Снабженец

               

     Ранним утром лета 1969 года на перрон Ленинградского вокзала, из поезда Ленинград – Москва, «Красная стрела», вышли двое. Первым вышел весьма пожилой человек. Ступив на перрон, он, старомодно поклонившись, пожал ручку, стоящей у подножки и улыбающейся каждому выходящему, проводнице и хриплым голосом проворчал - «Спасибо мамочка». Это было обычное обращение старика к женщинам любого возраста и общественного положения. Произнесенное впервые, оно ставило в тупик, особенно  молодых. Проводница удивилась ещё вечером накануне, затем привыкла и сейчас восприняла странное обращение лишь ещё более широкой улыбкой.

     Пара медленно двинулась вдоль перрона к выходу. Чуть впереди,  шаркая и семеня ногами, задавая скорость движения, шёл старший. Был он в хорошо сшитом, синем в полоску костюме, в шляпе с лихо загнутыми полями и цветом, соответствующим костюму. Наличие шляпы в это солнечное утро, сулившее полуденную жару, несколько  не совпадало с обычно принятой в такие дни, формой одежды. Старик нёс в руке потёртый портфель с округлившимися боками, и было видно, что использовался он многократно и отнюдь не только по прямому назначению. Был он низенького роста, со смуглым лицом, изрытым морщинами, разбегавшимися по нему во всех направлениях, как схема железных дорог на карте центра России. Из-под кустистых бровей, напоминавших брови Генсека, на мир смотрели удивительно добрые, но уже слегка выцветшие от старости, глаза.

     Спутник был значительно моложе, несколько выше и поэтому во всю старался умерить свой шаг, дабы не обогнать ведущего. Выйдя на привокзальную площадь, вместо того, чтобы направиться к входу в метро, старик начал озираться в поисках телефона – автомата. Он далеко не первый раз приезжал в столицу, но  каждый раз искал эти злосчастные телефонные будки, забывая, что у фасада вокзала их стоит целый ряд. Он давно должен был бы их запомнить, так как они оставляли  на его теле болезненные следы при каждом посещении. Будки были окрашены в неопределённо-серый цвет, и отличались громко хлопающими дверями, как бы в отместку за посещение, стремящимися, прижать любого нерасторопного, как при входе, так и при выходе. Старик был из тех, кто не успевал увернуться от мстительности будок.

     Зная недостаток старшего, молодой, на этот раз придержал дверь, позволив беспрепятственно войти в неё. Оставив молодого за пределами будки, старик извлёк из такого же, как портфель, потёртого кошелька, двухкопеечную монету и набрал номер телефона. Всё было бы вполне обычно, если бы не странное поведение старика. Услышав ответ, он произнёс несколько слов и не выслушав ответа, отстранил трубку от уха, с хитрецой глядя на стоящего снаружи. Весь его вид выражал искреннее удовольствие. Непосвящённому было совершенно непонятно, от чего можно получать удовольствие, если не слушать, что говорят на противоположном конце провода и вообще, зачем звонить, если не слушать. Видимо, после того, как говоривший визави иссяк, дед опять приблизил ухо к трубке, что-то пророкотал в неё и тотчас вновь отстранился. После очередной тирады, посмеиваясь и выдержав паузу, он поговорил пару минут и повесил трубку. Довольный, с возможно доступной ему быстротой, он попытался покинуть будку, однако, если бы не его спутник, придержавший дверь, ему бы этот манёвр не удался. Дверь бы опять его настигла раньше, чем он сумел от неё увернуться.

     Солнце слепило глаза, дыша во всю силу своих лёгких и изливая на землю потоки этого жаркого дыхания. Было ещё утро, но, после прохлады вчерашнего ленинградского вечера, прибывшим показалось, что столбик термометра уже зашкаливает. Вокруг тысячи москвичей и приехавших, в каком-то броуновском движении, перемещались по площади, входили и выходили из трамваев, дверей вокзалов, усаживались в такси и плотной толпой окружали вход в метро «Комсомольская», медленно просачиваясь в одну из дверей.

