На скамейке, возле проходной в учебный корпус сидел, развалясь, парень и играл на мобильном телефоне. В хорошей кожаной куртке, обтягивающих джинсах и кедах, небритый и коротко стриженный, скуластый и с небольшими но живыми глазами. Звали парня Андрей. Сильно навалившись назад на шершавую стену и сложив обе руки с телефоном на животе, он напряженно тыкал пальцами по кнопкам, сохраняя при этом сосредоточенное и немного нахмуренное выражение лица.
В вестибюле Университета было пусто, шли лекции, и кроме парня здесь возле гардероба поспешно раздевались, сворачивая свои длинные и почему-то одинаковые шарфы, только еще один парень и девушка. Они в полголоса что-то смущенно обсуждали друг с другом, суетливо поднимая плечи и трогая друг друга руками. Парень вдруг отвлекся и посмотрел на них сощурив глаза. Пара была на удивление и совершенно одинаково некрасива – молодой человек был белесый, тощий и с большим кадыком, а девушка много ниже его, полненькая и с бесцветными жидкими волосами.
«Вот народ, а. И совершенно счастливо же выглядят. Подвиг какой совершили – прогуляли пол-лекции… А прикольные они какие! Вряд ли пойдут на пару – в столовую наверное зашли… Интересно, чего вот я сижу?..» - парень потянулся, посмотрел опять на телефон и подумал, убрал его в карман и завистливо поглядел в окно на улицу, колеблясь, не сходить ли выкурить сигарету. Но ему расхотелось.
Время давно минуло назначенные четыре часа, Андрей уже более получаса ждал друга, с которым надо было ехать в какое-то кафе слушать какое-то его очередное «предложение», а телефон его, друга, как всегда, не отвечал. Андрей положил руки в карманы куртки, сильно натянув ее, и стал разглядывать свою забрызганную грязью обувь, поочередно отклоняя колени то внутрь, то наружу, стараясь понять, как выглядят эти новые, недавно купленные кеды. Они так же не очень нравились ему, то производя впечатление слишком ярких, то, наоборот, чересчур обыденных и «как у всех».
Плюнув, он стал думать о загадочном «предложении», которое каким-то нарочито тягучим голосом, по телефону, ему сегодня описал друг. Точнее не само предложение, а необычайную его привлекательность, так что Андрей невольно, под воздействием делового шипения в трубке, поддался на уговоры вылезти, наконец, из-за компьютера и притащиться сюда, рискуя нарваться на старосту или декана. Андрей совершенно не понимал, что вдруг накатило на товарища, и, главное, почему тот именно сейчас заговорил о чем-то новом, когда и прошлая их совместная идея только-только приближалась, наконец, хоть к какому-то воплощению в жизнь. Андрей достиг, в конце долгих разговоров, договоренности с поставщиками из Москвы, нашел кое-какие деньги, друг – выискал помещение для офиса и склада, и все, в общем-то, обещало неплохое начало, так что какие-то «новые темы» вовсе были не к месту сейчас. Оставалось подождать немного, месяц, до получения юридического лица, и то, что он, Андрей, последнее время «бездействует», как робко однажды сказал ему друг, и безвылазно сидит за новой РПГ – вполне оправданно. Бесконечная энергия Сашки здесь совершенно ни при чем, тем более, что энергия эта чаще всего редко прилагается в каком-то одном направлении, распространяясь главным образом вокруг ее генератора во все стороны, как облако едкой пыли.
Да и где он в конце концов? Одно радует в его опоздании – это предвкушение зрелища, которое он собой явит, когда станет оправдываться. Это всегда бывало смешно до чахоточного кашля. Мысль воодушевила, Андрей снова вытащил телефон, еще раз сделал вызов, выругался и опять замер без движения. Сорок пять минут, сорок пять, блин, минут, - не-ет, это как-то чересчур.
Хотя занятия еще не закончились, в вестибюле начали появляться студенты. Они забирали вещи из гардероба, рассаживались по подоконникам и, шумно хлопая дверьми, выходили на улицу под потеплевшее уже, мартовское солнце. Андрей обратил внимание на симпатичных первокурсниц, которые компанией сели рядом с ним на скамейку и что-то говорили друг другу очень девичьими, но уже какими-то хриплыми, очевидно, от курения голосами. Андрей глазел на них с улыбкой, покачивая коленями, и решил позвонить Наташке.
- Привет. Это я.
- Приве-ет. Блин, ну ты чего звонишь, я на лекции, мы без перерыва. Вот, залезла под парту из-за тебя.
- Да не знаю, решил позвонить, узнать, где ты.
- Узнал? – Наташка говорила всегда очень тонким, нежным-нежным голосом, так что по телефону он казался даже приятнее, чем на самом деле. Андрей всегда любил болтать с ней так.
- Нет еще, - он шутливо рассердился, - Ты чего такая напряженная?
- Я не напряженная, нам тут про маркетинговую политику рассказывают, а ты вот меня отвлекаешь. Останусь двоечницей из-за тебя, будешь знать, - Андрей знал, что она улыбается, и возможно даже немного покраснела сейчас от удовольствия; ему захотелось видеть ее.
- Ты как сегодня вечером? Я заеду?
- Не знаю еще, мне реферат нужно писать, и вообще… А ты сам откуда это такой, кстати? Опять не пошел?
- Неа.
- И чего делаешь?
- Что ты так шепчешь некрасиво? – Андрей рассмеялся, - Говори нормально…
- Я не могу нормально, я на втором ряду сижу, между прочим. И сам ты некрасивый. Прогульщик, - она тоже засмеялась в ответ.
- Ой, скажите! Зубрила. Все равно тебя выгонят.
- С чего это?
- А с того!
- Ну с чего, с чего? – Наташка смешно выдыхала в трубку.
- Шу-шу-шу, шу-шу-шу! Шепелявая!
- Сам шепелявый.
- Ты шепелявая!
- Сам… Толстопопый! – она закатилась смехом, стараясь сдерживать его, но говорить точно потеряла всякую возможность. Андрей терпеливо ждал, пока она успокоится, с широкой улыбкой на лице.
- Алло? – Наташка наконец заговорила, - Где ты там?
Андрей молчал.
- Ну чего молчишь? Толстопопик…
Молчание.
- Толсто-претолстопопик, - и она засмеялась еще больше.
- Девушка, сейчас вы нанесли ужасное оскорбление моей чести и достоинству.
- Ой?! Оно говорящее!... – она снова захихикала.
- Отныне между нами не может быть ничего общего.
- Да что ты?!
- Да. И прошу впредь не беспокоить меня своими изумительными глазками.
- Да-а?
- Своими пухлыми губками. Своими душистыми волосьями. Своей круглой попой. И своим выпяченным пупком тоже! - Андрей напряг лицо и старался, чтоб в зеркале на противоположной стене оно оставалось совершенно серьезным, - Все. Прощайте.
- Пока. Я тебя жду вечером, масик. М-м-уа тебя, цем-цем, - она чмокнула трубку.
- Пока.
Андрей вышел на улицу, поймав пару капель с карниза за шиворот, закурил и стал смотреть на грязно оголившийся проталинами двор Университета. На дворе стоял в разгаре март, еще дул временами холодный ветер, но на удивление рано в этом году вылезло теплое, яркое солнце. Он стоял, засунув обе руки глубоко в карманы и удерживая сигарету только губами, попыхивая или выдыхая дым через нос. Он немного хмурился от яркого света и думал о том, как неприятно сжимать от него брови и как невозможно поднять глаза на небо. Однако солнце, конечно, радовало, так что даже поднялось настроение. Андрей немного попрыгал на месте, потянулся, описав руками в воздухе два полукруга. Сигарета догорела до фильтра, и стоять расстегнутым было ощутимо прохладно, так что он, помахав на обратном пути знакомому в новой машине, сплюнул и забежал по ступенькам обратно в помещение.
Он плюхнулся на свое старое место и решил подождать еще немного, не столько уже из интереса, сколько потому, что ему расхотелось куда-то идти вообще. Немного встрепенулась совесть, что он не был сегодня на лекциях, да и вчера не был, но он тут же быстро отмахнулся от нее. Он неплохо закончил предыдущий семестр, учиться было легко и часто даже весело, предметы, по крайней мере, некоторые из них, нравились и давались без усилий, - одним словом, как оценил он сейчас, ничего страшного не будет, если он не пойдет на пары до конца этой недели. А выходные он хотел провести с Наташкой, у нее дома или где-то в городе, у ее или своих друзей. Или съездить на гору на лыжах.
Одним словом, все нравилось, спешить было точно некуда, можно было спокойно развалиться сейчас на этой скамейке, во все глаза наблюдать, как к несуразно модно одетым девченкам приставала старая вахтерша, как росла очередь за пирожными, как вальяжно и покручивая ключи от машины входили в вестибюль его знакомые ребята с темными очками на носах, рассматривать свои кеды и подумывать, что неплохо бы было к ним прикупить новые джинсы и что, вообще, нужно что-то поискать на весну, и побренькивать в кармане несколькими монетами мелочи. «Жаль курить здесь нельзя, ей богу… Пойду сейчас куплю баночку Гиннеса… и добью сегодня эту чертову локацию. А вечером сгоняю к Наташке.»
Зазвонил телефон. Андрей полез за ним в карман, вытащил, сказал:
- Ну! Объявился, валенок! – и нажал прием.
- Але, Андрюх?
- Ага, блин!
- Старик, извиняй, отбой. Верещагин не нашелся, а без него не получится.
- Слушай, а херли я тут уже час сижу, не подскажешь?
- Ну, блин, я только что вот заехал заплатил за телефон и сразу тебе звоню. Извини, так получилось.
- Да у тебя, по-моему, постоянно так получается, не кажется?
- А ты все еще там что-ли?
- Представь, ага!
- Ну, ё…
- Ладно...
- Ладно…
- Что за разговор-то был хоть?
- Да надо встретиться, тогда расскажу. Интересная тема вообще-то…
- Ну так ты где сейчас?
- Домой еду.
- Сюда поворачивай, я как раз хотел сейчас пива выпить, вот и поговорим.
- Прямо сейчас? Не-е…
- Давай-давай.
- Не-е-е!
- Давай-давай.
- Да блин… Ну ладно-ладно… Дождись только, ага?
- Давай мухой.
Андрей выключил телефон, положил его рядом с собой на скамейку, наклонился и еще пристальнее, чем во время разговора, стал смотреть на спустившуюся со второго этажа и стоявшую сейчас спиной к нему, у гардероба девушку. Она что-то перебирала в своей сумке, немного отставив ногу в высоком сапоге, наклонив светлую голову и подняв плечи. С маленьких мочек ушей ее свисали крупные обручи сережек и в движении касались ее щек. Светлые густые волосы были забраны сзади в конский хвост, но одна прядь, выскочившая из под резинки опустилась ей на лицо, чуть-чуть мешая, так что девушка тонкими пальцами со светлыми ноготками убрала ее за ухо. Она забрала в гардеробе свое пальто, повернулась, надела его, незастегнув, и, - увидев, - мягкими, девчоночьими губами улыбнулась Андрею. Поправляя воротник пальто, который прижал хвост ее волос, так что кончик его лежал у нее на груди, она подошла к Андрею и остановилась в нескольких метрах от него, посмотрев большими серыми своими глазами.
- Привет. Чего сидишь?
- Привет. Юля. Как там? – он улыбнулся, потрогал свои колени и смотрел на нее снизу вверх, на то, как она продолжала одеваться, застегивая свое коротенькое черное пальтишко на крупные пуговицы. Почему-то очень не понравилось смотреть на нее именно снизу вверх.
