными врагами. Но от этого они не перестают быть великими. Если бы ни Низам, мы бы не достигли того могущества, которым обладаем сейчас. И, наверное, мы бы не беседовали с тобой здесь, в Аламуте.
Четверо стражников, стоявших у ворот, расступились в стороны, пропуская их. Сразу за башней глазам ал-Мулка открылся новый рубеж обороны: две линии высоких укреплений отходили от основной стены, смыкаясь вытянутым треугольником, на дальней вершине которого виднелась еще одна башня с узкимг воротами. Если бы осаждающим удалось прорваться в средний замок, стража бы опустила тяжелую решетку, и они оказались бы в ловушке и легко могли быть перебиты стрелами с боковых стен, залиты нефтью и сожжены заживо.
- Это еще не все, - словно читая мысли ал-Мулка, сказал ал-Судур. - В Аламутемного подобных ловушек, которые не увидишь простым глазом. В скале пробиты колодцы и устроены хранилища для воды. Запасов провизии хватит, по меньшей мере, на три года. Удобных мест для таранов и осадных орудий нет ни в самом замке, ни вокруг него. Сто тысяч наших воинов, рассеянных поРуд бару, в любую минуту готовы прийти на помощь. Аламут неприступен. Вам не стоит и пытаться овладеть им.
Ал-Мулк взглянул на наиба искоса, как смотрит на взрослого юноша, вдруг обнаруживший, что тот не так уж прозорлив и мудр, как ему казалось раньше.
Тебе, наверное, известно, достоуважаемыйДжафар, что неприступных крепостей не бывает. Если память не подводит меня, то вы овладели Аламутом, не выпустив ни одной стрелы, просто обратив в свою веру его жителей. Говоря иначе, защитники замка потеряли способность к сопротивлению, и вам оставалось только войти в него. Не наступит ли когда- нибудь день, когда и вы повторите их участь?
- Тебе не стоит беспокоиться, - сказал наиб, - этот день еще бесконечно
далек.
- Возможно, он ближе, чем тебе кажется, - возразил ал-Мулк. - Но мне, признаться, хотелось бы, чтобы он не наступил никогда. Поэтому я и здесь.
Бровь наиба изумленно взметнулась вверх. Казалось, он задумался, стоит ли принимать за чистую монету слова человека, который слывет злейшим врагом ордена. Он не нашелся с ответом, и ал-Мулк подумал, что теперь он с нетерпением будет ждать, когда их совместный путь, наконец, завершится.
Десять минут спустя они миновали средний замок и приблизились к верхнему. Над пробитыми в базальтовой толще воротами нависла округлая глыба, ощерившаяся, подобно львиной пасти, неровным рядом острых клыков. Въехав в вымощенный каменными плитами двор, Муин ал-Мулк внимательно огляделся по сторонам. Что-то вокруг стало другим, сам воздух, казалось, загустел, охватив голову тугим обручем. Волны тяжести, которые он почувствовал еще на краю равнины, исходили именно отсюда, от царапающих небо башен, от вросших в скалу угрюмых построек, от царившей здесь тягучей тишины. Внезапно он понял, что тшёшттшщтс^. На стенах и башнях стояли не воины. Там стояли, опираясь на копья, фидаи, в белых одеждах, без доспехов, с повязками на головах, с глазами, устремленными за далекие цепи гор, за взлохмаченные гривы облаков, в ничто. Там стояли те, кто по приказу шейха могли преодолеть любые расстояния, проникнуть за любые двери и ударом кинжала в сердце оборвать жизнь любого из земных владык.
    Ал-Мулк потер виски, пытаясь унять внезапную сумятицу в мыслях. Взгляд его остановился на громаде почти достроенного дворца, скользнул по галерее с узкими арочными проемами и вновь остановился на лице наиба.
- Покажи мне дом, где жил Г асан ас-Сабах, досточтимый Джафар.
Палец наиба вытянулся в направлении одного из неказистых
глинобитных домишек, прилепившихся к стене.
- Вот его дом.
- Да, - задумчиво проговорил ал-Мулк, - наверное, на земле рождается немного людей, подобных ал-Гасану ибн Мухаммаду ибн ас-Сабаху! Я слышал, что за тридцать лет своего правления он лишь дважды выходил из этого дома. Я знаю, что он приказал казнить одного вслед за другим двух своих сыновей за то, что они вели жизнь, недостойную мусульманина. Что бы подумал он, - ал-Мулк указал на дворец, - увидев это?