     Двое прибывших тоже пристроились к толпе и проникли внутрь павильона. Проделав все необходимые процедуры, получив заряд бодрости от давки при проникновении в вагон и в поездке, сделав одну пересадку, они вышли на станции «Охотный ряд», поднялись наверх и вошли в огромные двери гостиницы «Москва». Подойдя к стойке портье, старший пророкотал своё обычное – «Здравствуй мамочка» и добавил, что они от Гаевского. Произнесенная фамилия была воспринята как пароль. После чего, пройдя несложную операцию по вселению в номер и оставив свой нехитрый багаж, они отправились отдавать визит вежливости человеку, с которым старик разговаривал по телефону, и чья фамилия открыла перед ними номер самой элитной гостиницы столицы.

     Это был уже не первый их совместный приезд в Москву, и последовательность событий соблюдалась вне зависимости от времени года, месяца и дня недели. Молодым спутником был Жора, а старшим - Алексей Григорьевич Вадимов – Главный металлург завода, на котором они оба трудились. Человек, к которому они направлялись, вызывал у Жоры постоянное удивление, сравнимое с преклонением, перед его потрясающими способностями.

     В эти, не столь уж далёкие годы, города и посёлки Советского Союза пестрели лозунгами, прославлявшими труд и тружеников. Страна славила героев пятилеток, рабочих и колхозников, станочников и хлеборобов, металлургов  и доярок.  В то же время, где-то в кабинетах, в приёмных высокопоставленных чиновников, директоров небольших и огромных заводов, в постоянных командировках в места, о существовании которых простой обыватель даже не подозревал, кропотливо трудилась огромная армия снабженцев, о которых не слагали песен и лозунгов не вывешивали. Это была какая-то тайная каста, о которой вспоминалось только по случаю судебных процессов, возбуждаемых, время от времени, в отношении её членов.

     Эти люди были рождены и существовали только в социалистической системе, построенной на строгом планировании экономики. В системе планировалось всё. Планировались средства на строительство, оборудование для выпуска продукции, сырьё и комплектующие для сборки любых изделий, количество трусов необходимых населению и количество метров ниток, потребных для того, чтобы эти трусы сшить. Занимался этим Госплан, который знал всё: сколько зубной пасты потребляет каждый из чистящих зубы по утрам; сколько таблеток аспирина необходимо, чтобы снять головную боль у страдающего населения; где и кому нужен комбайн, сколько квадратных метров жилой площади нужно построить в текущем году и какое количество песка должно быть добыто в карьерах, чтобы обеспечить означенное строительство. Казалось бы, выйти за пределы жёстких рамок, устанавливаемых на пятилетки и ежегодно уточняемых Госпланом, невозможно. Но жизнь, сплошь, да рядом, подкидывала неординарные, не укладывающиеся в рамки планов, вопросы. Вот для их разрешения, в стране и появилась эта новая каста снабженцев.

     Этой специальности не обучали ни в одном учебном заведении, зачастую снабженцами были люди вообще не имевшие образования выше курса средней школы. Это был особый клан, состоящий, как и сами вопросы, из неординарных людей, обеспечивавших возможность функционирования сотен предприятий в условиях той системы. Сколько новых производств, изделий, медицинских учреждений и всего иного смогли увидеть свет раньше, а иногда и вопреки запланированным срокам, а потом жить и развиваться, только благодаря этим незаметным людям, вызывавшим у большинства, отнюдь не благостные ассоциации – не перечесть. Работники отделов снабжения, которые существовали на всех, без исключения, заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, больницах и домах культуры, сидя у телефонов, разъезжая по командировкам, доставали, выбивали, обменивали один товар на другой, обеспечивая работу своих предприятий.

     Зиновий Михайлович Гаевский, стоял в этом клане на высшей ступени иерархической лестницы, если бы таковая существовала. Казалось, он мог всё. Он держал в своей памяти имена сотен людей. Его записная книжка была наполнена телефонами помощников Председателей и начальников Главков десятков Министерств, директоров заводов, начальников отделов снабжения, Главных врачей клиник и Художественных руководителей театров. Там были фамилии директоров: гостиниц, ателье по пошиву одежды, магазинов мебели и продуктовых, разбросанных по всей территории СССР. В ней была номенклатура изделий, продуктов, материалов, медикаментов и пр. - всего того, что выпускали в стране: заводы и фабрики, колхозы и совхозы, артели и кооперативы. Он знал всех, и, главное, все знали его. Это была энциклопедия деловых людей огромной страны, и ориентировался он в ней с необыкновенной лёгкостью.

