Пятница продолжается

Пятница продолжается.

                Кто выйдет из ведра
                Осенней длинной ночью?
                Я б вышел…
                Но не дождь меня зовут,
                Я выйду из себя…
                Я – прочерк

– Здравствуйте, Семен Львович!
– Здорово, Чахлаш! Ну что? Готов? Ого! Ты что переезжаешь? – указывая взглядом на огромный вещевой рюкзак, сострил редактор.
–Вся жизнь – бесконечный переезд, – сбанальничал Чи.
Пока ехали по городу – молчали. Чахлаш воспользовался ситуацией и поставил паузу на мыслительном процессе. Стоило мыслям разбежаться – открылось многозвучие мира. Как некий вселенский саундтрек, начисто устраняющий слушателя. Чпок…и все!

– Сон мне сегодня приснился престранный, – неожиданно выдал редактор, – да такой, что от яви не отличишь.
Будто нашел я трехлитровую банку, выкрашенную серебряной краской. Крышка тоже была серебряного цвета. Сначала я подумал, что в ней находится старая засохшая краска. Я ее поднял и встряхнул – там что-то гулко застукало по стенкам и само о себя. Крышка открылась легко, словно смазанная горячим маслом. Под самое горлышко банка была наполнена человеческими зубами.  Представляешь, сколько зубов!? Целая трехлитровая банка зубов! Превосходная коллекция! Необычная! С ума можно сойти – сколько же нужно приложить усилий, терпения и стараний, чтобы сколотить такое сокровище!? И какими способами осуществлялся данный проект? А еще интересно – кем и с какой целью? Сколько участников было задействовано и где они теперь? В каком из миров? Такие вопросы носились в моей голове. Ну, сам знаешь, Чахлаш, как бывает во сне – за секунду целая прорва всего случается. Тут я вновь посмотрел на серебряную банку со всем ее мистическим содержимым и подумал - зри в корень! Зрю, зрю… А куда я по вашему зрю? От нелепого пересечения обстоятельств и мыслей стало дико смешно. Я представил, что сейчас за мной кто-то смотрит – и что он видит? На трухлявом пне сидит взрослый мужик, склонившийся над трехлитровой банкой до отказа наполненной человеческими зубами, и ржет до потери пульса. От такой картины стало еще хуже. В смысле еще смешнее. Видимо это была последняя, самая крайняя стадия смеха, при которой льются слезы, трескаются губы, сохнут зубы, мышцы лица изнемогают от усталости и до болевых судорог сокращается живот. Еще чуть и это уже не назовешь смехом. Что-то нечеловеческое выходит из нас с таким смехом.
Хотя, СТОП! Почему из нас и почему нечеловеческое? Во-первых, из меня. А во-вторых – как может из человека выходить что-то нечеловеческое?  Тут и в самом деле стоит приостановиться и призадуматься. Ну-кась…  Почему же все-таки, регистрируя конкретную реакцию, произошедшую в самом себе – я вдруг взял и решил приплести сюда все человечество? Чего ради? Для солидарности? Для расположения? Для того, чтобы еще раз взять и подвести черту под единством образа и подобия? Загнать под общий знаменатель копирования и всем заочно закрахмалить мозги, включая себя самого. Ведь это так просто, и незаметно, и душевно… Представляешь, Чахлаш, стою я посреди леса и гоняю такую ересь. Все удивительно четкое и проявленное. Ну, слушай дальше… Крахмал, крахмал… Картошка – национальный продукт. Второй хлеб! О ней, как и о покойниках или хорошо или ничего! Очередное табу. Один мой знакомый как-то заметил, что картофельный крахмал, поедаемый большинством в несметном количестве, ведет к запудриванию мозгов и отупению. Не знаю, так ли это, но сушняк от нее точно как с хорошего бодуна. А само слово «крахмал»? Казалось бы, что это за несущественная субстанция – порошок-загуститель белого цвета. А название-то – будь здоров! КРАХ-МАЛ! И я представил: по башке – крах, мозг – мал. А может крахмал –маленький диверсант под прикрытием? Названьице и впрямь достойное гексогена! Конечно же, это не факт, - неторопливо рассуждаю я, как ни в чем не бывало, – а факт в том, что я нахожусь в компании невиданного доселе множества мертвых человеческих зубов. Кому понравится такой факт? Так… Кажется, надо слегка смягчить интонацию вопроса. Кому будет интересен такой факт? Да, многим, наверное. Это же не похоже на рутину. Это же не какая-нибудь там коррупция или алкоголизм! Итак, к ответу на первый вопрос добавить нечего.
Второй. Почему нечеловеческое? Тут точно не обошлось без морали и метафоры. Мораль создала метафору. Душераздирающий смех аморален, непонятен, неприятен, жуток и пугающ. А человек это, прежде всего – мораль. То, что в человеке выходит за рамки морали можно условно отнести к нечеловеческому. Например, разглядывать чужие зубы в отдельности от их хозяев – занятие весьма сомнительное. А еще и в таком количестве, смеясь при этом, на чем свет стоит. Похоже, что я использовал термин «нечеловеческое», чтобы как-то приобщиться к морали, компенсировать аморальность поведения и заслониться привычным автоматическим лицемерием от «темной» стороны самого себя…
Зубы, меж тем, по-прежнему недвижно отсиживались в банке. Так, словно мои размышления их никоим образом не касались. Ишь ты, какие мы гордые…  И что же мне делать с таким трофеем? Пересчитать и перепрятать? Скучно. А может отбелить пищевой содой? Еще хуже… Я должен непременно увидеть владельца этой уникальной коллекции! То, что он большой оригинал – понятно, интересно узнать, чем еще он знаменит. Кто он?  Рядом с невысокими елочками чинно разместился вкопанный по крышку деревянный сундук – там я нашел зубы, туда их и вернул. Банку положил на войлочное дно боком, прикрыл куском мягкой чистой голубой фланели в белый горошек и потихоньку опустил скрипучую крышку. Сверху обильно посыпал осенними листьями, мелкими прутиками и хвоей. Все как было.

