Выдвиженцы

Это было в уже далёком теперь 1971 году, в городе Грозном, куда я после двухлетней загранкомандировки  получил назначение.  Сам я родом с Северного Кавказа и возможность служить неподалёку от родных мест  меня, конечно, обрадовала. От Грозного до села, где проживала мама, и большинство моих родственников  было километров 800. При наличии машины имелась бы возможность хоть изредка навещать их. А машиной я как раз в скором времени и должен был обзавестись. На сэкономленные кубинские песо, по приезде в Советский Союз получил так называемые «сертификаты», и, будучи в Москве, уплатил их за «Москвича - 412». Мне обязаны были    прислать его прямо в г. Грозный.

На Кубе, по условиям спецкомандировки, я  носил гражданскую одежду и теперь с удовольствием, наконец, привёл в порядок и надел свою военную форму. Особенно мне нравилась гимнастёрка, жаль, что её потом вскоре отменили.

 Прежде чем убыть к месту службы, нужно было ещё побывать в Ростове-на Дону, в штабе Северо-Кавказского Военного округа, чтобы получить соответствующее направление в конкретную часть. В Грозном стояла целая учебная дивизия, и я питал надежду, что должность старшему лейтенанту-связисту, искать долго не будут. Хотелось уйти с политработы, которой я до этого, как я считал случайно занимался в последние почти три года Но я ошибался. Дело было в январе, и, как мне сказали в управлении кадров, все должности связистов в дивизии укомплектованы, поэтому меня попросили пожить пару дней в гостинице, пока мне что-нибудь найдут. Обескураженный я поехал не в гостиницу, а к брату, который жил здесь же в Ростове. После долгой разлуки время в общении с ним и его семьёй, с другими родственниками-ростовчанами пролетело быстро, и на третий день утром я уже заказывал пропуск в управление кадров.

Подполковник-кадровик, когда я вошёл к нему в кабинет, как мне показалось, слегка сердитым голосом сказал, что в Грозном мне  всё же нашли  должность, причём капитанскую, правда,   не по моей специальности.  И добавил:

 - С учётом того, что вы до поездки на Кубу немного побыли на комсомольской работе, а потом замполитом роты, вам предлагается стать заместителем командира учебной роты по политической части, но не  связи, а медицинской. - Потом добавил, - Это вообще-то надо расценивать, как выдвижение на вышестоящую должность и надо дорожить таким доверием.

Надо сказать, что должность замполитов рот в наших вооружённых силах только вводилась  и специально эту категорию воспитателей ни в  военных училищах ещё  не готовили.

Я, конечно, опешил от такого очередного поворота в своей военной карьере и сказал, что мне надо немного подумать. Подполковник согласился, что думать надо, и добавил, что    лучше  это    делать не у него в кабинете, а в политуправлении округа, куда он меня сейчас проводит.

Пока мы шли по коридорам, я пытался представить себе характер своей будущей службы, но ничего утешительного придумать не мог. Мало того, что мне,   придётся продолжить службу политработником, но и ещё и в медицинской части. Ведь в медицине я ничего не соображаю, поэтому  в медсанбате  наверняка окажусь  той самой «белой вороной». Но потом поразмыслил и пришёл к выводу, что торопиться и артачиться не стоит. В округе хватает так называемых «дыр», куда меня могут задвинуть и где служба мёдом не покажется. А так  если я не «оправдаю доверия», то в самом худшем случае снова как до Кубы стану командиром взвода. Тут же вспомнилась  поговорка, которую мне однажды привёл один из моих прежних военачальников – «дальше Кушки не пошлют, больше взвода не дадут».

А в политуправлении, меня видно  никто агитировать  и не собирался. Сразу стали говорить о том, что мне оказано большое доверие, что переход на политработу у меня уже состоялся, а выдвижение на капитанскую должность, надо будет оправдывать примерной службой. Сказали также, что в Грозный, в дивизионный медсанбат,  обо мне уже сообщили,  и там меня с нетерпением ожидают.