     Он работал представителем завода в Москве, выполняя массу специальных поручений руководства. Даже сам факт наличия такого представителя был уже чем-то неординарным. В те годы, строгого контроля над всей, так называемой, «хозяйственной деятельностью» предприятий, существование, пусть и небольшого отдела завода, тем более, с неопределенными обязанностями и вдали от него, не могло пройти мимо внимания вышестоящих органов. Деятельность такого подразделения должна была быть пресечена уже после первой же ревизии. А отдел существовал и существовал ещё с довоенных времён, и возглавлялся одним и тем же человеком, состарившимся на этой должности. Позже, Жора  понял, что только такая незаурядная личность, как глава этого представительства, мог, в те годы, получить в самом центре Москвы, площадь для своего «офиса», считавшегося одним из отделов Ленинградского завода.

    Он появился в штате завода в 1939 г, когда познакомился с тогдашним директором. Приезжая по делам в Москву, а это приходилось делать достаточно часто, директор каждый раз задавал своим помощникам сложную задачу по его устройству в гостиницу, обеспечению транспортом и прочими деталями быта командированного начальника.

     Директор был молод, вознесён на вершину заводской иерархии в период сталинских чисток, посему твёрдо усвоил, что надо делать ставку на сверстников, и подбирал себе молодых помощников. У одного из них в Москве оказался приятель, отработавший на периферии положенные после института три года и искавший теперь работу в столице.

     Весельчак и балагур он легко сходился с людьми, любил посидеть в компании за рюмкой, был вхож в театральные круги, следил за новинками литературы и мог вовремя вставить историйку, почерпнутую из последнего романа. В общем, был «рубахой-парнем», но при этом головы никогда не терял и больше создавал видимость выпивохи, нежели пил на самом деле.

     Однажды помощник директора попросил его снять номер для шефа в гостинице. Какого же было удивление приехавших, когда при выходе из вагона, их встретил молодой, хорошо одетый человек и проводил к ожидавшей машине, а не к обычному такси, которое приходилось дожидаться в очереди. Он привёз их к гостинице «Москва», где без всяких проволочек, вручил им ключи от прекрасного номера. Вопрос трудоустройства Зямы, как по-приятельски называл его помощник директора, а потом стал звать весь состав руководства огромного ленинградского предприятия, был решён.

     Жорино знакомство с этим удивительным человеком произошло при сходных, с сегодняшними, обстоятельствах, пару лет назад. Они приехали в Москву с Дедом, как за глаза звали Главного металлурга, таким же ранним утром и вся, описанная выше история, как две капли воды, повторяла первую. После непродолжительной беседы по телефону, они вошли в прохладу огромного вестибюля гостиницы «Москва», произнесли заклинание, оставили свои вещи в номере на двоих и отправились на Большой Черкасский переулок, где находился, как теперь принято говорить – офис, а попросту - контора нашего знакомца.

     От гостиницы до Большого Черкасского медленного ходу минут 15 и вскоре пара входила во двор старого московского дома. Дом с фасада производил вполне приличное впечатление, чего о внутренней его части, сказать было нельзя. Каре двора представляло замкнутое пространство, организованное четырьмя разнотипными флигелями, в которые вело множество дверей. Обветшавшие, давно некрашеные двери, часть из которых, как будто специально, висела на одной петле, подчёркивая, многократно воспетую, открытость москвичей, вели не то в квартиры, не то в какие-то конторы.

     Как немой укор общему беспорядку, на фасаде одного их домов, выделялась, как аристократ, в толпе нищих, тёмно-коричневая дверь, висевшая как положено. Правда, и на аристократической её поверхности, местная шпана уже успела нацарапать, свои инициалы и пару непотребных слов, тем не менее, на ней была ручка и она нормально открывалась.

