Шашлык

               

  Каждому работающему знакомо, это ни с чем несравнимое и ужасно приятное чувство ожидания приближающегося отпуска. Чувство, посещающее всех, отработавших долгие одиннадцать месяцев, вне зависимости от специальности и занимаемой должности. Когда до начала отпуска остаётся несколько дней, первая мысль человека, встающего утром, обращается к количеству, остающихся до последнего рабочего дня. Ложась вечером в постель, он с удовлетворением отмечает, что до вожделенного отпуска, их количество сократилось ещё на один. Мысль, сама по себе, не несущая какой либо полезной или иной информации, но по каким-то неясным причинам, приносящая массу положительных эмоций.

  Как сказано выше, ожидание приближающегося дня, когда не надо будет рано вставать и, подчиняясь установленному ритму, исполнять однообразный, утренний танец в ванной и на кухне, когда, наконец, можно будет сбросить с себя груз забот от, постоянно возникающих в процессе работы, десятков вопросов - приносит человеку сладостное наслаждение.
 
  Он давно причислил себя к непопулярной группе человеческой разновидности, именуемой трудоголиками. Это знал он сам, его жена и близкие друзья и дети, давно выросшие и примирившиеся с тем, что он мало уделял им внимания. Сначала он считал, что надо поднять из руин цех, потом, что надо вывести его в передовые, затем ещё и ещё и так уже почти двадцать лет, с того дня, как он возглавил его в далёком 1944, вернувшись в Ленинград из Челябинска, куда был эвакуирован.
 
  Он принял цех, вернее его стены с некоторой частью кровли, чудом сохранившейся после попадания бомбы. Тогда в цехе стояло несколько пар формовочных машин и три пятитонных, электросталеплавильных печи, продолжавших работать даже в годы блокады и даже, несмотря на то, что передовая была всего в четырёх километрах от завода. Он собирал его по крохам, ремонтировал старые машины, латал ленты конвейеров и огромные дыры в перекрытиях, восстанавливал вентиляцию и строил сушильные печи. Он сросся со своим цехом, знал в нём каждый закоулок, каждого рабочего и, если бы его спросили, что он знает лучше – характер своих детей, или как ведёт себя вторая печь после завалки, он точно сказал бы, что второе ему известно лучше. Это не доставляло ему удовольствия, он, временами, клял себя за такое отношение к семье и работе, но изменить порядок был уже не в силах.

  Это вовсе не означало, что он только и делал, что радел о цехе. Да, тот занимал в его голове большую часть времени суток, однако, он успевал ещё многое и среди заводского начальства считался эрудитом и умницей.

  Прошедший год был особенно тяжёлым. Ему удалось добиться, чтобы цех остановили на месяц, для проведения капитального ремонта. Литейные и металлургические цеха работают по непрерывному циклу, и их остановка не предусматривается никакими нормативами, но цех, как живой организм, устал. Устали его машины, конвейеры, печи, решётки и сита. Они скрипели и охали, при каждом ударе, из порванных альвеол воздушных шлангов, со свистом вырывался воздух, механизмы останавливались и отказывались трудиться, несмотря на все усилия ремонтников, вытягивающих из них последние силы. Он смотрел на эти предсмертные судороги и испытывал почти физическую боль при каждой новой поломке. Продолжал, по инерции, распекать ремонтников и мастеров участков, понимая, что никто уже не может помочь умирающему.

  Он водил в цех руководство завода, писал письма в Совнархоз, встречался с его представителями и сумел таки убедить всех в необходимости остановиться. Решение было принято на самом высоком уровне, под обещание: за предшествующие одиннадцать месяцев, накопить задел продукции на месяц простоя, подготовить, практически, второй комплект узлов и агрегатов, чтобы снять старые и поставить те, что будут способны протрудиться ещё несколько пятилеток. За исполнение должен был ответить он и только он.
  Это была адова работа. Любой производственник знает, как нелегко выполнить нормальный план, а увеличенный на 10% - задача почти немыслимая. Ведь кроме выполнения самой задачи, надо было получить и на 10% больше сырья, и организовать изготовление нового оборудования, а кое - что и вообще заменить. Как это сделать в условиях строгого планирования всего и вся?