 Мне разрешили ещё съездить в родную станицу. До неё было всего 60 километров, и там  жила старенькая мама с семьёй  моего  другого брата. После встречи с ними я поскорее, чуть ли не бегом направился к морю. Зима стояла по нашим южным меркам суровая. Азовское море замёрзло, весь Таганрогский залив превратился в огромное ледяное поле, на котором кое-где видны были чёрные точки людей-рыбаков. Как всегда после долгой разлуки я поздоровался с морем моего детства, пообещал вернуться к нему летом. Родным я о своих тревогах, связанных с переменами в службе,  распространяться не стал, так как знал, что им в принципе всё равно в какой  части служу.  Я ведь не перестал быть офицером, а это было для них главным.

В Грозный мой поезд прибыл рано утром. Я успел устроиться в гарнизонной военной гостинице и задолго до  начала рабочего дня, был уже в первом военном городке. Как я выяснил ещё в гостинице, там размещались: штаб дивизии, медсанбат, ремонтно-восстановительный батальон, батальон связи и комендантская рота.

Городок мне понравился. Вокруг был образцовый порядок, чистые асфальтированные дорожки, аккуратно подстриженные кусты, снега почти не было, все здания недавно выкрашены, кругом всё параллельно и перпендикулярно, как и положено в армии.   Подразделения с песнями шли на завтрак в столовую, другие возвращались из неё и отдавали друг другу честь поворотом головы и переходя на строевой шаг. Я уже отвык от всего этого и теперь с удовольствием погружался в привычную для меня, военную обстановку.

В отделении кадров дивизии меня принял подполковник, который сказал, что приказ о моём назначении уже подписан и со мной хочет побеседовать заместитель начальника политического отдела  майор Лазоренко. Тот сказал, что моё личное дело ещё не пришло, и попросил подробнее рассказать о себе. Мой рассказ видно удовлетворил его,  он сообщил, что моя будущая рота располагается буквально в стоящей рядом казарме. А сейчас  мне надо идти в батальон и доложить о прибытии его командиру подполковнику Рыбкину.

До штаба батальона было тоже рукой подать и, сильно  волнуясь, я вскоре уже стоял  перед комбатом в его кабинете. Там же находился и ещё один подполковник, как потом я выяснил, это был мой теперь уже прямой начальник - заместитель Рыбкина по политической части. Первое, что я заметил, он фронтовик и у него много боевых наград, а на петлицах эмблемы артиллериста.  У комбата же эмблемы были медицинские – бокал, основание которого обвила змея, а голова её наклонена в него. Какой-то армейский шутник эту эмблему когда-то назвал «Тёща пьёт чай».

 После того, как я доложил комбату  о прибытии для прохождения дальнейшей службы во вверенную ему часть, Рыбкин, улыбаясь замполиту, сказал:

- Ну что, Николай Никифорович, будем принимать ещё одного кубинца-выдвиженца.

Они оба пожали мне руку, пригласили сесть, и я  снова рассказал свою биографию. Я думал, что сейчас начнётся подробный инструктаж о том, как мне надо будет выполнять свои обязанности, но комбат вдруг сказал:

-  Дальнейшее знакомство мы продолжим в процессе совместной службы, а сейчас я уверен,  у вас есть к нам вопросы, поэтому пока не подошёл ваш будущий командир роты, задавайте их.

Конечно же, вопросы у меня были, и главный из них – каким образом я – связист, в одночасье превращусь в доктора. До этого моё воображение рисовало разные страшные  ситуации. Например,  я представлял себе, что нахожусь в трамвае или на улице, а там вдруг кого-то нужно было срочно спасать. Вокруг все кричали -  «Доктора! Доктора», а тут как тут и я стою с моими медицинскими погонами и эмблемами. Все с надеждами расступаются передо мной, кто-то за руку тащит к пострадавшему, а я совершенно не знаю, что делать с ним. Что-то похожее мне даже в поезде приснилось. Примерно так я и изложил свою главную тревогу двум подполковникам. Комбат долго смеялся, потом показал на замполита и сказал:

-  Не переживай, старший лейтенант, вот сидит такой же  «доктор» как ты, только артиллерист, а сейчас придёт ещё один «доктор», капитан из пехоты, твой будущий командир роты.

 И действительно в кабинет тут же постучался и вошёл капитан с погонами и эмблемами мотострелка.