- А ты же не был, да?
- Не-а…
- Нормально. Даже весело. А чего ты не ходишь?
- Не знаю, - Андрей сильно навалился на стену лопатками, раздвинув ноги, но тут же наклонился вперед и положил локти на колени, - Скучно там.
- Здесь веселее сидеть? – она снова улыбнулась светло-светло розовыми губами, взяла рукой другую за локоть и опустила сумку к коленям.
- Да нет, не намного…
Она посмотрела в сторону гардероба, повернув голову так, что обозначилась косточка у основания шеи, и снова скосила на него глаза.
- Ждешь кого-то? – спросила она.
- Уже нет. Так просто, сижу… Вот хотел пойти пива выпить, - сказал он и поморщился.
- Хорошее дело. Ну, удачи. Пока, - она развернулась и сделала шаг в сторону выхода, так и не достав свой хвост из под пальто.
Андрей вдруг быстро встал. Девушка остановилась и повернулась всем корпусом:
- А ты случайно не вниз идешь? Через дворы?
- Именно туда и собирался. Пойдем вместе? - Андрей встал со скамейки, подошел к двери и открыл ее, пропуская девушку вперед.
Отодвинув рукой тяжелую дверь, чтобы дать ей выйти, он обратил внимание и, неудержавшись, пристально посмотрел на ее уши сзади. Они были маленькими и аккуратными, розовато-коричневыми, какие бывают только от загара. Когда вышли он увидел ее шею с легкой вертикальной ложбинкой, увидел косточки ее ключиц и ложбинки над ними, выступающие из под низкого воротника вязаной кофты… Он достал сигарету, прикурил ее и, отвернув лицо и подняв немного брови, улыбнулся и, шумно ухнув самому себе, выдохнул через рот. Он взъерошил волосы рукой, коснувшись лба, холодной рукой смахнул что-то с губ и, наконец, сильно потопав по тротуару, посмотрел на нее сбоку, заранее заметив, что она не увидит его взгляда.
Юля опустила руки в глубокие карманы пальто и, немного нахмурив светлые, похожие на крылья чайки, брови и, снова заулыбавшись, посмотрела на него:
- Так что ты все-таки делал здесь, если не секрет? – и опять убрала свою непослушную прядь за ушко, обведя вокруг него двумя пальцами до шеи.
Посмотрев на это движение, он опять потрогал свои волосы и улыбнулся.
- Ждал друга. Синицына, - ну ты его знаешь. Тоже не ходит на пары… - он вскинул на секунду опущенные к тротуару глаза на нее. Юля улыбнулась шире, показав немного неровные но белые-пребелые зубы, и покачала головой.
- Ага... Длинный такой. Кстати я еще не очень хорошо всех знаю.
- Да ну? Ты ж два месяца уже у нас, и все еще не всех…, не со всеми познакомилась?
- Ну как-то так. С девчонками, конечно, уже почти со всеми, но вот парней еще точно не всех по именам знаю. А ты с первого курса здесь, да?
- Конечно, - Андрей полностью расстегнул куртку и, отодвинув ее полы, сунул руки в карманы поглубже, - А меня так знаешь?
- Тебя почему-то да! – она засмеялась и, коснувшись носа, убрала руку обратно в карман, - Я шучу.
Она остановилась, наконец достала из под пальто хвост волос, опустила воротник, так что стала видна линия ее затылка и шеи, и, открыв сумочку, достала тонкую длинную сигарету. Андрей чиркнул зажигалкой. Девушка, отведя руку с зажженной сигаретой в сторону, выдохнула дым, сложив губы мягким кружком, и головой пригласила Андрея идти дальше.
Они дошли до перехода через небольшую улочку у здания Университета по узкому, мокрому тротуару из плиток, по краям которого еще лежал грязный снег, и остановились у широкой лужи. Андрей проворно перепрыгнул через нее и дал девушке руку. Осторожно ступая кончиками сапог, она прошла по ней, опустив голову, и, остановившись на сухом кусочке асфальта, подняла коленку и подтянула сапог за голенище. Потом, сказав «Спасибо», схватила его за рукав и, уронив движением головы свою прядь, посмотрела назад на каблук. Немного раскрасневшись и приоткрыв рот, она опять взглянула на Андрея и отпустила его куртку, снова сунув руки в карманы.
- А… А ты долго в академе была? – спросил он.
- Нет, почему? Год всего.
- А чего? Небось выгнали? – поводя поднятыми плечами, заулыбался он.
- Ага. Как догадался?
- Ну так! Я еще и не так могу!
- На самом деле, у меня там сессия плохо была сдана, вернее даже недосдана… Я тогда уже не успевала нормально подготовиться, да и голова, честно говоря, тогда совсем не этим была занята. Так что… А ты, я вижу, неплохо еще и учишься?
- Ну, я же говорю, я много что могу, - он развернулся к ней и несколько шагов прошел плечом вперед, потом повернулся обычным образом и шатнулся в ее сторону, немного задев ее рукавом.
Они проворно обходили лужи талого снега под ногами, потом чиркали по асфальту, вдоль старого облезлого дома во дворе. Андрей достал вторую сигарету и, посмотрев по сторонам на деревья во дворе, проговорил:
- Давай расскажи тогда о себе немного. Или не хочешь?
- Зачем?
- Э-э-э.., ну просто… Ну или не знаю… Просто, - заключил он даже чуть-чуть жестко.
Она немного помолчала.
- Что тебя интересует? – ее голос слегка изменился, наполнившись глухими грудными нотками; она подняла кончики воротника, закрывая грудь.
- Для начала, в какой школе ты училась?
- В сорок пятой…
- Это где такая? По-моему что-то ниже Ленина, там, глубоко во дворах. Правильно?
- Ну да. Откуда знаешь? – она заинтересовано смотрела на него и легко помахивала сумочкой.
- Еще бы. Это же гуманитарный лицей. У меня в старших классах там знакомая училась, сейчас в Москву уехала. Я часто у вас бывал. Там холл такой большущий, мы туда приходили с пивом, а ваши вахтерши на нас ругались. Мы может быть даже виделись.
Андрей демонстративно остановился и стал смотреть на нее с прищуром и улыбкой. Она засмеялась, опять обнажив зубы:
- Ну как? Не узнаешь?
- Как же, как же! Но только… А где же огромные круглые очки в роговой оправе, замотанные изолентой? Где скобки на зубах? Где длинное коричневое платье? А? Оно так тебе шло!
Девушка слегка искусственно засмеялась, и он опять совершенно неудержимо коснулся мягкой ткани ее пальто, но тут же отдернул и убрал руки назад.
- Прекрати! – сказала она, - Я никогда такой не была, с чего это ты решил? Совсем даже наоборот.
- Наоборот – это как значит? – он намеренно отошел немного в сторону от нее, на несколько шагов, чтобы видеть ее целиком, - Платье было розовым и коротким, в ушах слуховой аппарат, а скобки – на зубах у подруги?
Девушка совешенно неудержимо и громко захохотала, схватившись за живот, и плавным движением уронила длинные пряди волос с двух сторон со лба. Она долго и весело смеялась, очень мелодично и ничуть не стесняясь, обнажив все зубы, сощурив глаза, так, что, как у ребенка, обозначились нижние веки. У нее был правильный, ровный лоб, чуть выступающий аккуратными холмиками над глазами, линия волос по нему спускалась низко-низко.
Пользуясь моментом, Андрей откровенно, глубоко и жадно разглядывал ее. Волосы ее лежали аккуратно сами по себе, на висках и над ушками немного более темные, чем на самом деле; с высоким, прямой вертикальной линией, если смотреть в профиль, поднимающимся лбом, плавным закруглением переходящим вверх, с идеальной формы и линии затылком, который легким изгибом стекал к тонкой и чуть длинноватой шее. Сердце его глухо и очень быстро стучало.
Во всем лице ее, в глазах с веками, похожими на веки только что проснувшейся, в скулах, в губах, была как будто легкая наполненность изнутри, словно небольшая припухлость, покрытая прозрачным, еле уловимым, розоватым… пушком. Одновременно с этим, она всегда как будто нехотя, лениво поворачивала крупные свои глаза, как в замедленной съемке поднимала ресницы, словно они были тяжелыми-претяжелыми…
Андрей, наконец, поймал себя натом, что рассматривает ее, и, с легким усилием вспомнив, над чем она смеется, тоже, пошевелив пятерней волосы на голове, хехекнул и заговорил дальше, стараясь не отпускать момент, изо всех сил стараясь и дальше смешить ее:
- Двоечница, небось была?!
- Почему? – она искренне удивилась, подняв брови, от чего лицо ее стало совсем детским, наивным и светлым.
- Да точно! Я таких сразу вижу! – он смотрел на ее во все глаза, поймав момент ее удивления и поворота. Он обратил внимание, что через разошедшиеся снизу полы ее пальто был виден кусочек кожи и впадина пупка над пуговкой джинсов.
- Интересно, каких это таких? Что ты имеешь ввиду? – она чуть-чуть сощюрила глаза, но теперь без улыбки.
Андрей немного поморщился, поняв, что увел разговор чуть-чуть не туда, но внутренне выругал себя и упрямо продолжил:
- Таких с виду тихих ангелочков, но по глазам же видно, что в тихом омуте…
Юля улыбнулась, чуть сморщив маленький, немного круглый свой нос. Она отклонила голову и, казалось, с интересом посмотрела на него, скосив глаза куда-то выше его глаз.
- Какой догадливый. Прямо медаль тебе нужно давать.
- Еще бы!..
- А ты в какой школе учился? – она, ступая, скрестила ноги, обходя куски валявшегося на дороге снега.
- В сороковой.
- О. Так ты математик?
- Ну если можно так назвать…
Он смотрел под ноги и по сторонам, стараясь больше не косить на нее глаза. Он пару минут прошел молча, уставившись впол, на асфальт. Они ничего не говорили, шли молча, Юля тоже достала вторую сигарету и, выкурив ее, полезла в сумку и предложила ему жевательную резинку. Он покачал гоовой. Перед самим собой ему внезапно стало стыдно, чувство легкого отторжения шевельнулось внутри, он нахмурился и посмотрел на нее по-другому, исподлобья. Она шла чуть впереди и справа, стукая каблуками по асфальту медленно и, как будто нехотя.
Но только взгляд опять коснулся ее плеч, что-то снова изменилось. И тут же он понял, что просто не хочет, не хочет до ужаса убирать с нее взгляд, поэтому держал этот момент долго, пока не наполнился, пользуясь тем, что был немного сзади ее. Он отворачивался еще много раз, словно проверяя себя, смотря то на двор, то на окна домов, то на грязные, выплывшие с ручьями изпод снега остатки старого, еще осеннего мусора, и каждый раз, теряя ее из поля зрения, он чувствовал, как здорово будет вернуть взгляд на место:
- Какой голос у тебя, кстати? – чуть хрипло вырвалось у него само-собой.
- Какой голос??
- Да… Ты давно куришь?
- Я? Ну да, А что? Ты хочешь сказать, что у меня прокуренный голос? – она засмеялась, обнажив опять зубы, - Ничего себе заявление!
- Да нет же! Чего ты не дослушала и говоришь! Не правильно меня поняла! Я хотел сказать, что как раз наоборот, очень высокий такой – приятный, одним словом…
- Ну спасибо… - она снова посмотрела на него, - Ты странный.
- Я?
Она засмеялась:
- Да. Со стороны ты немного другим кажешься, не таким.
