Все наши

Все «наши».

 В начале одиннадцатого позвонили в домофон. На лестничной клетке собралась целая делегация – Велимир, Чи с Алексией, Игорь с Вероникой и пара Солье. Лица, как и подобает ситуации, были суровыми и сморщенными. Обмен приветствиями прошел исключительно тихо и сдержанно. Потихонечку толпа перетекла в большую комнату и расселась на диване и стульях. Егорыч на все вопросы отвечал молчанием, в лучшем случае кивал головой, а потом и вовсе пропал где-то в туалете.  Пары перешептывались, порой переглядывались с недоумением, ситуация была дурацкая, всем недоставало ясности. Порешили, что Егорыч маленько того - сдвинулся на нервной почве, а раз так, то договорились сидеть без лишних движений и действовать сообразно обстановке.
 Когда у Чи зазвонил телефон, народ, за исключением Велика, чуть не подпрыгнул до потолка – так все были взвинчены. Это был редактор, его голос вылетал из трубки как из громкоговорителя и винтажно резонировал в сгущенном воздухе помещения. Редактор был вне себя от счастья.
– Чахлашка, дорогой ты мой, все получилось как надо! Все получилось! Я нашел их и разбросал в пучинах Ниагарского водопада! Представляешь? Ниагарского!
Чахлаш же напротив, бубнил в ответ что-то настолько нечленораздельное, что никто в комнате не разобрал его речи, да и сам себя он не слышал. И тут в дело встрял Велимир.
– Чи, назови адрес, пусть подъедет, только поделикатней обрисуй, чтобы без конфуза.
Чи глянул на Велика недоверчиво и подозрительно. Но Велик был неприступен, он утвердительно прикрыл глаза в знак правильности такого шага.
Чи попросил паузу у редактора и вышел на площадку, чтобы спокойно закончить переговоры. Не будучи стесненный рамками людной комнаты, Чи подробно описал текущую обстановку и настоятельное приглашение от Велика.
– Неужто тот самый Анатолич, почтовый водитель 53-го фургона?
– Да, это он.
– Я буду в течение часа.
 Ровно в одиннадцать в дверь позвонили, именно в дверь, минуя домофон. Егорыч открыл, на пороге стояли два поднатуженных рабочей испариной человека с гробом в руках и еще один сзади с какими-то бумажками. Похоронная бригада действовала слаженно и практично, так словно они доставили не покойника, а диван. Они ловко маневрировали, командовали гостями – что убрать, что принести и быстро достигли поставленной цели – в середине комнаты на трех табуретах оказался гроб с Анатоличем. Один из них небольшим гвоздодерчиком вытянул на два пальца три гвоздя, которыми была прихвачена крышка, тем самым освободив ее от днища. Получите, распишитесь, туда-сюда и ушли.
Чахлаш переглянулся с Игорем, после чего они без лишних слов подошли к гробу и сняли с него крышку. Все замерли и уставились в лицо покойного. Пять, десять секунд, двадцать…Напряжение пошло на убыль, казалось, что самый трудный этап позади, покойный был принят окружением в зону жизни. Анатолич выглядел достойно. За исключением того факта что он умер – ничего более от него не отталкивало. Мужчина из пары Солье отметил про себя слишком дорогой костюм у покойного, а затем предложил свои услуги по выносу крышки вниз, к подъезду, ему не возразили. Но не успел мужчина сделать и трех шагов, как обомлел от диких выкриков и громко падающих предметов обихода. Он обернулся и тут же с животным страхом и воплем оттолкнул крышку от себя, создав еще больше сумятицы. Крышка зацепила настенную традесканцию и вместе с ней грохнулась на паркет, по пути обмахнув своими косицами лицо Вероники, чем вызвала еще одну волну спонтанного ужаса.
 А дело было в том, что Анатолич открыл глаза и невозмутимо созерцал собственную хрустальную люстру с множеством ромбовидных висюлек, радужно бликующих в лучах полуденного солнца.
– Красота-то какая! – патетически заявил Анатолич. – Кто б еще пыль на ней протер! 
 Женщине из пары Солье сделалось дурно и она, сообща со своим мужчиной спешно покинула помещение, столкнувшись на выходе с редактором типографии «Изда». Оставшиеся друзья по несчастью кружком обступили севшего в гробу Анатолича; мужчины трясли его за руки и хлопали по плечу, женщины нежно дергали за щеки, приобнимали за спину и целовали в лоб. Вот это была кульминация! Эпицентр восторга и радости! Один Егорыч перетоптывался на специальной фотодистанции и во всю эксплуатировал свой неизменный Canon с новой дорогущей вспышкой. Внезапный порыв ветра со свистом надул парашют из тюлевых занавесок и вовлек туда фотографа в вороненом мафиозном костюме и толстым шрамом на щеке, придав ему несвойственную, а от того смешную торжественность.   
 За секунды мрачная траурная атмосфера трансформировалась в абсолютную противоположность. Всеобщее возбуждение на несколько секунд прервал глубокий интеллигентный голос, аккуратно и недоуменно заглянувшего из прихожей редактора, с последней надеждой выискивающего знакомые лица.
– Здравствуйте!               

