Возвращение. Часть вторая. Глава пятая

Машина Андрея стояла на перекрестке одной из самыш широких и оживленных улиц города. Красный сигнал светофора горел здесь довольно долго, и, остановившись, он снял руки с руля, откинулся на спинку кресла и, бросив взгляд на экран аудиосистемы, стал переключать каналы в поисках более интересной радиостанции. Рядом, на пассажирском сидении лежали во множестве различные буклеты с изображением автомобильных запчастей, две ручки, листки бумаги, дорогой блокнот в кожаном переплете и расстегнутая коричневая папка.
Уже несколько недель он работал вместе с Сашкой - занимался поставкой и оптовой продажей различных комлектующих для автомобилей. Сейчас он ехал в офис одного из крупнейших розничных торговцев города, чтобы попробовать договориться о поставке партии запчастей для продажи в розницу.
Он оторвал руки от магнитолы, выбрав канал электронной музыки, и стал смотреть сквозь стекла на автомобили, окружавшие его. За рулем маленькой красной машинки, стоявшей рядом, он заметил молодую симпатичную девушку, и немедленно растянул губы в улыбке, поднял брови и выпятил подбородок, - все именно так, как научился в последнее время, как видел без исключения у всех своих новых знакомых, и главным образом, - у Сашки. Впрочем, что-то ему не понравилось в этих своих движениях именно сейчас, он ослабил губы и повторил все сначала, по-новому, тщательнее, и теперь целиком и полностью остался довольным тем, что сделал. Он поцокал язком и, поймав себя на том, что смотрит в сторону девушки, слишком долго, тут же правильно, так, как нужно было, перевел взгляд в сторону, и так, как нужно, положил локоть на край двери.
Загорелся зеленый сигнал, машины тронулись с места, и, выкручивая стрелку тахометра почти до красной зоны, Андрей немедленно стал догонять красную машину, неожиданно резво сорвавшуюся с места. Он нагнал ее на следующем светофоре и остановился на сей раз справа от нее, так что смотрел на девушку теперь сквозь водительское стекло; она, - миниатюрная ухоженная брюнетка, обратила, наконец, внимание, на поворот его головы, - Андрей немедленно правильно и четко улыбнулся, слегка подмигнул и кивнул головой. Девушка спокойно и невозмутимо перевела взгляд с него на светофор а затем на дорогу перед собой. Андрей понимающе, с ехидной улыбкой покачал головой и первый на сей раз сорвал с места свою машину, оставив попутчицу далеко позади.
Он был по-новому одет, - в черном, слегка блестящем пуховике с капюшоном, отороченным мехом, легком пуловере, с ромбовидным рисунком и торчащим из под него воротнике белой-белой рубашки, в узких, строго-синих джинсах и кожаных, лакированных, остроносых ботинках.
  Он вышел из машины, доехав до места, и скорой, размашистой походкой, уверенно направился к дверям офисного здания, пока острая, мгновенная мысль о сигарете перед входом не остановила его и не заставила полезть в карман. Он остановился у самых дверей, закурил и сунул руки в карманы джинсов, поверх пуховика.
Сигарету, отодвинув в уголок рта, он держал только губами, немного улыбаясь, но лишь от того, что чувствовал, как мелкими уколами вверх по позвоночнику растет в нем волнение, волнение, о масштабах которого в наивысшей его точке он мог судить уже сейчас, а потому он стал перетаптываться, поднимать подбородок и поглядывать с тем выражением лица на проходящих мимо людей, которое хоть немного могло бы приостановить то, чего он никак не желал бы чувствовать в себе сейчас.
Докурив, он вошел в двери и вышел из них же, спустя полчаса, с румянцем на щеках и мокрым от пота лбом. Не останавливаясь и четко чеканя шаг, в полной уверенности, что за ним наблюдают, он подошел к машине, и, внимательно следя даже за тем, как он открывает дверь, залез внутрь и откинулся на спинку сиденья.
За все время разговора он несколько раз не был в состоянии произнести даже самые простые слова, часто заикался, улыбался, и пару раз поймал на своем лице обжигающе заинтересованный и совершенно неделовой взгляд с морщинками улыбки в уголках глаз.
Немного посидев, просто не думая ни о чем, он, наконец, пошевелился и с движением мучительно стал прокручивать в голове то, что произошло несколько минут назад, но чувствуя, что бледнеет при воспоминании о первом же эпизоде, он потрогал свою голову и закурил снова, приоткрыв стекло и расстегнув ворот рубашки. Вспомнившийся ненароком кивок девушке-брюнетке вызвал вдруг такую слабость, что он почти потянулся руками закрывать свое лицо, но остановился и несколько раз ударил себя кулаком в колено.
Впрочем, как успокаивал он себя, собеседник ему понравился, понравился простотой, спокойным радушием и ненадменностью, юмором и, в конце-концов, он имел усное обещание о предоставлении одной из небольших витрин, - не то, совсем не то, на что, собственно, был расчет, но все же что-то, все же не пустые руки, с которыми ему нужно было возвращаться сейчас обратно в контору. Отбросив безобразное желание сорвать с себя всю, словно жгущую его кожу, одежду, он попытался несколько раз улыбнуться, выдохнул и почти поймал себя на том, что кусает, рвущиеся в движение губы.
- А, Бог с ним… Н-ничего, ничего… Это только один из первых случев, первых… Первых случаев такого прямого общения, причем не просто общения за кружкой пива на футболе, а разговора, серьезного, делового… Разговора, когда мне что-то нужно было от него, чего-то необходимо было добиться, и в общем и целом не все так уж плохо, не все, не все… Он человек взрослый и видит, что перед ним мальчишка, молодой еще парень, так что все более-менее, более-менее… Блин, а ведь я делал это раньше, делал!.. Как я делал это раньше, как? Не, не надо ныть сейчас, вот вообще. Ни к чему. Вот вовсе не обязательно. В конце-концов и правда, дело-то я сделал, сделал. Правда. Я нормально, совершенно спокойно договорился, договорился. Сам, этот дурачок, никогда этого вообще не делал, никогда не разговаривал даже с такими людьми, только сидит там у себя за дешевым столом и похихикивает, как дурачок. А я сделал. О, уж не в заслугу ли себе ты хочешь возвести сейчас все, что там было? Тоже мне. Вот здорово!.. Господи, да чего было-то? Ну чего? Ничего такого уж выдающегося, все спокойно. Гораздо, во всяком случае легче, чем вчера… Гораздо легче, гораздо… А что вчера? Ах, ну да…
- Все! Хватит. Стоп. Договоренность на руках, так что заткнись, и просто едем.
Он вывел машину на улицу и поехал медленно, не стараясь успевать на догорающие зеленые огни светофоров. Он глубоко задумался, но уже по-другому, спокойнее, и, помолчав немного, снова начал шевелить губами.
 - В прнципе, с интересом слушают, с интересом. Немного вальяжно, что, кстати, вполне понятно, но с интересом все же. Так что вполне есть перспективы, вполне. Сейчас откроемся здесь, потом, чуть позже, еще пара мест, и вот уже сеть, полноценная розничная сеть, хотя его проценты, возможно, и великоваты… Великоваты… Хотя почему великоваты, это же розница, так все делают, именно так. Хочешь дешевле – заказывай, привезем, а это – расчитано на тех, кто просто вошел в магазин, возможно за чем-то совершенно другим, но увидел и купил, увидел и купил. А для этого, кстати, нужна и реклама, реклама… Господи, как это – реклама? Вот же еще что. В этом же тоже нужно что-то понимать, что-то делать правильно, по уму. «Делать по уму», - Господи! Ага, испугался! А ведь это же интересно, это интересно и заманчиво, занимательно.
- А там, глядишь, и весь город, весь город… Благо чего здесь – размеры-то. И главное – что мы первые, мы самые первые, никто же из них-то вовсе этим не занимается, продают хлам какой-то, просто запчасти. А молодых много, очень много, так что вообще, считай, монополия…
- И развернемся мы с Саньком! Развернемся. Я давно ему говорил об этом, очень давно. Да, еще тогда, давно… Тогда… Ну вот, и развернемся. А там, возможно, и в другие города потянемся, просто нужно людей привлекать. А появятся деньги, и можно будет привлечь. Съездим пару раз, договоримся… Поселимся в гостинице, в хорошей, поедим в ресторанах, кстати. А, кстати, и возможно с сетями там можно будет работать, вот также, как здесь, сейчас. Между прочим, а не забрать ли тебе, Андрейка, вообще всю эту розничную сеть себе, а? А? Как думаешь? О! О! Вот же мысль! Пусть они там занимаются поставщиками и генеральными направлениями, а я буду продавать, и деньги зарабатывать, деньги зарабатывать. А там, кстати, и своя сеть, своя, свои магазины. И в других городах тоже. И реклама. А там и производство… Производство, представь!... И нахера мне тогда эти телки левые, да? - он, стараясь, чтобы получилось громче, похохотал.
Он подъехал к большому зданию бывшего корпуса завода, сейчас обклеенному множеством вывесок, где они снимали комнату и небольшой склад, вылез из машины и, чувствуя что-то неприятное внутри, стал подниматься на лифте. Еще подходя к комнате, дверь которой была открыта, он услышал мужские голоса и смех. Он очень сильно поморщился и тут же выругал себя за это.
Саня, в похожей на ту, что была на Андрее, кофте сидел в кресле за столом, развалясь, развернувшись и закинув руки за голову. Улыбаясь и что-то громко говоря. Рядом, на диване, также вальяжно разместились еще два незнакомых Андрею парня. Все трое взглянули на него, входящего, немного смутив, как бывало теперь всегда, когда множество глаз обращались в его сторону. Андрей, преодолев небольшой порог, вошел, расстегнул пуховик и сел у стола на свободный стол. Саня не сказал ему ничего, продолжая улыбаться и, видимо, выдерживая паузу в своей предыдущей реплике.
-… Так что вот, Димыч, - потянул он, - Сам понимаешь, сам себе все прекрасно представляешь, как это было и чего вообще можно было ожидать… Да?
Один из парней на диване, длинношеий и рыжий, ухмыльнулся и кивнул. Все замолчали, Саня продолжал держать руки за голову и покачиваться в кресле, уставившиь в потолок. Молчал и Андрей.