- Вот знакомьтесь, - сказал мне  Рыбкин. - Это командир учебной медицинской роты капитан Чечёткин Михаил Васильевич.  Год назад, он тоже прибыл к нам с Кубы  на выдвижение. Вам, наверное,  известно, что в учебных частях офицерские  должности на одну ступень выше, чем в остальных, поэтому, у вас она капитанская, а у капитана Чечёткина – майорская. Так что, товарищи выдвиженцы, работайте дружно и оправдывайте высокое доверие. А что касается своих тревог, товарищ старший лейтенант, то они напрасны. Свои эмблемы связиста я вам разрешаю оставить, и лечить  ни кого не придётся, но вы оба должны подготовить отличных  санинструкторов  для всего Северо-Кавказского Военного округа.

 При этом комбат после слова «отличных»  поднял высоко вверх указательный палец правой руки и добавил:

- Имейте в виду, до выпуска ваших курсантов осталось всего четыре месяца.

После того, как я понял, что доктором мне работать не придётся, от души немного отлегло, но появилась новая тревога:  как же мы –   пехотинец и связист будем учить курсантов-медиков, да ещё и для всего военного округа? Но этот вопрос я задать уже не успел, Рыбкин выпроводил нас обоих из кабинета.

Чечёткин повёл меня в нашу казарму и по пути успокоил. Сказал, что год назад прибыл с Кубы, мы раньше не встречались потому, что он служил в другом гарнизоне, точнее в Лурдэс, а я в Нарокко. Сказал также, что в роте четыре учебных взвода по двадцать курсантов, а все командиры взводов врачи, лейтенанты-двухгодичники. Они после окончания своих медицинских институтов  по два года обязаны прослужить в армии. Вот их и назначили в медсанбат командирами учебных  взводов. Конечно, командиры из них так себе, но научить курсанта специальности  санинструктора они вполне способны. Два выпуска они уже сделали, сейчас второй месяц идут занятия с новым набором.

Из дальнейших слов Чечёткина я понял, что специальной подготовкой занимаются врачи, а наша с ним задача – сделать из курсантов настоящих солдат. Научить их выполнять одиночные упражнения строевой и физической подготовки, ходить строем, нести службу в наряде по роте, стрелять, проводить эвакуацию раненых с поля боя. Очень важно также, поддерживать в роте высокую дисциплину,  хороший внутренний порядок в казарме и учебных классах.   Надежд в этом на командиров взводов нет никаких, поэтому опираться будем на старшину роты и сержантов. Большинство из них тоже выпускники учебных частей нашей дивизии, но мотострелковых и танковых.

В казарме я убедился, что порядок там хороший, кровати стоят в два яруса, но заправлены они образцово,  сверкал чистотой натёртый оранжевой мастикой пол, всё,  что должно было стоять параллельно  и что перпендикулярно, именно так и стояло.

В ротной канцелярии я, в который уже для себя раз, рассказал Михаилу, свою биографию, и о своей семье, которая приедет из Горького, как только я получу квартиру. Оказалось, что мы одногодки, у него жена и сын, у меня жена и дочь, тоже ровесники. Вспомнили Кубу, причём Чечёткин с ностальгией, а я лишь с небольшим сожалением и то только потому, наверное, что пришлось уехать из хорошего, крепко спаянного коллектива, а вот теперь надо срочно вливаться в новый.  Тогда же сразу договорились о том,  что, находясь вдвоём, обращаться друг к другу будем на «ты» и только по именам. Потом распределили обязанности.  Я брал на себя: организацию воспитательной работы с личным составом, поддержание дисциплины и внутреннего порядка в роте. Мне оставалась также подготовка художественной самодеятельности, планирование и проведение мероприятий в выходные дни,  политзанятий, политинформаций и т. д. Михаил же должен был  всем этим заниматься тоже, но главная его задача - организация и проведение вместе с сержантами занятий по боевой, огневой, строевой и физической подготовке.

Буквально через два дня я получил однокомнатную квартиру во втором военном городке и рядом с домом, где жил Михаил Чечёткин. Вскоре ко мне приехали жена с дочерью, и моя служба вступила в привычное русло. Она осложнялась только близостью штаба дивизии.

