Здравствуй и прощай

Ничего не поделаешь, он уезжает. Настал срок, время истекло. Квартира убрана, несколько чашек кофе выпито, пачка сигарет уже выкурена. Настало последнее утро в этом городе. И он уезжает далеко. Чемодан уложен, башмаки начищены, волосы приглажены, черная шляпа надета. Остается стремительно спуститься по лестнице, запрыгнуть в такси, забрать по дороге друга и отправиться в маленький терминал провинциального аэропорта.

И грустно, и легко стоять на пороге нового. Дыхание то и дело перехватывает. И вот по прошествии двух часов волнительного полета и наслаждения небом он окидывает взглядом потолок аэропорта Пулково. И в этот момент, городок тридцать третьего региона навсегда для него отойдет в прошлое. 

Вот он уже бросает вещи в новой квартире, и отправляется на свою любимую Адмиралтейскую набережную. Вдыхает ветер перемен вместе с сигаретным дымом и не может себя уже четвертый день заставить поесть. Впрочем, пересилить в этом себя не может и девушка, которая стоит в полумраке коридоров филфака и ждет своей очереди, чтобы сдать гос. экзамен. Она волнуется, как он долетел, о том, что за окном дышит свежей зеленью город и солнце вовсю пригревает. Ей все еще вспоминаются его губы, его тепло и укрепляется надежда на то, что она вскоре окажется с ним в одной квартире -  в городе ветров, воды и камня. Так пульсирует вера по венам.

В пространстве квартиры все еще гудят их разговоры – единство противоречий и разница равных зол. Все еще дышит грустью и страстью.
- Я через два дня уезжаю, - четко и лаконично произнес Александр.
Это «послезавтра» начало долбить в висок. Она согнулась в своем кресле, видно было, что хотела его обнять, крепко прижаться, но больше не смеет. Она смотрела смущенная и растерянная, не зная, как теперь быть, как себя с ним держать. Очень не хотелось проговаривать вслух последние слова прощанья.
- Саша, ты когда-нибудь вернешься?
- Да, приеду сюда обязательно, - сказал он. – В гости, - добавил, немного погодя. – Подожди, ты же тоже собиралась: через полтора месяца?
- Нет, - тяжело вздохнула она, - через полтора года, не раньше. Нужно завершить все дела, иначе придется вернуться.
- Я буду тебя ждать. Я ждал тебя и этого вечера год, - бархатистым баритоном молвил Саша.

Он приехал к ней в тот день часов в пять. Перед этим долго готовился, волновался как перед первым свиданием и много курил.
- Вот и встретились! Наконец-то! – нежно призналась девушка.
И, он, быстро подойдя, с радостным испугом встретил блеск ее ждущих глаз. Уверенно поцеловал и заключил в свои крепкие объятья. Сердце как стук колес набирающего скорость поезда отстукивало ритм. Артерия на шее бешено пульсировала. Чувствовать эту растерянность, легкую смущенность и напряженность было, как всегда, приятно, это не только повышает чувство значимости и уверенности в себе, но и располагает к женщине, если она не совсем дурна и глупа. Сразу создает некоторую интимность между тобой и ею, дает смелость в обращении и уже как бы некоторое право на нее. К своим годам он уже успел «на отлично» усвоить бесцеремонность в обращении с поклонницами, легкий и скорый переход от первых минут знакомства с ними к вольности обращения. В этом случае было примерно тоже самое: профессиональная непринужденность и естественность, которая шла от внезапно нахлынущего желания и жгучей страсти, пробежавшей мурашками по всему телу. Только в этом случае в пустых ожиданиях ее любви он прожил целый год, даже чуть больше, особо не страдал, но в какой-то степени это било по его мужской самооценке. Он даже в один момент задумался: что же с ним не так или, почему совершенно безотказные схемы давали который раз с ней сбой. На этой встрече она настояла сама, и он воодушевленный оказался здесь.

