Жорина судьба

               
     Был конец сентября, когда по вечерам солнце ещё задерживается на небе достаточно долго, ещё не сеет мелкий ленинградский дождик, а температура такова, что можно ходить по городу в одних рубашках. В один из таких, ярких, солнечных вечеров, из дверей небольшого кафе на Пушкинской, шумно выходила небольшая компания молодых людей. Всем им было чуть за тридцать, они были веселы от выпитого и довольны съеденным, вечер был прекрасен и им хотелось смеяться, веселиться и ещё выпить, тем более, что в портфеле, у одного из вышедших, оставалось. Можно было и дальше сидеть в этом уютном кафе, но на одном месте надоело, и они отправились по солнечной стороне Невского, в направлении Адмиралтейства, в поисках нового пристанища.

Невский уже прихорашивался в ожидании великого праздника - страна готовилась отмечать 50-ю годовщину победы Великой Октябрьской Социалистической революции. Часть зданий стояла в лесах, и пользуясь светлым временем на них ещё трудилась вторая смена маляров и штукатуров, любовно восстанавливающих фронтоны знаменитых на весь мир творений: Росси, Кваренги, Расстрелли, Валлен-Деламота и др.

     Поводом, для столь весёлой вечеринки, была отвальная, которую устраивал своим друзьям и сослуживцам, Жора Сомов – бывший заместитель начальника крупного сталелитейного цеха, одного из ленинградских заводов. Во главе цеха стояла прекрасная компания, работавшая вместе с момента сдачи цеха в эксплуатацию десять лет тому назад. Жорка пришёл в цех, значительно позже, но быстро вписался и был уже несколько лет своим, в полной мере разделяя с аборигенами все тяготы непрерывных смен, когда цех не останавливался даже в новогоднюю ночь, работ по субботам и даже воскресеньям, когда надо было выполнить, по каким-то причинам, срывающийся месячный план. Благодаря спаянности руководства, они вели свой цеховой корабль сквозь все сложности и трудности, помогая друг другу, и цех считался одним из лучших на огромном заводе.

     Несмотря на шум, создаваемый приятелями и суету вечернего города, со спешащими домой сотнями инженеров и клерков из заполнявших здания на проспекте учреждений и всяческих проектных организаций, а также достаточно большую дозу выпитого спиртного, Жорка, вдруг как бы отключился от всего, погрузившись в собственные мысли. Он часто размышлял о судьбе и предопределённости  в жизни и сейчас, казалось бы, в не очень подходящий для подобных размышлений момент, вновь задумался над этим.

Что значит – судьба? Неужели всё, что с ним происходит и произошло, кем-то и где-то запрограммировано? В марксизме существует утверждение о закономерности в развитии общества, но можно ли экстраполировать этот принцип на жизнь отдельной личности, как на единичку этого общества? К сегодняшнему дню, когда он достиг возраста Христа, никаких закономерностей и указаний на судьбу, пока, не прослеживалось. Почти всё, что с ним происходило в течение недолгой жизни, происходило по воле случая.

     Много  лет тому назад, ему в уши залетела одна американская песенка времён войны:
       «Шёл Джонни на свидание к Мэри Спитч,
       Но удар судьбы тяжёл.
       Упал Джонни на голову кирпич,
       Джонни к Мэри не дошёл.
                Всё в жизни случай,
                Себя не мучай,
                Сожмись в кулак,
                Держись прямей.
                И говори всегда судьбе своей,
                Поборемся, ну что ж. О’кей».

     Песенка, как нельзя лучше, определяла его линию жизни. На всех её переломах он оказывался именно в том месте, где на него и валился очередной «кирпич». Вот и в цех он попал случайно и сегодня расставался с ним, тоже по воле случая.

     По окончании, случайно выбранного института, получив диплом инженера – механика по крановому оборудованию, он попал в конструкторское бюро одного из заводов Ленинграда. Завод был большим и Жора уже мысленно видел себя автором новых подъёмных кранов, транспортёрных линий и конвейеров, опутывавших производственные цеха завода - гиганта. Однако, не тут-то было. Его включили в группу, занимавшуюся литейными машинами. Зная о литье в пределах курса «Технология машиностроения», где именно этому разделу было посвящено не более двух лекций, он, в первое время растерялся, но работать надо, а определённая подготовка была, и вскоре Жора преуспел в освоении новой науки. Через пару лет его даже назначили руководить группой, которой было поручено создать первую в стране автоматическую линию для изготовления литейных форм.

 Нельзя сказать, что таких линий не создавалось раньше, просто та, что поручили ему, была основана на новой технологии, придуманной тогдашним директором завода. Линию спроектировали, изготовили и смонтировали именно в том цехе, с которым Жора сегодня попрощался. Он провёл в цехе несколько месяцев, пока монтировали, а потом налаживали и сдавали линию. После её сдачи в эксплуатацию, он вернулся в КБ и получил новое задание – создать нечто грандиозное, в том же духе, но для другого цеха, где изготавливались огромные отливки и, зачастую, в очень небольших количествах. Как ни странно, но он справился и с этой задачей. Это было настолько прилично сделано, что обе линии были представлены, в виде макетов на Выставке достижений народного хозяйства, а Жора получил пару медалей и два авторских свидетельства. Фамилия стала появляться в списках докладчиков на разных конференциях по литейному производству, и он решил, что до конца дней его судьба будет связана с проектированием литейных машин.

     Так, видимо, и шло бы дальше, если бы начальнику первого цеха не предложили  повышение, но при условии, что у него есть замена. Вопрос по новому начальнику не стоял – им становился бывший заместитель, а вот место заместителя оказывалось вакантным. Один из начальников участков, который подходил к тому, чтобы занять это место, наотрез отказался. Вопрос с повышением в должности повис в воздухе, и тогда вспомнили о пареньке, что пол года крутился около линии, да и потом, часто появлялся в цехе, когда что-то не ладилось в ней, или надо было дать заключение, по очередному рацпредложению.