– Тут я просыпаюсь и начинаю думать об этом деле так, будто оно и взаправду со мною случилось. Встаю, иду на кухню, глотнул минералочки – прям из бутылки, и только тут понимаю, что проснулся! Ну? Что скажешь, Чахлаш?
– Такой последовательный сон как у вас, с подробностями даже в мыслях!? Большая редкость! Вам-то как – понравилось?
– Ну, ты спросил! Как про кино какое-нибудь?
– Так и есть. Чем не кино? Театр одного актера!
– Ха-ха-ха…точно! Знаешь, дружище, я как-то не совсем того склада человек, наверное. У меня, вроде как, принципиальная жизненная позиция сформирована, и колебать ее, все равно, что слово нарушить. Сон для меня никогда не был чем-то таким, что подпадало бы под определения – нравится или не нравится. Просто потому, что я его никогда в таком ракурсе не рассматривал. Сон – это способ подзарядить аккумуляторы бодрствования и не более. А бессознательную бессмысленную бредятину я обычно просто игнорировал как побочные визуальные эффекты при накоплении жизненной энергии. Ну, правда? Как можно серьезно воспринимать сны?
– Семен Львович,  вы меня спрашиваете? Или себя убеждаете?
– Как-то так выходит.
– Выходит что?
– Не знаю, как тебе сказать. Как-то оно все в кучу собирается… всякая чертовщина со мной в последнее время случается …то одно, то другое. Я сначала внимания не обращал, потом отмахивался, а дальше эти самые мистические обстоятельства так уплотнились, что поневоле пришлось призадуматься.
– Cтрашно стало?
– Чего страшно?
– Живьем жечь Коперника внутри себя?
– А-а…Примерно так. Хорошо - возвращаясь к моему сну, стоит признать – мне он понравился!
Чахлаш хотел присоедениться и выразить одобрение, но его замысел как будто кто-то заблокировал. Редактор пару раз кидал взгляд на собеседника, пытаясь уловить реакцию на сказанное, но на его лице ничего не читалось. Он сидел, уткнувшись глазами в свои руки, как в раскрытую книжку.
На большом пальце правой руки, у самого основания с внешней стороны притаилась гладкая розовая бородавочка. Чи вспомнил как в детстве, может лет в десять, у него на руках появилась целая куча омерзительных наростов. Кто-то научил использовать для их устранения уксусную кислоту – одна капля перед сном на каждый экземплярчик. На третий день началось жжение, но терпимое, даже для ребенка. Спустя пять дней бородавки затвердели, засохли и съежились, а еще через пару дней отваливались. Вот и вся наука! Но почему-то сейчас с одной единственной ему было никак не справиться. Он уже три раза проводил курс уксусной терапии – и хоть бы хны – верхушка сгорает, а корни остаются и вновь продолжают свое выпуклое противное дело. Можно, конечно, предположить, что у истоков их возникновения в далеком детстве и в настоящем разные причины, а, следовательно, и методы лечения должны быть разными, но они упорно не хотели находиться. В детстве все было просто – и бородавки, и лечение, и жизнь, а нынче так закрутило – хрен разберешься. Мысли о бородавках навеяли на Чахлаша усталость и тоску. Но этих врагов Чи мог уделать за пять минут – как Бог черепаху! Был у него один проверенный древнейший метод… Он достал небольшой блокнотик, ручку и начирикал:

Где-то снаружи за сценой,
Гримаской вовнутрь глядя,
Сопел себе в нос Авиценна,
Прямой, как в квадрате ладья.

И тут же прописывал средства
Для вновь обреченного дня.
Кого-то послала невеста…
Туда, где торчит вся родня.

Нет точных рецептов для счастья,
Все создано разной рукой.
Кому-то подходит лекарство,
Кому-то трехдневный запой.

Одно лишь ценил лекарь старый –
Найти полутон в полутон.
Ведь жизнь не игра на гитаре,
А чей-то престраннейший сон.

– Что, путевые заметки строчишь? – поинтересовался редактор.
– Строчу…
– Всё, подъезжаем. Минут пять еще.
– Вроде дождь собирается…
– Да я вот тоже смотрю, заволакивает как-то слишком быстро. Что-то не нравится мне все это…

***

Жилище редактора располагалось на отшибе небольшой деревеньки домов в тридцать. Обычный деревянный крестьянский дом с треугольной крышей. Перед входом крыльцо со скамьями, ничего примечательного. К приезду хозяина дома и его спутника дождь хлестал как из ведра. Они оперативно выскочили из машины, схватили все, что должно быть занесено в дом и через минуту очутились в просторном холодном помещении, которое Семен Львович называл кухней. Чахлаш даже не успел заметить, какого цвета дом и сколько в нем окон с лицевой стороны. Хозяин прошел в спальню и ввернул пробки в электрический счетчик. Затем он прошелся по периметру дома и отжал все выключатели. Люминесцентный свет распускался подобно цветкам на ускоренной перемотке, наполняя пространство ароматом перемен к лучшему.   
– Ну что, Чахлаш, здесь мы будем жить, так что привыкай, располагайся, и как бы это не звучало затерто – чувствуй себя как дома. Ты захватил одежду попроще как я велел?
– Да.
– Тогда давай переодевайся и к столу. Дом пока холодный, неуютный и чужой – надо породниться с ним скорей. Выпьем по сотке, вот увидишь, сразу тут со всем подружишься. Давай бегом!
Редактор с характерным звуком поставил на стол бутылку водки и две вместительные граненые стопки, выложил заранее нарезанный лимон, посыпал его мелкой солью, открыл банку шпрот, быстрыми движениями растер ладони, а затем оглушительно в них хлопнул.
– Ну что, Чахлаш, – с большим энтузиазмом произнес редактор, – давай?
 Переодетый Чахлаш не заставил себя долго ждать. При взгляде на стопку, он сразу понял, что Львович не преувеличивал, говоря о сотке. Мужики, не утруждая себя тостами, чокнулись и одним махом хлопнули спиртное. Семен Львович энергично проглотил полбанки шпрот и настоял на том, чтобы его собутыльник обязательно доел остальное. Перспектива очень быстро начала расти и изменяться в лучшую сторону. Редактор отправил Чахлаша за водой на колодец, а сам сходил за дровами во двор и растопил печку.
В его четких органичных движениях чувствовался острый вкус и какая-то фатальная необходимость. Глядя на редактора, Чахлаш подумал, что если объявят сейчас по деревенскому громкоговорителю конец света и вокруг начнется предсмертная паническая суматоха, в действиях этого человека принципиально ничего не изменится.
  Наладив условия быта, товарищи по перу устроились за столом на небольшом диванчике, стоящим спиной к печке.
– Эх – не судьба сегодня поудить, – вздыхая  и причмокивая губами, сказал Семен Львович, – ты рыбу-то любишь хоть ловить?
– Раньше любил. На блесну щук таскал, а лет пять назад завязал.
– А что так? Семья? Цивилизация?
– Семья? Ну да, в какой-то степени так. Жена моя очень переживала, когда выловленной рыбе приходилось умирать. Мне это чувство передалось с такой силой, что я решил бросить рыбалку.
– Ну, ничего себе! А рыбу едите?
– Еще как! Рыбу мы любим!
– Выходит, просто ручки в крови испачкать боитесь?
– Не в этом дело. Раньше был азарт, но начисто отсутствовала жалость. А сейчас – другое. Понимаете, Семен Львович, мы раньше со щукой были как бы врагами и бились на смерть, мы под разными знаменами воевали. А теперь открылась другая истина – мы по одну сторону баррикад – война та гражданской была. Все мы живые твари и враг у нас на самом деле общий, один-единственный он у нас…
– Интересно! И кто же?
– Смерть.
– Ага. Смерть?
Чокнулись и выпили.
– Да, смерть. И теперь я не могу убивать рыбу ради интереса. Это не только лишено смысла, это стало абсолютно противоестественно, все равно, что взять и отрезать у себя палец, а потом съесть. 
– А чужие пальцы, отрезанные кем-то, есть значит нормально?
– Нормально. У них другая история – они уже существуют в другом мертвом качестве, и это уже никакая не рыба и не палец, а безликий продукт как хлеб или молоко.
После минутного молчания, посвященного жевательному процессу, Чахлаш добавил:
- Ради выживания, по необходимости – не задумываясь, спиннинг на плечо и вперед, а в виде спорта, чтобы покуражиться – не могу.
– Так что ж ты молчал раньше? Когда я тебе про рыбалку говорил?
– А что мне сказать надо было?
– Как что? Что рыбу ловить не будешь!
– По-дурацки бы вышло. Зачем вперед забегать? Сейчас вот я вам смог обстоятельно все объяснить, а тогда по телефону вряд ли получилось бы.
Семен Львович мысленно взвесил сказанное и обновил. Первая бутылка кончилась.
– Ну что, любитель природы, давай – скажи что-нибудь.
Чахлаш, недолго думая, взял стопку в правую руку, встал, вздернул подбородок кверху и яростно жестикулируя левой, прогремел в стиле Маяковского:

За торжество я стоя МОГУ
Но только чтобы МНОГО
И чтобы мне ПОШЛО
За торжество я кровь свою ПРОЛЬЮ