Его умиляла и возбуждала та откровенность, с которой она говорила с ним и до конца дерзко пользовалась всем тем неожиданным счастьем, которое вдруг выпало на ее долю с этим красивым, талантливым человеком. Он небрежно оттолкнул ее от себя, изученным наизусть приемом, который многим нравился, затем непринужденно притянул к себе и нежно поцеловал. Она расстегнула платье и все соединилось одним жарким моментом всепоглощающей, опьянительной страсти. В комнате звенели колокольчики на ловцах снов и кружились в такт перья и бусины от бешеного сгустка энергии. Синее и голубое, красное и черное – все смешалось воедино, все слилось и соединилось. Проточная родниковая вода и согревающий лесной огонь.
 
Теперь эта близость свершилась, и уже ничем в мире расторгнута быть не может. Он и она навеки унесут ее в себе, как знак соединения миров, сплетения одиночества, души и слов.

Растворяясь друг в друге, они пытали друг друга, от сознанья тая, что стремятся и болью тоже породниться. Ведь правда была у них одна. И в этой близости общее сердце становилось двойней, на короткий момент поистине отрекаясь от постыдного "я". Разум был неспособен отрезвить, превозмочь беззаконную блажь. Счастье ведь излечить не дано, оно ведь не безумно, а разумней всего, и настолько бессмертно, что дотла сожжено.

Через какое-то время они пристально смотрели друг другу в глаза, пили свежесваренный кофе, аромат которого заполнил все пространство комнаты. Вели доверительные беседы, словно столетние друзья, больше о том, что только можно поведать шепотом самым дорогим людям, и так, как будто до этого ничего и не было.
Он с чувством не только животной благодарности за то неожиданное счастье, которое она бессознательно дала ему, но и восторга, стал снова целовать ее в шею, в грудь. Перед глазами все плыло, он перестал узнавать себя, перестал понимать, что с ним происходит и что она с ним делает.

Затем они долгое время пребывали в каком-то недоумении счастья. У нее непроизвольно потекли слезы и закружилась голова. Он посадил ее к себе на колено и одной рукой ее приобнял, слыша биение сердца, в другой крепко держал руку, чувствуя через нее всю девушку. Затем Ольга напомнила ему про его сольный концерт, посвященный Игорю Талькову. «Глобус», «Чистые пруды» и «Господин президент» слушали дома часто, и поэтому это имя ей о многом говорило еще с раннего детства.
- Они не поняли идею, понимаешь. Я хотел сделать все по-другому, а мне не дали. Мне не позволили, чтобы Он, был на переднем плане! Чтобы это был Его вечер, а не наш, не нашей труппы!
Ольга разливала новую порцию кофе по глиняным кружкам, он, молча, разбавил все холодным молоком и пристально посмотрел ей в глаза, с жаждой искреннего ответа.
- Да, поняли, поняли зрители все! И увидели то, что ты хотел передать. Лично я все почувствовала.
- Я разговаривал с известным режиссером, и только он со мной согласился, что постановка получилось не самая удачная. Остальные отзывались очень лестно, особенно те, кто в это особо не вглядывался.
Девушка встрепенулась, оживилась и начала говорить, то, что давно в ней жило, но не от того, что хотела еще больше понравиться, нет, чтобы он начал узнавать в ней себя.
- Знаешь, для профессионалов, которые живут и варятся в этом соке – может быть, и было что-то не так. Но для рядового зрителя – это был восторг. Для зрителя что важно? Чтобы он просто забыл, что находится на спектакле и началвидеть события реальной жизни. Видеть, как будто перед ними предстает сам Игорь, живой и знакомый. А ты вспомни, как вела себя публика. Спектакль окончился и - тишина. Никто не встает, не спешит в гардероб. Все сидят и молчат - минуту, другую. Это потом только звучали громкие аплодисменты и крики «Браво!», но самое главное, я полагаю, - это оцепенение, когда от переживаний люди в себя прийти не могут. Или, скажем, выходят из зала и болтают: "Ты сейчас куда?...А я пойду…" Значит – мимо, значит, не удалось. А если идет из театра толпа и никто ни с кем разговаривать не хочет... Идет человек и плачет, в платок сморкается и не стыдится слез – вот это оно. А после твоего спектакля все это было. После твоего сольника, представляешь! Я все это видела в фойе. Получается, ты попал в самое сердце. Люди узнали в тебе часть Игоря. Ты смог это передать!