- Я не знаю, зачем ты приехал сюда, Муин ал-Мулк, - проговорил наиб, - но боюсь, тебе трудно будет о чем-нибудь договориться с дайи.
- Именно поэтому я приехал к дайи, а не к тебе, достоуважаемый Джафар, - сказал ал-Мулк, - и, признаться, с нетерпением жду встречи с ним.
- Мы уже прибыли, - коротко бросил ал-Судур, останавливая мула возле двухэтажной казармы фидаи. Ступив на землю, он подождал, когда спешится его спутник, и коротко приказал подоспевшему слуге отвести кобылу и мула на конюшню. Они пересекли двор, поднялись по ступенькам дворца и прошли сквозь несколько комнат, у дверей которых дежурили копьеносцы. У очередных дверей ал-Судур остановился, стукнул три раза и, услышав разрешительный отклик, распахнул створки.
Стоявший у окна высокий старик со свитком в руке повернулся к ним. Второй дайинизаритов шейх КийяБузургУмид правил орденом всего три года, но в его глаза уже успела въесться скорбная усталость от власти. Созданное ас-Сабахом государство острой занозой сидело в теле мусульманского мира, и низаритам и их вождю приходилось напрягать все силы, чтобы избежать уничтожения.
Муин ал-Мулк и БузургУмид поклонились друг другу, как равный равному.
- Рад видеть тебя в Аламуте, раис... или уже везир?
- Еще не везир, но, если соблаговолит Аллах, султан подпишет фирман в ближайшие недели.
- Что привело тебя к нам, досточтимыйМуин?
Ал-Мулк устремил взгляд в окно, за которым, высоко над крепостными стенами, по пологой спирали медленно взбирался в небо орел.
- Любопытство.
Дайи удовлетворенно кивнул. Везиры не ездят в одиночку в земли врагов. Значит.... Значит, речь пойдет о чем-то настолько важном, что даже уши ближайших соратников могут оказаться лишними.
- Благодарю тебя, что встретил гостя, Джафар, - дайи обернулся к наибу. - Теперь ты можешь идти.
       - Да, муаллим, - ал-Судур прижал правую руку к груди, понимающе склонил голову и покинул комнату.
- Прежде чем ты поведаешь мне о предмете своего любопытства, Муин ал-Мулк, - продолжил тем временем дайи, - позволь, как подобает хозяину, предложить тебе скромную трапезу.
Он провел будущего везира в следующую комнату, где их уже ждали приготовленные кушанья. Ал-Мулк был голоден, но поглощал рис с жареной бараниной и миндалем и копченую конину неспешно, словно стараясь показать, что лишь уважение к хозяину заставляет его принимать угощение.
За обедом дайи расспрашивал его о здоровье султана, о том, что творится сейчас в Кизвине, о превратностях пути из Исфахана - обо всем том, о чем он был осведомлен не хуже Муина. Наконец, насытившись, ал-Мулк ополоснул руки, стряхнул капли воды на ковер и сказал, предупреждая неизбежный следующий вопрос дайи:
- Осмелюсь просить тебя, хазрат, провести меня по стенам Аламута. Можешь считать это моей прихотью, но поверь, я давно мечтал увидеть Рудбар из «Гнезда орлов».
- Что ж, - сказал Бузург Умид, - это не самая обременительная просьба.
К тому же я сам давно не поднимался на стены.
Они вышли из дворца, не без труда вскарабкались по крутой лестнице и медленно двинулись вдоль бокового гребня с узкими щелями бойниц.
Фигуры в белом стояли на расстоянии ста шагов друг от друга; поравнявшись с первым фидаи, ал-Мулк вгляделся в его лицо. Через мгновение он быстро отвел взгляд - ему показалось, что он коснулся молнии.
Из серых глаз юноши стылым ветром дохнула смерть, окутала его морозным облаком и отлетела прочь, пообещав вернуться. Он сделал еще несколько шагов, остановился и облокотился на каменный зубец, прислушиваясь к тому, как медленно успокаивается встрепенувшееся сердце. Бузург Умид встал рядом с ним, устремив взор на дальние отроги, скатившиеся с гор и замершие на склонах.