Чокнулись и выпили.
– А ты фрукт, Чахлаш! Пойдем на крыльцо – воздухом подышим.
– Пойдемте.
Дождь кончился, ветер стих. Облака разошлись, уступив место сиянию ярких осенних звезд. Окна соседнего дома то и дело озарялись холодными серебристыми вспышками, характерными для работающего черно-белого телевизора.
– Ладно, Чахлаш, насчет рыбалки я тебя понял. Поехали дальше – ты русский?
– Полностью. До четвертого колена точно!
– А с именем что? Псевдоним?
– Да.
– Ясно. А что оно значит?
– Ничего не значит, пришло в голову, понравилось и прижилось.
– А нахрена? Чтоб литературного магнетизма нагнать?
– Да не. Долго рассказывать, это еще до того было.
– До того говоришь…до того это до чего? До потопа что ли?
– Семен Львович, вы же понимаете…
– Ничего я не понимаю! Что было до того?
– Все что было, и все чего не было невозможно установить. Остается лишь холодное податливое топливо. Разжигая его, я наблюдаю процесс горения жизни. Слова, не имеющие смысла, скажете вы? Но сколько силы в словах миллиардов людей, наполненных здравым смыслом? Что они значат и к чему ведут? Реальная жизнь человека наполнена информационной бессмыслицей осмысленных слов. Люди, не открывшие истину счастья, уверенно излагают правильную линию поведения в жизни. Да что здесь происходит? Кто сказал, что выживание важнее поиска счастья?
– Чахлаш, ты пьяненький всегда такой забавный? Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что…э-э-э…это довольно сложно выразить словами, я понимаю суть, но никак не могу подобрать нужных слов…
– Спасибо. Ответ неверный. Если ты что-то не можешь выразить словами, значит, ты этого не понимаешь. Это аксиома. Так устроен человек. Когда он понимает – он может это выразить словами. Для этого не нужно никаких специальных выражений и смысловых связок. Если ты понимаешь – ты можешь это выразить словами. Понимание это и есть усвоение материала через слова. И только так. А то, что у тебя там мерцает – не понимание, а что-то иное, то что можно назвать общим словом «непонимание». Если у тебя не хватает слов для выражения сути, это не значит, что у тебя нехватка словарного запаса или неумение оперировать лексикой. Это значит одно – ты не понял суть. Понятно?
Чахлаш кивнул и призадумался. Окунаясь в прожитую жизнь, кучу событий и гору людей, участвующих в них, хотелось взорваться от невозможности отразить столь многомерную суть всего произошедшего. Ведь каждое явление имело свой контекст, каждый характер свои неповторимые черты, каждое событие особую скрытую причину. Они мелькали перед ним вспышками озарения и исчезали так же внезапно, опуская настроение в утопическую картину оттого, что подробно и обстоятельно выразить все это казалось нереальным. Если ты не можешь выразить словами – ты не понимаешь сути происходящего.
– Точно, – согласился Чи, – вы правы на все сто. Как я ни стараюсь – не могу ухватить сути прожитой жизни. Пытаюсь сплести воедино ее разрозненные куски из событий, воспоминаний и чувств, но ничего объективного не получается. Какая-то бездна прошлого. В анализ памяти, в каком бы месте он не начинался, безапелляционно вклинивается вирус и ломает всю систему. В общем, довольно грустная история. И печальный вывод – да, я не понимаю сути прожитой жизни!
– Не переживай, парень, ты совсем не одинок в этом деле. В разных вещах, если как следует подумать, можно обнаружить подозрительные темные участки. Они едва появляются и тут же исчезают. Будто на них наложено табу. Мысль пробивается к ним, пробивается …да никак не может пробиться. Кирпич. Закрытая зона. Любая дорога в конце концов приводит сюда. В никуда. Но здесь же она и начинается. Из ниоткуда. Отрезок пути называется жизнью. Отрезок не-пути - смертью. Одно исключает другое. А, значит, не может быть одним. Одно порождает другое. А, значит, является одним. Парадокс мышления…