- Мне очень приятно, - он смутился и отвел в сторону глаза, - я ведь видел лишь первую часть реакции, а вторая – всегда остается для меня загадкой. И то до конца не знаю было это «в точку» или «мимо». Я редко доволен собой, особенно, когда уверен в том, что мог сделать лучше. Мне не дали поставить спектакль, так как вижу и хочу. Я живу Игорем с десяти лет, чувствую и знаю лучше, чем кто-то другой. Его творчество очень созвучно моему восприятию мира. Но мне никто не дал поставить все самому от начала до конца, мешали, советовали, настаивали. Я ведь не лезу в те постановки, в которых не уверен и которые я могу знать только как актер и музыкант.
- Ты так относишься к этому, потому что, наверное, только от двух категорий жителей Земли люди ждут "высокого горения души" - актерской и учительской. Саш, ты пойми, что зрителям неведомо, какими путями актеры идут к результату, как лепят своих персонажей. Но всякий раз, когда они видят на сцене живых, заставляющих по-настоящему переживать: смеяться, плакать, чувствовать, забыть о каких-то проблемах и быть «здесь и сейчас»,то есть, жить по-настоящему, то всякий раз зрители невольно испытывают чувство благодарности к тем, кто заставил их поверить, почувствовать.
- Я понимаю все это. Я вижу это, всегда в начале спектакля выбираю несколько глаз и слежу, как они смогут трансформироваться за это время, что они переживут вместе со мной, смогу ли я их оживить за спектакль. Смогу ли хоть немного дать жизни потухшему взгляду или наоборот разочарую их. Видел и то, и другое. Хотя первого конечно больше, иначе бы сменил профессию. Хотя, сейчас тебе говорю об этом, и даже не представляю себя кем-то другим. Но я точно знаю, что  должен стоять на страже высокого ремесла. Хотя, знаешь, я и сам порой сомневаюсь, что живой, что могу вдохнуть в них жизнь, - достаточно тихо признался он, закурил и отвернулся.
За окном стремительно темнело. Саше было очень хорошо и комфортно здесь, не хотелось уезжать, но время отмеряло свой срок, оставалось все меньше и меньше секунд для нее. В душе разгорался пожар, и он не знал, что теперь со всем этим делать. Он давно не чувствовал себя таким живым и кому-то нужным.

- Я не знаю, живой ли я? – повторил он снова этот вопрос. - Могу ли я чувствовать и дать что-то миру. Внутри дыра, огромная черная дыра, из которой сквозит как из форточки.  Иногда не чувствую и не осознаю себя, не могу назвать что я конкретно чувствую, а как работать, если не чувствую сам?!