  Чего стоил ему этот год, знал только он, да и он не мог в полной мере оценить все потери, что понёс за этот период. Была только безграничная усталость, скрашиваемая сознанием, что они всё же сделали это. Поэтому ожидание дня, когда, наконец, можно уже будет не думать о графиках, отливках, прогулах -  обо всём том, что одиннадцать месяцев требовало постоянного внимания и не давало даже спокойно засыпать по ночам, было особенно приятным. Он считал уже не сутки, а часы, до момента, когда, наконец, закроет двери своего кабинета, попрощается с остающимся руководством цеха, сделает последний звонок директору завода и, выслушав дежурные пожелания хорошо отдохнуть, покинет территорию родного завода.

  В письменном столе уже лежала путёвка в санаторий и заполненная медкарта, сообщающая далёким врачам, что её обладатель наделён целым букетом застарелых заболеваний, среди которых основное место занимает язва желудка, требующая особого внимания. Рядом лежал билет на самолёт до Тбилиси, где его должны будут встретить и отвезти в небольшой городок, где 24 дня он будет пить целебную воду, спать, играть под платанами в нарды с местными аксакалами и, если повезёт, а повезти должно, он съест, несмотря на запреты, хороший шашлык и запьёт его бутылкой «Хванчкары». Большего счастья усталый мозг был уже неспособен представить.

  Это было время, когда для такой поездки ещё не требовались визы. Даже в кошмарном сне самого большого политического извращенца не могло привидеться сегодняшнее положение дел и отношений. У каждого, уважающего себя человека была, обязательно, знакомая грузинская семья, а у каждого городского грузина были друзья в России, Латвии, Молдавии, или в любой другой республике, куда чаще всего забрасывала его судьба. Естественно, что и у него были такие друзья, и он заранее сообщил им о своей поездке, будучи уверен, что повидается с ними тоже и, от этого ожидание отпуска было ещё более сладостным.
 
  Утренний Тбилиси встретил его солнечным светом, заливающим лётное поле. Он проспал весь перелёт и это яркое солнце, как нельзя лучше соответствовало настроению полной свободы и неосознанного счастья. Он шёл, в толпе прибывших к выходу и улыбался, и хотелось подпрыгнуть и побежать. Он вдруг подумал, как бы это выглядело со стороны, и непроизвольно рассмеялся.
     - Зямочка, как я рад тэбя видеть! Ти что - смэёшься над моей фэской? Это мне подарил один армянин. Хороший армянин! Хочешь, тэбэ подарю? Вообще подарки пэредаривать нэльзя, но тэбэ можно! Никто не обидится! Слушай, ти стал эщё больше, даже мнэ не обнять!
     Весь этот поток слов и доброты, в полную силу басовитого голоса, привыкшего перекрывать грохот литейного цеха, извергался из огромного тела, чёрноволосого, улыбающегося, усатого грузина, раскинувшего, навстречу прибывшему, на два метра в стороны руки. Руки замкнулись, обхватив, отнюдь не узенькие плечи Зиновия Михайловича и пара на несколько мгновений застыла в молчании и безграничной нежности друг к другу.
     - Ну, здравствуй Дато! Как давно я тебя, чёрта усатого, не видел, и как      соскучился!
     - Слушай! Нэ вспоминай чёрта в связи с моими усами. Вилэзут усы, чем хвастаться   буду?   Друзья  засмэют,   жена   домой  нэ  пустит.   Скажэт  для
любовницы сбрил! 
     - Ладно, не буду. Как вы тут? Как Натэллочка, дети?
     - Всё хорошо! Натэлла, слава Богу, здорова, дэти выросли, отца уважают, но да-авно нэ слушают. Вот, скоро дэдом стану. Прэдставляешь? Я – дэд! А, звучит – «Дэдушка Дато»? А?  Как у вас? Что делает досточтимая Зинуля? Какие новые рэцэпты придумала? Чэм кормить будэт, когда приеду?
     - А, брось. Только болтаешь – «Приеду, приеду». Сколько ты уже не был у нас? Наверно, и дорогу не найдешь, такси брать придётся.   
     - Вах! Зачэм не найду? Найду! Да и зачем искать? Ти, что не придёшь встрэчать? Могу обидеться.