Нет на земле места, прекраснее, чем Рудбар! Нагретые солнцем облака тают, обнажая голубую шелковую ткань небесного купола. Снежные шапки далеких вершин сверкают и искрятся волшебным огнем, маня к себе, в прохладное поднебесье. С гор с тихим журчанием струятся кристально чистые ручьи, исчезая в тенистых долинах, сливаясь в быстрые реки, стремящиеся на юг, к Джадж-руду. По ночам небо пламенеет россыпью задумчивых звезд, чей ровный свет несет на землю блаженный покой. ]
Оглушительное безмолвие стекает с хребтов, время густеет, застывая каплями росы на бурых камнях.
Спустя несколько минут ал-Мулк заговорил.
- Я мог бы задать тебе много вопросов, которые ты ждешь от меня, дайи. Я мог бы спросить, согласны ли вы принять шариат в обмен на неприкосновенность ваших границ. Я мог бы спросить, готовы ли вы давать войска для походов султана, платой за что служили бы завоеванные земли. Я - от бы спросить об условиях, на которых вы согласились бы признать власть
*
Багдада. Но я не буду спрашивать об этом, потому что знаю ответ. И ответ на все вопросы будет один: «нет».
Он замолчал, следя за черной точкой, плывущей в небе среди редких обрывков облаков, и потом продолжил.
- Надо признать, вы заставили уважать и бояться себя. Вы держите в страхе народы, которые куда многочисленнее и сильнее вас. Вы подсылаете убийц ко всякому, кто встает на вашем пути. Вас уже повсюду называют «хашишийун» - одурманенными, франки же именую фидаи на свой лад - ассассинами. Но вас столь же ненавидят, как и боятся. Недалек тот час, когда вчерашние враги объединятся, чтобы растерзать вас. Готовы ли вы в одиночку противостоять миру? Не переломит ли вас пополам собственная гордыня?
Бузург Умид задумался, но размышлял недолго.
- Зверь, загнанный в угол, становится опасней втройне. Мы обложены со всех сторон, и поэтому вынуждены убивать, чтобы защитить себя. Но мы не убиваем всех без разбора. Мы казним лишь тех, кто для нас по- настоящему опасен. Но мы предупреждаем их о том, что их ждет, и посылаем им черепа орлов. Получив этот череп, они знают, что их души уже брошены на весы, и приговор им вынесен. И приговор этот не подлежит отмене, но казнь может быть отложена на сколь угодно долгий срок. У приговоренного есть еще время для очищения, чтобы предстать перед Аллахом отмытым от грехов. И поэтому гордыня здесь ни причем.
- Но мои слова не слишком много значат, ал-Мулк, - произнес он затем. - На свои вопросы ты должен ответить сам. Ты хотел увидеть Аламут изнутри? Он перед тобой.
- Да, - незамедлительно ответил Муин. - Я вижу. Вы готовы. Вы готовы сражаться и умереть. Это достойно восхищения... и сожаления.
Резкий порыв ветра волной прошелся по склонам гор, пригибая к склонам редкие кусты, круговым вихрем промчался над замком и улетел к востоку.
- Я задам тебе очень простой вопрос, хазрат, - сказал ал-Мулк, - твой ответ на который, впрочем, мне тоже известен. Что заставляет фидаи идти на смерть?
- Вера, - ответ дайи был прост и ясен.
- Мне было совсем мало лет, когда вы убили моего деда. Но я хорошо помню того фидаи, который сделал это. Он улыбался, когда с него живьем сдирали кожу. - Муш смотрел не на собеседника, а на свои пальцы, перебиравшие четки. - Но вера - это лишь пустое слово. Во что они верят, хазрат?
- Они верят в то, что учение низаритов - единственно верное и угодное Аллаху, да воссияет слава его, и в то, что, исполняя волю Всевышнего, они открывают себе путь к вечному блаженству.
- Все это так, - кивнул ал-Мулк, и веко его дернулось, словно бы он подмигнул дайи, - но мы-то с тобой знаем, что никакого Аллаха не существует.
    БузургУмид бросил на него опасливый взгляд, которым смотрят на безумца или прокаженного. Ал-Мулк едва заметно улыбнулся в ответ.