– Мне лично кажется, что такого рода объяснения есть провокации.
– Чьи?
– Да тех конечно, кто не пускает углубляться в свои тайны – мыслей. Вот они-то и подсовывают нам такие тупиковые и очень похожие на правду ответы. Ведь, согласитесь, Семен Львович, что мы не можем остановить их бег, а, значит, не в силах ими управлять. А если не можем управлять, то, возможно, они управляют нами. Если мы не способны управлять своими мыслями, значит не мы их  хозяева. Тогда кто же ОНИ и кто в таком случае МЫ?
– Чахлаш, тормози. Дальше без бутылки непонятно. Пойдем-ка в дом – пропустим по рюмашке…
  Редактор достал селедочку, замоченную в уксусе, соленые огурчики, разогрел сардельки, порезал их на небольшие пеньки и налил водочки в граненые рюмки на высокой ножке. Видимо, у него было пристрастие к граненым изделиям. На сей раз объем спиртного, умещающегося в рюмке, не был таким настораживающим – грамм по 40-50, не больше.
– Давай за Хозяина Мыслей, назовем его для конспирации ХаМом!
– Отличная аллегория! За него…
Закусив, Семен Львович прошел в комнату и приготовил спальные места. Похоже, он подустал и решил остановить сабантуй.
– Давай, Чи, еще по одной, да на боковую. Мне завтра рано вставать. Рыбу пойду удить. Я так понимаю, ты – пас?
– Ловить – да, но для компании – всегда готов!
– Да брось ты, спи – отсыпайся. Как проснешься – хозяйничай тут сам, лады?
–  Лады.
;
Чи разделся и лег. Разогретое алкоголем тело с радостью погрузилось в прохладное, чуть отсыревшее постельное белье. Он закрыл глаза. В голову тут же залетели какие-то энергетические мухи и принялись неистово там кружить, вызывая приступы тошноты. О сне не было и речи. Пограничная доза. Еще бы грамм 100-150 и порядок, – думал Чахлаш. Но вставать и плестись по скрипучим половицам не хотелось. А наливать себе вообще было неловко. Что интересно, стоило открыть глаза, как все замирало и устаканивалось. Хотя тьма и внутри и снаружи практически не отличалась – осень.
– Что же это, получается, – размышлял Чи, – значение имеет не то, что глаза видят или не видят, а то куда они смотрят – внутрь себя или наружу. Одна тьма уравновешивает систему, другая дестабилизирует. Суть в том, где я сейчас нахожусь. Это точка моего доступа и возделанного прошлого. Груз прошлого тянется на миллионах крепких волокон. Каждое волокно тащит свою ношу. Миллионы разных вещей и явлений сковывают мою мечту, мою свободу, мою целостность и независимость. Эта тьма вещей, не позволяющая раскрыться желанному потенциалу моей сущности. Тьма вещей, поглощающая внимание, силу, энергию, волю и азарт. Тьма вещей... Тьма явлений, управляющая мной. Тьма вещей, поглотившая свободу воли всего человечества. Я ограничен прутьями клетки с надписью «Тьма вещей». Но где сейчас я? Внутри или снаружи клетки? И где именно граница клетки? Паутина Вселенной. Цепкие клещи. Вечная мерзлота…
  Тьма вещей убивает людей с младенчества; в детстве, когда смачно сочится вкус жизни; в юности, когда порывы страстей бьются о тьму вещей в пух и прах; в годы молодости, окутанные бесшабашной путаницей. Тьма вещей убивает человека там, где захочет его убить.
Чи сделал глубокий вдох. Древний запах, присущий деревенскому дому вкупе с кисловатым привкусом отсыревшего белья отмотал Чахлашкину память на несколько лет назад… и еще на пару-тройку дней…   