  Такая беседа могла длиться между ними часами. За долгие годы дружбы, начавшейся в годы войны в далёком Челябинске, где молодые инженеры впервые встретились на плавильном участке сталелитейного цеха, они узнали друг о друге всё и научились понимать состояние собеседника даже по междометиям и интонациям и этот, казалось бы, ни к чему не обязывающий трёп, говорил обоим, что всё действительно, хорошо, что семьи здоровы, на работе порядок и жизнь прекрасна, несмотря на все трудности.

  Они не заметили, как подошли к новенькому «Москвичу» и Дато, с нескрываемой гордостью, открыл машину.
     - Садись дарагой! Прокачу! Тбилиси посмотришь. Тоже давно не был, дорогу сам нэ найдёшь, провожать придётся.
     - Не передразнивай! А такая у меня тоже же есть, только не езжу. Вадька оседлал и не отдаёт. Да, мне и не надо. Когда ездить? На работу, лучше на метро, хоть почитать успеваю, а по воскресениям отдохнуть хочется. Ну, а уж если надо – Вадька отвезёт.
     - Фу, не узнаю Зяму. Отдохнуть, почитать, а к друзьям, дэвочкам на чём ездить?
     - Тоже мне Ловелас! Смотри, скажу Натэлле, она тебе сама усы выдергает!
     - Вай мэ! Нэхороший чэловэк! Зачэм встрэчал, машину мыл, столик в рэсторане заказывал? Совсэм испортился. Придётся убивать и в Куру сбрасывать! Нэчэго с такими мислями по Тибилиси ездить.

  Город утопал в зелени, которая, несмотря на начало сентября, была ещё яркой. Такой же яркой была и масса людей на проспекте Руставелли, по которому они проехали, прежде чем выбрались на набережную, проехав по обеим её сторонам, поднялись на гору Мтацминда и, молча, постояли над Пантеоном, рассматривая, раскинувшийся перед ними красавец – город.
 
  А потом был столик под чинарами, постоянно расширявшийся в связи с увеличивающейся компанией. Были и лобио, и сациви, и, конечно, шашлыки, и нескончаемый поток подносимых бутылок сухого вина, уничтожавшийся под нескончаемые тосты. Он не знал никого из присоединявшихся, но атмосфера от этого, отнюдь, не становилась менее тёплой.  Домой они добрались только под вечер, причём Дато спокойно довёл машину, хотя выпитого им, вполне хватило бы, чтобы надолго, если не навсегда, лишить прав на вождение. Состояние тихого блаженства не покидало его до тех пор, пока, после долгих расспросов о делах, семье и последних книжных новинках, Натэлла не отвела его в комнату, и он не улёгся в постель, так и не заметив перехода из этого состояния ко сну.

  Наутро, они отправились к месту его будущей дислокации, куда благополучно прибыли около двух часов пополудни. Городок, расположившийся в узком ущелье, был тих, уютен и совсем не похож на модный курорт, вроде, так любимых им, Кисловодска или Есентуков. Санаторий находился на одной из боковых, коротеньких улочек, разбегавшихся от центральной магистрали на небольшие расстояния, напоминая сороконожку. За ними начинался хаос построек, прилепленных к скалам обильным потом местных крестьян, не только построивших там своё жильё, но и посадивших сады. Сколько упорства, сил и терпения потребовалось горцам, чтобы поднять в горы: землю и камни, цемент и доски.
 
  Их встретил Главный врач санатория, которому, поговорив пару минут по-грузински, и сдал с рук на руки, вновь прибывшего пациента, громогласный Дато. Друзья распрощались и «Дарагой Зяма» перешёл в полное подчинение доктора. Ознакомившись с документами вновь прибывшего, и, видимо, получив некоторые напутствия, от уехавшего, доктор определил его в одиночную палату, рассказал про режим и предостерёг от всевозможных искушений, подстерегающих любого, прибывшего на грузинский курорт. Пациент поклялся не нарушать режима и строго следовать всем указаниям врачей и сестёр.

  История не имела бы права быть запечатлённой на бумаге, если бы не один эпизод, навсегда оставивший в его памяти приятную зарубку.
 