     Однажды утром в КБ раздался звонок телефона, и Георгия Андреевича попросили к нему. Из трубки донёсся знакомый голос начальника литейного цеха: «Жора, ты не очень занят? Не мог бы сейчас зайти ко мне?». К нему давно уже большинство, кроме отдельческих дам, обращалось по имени, а в данном случае ещё и разница в возрасте была небольшая, что и определяло приятельские отношения. «Конечно, могу». И Жора отправился за новой судьбой.

     В кабинете начальника, кроме него сидел его зам – Владик Уткин и ещё один, долговязый парень, оказавшийся парторгом цеха.
     - Слушай, Жора, тебе не надоело пачкать бумагу?
     - ?
     - Что тебе поручили создавать теперь? Вроде линий больше некуда ставить?
     - Да, я сейчас занят чертежами для макета на ВДНХ, но их чёрт знает, как делать. Вот бьюсь. А чего это Вы интересуетесь, хотите  «халтуру» подкинуть?
     - Ага. Может подхалтуришь у нас в должности заместителя Владислава?
     - Вы, что, это серьёзно?
     - Да, куда уж серьёзней.

      У Жоры на минуту перехватило дыхание. Он мог ожидать от встречи всего, но не такого предложения. Оно казалось почти нелепым. Ему только что «стукнуло» 30, он никогда не работал на административной должности, и в его подчинении не бывало более 30 человек, а тут цех, с более чем пятьюстами рабочих, да ещё в производстве которого, он ощущал себя полным дилетантом, несмотря на явные успехи в проектировании. У кого хочешь закружится голова.

     - Слушайте парни, это очень неожиданно и прямо скажем - революционно. Вы простите, но я должен подумать. А вообще-то, в связи с чем, такое предложение?
      И  ему поведали историю вопроса, добавив, что срок, для раздумий, весьма ограничен, ибо директор торопит Андрея Алексеевича. Жора вернулся в КБ и еле – еле дождался конца рабочего дня. Дома был устроен семейный совет и они с женой рассудили так, что «Не Боги горшки обжигают» и любой начальник, когда-то им не был, а значит надо попробовать. Так он оказался в цехе. Где же тут судьба?

     Жорка неплохо потрудился в течение трёх лет и год даже исполнял должность начальника, приобрёл авторитет маститого литейщика. Всё шло хорошо, но, иногда, что-то начинало зудеть внутри и хотелось вернуться к чистому листу ватмана, работать по 8 часов, а не по 10-12, носить нормальный костюм, а не спецодежду и ватник. Он много узнал, такого, чего не узнаешь в институтских аудиториях, и чувствовал, что сможет применить эти знания за конструкторской доской. Кроме того, Жорке нравилось заниматься литейными машинами.

     Человеку, в той, или иной степени, свойственно чувство себялюбия. Если у него что-то получается, а тем более,  находит одобрение у других, это действует, как бальзам на рану. Зачастую он и профессию выбирает, только потому, что получил одобрение со стороны. Так, прочитав с выражением басню и заслужив аплодисменты родственников, с умилением, после выпитой водки, смотрящих, на молодое дарование, девочка решает, что станет артисткой и, увы, на горе себе и зрителям, становится ею, в то время, как из неё вышел бы прекрасный доктор.

     Мальчик собрал из детского конструктора нечто похожее на подъёмный кран, а все уже говорят – «Будущий инженер». Он, уверенный, что так и есть, выбирает технический ВУЗ, после окончания которого, прозябает всю жизнь за чертёжной доской, так и не создав ничего. А, возможно, в нём умер великий селекционер? Сумел же он на даче вырастить необычные кабачки и патиссоны, на которые ходило смотреть всё садоводство.

     К сожалению, не многие решаются поменять приобретенную профессию, но когда это происходит, появляются выдающиеся литераторы, режиссёры, изобретатели, или агрономы. Жора тоже был самолюбив и, уверовав, под давлением похвал былых достижений, что его место именно в конструкторском отделе, мечтал о нём, как о чём-то прекрасном, но мало достижимом.

     И опять, в плавное, но сложное течение жизни вмешался случай. Однажды, он должен был делать очередной доклад на одной из технических конференций, проводимой в Новосибирске. При регистрации к нему подошёл человек, представившийся Павлом Николаевичем Ежовым, и выразился, примерно так, что давно знает о Жориных работах. Поинтересовался, над  каким новым шедевром инженерной мысли он работает в настоящее время, и выразил большое удивление, услышав, что Жора работает заместителем начальника цеха.

     Они поселились в одном номере и Павел Николаевич начал планомерную осаду, уговаривая Георгия Андреевича вернуться к делу, к которому у него явно нерастраченный талант, помноженный на знания, приобретенные за годы работы в цехе. Он рисовал перед ним картины великолепных машин, призванных совершить переворот в литейном машиностроении и значительно облегчить столь тяжкий труд литейщиков.

     Павел Николаевич был увлечён идеей создания в институте, где он работал, лаборатории, в которой будут отрабатываться новые технологии, а по ним, новоявленный гений, будет создавать свои нетленные шедевры. Ежов рассказал, что подал директору института докладную записку о создании, вышеупомянутой, лаборатории и на ней уже есть положительная резолюция. Дело за малым – нужны таланты, а тут, один из них, пропадает.

     Агитация находила живой отклик в душе, пропахшего горелой, земляной смесью, практика, мечтающего о чистом конструкторском зале. Несмотря на значительно более высокую зарплату, нежели конструкторская, Жора готов был отдать её часть, за возможность сесть опять за кульман. Он поделился своими мыслями с Владиславом, но тот встретил идею в штыки, произнеся сакраментальную фразу: «Человек, научившийся писать на бумаге наискосок, уже не привыкнет писать прямо». Он намекал на то, что резолюции, которые Жоре приходилось писать всё последнее время, пишутся наискосок в углу листа, а чертить и писать пояснительные записки надо, увы, строго по горизонтали.