- Ну чего Бочкарев-то? – спросил, наконец, Андрея навалившийся на стол Саня.
- Ну… Такой… Тяжелый тип, честно тебе признаюсь, - Андрей ответил спокойным, четким и правильным по тембру, радующим голосом, с правильным движением глаз и рук.
Он уже успокоился и даже легка злился, поймав это чувство лишь только что и зацепившись за него, наблюдая в нем недостающие до необходимой величины силы.
- Тяжелый тип? Хе… Хе-хе… Прикольная характеристика. Дим, ты хотел бы, чтобы тебя называли тяжелым типом?
Интонация эта не понравилась Андрею, и он поспешил возразить:
-  То есть не тяжелый, в принципе, а, - ну сам понимаешь, - приезжает какой-то хрен с горы, с какими-то невнятными предложениями… Так что… Сам понимаешь.
- И чего?
- Чего. Само собой на покупку он не согласился. Но! Но. Витрина в центральном зале, вместе со стеной под какую-то символику, плакаты там, рекламу, все такое, - наша.
- То есть? Как это наша?
- Как наша. Это значит, - продолжал Андрей, и это «это значит» ему очень понравилось, он вообще говорил увереннее с каждым словом, - Что мы размещаем там наш товар, и он его продает. Пока только в центральном магазине, а дальше посмотрим. Само-собой что-то добавляя к ценам.
Саня смотрел на него.
- Н-не понял. То есть никакие партии он у нас не покупает а только предоставляет площади что-ль? Реализация?
- Ну да. Нет, дорогой мой, а ты как думал. По-моему сейчас вообще никто кроме как в реализацию не работает. Ты думал у тебя сразу склад купят что-ли?
Андрею еще больше понравилось то, что он сказал сейчас, еще больше прежних фраз. И то, что здесь сидели совершенно незнакомые ему люди и смотрели на него, не воздействовало на него никак.
Саня молчал и по своему обыкновению положил руки на стол, широко расставив локти.
- И сколько добавляет? Сказал?
- … процентов, - Андрей тоже закинул руки за голову и потянулся.
- Угу…
Опять помолчали. Парни на диване дружно что-то перебирали в своих телефонах. Андрей не выдержал:
- Думать, естественно, надо, Сань. Хотя в принципе, сам понимаешь, это крупнейшая в городе сеть, и зацепиться за них, по-моему, было бы очень интересно. Крайне, блин, интересно. И зацепа даже, не в том, что там что-то покупать у них будут, - хрен бы с ним по первости, а в том, что логотип наш будет висеть в крупнейшем в городе магазине, куда все ездят. Да, по большому счету выставочный стенд, но где, - да там все ходят. И мы ничегошеньки не теряем, вот еще.
- Ничегошеньки… Ничегошеньки, да, - Саня покосился на ребят, на лицах которых промелькнуло по улыбке.
- Не вяжись, пожалуйста к словам. Сам понимаешь…
- Да-да, я понял тебя. Ну, интересно, в принципе. Можно попробовать. Контакты все есть у тебя его, да?
- Ага. Всё, сам визитку дал, всё…
- Окей. Вообще резонно говоришь. Даже, кстати, странно что он так вот просто согласился. А где эта витрина? В углу совсем?
- Да нет. Прямо напротив входа, и, между прочим, размещать мы можем то, что сами захотим, что сами считаем нужным.
- Ну и здорово, - Саня зашевелился, глаза его заблестели, - Вообще тогда нужно сгонять посмотреть и потом подготовить партию для них, попробуем.
Андрей, с каким-то немедленно раздразившим облегчением чуть-чуть откинулся на спинку стула.
- Санек, нам пора, - подал голос рыжий парень с дивана.
Оба гостя поднялись и пожали руки Сане и Андрею.
- Все договоренности в силе, - сказал им вслед Саня и шутливо кивнул.
Они остались в двоем в комнате. Саня, не садясь, стал бегать от одного стола к другому, что-то набирая на клавиатурах и наполняя чем-то карманы одновременно.
- Пошли и мы, чего? – спросил он Андрея, - Надо еще в Ильнуру сгонять.
Они вышли на улицу и закурили. Саня был в черной короткой кожаной куртке, в карманы которой он сунул немедленно озябшие руки. Он был немного ниже Андрея, и длинная челка волос его сейчас упала на глаза.
- Бочкарев, говоришь, - задумчиво произнес он.
- Да, блин. Ты представь только, какие это могут быть перспективы. Ты понимаешь вообще, что это реклама бесплатная, да еще самая действенная, по-моему.
- Угу…
- Чего «угу»? Чего ты улыбаешься, бандит? Пустая ты башка, - Андрей засмеялся, глядя, как Саня покачивает головой и водит глазами.
- Чего молчать-то?
- Андрюся, а ты знаешь, что ты совсем-совсем же деградировал у нас как-то?
Андрей, осознав последнее слово только спустя секунды, отшатнулся от него:
- Что?..
Саня продолжал улыбаться и также, кривляясь, качать головой:
- Ты ж раньше, в школе еще, нормальный человек был, с идеями какими-то, с поступками…
- Что?..
- Чего «что», дурачок? Ты знаешь, что Вова сегодня три партии продал? Просто выехал и продал. И знаешь кому? Транспорт-Эль, - он все еще кривлялся и закатывал глаза, - Ты ж тоже продать должен был. И конкретную вещь продать. Причем, в общем-то по предварительной договоренности. Нахер ты мне нужен, скажи? Сам-то как думаешь?
- Я… тебе?..
- Ты - мне. Ты деградировал, брат, ты - дегенерат. Чего скажешь?
- Чего скажешь?... Я чего скажешь? Я чего скажу?... Я… А реклама, сам подумаешь, сам подумай…
Саня, выпятив губу и прикрыв, глаза кивнул и улыбнулся:
- Ага. Поезжай домой. И сюда больше не надо приходить.
- В смысле?...
- В каком «смысле»? Что-то непонятно? – Саня развернулся и стал понемногу отходить по направлению к своей машине, - Пока, родителям привет.

***

…Полина держала меня за руку, когда мы входили в помещение, все в синих, играющих огнях, все в музыке, все в грохоте. Играл прогрессив, и бит отдавался в ушах и даже на затылке по волосам. Она была в черном легком платье на бретельках, с сильными вырезами подмышками, с голыми, матовыми плечами и обнаженной худой спиной. Она держала меня за запястье двумя пальцами, волосы ее были убраны высоко, в ее любимый клубок. Я видел, как огоньки пробегали по ее плечам, как проступали ребра под лопатками, такими живыми сейчас, я пропустил ее вперед еще заранее и теперь смотрел во все глаза. Впереди нас шла Лейла, поправляя волосы и держа за плечо Лешу, в своем полосатом наряде, на высоченных каблуках, с острыми поднятыми плечами; она опустила чуть позже руки и взялась за завязки чулок как за краешки юбки, шла по одной линии, сильно покачивая бедрами, и наклоняла головку справа-налево под ритм услышано музыки. Сзади меня шли Никита и Влад, я слышал их голоса, я чувствовал, как пахнут плечи Полины, как подрагивают маленькие ноздри ее носа. Наташа, в розовой кепке, коротенькой свободной юбочке, рубашке, завязанной краем под грудью и разноцветных босоножках, с веснушками, с ручками на перилах лестницы, поднималась по ней, винтовой, вверх на второй этаж, высоко подняв коленку и отклонившись вниз, так, что на поясе у нее появились две складки, Дима поддерживал ее сзади за талию, она смотрела на него, выпятив губу. Они уже были на лестнице, а мы еще толшько подходили к ней, пробираясь через толпу, мимо выкрашенных белой краской кирпичных стен, мимо сцены с парнем, играющим на барабанах ладонями, мимо стоявшей рябом с ним женщины с толстыми губами, одетой во все белое и в белом же парике, двигающейся под музыку, через проход, ограниченный красными кольцами, с сигаретами в руках; Полина держала свою самыми кончиками пальцев. Я помогал ей подниматься по лестнице, подталкивая ладонью между лопаток, я чувствовал бугорки ее позвоночника. Влад был со своей новой подругой из кафе, Катей, у нашего столика стоял Саша и улыбался нам, Наташа увидела своего знакомого и бросилась ему на шею, чуть не сбив его с ног, обняв его, прижавшись щекой и поджав сзади обе ноги. Никита улыбался и держал руки в карманах, глаза его блестели. Мы остановились у столика, только Лейла села на диван и подняла на него свои каблуки, она улыбнулась мне, когда я состроил ей рожицу, и засмеялась, затягиваясь сигаретой. По глазам ее видно было, что она очень счастлива. Я отошел к перилам, не отпуская руку Полины, и стал смотреть, как внизу на сцене двигались танцовщицы, одетые в блестящие, сверкающие комбинезоны. Я притянул к себе Полину, она выдохнула мне на шею, и поцеловала меня в ключицу. Мы оба повернули головы и посмотрели на фотографа, подскочившего к нам и щелкнувшего вспышкой. Вокруг нас ходили девушки в цилиндрах, с тростями. Полина поправила мне рубашку на шее и раскрыла рот, задумчиво посмотрев назад на наш столик. Меня толкнули и извинились; я увидел, что сразу позади нашего столика был выход на большой открытый балкон, я всмотрелся и увидел, что он над самой площадью, над городом. К нам подошла Наташа и принесла нам по бокалу шампанского, высокому и узкому, Полина взяла свой за самый верх и отпила немного, запрокинув голову.
Мы все вышли на балкон, когда стали бить куранты, с бокалами. Я обнял за талию Полину и увидел, как шутливо показала мне зубки Лейла, тут же отвернувшись и обхватив за шею Лешу. Мы стояли над городом, над самой площадью, заполненной людьми, видели озеро вдалеке и огни вокруг него, взрывы петард в небе и огромный экран со спасской башней и президентом. Я целовал Полину, - она со стоном выдыхала и хмурыми бровями смотрела на меня.