- Живой ты, живой! – целуя горячо, твердила она, - скоро дыра зарастет, это я тебе обещаю. Все наладится, однажды твои руки превратятся в крылья, и ты сможешь взмыть как птица над этим миром и громко прокричать: «Я живой! Я сама жизнь!». Она бегала по комнате и показывала, как он будет легко чувствовать себя в голубом море. - Пока еще в обложках наших  тел живут  высокомерные  желанья и чувства, ты жив и я жива, мы — жизнь, мы - суета и хлам, а значит, мы - смирение и храм, цветущий на обломках мирозданья! – цитировала громко девушка. Он улыбался ее актерской игре, и немного даже поверил. Ольга добавила, с жаждой стремительного реванша:
- Хорошо. А если серьезно. Пусть вмешивались в процесс, пусть не дали сделать все самому, но твою инициативу поддержали, - она лукаво улыбнулась, - вот, ты знаешь города, где ставился Тальков? Ты слышал о таких музыкальных театрах, где он исполнялся?
- Нет, не поднимал этот вопрос, вроде нет, - он с интересом ее слушал, не совсем понимая к чему Ольга клонит.
- Я тоже точно не знаю, но, по крайней мере, на подмостках столичных театров я не видела. Даже потому, что твою идею воплотили, о которой ты мечтал еще с подросткового возраста, это уже успех. Кстати, в последние несколько лет наметилась любопытная тенденция. Современная пьеса и что-то неакадемическое в музыкальных спектаклях стало в большей степени ставиться на подмостках провинциальной сцены, нежели столичной. Именно новый текст и нового героя можно увидеть на сцене в провинциальном театре.
- Кстати, да. Весьма любопытно получается. Хм, верно, подметила. Недаром ты журналист, - улыбнулся он. - Только дело в том, что провинциальным театрам зачастую не до эксперимента. Редкий творческий коллектив может себе это позволить, если только он не специально для этих целей создавался. Большинству театров просто бы выжить. А это святая святых каждого театра – костюмерная. А точнее все, что от нее осталось, - с горестью в голосе произнес он, - среди потрепанного хлама отыскать приличный сценический костюм - задача не из легких. Да и сами мы следим за костюмами, у нас нет костюмерного. А это занимает огромное количество времени. Трудно. Как-то так живем, - он покачал головой и посмотрел глазами печального мыслителя.

- В этом и отличается провинциальный театр от столичных. Провинциальность - это больше узость взглядов, примитивность вкусов и мышления вообще. К географии, полагаю, это отношения не имеет. Можно жить в столице и оставаться сугубым провинциалом. А можно жить в Ярославле, Владимире, Иванове, еще где-то и чувствовать, что "все у тебя здесь как в столице". Но это не про тебя. Ты личность других масштабов. Тебе, чтобы развиваться нужно уехать.
- Да, именно поэтому у меня уже в кармане билет в Петербург… - в уголках его губ дрогнула грустная и неуверенная улыбка.
- Тебя запомнят очень надолго, если не навсегда. Потому что редко можно встретить такого самородка, с такой невероятной харизмой и бешеным темпераментом, да еще и честного…
- Не заменимых людей не бывает, всем находят замену, даже самым важным и первым. Даже неудобно как-то стало от твоих похвал… Спасибо тебе за эти слова они для меня очень важны.
- Это чистая правда, не в коем случае не комплимент. Знаешь, а ты так красиво попрощался с публикой. Именно твоим сольником закрылся этот сезон. Да и так глубоко и громко, что я до сих пор впечатлением, хотя прошло больше месяца…
Путь в музыку и поэзию – кромешный голод, вернее – бесконечно долог. Вчера еще зеленый автор, а сегодня он уже стоит на ногах, колыхается, правда, от ветра, падает, но поднимается. Бесконечно курит, пьет много кофе и иногда сквернословит, частенько ведет диалоги с обществом, но они все превращаются в бессмысленные споры и беспощадные обвинения во лжи. Следы людей, оставленные тут, перетянули горло, словно жгут. Он не играет, он живет на сцене. У кого-то весь смысл в игре, а у него в такой жизни, которую многие воспринимают как глубокую игру. Хотя где здесь грань?

Он блестяще читает наизусть «Черного человека», Блока, Маяковского с  периодичностью цитирует Талькова и Цоя. Вот он творит при свете настольной лампы, живет при свете софитов - талантливый, и весьма известный в определенных кругах. Вместе с ним обитает и общество – в обыкновенной и слегка попсовой воде. Но оно каждый раз выходит из зала, выключая за собой свет, и он остается один, в темноте. Но во мраке колос расти не может. Он остается — белый и слепой, в свое молчанье погружен до срока.

В его квартире с высокими потолками и узкими темными коридорами очень часто мелькали женщины, похожие на одну и ту же: в губной помаде, чулках и вели они себя откровенно бесстыже. И вот тогда пробуждаются ангел страсти и бес привычки. Все горит пламенем, а потом достаточно легко и быстро забывается. Или просто забывается сам предмет страсти, остаются лишь ощущения.