- Наверное, я неправильно выразился, досточтимый шейх, а ты неверно понял мои слова. Конечно, Аллах существует, иначе кто бы мог сотворить небо и звезды, земли и воды? Но ведь в вашем учении не он занимает главное место. Мне известно, что низариты проходят несколько ступеней познания. На первых ступенях их учат жить согласно заповедям Пророка - всему тому, чему и других правоверных. Но потом их начинают уводить в сторону, объясняя, что миром на самом деле правит сокрытый от людских глас седьмой имам Исмаил, над которым нет Аллаха, потому что он - его абсолютная воля и земная ипостась, он сам - Аллах, и даже больше, чем Аллах. А потому приказы имама, передаваемые через дайи, не могут обсуждаться и должны выполняться неукоснительно, и то, насколько точно они исполнены, и есть грань между добром и злом. И тот день, когда имам откроет себя миру, станет великим днем, венцом творения, днем, предвещающим скорый Божий суд над всеми теми, кто противится воле имама. И, отдавая свои жизни, фидаи приближают его, и мученическая смерть для них - не только способ самим попасть в рай, но и шаг к спасению всех единоверцев.
Ал-Мулк перевел дыхание и продолжил, глядя прямо в глаза Бузургу Умиду.
- Но ты не хуже меня знаешь, хазрат, что учение это - великий обман, слова и дела ваши - есть ложь, с начала и до конца. Гасанас-Сабах не нуждался в истине. Ему нужна была власть, безграничная и сладостная. Я доподлинно знаю об говорящих отрубленных головах в блюдах, наполненных кровью, о гласе Аллаха, который слышали многие фидаи, и о других дешевых уловках, достойных разве что бродячего факира. Омар Хайям, который знал Г асана, наверное, лучше, чем кто-либо, тоже видел всю эту ложь. Помнишь рубаи, написанное им незадолго до смерти?
Нет ни рая, ни ада, о сердце мое,
Нет из мрака возврата, о сердце мое,
И не надо надеяться, о мое сердце,
И бояться не надо, о сердце мое!
Дайи чуть прикрыл глаза, сдерживая готовый вырваться наружу гнев.
- Ты неверно понял учение исмаилитов, Муин ал-Мулк...
- Если я понял его именно так, - перебил его гость, - то найдутся и другие, которые поймут его точно так же. Найдутся и другие, которые постигнут истинный смысл строк несравненного Омара и в страхе отшатнутся от вас.
- Наше учение истинно, - словно не слыша его, твердым голосом повторил дайи, - иначе мы бы не стали так сильны за считанные годы. Но к истине ведут разные дороги. Гасанас-Сабах очень спешил жить. И потому он вел ученш>>в короткой дорогой, иногда спрямляя гуть. Да, случалось, он шел
БузургУмид бросил на него опасливый взгляд, которым смотрят на безумца или прокаженного. Ал-Мулк едва заметно улыбнулся в ответ.
- Наверное, я неправильно выразился, досточтимый шейх, а ты неверно понял мои слова. Конечно, Аллах существует, иначе кто бы мог сотворить небо и звезды, земли и воды? Но ведь в вашем учении не он занимает главное место. Мне известно, что низариты проходят несколько ступеней познания. На первых ступенях их учат жить согласно заповедям Пророка - всему тому, чему и других правоверных. Но потом их начинают уводить в сторону, объясняя, что миром на самом деле правит сокрытый от людских глас седьмой имам Исмаил, над которым нет Аллаха, потому что он - его абсолютная воля и земная ипостась, он сам - Аллах, и даже больше, чем Аллах. А потому приказы имама, передаваемые через дайи, не могут обсуждаться и должны выполняться неукоснительно, и то, насколько точно они исполнены, и есть грань между добром и злом. И тот день, когда имам откроет себя миру, станет великим днем, венцом творения, днем, предвещающим скорый Божий суд над всеми теми, кто противится воле имама. И, отдавая свои жизни, фидаи приближают его, и мученическая смерть для них - не только способ самим попасть в рай, но и шаг к спасению всех единоверцев.
Ал-Мулк перевел дыхание и продолжил, глядя прямо в глаза Бузургу Умиду.
- Но ты не хуже меня знаешь, хазрат, что учение это - великий обман, слова и дела ваши - есть ложь, с начала и до конца. Гасанас-Сабах не нуждался в истине. Ему нужна была власть, безграничная и сладостная. Я доподлинно знаю об говорящих отрубленных головах в блюдах, наполненных кровью, о гласе Аллаха, который слышали многие фидаи, и о других дешевых уловках, достойных разве что бродячего факира. Омар Хайям, который знал Г асана, наверное, лучше, чем кто-либо, тоже видел всю эту ложь. Помнишь рубаи, написанное им незадолго до смерти?
Нет ни рая, ни ада, о сердце мое,
Нет из мрака возврата, о сердце мое,
И не надо надеяться, о мое сердце,
И бояться не надо, о сердце мое!