- Каким тогда?
- Много молчишь, весь в себе где-то…
- Это я-то молчу? Ну ничего себе! Да нас с Санькой знаешь сколько раз с уроков выгоняли за болтовню?- взгляд упал на ее пояс.
Неудержимо захотелось потрогать ее блестящие пуговицы на пальто, положить ладонь на ее живот широко-широко расставив пальцы, взять снизу за полы пальто обеими руками, взять за плечи, за талию, коснуться волос, коснуться ресниц… язык… языком, посмотреть в глаза, посмотреть на губы.... Он несколько раз сглотнул и провел по воздуху рукой. Ощутимо закружилась голова, он даже переступил немного и слегка побледнел. Выступила испарина, и заухало сердце.
Юля подула в замерзшие ладони, сложив их в кулаки. Щеки ее, с немного выдающимися скулами, раскраснелись сильно, она спустила резинку с волос совсем низко, так что теперь они лежали у нее на одном плече, а с другой стороны полукружьем свисали, закрывая сережку.
Он смотрел, как она расправляла волосы широко открытыми глазами. Потом забежал вперед и остановился перед ней. Она тоже замерла, поставив носки сапожек вместе и удивленно глядя на него. Руку она так и оставила на волосах.
- Лужа, - сказал он, показав рукой, и протянул руку.
Немного отклонив голову, она с улыбкой посмотрела на него, потом протянула руку; он взял ее и почувствовал легкие уколы ноготков на своих пальцах. Она перешагнула через ручей и вынула руку из его ладони, он коснулся ее рукава, увидел, что на острые плечи ее упало несколько крупных капель воды…
Он снова оказался у нее за спиной. Ему захотелось провести сверху вниз, вдоль позвоночника, ладонью, захотелось положить свой подбородок ей на плечо сзади, тронуть носом мочку ее уха, коснуться лбом волос на ее затылке, потрогать шею пальцами, потрогать шею губами, коснуться волос носом… Все это опять больно, сильно, тяжело, с пятнами в глазах… Он обращал, конечно, на такую реакцию внимание, но не говорил себе о ней пока – не до того было.
- Так вы с ним еще и одноклассники? – повернувшись к нему спросила Юля.
…Они переходили улицу, встав рядом на разделительной полосе. Андрей не успел, а Юля перебежала, и теперь он смотрел на нее поверх проезжавших машин, стараясь почаще отводить глаза, стараясь чтоб она не видела и, не дай бог, не поняла его взгляда. Постоянно, раз за разом, перехватывало дыхание, и сжимался живот, как бывает, к примеру в турецкой бане, когда поток теплого, горячего даже воздуха волнами накрывает все тело. На долю секунды он даже отвлекся и подумал об этом, в удивлении поднял брови. Ее волосы, ее глаза, ресницы, щеки, ее запах были теперь дальше, стали маленькими, он перестал их видеть. Невыносимо и до невозможности спокойно стоять захотелось вернуть их обратно, снова и немелдленно догнать ее... Он так и стоял, переминаясь, кляня грязный ползущий автобус, и даже слегка подавшись вперед. Но зато сейчас он мог видеть ее всю, целиком; она повернулась к нему спиной и, немного выгнув спину назад, приложила к уху телефон.
Тяжело дыша но крепясь, он нагнал ее, и смотрел, теперь уже не стесняясь, на то, как она держит телефон, сам-собой сильно подняв и одновременно расслабив брови, опустив руки. Вот она глянула на него, чуть–чуть улыбнулась кончиками губ, обозначив ямки на щеках, и отвернулась, продолжая говорить. Прядь волос ее снова пришла в движение, теперь поймал и остановил свою руку в самый последний момент…
- Вот мой подъезд, - она показала рукой, - В общем, приятно было познакомиться. Ну, то есть поближе…
Она снова улыбнулась.
- Пока, завтра увидимся, - она стала подниматься по лестнице своими сапогами, чуть несуразными, как он заметил теперь.
...Присел на скамейку рядом. Посидел, посмотрел на двери подъезда. Не шли ноги. Буквально не шли ноги, в прямом смысле, ну то есть вот так вот захотелось посидеть. Несколько раз порывался уже встать и пойти но каждый раз откладывал. Это было так странно и так пугающе!
- Что это было?!.. Че это вообще было, да!..
Потом он встал, развернулся и пошел той же дорогой назад. Взгляд его был на земле, он пару раз шлепнул по глубокой луже и столкнулся с какой-то закутанной в косматый платок женщиной с двумя сумками. Он оглянулся, остановился и довольно долго смотрел женщине вслед, как-то не хотя пошевелиться, и разглядывая то, что у женщины было в больших магазинных пакетах, вернее то, какие разноцветные пятна от этого всего проступали через прозрачные пакеты.
Как только он решился двинуться дальше и едва повел головой, вдруг обжигающее, невыносимо сладкое, липкое и тягучее, влажное, мягкое, острое, саднящее «что-то» прошло по нему, по кончикам губ и пальцев, по волосам, по позвоночнику... «Завтра увидимся»...
Он никуда не поехал вечером, плохо спал ночь, ворочаясь, и выходя курить на балкон, а утром, чуть встало солнце, вышел на стоянку за машиной. Он поехал в институт к первой паре, пришел в аудиторию одним из первых. Он выбрал место рядом с плохо знакомыми ребятами, чем немало удивил их, сел и злился на себя за то, что постоянно бросал взгляды в сторону двери. Через некоторое время, к его изумлению, в нее вошел Саня, увидел Андрея, подошел и плюхнулся рядом. Выглядел и жестикулировал он неважно и взгляд его и шевелюра словно извинялись за это заранее. Но Андрей недолго наблюдал за ним, отодвинулся и положил руки на стол. Пальцы дрожали.
Вошла Юля, и еще за секунду до того, как он увидел ее, то же чувство в животе, только многократно, несоизмеримо усилившееся заставило его сильно побледнеть, даже как-то покачнуться, и тут же зажгла на щеках румянец; он отвел взгляд и снова посмотрел на нее только когда она стала подниматься по проходу на задние парты.
Он сказал «Привет», она ответила. Она просто ответила кивком, отвернулась, улыбнулась одной из сидящих сзади девчонок и прошла мимо, за него, пропав из его поля зрения. Он повернулся вперед, положил локти на стол, поднял плечи и остановил взгляд на старой, обшарпанной, засыпанной мелом кафедре.
Он ждал какой-то нотки в голосе, чего-то, что даст понять, - вчера ведь все это было, было, не приснилось, не привиделось... Но она просто прошла мимо и поздоровалась с ним так же, как раньше, до вчерашнего дня, так, как она здоровалась со всеми, с легкой улыбкой и глазами в другую сторону. А он посмотрел на нее еще раз, повернулся для этого сильно назад, потом развернулся нормально. Посмотрел на парту, посмотрел на Саньку, еще посмотрел, улыбнулся, ухмыльнулся... Потрогал голову, потом еще... Потом потрогал живот - очень явно, четко и таким движением, какого никогда на делал, взял и потрогал свой живот и даже посмотрел на него. Потом сел и стал смотреть вперед.
***
Разложив свои вещи по полкам купе, я снова накинул пальто на плечи и вышел на улицу выкурить еще одну сигарету.
В вагон продолжали входить люди, и, прислушиваясь к их разговорам, я поймал себя на мысли, что остро и чутко замечаю их говор, уже подзабытый за последние три с лишним года. Они ощутимо растягивали последние слоги слов и проглатывали окончания, так остро напоминая мне мое детство, моих старых друзей, мой дом, моих родителей, всю мою прошлую жизнь, мой родной уральский город, где я так давно не был и куда теперь лежал мой нелегкий путь.
Над перроном уже была ночь, в свете фонарей кружились мокрые снежинки, и холодный ветер забирался мне под незастегнутое пальто. Я решил не мерзнуть больше, выбросил недокуренную сигарету под колеса поезда и забрался обратно в вагон. Входя, я обратил внимание на сладковатый, терпкий запах, какой бывает в поездах, и он тоже напомнил мне о том месте, куда я собираюсь теперь. По железной дороге я ездил только домой, по крайней мере, в последнюю, сознательную часть московской жизни.
Я уселся на свою полку, сложил руки на коленях с зажатым в них билетом и уставился в окно. Там была видна часть вокзала, пути, с темневшими на них силуэтами поездов, и крупный, желтый фонарь, который рисовал на не слишком чистом стекле купе разводы своим тусклым светом. Падал и падал усиливающийся снег.
Я повертел в руках билет, несколько раз разворачивал и снова складывал его.
Москва провожала меня первым дуновением зимы, неожиданно ранней в этом году. Мне не было больно, не было грустно смотреть на город сейчас, и потому даже немного обидно и стыдно на себя за это. Последний кусочек его, шпилем высотки не фоне не до конца еще потемневшего неба прощался со мной, а я смотрел ему в ответ. Стало немного жаль, что это все, что провожает меня, на что я могу посмотреть и что запомнить напоследок. Только это я смогу задержать в памяти, как последнюю черту, последний штрих, последний кусочек моего города и моей жизни. И глядя на него, я за долю секунды воспроизвел в памяти все, что было во мне последние … лет жизни, от первой прогулки по площади до вчерашнего переполненного кафе. Но воспоминания, вызванные искусственно и через силу, не оставляли с собой никакого следа, протекая свободно и не задерживаясь, как тихая, усталая вода.
В купе было довольно тепло, я заметил это с одобрением, ехать мне нужно было около суток, то есть всю ночь и все утро. В двенадцать дня московского времени завтра мы должны быть дома.
Я сидел и смотрел, как по проходу продвигаются люди, что-то говоря друг другу и пыхтя над своими большущими сумками. Они втаскивали их, громко это обсуждая, искали свои места, смеялись, слышалось, как щелчками открывали пиво, выходили обратно на перрон курить. В вагоне были дети, и голоса их резко выделялись на общем фоне гула вокзала и посапывания поезда.
Я вышел в проход, положил руки на поручень и стал смотреть в окно напротив купе. В нем мелькали опаздывающие пассажиры, они бежали по заметающему мокрый асфальт снегу, сталкиваясь с теми, кто уже разместился и с немногочисленными провожающими, - поездом этим к нам в город чаще всего ездили или командировочные или студенты.
По проходу, сверкнув на меня суровым взглядом, прошла проводница очень характерной для моих родных мест внешности, широкоскулая и громкоголосая, я пропустил ее, прижавшись к поручню животом. Она выгнала всех провожающих из вагона и, нагнувшись и поправив немного ковер в проходе, шумно топая, ушла закрывать двери. Я вернулся на свое место и посмотрел на часы. До отправления оставалась пара минут. Моих соседей по купе так и не было.
Я выложил на столик билет и сигареты из пальто и решил переодеться. Я закрыл дверь купе на защелку и, остановившись, посмотрел на себя в зеркало на ее внутренней стороне.
На лице моем не было ни единого следа, ни черточки, ни тени того, что там могло бы быть после прошлой ночи. Оно было расслабленным, но не безнадежно или болезненно, просто расслабленным, как бывает при полном спокойствии и внутренней тишине, а также недюженной внутренней силе. Глаза смотрели собранно и осмысленно изпод сурово нахмуренных бровей, посверкивая ослепительно чистыми белками в полутьме купе, уголки губ были опущены, ни единой морщины или борозды не было видно на лбу. Разве что излишняя даже для меня бледность покрывала его какой-то плотной пеленой. Но это было вполне нормальным для трех часов сна, которые достались мне прошлой ночью.