     В штыки было встречено его заявление об увольнении и руководством завода и удалось ему уволиться, скорее неправдами, чем правдами, надолго испортив отношения с оным руководством, но это отдельная песня. Во всяком случае, сегодня Жора давал прощальный бал, своим друзьям, обещая не порывать, так прочно связавшие их нити.

    Громко смеясь и на ходу переговариваясь, вспоминая смешные, а иногда, и трагические случаи их трёхлетней близости, они перемещались вдоль Невского проспекта, пока не нашли очередное кафе, где и сели допивать то, что осталось у «ребят в рюкзаках». А потом, они сидели на парапете Невы у Дворцового моста, свесив ноги в сторону реки, и пели «Город над тихой Невой».

      Был чудесный вечер, только что закатившееся солнце, ещё освещало всё вокруг неестественно багряно–розовым цветом, переходящим в желтизну, которая, вопреки всем законам физики, перетекала в прозрачную голубизну безоблачного неба. А там, где-то в глубине этой сини, пока ещё едва видимые, уже проявлялись точечки звёзд. Внизу неслышно текла Нева. Неожиданно, веселье сменилось неизвестно откуда-то нахлынувшей грустью. Все замолчали и ещё долго тихо сидели на парапете, спустив ноги в сторону реки. Видимо, все чувствовали, что закрывается ещё одна глава в их и Жоркиной жизни. Глава, наполненная сложными ощущениями, огромными трудностями, ничем несравнимым опытом, но главное, обретением добрых друзей, с которыми он остался близок все, последовавшие за этим событием, годы, но это было уже другое качество близости, и все это понимали. Почему их не забрали в милицию, они так и не узнали, часто вспоминая в дальнейшем этот необыкновенный вечер на Неве.

     На следующий день Жора, полный радостных надежд, явился в институт и был представлен начальнику отдела. Им оказался пожилой мужчина, интеллигентного вида, значительно выше среднего роста с могучей фигурой и копной седых волос. Рядом с ним сидел ещё один человек семитской наружности, примерно одного с шефом возраста. После рукопожатий начальники представились – Николай Григорьевич Писемский и Давид Александрович Гринберг. В беседе принимал участие и Ежов.

    Жора, конечно, не знал, в какую новую компанию он попадает, а Ежов своих начальников, предварительно, никак не характеризовал. А компания оказалась необычной. Сначала, как и положено, в таких случаях, его спросили, кто он и чем занимался, хотя были, конечно, проинформированы Ежовым заранее. Поведав свою нехитрую производственную биографию, не испорченную частыми переходами с одной работы на другую, Жора, вдруг услышал вопросы, повергшие его в полное замешательство.

     Сначала, Гринберг, спросил его: «Не играли ли Вы в самодеятельности?» Решив, что это шутка, Жора ответил, что, по окончании школы, выбирал между поступлением в театральный или технический ВУЗ и спросил: «Неужели Давид Александрович увидел это на моей физиономии?». Шефы переглянулись и продолжили вопросы, а курит ли он, любит ли анекдоты и пр.  Вопрос, оказавшийся последним, был уже окончательно за гранью Жориного понимания:

- Георгий Андреевич, а Вы не подлый человек?
- ? ? ? ..... Знаете, я хоть и прожил ещё недолго и жизненного опыта маловато, но предполагаю, что вряд ли найдётся идиот, который сознается, что он ещё и подлец. У Вас есть лишь два варианта, либо не принимать меня на работу, либо проверить на деле.
- Ха...ха...ха... Получил Николай Григорьич! Наш человек!
- Сработаемся!

     Зачисление состоялось. Оба начальника, а второй был заместителем Писемского, обладали не только великолепным чувством юмора, в чём Жора убедился уже при их первом контакте, но главное, были и прекрасными конструкторами. Они много лет возглавляли конструкторский отдел института и понимали друг друга с полуслова. Всеми организационными вопросами в отделе ведал Гринберг. Человек потрясающей энергии он, кроме основных обязанностей, создал институтскую самодеятельность, писал сценарии и тексты, значительная часть которых, были стихотворной, так что вопрос о самодеятельности носил, отнюдь не риторический характер, а имел в виду Жорино участие в ней. Но, это выяснилось в дальнейшем. 

Жору, естественно, определили в сектор к Ежову, установив ему должность со странным, нигде не употреблявшимся названием: "Руководитель комплексной бригады". Они вышли с Ежовым из комнаты, где расположился весь штаб отдела: начальник, его зам и секретарь и оказались в большом зале, занятом полусотней кульманов и и таким же количеством письменных столов, и который Жора уже пересекал, проходя к начальству. Из-за досок выглядывало множество глаз с любопытством разглядывавших явно нового сотрудника. Пройдя через весь зал до входной двери, они остановились в торце у большого письменного стола, на котором аккуратно были разложены несколько папок с бумагами и лежала стопка чертежей. Жора чуть ли не захлёбывался от восторга. Вот сейчас ему поручат сделать новый проект, и через неделю на этот стол он положит свой вариант идеальной машины для какого-то завода, чем совершит новый переворот в практике проектирования литейного машиностроения!
Однако, для начала, его непосредственный шеф, встал у стола и пару раз хлопнул в ладоши. Из-за двух рядов кульманов в проход высунулось с десяток молодых ребят, среди которых выделилось и пара женских фигурок.

- Ребята, представляю Вам нашего нового товарища, прошу любить и жаловать, Сомов Георгий Андреевич. Он прекрасный конструктор, но в отличие от всех нас,  уже имеет неоценимое преимущество так как более трёх лет провёл в литейном цеху и знает чем пахнет горелая земля, и откуда берётся крепитель. Он назначен Руководителем комплексной бригады. Такой бригады нет, но она будет создаваться спонтанно, в зависимости от задач, которые будут появляться. Полагаю, что все примут его в наш коллектив и в непосредственном общении смогут задать все интересующие вопросы. У меня всё.