Девчонки замерзли, и мы вернулись к столику, сели теперь уже все, кроме Никиты, пропавшего куда-то и Наташи, которая осталась танцевать в проходе, чуть не сбив официанта и испугавшись этого, но он толшько улыбнулся ей. Полинка раскраснелась, мне хотелось взять ее за щеки, потрогать складки под ее плечами, бретельки на них висели совсем свободно. Она походила на испуганную от восторга девочку, совсем маленькую и обиженную.
Кто-то коснулся меня сзади за плечо, я поднял голову и увидел Никиту. Он не снял руку и улыбнулся мне, потом наклонился и на самое ухо проговорил:
- Мы дожили до нового года…
Все вместе мы спустились вниз, в толпу, смотреть, как на сцене, одетая в костюм белой бабочки, девушка пела, двигаясь с высоко поднятыми нежными руками. Полина стояла передо мной с коктейльным бокалом рядом с Лейлой. Около меня была компания ребят в старомодных одеждах, девушки были с ободками из шестидесятых на головах и в ярких платьях с поясами.
Полина улыбнулась мне и провела пальцем по моей брови, с улыбкой, я заметил, как немного напряглась при этом ее рука.
Саша стоял рядом со мной, то и дело поднимаясь на цыпочки и пытаясь заглядывать на сцену, ему было плохо видно из-за впереди стоящих. Вокруг нас танцевали люди, кто-то расслабленно, едва двигая поднятыми плечами, а кто-то, как две молодые девчонки, всеми своими гибкими телами с пятнами света на обнаженных руках, - одна из них была с роскошными распущенными, по пояс длинными волосами, обрезанными снизу в одну линию. Все еще сыпались сверху белые конфети, я поймал пару частичек рукой и рассмотрел, они были маленькими блестящими кружочками, - я убрал пару таких же точно с плеча Полины. Брови ее были расслабленно подняты, она словно удивлялась всему, что видела, со мной, маленькая, худенькая она стояла рядом, чуть впереди, меня касался край ее платья, такого тонкого, что на бедрах проступали резинки трусиков. Я провел по ее бедрам руками. Влад держал свою девушку сзади за талию, опустив ей на живот ладони, а она положила свои на его запястья. Очень многие незнакомые мне люди здоровались с Владом, он кивками и улыбкой приветствовал их, продолжая что-то шептать Кате на ухо, и иногда, отрываясь, поднимал голову и, щурясь, всматривался вперед, на сцену, или в зал на людей, мягко улыбаясь. Лейла танцевала впереди нас, положив руки за голову и подняв вверх локти, покачивая бедрами и перенося вес тела с одной ноги на другую, я видел, как свет проходил между ее длинными и тонкими ногами. Я окликнул ее, и она повернулась с белоснежной, своей неизменной улыбкой, но снова, опустив голову, продолжила свои движения. Наташа стояла своими босоножками на одном из белых диванов, - его кожа натянулась под ее каблуками, - едва удерживаясь, в руках у нее был бенгальский огонек, а на голове – шапочка Санта-Клауса, но не красная, а такая же розовая, как ее юбка. Полина, наконец, отошла от меня, когда девушку с мягкой улыбкой на сцене сменили танцовщицы, - у одной из них были волосы забраны в конский хвост, - и ускорился ритм, и в сопровождении Саши и Влада, Кати отправилась ближе к сцене, танцевать. К ним присоединился Леша, а Лейла села на саму сцену, на край, снова подняв колени и снова поправляя завязки чулок на бедре. Волосы у нее на лбу слегка потяжелели, она сдувала их с глаз время от времени. Звучал мягкий, ритмичный, легкий хаус, совсем не напрягая слуха, не так, как бывало раньше, когда мое больное ухо реагировало на каждый удар. Здесь было светло, так что видно было каждое лицо, каждую улыбку, все блестки под глазами девушек, колечки на их пальцах и браслеты на запястьях, каждое их движение ресницами, каждый бокал в руках ребят, их легко поднятые плечи и двигающиеся ноги, их ладони на поясе девушек; все несуразные шляпы, все отраженные в глазах огоньки, все цвета. Одна из бретелек Полины упала; она подняла ее снова своими худыми пальцами, повернув голову и подув губами на плечо.
Мы вернулись все вместе к столику, только где-то отстали Наташа и Никита, мы сели на диваны, навалясь на мягкие спинки, Лейла и Полина одинаково положили ноги на ноги. У Полины на коленке была царапина; усевшись, она одернула край платья. Мы чокнулись бокалами, уже каждый со своим напитком, и смеялись над словами Влада, Полина, облизнув после глотка губы, поправила мою челку, а Сашка смотрел на нас, как она это сделала. Подошли какие-то знакомые Лейлы, и она с Полиной разговаривала с ними через меня, я сидел с бокалом на коленях и смотрел, как на моей ноге лежит кисть Полины, маленькая, чуть царапая меня ноготками. Я не удержался, вытянул губы и поцеловал ее под ушко, она со смущенной улыбкой посмотрела на меня, и видно было, как покраснела, даже в этом свете. Вместе с Лейлой мы вышли курить на смотровую площадку, стояли рядом, она держала сигарету почти у лица, ничего не говорила мне, только иногда смотрела на меня и улыбалась своей улыбкой. Потом повернула меня к себе, вытянулась и поцеловала в лоб, - я потрогал завязки чулок и шлепнул ее, развернувшуюся, по попе. Я вышел с балкона и, закрывая дверь, сквозь стекло, видел, как она медленно и невероятно грациозно, немного согнув и скосив на бок колени, запрокинула головку и вытянула над ней руки, потом подняла, выпрямив одну из ног и указав ей на стоящих неподалеку и смотрящих на нее во все глаза ребят. Все это не под музыку а так, само по себе.
Полина сидела рядом с Сашей, что-то говорящим ей, держала его обеими руками за подбородок и целовала в щеку. Она встала, поправила платье и прошла мимо меня, опустив улыбающееся лицо и слегка коснувшись меня плечом. Улыбка ее снова была той, что я видел на всех наших вечерних встречах. Я догнал ее, удаляющуюся, взял за предплечье и резко развернул, сжал в ладонях ее лицо и поцеловал в мягкие, сладкие губы, потом в глаза, чувствуя, как она слегка осела и поэтому обхватила мою шею всеми руками. Я отпустил ее и еще долго смотрел, как она по обыкновению сухо разговаривает с Владом; видно было, что он в который раз ужасно расстраивается из-за этого и борется со своей досадой.
Саша знакомился с одной из девушек в наряде из шестидесятых, он аккуратно, как до хрупкого цветка дотрагивался до ее волос и плавно, как в замедленной съемке стягивал белый ободок с ее головы; Лейла, сидя на столе перед Лешей, кормила его с вилки каким-то заказанным им блюдом, держа ее, поблескивающую, за самый кончик, и убирала рукой остатки пищи с его губ. Я сидел на своем прежнем месте, совсем почти лежа, допивал остатки третьей порции виски и смотрел, как Дима расстегивает ремешок босоножки на одной из ног Наташи, которую она подняла ему на колени, - она была с серебристым боа на плечах, кончиком которого помахивала по его слишком сосредоточенному лицу. Лейла и Полина сели с обеих сторон около Никиты, Полина - положив ступни на диван. Я видел, как границей обозначилась ее икра, ее тонкую длинную лодыжку и маленькие ноготки на пальчиках ног. Они опустили головы ему на плечи, совершенно симметрично, так, что все засмеялись, а Полина все равно при этом смотрела на меня так, что хотелось подняться. Наташа держала голову Димы в руках, как котенка, прижимая ее к себе и целуя, что-то говоря ему…
Влад танцевал внизу на танцполе с Катей, он пытался развернуть ее к себе спиной, но она хотела смотреть ему в глаза и постоянно поворачивалась обратно. Я смотрел на них сверху, с нашего второго этажа, держа сигарету, недалеко отойдя от столика. Полина снова начала облизывать губы так, как она это делала чаще всего, - словно изнутри, показывая язычок то с одного, то с другого их края; один из кружочков конфетти все еще оставался у нее на том месте, где шея соединяется с ключицей. Я подошел к ней, наклонился и губами, смотря на сидевшую рядом Лейлу, на ее озорную улыбку и на ее волосы, снял кружок, оставив на коже Полины небольшой мокрый след. Сашка притащил все-таки за наш стол свою винтажную знакомую, все не сводя с нее глаз, и посадил ее туда, где было больше света, - она, девушка со светлым, приятным лицом и мягкими движениями красивых, длинных пальцев, терпеливо и держа прямо спину, сидела перед ним и слушала, как он, не умолкая и очевидно сбиваясь, что-то рассказывал ей. Дима, оставленный одним Наташей, танцующей у перил, одними бедрами, державшейся ручками, под взмахи собственной воздушной юбки, сидел, замерев, очевидно, в той самой позе, при которой ушла она, и смотрел на нас, задумчиво и ошеломленно; Лейла не выдержала и ступая прямо по столику, подошла к нему, села рядом на корточки и положила руки ему на колени. Он улыбнулся, опустил глаза и потрогал лепестки ромашки в ее волосах. Никита стоял позади одного из наших диванов и двигался под музыку.
Я поднялся на ноги и вышел в проход между столиками и перилами, наткнувшись на возвращающегося расслабленной походкой и держащего в карманах руки Влада, он дал понять, что заметил меня, бровями и сразу же стал смотреть куда-то позади меня, устало опустив и тут же подняв ресницы. Я развернулся, проследив за его взглядом, и увидел Полину, которая подошла ко мне, встала, почти касаясь животом моего ремня, и стала поднимать мне воротник рубашки, смотря на него так, как смотрят дети на только что законченный ими рисунок. Я большим пальцем руки стал поглаживать ее щечку, она резко мотнула головой и схватила палец зубами, весело-весело, как будто с искорками улыбнувшись. Я сделал ей большие и строгие глаза и легонько стукнул коленкой по ее ножке, за что она еще сильнее прикусила мой палец. На широких перилах, на зеркальце, она рассыпала белый …ин и, стоя, высоко поднимая худые лопатки, через блестящую металлическую трубочку стала вдыхать его, не смотря ни на кого, торопясь и только все сильней и сильнее краснея, бросив в самом конце на меня полный наглости, но изо всех сил подавляемый взгляд. Никита, откуда ни возьмись взявшийся, подошел к ней и обнял, прижав ее лицо к своей груди, пакетик и трубочку она держала в кулаке, упертом в его плечо. Он тут же шутливо оттолкнул ее, да и сама она улыбалась, показала ему язык и вернулась ко мне. Сашка, все так же сидевший перед своей новой спутницей, с прямой спиной и совершенно сосредоточенно что-то чертил указательным пальцем на ее груди, почти под шеей, а она, казалось, заворожено наблюдала за его этими действиями, сильно наклонив голову. Лейла держала на своих ногах ладонь сидящего рядом Леши и обеими руками перебирала его пальцы, заглядывая на них; он смотрел на ее голову, чуть-чуть отклонившись, чтоб видеть ее всю. Дима, сидевший все в той же позе, остановил, наконец, мгновенно и ужасно потеплевший, почти до искажения его крупного лица, взгляд, на Наташе, все танцующей, вернее, уже прыгающей, как маленькая девочка, на своих тоненьких ножках под усилившийся ритм и повторяющей его сжатыми маленькими кулаками.