Я рассматривал себя, поворачиваясь к зеркалу то одной то другой щекой, убирал назад волосы руками, дотрагивался до носа и лба. Я потер щеки, пытаясь хоть как-то оживить их, чтобы проступил румянец. Наконец, я остановил руки и широко, всем лицом улыбнулся себе в стекло. На меня смотрел молодой, задорный и ослепительно счастливый парень, белозубый, как яркий свет, как весенний легкий ветер. И я поразился его красоте… Поразилсяя до проступивших слез.
Я стал снимать одежду и вдруг задумался еще кое над чем. Впервые, наверное, за последние полгода, я не ощущал в себе ни малейшего признака боли, желудочной ли, сердечной или головной. Не было перепадов давления, столь обычных для меня, при каждом наклоне или резком изменении положения головы, не было ноющей поясничной боли, не напоминало о себе даже мое хронически больное ухо, застуженное еще в детстве и всегда чувствительное к холодной и влажной погоде. Я не чувствовал стесненности дыхания из-за насморка, подхваченного в последний месяц и никак не желавшего отступать, я дышал свободно и спокойно, как при глубоком сне.
Я остро чувствовал запахи и слышал едва уловимые шорохи, более того, еще добираясь к вокзалу на такси, я обратил внимание, что щурюсь и напрягаю глаза меньше обычного, и это открытие особенно поразило меня. Словно, словно, словно… Словно… Подождите!.. Вот. Словно сама судьба специально и для чего-то наделила меня идеальным зрением, проникающим в саму суть вещей, минуя их пустую и ничего не значащую оболочку.
Как… как прекрасно я это сказал… Боже!... Как прекасно… Боже…
Простите…
На все это я обратил внимание и теперь, когда быстро, во избежании неудобства для людей, которые все-таки могли придти в мое купе, переодевался, делая много движений в тесном пространстве между двумя полками. Рассовывая сигареты и документы по карманам, я снова задумался над причинами этого странного обстоятельства.
Впрочем, причина была одна и для меня вполне ясна и очевидна. И, как казалось мне, как я уверял себя сам, это потрясающее ощущение полного, чистейшего здоровья была лишь подготовкой, прелюдией к основным событиям, ожидавшим меня впереди, к главному предложению столь явно, намеренно и даже навязчиво сделанному мне сегодня ночью. Сурово но спокойно я ожидал приближения неминуемых событий.
Невероятность произошедшего все еще оставляла на мне свой след. Каждый раз, вспоминая слышанные слова и голос, которым они были произнесены, я вынужден был уверять себя, что все это было со мной, что все это просто было; что, в отличие от множества виденных мною в последние месяцы вещей, прошлая ночь была так же реальна, как окружающая меня обыденность, как любой попавший в поле зрения обычный, рядовой предмет. Вот как руки мой, как пальцы… Как ногти на руках, на пальцах…
Однако сказать, что я с замиранием сердца ожидал продолжения, я не мог. Я не рисовал себе красочные картинки и образы в воображении, я вообще не думал об этом весь день, вплоть до этой минуты, и то мысль эта возникла фоном, как сопровождение какого-то действия, не более. Поэтому я с легкостью отогнал ее от себя и заменил первой попавшейся другой мыслью. Но все же, само ожидание продолжения осталось во мне, и я не стал касаться его.
Я поправил волосы руками, убрав их со лба и опять пристально оглядев лицо, еще раз проверил, все ли положил в карманы, что хотел, переложил под полку свой чемодан и открыл дверь.
Нос к носу я столкнулся с входящей в купе девушкой.
Она пробормотала «Здрасьте», отодвинулась, выпуская меня и держа обеими руками большущий коричневый саквояж, и, как только я вышел, быстро зашла внутрь купе, обдав меня волной свежего запаха. Вслед за ней зашла и какая-то тучная и замотанная в несколько цветастых платков женщина с двумя клетчатыми челночными сумками. Я почему-то обрадовался соседям и тому, что не поеду один, посмотрел из коридора, как они размещаются, и отправился в тамбур курить. В этот момент поезд тронулся.
Я стоял в холодном сером тамбуре, навалившись спиной на стену, и смотрел, как мимо меня проползала Москва.
Сначала привокзальные постройки, городские станции, пути с чужими поездами, возвращающиеся из пригородов электрички… Затем ночные огни уже заметенных снежных улиц, автомобильные пробки под мостом, где мы ехали, старые, потемневшие сейчас от ночи и сырости дома с вытянутыми огоньками окон; позже – рынки с копошащимися на них, несмотря на позднее время воскресенья людьми, какие-то посеревшие грузовики, автобусы, троллейбусы, сметающие со своих машин снег водители… Я смотрел в окно, стряхивал пепел в подвешенную тут же жестяную коробочку и водил пальцем свободной руки по стеклу.
Стекло было холодным и мокрым, я положил на него всю ладонь, отнял ее и посмотрел на ее след, который медленно тускнел и, наконец, исчез совсем. Вместе с ним растворилась дымом и моя третья сигарета. Я замерз, - в тамбуре было гораздо холоднее, чем в самом вагоне. Я потушил сигарету и пошел обратно в свое купе.
Когда я выходил из тамбура, мне вдруг подумалось, что я, наверное, незря стоял там и мерз так долго. Мне стало интересно, смогу ли я, к примеру, простудиться и заболеть. Начать кашлять, дышать через заложенный нос, чтоб у меня была температура. Или подхватить пневмонию и слечь в больницу, или, быть может, простудить себе почки или еще какой-нибудь орган. Вообще это было бы интересно, мне захотелось проверить это, и я решил, что специально буду выходить курить почаще, в одной футболке, чтобы мне было холодно по-настоящему. Впрочем, дойдя до своей двери, я решил, что мысль дурацкая, улыбнулся и отогнал ее прочь.
Войдя в купе, я увидел, что соседи мои уже разместились. Девушка лежала наверху, я видел только ее коленки, а тетка расселась на всю ширину своей полки, разложила вокруг какие-то свертки, газеты, старые грязные пакеты, и ела яйцо, макая его в солонку. Я лег на свое место, включил ночник и достал книжку.
Я лежал долго, бессмысленно перелистывая страницы, каждую минуту забывая совершенно, что именно я читаю. Предложения не вязались в стройную последовательность, так, что я, в конце концов, отложил книгу, закинул руку за голову и стал смотреть в раскрытый проем двери.
Мерно и ритмично стучали колеса, я пригрелся, дыша в воротник свитера, и смотрел в отражение в темном стекле напротив меня. Любая мысль казалась безмерно тяжелой, и, хотя я хотел сейчас нарисовать перед собой какой-то образ, - дома, например, или о городе, куда еду, повспоминать его, но получалось это плохо, да и не так интересно, как казалось.
Я почувствовал, что засыпаю, ощущение этого временного и вынужденного покоя, здесь в поезде, очень успокоило меня, я закрыл глаза предплечьем, вытянул колени и заснул под стук колес, от чувства движения, от легкого, нежного покачивания головы.
Проснулся я от того, что включили радио с какими-то полузабытыми мелодиями давних, наверное, советских еще времен. Перед собой я увидел девушку, которая села на противоположную нижнюю полку, подтянув коленки к подбородку, и сердито нахмурившись посмотрела туда, где в купе был динамик радио. Толстой тетки-челночницы не было.
Я обнаружил свою руку все еще лежащей у себя на лбу, локоть так же чуть прикрывал глаза, так что я свободно смог смотреть на девушку, - она, по-видимому, не обратила внимание на то, что я проснулся. А посмотреть было на что.
В глаза неизбежно бросалась ее красота. С большими сине-серыми глазами и крупными, как-будто чуть даже вывернутыми из своих нормальных границ губами, правильной формы, немного курносым но идеальных линий, словно вылепленным рукой художника носом, длинной, тонкой шеей и пушистыми каштановыми волосами, чуть-чуть волнистыми. На ней был теплый свитер с высоким воротником, серый и крупной вязки, черные облегающие теплые штаны и тоже шерстяные, цветастые носки с каким-то пестрым узором. Она свесила ступни вниз с полки, опираясь на нее только пятками, и, поправляя волосы, что-то очень быстро нажимала на своем огромном черном угловатом телефоне. Она приоткрыла рот, от чего губы ее казались еще более необычными, и пошмыгивала носом, иногда трогая его рукой с длинными, красивыми ногтями.
Занятие ее, очевидно, было очень увлекательным, так что она иногда хмурилась или меняла руку, которую использовала, но не спускала глаз с экрана. Я лежал и смотрел на нее и не шевелился, медленно отходя ото сна. Он был странно приятным, после него не было обычного для меня при возвращении покалывания сердца, не кружилась голова, и не ощущалось сухости и горького привкуса на языке, - я просто лежал, не меняя позы, смотрел на девчонку и слушал музыку из динамиков над головой. Девушка, очевидно, была очень еще молодой, как мне показалось, лет двадцати, не более.
Наконец, рука над головой начала неметь и затекла. Я пошевелился и сел на полке. Девушка глянула на меня, повернувшись ко мне лицом и пару раз моргнув ресницами, так что я еще раз даже с удивлением отметил ее красоту, действительно необычную и очень яркую, посмотрел время, понял, что едем уже около трех часов, встал и вышел в коридор.
Здесь я потянулся, обнаружил тетку-соседку, которая, натянув на нос очки и заняв весь проход, расселась на откидном стуле и читала какую-то невероятных размеров цветную газету, посмотрел в абсолютно черное окно и отправился в тамбур курить.
На сей раз здесь было много народу, так что я едва смог найти себе место. Какие-то краснолицые, толстые ребята громко и со смехом обсуждали что-то интересное, сильно задымив все пространство тамбура. Но я хотел постоять здесь подольше, пачка была со мной, и я выкурил три сигареты подряд, прежде чем они ушли. Я закрыл за ними дверь, снова оперся о стену и, согнув локоть, смотрел, как тлеет, струясь сизым дымком, моя сигарета.
Это зрелище глубоко увлекло меня, мне нравилось, как едва различимые кольца на оберточной бумаге последовательно растворялись в красном-красном огне, а он медленно сползал все ниже и ниже к фильтру. Я держал сигарету высоко, и огонь в конце концов тронул мои пальцы. Боль я заметил не сразу, но ожидал ее, она дошла до меня, я перехватил сигарету, затянулся в последний раз и затушил ее о стекло, наблюдая, как падают и гаснут искры, едва коснувшись холодного мокрого пола.
Открылась дверь, и вошла моя соседка - девушка. Она встала у противоположного окна, достала тонкую длинную сигарету и сунула в уши маленькие белые наушники. Я в четвертый раз чиркнул зажигалкой, немного поморщился от того, что снова не смог остаться один, и взглянул на нее. Она была очень высокой, почти моего роста, тоненькой и худой.
Я опять стал смотреть на свое отражение в темном, слепом окне. Плавно и медленно затягивался, не обращая внимания на то, что уже першит в горле, и не замечая холода. Мне нравилось мерзнуть, нравилось чувствовать дрожь, пробегающую по спине, и то, как давит на лопатки жесткая стенка тамбура, нравилось слушать стук колес, особенно громкий здесь и то, как сильно, не рассеиваясь, крупными клубами поднимается вверх дым сигареты. Немного еще чувствовалась сухость в глазах после сна, и медленно начинали мерзнуть пальцы. Я решил, что эта сигарета – последняя.
Краем глаза я обратил внимание, что девушка несколько раз посмотрела на меня. Я понял, что она хочет что-то спросить, но поворачиваться и разговаривать внезапно не захотелось – я даже поулыбался от этого.