***

– Эй, парень, дорогой, счастье тебе будет. С дочкой твоей все в порядке будет. Вижу, не надо тебе больше ничего говорить. Дай сколько не жалко.
«С дочкой твоей все в порядке будет». Вот так сразу – в болевую точку…Чи достал десятку. Нравятся ему цыгане. Чувствуется в них сила природная и прозорливость. Одна знакомая так говорит про них – проклятая нация, берегись их.
Да и другие, в основном, боятся и не очень-то жалуют. При таком прессинге со стороны правильно устроенного социума, что еще им остается – как не дурачить его и пугать.
  День вгрызался в плоть деятельным светом. Чи недолюбливал день. Он  утомлял своей настырной суетой, навязанными обязательствами включаться в крысиную гонку заработков, беспросветно нескончаемой скукой. Пришлось привычно прибегнуть к методу «Стих».

Когда погаснет солнце –
Взойдет моя звезда.
Померкнут все оконца,
Где молодость жила.

Тревожно бьется сердце,
И голос чуть дрожит.
И старым полотенцем
Я утираю жизнь.

Я начинаю слушать -
Мне нечем выбирать.
Завянут мои уши –
Завянет ваша стать.

Светила на исходе,
Светила хочет спать.
Взойдет звезда свободы,
И я... начну играть...