Лейла забрала от меня Полину и посадила ее рядом с собой и с Лешей. Наташа, совершенно раскрасневшаяся и дышащая полной грудью, плюхнулась на диван рядом со мной, сильно вытянув дрожащий живот, - я почувствовал мягкий, цветочный запах от ее выбившихся изпод кепки волос, - и смотрела во все глаза на Диму, сидящего теперь с искаженным, отчаянным лицом. Саша, в откуда-то взявшихся синих, круглых очках и мундштуком в зубах, прямой спиной и ногой на ногу, сидел и попыхивал уже плохо рассеивающимся дымом, один, без девушки из шестидесятых, как будто ее и не было никогда. Влад навалился на столик и первый из всех посмотрел на Никиту, все так же не садящегося; Катя держала руку на его плече, от чего взгляд его был чуть-чуть напряженным. За столиком собрались все мы, и как по заказу в этот самый момент Полину стали фотографировать сразу три фотографа, пока их не оттеснили охранники клуба; Лейла закрывала ее лицо руками и смеялась.
Полина подошла ко мне, свела вместе мои вытянутые колени и села на них верхом, уперев кулаки мне в живот и покатывая ими с костяшек указательного до мизинца. Большущие серые глаза ее смотрели на меня, не давая пошевелиться, мокрые-мокрые. Немного погодя она протянула руку и взяла на мои колени свою сумочку. Она наклонилась ко мне и проговорила:
- У меня маленький подарок тебе есть, на Новый год. Счас, - она полезла в сумку и достала оттуда что-то завернутое в бумагу и повязанное ленточкой.
- Открывай, - протянула она мне его.
Возможность реакции на ее слова некоторое время даже не приходила мне в голову. Наконец, я сильно разозлился и подрагивающими от гнева руками стал распечатывать подарок. Это была небольшая книжка.
- Это Мисима, «Золотой храм», - сказала Полина, напрягая голос в шуме, - Если ты не читал, там про буддистского мальчика-монаха, которому красота храма настолько мешает жить, что он сжигает его. Я очень люблю эту книжку. Посмотри, я тебе нам подписала.
Она открыла мне разворот, и я прочитал: «Андрею от Полины. 20.. год.». Я перевел взгляд и посмотрел, как порывисто поднимается и опускается ее живот…
Собравшись все вместе, мы садились в машины, чтобы ехать дальше, девчонки проходили до дверей своими босоножками прямо по снегу, я видел, как капли воды оставались на мизинцах их ног…
Огромный, грохочущий, дышащий зал с трудно уловимыми границами, больший в высоту, чем в ширину или длину… Вспышки света, яркого, разноцветного, фонтаны искр, взрывы настоящего пламени, пульсирующие, танцующие лучи лазерных фонарей. Движущиеся плазменные экраны, вертушки с потолка, искры пестрых конфети, залитая потоками осязаемого света сцена, круглая, в самом центре зала, без четких границ. Стены, в крупном рельефе фантастических, живых пещер, купол над сценой в абажуре из тяжелых тканей, а вокруг нее – бассейн переливающейся огнями, колышущейся воды. Под потолком, по краям – качели с белокрылыми, усыпанными капельками огней существами. По краям сцены – тумбы с танцовщицами, они задают ритм движением своих кистей и бедер, на самой сцене – сказочные существа, синие с головы до ног, безволосые, на длинных, тонких ногах с трубами на ремнях на плечах, из них они обливают клубами дыма других, обнаженных, стоящих чуть выше, на помосте, чьи тела покрыты лишь чудесными узорами, они движутся медленнее, выхватывая из всех звуков только переливы мелодий, - они и звучат только для них… Толпа. Самая живая пестрая, движущаяся, самая беснующаяся из всех, что я видел. Невообразимые костюмы, бесподобные, разные лица. Девушка в костюме стюардессы, парень с котелком на голове и в обтягивающей рубашке с вырезом и перьями по его краю, трансвестит с огромным, крючковатым носом и нелепыми губами, целая группка девчонок в бежевых корсетах и разноцветных трусиках, которые - трусики - спереди – не больше спичечного коробка, белые цилиндры, трости, мех, золотые маски, перья, шубы, кольца, светящиеся палочки, шарики, горящие искры, свет, свет, свет. Все запахи, какие только могут быть, сладкие, острые, душные, дымные, видимые, осязаемые, касающиеся тебя, назойливо, или уловимые только случайно. Движущиеся тела, надписи, изображения, пояса, браслеты, завязки; дым огромными клубами прямо в толпу, на людей, пульсирующий свет раскадровкой движений, руки плечи, кисти, волосы, глаза, ресницы…
Я – лишь держу свою Полину и держусь за нее, она – спиной ко мне, подняв руки и касаясь ими моего затылка, повернув голову и ища губами мои. Я уже вижу только ее, ЧУВСТВУЮ только ее, - не вижу. Остальные наши ребята пропали, лишь яркими, светящимися пятнами я выхватываю их из общего пестрого поля. Наташа со светящейся палочкой в поднятой руке, раскрытая, освободившаяся, держащая своего Диму; Сашка, впервые только здесь танцующий, опустивший, раскрывший увеличившиеся, преобразившиеся глаза; Никита, весь вытянувшийся вверх, руками и лицом, с мокрыми, потемневшими волосами; Влад и Катя – особенно она – она одета так же, как и масса тел вокруг нее, и поэтому ее не видно, видно только его, поэтому одинокого и ищущего нас с Полиной глазами; нет только Леши и Лейлы, я смотрю, где они, касаясь щекой теплых, мокрых волос Полины, целуя ее, смотря, как движется ее подбородок, как выскакивает изо рта маленький темный язычок… Руками я чувствую, как бьется ее сердце, вдыхая животом, я касаюсь ее спины, она прижата ко мне вся, всем телом, всем, всем.      
Теперь я уже воспринимаю их. Вижу их так, как хочу, как хотел весь этот день, шедший по нарастающей до этого момента…
Мы двигаемся сообща под заданный нам ритм, смотря вперед, все в едином порыве. Ориентиром перед нами – Никита, землей под моими ногами, твердой почвой – Полина, за которую я схватился, как ребенок за мать; она целует меня своими влажными губами, или просто проводит языком по моей шее. Никита впереди, за ним Сашка, потом Наташа и Дима, мы, и где-то позади нас – Влад. Плечи Никиты расслаблены и напряжены одновременно, кисти все еще над головой. Мы как единое целое, и главное, что я, я чувствую себя единым целым с ними – с этими гордыми, еще тонкокрылыми орлятами, но уже с глубоким, спокойным, немного печальным и все понимающим взглядом изпод нахмуренных, - все как сам этот мир, - бровей. И я жду, жду их движения, я замер, подобрался, задержал дыхание и движение глаз, остановил все мысли, все свои слова, я ухватился за стержень этого ощущения и уже не выпущу его из рук…
…Я увидел пробиравшегося к нам сквозь толпу Лешу и окликнул его. Он подошел.
- Вы куда-то пропали… - прокричал я ему на ухо.
Он с улыбкой кивнул, но ничего не ответил. Я пожал плечами.
Я предложил Полине попробовать пробраться к барной стойке и что-нибудь попить, но она с улыбкой покачала головой.
- Смотри на сцену!
К нам приблизился Никита и Влад с Катей, Наташа и Дима оставались на своем месте, они ничего не видели и не слышали кроме себя. Сашка оглянулся на нас и смотрел.
На сцене, сквозь взрыв фонтанов искр и света, среди расступившихся синих и белых существ медленно откуда-то снизу поднялась огромная, сверкающая, многолучевая звезда. В центре ее, как на распятье, распластано еще одно существо, с раскинутыми, но расслабленными руками, слегка согнутыми в коленях ногами и склоненной головой. Оно было обнаженным, золотым, сверкающим так, что было больно смотреть. Звезда остановилась в своей верхней точке, и все огни, все звуки в едином стремленье обратились к нему, прекратив свой танец, все свои отдельные движения превратив в один нескончаемый, тянущийся единой непрерывной нитью гимн к ней.  Так продолжалось больше минуты до самого мгновенья, когда сила звука и света стала почти невыносимой над всей замершей внизу толпой, когда самые тоненькие из девушек уже стали прикрывать уши ладошками, а руки парней упали с их поясов. В ту же секунду все оборвалось, и свет и звук, до полной тишины и темноты, до очарованных вздохов, и тут же, снова ударом по самым перепонкам, атомным взрывом, вспышкой, ослепляющей широко раскрытые глаза все началось вновь, заставив вздрогнуть каждого, из стоящих в зале. Вместе с тем существо на звезде пошевелилось. Оно подняло голову и простерло людям руки, потом подняло их над своей головой и выгнуло спину, опустило руки вдоль тела и, по маленьким золотым ступеням, босое, медленно, ступая по одной линии, сошло вниз на сцену. Плечи его были чуть подняты, голова опущена, а кулаки сжаты. Оно резко опустилось на одно колено и еще раз протянуло руки толпе, сначала в одну сторону, потом в другую, рывком поднялось, широко расставив длинные ноги, с устремленным вверх лицом и сложенными одна на другую на уровне груди ладонями. И снова остановилась одним гулом музыка и перестал прерываться свет. Руки золотистого существа, медленно-медленно, дорожа движением на каждый миллиметр, стали расходиться в стороны, и вместе с ними, по краям, от центра, огромные и блистающие, стали подниматься с пола, гигантские золотые крылья. Казалось им не было конца в обе стороны, и вот, замерев в своем конечном раскрытии, они заняли почти всю сцену, в несколько раз превышая по размерам самого их обладателя. Спустя лишь мгновенье, взмахнув гигантскими крыльями, как настоящая птица существо оторвалось от поверхности под общий взлетевший вопль восторга, и в одном его движении головы я узнал Лейлу. Она замерла под самым потолком, снова расправив свои крылья и подняв одну коленку, затем, перевернувшись, упала вниз на толпу, по дуге, под ослепляющим светом сверху, пронеся по нам свою гигантскую тень, почти касаясь нас. Я почувствовал, как Полинка схватила меня за обе руки, как взялся за голову Сашка, как завизжали вокруг девчонки. Под поворот тысяч голов она, сложив вместе крылья, перевернулась еще раз у задней стены зала, замерла, расправила крылья на всю их длину и, словно оттолкнувшись ногами, ринулась по потолку обратно к сцене, так что крылья ее сложились сзади в один длинный колеблющийся хвост. Она пронеслась мимо толпы и не останавливаясь, только расправив в самом конце свои крылья вновь, исчезла в большом, горящем красными огнями отверстии над сценой, мгновенно, оставив нам только в сей же миг от удара об стену омертвевшие, почерневшие, безжизненно опустившиеся на землю крылья.