Наконец, затушив сигарету, она повернулась, вынула наушники и спросила:
- Вы не знаете, в какую сторону идти в ресторан? Вперед или назад?
- Нет, извините. Хотя, вроде-бы все-таки вперед, я слышал, как туда собирались какие-то люди.
Девушка поблагодарила и ушла.
Меня внезапно удивил звук собственного голоса. Вернее, не столько даже сам голос, сколько то, что я говорю. Что именно я говорю, произношу слова и сам слышу их, меня очевидно понимают, понимают построенные мной фразы, предложения, воспринимают их и принимают к сведению. Бог знает, почему, мне показалось это удивительным и странным, столь поразительным! Я еще несколько раз вслух произнес пару слов, останавливаясь и прислушиваясь к ощущению в груди, которые они вызывали.
Очнувшись, я захлопнул незакрывшуюся за девушкой дверь перехода между вагонами, и, покачиваясь от разогнавшегося не на шутку поезда, отправился в купе.
Я опустился на полку, подтянул колени и лежал, ничего не делая и никуда не смотря.
Я поднял воротник свитера и сунул в него нос. Я смотрел в проход, на грязную половицу и слушал звуки музыки у себя над головой. И постепенно, когда желтый свет ламп стал давить на мои остановившиеся глаза, нехотя и поначалу сопротивляясь, я вернул себя к мысли о прошлой ночи. Однако тут же, как по команде, потяжелели мои веки, и я снова начал проваливаться в сон, чего теперь уже никак не хотелось. Я стал шевелить бровями и моргать а заодно думать, не хочу ли еще чего-то, кроме сна. Мне показалось, что хочется есть, и я немедленно, с улыбкой очнулся.
Итак, время подвести итоги, Андрей. Пора, наконец, взглянуть в глаза тому, что уже давно передо мной. Сейчас самое время. Самое время и место.
Юля умерла. Юля у-м-е-р-л-а.
Я остался один, без нее, а без нее и меня нет. Нет моего существования, моего мира. Все, что было у меня, все, чем я жил, было построено вокруг нее, было посвящено ей и на ней одной, как на основе держалось. Основы не стало, и неизбежно, все окружающее должно было разрушиться. Дальнейшее мое существование не имело ни смысла, ни возможности, ни средств.
Меня тронул легкий озноб. Я помолчал… Господи, как, когда, каким образом так получилось, именно так все сложилось? Я был, я помню еще то время, когда я был человеком, с мыслями, с идеями, с желаниями и стремлениями, с планируемым будущим, с мечтами, с грезами. Почему же, по какой причине, я разрушил все это?
Андрей, это, по меньшей мере, глупо сейчас говорить об этом. Глупо и смешно. Или ты не осознанно ступил на этот путь? Ты не чувствовал переломного момента, перекрестка, тебя увлекло сюда какой-то сторонней силой помимо твоей воли? Да нет же. Конечно же нет. Оставь всю эту ерунду. Оставь.
Я ехал домой умирать. Мне оставалось только определить примерный способ и, возможно, поточнее определить время и место. Нужно было побывать на могиле родителей, посмотреть нашу старую квартиру, все обойти. Замкнуть круг, остановиться там же, где начал, и стремление это было лишено, наверное, пафоса про ищущего место зверя. Неизбежно возникшие, мне были отвратительны эти аналогии, ведь я не отнюдь столь примитивен и несведущ. Просто потребность побывать еще раз в городе, где родился, просто в городе, - более ничего не руководило мной в этой поездке. Я перестал врать самому себе, и поэтому сейчас свободно и спокойно могу говорить об этом.
Сколько дней мне нужно для того, чтобы осмотреть все места, все обойти? Месяц, возможно чуть больше. Тянуть дальше нет смысла, да и, честно говоря, вряд ли получится, даже при наличии желания. Есть твердое ощущение, что как только я остановлюсь, как только отойду от последнего намеченного места, дыхание мое, сердце остановится. Да и не ощущение это просто, так и будет, иначе просто не может быть. Жизни, впрочем, нет, не жизни, механического завода пружины во мне остается только до этого момента, дальше она остановятся и с ней же все мое время и весь я.
Какая-либо романтика или возвышенность этого момента, - сейчас мне тошно было думать об этом. Нет, не тошно, а просто не интересно, противно, бессмысленно. Какое мне дело, что где-то будут распускаться цветы и смеяться дети, а меня уже не будет, это все пустая демагогия, которая не имеет ни малейшего ко мне отношения. Нет, злости нет, я чувствую ее отсутствие в себе, мир прекрасен, только я уж очень давно не живу в нем, я построил свой мир, и теперь он пал, развалился на части. Так чего же мне еще, в конце концов?
Я, в конце концов, не пятнадцатилетняя девочка, у которой убили возлюбленного, что, я не поднял бы себя сам, если бы только мог? Вы просите слепого человека рассмотреть булавочную головку, безрукого сыграть на скрипке, безногого бежать, - не бред ли это? Неужели я был бы против опереться обо что-то, если бы только было, чем? Я не не хочу, я именно не могу, не имею физической возможности дальнейшего существования, - это не аллегория и не поэтический оборот, это факт, такой же, как то, что вода мокрая, или что светит солнце.
Я еще полежал и спокойно и отрешенно подумал обо всем в очередной раз… Сердце мое не билось слишком сильно, нет, я был на удиваление спокоен, сух и пуст, отрешен и отстранен.
Двадцать пятое декабря – тот самый день. Он отмечен, определен и незыблем. Что ж, если ты сможешь сделать что-то за оставшееся время, изволь, я готов подыграть тебе. Я даже одену маску на это время, я готов притвориться человеком, обычным, нормальным человеческим существом, благо внешне я все еще не сильно отличаюсь. Я дам тебе это время, дерзай, и мне плевать, кто ты на самом деле, твои акробатические трюки и метаморфозы меня не интересуют, я не благоговею перед тобой и уж точно не боюсь, - это не бравада, ты знаешь сам, уж ты-то, надеюсь, можешь отличить правду от лжи. Давай попробуем, я ничего, по большому счету, не имею против. Помни только про обозначенную дату, после нее будет поздно что-либо исправлять, а мне еще больше плевать на тебя, чем сейчас.
Как? Как тебе сроки? Какую маску ты хочешь, чтобы я одел? Восторженного поэта в длинном шерстяном шарфе и берете? Или взъерошенного фаталиста с грустными но глубокими глазами? Я буду ходить по дворам и мерзнуть, сидеть в кафе и смотреть на каких-нибудь мамаш с детьми, - это сколько угодно, это я даже умею. Или скакать на лошадях и мчаться на лыжах вниз с гор, «чувствуя, как ветер иссушает лицо», и глубоко дышать морозным воздухом. Ты этого хочешь? Получай. Об одном прошу – в конце декабря не приходи ко мне, не мешай. Оставь меня в покое, я дал тебе срок, будь честен и…
Внезапно меня подбросило на своей полке. Я ударился о стол локтем, сел и долго тер его, сумасшедшее улыбаясь.
Боже мой! Какой же я идиот! Ты подсунул мне женщину! Ты тупо и банально подсунул мне самую красивую женщину в мире… Ба-а… Это нечто. Этого даже я не мог сейчас ожидать. Если бы во мне осталась сейчас хоть капелька смеха, я просто умер бы от него, не дожидаясь никакого конца декабря...
Интересно бы знать, кто ты все-таки такой, а?
Хочешь, я тебе скажу, кто ты? Хочешь? Хочешь?
Ладно, не стоит… Не стоит.
Бог мой, а я еще чего-то ждал. Нет, ты не поверишь, я действительно еще чего-то ждал в глубине души. Хотя вру, конечно… Но этот твой пируэт достоин, блин, такой-ой награды, что просто…
Ты безобразно глуп, но, знаешь, я все-равно сыграю с тобой. Тебе не нужно опять меня уговаривать, не нужно приходить – твоего прошлого визита мне вполне хватило…
Впрочем, представь себе, ты разбудил во мне какой-то интерес! А? Не-е-т, да ты, оказывается, знаешь свое дело! Вот ты чем меня зацепил – тупостью, вселенской, необъятной тупостью!
Ты рассмешил меня. Но я признаюсь тебе, мне глубоко плевать на твой идиотизм, как и на твою природу и происхождение. Последняя капля интереса задержалась во мне, я тебе открою тайну, лишь потому, что я хочу понять, для чего тебе это?
А, как тебе? Зацепил? Я знаю, что здесь есть что-то, прекрасно знаю, я понял это, как только ты заговорил, даже раньше, - как только ты посмотрел на меня. Но не волнуйся, по большому счету мне и это неважно, ты сам знаешь, дело твое – задержать во мне этот интерес, сам по себе он выветрится слишком быстро. Так что дерзай спокойно, месяц в твоем распоряжении, я дарю тебе его.
С чего начнем? Как насчет того, что я встану и пойду сейчас в ресторан, где сидит эта девушка? Тем более что у меня уже локти затекли здесь валяться и онемели пальцы. Я встаю.
И я действительно поднялся, выключил ночник, бросил взгляд на храпящую тетку на полке и вышел из купе.
Я вошел в вагон-ресторан и первым делом, остановившись, оглядел все столики. Они все до единого были заняты родителями с детьми или одиноко и грустно жующими стариками. Но один столик был свободен, вернее почти свободен, - за ним сидела моя соседка. Я не сдержал улыбки, потрогал свой лоб и сделал шаг по направлению к ней.
Я сел с краю за стол, у прохода и положил руки на стол. Девушка немедленно посмотрела на меня, неожиданно улыбнулась и кивнула. Я наклонил голову в ответ и сразу же отвернулся в поисках официантки.
Девушка что-то передвигала на тарелке кажущейся большой в ее руке вилкой и смотрела на нее, нахмурившись. Я несколько секунд понаблюдал за ней и махнул, наконец, рукой странной женщине в переднике, подошедшей к соседнему столику. Она принесла меню, я выбрал что-то поменьше, стакан воды, отвернулся и стал смотреть в окно. Видно, конечно же, ничего в нем не было, и глаза мои неизбежно сползли обратно на мою соседку.
Я решил рассмотреть ее получше. Она очень красиво ела, медленно, не торопясь, элегантно орудуя ножом и вилкой и иногда прикасаясь к сложенной вдвое салфетке перед собой. Прямо перед ней лежал телефон с горящим экраном, девушка поглядывала на него, нажимала костяшкой пальца на экран и иногда улыбалась.