                ***

– Здравствуйте, Семен Львович, – дружески поприветствовал Денис Анатольевич, уперся правой рукой в днище гроба и по-мальчишески ловко выскочил из него, приземлившись на обе ступни. После этого не менее артистично поднял руки вверх и в стороны, закинул голову и громко, на манер ведущего шоу-программы объявил: « Дамы и господа, жизнь продолжается! А теперь давайте праздновать завершение почтовой карьеры и воскрешение деда Пердо!».
– Ай да ловкач! Браво, Денис Анатольевич, – рукоплескал Велимир, – такое провернуть… Блестяще! Бесподобно! Нет слов… Ура, товарищи! Да здравствует Ве-ли-кий и Ре-ши-тель-ный Че-ло-век!
– Воробьев, я люблю вас, – подхватила волну восторженности Вероника Тугинская, – вы не просто человек, вы человек в кубе! Человек в десятой степени выражения…
– Милая моя Вероника, я вас обожаю, – радовался Анатолич, – я обожаю ваши математические комплименты! Я люблю вас как мать, как сестру, как прекрасное…
– Но-но, – кокетливо погрозила пальчиком Тугинская.
 Денис Анатольевич переводил взгляд с одного гостя на другого и наслаждался произведенным эффектом своего смелого номера; он купался в море радости, созданным собственными руками.
 Егорыч отложил свое фотооружие в сторону и взял на себя техническую сторону обеспечения праздничного декора. Сначала сколотил мужскую команду и с ее помощью выволок в подвал гроб. Затем организовал женскую лигу по сервировке добротного советского стола-книжки и украшению помещения заблаговременно подготовленными атрибутами – гелевыми шарами с именными надписями и всевозможными соцветиями, в том числе и принесенными на поминки.
 Алексия и Вероника действовали профессионально и обворожительно. Не девчонки, а загляденье! В кухню – из кухни, бутербродики с икрой, холодец, щечки с крошевом, туда-сюда, пробежали, изогнулись, столкнулись, улыбнулись, потянулись, наклонились, выдали щелбан кому следует,... Женская красота – безумная вещь! Безумная! Невероятная!
– Парни, а парни, – сказал Анатолич, обращаясь к братьям, – ну до чего ж вам дурням таким повезло с бабами, а? Уму непостижимо как повезло… ну за что вас этаких пришлых столовских барбосов столь утонченные, столь божественные создания могли полюбить? Ну, хоть убей не пойму!?  За что?! Ну, за что???
– Очень верное замечание, – подхватил редактор.
Тут в комнату впорхнула Алексия и все мужчины уставились на нее раскрыв рты.
– Что? Что со мной не так? – недоуменно повела бровями она.
– С тобой все так, очень так! Все с тобой в полнейшем порядке, – убедительно ответил Анатолич, – за исключением одного феномена. Объясни нам, недоумкам – за какие-такие коврижки ты полюбила своего неандертальца? Что ты в нем нашла?
– Ох, не знаю, мальчики, околдовал должно быть, охмурил своим лунным сиянием.
– Вот! – поднимая палец, резюмировал Анатолич. – Слышали? Ничего вразумительного. Ей богу, любовь – величайшая загадка природы! Может быть ты, Афродита, – обращаясь к Тугинской, не унимался старик, – нам откроешь глаза на причину любви к своему бесхребетному избраннику.
– Денис Анатольевич, вам ли задавать такие странные вопросы? – издалека начала Вероника. - До седых лет дожили и будто не знаете!? Любовь не имеет причины, не имеет заслуги, не имеет вообще ничего кроме себя самой. Она или есть, или нету. Игорь, я права? – обратилась она к мужу.
