А было ли такое?

  Давно это было, так давно, что, пожалуй, теперь никто в этом селе, почему-то названным Лютаево, не помнит, и, конечно же, не знает Буркову Александру. Тогда её называли просто Шурой.Была у неё дочка Зина. С ней мы учились вместе со второго по четвёртый класс. Уже тогда мне приходилось жить на разных квартирах, потому что в нашей деревне школы не было.
  Когда я окончил второй класс, мама наняла для меня место для жительства у Шадринцевых. Хозяин дома Иван Ермолаевич работал кузнецом в колхозе "Большевик", а в свободное время он занимался частным промыслом - катал пимы, его и называли пимокатом. Это очень тяжёлый труд, но об этом я расскажу в другой раз. В семье Шадринцевых было два сына. Старший Ереферий, а в простонародье - Ерька. Младшего называли Финкой, Афиноген значит. Он был моим одноклассником.
  Мать Финки слыла знахаркой. Лечила селян травами, вправляла вывихи конечностей, залечивала и переломы. Вместе с тем она умела принять у рожениц рождающихся ребятишек. Была повитухой. Среди принятых ею детей был и я.
  В тот год Шадринцевы переделывали печь, готовились к встрече, как говорили тогда, суровой зимы. А зимы и впрямь у нас были суровыми. В доме не было никаких градусников, да и в селе в целом ни у кого их не было. Ориентировались по струйкам дыма, идущего из трубы, и по состоянию тепла в доме. Если за ночь дом выстыл даже при закрытой трубе, значит на улице страшный мороз. Ну а если вылетевший из стайки воробей падал и превращался в ледышку, значит, злющий мороз...
  Так вот о печке. Мы с Финкой деревянными молотками уколачивали якобы огнеупорную глину, которая немного во влажном состоянии небольшими порциями накладывалась в опалубку, изготовленную Иваном Ермолаевичем. Он подкладывает, а мы колотим. Дней десять колотили, и всё-таки сделали печку. Настоящую русскую печку, на которой мы с Финкой всю зиму спали, не зная забот.
  В один прекрасный осенний день после школы мы с Финкой пошли к Ивану Ермолаевичу в кузницу. Попросили у него валяющиеся шестерёнки от жаток. Приделали к ним деревянные рукоятки, и, представляя себя шоферами, рыча и фыркая, стали гонять эти "автомашины" вокруг кузницы, "заезжая" в грязные лужи, откуда выбирались с "пробуксовкой"
Вдоволь "наездившись", мы "пригнали" свои "автомашины" к месту постоянной их дислокации.
  - Тятя, мы колёсики положили на место, - доложил Финка отцу. Оба сына, Финка с Ерькой, называли отца по старому русскому и сибирскому обычаю тятей.
  - Добро, - ответил Иван Ермолаевич, давая понять, что с нами у него разговор окончен.
  В это время к Ивану Ермолаевичу пришёл Родин Ермил Филиппович и попросил изготовить ему чистик. Свой старый он где-то оставил и не смог найти. Чистиком у нас называли металлическую полоску  расплющенной с одного конца, приспособленной для очистки лемеха плуга от прилипшей к нему влажной земли.
  - Ты знаешь, Иван Ермолаич, всегда чистик оставлял возле плуга. По-моему и в этот раз оставил там же, но его на месте не оказалось. Сделай, ради Христа, Иван Ермолаич, прошу тебя, мне другой чистик. Старый попадётся где-либо, новый принесу тебе обратно.
  - Да, будет тебе, Ермила, умалять меня. Щас изладим тебе чистик, только погоди маленько. Щас нагрею, вместе и сколотим, - заверил Родина кузнец.
  Мы "выяснили" зачем пришёл в кузницу Родин и собрались уже идти домой. Какая-то неимоверная сила остановила нас возле кузницы, когда услышали вопрос Родина:
  - А, скажи, Иван Ермолаич, ведь не зря же Шуру Буркову называют колдуньей? Ты же ни один раз слышал от деревенский баб и мужиков рассказы о превращении Шурки то свиньёй, то колесом?
  - Слышать слышал, но сам никогда такого не видал, хотя в этом селе живу уже шиисят пять годов, - ответил Иван Ермолаевич. - Мне думается, что это всё сказки.Оговаривают её бабы, подозревающие в неверности своих мужиков. Теперь-то в нашем селе мужиков-то раз, два и обчёлся. Да и те калеки, как и ты, Ермила. Не уж-то и теперь кому-то Шура "насолила". Я её знаю как добрую и работящую женьшину. У неё есть дочка. Вся в мать красавица. Ермила, а ведь Шура, как и многие наши женьшины, которых мы просто называем бабами, обижена судьбой. Её муж, а Зинкин отец, Бурков Николай Иванович, бывший председатель нашего сельсовета, погиб на войне. Вот она, горемычная, одна теперь растит дочку свою. Ни у кого помощи не просит. Да и кто ей может оказать какую-либо помощь, если её считают колдуньей. Об ей слух за слухом идут до сих дней. Вот ты, Ермила, туды же. Ты чё, Шуре приглянулся? Ты чё, к ней на "огонёк" захаживал?