Я огляделся по сторонам и заметил по меньшей мере три осоловевших взгляда, направленных на нее из-за соседних столиков…
И вновь я поразился ее внешности, и теперь даже более того. Можно было сказать, что внешность ее была из разряда тех чудес природы, которые привлекают к себе не столько даже сознательное внимание, сколько глубинное, внутреннее тяготение. Она была красива, если так можно выразиться, изначально, по основной своей данности, и красоту эту невозможно было ни скрыть, ни завуалировать, ни как-то неосторожно испортить. Она - красота эта - была из разряда тех вещей, которые сбивают дыхание при первом взгляде, останавливают мысли, слова или даже движения. Ее не нужно было подчеркивать или выделять, за ней не было необходимости ухаживать, как-то ее культивировать или беречь. Она цвела сама по себе, жила сама по себе и, такое впечатление, обладала собственным сознанием и, быть может, собственным существом. На нее можно было только смотреть и удивляться, удивляться главным образом тому, как тебе повезло, какой великолепный подарок тебе сделала судьба, этим шансом своими собственными глазами увидеть такое чудо... Я посмотрел еще немного а потом стал смотреть на стол под своими руками, на салфетки на нем, на узорчатую скатерть. Она правда была красива, правда... Такие глаза, такие губы… Многое еще можно было бы говорить об этом, и я даже пытался, хотя получалось, конечно, плохо, просто потому, что нельзя было говорить вслух. Я осознавал, конечно, что каждый мой взгляд на нее она видит, но не удержался и еще пару раз посмотрел, старательно сыграв то, что как будто это я в принципе оглядываю все помещение, всех людей – ну и ее заодно. После второго раза я обратил внимание, как удивительно удачно сочетаются цвета ослепительно белой скатерти на столе, загорелой кожи девушки, ее каштановых волос и темно-серого ее свитера. Возможно я даже улыбнулся… Потом я подумал, как приятно, что эта скатерть здесь и действителньо вот такая вот белая, я стал смотреть на нее, меня привлек ее узор, я взял вилку и кончиком ее стал водить по его контуру, по кругу, стараясь следовать всем его изгибам и выпуклостям. Справившись с ними один раз, я замкнул круг и отправил кончик вилки на второй, потом третий… Заход на каждый новый круг доставлял особенное удовольствие, так что я даже чувствовал, как улыбаюсь, или же как увлажняются глаза. И так я делал пока не принесли заказ...
…Женщина в переднике поставила передо мной тарелку и стакан воды, корзинку с хлебом, разложила приборы и ушла.
Я обратил внимание, как только увидел свою тарелку, что не пахнет мне от тарелки. Крупный, сочный кусок мяса лежал у самого моего носа, но я не чувствовал его, несмотря на то, что он просто не мог не пахнуть. Вернее, сам запах, конечно же был, но его воздействие на меня не имело ничего общего с обычным воздействием только что приготовленной пищи на давно неевшего человека. Однако же он не вызывал отвращения или желания отвернуться, как если бы я был болен, он просто был, существовал, но не действовал. На секунду я очень заинтересовался этим обстоятельством, взял вилку и нож, отрезал небольшой кусочек и поднес ближе к лицу. Мясо на удивление было мягким и сочным, вмеру прожаренным, но желания положить его себе в рот у меня не было. Как только я понял это, я тут же сунул его за щеку и стал тщательно жевать и чувствовать его вкус, стараясь распробовать его как можно острее.
У меня легко получилось это. И я потерял интерес к истории с запахом, позабыл о ней. Стал отрезать куски на тарелке, обрезать углы стейка и получать вытянутые треугольники из мяса, а потом, рассмотрев их, отправлять себе в рот, один за одним, один за одним и ритмично. Я медленно и аккуратно доел до половины, вытер салфеткой губы и потянулся к стакану с водой.
Я снова посидел, подумал, посмотрел по сторонам… Потом мне захотелось еще посидеть с абсолютно прямой спиной, - я выпрямился и посидел… Сидел, отрезал куски, отправлял их в рот и жевал.
Всегда, всю жизнь, помню, что мне нравилось так делать… Что-то делать, что-то аккуратное и простое, простыми, легкими, повторяющимися движениями. Родители, помню, давно обратили на это внимание – даже слова-то и определения эти – «повторяющиеся движения» - именно они сделали, отец сделал… Отец, да… Я помню… Никогда он не любил меня, а я – его. Да-а… Никогда!.. И с чего бы, казалось, не правда ли? Разве можно не любить такого сына, как я? Такое качество генетики бывает крайне редко, крайне редко встречается вообще. А уж если учитывать, У КОГО оно появилось, то вообще! И говорить-то даже стыдно. Как причудливо тасуется колода, да? Ха-ха, именно, именно! Но не будем, не будем об этом, не нужно… Не будем… Пустое, пустое… Пустое… Я задумался и посмотрел в окно, но там вновь не былдо видно ниче, кроме отражения. Я был уверен, что задумавшийся я выгляжу бесподобно сейчас, просто бесподобно.
Кстати, - очнулся я - можно было обратить внимание, что вот в этот самый момент я ничего не слышал. Стук колес, говор людей, звуки вагона, - я не слышал и не чувствовал ничего из них. Их нет. Я замер, остановился, время остановилось, совсем, оно не двигалось… Какое потрясающее чувство! Где мои руки, - а, вот они, я почувствовал. Пальцы, ладони, кисти, локти, - о-о-оп – раз, раз, раз… И-и-и-и… Вот все и вернулось.
Я пошевелил, поводил справа налево головой, посмотрел по сторонам. Я снова все слышал и видел, но этот странный момент просто поразил меня. Я прикоснулся губами к воде в стакане и решил подумать над этим. Вот только стоило, вероятно, доесть…
- Что это вам там принесли такое аппетитное?
Я вздрогнул как будто меня ткнули палкой и поднял глаза.
Девушка смотрела на меня, выпрямив спину и повернув голову, и легко улыбалась. Мне немедленно стало стыдно за свою реакцию, я тоже улыбнулся в ответ, правда не сразу, какое-то время для того, чтоб удостовериться, что обращаются ко мне, а затем на понимание смысла слов все же потребовалось. Девушка за это время успела легко покраснеть, но глаза с меня не сводила.
Нужно было отвечать.
- Это говяжий стейк. Довольно неплохой, кстати.
Мои слова удивили меня. Я произнес их с легкостью, совершенно неожиданной, и даже каким-то интересом и задором, словно не от себя самого, а откуда-то извне. Как истинный, неподдельный поэт, как мастер слова…
- А я все думала, что заказать. Очень давно не бывала в поездах, а здесь в ресторанах и вообще, по-моему, никогда.
- Смело рекомендую, - я показал на свою тарелку рукой и стал смотреть на нее, прямо в глаза.
Говорила она чуть хрипловатым, но приятным высоким голосом, очень женским и с каким-то странным выговором, который, впрочем, не создавал отрицательного впечатления.
- Вы в … едете, - снова спросила она, уже немного справившись с конфузом и наклонив голову.
- Да.
- В командировку?
- Нет, совсем нет. Почему вы так решили? - я удивился.
Она улыбнулась еще шире, чуть-чуть и очень красиво скосила глаза и сказала:
- Не знаю, почему-то подумала…
- Нет, я родился там. Вот еду навестить родных. Давно не был. А вы?
- Знаете, я тоже, - она встрепенулась, на некоторое время выгнув спину и обозначив грудь, но тут же опять чуть ссутулившись, - Я тоже как-бы домой, к родителям. И я тоже там родилась. Я только недавно в Россию вернулась. Немного побыла в Москве и вот еду.
- Из-за границы?
- Ага…
- Из Европы?
- Да, как вы поняли? – она как будто удивилась.
- Ну, это несложно. Такой акцент приобретают только там, - я скривил губы, демонстрируя, что пошутил. Интонацией показать это пока не получилось.
Она немного смутилась, очевидно выбирая реакцию в первые пару секунд, но тут же очень мило улыбнулась, отвела глаза и удивленно спросила:
- Правда так заметно?
- В общем да, сильно! – я рассмеялся, чем удивил себя до посинения, - Я шучу, конечно. И, наверное, лишнего. Извините.
Она рассмеялась, немного натужно.
- Да нет, почему же, мне действительно интересно, не разучилась ли я правильно говорить по-русски. Я вам даже благодарна, что вы задели эту тему, - но все равно немного порозовела.
Меня покоробило. Возникла мысль, что я не совсем уверен в том, наблюдаю ли перед собой реального человека. Весь образ этой девушки очень плохо соответствовал окружающей действительности, а уж то, что она заговорила со мной, да еще одобрительно реагирует на мои слова, почти вывело меня из себя. Я очень быстро посмотрел на нее, стараясь сходу схватить что-нибудь, что могло обнаружить и выдать какие-то необычные детали.
Девушка, увидев мой взгляд, изменилась в лице, перестала улыбаться и немного отодвинулась от стола, положив на его край кулачки. Меня заинтересовало ее движение, но обнаруживать себя до поры до времени я не хотел и поспешил исправить положение, как и должно было в такой ситуации. Раскрываться в самом начале пробы, раз уж я решился на нее, совсем не хотелось.
- Нет-нет, вы, кстати, действительно говорите довольно чисто, если вас это интересует. Как человек абсолютно непредвзятого взгляда могу вам это подтвердить, - я постарался как можно спокойнее улыбнуться.
Она как-будто больше расслабилась и снова стала смотреть на меня.
- Спасибо. Я практиковалась. Почти каждый день, у меня была подруга, и под конец мы с ней часто разговаривали именно по-русски, специально, чтобы восстановить… эээ… словарный запас, да, - она кивнула мне, когда я подсказал ей эти два слова, - А сначала я все больше наоборот, по-английски старалась говорить, чтобы научиться.
- Долго вы там были?
- Шесть лет, - ответила она. Я поднял брови, - Да, с пятнадцати лет, представляете? – она немного грустно улыбнулась и наклонила голову над столом, - Я папу не видела уже больше двух лет, по-моему, мама еще часто приезжает…
Она внезапно как будто смутилась откровенности и замолчала, взяв стакан с трубочкой.
Я сидел и демонстративно качал головой. Последнюю ее фразу я расслышал плохо...;
- А вы…, чем же это занимались там, если не секрет? Да еще и в таком возрасте.
- Э-э, я, ну как бы сказать… Пыталась одежду показывать, ну и фотографироваться тоже.
- А! Понятно!
- Да, - она улыбнулась.
- Кстати, может быть перейдем на ты? – я произнес эту фразу так, как и должен был, - Не против?
- Нет, - чуть помолчав и глянув на меня, ответила она мгновенно изменившейся интонацией. Очевидно, слова эти ей приходилось слышать очень часто, на разных языках и от самых разных людей. Впрочем, именно так и нужно было мне сейчас, я внутренне улыбнулся и похвалил себя.
- Тебя как зовут?
- Полина. А тебя?
- Андрей. У тебя красивое имя. Действительно, и довольно редко встречающееся.
- Спасибо. Мама постаралась, это была ее идея. Папа хотел назвать Сашей, ему очень нравится, когда так зовут женщин. А мне не очень…
- А, кстати, маленькое имя твое как звучит? Поля? Или, может быть, Лина? – я взял стакан и медленно отпил из него длинным глотком.
- Не-ет, не Лина. Поля.
- Поля?
- Ага… - она смущенно улыбнулась, но тут же оживилась, - А я вот знаю, что Андреев иногда зовут Дюшами!
- Да-а?!
- Да. У меня есть один знакомый, в … , кстати, его мама и вообще все родные так зовут. Так смешно, мальчику уже за двадцать пять лет, а он все Дюша… - она засмеялась, смотря на меня, не отрываясь.
- Вот только попробуй вот обратиться ко мне таким образом, вот только попробуй!..
Она шутливо возмутилась своим видом, но сразу же засмеялась и потрогала большой узел волос на затылке. Она еще больше раскраснелась, и румянец никак не сходил с ее щек. Когда я смотрел на нее, она отводила глаза и бросала взгляды на все что угодно, кроме меня, даже когда говорила мне что-то, но как только я, в свою очередь, утыкался в тарелку или в стол, ее глаза ощутимо царапали мои щеки и виски.
- А в Москве ты долго была?
- Нет, совсем нет.
- У тебя есть там знакомые вообще?
- Да, а как же! – она посмеялась, - А как же. Вот меня сегодня провожали как раз, очень даже бурно.