Я ладонями закрыл уши присевшей Полине, сам едва справляясь с безудержным визгом восторга, озарившем зал. Тысячи рук взлетели вверх, тысячи глаз, тысячи криков, среди которых – нашей Наташки. Полина только ошарашено и тихо охнула и заулыбалась, а ребята просто стояли, замерев, так же, как и я… 
Мы, наконец, пробились к стойке бара, и Полина смотрела на меня, не отрываясь, с улыбкой, загадочной и едва уловимой, держа на уровне груди свой бокал и, казалось, забыв о нем, а я, изобразив хитрую гримасу, не мог понять этого ее взгляда.
Лейла нашла нас здесь же, чуть погодя, когда снова в обычном своем ритме заиграли огни и закружилась музыка. Я увидел ее еще только пробирающейся через толпу, с зализанными назад, в клубок, еще мокрыми волосами, простой и измятой белой футболке, как-то странно, неправильно, косо сидевшей на ней и синих обтягивающих джинсах, незастегнутых. Я увидел ее лицо, когда она еще не заметила нас, оно уже было полностью повернуто в мою сторону, но глаза ее еще где-то блуждали. Ее высокий, теперь полностью обнаженный, прямой лоб и едва уловимые тонкие крылышки бровей. Она держала сжатыми кулаки у груди, и пара человек, увидевших ее, обернулись и проводили ее взглядом. Почти около меня один из танцующих парней, высокий и плотный, не заметив, толкнул ее спиной, так, что у нее очень сильно отклонилась голова; он тут же оглянулся и стал извиняться. Она слабо заслонилась от него рукой и, отняв ее, посмотрела на него, вскинув свои брови, Потом она отвернулась, нахмурилась, сильно-сильно побледнела, провела костяшкой пальца по лбу и стала падать; я бросился к ней, но Леша успел первым. С мягкой, спокойной улыбкой и немного нахмуренными глазами, он поймал ее, так, как никто из нас не смог бы сделать, наверное, поднял на руки и унес, придерживая ей голову.
Через некоторое время они с Лешей пришли к нам в зону отдыха на втором этаже, к нашим синим диванам; она снова была бодрой и улыбающейся своими белыми-белыми зубами. Кроме того, она была в новом, совершенно невообразимом наряде, - желтых полупрозрачных чулках, черных, украшенных блестками трусиках, бежевом корсете, таких же бежевых манжетах на обнаженных руках и  воротнике на шее. Корсет был с еще более беспорядочными, чем раньше, завязками снизу, а на голове ее, в косы были вплетены бусенки бисера. Сашка, ошарашенный, аж вскочил, увидев ее. Я встал к ней на встречу и проговорил ей на ухо:
- Ну вот, а говоришь, ничего не умеешь делать хорошо!
Она очень серьезно посмотрела на меня и быстро сказала:
- Потом тебе… скажу тебе кое-что кстати…
Она села рядом с Полиной, на мое место. Я был рад тому, что могу встать и немного походить.
Я, уже чувствуя потяжелевшей голову, стал бродить по клубу. Из зала с местами для отдыха и своим, маленьким пультом и своей музыкой, я отправился вниз, обратно, на основной танцпол. Людей не становилось меньше, наоборот, мне приходилось продираться сквозь них буквально на каждом своем шагу. Танцующие девушки, их поднятые руки, пестрые наряды, случайные взгляды парней, огоньки сигарет, разноцветный напитки в запотевших бокалах, группы людей в возрасте, стоящих больше без движения, только перетаптывающихся на месте, шапочки Санта-Клауса тут и там, вереницы роскошных и откровенных нарядов, обнаженные спины женщин, их волосы, совсем молодежь в странной одежде и с белозубыми улыбками, дым, запахи духов и разгоряченных тел, толкотня у бара и раструбов вентиляции над головами, смех, - все проплывало мимо меня, и ни на чем я не задерживал взгляд. Мне было жарко, и очень пересохло во рту, но пробраться к бармену, чтобы заказать что-нибудь было почти невозможно. Я очень далеко отошел от нашего столика, далеко не по расстоянию, но по времени, и я уже не видел своих ребят, не видел их в тот самый момент, когда мне внезапно и в ту же секунду захотелось снова их видеть. Я развернулся и быстро стал пробираться обратно, кляня себя за то, что, возможно, по своей странной, неожиданной прихоти теряю секунды, мгновенья, которые должен был тратить на них и только на них.
Первым я увидел Влада, я с радостью узнал его лицо среди только что нескончаемой вереницы незнакомых, чужих, пустых, но освещенных также лиц. Он был на ногах, кивнул мне и подошел. Глаза его сильно блестели и двигались совсем расслабленно, замедленно, точно так, как прошлой ночью. Заметив это, я улыбнулся еще сильней. Он сказал мне, что ребята собираются, что сейчас мы едем в то место, где были с ним вчера, в его клуб.
Я нашел наш столик, ребята были там, все сидя вокруг него, на диванах. Раскрасневшиеся лица их свежи и красивы, какими еще не были с самого начала вечера.
 Влад, держа за руку свою девушку, которая все еще была с нами, показывал всем нам клуб, когда мы входили под вчерашние низкие кирпичные своды. Здесь грохотал бит, самый грубый за вечер, было темнее и жестче, здесь было танцевальное место сегодня, прочем, как и вчера и за все время до этого. Атрибутики Нового Года было совсем немного, просто танцпол, темный, лишь под вспышками стробосвета очерчивающийся вторящими ритму руками толпы, строгая прямая сцена с огромным пультом и только двумя танцовщицами, и люди, забывшиеся и забытые в своем танце. Мы постояли немного сразу за входом, оглядываемые стоявшими у барной стойки и по стенам людьми, особенно Лейла в своем наряде, которая подняла ножку и что-то поправила на стопе, и Влад на ладони предложил нам всем по таблетке. Их взяли только Дима и Наташа.
В зале остались только Дима, Наташа, Никита и я, все остальные ушли в зону отдыха, Полинка долго тянула меня с собой за руку, несмотря на все шутливые уговоры Влада бросить меня пропадать, но наконец обиженно махнула рукой. Влад, что-то выпивший у стойки, выглядел возбужденным и решившимся, я так и не смог поймать его взгляд изпод поднятых бровей.
Длинной, тягучей, вырастающей из глубины волной нарастал тяжелый-претяжелый ритм, - я смотрел на следующих каждому его порыву людей перед собой. На сцене, с одного ее края, появился человек в костюме, отдаленно напоминающем наряд шамана. Во все время роста волны он наращивал размах своих странных движений, поднимая и опуская голову, размахивая руками и в прыжках своих останавливаясь в любой точке сцены…
Перед собой я видел пару Наташи и Димы. Она успела сменить свою рубашенку на маечку, грязно-серого цвета, с рваными краями, едва прикрывавшую ее, большую ей.
Брови ее были подняты, глаза закрыты. Она двигалась, оставив свободными руки, плечи бедра, голени, стопы. Головка ее склонялась то в одну, то в другую сторону, делала круговые движения, на длинной худой шейке, маленькая вена напряглась на этой шейке. Нет, она уже не смотрела на него, она не могла стоять, ее колени дрожали, когда она оставляла спокойными ноги, дрожали всеми мышцами… Она открыла рот, красный рот, и стала дышать часто-часто, конечно же, вголос, хотя я не мог слышать этого. Он, касающийся ее, коричневую, по своему желанию, время от времени, только вызывал едва заметные подрагивания ресниц, подрагивания недовольства, даже неприязни, спустя мгновения сменявшиеся плещущей сквозь них нежностью, горячими, невидимыми слезами. Каждым грубым движением живота, таза, каждым всплеском руки, каждым поднятием дрожащей коленки она отталкивала его от себя, всей поверхностью своего маленького, только-только начавшего жить тела, она пыталась оттолкнуть его, и остаться без него, почувствовать, как это тело будет жить без него, как нужно этому телу жить без него. Оно, это тело, покрылось матовой испариной, по всей поверхности, она старалась держаться на каком только было можно расстоянии, вне касаний, сколько было возможно, но лишь почувствовав отголосок отчаяния своими губами, рвалась обратно к нему. Бит вырос в свою верхнюю точку, задержался там, дрожа, и ринулся потоком, сносящим всех людей под его гигантской массой. Человек на сцене, задержавшийся к тому времени в одном из ее углов, присевший на корточки на широко разведенных ногах, круговыми движениями крючьев рук командовал этой массой, уставив в зал свое огромное лицо-маску, словно высматривая там кого-то. Перемешались головы и руки, тела, плечи, животы, груди, колени, языки. Вопли, визг, свист, пот, вздохи, крики, гул...