  - Да я что, Иван Ермолаич, я ни в чём не замешан. Пока холостой хожу, хотя лет уже много. Наверно, женюсь, когда мамы не будет. А пока она меня обихаживает. Правда, был такой момент. Однажды я купил в сельпо бутылку вина, в огороде нарвал цветов, пошёл к Шуре. Она, как только увидала бутылку, сразу же прогнала меня из своего дома и попросила больше к ней никогда не приходить. Вот и не хожу уже несколько лет. Ведь Шура очень красивая. Мне она нравится, - стал рассуждать Родин. - Но вот перед тем, как потерять чистик, на работу пошёл очень рано - только начал брезжить рассвет. Как обычно напротив твоей кузни перебрёл Солоновку и направился к конторе. Проходя мимо Шуриного дома, увидел перед калиткой на задних ногах стоящую здоровенную свинью. Свинья была какая-то гладкая, никакой щетины на ней нет. Она несколько раз хрюкнула. Из сеней выбежала дочка Шуры Зинка, открыла калитку и запустила свинью во двор. До меня не сразу дошло, что Шура никогда свиноводством не занималась, свиней у неё никогда не было. Значит, что Шура с колдовских посиделок возвратилась, а Зинка её впустила. В тот же день вечером я у соседей поинтересовался, есть у Шуры свинья. Те ответили, что свиней у неё отродясь не было. А ты говоришь, Иван Ермолаич, что она хорошая, - закончил своё повествование Родин.
  - Ермила, а ты в тот день или накануне никакой бормотухи не вкушал? - спросил Иван Ермолаевич.   
  - Вечером ко мне прибежал Попов Евден, попросил помочь ему заколоть ягнёнка, который сломал ногу. Я не отказался, помощь ему оказал. После разделки тушки немного выпили бражки. Ноя пьяным не был, Иван Ермолаич. Дома даже матушка не ругала за то, что от меня несло брагой, - ответил Родин, а сам уставил взгляд в землю и о чём-то задумался, но вдруг оживился, - Иван Ермолаич, ведь было же видение перед войной: многие видели на небе, как дрались два коня - красный и белый. Проиграл красный конь и стал убегать. Однако вскоре кони на небе вновь учинили драку. В этой драке победил красный конь. Уже тогда сделали вывод - Красная Армия победит. И ведь победила Красная Армия. Люди не ошиблись. Может быть, в Шуре есть что-то колдовское? А, Иван Ермолаич?   
  - Те видения ты, Ермила, наблюдал? Нет. И я не видал никаких лошадей на небе. У кого ни спросишь, каждый говорит, не видал. Однако, какая-то личность придумала эти видения. Вот и о Шуре всякие россказни разносятся. Кто-то её видел в образе колеса, кто-то в виде поросёнка, телёнка или другой живности. Один смельчак катившееся ему навстречу колесо изловил и принёс к дому Шуры, повесил его на один из кольев ограды. Наутро, якобы, соседи увидали Шуру висящей на ограде, помогли ей спуститься на землю и войти в дом. Россказни ведутся, но не указываются конкретные лица, наблюдавшие то или иное явление. Обычно говорят: многие видели бой красного и белого коней, а этих многих не найдёшь. Один наш селянин повесил колесо на ограду Бурковой, а потом из этого колеса образовалась на ограде Шура. Кто этот селянин, неизвестно. Ты, Ермила, единственный мужик, видевший у калитки Шуры Бурковой огромную свинью. Я так считаю, ты с похмелья захотел увидеть у калитки отказавшей тебе в дружбе женьшины свинью, ты её и увидел. Прошу, никому не рассказывай эту небылицу. У Шуры растёт девочка, у которой жизнь только начинается, а ты своей выдумкой крепко обидишь эту хорошенькую девочку. Пресекай и тех, кто будет рассказывать такие каверзы, - закончивая Иван Ермолаевич разговор,продолжил, - теперь будем ковать тебе чистик, Ермила.
  Кузнец вынул из пламени горна металлический стержень с расклённым концом, велел Родину взять кувалду и стал указывать места, по которым тот должен наносить удары.
  Мы с Финкой пошли домой, но ещё долго слышали звон наковальни от ударов кувалды и молотка, доносившиеся из кузницы.