  Честно исполняя обещание, данное Главврачу, он соблюдал режим, пил литрами воду, ходил на процедуры и посещал врачей, постоянно увеличивающих количество ограничений. Главврачу нравился солидный мужчина из Ленинграда, с которым они, через некоторое время, нашли общий язык и интересы и который не нарушал режим, приняв на себя добровольную аскезу. Лечение шло на пользу, боли в желудке, преследовавшие его последнее время, прекратились, появился завидный аппетит, сердце отстукивало ритмичный пульс и поддерживало, почти нормальное, давление. Всё складывалось хорошо, но, как всегда, чего-то не хватало. 
     Несолёная пища, лишённая, так любимой им, остроты, бесконечные каши, паровые котлеты и протёртые супы, вызывали почти физическое отторжение. Хотелось съесть хорошо прожаренный и проперченный кусок мяса, а шампур с истекающим жиром шашлыком, являлся ему во сне и призывно звал в духан, приводя в неистовство, потому что исчезал, всякий раз, когда он готов был уже впиться в него зубами.

  Как один из героев Ильфа и Петрова был «измучен нарзаном», так и он был доведен до крайности однообразием санаторской пищи и невозможностью удовлетворить свои естественные потребности во «вкусной и здоровой пище». Главврач, с которым у него, как сказано выше, сложились вполне приятельские отношения, выслушав его жалобу о неизбывной тоске по хорошему шашлыку, вдоволь нахохотавшись, предложил, из сострадания, один раз нарушить, так надоевший режим, и сходить в ресторан.
      - Если Вас не смутит непрезентабельность обстановки, то в небольшом заведении, невдалеке отсюда, готовят отличные шашлыки.

  Не откладывая в долгий ящик исполнение желания, он, в тот же день, отправился на поиски. День был солнечным, но не жарким, именно таким, какие бывают в эту пору, называемую «бархатным сезоном». Солнце стояло высоко над горами, отчего их контуры были слегка размыты, зато особо ярко зеленела листва платанов. Сквозь изгороди у домов просматривались массивные, золотистые кисти винограда, розовеющие шары гранатов, жёлтенькие мандаринчики. Всё это - на фоне зелени смотрелось яркими пятнами, разбросанными кистью абстракциониста – художника, создавшего это удивительное женское платье природы.
 
  Искомое заведение, находилось на центральной улице городка, в нескольких сотнях метров от санатория. Спустившись на пару ступенек, он попал в полусумрачное помещение, резко контрастирующее по освещённости с тем, что он только что наблюдал за его пределами. В зале стояло с десяток столиков, за частью из которых сидели пожилые грузины (старыми грузины не бывают), мирно попивавшие вино, наполняя стаканы из объёмистых кувшинов. Тусклый свет с трудом просачивался через небольшие, засиженные мухами и пыльные окошечки, расположившиеся под самым потолком. Обстановка была действительно «непрезентабельной».

  Глаза ещё не успели привыкнуть, когда из темноты возник пожилой грузин, с седыми, длинными усами, в войлочной феске с кисточкой и в длинном, не первой свежести переднике, явном сверстнике хозяина, когда-то в молодости, в отличие от него, бывшем белым. На усы ниспадало, что-то массивное и горбатое, а над этим сооружением, светились две искорки. На вошедшего смотрели два удивительных глаза. В сумраке невозможно было определить их цвет, зато было явно видно, что они лучатся добротой и благорасположением. Казалось, они говорят, что каждый входящий, обязательно будет согрет и накормлен.

     - Здравствуй, генацвале! Садись дарагой, что кушать будешь?
     - Мне сказали, что у Вас хорошо готовят шашлык.
     - Правильно сказали! Самий лучший шашлык-башлык в городе жарят тут!
     Он произносил «шашлык» как-то удивительно мягко. Буква «Ш» у него не шипела, а мягко скользила, создавая уже сама по себе приятное ожидание предстоящего пиршества.
     - Ну, вот, мне, пожалуйста, один хороший шашлык-башлык и кувшин «Хванчкары».
     - Слушай, зачем «Хванчкара»? У нас такое «Кахетинское» - всю жизнь помнить будишь!
     - Хорошо, пусть будет «Кахетинское», но чтобы шашлык был таким же хорошим, как вино.