Она, конечно, заплакала, стала размазывать слезы по щекам, по губам. Он целовал ее в глаза, сквозь сопротивление, сильное, почти отчаянное, затем отстранился и оставил ее одну, готовый подхватить в любой момент, но позволяющий стоять своими ногами, с прижатыми к животу ладонями, с открытыми глазами. А я ушел из зала, опасаясь, что она заметит меня, когда ее ходящие ходуном колени повернулись в мою сторону.
Я вышел в смежный зал, через стеклянные, высокие двери с дубовыми мореными рамами. По стенам здесь висели стилизованные под полотна ренессанса картины, а под ними на протяжении всех стен, под темными абажурами светильников, растянулись красные мягкие скамьи. Потолок почти не был виден здесь, пропадающий где-то, где кончался свет, и было прохладней, а в центре стояла одна ничего не подпирающая, толстая и древняя, с видимыми границами высеченных глыб, колонна, украшенная коринфским эпителием. Пол был каменным и грязно-желтым. Я присел на свободное место напротив дверей, из которых вышел.
Сидя, раздвигая пальцы на ладонях, я смотрел, как они дрожат. Испарина была на моем лбу, немного промокла рубашка на спине. Очень кружилась от выпитого голова, вкус спирта во рту не пропадал, так что я выкурил подряд две сигареты, роняя пепел в стоявшую рядом каменную пепельницу. Очень кружилась голова и устали глаза, я только теперь почувствовал, как расслабляются сжатые над переносицей брови и опускаются плечи. Я расфокусировал взгляд на полу и поводил немного ногой, смотря, как скользит она по желтым плитам. Я улыбался, чуть склонив голову и оставив без движения руки с сигаретой, замер, только слушая, как ухает за дверьми музыка, и как эхом разносятся голоса людей в моей комнате. Я устал от напряжения, так, что едва мог держать открытыми саднящие глаза, но я еще больше, чем когда бы то ни было, хотел их. Просто мне нужно было отдохнуть…
Я поднялся и отправился искать ребят. Я нашел Полину и сам руками перевязал ей волосы, смотря на ее бледное лицо и потяжелевшие, но яркие-яркие глаза; она стояла в этот момент, опустив руки по швам, как девочка перед мамой, и смотрела на меня, на мой лоб, как она это любила делать.
Я опустил руки и вгляделся в ее лицо, наверное, самое красивое, за все время.
- Отдай-ка мне все… - сказал я.
Она, казалось, в совершенном изумлении, хотя больше напускном и скрывающем всполох смущения, округлила глазищи:
- Боже! Он говорит со мной!… - она неуклюже и замедленно всплеснула руками, - И чем обязаны такому счастью?
- Ничем не обязаны. Давай.
Она посмотрела на меня снизу вверх, но тут же встрепенулась, взяла со стола свою сумочку, достала из нее пакетик и трубочку и протянула мне на ладони. Я забрал их и сунул себе в карман вместе с руками.
Она, сделав это, встала на то же место и снова принялась меня рассматривать, наверное, с минуту не говоря ничего.
- Ты устал, малыш? – все бегая по моему лицу глазами, спросила она.
- Нет.
- Устал!
- Прекрати…
- А я говорю, устал!
Я поднял брови:
- Хорошо, как прикажешь…
- Ого, - она заулыбалась и закатила глаза, - Да мне вообще-то как-бы наплевать в общем-то...
Потом встала у стенки, опираясь на нее только лопатками и руками сзади, повернув голову и смотря на меня, как смотрят только что выйдя на яркий свет из темноты. Но оттолкнулась и встала прямо, немного пройдя вперед.
- И почему ты сделал это, интересно? Как будто тебе есть какое-то дело… Я вообще поражена, что ты заметил-то!
Она остановилась, согнув локти и держа большой палец одной руки указательным и большим другой. Я молчал.
- Надо что-то сказать сейчас, Андрей, не находишь?
Повернув только голову и взмахнув своим хвостиком, она напряженно, со складками на лбу посмотрела на меня…  Я снова не ответил, только поднял руку и провел пальцем по всему ее носику.
Она подняла брови:
- Дурак…
Мы снова ехали в другое место, в машине. Полина сидела рядом со мной, прижавшись, и уже жмурила глаза. Я держал ее слегка влажную ладонь.
Это место больше всего напоминало собой, наверное, какой-то опиумный бар, по крайней мере, я бы представлял его себе именно так. Здесь было много отдельных ниш с подушками на полу, на которых можно было сидеть или лежать, и низкими деревянными столиками. Играла восточная трансовая музыка, вокруг нас, усевшихся на пол, на подушки, стояли тумбы с курительными палочками, а на столике нашем – кальянная трубка.
Полина легла на бок, положила руки под щеку и согнула колени. Глаза ее были закрыты, а я сидел рядом и держал руку на ее плече.
- Ну-у-у… не спи… Слышишь? – сказал я, заглянув сверху ей в лицо. Почему-то мне казалось важным, чтоб она не спала.
Она покивала, но только еще удобнее устроила голову на подушке.
- Ну! – пригрозил я.
Она улыбнулась, но не открыла глаз. В нашей маленькой нише были только мы вдвоем; здесь больше не было места, так что все мы расположились у своих столиков парами.
Я еще положил руку ей на голое плечо. И сжал его немного, смотря, как на нем остаются следы от моих пальцев. Я прикрыл свои глаза, которые щипало так, как будто в них была кислота, и чувствовал только музыку, запах и то, как движется от дыхания ее плечо.
- Как тебе ребята наши? Все хочу тебя спросить… - неожиданно проговорила Полина.
Я открыл глаза и посмотрел на нее, но она лежала так же.
- Сложно так ответить. Боюсь, слов моих не хватит, объяснить тебе, как.
- Они тебе нравятся?
- Да.
- А как тебе я?
Она не сделала ни движения, произнеся это. Я убрал руку с ее плеча и положил себе на колени.
- Как ты хочешь, чтобы я ответил?
- Ну, уже понятно… Скажи, как есть…
Я улыбнулся, немного взволновался, и глаза мои защипало вновь, я потер их.
- Так же, как и они. Ты мне очень нравишься.
С минуту она просто молчала, я только почувствовал, что она стала чаще дышать.
- Что?!.. – наконец, произнесла она.
- Ты мне нравишься, сильно… Как и ребята.
Она опять ничего не ответила. Она не двигалась совсем, я смотрел на нее и видел только ее плечо и щеку, острое бедро.
- Знаешь, - произнесла она, - Я убью себя сегодня.
Я приник к ней глазами, но она не двигалась. Силы мои были все в моем взгляде на нее, но я сумел все же выдавить из себя:
- Вот так ничего себе. Что-что ты сказала?
- Что слышал.
Я не мог так, она не делала ни малейшего движения, и я не видел ее всю. Я вскарабкался и пересел, опустившись перед ней, перед ее лицом. Глаза ее были так же закрыты, а лицо полностью расслабленно и не выражало ничего. Сбитый с толку, я даже протянул руку, чтобы удостовериться в этом вполне, но вовремя отдернул ее.
- Что за ерунда, Полин?
Она не отвечала.
- Что бы это значило, вообще?
- Не знаю… Не хочу жить.
И вновь ни движения, ни мгновения.
- Э… Почему?
- Не знаю… - длинная, пустая пауза, - Вокруг меня нет никого. Никого не осталось.
Она замолчала.
- Я с тобой.
- Да, ты один.
- Ну, не так уж этого и мало... Нет? – слова эти я произнес, словно вдали от своего голоса, словно чужими устами.
- Я вернулась сюда и думала, что все будет по-старому... А все изменилось. Их больше нет со мной, ни одного. Никого…, - она помолчала, а по плечам ее пробегали пятна света, попадающего сюда из центрального зала, - Знаешь, какая раньше была Лейла? Знаешь, как она смотрела на мир, какими глазами?  Она же настоящий художник и настоящий писатель. Самый настоящий! В одном ее взгляде можно было столько увидеть. Столько увидеть! Теперь их нет… Этих глаз. Совсем. В них нет больше у-див-ления и нет борьбы, ни капельки. Она смирилась. Теперь ей нравится все, совсем все. Я нравлюсь, - двигались только ее губы, вообще одни только губы, а мне было до жути неудобно сидеть, - Сашкино лицо полно похоти. Просто, тупой, слюнявой похоти… Знаешь, как страшно видеть это именно в его, в его лице? В его задумчивом, воздушном лице, которым оно было когда-то раньше… Я помню, как он рисовал меня, в двенадцать лет… И потом еще, в семнадцать, мы были тогда на их даче, вместе с родителями… Он учил меня фотографировать… Я знаю его с самого детства, сколько себя помню, сколько себя помню… И никогда у него не было такого лица, никогда он так омерзительно не заикался, говоря со мной, никогда там тошнотворно не ел мое тело глазами. И получается, что это вот как-бы я сделала с ним…
Мои глаза, казалось, высохли совершенно. От напряжения перед ними стали появляться белые пятна, я еле сдерживался, чтобы не протянуть к ней руки, чтобы щупать вместо того, чтобы смотреть, но она продолжала лежать без движений. Я чувствовал, что происходит что-то, что-то неописуемо важное, главное, а я не воспринимал этого совсем.
- Владик, мой смелый, сильный Владик, мой герой, принц города, наша звезда, - продолжала она, - Теперь просто животное. Животное, от которого несет алчностью, желанием ебли и жаждой. И он не просто жаждет, он требует, как данности, как само-собой разумеющегося. Там таких животных было много. Они просто давили меня, смердили на меня своими распахнутыми ртами, днем и ночью, везде, постоянно, причем делали это с какой-то профессиональной легкостью, автоматизмом, они требовали учиться подыгрывать им в этой их профессии, работать так, именно работать… А теперь он – здесь. Здесь, в моем доме, и не кто-то новый, а человек, который всегда был смелым, открытым, настоящим во всем, и только в редких-редких взглядах, там где надо, – скромным, застенчивым и сердитым на самого себя. И тогда мне нравилось нравиться ему, нравилось, как он смотрел на меня, я знала всегда, что он влюблен в меня...   
Я выпрямился на коленях перед ней, стараясь взглянуть на нее немного сверху, с той точки, когда я видел хотябы ее дыхание, более четко – ее позу. Я тер глаза и моргал, но я не видел ее больше, совсем.