Одной единственной постоянной женщиной в его жизни была - Правда. Она ему всегда была нужна, с самого детства. К подростковому возрасту она нашла свое материальное выражение и стала проявляться в стихах и музыке обугленным глаголом. Он за нее постоянно боролся, отстаивал, оберегал и говорил о ней с обществом. Только истина убивает, а правда - плодит калек. Только истина неумолима и подобна общей беде, она не проститутка, чтобы быть все время разной. Чудо прячется в табаке, в уцелевшей спичке, а затем, обретает смысл в мимолетной на одну ночь страсти.

- Знаешь, сейчас вот здесь, - приложив руку к груди, молвил Александр, - что-то происходит, очень такое важное. Что-то начинает кипеть, но в тоже время приходить в порядок. Я не знаю, что это… Я должен подумать… Я тебе сообщу, как разберусь…
- Хорошо, - улыбнулась она.
В голове крутилась одна фраза: «Признаться или нет». Неужели ты... ты есть у меня теперь? Неужели осмелюсь сказать: "Люблю"? Предскажи мне, друг мой, не проломится ли этот мост, на который я вступаю в бессчетный раз? Разреши, наконец, стать свободной от ветхих пут. Просто жить, а не с кем-то. Дай открыть глаза и снова закрыть и убедиться в его причастности»…  А потом Ольга собралась и решительно добавила:
- Я тебя люблю… - не поднимая глаз, произнесла она.
- Ох, как неожиданно… - интонация скакала, он постоянно переводил дыхание…  – Точно? Ты уверена в этом? - Это звучало, словно человек слышит такие слова в первый раз в жизни. Или просто слышит, но не верит. Импульс не доходит до мозга и он просит повторять еще и еще… Или же ему просто приятно это слышать от человека, которого он так долго добивался и даже перевыполнил план сегодняшнего дня.
- Не прощаемся, встретимся еще. Через пару-тройку недель или лет, - твердо сказал Александр.
- Прежде времени нет расстояний, - грустно улыбнулась девушка.
Они попрощались, Ольга проводила его взглядом до машины, закрыла входную дверь и тут же обмякла на пороге. Гуще всех голосов, прихотливей былых потерь теперь звучал вечер. Затем она бродила по комнате, грустная и счастливая, не находя себе места. Он же нервничал в такси. Саша так хотел открыть дверь и вернуться к ней, но решил не подрывать своего имиджа, поэтому изобразил холодное равнодушие, а по приезду домой отправил ей сообщение:
- Спасибо Тебе, дорогая, за свет, доброту, за заботу твою! За вечер, Тебя и Любовь. Меня все это будет теперь греть…
- И тебе спасибо. Я буду помнить… - также холодно
Каждое новое майское утро было особенным. Оно мерцало как рассыпанная пудра. Ольга металась в развороченной кровати на горестных осколках бытия. И так глядела на все невыносимо мудро, как будто новый день прощенье даст и принесет ответы, не создав новых вопросов. Даже  тот, кто прежде был  доведен разлукой до дна, сложно верил в то, что не только за окном весна, но в душе расцвели сады. Они уже оделись в пышные белые одеяния. На асфальт пять сантиметров в секунду кружась, падали хрупкие лепестки вишни. Сладкий манящий аромат разливался на всю округу. Ощущение легкости, беспокойности и надежды витали в воздухе. Она ждала весточек из Петербурга и томилась в ожидании, что он все-таки вернется. Вернется за ней. Он писал стихи, песни, но все в стол. Невероятно скучал, тосковал, особенно по вечерам. Бродил по набережным и отправлял ей фотографии отражения огней в холодной мутной воде. Они как искры костра во тьме ждали ночи, чтобы свободно жить в сети. День как обычно был забит всевозможными делами и организацией жизни на новом месте.
- Саша, скажи, а в Петербурге есть ощущение дома? Ты его нашел?
- Конечно. Дом и есть, самый настоящий. Этот город способен приютить и обнять каждого творческого и создающего.
- Как пишется?
- Как никогда хорошо. После долгого застоя музыка и слова льются одной сплошной рекой.
Она читала его стихи и грустила вместе с проливным дождем. Между тем, жизнь планомерно, шаг за шагом, сшивала нитками дни. Она соединяла в пространстве чужие слои, что сближаясь, становились словом «любить». По узорам и по шагам они узнавали друг друга в разных городах. И находили теперь сокровище там, где мосты над водой, а не под.