Дайи чуть прикрыл глаза, сдерживая готовый вырваться наружу гнев.
- Ты неверно понял учение исмаилитов, Муин ал-Мулк...
- Если я понял его именно так, - перебил его гость, - то найдутся и другие, которые поймут его точно так же. Найдутся и другие, которые постигнут истинный смысл строк несравненного Омара и в страхе отшатнутся от вас.
- Наше учение истинно, - словно не слыша его, твердым голосом повторил дайи, - иначе мы бы не стали так сильны за считанные годы. Но к истине ведут разные дороги. Гасанас-Сабах очень спешил жить. И потому он вел учение ;в короткой дорогой, иногда спрямляя путь. Да, случалось, он шел на подвох, но разве не допустима малая ложь, когда впереди маячит столь великая цель?
- Ложь остается ложью, какой бы малой она не была. - Круговым движением руки ал-Мулк указал на башни и стены. - Все это - порождение страха, страха, что обман раскроется. Этот страх незримо вползает в сердца, заставляя владык строить замки и неприступные крепости. Но истина не нуждается в крепостных стенах, и в высоких башнях не укрыться от кары Аллаха. В Аламуте слишком много лжи, хазрат.
БузургУмид усмехнулся, собрав бороду в кулак.
- Ты прав, дорогой гость, ложь порождает страх, но и страх порождает ложь. Диву даешься, сколько небылиц рассказывают о нас. И ты, наслушавшись их, пытаешься обличать нас. Но для этого не нужно было приезжать в Аламут. Ты, наверное, слышал о Саде?
- О Саде? - переспросил ал-Мулк. - О том саде, куда приносят опьяненных гашишем юношей, и где их ублажают прекрасные девы, где растут сказочные цветы и деревья, где глаза слепит блеск золота, и где все кажется слишком похожим на рай? А потом, когда дурман проходит, одно лишь воспоминание об этом волшебном уголке дает им силы вынести любые мучения, чтобы вернуться туда. Об этом саде ты говоришь, дайи? Если да, то, конечно, я слышал о нем.
БузургУмид указал ему на каменистую равнину, на безлесые горы, на глубокую теснину, по дну которой струился быстрый поток.
- Скажи, ты видишь где-нибудь место, в котором мог бы быть спрятан
Сад?
- Нет, - признался ал-Мулк, - не вижу. Но это еще ничего не значит. Сад может находиться в одной из долин Рудбара и даже в Сирии или в Ливане, по горам которых рассеяны замки низаритов. Может быть, это и вправду выдумка, но она очень похожа на другие фокусы ас-Сабаха.
- Поверь мне, уважаемый ал-Мулк, что никакого Сада никогда не было. Все это придумали наши враги, и замысел их прост, как куриное яйцо. Но опьянение от гашиша быстро проходит, а вместе с ним тускнеют и воспоминания об увиденном. Чтобы все фидаи были готовы умереть в любую минуту, нужно нечто большее, не так ли? Что ты еще слышал о нас, слуга султана?
- Говорят многое. Рассказывают, к примеру, о фидаи, которые бросаются в пропасть по одному лишь знаку шейха.
- И ты, как я полагаю, веришь всему этому?
- Не знаю, - впервые на лицо ал-Мулка легла тень сомнения. - Броситься в ущелье - это не одно и то же, что убить врага, отдав свою жизнь взамен. Возможно, среди вас найдутся двое-трое таких. Но, думается мне, скорее всего ас-Сабах по своему обыкновению морочил голову чужеземцам - на самом деле в теснину сбрасывали набитые песком чучела.
- Это хорошо, что ты не все принимаешь на веру, ал-Мулк. Ввести неприятеля в заблуждение - это не обман, а военная хитрость.
Дайи повернулся спиной к крепостной стене и неожиданно заговорил совсем о другом.
- В верхнем замке семь башен. Попробуй угадать, в которой из них находится колодец.
Ал-Мулк непонимающе посмотрел на него, но потом перевел взгляд на башни. Они почти не отличались одна от другой, вздымаясь ввысь четырехугольными призмами, на вершинах которых виднелись фигуры дозорных.
- Пожалуй, вот в этой, - машинально сказал Муин и указал на самую высокую.
- Что ж, - усмехнулся дайи. - Ты ведь сам указал на нее. Теперь смотри.
Он повернулся лицом к башне, указанной ал-Мулком, и воздел вверх
руки. Мгновенно в ответном жесте в вышине поднялась правая рука фидаи. Небо над Аламутом уже успело потускнеть, оттенив пока еще едва различимые гирлянды звезд.
- Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!
Голос дайи мгновенно окреп, заполнив собой все пространство замка, и ал-Мулку подумалось, что сейчас каждый в Аламуте слышит произносимый шейхом аят из семнадцатой суры:
- Превыше Он того, что говорят о Нем, на великую высоту!
Ладони БузургаУмида медленно согнулись вовнутрь, призывая воина к себе, и в ту же секунду с вершины башни долетел исполненный предсмертным восторгом, торжествующий крик:
- Аллах велик!
Боковым зрением шейх низаритов увидел, как лунная бледность залила лицо ал-Мулка, который понял, что сейчас произойдет. Тело фидаи легкой белой птицей взметнулось над зубцами, на миг неподвижно распластавшись в воздухе, и потом в стремительном ястребином полете рванулось вниз, к распахнутым настежь райским вратам.
Ал-Мулк отвернулся. Он услышал глухой удар о каменные плиты, но не видел ни выбегавших из казармы стражников, ни то, как они уносили тело, ни удовлетворенной короткой улыбки дайи. Перед глазами искрилась темная муть, сквозь которую, ударив по перепонкам, откуда-то издалека долетел строгий вопрошающий голос БузургаУмида:
- Зачем ты приехал в Аламут, ал-Мулк?!
Он с усилием поднял голову и заговорил, стараясь не отводить взгляда.
- Я хотел отличить правду от вымысла. Я хотел понять, насколько вы сильны. Я понял это. Ты показал мне все, что я хотел. И теперь я знаю, что Гасанас-Сабах был тысячу раз прав. Чтобы подчинить себе тысячи, десятки и сотни тысяч, нужна либо великая правда, либо великая ложь. Но как добиться того, чтобы ложь превратилась в правду, хазрат?
- О чем ты говоришь, безумец? - Звук голоса дайи отозвался в голове тяжелым ударом бубна, но ал-Мулк, скрипнув зубами, продолжил.
- Многие когда-то считали безумцем и ас-Сабаха. Помнишь ли ты сказанные им давнь: т-давно слова: «Дайте мне двух - всего лишь двух! - но
абсолютно преданных людей, и я переверну мир»? Он нашел этих двоих, в числе которых был и мой дед, и сделал то, о чем мечтал. Мне не нужно двух, хазрат. Мне нужен ты один.
Он перевел дыхание и продолжил свою сбивчивую речь, пытаясь увидеть в темных глазах дайи понимание и согласие.
- В столице пахнет смутой. Армия уже давно не верит султану, но верит мне. Она пойдет за мной, куда бы я ее ни повел. Я брошу ее к твоим ногам, хазрат! Если мы объединим войска, то через месяц возьмем Исфахан. Через два месяца падет Багдад! Мы дойдем до Ливана и вышвырнем франков из Иерусалима! Мы пойдем дальше, до иберийских берегов, и наши братья по вере присоединятся к нам, ибо они поймут, что с нами грядет новый Закон. Мы возродим халифат былых времен, мы захватим Хорезм, Рим и Константинополь, мы втопчем христиан в землю и загоним в лесные чащобы. И тогда наше царство будет стоять вечно, Бузург Умид!
Казалось, горячечные слова ал-Мулка вот-вот убедят шейха, но тот лишь покачал головой.
- Ничто не может быть вечным в этом мире. Не стоит обманываться.
Ал-Мулк нетерпеливо взмахнул рукой.
- Забудем о вечности, дайи. Я согласен на какую-нибудь тысячу лет. То, что простояло десять веков, уже не сможет исчезнуть навсегда. В мире нет сейчас силы, способной сломить низаритов, хазрат. Но вас слишком мало, и ваша мощь уходит в песок. Пройдет сто или двести лет, и она иссякнет совсем, и с севера придут племена, которые раздавят вас, как перезревший плод. Так будет, хазрат, если мы не заключим союз. Но нужен знак. Если не будет знака - ничего не получится.
Ал-Мулк придвинулся вплотную к шейху и быстро зашептал, кто- нибудь мог услышать его на открытой ветрам стене.
- Ты должен объявить себя имамом, Бузург Умид! Явление имама - это торжество справедливости, по крайней мере, для тех, кто почитает Али наравне с Мухаммадом. Победа, которую мы одержим, если объединимся, убедит всех, что ты и есть рука Всевышнего. Нам нужна только одна победа, хазрат, только одна! А потом мы лавиной пройдем до Средиземного моря, уже не встречая сопротивления. И ты уже не будешь нуждаться в своих улемах, которые пытаются преподнести тебе Закон на позолоченном блюде. Ведь это так просто, хазрат! Если Аллах даст тебе власть над миром, то неужели он не научит тебя управлять им?