     Поднявшись на второй этаж и пройдя по длинному, едва освещённому коридору, по которому слонялось десятка полтора молодых людей, они подошли к двери, которая даже в полусумраке, сияла золотом шляпок особых гвоздиков, крепящих ленты чёрной, под кожу, обивки. Рядом на стене, никого не стесняясь, висела солидная вывеска, на которой золотом, по матово-серой поверхности, было написано, что здесь, в центре Москвы, наперекор всем канонам, расположился отдел хоть и многократно орденоносного, но всё же, отнюдь не московского, а ленинградского завода. По верхнему полю вывески были изображены те самые ордена.

     За дверями, находились две крохотные комнатки, одна из которых была проходной. Первое, что видел человек, входивший в комнату, был торец канцелярского шкафа, а уже за ним, у окна, едва выступая из-за него, проглядывался письменный столик и за ним, на шикарном, вращающемся кресле, сидела миловидная девушка, приветливо улыбаясь навстречу входящим. Вне зависимости от времени посещения сией деловой обители, Жора ни разу не видел, чтобы девушка не держала в руке телефонную трубку и что-то не говорила в неё. Иногда трубок было две, и она прижимала одну плечиком к уху, а вторую держала на некотором отдалении. Телефонов у неё было несколько, и звонили они непрерывно. Как она успевала, не прерывая разговоров, одновременно делать ещё что-то, остаётся тайной, но то, что успевала – это точно.

      Прохрипев, не совсем обычное: «Здравствуй дочка», дед положил перед девушкой, невесть откуда взявшуюся, плитку шоколада и получив, взамен, обворожительную улыбку, вошёл во вторую комнату.

     Эта была чуть значительнее размерами, и в ней размещалось уже больше предметов мебели. В углу стояло старинное кресло с высокой спинкой, обитое кожей. Изголовье, подлокотники и ножки изящно изгибались и были покрыты резьбой. Перед креслом, наискосок, стоял добротный стол, на котором красовался старинный письменный прибор. Прибором давно уже никто не пользовался, но он, в сочетании со старинной мебелью, придавал ещё большую основательность всему кабинетику. Справа на столе громоздилась группа разноцветных телефонных аппаратов.
     Второй угол занимал невысокий столик, на котором стояли макеты танков ИС и Т-34, с прикреплёнными к ним, бронзовыми пластинками. Из текста, выгравированного на пластинках, следовало, что они подарены хозяину кабинета коллективами за выдающийся вклад в организацию танкового производства в годы Великой Отечественной войны, соответственно на Челябинском и  Нижнетагильском заводах. Рядом стояли два стула, и ещё можно было протиснуться между ними и столом.

     При их появлении, из-за стола выскочил маленький, толстенький человечек и бросился тискать Деда, хлопать его по плечам и спине, перемежая всё это воплями -  «старая сволочь, как давно мы не виделись» и выкрикивая ещё что-то в этом роде. При этом, несмотря на некоторую оскорбительность текста, было видно, как искренне он рад встрече, и как по-доброму блестят глаза, чуть подёрнувшиеся, набежавшей слезой. По ходу дела  он не забывал интересоваться здоровьем жены и сына, отвечать на телефонные звонки, о которых через открытые двери сообщала секретарша Неля и протянуть Жоре одну руку для приветствия. Он обнимал старика, отскакивал на мгновение к столу, что-то ворковал в телефонную трубку, подскакивал опять к деду, отдавал Нелечке очередное распоряжение и т. д. Это был какой-то вихрь, тайфун, ураган. Жора смотрел и поражался, сколько энергии было в этом маленьком и уже далеко не молодом человеке.

     В его облике было что-то общее с мячом для регби, перекатывающимся по ограниченному пространству кабинетика. В нём все было закруглено. Короткие ножки, расширяясь снизу вверх, плавно переходили в округлившийся животик, который затем, сужался на уровне грудной клетки, и всё это строение, незаметно, минуя практически отсутствующую шею, не менее плавно, завершалось крепко посаженной, практически, лишённой растительности, головой. Аналогичная скруглённость, присутствовала и при взгляде на него в анфас. Голова переходила в покатые плечи, а широкие бёдра сужались к низу.