  Услышанный разговор Ивана Ермолаевича и Родина Ермила помог мне понять, почему никто из ребят и девочек нашей школы не дружит с Бурковой Зиной. Все сторонятся её. В школу и из школы Зина ходит одна. Она - дочь колдуньи.
  На следующий день после уроков я подошёл к Зине, выходившей из школы и спросил, чтобы как-то поговорить с ней:
  - Зина, у тебя есть химический карандаш?
  - Тебе-то что, есть у меня или нет? - парировала она.
  - Надоело писать сажей, хотел сделать настоящие чернила, папа мне обещал купить настоящие чернила, но не успел - он погиб на войне. Мама нигде не может достать ни чернил, ни химических карандашей. Она работает в ПРОМе, который рядом с вашим домом.
  - А она кем там работает? Я знаю - там шьют обувь. Мне сшили сапожки этим летом.
  - Моя мама руководит этим ПРОМом. А работают там одни инвалиды, которых в армию не взяли. Например, из нашей деревни Субботин Иван, Черданцев Николай, Попов Евмен. Я у них часто бываю. Один из них - немой, другой - хромой, третий - косой.
  - Зин, а можно я к тебе буду приходить, вместе будем домашние задания выполнять?
  - Интересно, то тебе химический карандаш, то вместе домашние задания выполнять. Твоя мама разрешит приходить ко мне? Я же дочь колдуньи.
  - Брось, Зин, я вчера наслушался разговора двух пожилых мужиков. Финка Шадринцев тоже слышал этот разговор. Мы не верим никаким росказням о колдовстве твоей мамы. Она у тебя хорошая и красивая. А ты на неё похожа.
  - Ты мне зубы не заговаривай. Я знаю, какая у меня мама, только сплетни, идущие от одного к другому, ничем не заглушишь.
  - А хочешь, мы с Финкой на уроке расскажем всем, что твоя мама никакая ни колдунья, что она хорошо работает в колхозе, что она и хорошо воспитывает свою единственную дочь Зину, что она вдова погибшего фронтовика и бывшего председателя сельслвета Буркова Николая Ивановича, офицера Красной Армии?
  - Дело ваше, как сами хотите, так и делайте, только вряд ли кто-нибудь из наших учащихся поверит вам. Мама мне рассказывала о том, что к нашей семье сразу было объявлено какое-то недоверие, как только папу избрали председателем сельсовета по предложению председателя райсовета: это мама наколдовала, что все проголосовали за папу. Маленько притихли разговоры о колдовстве мамы, когда мы получили похоронку на папу.
 Беседуя, мы незаметно вышли на берег Солоновки, а на противоположном берегу Зинин дом.
  - Дальше  не пойду, - пролепетал я.
  Зина по камушкам перебежала русло речки и пошла домой.
Немного постояв, домой направился и я.
  Неожиданно до меня донёсся голос Зины:
  - Валька, а химического карандаша у меня нет. Пишу сажей.
  Утром, как только учительница вошла в класс, я поднял руку.
  - Тебе чего, Валя?
  - В нашем селе разносится слух о том, что мама Зины Бурковой кодунья. Это не правда. Она не такая. Если бы она была колдуньей, то наколдовала бы, чтобы её муж, а Зинин папа вернулся бы с фронта живым. Но Зинин папа Бурков Николай Иванович, офицер Красной Армии, бывший председатель сельсовета погиб в бою с фашистами. Он воевал за светлое будущее всех нас и своей дочери Зины. А на деле что получается - Зину унижают, с ней никто не дружит, избегают встреч с ней, обзывают её дочерью колдуньи. А вот Иван Ермолаевич Шадринцев, Финкин папа, хорошо отзывается о матери и дочери Бурковых. Он живёт в этом селе со дня своего рождения 65 лет. О Бурковых он говорит только хорошие слова. Ребята, расскажите каждый в своём доме о том, что я вам сейчас сказал, - закончил я.
  Зина, сидевшая за первой партой, расплакалась и попросилась домой.
  Все в классе загудели, все вдруг о чём-то заговорили.
  - Тихо! - попросила Варвара Васильевна. - Ты молодец, Валя. Ивана Ермолаевича мы обязательно пригласим на общешкольное родительское собрание. Пусть расскажет о семье Бурковых всем родителям наших учащихся. Зина, возьми себя в руки, успокойся. Ничего страшного не произошло. Валя и Афиноген твои первые и верные друзья. Начнём занятия. Кто помнит, о чём повествует поэт в стихотворении "Несжатая полоса"?
  Поднялся лес рук. Только Зина сидела, склонив голову вниз к парте. Варвара Васильевна не стала ни о чём её спрашивать. Заглянув в журнал, она сказала:
  - Вася Пенкин, расскажи нам о чём же повествует поэт в стихотворении "Несжатая полоса"? Может быть, имя поэта назовёшь? Слушаем тебя.