Он схватил шейха за рукава халата, и его пальцы с силой впились в мягкую плотную ткань.
- Сделай это, хазрат! Сделай это!
Бузург Умид с неожиданной легкостью оторвал ал-Мулка от себя и, не отпуская его рук, опутывая взглядом, в котором по-прежнему стояла беззвездная ночь, спросил вкрадчиво:
- Если я объявлю себя имамом, то ты, конечно, станешь халифом?
Ал-Мулк попытался вырваться, но не смог и с отчаянием выкрикнул:
- Халифом станешь ты! Мне не нужна власть, БузургУмид! Не думай об этом, хазрат! Мы не должны терять времени, иначе цель ускользнет от нас.
- Значит, ты должен стать васи - преемником, - будто не слыша его слов, продолжил БузургУмид. - Если ты не станешь им, армия не пойдет за тобой. Я старше тебя на тридцать лет, ал-Мулк. Уже скоро Аллах призовет меня к себе. Я знаю людей и вижу, чего ты хочешь. Меня трудно обмануть. А обмануть Аллаха не удавалось еще никому.
Дайи, наконец, отпустил руки гостя, и тот инстинктивно шагнул назад, все так же стараясь не смотреть вниз.
- Ты очень похож на своего деда, ал-Мулк, перехитрить которого не смог даже Гасанас-Сабах. Но ты напрасно затеял эту игру, в которой ты рассчитывал избежать проигрыша при любом исходе. Ведь только безумец может решиться играть с Аллахом в кости.
Темень в глазах шейха совсем сгустилась, превратившись в непроглядный мрак.
- Только безумец мог помыслить, что дайи ставит себя выше Аллаха и вправе по своему разумению провозгласить себя последним имамом, не дожидаясь зова с небес. Но ты не безумец, ал-Мулк. Ты хочешь, чтобы я сделал тот шаг, на который можно пойти лишь в минуту крайней опасности, чтобы сплотить перед последней битвой тех, кто верит в седьмого имама, когда Азраил занесет свой меч над ними. Имам возвещает приближение конца времен! Но если с его пришествием ничего не изменится, вместо заоблачных труб низариты услышат грохот барабана Даджала, посланца Иблиса. Их вера угаснет, как догоревшая свеча, и превратится в застывший воск. И тогда и вправду никакие стены не послужат нам защитой, и ворота Аламута сами раскроются перед султаном... или перед тобой. В этом твой замысел, внук Низама. И довольно слов - они уже ничего не изменят.
Ал-Мулк предпринял последнюю попытку.
- Не торопись, БузургУмид. Ты правильно угадал: имам - это искушение, перед которым наверняка не устоит кто-нибудь из тех, кто станет дайи после тебя. Все, о чем ты сказал, случится, но случится слишком поздно. Трубы ангелов уже звучат - разве ты не слышишь этих звуков, хазрат? Когда они замолкнут, окончится время, отведенное для великих дел. Ты умрешь, дайи, не совершив того, что мог, потом умру я, а потом... падет Аламут. Не спеши. Подумай день, два, неделю. Я подожду. От твоего решения, шейх, зависит слишком много. Пути назад уже не будет.
Дайи вдруг взмахнул кистями обеих рук, словно стряхивая с них али холодной воды.
- Я не буду ждать ни часа! Иблис многолик и коварен. Зачем давать ему время, чтобы он успел пропитать соблазном сердце? Я все сказал.
Ал-Мулк смотрел пустыми глазами в распахнутую даль, где небо над горами уже начало желтеть и покрываться бледной сыпью звезд.
- Значит, война? - спросил он, и в его голосе шейх услышал разочарование и печаль.
   - Выходит, так, - кивнул БузургУмид.
Ал-Мулк тяжело вздохнул и посмотрел в глаза дайи.
- Солнце пошло на закат. Скоро совсем стемнеет. Прикажи привести мою лошадь, досточтимый шейх.
- Законы гостеприимства требуют, чтобы я предоставил тебе ночлег и еду. Ты сможешь отправиться в путь завтра утром и к вечеру успеть добраться до Кизвина.