     На нём был прекрасно сшитый по фигуре, тёмно-синий, твидовый костюм в крупную полоску, голубоватого цвета рубашка и аккуратно завязанный галстук в тон костюма. Сколько бы раз, в дальнейшем, Жора не встречался с Зиновием Михайловичем, он всегда бывал одет с большим вкусом. Костюмы сидели на нём, как говорится, «как влитые» и не теряли своего вида, несмотря на непоседливый и порывистый характер хозяина. Он позволял себе сбросить пиджак и развязать галстук только садясь играть в карты, но это уже отдельная глава, где для описания процесса надо было бы исписать не одну страницу.

     Когда улеглись первые восторги, хозяин поинтересовался - завтракали ли гости. Получив утвердительный ответ, им было предложено выпить кофе. В те годы на улице Кирова (теперь Мясницкой) был великолепный магазин, сохранившийся с дореволюционных времён. В нём можно было получить, практически, любой из известных сортов кофе, так что этим гостей удивить было нельзя, а вот сварить его вкусно, мог не каждый. Неля этим искусством владела. Их напоили чудесным кофе и угостили хорошим печеньем. Кстати, как это не покажется странным, но молоденькая Неля обладала тем же талантом, что и старший по положению – она была в состоянии делать не менее трёх дел одновременно. Например – могла сварить кофе, не прерывая телефонных разговоров и одновременно соединяя начальника со вторым адресатом по другому телефону.

     Звонили телефоны, Зиновий Михайлович, после очередного звонка, просил соединить его с кем-то, и при этом старики о чём-то говорили, подтрунивали друг над другом, невольно демонстрируя, как приятно им обоим от этого, к сожалению, редкого, общения. Потом они договорились, что вечером встретятся и запишут пульку-другую, так как приехал Алексей и есть три руки, а он (Зяма) давно уже не надирал им обоим зад. После этого пошёл длинный разговор о полной бездарности Зямы, как преферансиста и столь же полном отсутствии ума у деда, хоть он и был лауреатом Государственной премии. Наиздевавшись друг над другом, два корифея, пребывая в великолепном настроении, мило раскланялись, и отправились по своим делам.

    Так состоялось Жорино знакомство с Зиновием Михайловичем, и только потом он более подробно узнал, с кем свела его судьба. Человек был удивительный. В ту пору, как уже было отмечено, всеобщего планирования и строгой исполнительс-кой дисциплины, казалось, он мог всё. Это сейчас, имея деньги, можно получить любой товар или изделие. И чем больше денег, тем доступнее становятся материальные блага и то, что требуется в данный момент. В годы Советской власти, если предприятию Госпланом не предусмотрена поставка станка, то хоть имей чемодан денег, а новый станок тебе никто не продаст. Не получить ни лишних подшипников, ни труб для ремонта сетей, ни цемента, для нового строительства.

     В производстве же случается всякое. То вдруг выясняется, что нужны какие-то комплектующие, которые не были запланированы, потому что конструкция претерпела изменения уже в процессе эксплуатации. То нужны строительные материалы, для столь новой стройки, то ещё что-нибудь. Решить эти проблемы заводские снабженцы не могли и тогда, с разрешения директора, звонили Гаевскому и, как по мановению волшебной палочки, появлялись и комплектующие, и материалы, и всё, что требовалось на данный, текущий момент.

     Тот самый помощник директора, который познакомил его с Зиновием Михайловичем, рассказывал Жоре один случай. Директору завода и, по совместительству, Наркому танковой промышленности в годы войны, было присвоено звание генерал-майора и он был удостоен очередной правительственной награды. Позвонили из Москвы, сообщили о приятном событии и сказали, что послезавтра утром его ждут в Кремле для вручения награды.