  Убить время в ожидании автобуса помогли цыгане, дрейфующие по остановке организованной стаей, подобно огромной щуке среди мелких озлобленных горькух. Как же все-таки они не утеряли уникальных способностей, позволяющих безошибочно сканировать человеческую натуру? Сколько низменных помыслов, страхов и враждебных намерений, не соответствующих не только совести, но и той безликой общественной морали, открывается цыганам при чтении души человека, того самого, который, едва очнувшись, голосит о несправедливости и о разгуле нечистоты и подлости.
Вот и автобус, мягкий, с качающимися пассажирами, сроднившимися на общем отрезке пути, смотрящими на вновь входящих изучающим, едва ли гостеприимным взглядом.
– Привет, Андрюха.
– О-о-о, здорово, Чи! Что-то ты исхудал совсем, есть надо лучше – питательнее, – со снисходительной назидательностью произнес  знакомый.
– Да не знаю, я вроде всю жизнь такой… Может, это ты расширяешься, а предметы вокруг тебя мельчают? – спросил Чи, указывая бровью на пузо собеседника. 
– Дурак ты, это признак мужской основательности и стабильности, – хлопая себя по животу, ответил Офренов. – Я слышал, ты всякую муть для здоровья продаешь? Ну и как? Прет? Чего-то по тебе особо не скажешь.
– Было дело, но теперь  я в другой компании, сухарики «Три  корочки» слышал? На оздоровлении нации много не заработаешь. Людям куда приятней покупать сухари и  пиво, чем всякую, как ты говоришь, муть для здоровья. Кстати, по старой дружбе, могу тебе оздоровительную программу подогнать, только, ведь тебе это не надо, так?
– Ты лучше себе подгони, ну ладно давай, выхожу, увидимся.
– Пока.
Чи припомнил его в школе, каким он был искренним, слегка наивным весельчаком. Куда все это подевалось? Где его живость и простота? Неужто все спряталось за вспученным животом и кропотливой инженерской работой? Уж больно душным стал Андрюха, не родным каким-то. Да ладно, сам-то чем лучше? Много ли во мне осталось с тех лирических времен… много ли?
  Выскочив из автобуса, Чахлаш  направился в ларек за заявкой.
– Привет, я – агент «Три корочки», составим заявочку?
– Здорово, я – Оля, заходи в ларек с другой стороны.
– Так, большие сухарики 50г, 4 вида: бекон, сыр, холодец с хреном, томат и зелень.
– Давай все по половине.
– Маленькие, те же.
– По половинке.
– Чипсы «Чип энд гоу», 4 вида больших и 4 маленьких: паприка, укроп, сметана с луком, сыр.
– Большие по коробке, маленькие по половинке.
– Пшеничные сухарики есть, вкусные.
– Сделай микс 2 коробки.
– Хорошо. Кольца кальмаров «Делмор» и кальмары…
– Колец по 10 штук, а кальмаров не надо.
– Пиф-паф, воздушная кукуруза, есть сладкая и соленая…
– Меня Наташа прибьет, ну ладно давай штучек по 5.
– Все, спасибо… Оля, на следующей недельке заскочу, когда твоя смена?
– Среда-четверг, хочешь чаю или кофе?
– Можно кофейку... Не надоело тебе тут в ларьке?
– Привыкла. А куда мне идти после девяти классов, надо же дочку кормить.
– У тебя есть ребенок!? Сколько ж тебе лет?
– Восемнадцать, а Альке 3 годика.
– Молодчина!
– Воспитываю сама. Папаша шлялся везде, гулял, так я с ним разошлась, сам еще ребенок.
– А ты взрослая?
– Не знаю, со стороны видней, хочешь, приходи сегодня вечерком в ларек, ночью вдвоем веселее будет…
– Ну, ты даешь! Ладно, приду. Во сколько?
– Часов в десять.

  «Ну и дела, – задумался Чи. – Бывают же такие шустрые девчонки. Когда ж у меня был секс последний раз? В мае, с бывшей. А сейчас сентябрь. Вечная осень… Хмм...» Но грусть была несколько наиграна. Ибо работать стало задорнее и легче. Надо и себя иногда дурить.
 