Дело в том, что  наша рота должна  была ежедневно с подъёма и до завтрака поддерживать в образцовом порядке территорию  вокруг штаба дивизии, и даже убирать его внутренние помещения. Придя на службу, начальник штаба дивизии периодически вызывал нас с командиром роты, обходил с нами территорию, прилегающую к штабу, водил по  его коридорам  и, мягко выражаясь, «критиковал» за качество уборки. Заодно расспрашивал, как идут занятия, и не будут ли позорно выглядеть в войсках выпускники нашей роты. Требовал повышать качество занятий и обещал на выпускные экзамены прислать беспощадную комиссию и возглавить её лично. Мимо нашей казармы ежедневно проходили также  начальник политотдела и командир дивизии, и при встрече иногда пожимали руку, спрашивали, как идёт учёба. Мы старались, как могли и, в общем-то, неплохо справлялись со своими обязанностями.

Когда было время, мы с Михаилом ходили и на занятия по специальной подготовке, чтобы проверять, как преподают наши доктора. Как правило, ничего особенного мы там не видели: наложение повязок и шин, проведение искусственного дыхания, постановка уколов и разных процедур, переноска и перевозка раненых, правила проведения дезинфекции и дезинсекции, порядок комплектации медицинской сумки и другие  вещи мы и сами быстро усвоили. Командование батальона нас не беспокоило и мы в основном были предоставлены сами себе. Хорошо помогали сержанты, особенно те, которые закончили нашу «учебку», на них можно было вполне положиться.

При проведении своих занятий  мы  с Михаилом, старались давать курсантам максимальную нагрузку, и месяца через три они хорошо бегали кроссы на один и три километра, выполняли положенные упражнения на спортивных снарядах, слаженно и с бравыми солдатскими песнями ходили строем, с закрытыми глазами разбирали и собирали автомат Калашникова, неплохо стреляли. С дисциплиной тоже особых проблем не было.

До выпуска оставалось меньше месяца, как вдруг мне пришло извещение, что я должен приехать в г. Краснодар и получить там свою машину. Почему её не прислали  сразу  в Грозный, не объяснялось, а спросить было не у кого. Да если честно, то мне вообще было неудобно сообщать, что скоро у меня будет личная машина. В то время у офицеров нашей почти шести тысячной дивизии их практически  было только две – «Волга» у заместителя командира дивизии по тылу и «Москвич 408» у одного майора-зятя второго секретаря Чечено-Ингушского республиканского комитета КПСС.  В своё время «Москвич» был и у Михаила, но он перед моим приездом в Грозный  его уже продал.
 
Мы с Михаилом и его семьёй хорошо сдружились, жены даже мечтали поженить наших детей, когда они вырастут, естественно. А пока все праздники и выходные проводили вместе. Но тут встала  задача, как съездить в Краснодар, получить там машину и пригнать её в Грозный. Михаил сразу же сказал, что  обязательно поедет со мной, потому, что он машину водит хорошо, а я плохо. В конце концов, решили  в Краснодар вылететь самолётом в пятницу вечером, в субботу получить машину и в воскресенье уже пригнать её в Грозный. Суббота тогда была рабочим днём, поэтому  мы сказали старшине роты, что нас не будет, мы уедем на полигон договариваться насчёт проведения стрельб. Это было сделано на тот случай, если кто-нибудь из батальонного начальства нас хватится. Одновременно мы узнали, что и командование дивизии тоже не будет на месте, они куда- то уедут на сборы руководящего состава округа. Значит и тут неприятных сюрпризов не ожидается

Казалось бы, мы всё продумали до мелочей, и наш план сработает. Но, как оказалось, глубоко ошиблись.

В назначенное время мы приехали в аэропорт, прошли все необходимые процедуры, заняли свои места в самолёте и беззаботно обсуждали маршрут нашего возвращения в Грозный на машине. Каково же было наше удивление, когда в числе последних пассажиров в салон самолёта вошли генерал – командир дивизии и два полковника -  начальник штаба дивизии и начальник политотдела. Их места оказались рядом с нашими.

Мы с Чечёткиным вскочили, отдали честь и замерли ни живые, ни мёртвые. Начальство смотрело на нас во все глаза и тоже с минуту молчало. Через некоторое время, когда мы уже сели, начальник штаба вдруг хлопнул себя по лбу и, обращаясь к комдиву и начальнику политотдела, сказал:

- Ну, вы хоть поняли, куда летят эти товарищи?

Командир дивизии ответил:

- А это мы сейчас у них и выясним.