     Директор не был бы сам собой, если бы явился пред ясны очи Вождя не в генеральской форме. Он вызвал к себе помощника и приказал, чтобы к приёму был форменный костюм. Директор был крут и отказов не признавал, какой бы нереальной, с позиции подчинённого, не была поставленная задача. Кстати, нереальных задач, как выяснялось, директор не ставил и чётко представлял, что сделать можно, а чего нельзя, поэтому-то он и был директором, создавшим в нечеловеческих условиях начала войны, мощнейшее танковое производство при минимальных средствах.

     Помощник вышел из кабинета начальника с тяжелейшей головной болью. Война. Все мысли о том, как сделать побольше пушек, танков и снарядов, а отнюдь не о костюмах. Да и вообще, где взять в заштатном Челябинске приличного портного, который смог бы за день сшить генеральский костюм, когда даже ткани под руками нет. Тогда он позвонил в Москву Гаевскому и с неподдельным ужасом в голосе рассказал о безнадёжном положении, в которое его поставил Хозяин. На что последний ответил примерно так, как в сказке: «Не кручинься добрый молодец, сними с Хозяина мерку, да передай мне, а потом ложись спокойно спать».

     Через день, прилетев в Москву, директор был облачён в генеральский китель, штаны с лампасами и даже генеральскую фуражку, а к концу дня получил и шинель. Всё было сделано из лучшего сукна и сидело на новом генерале, как влитое.

     Этот мелкий эпизод, характеризует возможности «Зямы», но не такие истории определяли его огромный вклад в Победу. Не зря по праздникам, когда он надевал свой парадный костюм, под левым лацканом, косой лентой светился ряд орденов и медалей, которым мог бы позавидовать и фронтовик, а он не был даже военнообязанным. Задачи, которые ему приходилось решать в те годы, описать невозможно, аналогов им нет и быть не может. Обеспечить: сложнейшее производство комплектующими, когда большая часть заводов осталась на захваченной врагом территории; строительство новых цехов, при полном отсутствии материалов - мог только выдающийся человек, а Зиновий Михайлович всё это смог. Вообще, представляется, что роль этих тружеников совсем не озвучена. Их было, как и других талантливых людей, не так уж много, но те, что работали, сыграли огромную роль в выполнении государственных задач.

     Директор однажды решил, что надо отремонтировать и покрасить фасады цехов. Для этого требовалось большое количество краски, которой, естественно, ни в каких планах предусмотрено не было. Госплану было не до планирования красок для фасадов, пусть и большого, но завода, когда её не хватало для окраски домов на основных проспектах столицы. Снабженцы сбились с ног, но достаточного количества получить не смогли. Жора присутствовал на декадном совещании у директора, когда заместитель директора по снабжению доложил, что не может обеспечить требуемое, потому что вся краска, производимая в стране, распределена по объектам в начале года, а их в распределении не предусматривали.

     -   Позвоните Гаевскому.
     - Иван Сергеевич, да у моего начальника отдела снабжения в Министерстве Химической промышленности – приятель начальник Главка и то не может ничего сделать.
    -  Вы Гаевскому звонили?
    -  Иван Сергеевич, да я . . .
    -  Вы Гаевскому  звонили?
    - Ну, ладно, позвоню, только это бесполезно. Надо, просто, перенести ремонт на следующий год и мы всё решим.
    -  Вот позвони, а потом и решим, менять, или не менять.
      На второй день краска была на заводе.

     Завод переходил на новый вид изделий. В составе изделия должны были быть применены шланги высокого давления взамен ранее применявшихся, обычных. Такие шланги выпускались строго по потребности промышленности, а новое изделие в этих планах не предусматривалось. Вопрос выпуска изделий оказался под угрозой. Человек из отдела снабжения вторую неделю сидел на заводе по выпуску шлангов, уговаривая руководство организовать третью смену и суля «златые горы» за решение задачи. Однако, всё было тщетным и тогда позвонили «Зяме». Что он сделал, как решил вопрос – никому не ведомо, но шланги на заводе были. Вот такой был человек. И делалось это всё не за счёт денег, а каким-то иным, недоступным прочим смертным, способом.

     Что двигало этим человеком? Откуда он брал силы и желание делать такую работу? Думается, что Зиновий Михайлович получал от своей работы огромное удовольствие, так как решать сложнейшие головоломки, на пути к достижению результата, просто за зарплату - невозможно. А он решал, выстраивая сложнейшие цепочки, по которым добирался к искомой цели. Это мог только человек, любящий своё дело и получающий от него моральное удовлетворение.