"Если хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах". Жора к Богу не обращался, но Он же Всеведущ, и естественно, тотчас вмешался. Жоре отвели место у окна, что несомненно было признанием его прежних заслуг, снабдили, для начала, кучей новых ГОСТов, внутриинститутских нормативов и прочей мурой, для врастания в новую среду. Казалось бы, «Сбылась мечта идиота», как любил повторять, про себя слова Великого комбинатора, Жорка, но Бог, видимо, решил таки посмеяться и жизнь, увы, оказалась весьма далёкой от вожделенной мечты. Страстно мечтающий и готовый к производственным подвигам, он столкнулся с тем, что места, для их свершения - не было.

 Потратив некоторое время на знакомство с материалами, Жора, как неприкаянный, бродил по коридорам института, узнавая, где столовая, библиотека, первый отдел и кабинет директора. После бешеного ритма проектной работы в отделе на заводе, а потом в цеховых буднях, бесцельное хождение по институтским коридорам, вызывала недоумение и даже отторжение. Ребята в секторе были, примерно, его возраста и он быстро сошёлся с ними, но у каждого была работа, а у Жорки нет и все его мечты о предстоящем творчестве, разбивались о полное отсутствие точки приложения сил. Хотя, разбиться о полное отсутствие чего-либо, можно только в больном воображении, но действительность это положение опровергала.
     К концу второй недели безделья, Жорка готов был взорваться и для начала, с прямотой цехового руководителя высказал всё, что он думает Ежову, а тот побежал к Гринбергу и вернулся с идеей помочь одному из членов бюро, не успевавшему со своим проектом к сроку. Жорка набросился на небольшой узелок, который ему поручили, как голодный на краюху хлеба и через день выдал «на гора» готовый чертёж, чем поверг, сначала в удивление, а потом в уныние, всё отдельческое начальство. К сожалению, 11 лет проведенных на заводе, приучили его к работе, отнюдь не в институтском темпе. Больше, молодого гения, занимать было нечем, и тогда хитрый Писемский предложил Жоре раздеталировать узел, то есть, вычертить каждую деталь отдельно.

     И тут грянул гром! Жорка бесновался и брызгал слюной – ему нанесли оскорбление в лучших чувствах, его, руководившего коллективом конструкторов численностью, в   этот с позволения сказать,  отдел, а потом начальствующим над более чем пятьюстами рабочими, поставили в уровень девочки – чертёжницы. Он кричал, что уже больше десяти лет не чертил детали, что ему платят зарплату, как трём чертёжницам и только бездарные руководители могут позволить себе так расходовать доверенные им деньги и талант конструктора.

      В цехе, всегда, стоял грохот, и говорить там можно было только на ухо друг другу, да и то надо было кричать. Жорка орал, как на формовочном отделении, и бедные начальники, не ожидая такой реакции, не знали, как успокоить разбушевавшегося парня. Наконец, он иссяк, молча, вышел из кабинета и через пару минут принёс заявление об увольнении.

     Бедняга Писемский вертел в руках лист заявления и всем видом готов был просить прощения перед Жорой, Гринберг ходил по кабинету, заложив руки за спину. Наконец он остановился и произнёс: «Понимаете, Георгий Андреевич, сейчас уже идёт IV квартал, годовой план давно свёрстан и только он обеспечен деньгами. Взять новую тему мы не можем, хотя они есть, но не обеспечены деньгами, а это всё равно, что их нет. Вот наступит Новый год и мы дадим Вам самостоятельную работу, а пока покрутитесь, помогите Вашим новым сослуживцам. Надо потерпеть хотя бы полтора-два месяца. Я дам Вам тему уже в декабре, в счёт аванса следующего года». Включился Писемский и начал говорить, что-то вроде того, что он им понравился и они очень рассчитывают на его опыт, которого ни у кого в отделе нет, так как никто не работал на производстве, и знает о нём по редким выходам в цеха и т. д. Они убеждали его долго и нудно, но Жора ждать не желал и выразился примерно так, что у них есть две недели, после которых он будет считать себя свободным. Было, в те годы, такое правило.

     Но тут, опять вмешался случай, привязавший, его к институту на несколько лет.

     Как уже сказано вначале, страна готовилась к празднованию 50-летия Октябрьской революции. В июне разразилась 6-тидневная война между Арабскими странами и Израилем и нападавшая сторона потерпела сокрушительное поражение, несмотря на то, что их армии были вооружены советской техникой и оружием. Десятки танков и самолётов, лучшие мировые образцы, остались разбитыми и сгоревшими на полях сражений. Надо было срочно реабилитироваться и показать всему миру, что в умелых руках, эта техника могуча, а оружие более чем совершенно.

Советским руководством было решено провести крупнейшие общевойсковые учения с участием почти что всех родов войск, вплоть до воздушного десанта. К учениям, получившим кодовое название "Днепр-67", было привлечено огромное число военнослужащих из нескольких военных округов. Манёвры проходили на Украине и Белоруссии, между Днепром и Припятью. Руководил этими гигантскими манёврами сам министр обороны СССР, маршал А. А. Гречко, а с трибуны в центре полигона, за ними наблюдали: Генсек ЦК Партии Л.И. Брежнев, Председатель Совета Министров А.Н. Косыгин и всё руководство армий стран Варшавского Договора. Тут же находились и десятки наблюдателей из многих других государств.

На глазах у множества специалистов во встречном бою, были задействованы одновременно более 1000 танков и впервые привлеченные к учениям боевые машины пехоты БМП-1, только что поступившие на вооружение. Сотня танков в сомкнутых боевых порядках, ведя непрерывный огонь во встречном бою, прошла мимо трибуны и направилась к Днепру. Впервые в мире танковая дивизия в полном составе,  форсировала с ходу Днепр, преодолев его на глубине до четырех метров. Всё производило впечатление. Манёвры были столь масштабны, что даже освещались в печати и на радио, что выпадало из общепринятой практики, когда, всё что касалось армейских учений, тщательно скрывалось.