- Это я как раз по-моему даже вижу…
Она покраснела еще пуще, но, видно, заметив за собой это, быстро оправилась и весело и возмущенно просмеялась:
- Ты злой, ты злой!
- Ну почему сразу злой? Наоборот, только радуюсь за тебя.
Она не стала отвечать и помешала трубочкой в своем стакане. Я отклонился на спинку сиденья и продолжал смотреть на нее. Нереальность происходящего все сильнее изумляла меня.
...Сидел за столиком ресторана, пусть и вагонного, и болтал с красивой-прекрасивой девчонкой, заставлял ее краснеть, смешил ее, задавал ей вопросы, рассказывал о себе. Бог мой, если бы только я мог сейчас взглянуть на себя со стороны! Так ли представимо все это было еще совсем недавно, когда, из последних сил борясь за себя с самим собой, я едва-едва переставлял ноги по асфальту, так ли представимо?
Мне захотелось курить, и я вспомнил, что девушка.
- Идем покурим?
Она посмотрела на меня и порылась в сумке.
- Ага, пойдем.
Мы встали из-за стола и направились к тамбуру. Я пропустил ее вперед, она подняла плечи и сложила крест-накрест руки на груди.
Мы вышли в тамбур, где стало еще холоднее, встали напротив друг друга у одного окна, и я предложил ей сигарету.
- Ты куришь женские сигареты? – спросила она, взяв одну.
- Почему женские? С каких это пор эти стали женскими сигаретами?
- Ну, у них такой белый фильтр… - она как-то снизу посмотрела на меня, не только в глаза, но скользнув взглядом ото лба к щекам.
- Кстати, знаешь, на кого ты похож? – мягко спросила она.
- На кого? На крокодила? - я стал искать зажигалку по карманам.
Она улыбнулась, отвернулась к окну и выпустила дым тонкой струйкой.
- Нет. На … Знаешь такого? Актер известный…
- Знаю. Никогда не считал себя похожим на него. Да и никто мне не говорил этого.
Она помолчала и перестала улыбаться.
- Ну, мне так кажется…, - она немного смутилась и сразу перевела тему, - Из моих знакомых, просто, никто такие не курит. По крайней мере ни у кого не видела.
Я пожал плечами.
Я глубоко затянулся и выпустил дым, стараясь, чтобы он не попал на нее. Она молчала и смотрела куда-то себе под ноги.
- Расскажи про Европу, - сказал я, - Где ты работала?
- О, это долгая история! – она снова оживилась и переставила ножку в старой и потертой «уге».
- У нас вся ночь впереди, - я произнес и поморщился сам на себя.
В этот момент внезапно и остро я почувствовал легкую усталость, но пока не стал обращать внимание.
- Ну, это целый отдельный мир. Совсем другой. Сначала мне там очень одиноко было, я постоянно плакала, ну представь девчонку пятнадцати лет отправить так далеко, без языка, без всего… Без знакомых… Хотя, друзья сначала даже приезжали ко мне пару раз, но тогда я пыталась строить из себя такую взрослую женщину, смотрела на них свысока, ну, то есть не свысока, а как это сказать…
- С чувством собственного достоинства.
- Ну, да, - она отвлеклась от окошка и пристально и, как мне показалось, немного подозрительно глянула на меня, - Я им все показывала, что знала, все рассказывала, даже старалась с кем-то познакомить, из тех важных, как мне казалось тогда, с кем была знакома. В общем, ужасно себя вела, совсем. А когда они уезжали, я по полдня не могла выйти из дома – так плакала…
- У тебя много друзей?
- Да. Раньше было много, - она немного нахмурилась, - Но на самом деле и теперь много, мне даже уже звонили из …, когда узнали, что я возвращаюсь, Лейла звонила. Лейла – это моя лучшая подруга, еще со школы. Думаю даже, что она на вокзал припрется, - встречать меня.
Она отвлеклась от окна, в котором проносились огоньки каких-то поселков, и, тепло улыбнувшись, посмотрела на меня.
- А, кстати, ты где работаешь? Ты кто вообще?
Я поднял брови:
- То есть как, кто?
Она засмеялась, наклонив голову и прикрыв нос ладонью.
- То есть, я неправильно выразилась. Да, кем ты работаешь? – она снова посмотрела на мой лоб.
- Я - в инвестиционной компании, руковожу отделом.
Она покивала головой.
- Я в этом ничего не понимаю…
Мимо нас прошли, громко разговаривая, какие-то парни и не закрыли дверь из другого вагона. Я потянулся и с силой захлопнул ее. Мы уже докурили, и Полина, спустив рукава свитера, снова сложила руки на груди и подняла плечи.
- А долго ты там работаешь? Ты вообще давно в Москве?
- Давно… Сразу после института приехал и вот уже… сколько? Уже семь лет как здесь. То есть уже там. Там, да…
- Там, ага, - она улыбнулась во все зубы и покивала, - А сколько тебе лет?
- Тридцать, - я изобразил на лице шутливую физиономию, - А тебе?
- Двадцать два.
Мы замолчали.
Я стал смотреть в окно на огни, - видимо, поезд подъезжал к какой-то станции. Вообще остановок на пути не должно было быть много, поезд был скорый и шел всего около семнадцати часов.
Но вот он стал замедляться и остановился, наконец, со скрипом совсем. В окне, на земле было видно много снега, здесь он уже уверенно лежал на земле. По перрону под нами побежали и торговцы с разными, замысловатыми и цветом и формой стеклянными вазами в руках. Время от времени кто-то из них останавливался, вытягивал вверх руку и демонстрировал нам свой товар со всех сторон. Мы тщательно и одинаково качали головой, отказываясь, и они бежали дальше.
Бросив это занятие, я обратил внимание, что Полина стала мелко подрагивать и сильнее опустила подбородок в воротник свитера. Я очнулся, вспомнил, где я, - мне снова потребовалось какое-то время для этого, отклонился от стены и проговорил:
- Ты замерзла совсем. Идем обратно?
Она с голосом улыбнулась и согласилась.
Мы вернулись за свой столик и немного погрелись, ничего не говоря друг другу. Я допил свою воду и решил позвать официантку.
- Ты ничего не хочешь? – спросил я у Полины, - Может кофе?
- Ага, можно чашечку, - она с улыбкой поежилась и, переплетя перед собой сложенные руки, потянулась с легкой улыбкой.
Нам принесли кофе, и мы стали неспеша пить его из своих чашек.
В ресторане стало меньше людей, постепенно, тихо в одиночку или шумными группами они вставали из-за столиков и уходили, пока в вагоне не остались только мы и еще одна группа на противоположном нашему ряду. Обычно, особенно в последние месяцы даже после небольшой чашки эспрессо я начинал дрожать и чувствовать покалывания у сердца, теперь же он не снял с меня даже налета сонливости. Теперь не дрожал. Ложечка Полины позвякивала на блюдце от движения поезда. Выключили надоедливую музыку. Я взглянул на часы, время приближалось к одиннадцати.
Я решил помолчать, не поднимать больше никакой темы для разговора, мне не хотелось этого. Более того, как только я коснулся губами кофе, присутствие девушки начало немного тяготить меня.
Полина тоже долго молчала, очевидно не находя повода для дальнейшего разговора. Она снова включила телефон и стала что-то делать с ним, потом надолго залезла в сумку.
И все-таки заговорила первой именно она:
- А ты был в Париже?
- Нет. Никогда.
- Зря. Съезди обязательно, мне там очень нравится. Красивый город. Москва все-таки немного другая…
- Ну еще бы.
- Нет, на самом деле, много общего, даже по архитектуре кое-где. Реально, бывает, что идешь там по …, и кажется, что по Москве, например у нас, по Чистым Прудам.
- У нас?
- Да, у меня же там квартира. А ты где живешь?..., - она вдруг запнулась, отвела глаза и неестественно улыбнулась.
- На Профсоюзной. Метро «Профсоюзная».
Я немного пошевелился на своем месте, поднял брови и длинно и недоверчиво посмотрел на нее, поймав и изменив исказившую мое лицо гримасу только через некоторое время.
Хотя, в конечном итоге, какое мне дело? Какое мне дело?! Я замечал, что как раз мысль, разум работает как никогда чисто и спокойно, очень быстро и без помех. Осознав это для себя, я почувствовал, что мысль радует и успокаивает. Хотя, честно говоря, успокаиваться дальше, больше, чем я мог сейчас, чем я ощущал в себе, было, на мой взгляд, просто некуда.
- Ты согрелась?
- Ага, - она ка прежде заулыбалась, - Хорошо стало.
Еще более радовало то, что я так кристально чисто могу наблюдать себя. Это было не просто несвойственно мне, это расходилось абсолютно с моим характером, с моим темпераментом и моими эмоциями. Нет, я всегда был склонен к рефлексии, но все мои самокопания обычно были окрашены либо излишним уничижением собственного достоинства, либо, наоборот, с излишним возвышением его, с его порой абсурдной переоценкой. Теперь же я видел себя чисто-чисто, как на ладони, со всех сторон и в мелких-мелких подробностях, как в увеличительное стекло. Я мог спокойно и трезво оценивать себя, и находя сейчас в себе новые, совершенно незнакомые особенности, странные для меня вещи, я без страха или радости осматривал их и пробовал на вкус.
Я решил попробовать алкоголь.
- Эй, где ты? – сказала Полина, и я поднял на нее глаза.
- Я здесь, - я улыбнулся как можно теплее, - Слушай, как думаешь, а не отметить ли нам наше знакомство?
- То есть как? Да ты, никак, предлагаешь выпить?
- Ага! Какая умница!..
- Не-ет, ты что! Мне уже достаточно сегодня.
- Но это же будет не только за знакомство, но и за то, что мы вот так вот встретились, что мы после долгих лет разлуки возвращаемся в родной город, домой. Давай, не упрямься, - я заулыбался еще шире.
Она искоса с шутливым подозрением смотрела на меня с минуту и, наконец, едва заметно кивнула.
Я подозвал официантку и заказал бутылку шампанского из тех, что у них были. Полина, было запротестовала:
- Та-ак! Ну почему шампанское-то? Ты что, хочешь меня опоить?
- Девушка, - я сделал вид, что изумился до глубины души, - Вы, знаете… Вы как-то очень уж высокого о себе мнения!
- Ах вот как! – она очень смешно вскрикнула.
- Именно! И если вы считаете, что я, чистейшей совести и помыслов человек, способен напоить безвинное дитя дешевым шампанским, то я… я… Я вынужден просить извинения и тут же удаляюсь…
Приподняв бровь, я бросил взгляд на отклонившуюся назад, сложившую на груди руки и улыбающуюся своими полными и нежными губами девушку, взял вилку, тщателшьно вытер ее салфеткой и сунул в нагрудный карман свитера вверх зубьями. Я поднялся и, держа одну руку за спиной а другую перед собой, поклонился нашему столику и развернулся демонстративно уходить. Полина прыснула и схватила меня за рукав.
- Садитесь уж, сударь. Что с вами делать прикажешь.
Я остановился и повернулся.
Я хорош! Бог мой, что я делаю такое? Как, каким образом, притом это не происходит само собой, это не эмоция, не порыв, это делаю я, я сам, самостоятельно. Вот как интересно!.. вот ведь как интересно-то!..
Я опустился обратно на сиденье.
- На самом деле, я действительно хотел немного выпить, и прошу тебя составить мне компанию. Что здесь такого? А пить у них действительно больше нечего, - сказал я приглушенно и с серьезным лицом.