Александр постепенно превращался из озера в реку, и вскоре совсем закружился в веренице событий и новых встреч, а Ольга тем временем готовилась к выпуску из альма-матера и вечерами бессмысленно бродила по городу.

Постоянные вопросы про отпуск в Петербурге бередили ей душу. Она, конечно, обещала приехать и сама была уверена, что одним сентябрьским вечером они будут бродить под красным большим зонтом по мокрому асфальту набережных, дышать сыростью и чувствовать атмосферность осеннего города. Но все же сомневалась в искренности его чувств, точнее в том, что они не лягут на дно водоемов вместе с низкими, плотными августовскими туманами.

Темным бархатом разливался вечер. Свечи, пряный глинтвейн, Ольга пребывала в бессмысленном ожидании, завернувшись в плед. Эту неспешность и томность прервал мой звонок. Давно не слышала ее голоса, да и мне в тот вечер было неприлично скучно. Я расспрашивала подругу о госах, о том, как она поживает и почему до сих пор одна. В ответ я услышала пронзительную историю, о которой мало кто знал. В тот момент, по всей видимости, совпало многое, в том числе и то, что позволило ей быть такой откровенной.

Был обычный октябрьский вечер, Ольга пришла на рок-фест к своим друзьям. Немного опоздав, она сразу попала в атмосферу безбашенности, качественной музыки и свободы. Увидев его: харизматичного, яркого, с поставленным академическим вокалом и приличными текстами, ее захватила эйфория. Через некоторое время, пользуясь своим служебным положением, Оля с ним познакомилась. Затем увиделись они на ближайшем концерте-солянке. В течение вечеринки к Александру подходили зрители, несдержанно трепали по плечу, рассыпали восторженные комплименты и признавались в любви. Девочки откровенно висли на нем, а он приобнимая их, кокетливо улыбался. Но, не смотря на это, в какой бы точке клуба Саша не находился, Ольга постоянно ловила его увлеченный взгляд. Весь вечер, не отходя от барной стойки, она игриво улыбалась и, наконец, сдавшись, он завязал разговор. Перед самым закрытием клуба он ответил Ольге трепетным поцелуем в щеку и сказал, что у него уже есть ее номер. Затем были долгие дни и ночи общения в сети. Беда нашего поколения, мы все сводим в сеть, и боимся сделать лишний шаг вне этих электрических проводов. Встречались они лишь на концертах. Он всегда искал ее внимательные глаза в толпе, и когда не находил, очень расстраивался. Было несколько попыток встретиться вне концертных площадок и толп людей, но все тщетно. Их главной встрече было суждено произойти только перед его отъездом. Она увлеченно и долго рассказывала мне про феерию звука и цвета на последнем спектакле сезона, и как он, стоящий на большом деревянном квадрате-помосте, оказался почти на одном уровне с ней. И Оля завороженная, не могла пошевелиться от его голоса и пластики. Затаив дыхание, просидела спектакль. И скрыв весь спектр чувств, отправила ему после сухое сообщение: «Саша, спасибо за Игоря!»

Я была настолько удивлена этой пронзительной истории, что где-то на половине ее рассказа просто разревелась. Никогда прежде я такого не слышала. И чувства чистые, в которых люди признались лишь спустя годы, и чтобы человек всегда был настолько близко и в тоже время так далеко.