Однако, как показали дальнейшие события, в которых Георгию Андреевичу Сомову пришлось принять непосредственное участие, не всё, что происходило на учениях, попадало на страницы печатных изданий.

Именно в разгар отдельческого скандала, устроенного Жорой, и вне зависимости от него, Главного инженера института вызвали в Харьков, на завод им. Малышева. Такие вызовы были в порядке вещей, поскольку институт занимался разработкой технологий и проектированием специального оборудования для всех заводов танковой промышленности. На следующий день Главный инженер вызвал к телефону Гринберга и ничего не объясняя, повелел, срочно, направить к нему толкового конструктора и специалиста по сварке.

Мечущийся, как разъярённый лев по клетке, и клявший про себя тот день и час, когда поддался уговорам искусителя Ежова и покинул свой так полюбившийся завод, Жорка, был приглашён в кабинет начальника. Его позвал Гринберг и предложил срочно, в компании с Главным сварщиком института, вылететь в Харьков и возглавить работу по жизненно важной для обороны страны теме. Что за тема и причём тут сварщик в компании с литейщиком, предстояло узнать на месте. Гринберга это не очень волновало, ибо он сейчас не только решал задачу поставленную Главным, но и задачу удержания Жоры в институте. Парень разберётся, а тут и Новый год подойдёт.
Ехать надо было в Харьков, а к этому городу у Жоры было стойкое неприятие. Лет 10 тому назад, в его первой в жизни командировке, Жору обворовали. В тот приезд, они долго искали гостиницу, наконец, нашли, поселились в разных номерах, а на следующий день у Жоры из номера, похитили новенькое пальто. С тех пор он невзлюбил этот город. Не примирило его с ним даже бодрое заявление следователя, приехавшего на место похищения, о том, что Жора не единственный, кого обчистили в Харькове. Здесь, от рук воров, пострадала даже императрица Екатерина II. Посему он ничего хорошего, от нового поручения, не ждал, но ехать надо и на следующее утро он отправился в командировку.

     Главным сварщиком института, оказался молодой человек, примерно Жориного возраста, с которым они быстро сошлись, тем более, что оказались выпускниками одного института, а это – почти что, родственники. «Концессионеры» прибыли в город промозглым, серым утром и подхватив свои небольшие чемоданчики, под моросящим дождём, отправились на завод. Даже погода не сулила им ничего хорошего. Главный сварщик был на заводе почти что своим, так что знал, где находится заводская гостиница. Позавтракав в буфете, оставили свои вещи и пошли искать Главного инженера.

На заводе, разыскав Еркина, они получили вводную, вызвавшую у Жоры оторопь. Ребятам предстояло разработать автомат для наплавки зубьев танковых звёздочек!
- Николай Иванович, но я же литейщик, ну на крайний случай, подъёмщик, а тут сварочный автомат. Я ж в этом ничего не смыслю!
- А на кой хрен ты тогда приехал, да ещё потратил командировочные?
Выражение звучало значительно грубее, и на Жору такие вещи действовали возбуждающе, ибо цех не то место, где изъясняются, как на светских раутах, поэтому он готов был уже «сорваться в штопор», однако, главного сварщика  передёрнуло от такой сентенции и он понял, что дело дошло до крайности, раз Главный заговорил в таком тоне, значит не до сантиментов. Резко дёрнув Жору за рукав, он произнёс:

- Понятно, Николай Иваныч, в каком цехе наплавляют звёздочки сейчас? - и получив ответ, потащил Жору за собой.
- Ну, ты что? Не видишь на каком он взводе? Да нет тут никакой хитрости. Автомат, как автомат. Механику ты спроектируешь, а за сварку не волнуйся, я её исполню. Надо только понять с чего такой сыр-бор, да в чём секрет наплавки.
Первое, что они сделали, это пошли к Главному сварщику завода. Естественно, Андрея, так звали Жориного коллегу, в отделе прекрасно знали и тут же допустили пред ясны очи начальника.
- О, и Вас сюда сюда пригнали!
- Привет, Олегыч, как жизнь?
- Какая жизнь, когда на заводе полно шишек. Куда ни пойдёшь, можешь по башке схлопотать.
- Вот! А ты можешь нас ввести в курс дела, чего такой хипишь, что даже наш матерится, как извозчик?
- А Вы чего, не в курсе дела!? Тоже мне столичные штучки. Мир рушится, а Вы в неведении!
- Ну, пока он не рухнул, скажи, пришли бы мы к тебе с вопросом, если бы были в курсе? Может это и не мировая проблема, а просто так видится аборигену из провинции.
- Но, но! Не заноситесь. О манёврах "Днёпр", Вы хоть слышали?
- Ну, слышали то, что по телику сообщали.
- Ну, хоть это знаете.
И Главный сварщик завода поведал им поразительную историю, отнюдь не отображённую на страницах официальной прессы.

В ходе танкового боя случился страшный конфуз. То есть, это можно было бы назвать конфузом, если бы он не касался армии. Здесь имел место гигантский, ни с чем несравнимый, скандал, на виду у десятков представителей иностранных военных, приглашённых на мероприятие, с целью продемонстрировать мощь и силу Советской Армии.

В кульминационный момент сражения, на поле битвы, один за другим, начали останавливаться танки, естественно, становясь лёгкой добычей противника. Генералы метались на смотровой трибуне, командующий танковой армадой рвал на себе волосы, никто не мог ничего понять, а Министр Обороны тихо матерился про себя и никак не мог придумать, что он будет докладывать на Политбюро об этом вселенском скандале.
 