В ларьке было душно и тесно, но чисто и аккуратно. Пришел бывший муж, кажется Витя или Славик, талдычил какую-то ересь. Рассказывал Чи обо всем на свете и не по одному разу, будто бы они с ним кореша не разлей вода, дурацкие вопросы задавал. Кажется, он был накуренный. Чи жуть как вся эта хренотень не нравилась, он сидел и мечтал, что сейчас вполне бы мог дома находиться, телик смотреть или читать.  Какого фига сюда приперся? Ну, в конце концов, с чьей-то помощью, незваный гость удалился, подарив свободу интимному началу отношений.
  Оля и Чи сидели, периодически поглядывали друг на друга и улыбались. Оля откупорила бутылку пива и под хрустящие снеки быстро ее опустошила. Потом еще одну. Она сыпала вопросами и говорила что-то о скромности и молчаливости собеседника. Чи распознал сигнал, посадил ее к себе на колени и стал целовать в губы. Правая рука забралась под футболку и начала ласкать грудь, левая двигалась от коленок в сторону промежности. Оля дышала с большим трудом. В воздухе проклюнулась обнадеживающая вязкость обоюдных намерений. Для полноты представления следует напомнить, что местом действия явился павильон на автобусной остановке площадью в четыре квадрата. Всей мебели – самодельная скамья-кровать из грубых неотесанных досок, накрытая старым прожженным ватным одеялом цвета отчаянной юности…
На выходные Чи позвал Олю в деревню. Там она познакомилась с его мировой родней –сестрой и тетей, не задающих неправильных вопросов. Они долго сидели за столом, выпивали и с интересом беседовали на различные темы – о космосе, любви, зле, детях и кажется о животных. Далеко за полночь вышли на улицу посмотреть на инопланетные световые пятна и ошеломляющее скопление звезд. А потом забрались в холодную, чуть отсыревшую постель с кисловатым привкусом…
  Оля сказала, что влюбилась в него. Чи ничего такого не говорил, так как не чувствовал ничего такого. Как-то пытался это объяснить словами, на что получил примерно следующий ответ:
– Ну и что, я-то люблю, а сердцу не прикажешь!
  Утро. Проснулись. Чи освежается под деревенским умывальником . Умывается очень аккуратно, боясь сморкаться и отхаркиваться слишком сильно. По поршню не бьет, а мягко толкает его и придерживает, стараясь избегать металлического лязганья. Ольга подходит и говорит:
– Это что? Институт благородных девиц?А ну-ка… Как следует прочисти нос и горло!
  Вернулись в город. Разошлись по домам. Договорились встретиться завтра. Чи скинул несколько сообщений – пейджер подозрительно молчал. Дома ее не было – мать сказала, что ушла в ночь на работу и пропала. Рабочий павильон утром не открылся, дверь была заперта.
Внутри у Чи поселилось крайне неприятное предчувствие. Ближе к вечеру оно заполнило его до краев, вытеснив все прочее. В голове целый день Бутусов пел одну и ту же песню – «Моя звезда всегда со мной, моя звезда…»  Чахлаш нашел какие-то защитные молитвы и принялся неистово их творить. Очень старался, очень хотел... Потом бросил все и поехал к ней на работу. У павильона собралась куча народу, в том числе милиция. Чи едва успел к моменту, когда начали взламывать тяжелую железную дверь. При взгляде на ее тело последние надежды улетучились мгновенно. Она лежала ногами к выходу, лицом вниз. Лужа черной крови уже порядком сгустилась и приняла максимальный размер. Перерезанное горло и несколько десятков ножевых. Вот так встретились... Оля, Оля... А Чи ведь малодушно подумывал, как бы помягче закончить отношения, разойтись, так сказать, друзьями. Вот и разошлись, вот тебе и помягче…
 В день ее похорон стоял жуткий холод, с неба летела бесконечная сентябрьская морось. Ее лицо и голова были до нечеловечности раздуты и выглядели дико и неправдоподобно. Примерно в таком же состоянии пребывала душа Чи. Не вышедшие слезы сплелись в огромный клубок и встали поперек горла. Оглушительные, не выкрикнутые вопли клокотали и жгли изнутри. Весь мир сжался в одно слово. ОЛЯ. ОЛЯ. ОЛЯ.  Как же так? 18 лет... Унять душевные муки  пришла на помощь едва терпимая боль в деснах – они покраснели и распухли. На следующий день Чахлаш пошел к стоматологу – гингивит. Прописали травяные примочки и полоскания йодинолом – язык щипало так, что Чи хотел его немедленно отрезать и выплюнуть. Но пожалел неугомонного бедолагу, ведь новый-то не вырастет никогда, как и никогда не воскреснет Оля – та самая Оля, которую Чи довелось знать всего три дня в своей длинной-предлинной жизни. Легкая, простая, искренняя девчонка…прошло много лет, а он как сейчас помнит ее пальцы, сложенные в щепотки и юный материнский голосок, поющий забавную потешку: «Курочка по зернышку  кудах-тах-тах…».