  Ждать пришлось не долго. На столе появилось небольшое металлическое блюдо, с коротеньким шашлыком на деревянной палочке, небольшой вазочкой с томатным соусом и парой веточек кинзы и тархуна. Даже неискушённый в гурманских изысках человек, увидел бы в этом изделии обычное произведение общепитовской столовой. Не притронувшись к шашлыку, он сидел, потихоньку потягивая вино, оказавшееся действительно ароматным и приятным на вкус, и грустил о несбывшихся надеждах.

     - Пачему не кушаешь, генацвале? Нэ нравится?
     - Мне сказали, что у Вас хороший шашлык, а такой я в Ленинграде, в любой столовой съесть могу.
     - Ти из Ленинграда? Хароший город, красивий! Я один раз бил, очень понравилось!

  С этими словами официант забрал блюдо и исчез. Примерно через пол- часа, он появился, неся в руках уже большое блюдо, на котором громоздилась кучка разнообразных листьев и шашлык, на длинном, металлическом шампуре. Отдельно был принесен соусник с красным соусом. Шашлык ещё парил, источая аромат хорошо промаринованного мяса.

  Грусть, как рукой сняло и он, с наслаждением втянув в себя этот особый запах, наполнил стакан, снял с шампура первый кусок мяса, полил его соусом, сделал глоток вина и благоговейно положил в рот. Увы, все приготовления и ожидания - «разбились о суровый быт». Мясо жевалось с трудом, не помогало даже вино и трава. Оно пахло значительно лучше, нежели было на вкус. Сжевав пару кусочков, он положил вилку и опять загрустил.

     - Чито, опять нэ нравится?
     - Этот конечно лучше, нежели первый, но я думал, что у Вас - ШАШЛЫК, а на самом деле – это просто шашлык.
     - Ха!

  И блюдо исчезло со стола. Несколько обескураженный развитием событий он налил себе ещё стакан вина, благо в кувшин, видимо, входило несколько больше литра, и конца ему не было видно, и продолжил сидение.

  Прошло минут двадцать, потом ещё двадцать, он сидел здесь уже около двух часов и понятия не имел, сколько ещё продлится это ожидание и кончится ли оно вообще. Старик-грузин суетился у столиков, постепенно заполнявшихся новыми посетителями, носил всё больше кувшинов, и, казалось, не обращал никакого внимания на чужака, случайно заглянувшего сюда в поисках шашлыка.

  Когда он уже, окончательно, потерял терпение и готов был сорваться с места, как будто почувствовав его состояние, из темноты торжественно возник официант. Он, двумя руками нёс массивное блюдо, украшенное чеканкой, на котором, как старинная сабля, подносимая в виде дара Царю – победителю, лежал кованый, витой шампур с нанизанными на него ровными кусками мяса. За главой процессии, следовал молодой парень с тарелкой, уставленной вазочками с различными соусами – в одной руке и огромным, круглым блюдом, на котором горой громоздилась разномастная зелень, в другой. Когда всё это великолепие, было водружено на стол, свободного места на нём не оставалось.
 
  За соседними столиками люди встали. Видимо, в ритуале было что-то из ряда вон выходящее, но знакомое завсегдатаям и требующее почтения.
     - Кушай дарагой! - обратился радушный хозяин и отошёл от стола. После чего повёл себя несколько странно. Он встал у косяка двери, из которой выносил блюда и вино, скрестил на груди руки, чуть склонил голову на левый бок и стал смотреть в сторону гостя.

  Мясо источало божественный аромат. Им можно было насытиться, даже не притрагиваясь, но оно манило и притягивало, как молодая девушка, изнемогающая от страсти к своему любимому. Не зная, как приступить к этой мечте гурмана, он всё же выбрал цивилизованную форму поглощения пищи и прибег к вилке, хотя чётко понимал, что здесь более подошёл бы метод поедания шашлыка прямо с шампура. Сняв, совершенно не сопротивляющийся, первый кусочек мяса, он обмакнул его в один из соусов и не торопясь, стараясь продлить так долго ожидаемое наслаждение, отправил в рот.