  Вася Пенкин - это высокий подросток, старше меня на три года, но мы вместе с ним окончили второй класс и вот начали занятия в третьем. Его отец, как и мой, и Зинин, и многих других погиб на фронте. Жили они вдвоём с мамой и очень бедно. На начало занятий во втором классе Вася в школу пришёл в лаптях. Учебники, какие-то книжки для письма и чернильницу "непролевашку" он принёс в торбе с лямкой через плечо. Сидим мы с ним за одной партой со второго класса. Такого роста, какой имел Вася, ни у кого в школе не было. Я ростом был ему до подмышек.
  В третий класс Вася пришёл в более приличной обуви и одежде. В течение лета он пас коров жителей села, за что получил какие-то деньги, на которые мама помогла ему купить одежду. Теперь это был крепкий и большой юноша.
  На предложение Варвары Васильевны Вася встал во весь свой рост, вышел к доске. Он был выше учительницы на целую голову. Бодро Вася начал:
  - В своём стихотворении "Несжатая полоса" великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов с откровенной точностью раскрывает печальную историю несжатой полосы. Уже наступила глубокая осень, когда в жаркие страны улетели грачи, опустели поля. Только одна полоска не сжата и наводит поэта на грусть. Колосьям надоело купать в пыли тучные зёрна, а пахарь к ним не идёт. Оказалось, что пахарь тяжко заболел. Руки пахаря высохли в щепки, повисли, как плети, очи потухли, и голос пропал, - этим он нарисовал образ бесправного русского народа, о котором царю и его приближённым не было никакого дела, никакой заботы.
  - Хорошо, Вася, садись на место. Сегодня мы с вами, ребята, приступаем к изучению нового материала, - поведала Варвара Васильевна и начала рассказ по теме...

  Под воздействием хорошего настроения в классе Зина оживилась, а к концу занятий окончательно пришла в себя.
  Вскоре прошло родительское собрание. По просьбе Варвары Васильевны Иван Ермолаевич рассказал всем присутствующим о семье Бурковых. Многие поняли, что в отношении этой семьи передаётся из уст в уста клевета.
  Мы с Финкой искренне радовались перемене в жизни Зины. С ней стали обращаться вежливее. Кроме нас с Финкой с Зиной стали дружить Рехтина Даша и Жаркова Варя. Теперь Зина в школу и из школы ходила не одна, как раньше, - с ней рядом были мы с Финкой, или кто-либо из девчонок.
  По совету Варвары Васильевны девочки начали собирать осенние запоздалые цветы, засушивали их и приносили в школу. Учительница назвала собранные и высушенные растения гербарием.
  С наступлением зимы Зина с нашей помощью быстро научилась кататься на лыжах. Она не отставала от нас с Финкой по катанию с горок.
  Совсем за короткий промежуток времени Зина как-то преобразилась, стала весёлой.
  А разве могло быть такое ещё некоторое время назад?
  В самом начале своего повествования я коротко упомянул о Финкиной маме Марии Фёдоровне. Эта уже в то время пожилая женщина целыми днями с раннего утра и до позднего вечера крутилась без отдыха по хозяйству: надо было приготовить и накормить нас, подоить корову, накормить дворовую живность. Одним словом, работы у неё было много. Она и мужу помогала в пимокатном деле - теребила, а затем взбивала шерсть, топила баню, чтобы нагреть необходимое количество воды.
  В добавок ко всему она не редко оказывала помощь обращавшимся к ней людям, страдающим заболеванием. Порой её звали к себе, и даже в соседние селения. И она шла, оказывала страждущим помощь, вправляя вывихнувшийся сустав, у кого-то принимала роды, одним правила животы, другим готовила отвары из лечебных трав. Словом, облегчала страдания больных, возвращала им здоровье, дарила жизнь.
  Многим она помогала, только себе никак не могла помочь. Она мучилась от судорог натруженных за день ног.
  У Шадринцевых в доме, как и у большинства жителей села и близлежащих деревень, были иконы. Они находились в переднем углу на так называемой божнице, под занавеской.
  Мне приходилось часто просыпать средь ночи от возгласов Марии Фёдоровны. Она, стоя на коленях, клала земные поклоны и просила Господа Бога и Пресвятую Деву Марию избавить её от судорог, или хотя бы облегчить страдания. Она плакала и молилась подолгу.
  Мне было очень жаль эту добрую пожилую женщину, но ни я, ни Финка и вообще никто ей помочь в эти минуты не мог.
  В амбулаторию к медичке Дусе Мария Фёдоровна почему-то не обращалось.
  Да, такое было, и мне запомнилось на всю жизнь.