Не успели отгреметь последние пушечные залпы, отбомбиться самолёты и смолкло эхо от криков  «ура» на торжественном параде в честь окончания манёвров, как «на ковёр» в ЦК КПСС был вызван Министр Оборонной промышленности. Сквозь трудно сдерживаемые матюки, ему было приказано срочно разобраться и доложить о причинах провала, наказать виновных, да так, чтобы они навсегда запомнили. В общем, как тогда говорили – оргвыводы, ожидали многих - от простых начальников участков, до заместителей Министров. Произойди, всё означенное в годы не очень отдалённые, большая часть руководства завода уже расстреляли бы. К счастью, времена были уже не те.

Выпуск танков был остановлен военпредами, до выяснения причин, а в Харьков, на завод, выпустивший злополучные танки, выехала Правительственная комиссия во главе с Первым заместителем Министра Оборонной промышленности и заместителем Председателя ВПК (Военно - Промышленной Комиссии) – высшего органа в стране руководившего военно-промышленным комплексом.

Комиссия собралась в зале заседаний директора танкового завода. С одной стороны стола сели руководители комиссии и ряд генералов и полковников – представителей заказчика, а на противоположной – ответчики: всё руководство завода, Генеральный конструктор, со своими ведущими конструкторами; руководство научно – исследовательских институтов, обеспечивающих испытания и новейшие разработки, применённые в танках.

Совещание началось с того, что председатель коротко обрисовал причину их экстренного сбора, не преминув высказаться так, что ЦК поручило ему разобраться и строжайшим образом наказать виновников государственного позора, так что пусть каждый сделает вывод, из сказанного уже сейчас. Сидевшие на противоположной стороне стола и так уже подумывали над тем, где им предстоит вскоре работать, если не на лесоповале.

Закончив с краткой вводной, заместитель Министра, который, несмотря на небольшой рост, обладал командирским голосом, привыкшим командовать танковым батальоном, в грохоте и лязге, прошедшем от Сталинграда до Праги, перешёл к вопросам. Председатель был весьма крут нравом, на расправу был скор, видимо поэтому его и назначили главой комиссии. Но, не только за крутость нрава он сидел во главе стола, зам Министра был ещё грамотным инженером, способным разобраться в достаточно сложных вещах. Машину он знал отлично, несмотря на то, что новый танк значительно отличался от знаменитой тридцатьчетвёрки, на которой воевал.

Первым, несмотря на то, что был он Героем Социалистического труда и всеми уважаемым депутатом Верховного Совета, уничижительной критике подвергся директор завода. Не стесняясь в выражениях, грозный заместитель, медленно и на виду у всей комиссии и приглашённых лиц, мешал его с дерьмом, не давая тому даже вставить слово в своё оправдание и не спросив, а разобрались ли заводчане с причинами поломок. После чего был поставлен торчком Главный инженер завода и также измочален, но у него уже спросили – хватило ли ему ума понять, почему всё произошло.

Тут надо сделать небольшое отступление в область техники. Наверное, каждый советский человек, начиная с детского возраста, либо держал в руках игрушку – танк, либо видел его в виде памятника, не говоря уже о том, что в кинофильмах о войне, по большей части, тоже не обходилось без знаменитых тридцатьчетвёрок и громоздких «Тигров». Исходя из этого, большинство знают, что двигается сия многотонная машина, на гусеницах, состоящих из звеньев, именуемых траками. Заставляют же перемещаться гусеницы, большие зубчатые колёса – звёздочки. Вот, зубья этих звёздочек и начали отваливаться в самый непотребный момент танковой атаки.    

Дело в том, что зубья звёздочек были очень сложной формы, и изготовление её стоило весьма дорого. От постоянного трения о траки, в условиях, когда между ними попадает земля и песок, звёздочки сильно изнашивались и быстро выходили из строя. В московском институте придумали наплавлять зубья специальными электродами и создали их, а также разработали технологию нанесения наплавляемого слоя. За счёт наплавки, стойкость поверхности повышалась в несколько раз.

Главный инженер, едва сдерживая дрожь и сжимающую сердце боль, поведал комиссии, что, в проведенных, за прошедшие пару дней, исследованиях, им удалось установить, что причиной, столь скорбного инцидента, явились микроскопические трещины в металле зубьев. Откуда они там взялись и от чего образовались, руководство завода может только предполагать. До того, как завод не перешёл на новую, предложенную научно – исследовательским институтом, технологию, они, трещины, не образовывались.

Все взоры комиссии обратились к директору института и Главный инженер, тяжело опустившись на стул, смог вытащить из кармана валидол и судорожно сунуть таблетку в рот. Директор научно – исследовательского института Лёвкин, был фигурой, в некотором роде, выдающейся. Когда-то, серьёзный учёный, защитивший диссертацию и получивший степень доктора технических наук, он уже много лет посвящал все свои недюжинные способности администрированию. Возглавляемый им институт был головным в отрасли и занимался серьёзнейшими разработками. В его лабораториях и КБ трудились десятки лауреатов Государственных премий, докторов и кандидатов технических, физических и химических наук, но директор выделялся из их числа своей непревзойдённой хитростью. Говорят: «Хитрость – второй ум». У Лёвкина она была на первом месте, позволяя выходить из любых, острых и даже, казалось, безнадёжных ситуаций, которых в жизни любого директора предостаточно, и каждый раз без ощутимых потерь.

Исследовав десятки сломанных звёздочек, учёные института пришли к неутешитель-ному, но объективному выводу, что виноваты в произошедшем - они. Над Лёвкиным и всем институтом нависла буквально смертельная угроза. Хоть времена и были не те, но обвинение в попытке нанести урон армии и государству могло произойти, а комиссия подобное обвинение вполне могла сформулировать. Надо было срочно искать крайнего, и изворотливый Лёвкин нашёл его.