- Да нет, я совсем не против… Просто действительно я уже сегодня выпила немного, - она охотно подхватила мою интонацию и даже наклонилась к столу, - Ну готовься. После шампанского я начинаю иногда такую чушь нести, ужас!
Она засмеялась и почесала ноготками свой нос.
Официантка принесла нам бутылку, но без стаканов.
- Молодые люди, одиннадцать часов, прошу прощения, но ресторан закрывается. Вы будете брать шампанское?
Мы взяли бутылку и стали собираться.
- Ты позволишь тебя угостить? - спросил я Полину, доставая деньги за счет.
Она очень красиво повела глазами, вытянула ко мне лицо и с придыханием ответила:
- Разве вам можно отказать, - и отклонилась обратно и улыбнулась…
С шампанским наперевес мы вышли в тамбур и выкурили по сигарете. Я открыл бутылку почти без хлопка и мы по очереди попробовали вино. Я сделал длинный глоток и передал бутылку ей.
Мы стали смеяться, и уже на пути через неожиданно рано заснувшие вагоны я почувствовал, что шампанское действует. Действует так, как всегда, с круженьем головы, с легким расслаблением ног, обычным, нормальным опьянением. Я не обрадовался этому открытию, но и не огорчился ему.
Дойдя до своего купе, мы тихо хихикая открыли дверь, я полез включать свой ночник и сильно стукнулся о столик. На нем что-то звучно и многоголосно зазвенело, Полина шепотом засмеялась и села на мою полку, поправив с двух сторон волосы за уши. Я оглядел стол в поисках каких-нибудь стаканов и, не найдя ничего, приложил палец к губам, показал на нашу храпящую тетку и пошел за ними к проводнику.
Я вернулся, вручил один стакан Полине и сел с ней рядом, у двери. Я налил нам вина, мы легонько чокнулись и отпили по глотку. Полина сидела совсем рядом, касаясь меня коленкой. Я чувствовал ее запах, стал чувствовать, очень смутно, но ощутимо. Я видел ее волосы в свете ночника, ее белые ноготки на стекле стакана, ее розовые нежные, как взбитые сливки, губы.
- Красная я, да? – совсем повернувшись ко мне, спросила она.
- Да нет..., - я отвернулся и осмотрел то, на чем сижу.
- Можешь себе представить, - шептала Полина, держа стакан двумя руками, - Я не ездила в поездах, наверное, лет десять. Вообще. А мне всегда так это нравилось. Скажи, это прикольно? Стук колес, верхние полки, всякие новый люди, соседи в смысле… А, кстати, между прочим, вот это моя полка, - она показала на тетку, - Ты ушел, а бабуля меня попросила поменяться.
- Бабуля… Хочешь, ложись здесь, а я наверх полезу?
- Да нет, я так…
- Серьезно, давай поменяемся, мне не сложно, я, наоборот, люблю верхние…
- Да нет же…
- Вот сама начала, а теперь отказываешься.
- Да расслабься ты, я просто так сказала, - улыбнулась и посмотрела на меня.
- Вот какая! - Я пожал плечами и отпил вина.
- И самолеты очень люблю… Ты любишь летать?
- Ну… да.
- Я тоже. Особенно мне нравится, когда хлопают, ну пассажиры то есть, при посадке хлопают летчикам-то, понял? Блин, а знаешь, сколько я летала? Ужас, с ума сойти можно… А через Атлантику когда летели – знаешь, как долго? Двенадцать часов почти, я думала, что не выдержу… А люди ничего, привыкшие уже, видимо… Со мной девчонка летела, так она, по-моему, всю дорогу проспала, как сурок, и ничего ее не беспокоило, не мешало… Я вот никогда не могла так… Я вообще плохо сплю…
Она пересела, навалилась спиной на мою подушку, подняла ноги и коснулась коленками столика. Я снова увидел ее шерстяные носки.
- Это мне бабушка связала. Я вот их всегда ношу, когда холодно.
Я засмеялся.
- Чего ты? Чего ты смеешься?... – она наклонилась вперед, обхватила колени руками и посмотрела на свои ноги, - Очень симпатичные, по-моему.
- Расскажи, как ты живешь в Москве? – попив еще из стакана и повращав глазами вдруг спросила она.
- Как живу? Что значит?
- Ну, я вот все рассказываю, а ты молчишь, ничего не говоришь…
- А вот не буду.
- Ну расскажи, - она легонько толкнула меня рукой, - Серьезно. Расскажи…
- По-моему, ты уже засыпаешь… - я улыбнулся, глядя на ее немного покрасневшие глаза.
- Нет, - она проставила стакан на столик, - Это от шампанского так кажется. Кстати ужасного!
Она посмеялась.
- Ну, извините! Не в Парижах нынче. Привыкай.
- Ты, кстати, тоже очень бледный какой-то… Очень бледный, - она стала всматриваться в мое лицо, - Почему?
- Давно не загорал, - Я встал с места.
Она очевидно удивилась и нашлась не сразу:
- Фу, какой ты. Грубый. Ты куда?
- Я сейчас приду.
Я повернулся посмотрел на нее, - она немного удивленно и совсем не понимая посмотрела на меня снизу вверх. Я вышел в коридор и пошел в сторону туалета.
Я встал у зеркала и посмотрел на свое абсолютно, как лист бумаги белое лицо. Это немного удивило меня, я не чувствовал какого-то физического неудобства и вообще изменения. Я умыл его и чуть-чуть намочил волосы и виски.
В купе был неприятный запах, не сильный, может быть даже едва уловимый, но я подумал, что больше не хочу слушать девушку, не хочу слышать. Ни слышать, ни видеть. Я чувствовал себя вдруг очень утомленным.
Но спать не хотелось, хотелось просто лечь и не шевелиться, не разговаривать, не двигать глазами. Я подумал о том, как хорошо было бы сейчас опуститься к себе на полку, накрыться одеялом, выключить ночник и смотреть на щелку света из коридора, смотреть на нее до самого утра, до приезда.
Как это заманчиво, как интересно! Я так и сделаю сейчас, как только приду… Я хочу услышать тишину, пусть не полную, пусть со звуками поезда, с гудками станций с треском стрелок, с позвякиванием блюдец на столе. Но тишину и темноту, свет сейчас слишком резок… Я посмотрел на лампу и поморщился. Я устал от света, он давит на мои глаза, но я не хочу закрывать их.
Пара десятков метров и я лягу и замру, остановлюсь, услышу свое сердце и дыхание…
…А, но остается еще эта девушка. Полина… да, Полина. Я забыл о ней. Она ждет меня там со своим голосом, своими глазами, губами, волосами, запахами и цветами. Она будет что-то говорить мне, мне нужно будет улыбаться, смотреть в ответ, смеяться… Даже думать об этом утомительно… Разговаривать с ней, смотреть на нее интересно, но что-то я не могу сейчас сконцентрироваться… Какой голос у нее… Какая молодая еще… Как приятно говорить с ней! Как весело, как здорово! Даже думать об этом – волной по животу и мурашки по коже. Надо скорее вернуться, идти обратно… Уже как-будто и не так темно в окне, как будто даже и светает, но этого быть не может, еще не так поздно, да и в это время года…
…Поезд гнал сейчас как-то очень быстро, и колеса стучали часто-часто. Я просто не мог не встать и не выйти. Тогда, из купе...
…Завтра же – мой город. Я хочу поскорее увидеть его, ступить на его тротуары, вдохнуть его запахи, увидеть стены его домов... Мне нужно услышать тишину, надолго, надолго, как только можно…
…Было холодно. Я медленно вышел из туалета, аккуратно, чтоб не хлопнуть, закрыл дверь и стал шагать обратно, к купе. Однако я сделал только несколько шагов и замер. Нащупал в кармане сигареты и развернулся обратно в сторону тамбура. Как уже успел привыкнуть я встал у окна и закурил. Спокойно дыш-ш-шал и смотрел в одну точку, пока не пошевелил глазами.
Спустя минуту меня передернуло. Вся история этого… знакомства, весь разговор вдруг показались отвратительными, жутко тошнотворными, липкими, как скользкие шнуры, как щупальца моллюска. Они как будто тянули меня из несравненно более чистого, спокойного, светлого и волшебного места, места моей тишины и безграничного покоя, моего мира, похожего на небольшую приглушенных цветов комнату, с креслом, с высокой лампой, просевшим диваном и мелким дождем за занавешенным окном... Места, где я отдохну, отдохну, наконец, полностью, сброшу все, что есть во мне сейчас, наберусь сил и двинусь последним шагом туда, куда, как оказалось, так безобразно сильно жду и жажду попасть…
…И, кончено. И довольно. Я уже отошел от стены на узком приступке перед пропастью и бросил вдаль свой суровый взгляд. И ни оглядываться, ни тем более возвращаться, - у меня нет даже возможности подумать об этом.
Я подошел к купе и открыл дверь. Мой ночник все горел, но Полины не было на нижней полке. Я осмотрелся и увидел, что она уже лежит наверху, закутавшись в одеяло и отвернувшись к стене.
Я сел на полку посмотрел глазами вокруг, немного потер лицо ладонями. Потом встал, как мог застелил постель, снял свитер и лег. Я выключил ночник, накрылся одеялом и лежал всю ночь без сна с открытыми глазами, так, как и хотел.
Я часто вставал ночью и выходил курить, а утром, еще часов в шесть поднялся и умылся над раковиной в туалете. Потом я долго стоял в пустом коридоре, навалившись на поручни у окна и вглядываясь сквозь мутное стекло в темноту за ним.
Потом я вернулся и лег, но уже поверх одеяла, закрыл глаза предплечьем и лежал так до самого рассвета. У меня снова не было мыслей, мне нравилось чувствовать, как сквозь меня протекает время, проносятся запахи, звуки, движения воздуха.
Позже поднялась тетка и стала пить чай, потом слезла сверху заспанная Полина. Она немножко улыбнулась мне, сказала «Доброе утро» и ушла в коридор. Я закрыл глаза локтем.
Перед самым прибытием я, уже одетый, вышел в коридор вместе с чемоданом и остановился у окна. По ту сторону проносились старые облезлые домики деревень, покрытые лесом холмы и дороги по ним, с редкими автомобилями. Мимо меня проходила уже одетая по-парадному проводница, высыпали из купе одетые люди.
Мы подъезжали. Вот начался город с его привокзальными постройками, а скоро показался перрон с улыбающимися лицами тепло одетых встречающих.
Я попрощался с теткой и Полиной, поднял чемодан и одним из первых двинулся к выходу. Поезд, наконец, остановился, проводница открыла нам дверь, и мы стали спускаться по железной лестнице на снег перрона. Ступив на землю, я продрался сквозь группку розовощеких, тепло и ярко одетых людей, поставил на землю чемодан, закурил и посмотрел на место, откуда уезжал три года назад. Здание вокзала справа и небольшая автомобильная стоянка около него, сейчас целиком заполненная перед московским поездом. Я задвинул сигарету в уголок рта, шумно вздохнул мимо нее, сплюнул и двинулся навстречу распахнувшему объятья моему родному городу.
Возвращение. Часть первая. Глава вторая
© Copyright: Артём Кино, 2018
Свидетельство о публикации №218051401828
Свидетельство о публикации №218051401828
Рецензии
И все же выздоровление после утраты началось. Быстро и, я бы сказал, чересчур бурно. В общем-то рад за Андрея. Самоубийство это глупейший поступок. С уважением, Александр
Александр Инграбен 29.05.2018 00:30 • Заявить о нарушении
Александр Инграбен 29.05.2018 00:30 • Заявить о нарушении