– Да, моя любовь. Конечно, мой огуречик, – с игривой нежностью отвечал муж.
  Редактор, Чахлаш и Велимир изучающе вперились в лицо Игоря, а после как-то многозначительно переглянулись между собой. Анатолич как будто заметил их повышенный интерес к Игорю и смотрел на них с удивлением.
– Вероника Сергеевна, – галантно и преувеличенно громко обратился Анатолич, – мне бы зуб ампутировать…возьметесь при случае?
 Семена Львовича и Чахлаша словно подключили к атомному генератору – они так и завибрировали после сказанного и уставились на Велимира. Велимир сканировал Анатолича, Анатолич Игоря, Алексия Чахлаша. Игорь почему-то представил себя обнаженным и одиноким посреди театральной сцены, он заметно нервничал и глупо улыбался, безуспешно пытаясь придать лицу беззаботность. Вероника курила на балконе и не слышала вопроса, она была в чудесном отрешении – преддверии счастья, вызванного неожиданными приятными обстоятельствами и масштабным наступлением оттепели.
Велимир произвел тройную серию перестука ногтями трех пальцев по столу. Ту-ру-дун (безымянный-средний-указательный), ту-ру-дун, ту-ру-дун.
– Не слышит, – сказал Анатолич и направился на балкон.
 Игорь под шумок, якобы за компанию решил присоединиться и вышел из комнаты вслед за виновником торжества. Велимир взял пульт и включил музыкальный канал на порядочную громкость. Телевизор стоял в шаге от балкона и тем самым блокировал все комнатные разговоры от прибалконного прослушивания. В телевизоре кривлялся брутальный Лепс «Рюмка водки на столе, ветер ду…».
– Семен, Чахлаш, – отрывисто, но четко начал Велимир, – обстоятелства складываются на редкость идеально, так идеально, что поневоле возникают сомнения, словно дело с подвохом. Семен, вы безупречно справились с задачей. В первую же ночь вы попадаете в нужное сновидение и на пять с плюсом выполняете работу… Превосходно! Помните, я говорил, что как только у нас все пойдет правильным путем – непременно должно открыться еще одно невероятное явление? Вот оно – воскрешение Анатолича! И бац – сразу в дамки: Игорь сам вышел к нам навстречу! Не знаю… не знаю, очень уж все идеально как-то… как в кино получается. Будьте очень внимательны, но при этом максимально естественны – не впадайте в крайности – подозрительность и безразличие. Что-то должно случиться и тогда станет понятно, как быть дальше. Так что – ждем…
 Закончив, Велимир перевел взгляд на Алексию, как бы пытаясь понять степень ее вовлеченности в текущие игры. С Алексией все было в порядке, она, как и прежде составляла с Чахлашем безусловную единицу. 
 Редактор Семен Львович широко улыбался и излучал вовне клубы доброжелательной энергии, наполняя холостяцкое жилище Анатолича какой-то всепобеждающей жизнерадостной справедливостью.