Лёвкин встал, и без тени смущения доложил: «Мы разобрались и установили - причиной возникновения трещин является нарушение технологии». Откуда, недвусмысленно, следовало, что виноват завод. Пришедший в себя Главный инженер, заявил: «Завод строго следует технологии, разработанной институтом, о чём свидетельствуют заключения ОТК и военпредов». Взоры всех опять обратились к Лёвкину и тот, не моргнув, ответил: «Всё правильно, но за нюансами изготовления проследить невозможно, так как сие зависит от очень многих факторов, и, в первую очередь, от квалификации рабочего». «У нас работают самые квалифицированные рабочие, прошедшие обучение в Вашем институте и получившие допуск к работе». Пикировка высокопоставленных руководителей грозила перерасти в бесконечное переталкивание ответственности с института на завод и обратно. Председатель стукнул кулаком по столу и, прекратив диалог, потребовал ответа, на извечный вопрос – «Что делать?».

Лёвкин был готов и к нему: «Надо исключить из процесса человека и спроектировать автомат для наплавки». Зам Министра тотчас повелел вызвать из Ленинграда Главного инженера головного проектно – технологического института - Еркина. Не знал, ни зам Министра, ни, естественно, вообще ничего не подозревавший, Еркин, что попытки спроектировать подобный агрегат уже были, но кончились полным провалом и убеждённостью, что создать его невозможно, о чём прекрасно осведомлён был Лёвкин.
 
Лёвкин от наказания ушёл, «переведя стрелку» на Еркина, и срочно дал указание своим конструкторам начать разработку новой звёздочки, ибо прекрасно понимал, что не в технологии дело, а в нанесении покрытия. Кроме того, нужно было подстраховаться на случай – вдруг этим еркинским парням, всё же удастся сделать автомат и он «всплывёт» со своей технологией, а тогда уж стрелку не переведёшь – тупик.

Еркин был старый «волк», прошедший огонь, воду и медные трубы. Умница, грубиян и матершинник, любитель выпить, от которого зачастую попахивало и на работе, хитрый и изворотливый, один из сохранившихся динозавров вытащивших на своих плечах военную промышленность во время войны и сохранивший, при этом, голову, обвести его вокруг пальца, было задачей достаточно сложной, но….

К вечеру он был на заводе, и комиссия собралась вторично. Лёвкин повторил своё предложение, и Председатель поручил Еркину спроектировать автомат, спросив всего лишь: «Сколько времени Вам нужно?». Ничего не понимающий Еркин попросил время на ознакомление с проблемой, после чего был грубо оборван и ему, просто, назначили срок в пол-года, а совещание закрыли. На завтра комиссия продолжила работу, пытаясь выработать рекомендации, что делать дальше, так как приёмка танков была уже неделю приостановлена и завод, практически, стоял. Вот тогда Еркин и вызвал к телефону Гринберга и повелел, срочно, направить к нему  конструктора и специалиста по сварке.      

Теперь всё встало на свои места и два молодых человека, поблагодарив Олегыча, отправились в цех. В цехе, взору спасителей отечества, предстала картина, значительно снизившая степень уверенности Андрея о простоте задачи. Вдоль пролёта стоял ряд небольших станочков, над которыми склонялись сварщики в толстых робах, держащие в правой руке электрододержатель, а другой медленно вращающие ручку, как на вороте колодца. Маски были закреплены на голове.

Подойдя поближе, парни обнаружили, что это вовсе не станочки, а небольшие печи, у которых одна четверть открыта, и оттуда вырывается горячий воздух с температурой выше 500°. По оси печей, на валу сидели звёздочки, нагревающиеся снизу до требуемой температуры. Рабочие, в открытой части печи, орудовали электродами. Процесс был варварским, особенно, если учесть, что производился он в зоне открытой печи, температура в которой была такой, что плевок испарялся, не долетев до её середины. Это была адова работа, но за неё платили огромные деньги и люди работали.

Только теперь Жора понял, почему был вызван сварщик и, если для того технология была хоть в принципе знакома, то Жорины познания в сварке ограничивались двумя фамилиями: Бенардоса и Патона, а также тем, что осуществляется она электрической дугой. Проблема оказалась, как выяснилось через пару часов пребывания в цехе, практически, невыполнимой. Предчувствие не обмануло - и на этот раз Харьков, в судьбе Жоры, сыграл далеко не лучшую роль.

Понурив голову, и в душе проклиная весь институт с его Главным инженером, зам Министра и всю «королевскую рать», пара направилась на доклад к начальству. Однако, Андрей был хорошим специалистом и его не за просто так назначили в столь незрелом возрасте Главным специалистом, далеко не простого института.

Конструкция автомата, предполагает непрерывность процесса, а этого можно добиться, только используя проволоку, а не отдельные электроды, как при ручном процессе. Электроды были толстыми и хрупкими, так как на тонкую проволоку наносился толстый слой хрупкой обмазки, которая и создавала упрочняющий слой. Андрей быстро сообразил, что создать такую же проволоку для автомата, будет невозможно. «Концессионеры» примчались к Еркину, который к тому времени уже разобрался в какую «задницу» его посадил Лёвкин и тоже размышлял над тем, как выпутаться из расставленных сетей. Выслушав доклад, Главный инженер возликовал и попросил срочно собрать совещание.

Председатель тотчас собрал всю комиссию, которая не разъезжалась, пока Еркин не представит план работы. Комиссия собралась, однако, эскапада Еркина успеха не имела. Лёвкин, заранее просчитав ход мыслей специалистов, и заручившись мнением своих, заявил, что проволока будет, тем более, что работают они над ней уже давно. Избавиться от провальной работы, не удалось и через день, представив комиссии соображения по ходу работ, ребята вернулись в Ленинград.
 
Жора пребывал в паническом состоянии, даже не предполагая, с какой стороны подойти к проблеме. Не могли ничего подсказать и его мудрые начальники. Однако, Гринберг сел за телефон и вскоре узнал, что подобный автомат, хоть и безуспешно, но разрабатывали в уральском НИТИ – институте подобном ленинградскому. Их институт, в годы войны, был эвакуирован на Урал, а когда возвратился в город, на Урале остался второй. Пользуясь старыми связями, Гринберг получил заверения, что там всё расскажут и покажут и пара срочно вылетела в Свердловск.