  Когда кусок мяса коснулся нёба, он почувствовал себя огнедышащим драконом. Казалось, что изо рта сейчас вырвется огонь, на лбу выступила испарина, хотелось срочно зажевать, источающее жар,  мясо и он схватил первую попавшуюся веточку зелени и сунул в раскрытый рот, в котором полыхал костёр и закрыть который, не было никакой возможности. В мозгу появилась противненькая мысль: «Каково сейчас будет моему бедному желудку, когда этот сгусток раскалённой плазмы опустится туда? Пропало три недели лечения».
 
  Что выручает нас в минуту жизни трудную? Вино! И он сделал хороший глоток. Сразу стало легче. Он перевёл дух и с удивлением обнаружил, что мяса во рту нет. Он точно помнил, что жевал только траву, а мясо растворилось, оставив во рту непередаваемое ощущение огненной свежести, если такая смесь вообще возможна. С не меньшим удивлением он констатировал, что желудок продолжает вести себя адекватно и огненный смерч его не коснулся.
 
  Перепробовав разные сорта трав из блюда, он присмотрелся и к соусам, после чего снял с шампура второй кусок мяса, обмакнул его в «Ткемали», накрыл листиком орегана и отправил осторожно в рот. На этот раз он уже был готов к ощущению остроты, и оно не было столь обжигающим, тем более, что соус снимал её часть, да и глоток вина был к месту.
 
  На какой-то промежуток времени, исчезло всё: не было тёмного помещения, не жужжали мухи, вклиниваясь в беседы завсегдатаев; не хлопали двери, пропуская очередного гостя, и никто призывно не возвещал, о том, что опустел кувшин, и его следовало бы сменить. Был он наедине с потрясающим шашлыком, а весь мир растворился в этих кусочках баранины.
 
  Мясо было нежным, его можно было даже не жевать. В нём не было ни одного сухожилия. Можно было подумать, что чародей, готовивший эту «пищу  Богов», каким-то непостижимым способом, изъял даже самую маленькую жилку. Мясо, как принято говорить в таких случаях: «таяло во рту», оставляя после себя, настоянное на травах и наполненное букетом винного аромата, удивительное послевкусие. Он испытывал неописуемое блаженство! Это был пир чревоугодия, Хотелось поглощать и поглощать эти небольшие порции божественной благодати, запивая их, не менее божественным,  «Кахетинским». Это был ШАШЛЫК!

  Он даже не заметил, как съел всю порцию. Кувшин был пуст, на столе стояли лишь остатки соусов и немного травы. Потрясающее чувство полного насыщения, при лёгкости во всём теле, невозможно было понять. Наверное, со стороны он представлял собой престранное зрелище. Блаженно откинувшись на спинку стула, вытянув под столом свои длинные ноги, он непроизвольно улыбался, то ли от полноты ощущений, то ли от выпитого кувшина вина и готов был тут же заснуть.
 
  Приятную истому прервал, возникший перед ним старик – грузин, так и простоявший у притолоки, наблюдая за едоком.
     -  Ну, что, генацвале, хороший шашлык?
     - О! Великолепный! Ничего подобного, никогда в жизни не кушал! Правильно сказали, что у Вас чудные шашлыки. Огромное спасибо!
     - Я же Тебе тоже говорил, что у нас самий лучший шашлык в городе! Ти молодец, понимаешь «настоящий вкус». Ми такой шашлык делаем только самим почётным гостям и тем, кто понимает «настоящий вкус». Настоящий шашлык дэлают из годовалого барашка и получается - только два. Из спины вирезают двэ полоски, день держат в вине и потом жарят. Это и есть – настоящий шашлык! Приходи ещё, всегда хорошим гостэм будишь, настоящий шашлык получишь!

  С него взяли за одну порцию шашлыка и кувшин вина, проводив почтительным вставанием с соседних столиков. Увы, больше он никогда не был в этом заведении. Самое странное было то, что его язва никак не отреагировала на столь неподходящую ей пищу. Вскоре закончился срок путёвки, и он вернулся в Ленинград, сохранив до конца дней своих воспоминание о необычном посещении настоящего грузинского духана и пиршестве, устроенном ему там.