 Чахлаш со знанием дела кивнул Велимиру и как-то сразу ушел вглубь себя. Он оказался под сильным воздействием пришедшей неизвестно откуда идеей управления материей. Он прямо-таки каждой клеточкой почувствовал не то, чтобы возможность, а истинность такой идеи. Ключевая мысль заключалась в том, что человек способен управлять материей вокруг себя не только с помощью прямого физического воздействия, но и посредством словесных конструкций, а также мысле-форм и мысле-образов. Чем большей силой и знанием обладает человек, тем меньше у него необходимости прибегать к использованию грубой физической энергии. Сила смысла (мысли и слова) копится постепенно, неукоснительной и безупречной жизнью. На первых порах словесные построения витиеваты и сложны, подобно первому компьютеру величиной с комнату. Но если совершенствоваться на этом пути, то от осени к весне, от года к году слова и смыслы будут становиться все круче и весомее. Пока не обретут силу молота, или пули, или бумеранга, или рычага, которым Архмимед… в общем по обстоятельствам. Кроме того физический контакт – самый низший и неперспективный способ достижения цели, ввиду возникновения на другой стороне отторжения прямому натиску и ответному созданию сопротивления во множестве побочных эффектов. Вот, например, Игорь, – думал Чахлаш. – Влип по самые уши в дерьмо, практически продал свою душу дъяволу за виртуальные обещания, пусть и неосознанно. Допустим, если бы даже мне хватило разумения осознать всю глубину приключившегося с ним несчастья, то чтобы я сделал? Понятно что – выложил бы ему напрямик, что он дебил, раз докатился до такой жизни и попытался бы вогнать в остатки его человечности побольше нравственных спекулятивных саморезов. И что в итоге вышло бы? Похоже, ничего хорошего – ускорил бы его разрушение и, пожалуй, счел это дело гуманным актом, своеобразной эвтаназией. Теперь Велимир… Вначале создает специальное каббалистическое письмо, затем активирует редактора в мире сновидений и создает тонкую, но очень прочную энергетическую паутину, которая должна заблокировать негативное воздействие на Игоря и отвоевать его человеческую целостность. Чахлаш прикрыл глаза и отошел в сторонку… Он совершенно четко увидел внутри своей головы двадцать два источника, из которых поступают мысли. Текущие мысли змеевидным образом затекали в освещенную изнутри шарообразную структуру и органично смешивались друг с другом. Чи как бы взял этот шар в руки и тщательно растряс и смешал коктейль смыслов. Все мысленные идеи переплелись и разбились словами; слова раскололись буквами; буквы, изначально кажущиеся такими твердыми и нерушимыми стали таять и распадаться под действием свежеобразованного трясучего газа. Атмосфера в шаре накалялась и сгущалась по направлению к центру в плотное вращающееся ядро. Когда плотность ядра преодолела и разрушила все мыслимые пределы, произошел невероятно быстрый, неуловимый в своей быстроте самораздув ядра в нечто, напоминающее мыльнокристаллический перламутровый пузырь, на самом же деле, как ясно распознал Чи, это был просто ноль, объемный пустотный трехмерный ноль смыслов, синхронизационная модель обнуления глупости смыслов. Чи достал из-за лацкана пиджака иголку и проткнул пузырь. Пузырь не лопнул, как этого следовало ожидать, а растянулся в жирную единицу, из которой прямо на белую скатерть Анатолича вытекла направляющая стихотворная форма:
Двадцать два. Семьдесят семь.
Красота. Тотем.
Двадцать два. Вставать пора!
Встать масштабно, как гора.
Джомолунгма!