- Ничего выяснять не надо, - сказал начальник штаба, - Они всё равно соврут. А я знаю. Они тоже летят на совещание руководящего состава округа, где нас с вами будут снимать с должностей, а их назначать. Это же выдвиженцы. Мне только непонятно почему их двое, а должно быть три, нас же трое?

- Ну, это то, как раз ясно, - сказал начальник политотдела. - Тебя снимать не будут. Это же ты им во всём потакаешь, вот тебя и пожалели, а нам с генералом, своих должностей уже не видать. Капитан будет командовать дивизией, а его замполита, старшего лейтенанта поставят начальником политотдела. Всё логично.   

Всё это они говорили, как будто нас рядом и не было. И нам действительно очень хотелось оказаться в это время где-нибудь  очень-очень  далеко. Мы готовы были провалиться сквозь пол самолёта и приземлиться без парашюта.

Наконец, натешившись нашим удручённым видом и выяснив, что краснеть мы ещё не разучились, начальник политотдела сказал, обращаясь ко мне:

- А теперь рассказывайте, как это вы бросили свой личный состав и куда летите?

Ни я, ни Михаил не прогнозировали такой ситуации, и соврать что-нибудь правдоподобное в этот момент готовы не были.  Поэтому я выложил всё, как оно было на самом деле. Чтобы не подводить командование батальона, сказал также, что ни комбат, ни замполит тоже не знают о нашей «самоволке».

Немного подумав, начальник штаба сказал комдиву:

- Дело серьёзное товарищ генерал, разрешите дать команду экипажу развернуть самолёт и возвращаться в Грозный.

Я, конечно, понимал, что такой власти даже у генерала нет, но все равно душа опять ушла в пятки. Это не напугало только Чечёткина, потому как  он потом сказал мне,  видел,  начальник штаба подмигнул генералу.

Но генерал достойно продолжал разыгрывать этот спектакль и, немного подумав, ответил:

- Боюсь, что уже поздно, мы пролетели большую часть пути, то есть точку возврата, и керосину до Грозного не хватит, мы не можем из-за этих выдвиженцев рисковать жизнью стольких пассажиров.

Кстати о пассажирах. Их было не много, поблизости от нас кресла пустовали и о чём мы говорим, никто не слышал. Только стюардесса однажды предложила напитки, и генерал сказал ей, что бы она угостила в первую очередь нас  с Михаилом, как он выразился:

- У этих товарищей большое будущее, но у них, наверное, в горле пересохло.

Попив минеральной воды, наши начальники немного помолчали, после чего генерал сказал:

- Ладно, чёрт с вами. Летите и получайте свой драндулет, только возвращайтесь аккуратно, не гоните на радостях,  что чуть, было, не обманули нас всех. О своём прибытии в Грозный отрапортуйте оперативному дежурному штаба дивизии, а он пусть доложит мне в Краснодар. Меру взыскания вам я определю в зависимости от того, благополучно ли вы вернётесь в Грозный.

Вскоре самолёт начал снижение и когда он сел, мы не стали спешить покидать салон. Дождались, когда выйдет наше командование и сядет в ожидавшую их машину. Мне по этому поводу вдруг вспомнилась ещё одна армейская шутка: «Самый лучший аромат в мире – это запах выхлопных газов автомашины отъезжающего начальника».


Машину в Краснодаре мы получили быстро и без осложнений,  и вернулись  в Грозный благополучно рано утром в воскресенье. Машину вёл в основном Михаил, но  и я немного попрактиковался. Правда, ночью в Пятигорске нас настигла буря с таким ливнем и градом, что ехать пришлось по  слою льда. Оперативный дежурный штаба дивизии очень удивился, когда мы передали ему приказ комдива, сообщить в  Краснодарский корпус о том, что такие-то старший лейтенант и капитан благополучно изволили вернуться домой. Но мы своё дело сделали и в разговоре с тем майором   в подробности входить не стали.

С неделю после этого случая, мы ожидали кары, но она всё не приходила, пока нас однажды не прихватил на территории возле казармы начальник штаба дивизии. Он был в хорошем расположении духа, снова назвал нас «выдвиженцами», спросил, сильно ли мы напугались тогда, и как наказал нас командир батальона. На самом же деле мы комбату всю ту ситуацию обрисовали как смешное стечение обстоятельств, тот посмеялся с нами и слегка пожурил. Но начальнику штаба мы сказали, что получили по строгому выговору и возможно нас даже посадят на гауптвахту. Полковник в очередной раз пообещал прийти на сдачу выпускных экзаменов нашими курсантами. И  не обманул.