Встреча была весьма любезной и местные ничего не утаили, даже причин своей неудачи, хотя их автомат должен был работать на обычной проволоке без покрытия.
 Для того, чтобы понять суть сложности, надо чуть углубиться в конструкцию звёздочки. Её зуб представляет собой трапецию, боковые грани которой не прямые, а овальные, но овал двойной - от основания он идёт вовнутрь зуба, как бы утоньшая его, а потом переходит в выпуклый. Получается что-то вроде волны. Чтобы удержать каплю расплава на такой поверхности, так чтобы она не стекла, пока не застынет и при этом наносить абсолютно равномерный слой наплавки, надо было обладать ювелирной техникой, и могли это делать только люди, обладавшие огромным навыком и умением. Задача становилась невыполнимой, со всеми вытекающими последствиями.
Но не всё так мрачно. Местные конструктора, не только дали им свои основные чертежи неудачного агрегата, но и поделились информацией. Вроде бы, в Кургане, создали такой автомат, но они никому его не показывают. «Концессионеры» решили рискнуть и и поехали в Курган, благо он не очень далеко. Как ни странно, но курганские с удовольствием продемонстрировали своё изобретение, но оно оказалось бесполезным для ленинградцев. Зуб у местной звёздочки был обычной трапецией и не требовал никаких ухищрений.

Ребята вернулись в Ленинград «не солоно хлебавши», но Жора всё же получил представление о процессе наплавки на автоматах и причинах неудачи. В институте он засел за проектирование, хотя назвать процесс проектированием, можно только с большой натяжкой. Он просиживал целыми днями за пустым листом ватмана и не мог прочертить ни одной линии – не было идеи. Подходил Гринберг, смотрел на пустой лист и, молча, отходил. Писемский, постоянно курсировавший между кульманами, даже не подходил, понимая, что ничем помочь не может.

Жора потерял сон и аппетит. Он постоянно думал об автомате и не мог представить себе как его делать. Дома, вечерами, он  сидел, уткнувшись в какую-то точку и пытался представить себе проклятую звёздочку с кривым зубом, наплавляемую тонкой проволокой. Всё вокруг приобретало двоякую кривизну. Потолок изгибался, пол становился выпуклым, а по нему скользил язычок пламени и что-то красное растекалось, не удерживаясь, как Жора не старался. Его, пока ещё, не знавшего поражений за доской, ждал бесславный конец как конструктора и несмываемое, позорное пятно на знамени института.

Так прошли три недели и надежд на появление идеи не было никаких. Жизнь день ото дня становилась всё мрачнее и мрачнее. Мрачнели день ото дня и начальники, которых методично терзал Главный инженер. Видимо, начальство в Москве тоже позванивало и кресло под Главным уже поскрипывало,

Определить, как в его голову приходили те, или иные мысли, Жора не мог, поэтому и описать ход логических умозаключений, приводивших к прозрению, невозможно. Но, однажды утром, он, как всегда, придя на работу, сел к кульману и вдруг в мозгу что-то щелкнуло, и там явственно проявился копир, весело передвигавшийся по зубу звёздочки, соединённый с держателем проволоки и механизмом поворота звёздочки. Видение было столь чётким, что Жора, боясь встряхнуть головой, чтобы видение не исчезло, лихорадочно стал набрасывать идею на бумаге, и вскоре появилась схема агрегата, решающего всю проблему.

Откинувшись на стуле, он со счастливым видом, разглядывал простейшую схему и стал насвистывать свою песенку, явно любуясь изображённым шедевром. В зале засуетились коллеги до сего дня не слышавшие, чтобы на рабочем месте кто-то свистел. Привлечённые странными звуками, вышли из кабинета начальники. Определив, откуда они исходят, оба подошли к Жоре, и тот продемонстрировал итог своего неожиданного прозрения. Увидев схему, начальники простили нарушителя общественного порядка на рабочем месте, признав простоту и оригинальность идеи. Пригласили сварщика, после чего Жора выслушал в свой адрес изрядное количество комплиментов, вплоть, до причисления к лику гениальных конструкторов. Писемский заявил, что он оправдал доверие, и не зря его приняли в коллектив. Он, Писемский, теперь надеется, что инцидент исчерпан и новоявленный гений, так ярко продемонстрировавший свои способности, уже их не покинет.

Ночью, «гений», впервые за несколько недель, выспался без сновидений и кошмаров, решив, что, пожалуй, действительно не стоит торопиться уходить, в ожидании нового  случая. Андрей легко рассчитал скорость наплавки, а рассчитать редуктор и сложить всё в компактную конструкцию, было для Жоры делом обычным и долго ожидаемым. Коллектив, приданных Жоре конструкторов, набросился на чертежи и через месяц, на удивление начальству, не привыкшему к столь стремительной атаке на чертежи, появился многострадальный автомат. Автомат изготовили на базе института и, о чудо, он работал. Государственная задача была решена!

Наверное, впервые, институт Патентоведения, выдал Жоре с творческим коллективом, в котором оказались ещё несколько человек (таков был порядок), авторское свидетельство с первого раза. Еркин, доложив в Министерство уже, в душе праздновал победу над Лёвкиным, поскольку автомат-то был, а проволоки нет. Однако радость победы, над изворотливым врагом, была напрасной. Лёвкин и здесь оказался на высоте. Пока готовились к серийному изготовлению автоматов, конструктора научно - исследовательского института, заменили звёздочки, сделав зуб плоским и наплавлять такой зуб стало просто, да и электрод сделали другим, не вызывавшим микротрещин. Однако дело не пропало и автомат приспособили для новой задачи, естественно, упростив его.

     Так закончился ещё один эпизод в Жориной жизни, подтвердивший вывод, сделанный кем-то из великих: «Чтобы создать что-то новое, надо многого не знать», а также то, что свою судьбу вершит каждый, и главным образом, благодаря случаю.

                2008г.