Из глупин людского блуда
Всплыли два горба верблюда.
Чудо-юдо-рыба-кит!
На усах вода висит –
Два ведра на коромысле,
Но  лишь в мир и в верном смысле.

Двадцать два. Семьдесят семь.
Два зацеплено за семь.
 Дланью Беатриче
Дотянул бы нищий…
Дух.
Тот, что брезжит сыпью мелкой,
Холодит остывшей грелкой,
И опять кричит с утра –
Двадцать два!
Как? Чего? Куда? Зачем?
Шлюз открыт – семьдесят семь!

– Товарищи женщины и товарищи мужчины, прошу всех занять свои места и наполнить бокалы, – громко сказал Анатолич.
 После того, как все уселись и разлили спиртное по рюмкам, бокалам и фужерам, Анатолич, занявший место во главе стола поднялся и трижды стукнул лезвием столового ножа по богемскому стеклу, покачивающемуся между большим и указательным пальцами левой руки. Тем самым установилась тишина.
 – Друзья мои, я старый солдат и не знаю слов любви. Я старый-престарый почтовый странник-служака и совсем-пресовсем не знаю слов любви. Но единственное, что я вижу и чувствую, к чему тянут меня бытейские будничные нити и небытейские чудесные сны – это и есть сама любовь. Но я не знаю слов любви и поэтому я говорю. Я говорю вам, что любовь это бесконечность, любовь это бессмертие, любовь это начало, конец и середина, любовь это достижение вселенского счастья и постижение безнадежной пропасти горя людей. Любовь – это весь мир вниз головой, любовь – это точка в пространстве, отражающая первоисточник и заключающая в себе ответы на все мыслимые и немыслимые вопросы. Я не знаю слов любви и поэтому я сделал то, что сделал. До сего дня вы знали меня как Анатолича, безобидного старикана, потихоньку выживающего из ума. И это правда! Это истинная правда! Я выжил из ума себя, я выжал из ума себя, я вышел из ума… Но вопреки обычным представлениям выход из ума совсем не так плох, как кажется. Все зависит от того как из него выходить – по своей воле или по принуждению. Осознанный и направленный сход с ума приводит к абсолютной свободе, а свобода открывает вездесущую любовь и как ни странно сумасшедшее чувство юмора. Когда я впервые оказался во власти откровенного безумия, то, как будто заново родился, я девять дней был под сильнейшим впечатлением. Мне представляется, что это намного круче, чем покорить северный полюс или взойти на Эверест. В качестве флажка на вершине я написал стихотворение.
Шум в ушах и ток по венам,
Что ж ты хочешь – я ведь тленный!
Я и так живу сто лет,
Как заправский дед-пердет!

Нам ли привыкать к разрухе?
И к прорехи у старухи,
И к разлому у корыта,
И к тому, что карта бита!

Все равно мы победим,
Потому что так хотим!
Потому что мы достали
То куда всю жизнь копали,
То за что мы лили кровь –
ЕСТЬ ЛИШЬ ЮМОР ДА ЛЮБОВЬ!

Анатолич поднял бокал повыше и предложил:
– За любовь и юмор! Ура, товарищи!
 Гости вторили ему, выставляя высокие баллы за философский спич и меткую лирику; чокались с задорным огнивом в глазах и размашисто осушали сосуды. Велимир и редактор сошлись во мнении, что глубина тоста Анатолича не имеет конца, как у бездонного колодца – кидаешь туда камень, а в ответ красноречивая немь. Чахлаш, впитавший словоизъявления Анатолича своим пустотным шаром, возбужденно уверял Алексию, что Анатолич даст фору десяти зорким дзен-мастерам. А Вероника с Игорем, опустив прелюдии, просто обнимались и целовались. Егорыч фотографировал. Его глаза были прикрыты камерой, но по непроверенным данным они были мокры.
 Пара Солье тем временем нервно кусала губы и тащилась в девятикилометровой пробке по кольцу. Именно в ту секунду, когда Чахлаш взрывным хлопком откупорил вторую бутыль шампанского, сбив выстрелившей пробкой спесь с пафосной советской люстры  – именно в эту секунду мужчина из пары Солье чихнул и расколол надвое передний бампер о фаркоп впереди едущего старенького универсала, принадлежащего лысеющему дачнику в мешковатой серой жилетке с отвисшими карманами. А над отвисшими, засаленными карманами в декоративных стеганых петлях висели фальшивые и от этого особенно ненавистные паре Солье блестящие полукольца, отражающие неприятно изогнутое настроение четы.
 Анатолич отставил на метр от стола табурет, так что он оказался в поле зрения всей честной компании и задумчиво на него уставился, потирая левой рукой подбородок. Гости последовали за его взглядом, изучая незатейливый предмет кухонной мебели. Табурет был допотопный, ножки имели празднично белый цвет, но крашенный-перекрашенный с застывшими наплывами эмульсионки, сиденье старательно обтянуто плотной цветастой материей цыганского раскраса с диагональным выпуклым рубцом алого цвета. Сомнений в том, что перетяжкой табурета занимался собственноручно Анатолич, не было. Из уважения к табурету Анатолич скинул домашние тапки, почтительно поклонился публике, поднялся на табурет и произнес, тыча себя в грудь большим пальцем правой руки:
– My name is Vlad Parkens. I am yours to command …