В конце мая, когда экзамены уже подходили к концу, и курсантам оставалось сдать только нормативы по физической подготовке и показать умение извлекать раненых танкистов из их машин и оказывать помощь, вдруг появился начальник штаба. Скорее всего, он проходил мимо, и, увидев нас с курсантами на полосе препятствий, задержался. Видно вспомнил о своём обещании. В это время курсанты показывали, как они умеют извлекать раненых танкистов.

Надо заметить, что дело это не простое и требует недюжинной физической силы. А Чечёткин вдруг решил усложнить задание и «раненым» танкистом назначил почти двухметрового сержанта Дробязко. Помнится это был казак станицы Червлёная, что находится сразу за перевалом. К нему часто приезжали родственники и привозили разные вкусные вещи, которыми после занятий лакомились все сержанты.

На полосе препятствий стоял деревянный  макет танка. Сооружение это только при наличии большой фантазии можно было назвать этой грозной машиной. Стояли поставленные друг на друга два больших ящика. Один,  тот, что был   шире и  длиннее, находился внизу, а второй поменьше закрепили сверху. Внутри ящиков были перегородки для механика водителя, заряжающего и командира танка. Кроме того, в верхнем  находилось отверстие, обозначавшее люк командира танка, а в передней части  нижнего такое же отверстие – для механика-водителя.

Назначенный раненым сержант Дробязко громко стонал и требовал поскорее спасать его. Один курсант в роли санинструктора и два других в роли спасшихся членов экипажа танка суетились возле командирского люка, не зная как вытащить упирающегося Дробязко в дырку верхнего ящика.  В это время и появился начальник штаба дивизии.
Вокруг стоял сплошной гогот остальных экзаменующихся, пока кто-то увидевший полковника во всю глотку дал команду «Смирно». Наступила тишина.

Начальник штаба недоумённо смотрел на этот цирк и видно не мог понять, что происходит. Чечёткин подбежал к полковнику и стал докладывать о нашем экзамене, а один из сержантов, воспользовавшись моментом, забежал с другой стороны танка и в щель по сути дела одним матом пояснил Дробязко всю сложность ситуации и неправильность его поведения. Тот моментально всё понял, тут же почти полностью вывалился из «люка» и безжизненно повис. Только теперь его смогли успешно эвакуировать, наложить шины на обе руки и обе ноги, а также почти полностью забинтовать. А те, кто имел к нему претензии, успели ещё и намазать его физиономию зелёнкой. Этим уже руководили наши доктора.

Зная о том, что полковник обладает большим чувством юмора, мы с Михаилом рассчитывали, что его позабавит наше занятие. Но он почему-то даже ни разу не улыбнулся. Было видно, что он о чём-то напряжённо думает, потом  сказал:

- Ребята я же воевал и знаю, как заживо горят раненые танкисты. Никогда не делайте из этого занятия балагана, хотя бы в память о тех, кто погиб на войне.

Затем  повернулся и, не проронив больше ни слова, снял с головы фуражку  ушёл. Притихшие мы смотрели ему вслед, и только тогда я понял, почему он редко снимает фуражку. У него на голове почти не было волос, а  те немногие, что остались, росли как бы кустиками. Половина из них была совершенно белыми, а остальные чёрными. Видно он действительно воевал танкистом и горел в танке. Это потом мне подтвердили, и те, кто знал его хорошо.

 Никаких неприятных последствий после того памятного экзамена не наступило, хотя мы их с тревогой ожидали. Наши бывшие курсанты получили сержантские звания и разъехались по своим частям. Начальник штаба дивизии вскоре уволился в запас.  Мы  с Чечёткиным сделали ещё несколько выпусков санинструкторов, я получил капитанское звание,  Миша уехал в Москву учиться  в академию, а меня перевели в другую часть, тоже  учебную. Она только формировалась. Надо было срочно осваивать, только, что поступившие на вооружение переносные зенитно-ракетные комплексы, прототип американских «Стингеров», и одновременно учить  курсантов применять их по воздушным целям… Больше меня выдвиженцем уже ни кто не называл.