- Только Никита еще любит меня. Любит, правда любит. Но так же, как он любит каждого человека, любого, большого и маленького, красивого и некрасивого, глупого, тупого, уродливого. Он утопил меня в своей слезливой жалости и обращается со мной, как с инвалидом. А раньше он слушал меня, спорил со мной, сердился, даже злился на меня. Обижался. Теперь он просто, как врач на обходе в больнице, гладит меня по головке и с тем же скорбным выражением лица уходит к другому такому же больному. Что с ним стало! Я знаю, я бросила его, и вот теперь он – какой-то, нахуй, скорбный юродивый. Нет, ну а как еще назвать? Со сложенными на груди руками, в какой-то рясе, обыкновенно противный, как будто неживой, да, неживой. Они совсем разошлись с Димкой, того тоже потянуло куда-то, он всегда хотел обойти весь мир, но здесь его держало что-то гораздо большее, гораздо более важное, интересное. А теперь я его понимаю, понимаю, что в нем не осталось даже сожаления о том времени, есть только сожаление и жалось к этой своей новой девочке.
Я опустился обратно на пол и тупо, механически уставился туда, откуда исходил ее голос, я решил только ждать и сидеть спокойно.
- И все это, своими собственными руками, своим «божественным» лицом, как мне сказал один похотливый до дрожи в кадыке, извращуга-старичок еще во Франции, сделала я. Я. Я одна. Я покалечила их всех. А себя превратила в жалкую, уродливую, но «божественную» тварь, наркоманку. Единственное, чего я хочу - содрать с себя это лицо, изуродовать его, обезобразить, бросить на землю и растоптать, это лицо, шею, руки, плечи, ноги. Господи, как я хочу сделать это…   
Она пощевелилась – только ресницами, вместе с моим – всем телом, потом поменяла позу и замерла, опираясь на одну руку. Что-то перевернулось в ее лице, когда она увидела меня, когда глаза ее прошлись по моему лицу,  - хотя я, могу поклятся, не менял выражения лица совершенно, - дрогнули, почти переломились уголки ее бровей, раскрылись маленькие ноздри, затрепетали ресницы, ямкой задрожал подбородок; она крепко-крепко обхватила меня руками за шею и стала шептать:
- Прости, прости, маленький, маленький мой любимый мальчишка, прости, я больше не буду так… Только смотри на меня, только смотри своими глазами, своим, своим, твоим взглядом, только смотри, ты один со мной остался, один, один, как твое сердечко бьется, ты моя звездочка, моя капелька, мое солнышко, мой стебелек; я больше не буду пугать тебя так, никогда не буду, честное, честное слово, маленький мой, хмурый мой! У одного тебя глазки карие, глазки любимые, губки красивые, серьезные, лоб весь в морщинах, руки сильные… Прости, прости меня, зайка мой, прости!
Она лепетала еще что-то, прижавшись ко мне мокрой щекой, мокрой, горячей шеей, губами, а я только руки отвел, чтобы не сжимать ее. Ее трясло, она едва могли держать прямо голову. В глубоких, молящих, отдающих себя глазах ее я видел только слезы и целовал ее губы на вытянутом ко мне лице, под закрытыми глазами, без сопротивления отведенных назад рук. Но вновь защипало мои глаза, и на этот раз так сильно, так вдруг заболела моя голова, на затылке, почти на шее, и на лбу, сразу над бровями, в самой его середине, в одной точке; так заломило одно плечо, что я лег и закрылся руками, не в силах больше воспринимать ее – Полину, и ничего более из этого сумасшедшего вечера, хотя бы в ту же минуту или несколько минут.
…Сколько слюны во рту… Я чувствую только мертвые тонкие волосы у себя на затылке под шевелящимися пальцами. Да ее липкую, мокрую… Горячую щеку на моей щеке. Ее ноготки на коже своих запястий, тепло и запах ее дыхания. То, как она легла позади меня и обняла за живот, замкнув пальцы замком. Я освободился от ее рук и повернулся к ней лицом, не видя ее, уже торопясь увидеть, зная, что увижу ее, знакомую до последней чешуйки кожи, до последнего бесцветного волоска пушка ее ноздрей.
Ее дыхание колышит мои волоски. Я не слышу ничего, я слышу только, как размыкаются ее губы, вижу, как они распахиваются, сразу, одним рывком. Мне нравится смотреть на ее волосы, слегка закрывающие глаза, на ее лоб; я вытягиваю язык и касаюсь ее скулы, самым кончиком, сильно напряженным. Я вытягиваю губы и смыкаю их вокруг ее тоненького, сухого носа, провожу языком внутри рта, по ее ноздрям, снова высовываю язык и провожу по второй скуле, - я вижу мокрый след, который оставляю на ее коже. Вкус у нее немного кисловатый. Я вытягиваю голову и провожу переносицей по ее лицу, чувствуя, как попадаю в мокрый краешек глаза. Каждый раз сделав что-то, я отстраняюсь и смотрю на нее. Она закрывает глаза и обмякает, словно засыпая, - ее голова на расслабленной шее ложится неестественно, волосы, упавшие на шею – мокрые. Я облизываю ее брови, стараюсь, чтоб их волоски подолгу не отлипали от кожи, а если они отлипают – снова облизываю. У меня очень много слюны, я почти захлебываюсь ею. Она густая и прозрачная, безвкусая. Я приподнимаюсь и пускаю липкую струю на ее сомкнутые губы, она раскрывает рот, и слюна уходит внутрь, а я уже с закрытым ртом мотаю головой, потому что нитка слюны не хочет прерываться. Она остается у меня на подбородке, которым я провожу по ее шее. Каждый волосок ее я стараюсь сделать мокрым-мокрым. Она резко открывает глаза, поднимает голову и тянет руки в трусы; я ловлю ее руки, прижимаю их к полу. Большими пальцами я провожу по всему ее лицу, оно краснеет под моим давлением, а я стараюсь изменить его. Я поворачиваю ее голову и прижимаю ее щекой к полу, я смотрю, как выступает на ее шее венка. Я снова поворачиваю ее голову к себе и снова прижимаю, также, щекой, к полу, смотря, как работает ее шея, как изменяют свое положение волосы; я убираю их рукой, чтобы посмотреть на затылок, как устроен он. Я чувствую давление под моими руками, и я освобождаю ее, но она лежит так, как я ее оставил.
Я долго раздеваю ее, всю, целиком. Сматываю волосы, открывая лоб, сажу ее перед собой и заставляю обнять колени. Я кладу ее на пол на бок, так, чтобы видеть, как бедра ее выше плеч. Я разворачиваю ее плечи, спиной к полу, только плечи, но тут же заставляю согнуться обратно, на боку обняв колени и выгнув спину колесом…
Я одеваю ее, собираю платье гармошкой и надолго замираю над ней, смотря, как она вытянула вверх руки, так, что лопатки ее немного выпятились в стороны, пока она не начинает дрожать от усталости, сильной, крупной дрожью, и не вздыхает полной грудью, со стоном. Я снова сажу ее, одетую рядом с собой на пол, беру большими пальцами за ребра на солнечном сплетении и сильно вдавливаю его внутрь, стараясь зацепить ребра изнутри. Ей больно, и она ударяет меня по лицу.
Я лег на пол на спину, оставил руки забытыми, и немного прикрыл глаза. Я понял, что не могу ничего сделать, что все, что сейчас делал, делал неправильно, неверно, совсем неверно… Я немного устал этой ночью… Я поднял голову и посмотрел на нее, сидящую рядом на коленках с руками на них, смотрящую на меня. С наклоненной головкой. Хотящую пить мою слюну. И мне захотелось, чтобы она еще делала еще и еще, больше, несоизмеримо больше, но я не знал, как подступиться к ней, - все, что она делала по моим просьбам, все было не тем. У меня устала спина, мышцы вдоль позвоночника натянулись, и я расслабил их. Я только еще смотрел на нее неподвижную с досадой, с сильной досадой, пока она не закурила, не вернула руку с сигаретой на колено, как она и была, и пока сигарета не задрожала. Тогда, чуть задержавшись, я немного улыбнулся, закинул руки за спину и потянулся что было силы, совершенно спокойный, а она – улыбнулась мне.
Она еще разглядывала меня, так и не меняя наклоненной головы. Разглядывала и дышала, - я видел, как немного подняты ее плечи. Потом она положила ладонь мне на голову, на лоб, и улыбнулась еще сильнее. Потом, резко, обеими руками стала расстегивать мой ремень, но я снова поймал ее за руки, она стала вырываться, но я не отпускал ее, пока она не успокоилась и снова наклонила голову в ту же позу. Я отпустил ее обмякшие руки, они легли ей на колени ладонями вверх, некрасивыми, в складках, ладонями.
- Смотри, какой ты, - сказала она, и снова стала смотреть на мое лицо, - Какой высокий, чуть-чуть покатый лоб, прямой. Короткие волосы, совсем коротенькие, немного отступившие со лба. Твои скулы очень подняты и сильно выпирают, вперед и сбоку, подняты так, что сильно подпирают глаза. Они у тебя совсем щелочки, когда ты щуришься, или когда много света, или когда высматриваешь что-то. И похожи на маленькие треугольнички, когда ты спокоен. Темные, почти черные глаза, не очень большие. Не выпирающие, но и не сильно утопленные, их всегда видно, хотя они небольшие. Брови твои – не прямые, не нависающие, не тонкие. Беспорядочные. Из под них выступают еще надбровные дуги над глазами, но совсем чуть-чуть, на твоем крупном лице. И на переносице, в уголках глаз. У тебя крупный, настоящий мужской нос, если смотреть в профиль, - то очень плавных линий, но не прямой, и строгий, почти крупный внизу у ноздрей. Они смотрят строго вниз и всегда как будто немного сомкнуты, они неподвижны. Губы твои – как ниточка, они спокойны. Самые серьезные губы из всех, что я видела. Посмотри на меня - глазами. Ну посмотри. Большой, крупный подбородок… Знаешь, только на твоем лице, а не на каждом мужском, действительно хорошо смотрелись бы шрамы. Любые, большие, маленькие… У тебя неровно растет бородища, ты знаешь? А она бы пошла тебе, ты знаешь? Настоящая, настоящая борода… И длинные волосы, длинные, густые. Не до плеч, конечно же, нет… Просто подлиннее. Они были бы тяжелыми и влажными, темными… Ты очень худой для такого лица, ты знаешь? Очень, у тебя тонкая шея и совсем острые плечи, хоть и очень широкие. У тебя что-то есть в глазах, особенно когда ты их скашиваешь на бок, вот как сейчас. Длинный торс и узкие бедра, как и должно быть… И небольшие, вытянутые сосочки. Как и должно быть… Можно я лягу с тобой? Я так, блять, устала сегодня… Новый Год. Самый лучший Новый Год. Ты знаешь, вот почему я говорю с тобой?...