- Благодарю тебя, шейх, но я уеду сейчас. Мне не привыкать к ночевкам в горах. Мне тяжело в этих стенах. Они не хотят, чтобы я оставался здесь.
- Тогда позволь мне сделать так, чтобы обратный путь не показался тебе слишком тягостным. Торба с провизией уже готова. Сейчас ее приторочат к твоему седлу.
Шейх повернулся, хлопнул в ладоши, сделал несколько шагов навстречу устремившемуся к нему фидаи, вынул что-то из-за пазухи и сказал несколько слов, которые ал-Мулку не удалось расслышать.Ассассин кивнул, поклонился, легкой тенью скользнул по стене, в несколько прыжков одолел крутой лестничный спуск и быстро зашагал к конюшне.
Когда БузургУмид и ал-Мулк сошли по ступеням во двор, фидаи уже выводил кобылу из дверей. Внук Низама не раздумывая вскочил в седло, мельком взглянул на туго набитую торбу и перевел взгляд на шейха.
- Прощай, дайи. Жаль, что нам не удалось договориться. Сдается мне, ты просто не понял меня, хазрат.
- Можно ли понять того, кто сам не в силах отличить правду от лжи? Прощай, ал-Мулк. Когда ты отъедешь от Аламута, обернись и еще раз посмотри на эти стены. Больше ты не увидишь их.
Ал-Мулк вздрогнул. Тонкая игла предчувствия впилась в сердце. На губах шейха играла улыбка.
- Не бойся, везир. Мы не убиваем гостей. Езжай с миром. И хорошо подумай, прежде чем посылать войска на Руд бар.
БузургУмид повернулся и тяжело и устало двинулся в направлении дворца. Ал-Мулк все смотрел ему вслед, потом, словно спохватившись, тронул кобылу, и та, уловив его мысли, направилась к воротам, норовя перейти с шага на иноходь. Он миновал Аламут, погруженный в предвечернюю дрему, проехал под взметнувшейся перед ним решеткой нижних ворот и лишь тогда перестал сдерживать лошадь, позволив ей пуститься в галоп, прочь от проклятых башен и пропитанных страхом камней. Он промчался по равнине и остановился недалеко от того места, где дорога сворачивала в скальный коридор. Поднявшись на ближайший холм, он спешился и снял с кобылы торбу, дорожные сумки и седло. Расстелив кошму, он уселся на нее и устремил взгляд на расплывчатый силуэт замка. С гор тянулись толстые щупальца облаков, заволакивая пламенеющий небосвод. Над горизонтом зависла полупрозрачная щербатая луна, вокруг которой роились тусклые звезды. Ал-Мулкразвязал торбу и увидел на самом верху маленький шарик, завернутый в черную лсань. Он осторожно потянул
за уголок. Белый орлиный череп, моргнув пустыми глазницами, юркнул в бурую траву и покатился по склону.
Нет на земле места печальнее, чем Рудбар! Ал-Мулк обвел взглядом серо-багряную чересполосицу неба, засыпающую равнину, обернутые в вечерний сумрак скалы. Сердце сжала глухая неизбывная тоска, с небес слетело прохладное дуновение смерти, а от бесконечно далеких звезд донесся едва слышимый протяжный стон.
Через два года армия везира ал-Мулка была наголову разбита низаритами на границе с Хорасаном. Спустя короткое время сам Муин ал-Мулк принял смерть от отравленного кинжала фидаи.
Девятого рамадана 559 года Хиджры1 четвертый дайиассассиновГасан Ала Зикрихи ас-Салам в присутствии нескольких тысяч низаритов провозгласил себя имамом. Рудбар замер в ожидании Судного дня, который, конечно, так и не наступил. Вместо этого началась долгая и мучительная агония государства, призванного изменить мир.
Спустя еще девяносто лет, двадцать девятого шеввала 654 года Хиджры2 последний имам исмаилитов Руки ад-дин Хуршах без боя сдал Аламут монголам Хулагу-хана, но это не спасло от гибели ни его самого, ни десятки тысяч его подданных. Хулагу приказал сравнять Аламут с землей, дабы не оставлять в своем тылу столь мощную крепость. Рассказывали, что он горько сокрушался, видя бесславный конец неприступной твердыни, так и не оказавшей его воинам ни малейшего сопротивления.
За пять лет до этого Догэн написал строки, и по сей день вводящие в искушение многих:
Раз можно подобрать Взнесенную волной на скалы Простую устрицу, то отчего же Не взять нам
С той же легкостью Закон?