Австралийский диверсант и русский вор в законе

В детстве меня папа часто называл, как мне казалось, к месту и не к месту, мудаком. Я страшно злился, вспоминал все бранные слова, которые знал, и ругаясь. запирался в своей комнате, где ходил из угла в угол, рыдая и вытирая слезы и сопли, пока не успокаивался. С возрастом стал понимать, что отец-то чаше всего, если не постоянно, оказывался прав. Уже дожив до седых мудей, но ни став ни на йоту умней, убедился в правоте отца окончательно.
Как- то пил неделю без просыпа. Начиналось, как всегда совершенно невинно с пары бутылок пива вечером. Пиво слабоалкогольное, пильзнер. Утром следующего дня, глядя из окна дома на серенькое фланелевое небо, напоминавшее пятнистые от старческой мочи кальсоны ветерана событий при Ханкин Голе, тяжело вздохнул, решил забить на работу и отправился в магазин за первой порцией солнца, разлитого по бутылкам в далекой Австралии. На этикетке бутылки был изображен оранжевый кенгуру. Неделю, сам, словно трудолюбивый  кенгуру. прыгал между «Перекрестком» и домом, с рюкзаком, в котором позвякивали солнечные и лунные напитки. Смешались земля и звезды, день и ночь, сон и явь, реальность и сны. Очнулся я уже на вражеской территории, австралийским агентом в заснеженной вражеской России. Кругом были непонятные русские, коварные и полные планов разбомбить мою полную  горячего марева родину с помощью своих дьявольских ракет «Сатана» и «Сармат». Необходимо было вывести из строя их систему управления ядерными силами, размещенную в подмосковном Перхушково. Оставалось только найти лыжи, чтобы отправиться туда, скрываясь в тени ельников и таясь за голубыми стволами берез. Схватив молоток и разводной ключ, я вышел на лестничную площадку. Тихонько взял соседские лыжи, одел крепления и принялся открывать дверь.
- Здравствуйте Дмитрий! А отчего вы не одеты? - спросила привычная к моим выходкам соседка.
Черт возьми, я был совершенно гол. На ногах лыжи, в руках инструменты. Соседи вызвали перевозку и скоро хмурые дядьки в белых халатах, надев на меня  первое попавшееся, везли меня по московским улицам в хорошо известное учреждение по прозванию Кащенко. Время от времени сурово поглядывая на меня, с тоской взирающего в окно, на таких чужих и коварных русских, бредущих по своим зловещим делам ранним утром.
Психиатр, выслушав мою грустную историю, назначил аминазин. Через пару дней меня сняли с вязок и я мерил коридоры отделения, шаркая клеенчатыми тапками по клетчатому линолеуму пола, играл в шахматы со спятившим перворазрядником, который комментировал:
- Это, мол, эндшпиль Ботвиника, а  это защита Спасского.
Мне помогало только то, что он пытался выстроить партии еще и по розе московских ветров. Так что несколько свел вничью и даже выиграл одну. Перворазрядник помаргивал, будто ему в глаз попала соринка и страдальчески улыбался, складывая фигуры обратно.
 Дружил с молоденьким парнем по имени Макс и прозвищу Француз. Худенький с большими глазами на бледном лице, он словно привидение, двигался так, будто его ноги не касались земли - плавно, как плыл. Очень тихий и вежливый, обходивший буйных и агрессивных за десять шагов, Француз витал в мысленных сферах, куда мне не было доступа.  Часто он улыбался чему-то, ведомому только ему одному. К нему часто приезжали на свидание серьезные парни, с которыми он подолгу  разговаривал. В сумасшедшем доме каждый на своей ментальной волне, каждый на своем препарате, поэтому общение происходит очень странное. Однажды Француз спросил меня:
- Ты знаешь, мои друзья придумали сеть магазинов «Дикси», а теперь ищут внутреннюю концепцию для развития. Обратились ко мне, я вот хожу и думаю, но в голову ничего не идет. Можешь что-нибудь предложить?
- Они православные? - спросил я.
- Да! - отвечал Француз.
Я еще наполовину был австралийским диверсантом, поэтому легкость в мыслях царила необыкновенная.
- Пусть выстроят сеть в соответствии с четвертьевангелием, - несло меня, -  Четыре Евангелия,  они же четыре стороны света, три ипостаси Бога - Отец, Сын и Дух Святой, они же небо, земля и объединяет все милость и сочувствие Богородицы. То есть внутренний цемент - ее отношение к людям, как к своим детям.
Француз кивнул головой и по мальчишески, открыто и как-то беззащитно улыбнулся:
- Спасибо, думаю, это то, что нужно. И поплыл дальше по коридору.
Через десять дней меня выпустили, наказав в очередной раз, не пить.
Еще через месяц раздался звонок.
- Привет, это Макс!
- Какой Макс?
- Француз! Не помнишь меня?
- Нет!
 Соврал я и дал отбой. Не люблю звонков больничных знакомых. Они мне напоминают о моем идиотизме. На этом бы история и закончилась бы, но спустя полгода. я прочел в новостях сообщение, что выбросился из окна вор в законе Максим Французов по прозвищу Француз. Не из квартиры, а лестничной площадки. Он был без обуви, соседи слышали шум драки. А в подъезде за день до этого вывели из строя камеру видео наблюдения. У Француза, как там писалось, в  последнее время были проблемы из-за того, что он женился и завел ребенка. Ворам это не положено. Он хотел сложить с себя корону и искал себя в религии, даже ходил к сайентологам.
Думаю теперь, что может иногда стоит проявлять толику человечности. И не оказался ли я мудаком в очередной раз? Может, надо было его выслушать. Сложилось бы тогда его судьба иначе?