     Самое удивительное было то, что решая чисто заводскую задачу, он параллельно, походя, решал и несколько других. Порой, если заводу требовались подшипники, то, кто-то получал несколько тонн, так необходимых ему труб и давал, взамен, сотню метров «сетки Рабица», а на металлургическом комбинате с места трогалось строительство нового цеха. В свою очередь комбинат отгружал подшипниковому заводу, тонны новейшей марки стали, а на завод поступала партия подшипников. И никакой Госплан не в состоянии был решить такую задачу в кратчайший срок, а Зиновий Михайлович – решал. Параллельно он кого-то устраивал в знаменитую московскую клинику, какому-то заезжему начальнику вручал билеты в Большой театр, или в театр «На Таганке», а для предстоящего банкета находил несколько банок икры. И всё это, не выходя из кабинета, только по телефонному звонку.

     Проследить длину цепочки к искомому товару мог только человек, буквально, энциклопедических знаний. К примеру - заводу нужны специальные, уплотнительные манжеты, изготавливающиеся на заводе «А». Зиновий Михайлович звонит туда, коллеге, и тот говорит, что манжеты они дать не могут, поскольку у них лимит на каустическую соду, но, если дать им её, то они изготовят дополнительное количество манжет. Затем следует звонок на химзавод «В», где есть возможность отгрузить пару вагонов соды, в обмен на вагон швеллеров. Таким же образом добывается вагон швеллеров и так далее, пока манжеты не попадают в отдел снабжения завода.

     Однако это дело можно было считать рутинным, поскольку зависело лишь от налаженных связей, основанных на общепринятом принципе любого общества – «Ты мне – я тебе». Зиновий Михайлович решал проблемы и посерьёзнее, а это был уже высший пилотаж!

     Постановлением Правительства, заводу было поручено наладить производство новейших  агрегатов для подводных атомных крейсеров последнего поколения. Для этого необходимо было построить новый цех, оснастить его уникальным оборудованием и пр. В Постановлении было предусмотрено всё, что надо в обеспечение поставленной задачи, но это, увы, не было увязано с возможностями десятков поставщиков. В частности, цеху требовалось 4 250-тонных, мостовых крана, которые изготавливал в стране лишь один завод и делал он их по одной штуке в месяц и каждый был запланирован вполне конкретному предприятию.  Адрес этого предприятия значился ещё в пятилетнем плане. Естественно, что Жориного завода среди них не было, поскольку задача возникла уже в середине пятилетнего срока.

     Как Зиновий Михайлович решил эту задачу, осталось тайной для большинства, но факт был и цех пустили в указанный срок. Усилия незаметного снабженца были и в этот раз столь серьёзны, а главное, убедительны, что за проведенную операцию, среди большого количества награждённых за выполнение работ по изготовлению первого образца новейшего подводного атомохода, была и фамилия Гаевского.

     Можно приводить ещё много примеров выдающихся операций, осуществлённых Зиновием Михайловичем, но стоит ли это делать? Не в этом смысл. Увы, ушли в небытиё, вместе с когда-то могучей страной, плеяда великих комбинаторов, вытаскивавших на своих, далеко не мощных плечах из провалов её плановой экономики, тяжелейший груз недоработок и Зиновий Михайлович в их ряду занимал одно из первых мест. Государство боялось этих людей, ибо их, такой необходимый для каждого предприятия, труд, нарушал принятую систему. Их обвиняли во всех смертных грехах, сажали в тюрьмы и снимали с должностей, но они продолжали своё дело, и даже в том, что они оставались на плаву и даже получали государственные награды, при огромном давлении со стороны контрольных организаций, скрывались их бесконечные возможности.

     Не могу понять – жалеть об ушедшем, или нет? Пожалуй, жалеть, ибо не будь той системы, такие талантливые люди могли бы найти себе более достойную область для применения своих способностей. А может и не нашли бы, а значит, жалеть?

                2009 г.