- Ольга, тебе срочно нужно в Петербург! Даже если ничего не выйдет, отправляйся немедленно!
- Милая, да я бы хоть сегодня, - устало молвила она, - просто не уверена, что ему это нужно и все получится.
- А ну, отставить! Ты еще мокроту начни разводить! Твое белое платье, чемодан в руки и в Петербург – у меня только один ответ. И твой диагноз нужно лечить только там, рядом с ним, а не здесь, рассказывая все это мне.
- Да, ты, пожалуй, права. Я поеду обязательно в отпуск, а дальше посмотрим.
- Вот, и умница, - одобрительно улыбнулась я.
Ведь что может быть слаще поцелуя и разговора, которого ждешь годами? Что может заставить так сильно биться сердце, чем родная душа рядом? Просто невозможно смотреть на эти выжженные поля. Хочется напитать их влагой и посеять там злаки или цветы. А может, просто оставить их пустыми. Но непременно здоровыми.
Мост взаимоотношений с людьми и миром много раз латался. Прошлое – сети, которые упорно тянут назад, опираясь на стереотипы, барьеры, прошлую боль и неудачи, они ожидают очередного подвоха. На что может рассчитывать человек, когда у него все в полном беспорядке? И когда у него огромное количество сомнений?

Теперь и чужая правота становится скучной, и своя не тревожит как прежде. Одинаковым почерком занесена и приравнена в жизни монастырь и нечистая сила. Вечер темным шаром скатился, фонари над округой разливают свой свет. В затихающем мире постепенно проступают и тихо звучат: мантры, мечты, слова, и складываются в точную молитву, в музыку Боба Дилона. И мокрые волны прилива расходятся от тебя кругами. Ты заброшен теперь сюда навсегда. Но только вот кто-то тебя целует в шею и обхватывает ногами. А потом ты выдыхаешь красный осколок льда, закуриваешь и идешь на набережную. И там дышишь, дышишь, дышишь…

Холодное октябрьское солнце струилось сквозь золотые листья. В городе поселилась осень вместе с холодными, сногсшибательными ветрами, которые гоняли по улицам клубы пыли и мелкого мусора. Слезились постоянно глаза и несбыточные желания смешались с важными вещами и делами. Все шло своим чередом и обычным предзимним порядком. Много чего было, много чего будет. Но знаю точно, что практически ничего нам не принадлежит, лишь одно - сегодня, которое отделяет неизвестное "завтра" от прожитого "вчера".

И все-таки у всего есть свой срок годности, как бы не хотелось доказать обратное – не получится, не приведешь фактов и не изменишь данное. У всего есть срок хранения – у обязательств, обещаний, ожиданий. Струны натяжения чувств имеют свои сроки действия и сроки отчуждения. Все четко определено и обозначено. Но как же хочется порой доказать обратное, посмотреть на вечное…

Что прожито – уже забыто или лишь отголосками доносится из этого прошлого. Так отчаянно и крайне бесполезно исправлять попытками те действия, у которых давно закончен срок давности. Вот и здесь все уже остыло: не звучат в квартире их голоса, не носится бешено по квартире страсть, не звучит в колокольчиках, не остается в перьях. Прожитое не вернуть, все дождями размыто, временем стерто. Все остается лишь фактом из серии «было и было, чего уж тут». Как вышло - не важно. Куда - не сказало.

Звучит гитара, дрожат струны под его рукой. И, вот ночью он, входя в резонанс с городом, своими чувствами и душой, поет совсем уже другие песни, совсем другому человеку и разговоры за кофе ведет совершенно иного толка. Больше не балансируя в своих сомнениях и не утопая в вечной грусти, сотканной из просроченной памяти. Хотя еще иногда саднит внутри степная зона, но уже реже, не так сильно, не так часто, и постепенно там уже расцветает поляна пышных пионов, маков и васильков. В его новом питерском пространстве живут совсем другие Боги. Они прикасаются к спине в знак согласия с его мыслями, и Саша вздрагивает от неожиданного холодка невидимой ладошки и списывает это на «показалось, сквозняк, наверное». Но они лишь лукаво и по-доброму улыбаются, продолжая висеть над ним и Ольгой легким шаром. И говорят: не плачь об этом! Не жалей! Ты не скучай так по весне. Она еще придет, вся в белом, в легком и разольется ароматом над округой, цветами, зеленью, полынью. А сейчас все, то уже сплыло. К немоте по Лете, к заливу по Неве…

май 2015г.