Она немного пересела, развернувшись пятками ко мне, около моей груди, но также, на коленках, по-японски. Платье ее спереди сильно натянулось, она приподнялась и оправила его. Потом долго-долго, опустив глаза, не изменяя их раскрытие, собирала все волосы, все до единого на затылке в аккуратный клубок; только они, конечно, немного выбились из связки и торчали в разные стороны, на свету, проходящем сквозь них как вода. Но только там, в клубке. В остальном же ее головка получилась словно вытянутой назад, к затылку, но вытянутой такими плавными, ровными, нежными линиями, так без границ и переломов ее маленький покатый лоб переходил в темя и потом в затылок, что она сама показалась нескончаемой и непрерывной, как та самая моя слюна ей в ротик. Потом она сделала так: она низко-низко наклонила голову, опустила ресницы, приоткрыла рот и, смотря на себя, поправила платье под грудью, кончиками пальцев немного приподняв его и отпустив. Ее грудки и плечо в этом движении казались маленькими-маленькими по сравнению с головой, а ушко – только-только проклюнувшимся рыжиком, перевернутым… со срезанной ножкой...
Я приподнялся на руках и уставился во все глаза, смотрел долго, жадно и неподвижно, а она посмотрела на меня маленькой-маленькой, пьяной от кокаина, смяв все свои губы.
…Я повернулся на бок и еще посмотрел на нее немного, как она трогает себя, так же, кончиками пальцев.
Я взял ее ногу руками, снял туфлю, аккуратно расстегнув замочки, и сжал что было сил пальцы на ступне, пока кончики их не побелели. Я провел языком вдоль основания пальцев с верхней стороны, почувствовав на языке частички грязи и кисловатый вкус… Потом я отпустил ее стопу обратно на пол, поставил туда же, оперевшись, руки, и немного посмотрел на ее лицо, а потом перевел взгляд на промежность, которая была затененая краем платья. Я, на четвереньках, приблинулся ближе, руками развел в стороны ее колени, увидел ее трусики, отодвинул их в сторону и провел по тому, что было под ними, языком. Потом полез туда сильнее…
…Я вышел в центр большого овального зала к статуе Будды, переливающейся своей бронзой и чужыми огнями, посмотрел на нее и немного поежился; мне стало холодно. Я отошел к одной из стен и сел, прислонившись к ней спиной, почти ровно посередине между входами в две комнаты. Я согнул в коленях ноги, потрогал свои пальцы, и немного замер, послушав, как ухает сердце. Чуть пересохло во рту, чуть-чуть, не так сильно, как раньше, пощипывало глаза, были напряженными плечи, - я опускал их, стараясь расслабить, стараясь не упираться руками в пол… Я вытянул одну ногу, положив ее на пол, и опустил согнутое колено другой, чувствуя, как натягивается сухожилие на внутренней стороне бедра. Поднял и положил на бедра руки.
Вокруг не было никого, ни одного человека. Я остановил взгляд где-то на основании статуи, впрочем, нечетко, не отдавая себе отчета в том, на что смотрю. Не слышал дыхания, перестал чувствовать сердце. Перестал ощущать руки и ноги, живот; и успокоился, немного замер, не сглатывая теперь пересохшим, жестким ртом, языком. Очень фонило, гудело в ушах.
Я перемещал лишь изредка взгляд, по теням на полу, на стенах, изогнутым, с мягкими, рассеянными границами, пятнам света, разным цветам. Красные пятна перемешались с оранжевыми, с желтыми, белыми, иногда они темнели, или становились ярче, четче, тускнели, забивались в тени и исчезали в них, испуганными, совсем белесыми. Я смотрел, как пробегали они по моим рукам, по кистям, в тех местах, где начинались большие пальцы, где проходили по костяшкам венки, покрытые маленькими, темными волосками; слушал, как медленно и редко-редко поднималась грудь от дыхания, как едва-едва колебались ресницы, тревожимые перемещением воздуха. Смяты разными складками были мои брюки; они тоже отбрасывали тени, сами на себя или на пол, между ногами, на странное, темного цвета, глухое на ощупь покрытие. Кожа была совсем сухой и чистой, без озноба, без напряжения, почти ничего не ощущавшая. Ощущая, что могу двигать любой его частью, я пробежал по всему своему телу, стараясь не пропустить ни сантиметра его длины. На некоторое время потерянное чувство его, тела, вернулось полностью, во всем объеме, целиком, и было почти до боли приятным, почти сладким на вкус. Еще был другой сладкий вкус во рту, не телесный, но более ощущаемый, мягкий и терпкий одновременно, немного подсушивающий края языка, у его основания, и десны. Не было желания и возможности напрячь брови, и казалось, что если кивнуть головой, то станет слышным движение суставов. И приятно и невозможно одновременно было преодолеть порог, за которым начинается послушное движение большого пальца, под воздействием воли, все импульсы почти ощутимо пробегали по коже и замирали у самой фаланги, у сустава, разбиваясь о него, непропускаемые и нежелающие проходить далее. Движение же глаз было только бессознательным, - я не хотел вращать ими, я хотел, чтобы они увидели то или иное, что-то интересующее меня.
Наконец преодолев неприятно легко сдавшийся порог движения, я медленно поднял руку и поднес к лицу, но не фокусируясь на ней и не дав движения другим частям тела, поднес близко-близко, почти касаясь кожи. Сильно изгибая в немыслимых сочетаниях и позициях, я стал шевелить пальцами, напрягать их, но медленно, не рывками, чувствуя, как понемногу, совсем по чуть-чуть, касается их боль в суставах или на протяжении их мышц, наблюдая одним глазом только размытый силуэт, закрывающий почти весь обзор мне. Затем я опустил руку на пол и согнутыми и напряженными пальцами, уже сфокусировав взгляд, поводил перед собой по мягкому шероховатому покрытию, и еще раз рассмотрел, как переплетаются напряжения мышц с венами и сухожилиями на верхней стороне кисти. И, остановив руку, тронул и почувствовал движение всего тела, всего, от кончиков ногтей то мягкой боли в животе, до улыбки и движений кадыка по шее. Я вытянул руки над головой и поводил ими по воздуху, прямыми и плавными, под слышимую музыку, слушая, как изгибается мой позвоночник, как двигаются по спине лопатки и как нахально и четко, странно складываясь, напрягаются губы.
Опираясь о стену, я поднялся на ноги, и еще раз потянулся изо всех сил, так, что заложило уши и хрустнули суставы в локтях.
Передвигаясь по периметру зала, можно было заглядывать в комнаты и слышать звуки оттуда. Я походил так немного, стараясь заранее замечать, не встречусь ли взглядом с кем-нибудь из людей в комнатах, и если была такая опасность, я опускал глаза и проходил дальше быстрее. Мне нравилось смотреть, как свет выходит из комнат вместе с движущимися или покоящимися тенями людей. Комнат было много, и я долго не мог найти никого из знакомых, пока не обошел весь круг и не вернулся к своей. Теней там было больше всего, и, постояв немного у порога, улыбаясь и наклонив голову, я вошел внутрь, задев плечом занавеску и услышав ее звук.
Все ребята были здесь. Когда и как они собрались, как прошли мимо меня незамеченными, но они все были вместе сейчас. Я подошел к столику, взял стакан с водой, отошел и прислонился к стене, прикоснувшись к стеклу губами.
Я долго-долго стоял у стены, навалившись, потягивая воду и почти не поднимая глаз, а когда вскинул взгляд лишь однажды, то заметил только, как в ногах у Полины, подтянув коленки к подбородку, затылком к ней, сидит Лейла, а Полина поглаживает ее по волосам, нежно-нежно поправляя их, поправляя ее тоненький, как нить пробор справа, что-то приговаривая и тяжело взмахивая ресницами, переломив свои бровки; как Никита непроизвольно, мимоходом, проводит по кистям их обеих и целует Лейлу в лоб; как закрыл глаза уронивший на грудь подбородок Влад; как прямо держит спину совершенно по-детски борющийся со сном Сашка; и как все еще танцует, но уже только руками Наташа. Я опустил глаза, бог знает почему с улыбкой, и уже долго-долго не поднимал их.
Только Полинка позже заставила меня очнуться, потянув за запястье, но, чувствуя, что я не поддаюсь, отпустила его и прошла к выходу из комнаты, где все они, вмсесте собрались снова. Все и каждый стоя теперь, каждый в своей позе: Влад, подняв плечи и подбородок, сунув руки в карман, Никита – расслабленно и отставив ногу, Наташка – держа пяточки вместе и вытянувшись в струнку, Лейла – сжав расслабленные кулаки и наклонив голову, Леша – на широко расставленных ногах и зевая, Дима – почему-то вскинув брови и подняв глаза к потолку, Сашка – улыбаясь и согнув локти, а Полина – положив подбородок на плечо Никите. Они все стояли, отвернувшись от меня, и все замерли в своих позах, в то мгновенье, как я бросил взгляд на них. Я весь дрожал, как осиновый лист, и не мог остановить спазмы, раз за разом сжимающие мой живот…
Я опустил глаза и расправил, немного смятые свои брюки, рубашку, оглядел себя всего. Потом потянулся, встряхнувшись, посмотрел на столик, забрал с него забытую Полиной зажигалку, стал догонять их, уже вышедших из комнаты. Остаток времени я уже почти не смотрел на них, попрощался тепло и уехал в гостиницу. На улице сильно подморозило, а мне ужасно хотелось спать.