 Есть такой трюк – наматываешь на раскрытую ладонь длинную нить, многократно обвиваешь вокруг пальцев и ладони, создавая ощущение крепкой тюремной надежности плетения, а в конце просто тянешь за кончик - и вся хитросплетенная абракадабра вмиг исчезает…    
 Подобный эффект произвели слова Анатолича на Чи. Время съежилось и анемично закололо в кисти …   
               
                ***

 То ли крытый стадион, то ли концертный зал, а скорее нечто среднее между первым и вторым. Объявили конкурс «Согласие дамы». Доброволец-мужчина должен был в течение континуального минутного диалога склонить женщину к своему предложению и получить утвердительный ответ. Не взирая на то, что Чахлаш был черти где от сцены, он выкрикнул условное «беру» и сиганул с верхних этажей стадиона без предварительного осмотра места приземления. Чи заметили еще до прыжка и в меру возможностей постарались очистить путь, чтобы не оказаться сметенным потоком его устремлений. И все-таки паре тугих на раскачку зевак перепало, но терпимо – без переломов и заявлений. Наставник Чи тоже был здесь, а это ставило предстоящее шоу в разряд рейтингового испытания. В полете Чахлаш переглянулся с наставником и получил 15% кредит бесстрашия. Ловко оттолкнувшись от боковины пестрого торца тяжелокаменной лестницы, он затупил угол полета и спикировал на землю, опрокинув двух человек, но успев, меж тем, смягчить падение обоих молниеносным хватом за распахнувшиеся одежды. Начало впечатляло. Публика разогрелась и жадно предвкушала остренькое и пикантное зрелище.
Обработать нужно было несколько пространную, но весьма красивую и стройную девушку по фамилии Зверюга. Она была из очень древнего интеллигентного рода, отличавшегося государственной рассудительностью и меценатством. В роковые секунды, перед третьим звонком из эфира материализовался ее прихвостень-жених. Капризный, ревнивый и до тошноты тупой. И на правах, включенных в конкурсный перечень, этот детина дискантировал «нет». У Анастасии Зверюга, как и у каждого порядочного артиста, всегда под рукой имелся дублер. Рокировку провели на раз-два. Перед Чахлашем стояла очень полная и очень рыжая женщина и что-то пела по-польски голосом Монсерат Кабалье. Время пошло…Чи не то чтобы стушевался, но как-то поутих в упростившейся задаче. Его серые клетки искали ответы: стоило ли, рискуя жизнью прыгать, и раз уж прыгнул, то, как закончить начатое?
– Идем в кино, – протянул руку Чи.
 Зал замер. Певица демонстративно сложила руки на груди накрест и приосанилась. Но лишь на секунду для шоу-эффекта. Она мило улыбнулась и зажала своей могучей пятерней худосочную лапку кавалера. Овации захлестнули «Колизей».
 В следующий квант осознания Чахлаш находился на конспиративной квартире. Всюду сновали подозрительные рыла старых друзей. Понятие «друзья», конечно же, выбрано условно, подобно обращению радиоведущего к слушателям «А сейчас, друзья, мы послушаем…». Не то чтобы друзей было бесконечно много. Хотя в ограниченном пространстве хрущевки, пожалуй, что и много. Человек 5-7, точнее сказать невозможно. Чахлаш специально даже выделил время для переписи обитателей, но добиться стабильности в подсчетах так и не удалось. Три человека на кухне, двое в комнате  и по одному в туалете и на балконе. Семь. Но выходя с балкона, Чи оглянулся для закрепления результата, а там никого. Минус один. В комнате по-прежнему двое. В туалете теперь уже двое и двое же в кухне. Шесть. Еще круг. В кухне – двое, в туалете пусто, но один в ванной, в комнате никого, двое на балконе. Пять. Более того, состав присутствующих причудливым образом менялся, за исключением Зверюга и Офренова. Эти двое наглым образом не хотели ни на кого заменяться.
 Чи чувствовал, да не просто так – чувствовал наверняка, что дело нечисто. Было понятно – ему тут не рады, но в открытую никто не признавался, очевидно, боясь нарваться на скандал или истерику. Увлекаться переписью населения более трех раз подряд выглядело не очень, отдавало усугублением; нужно было срочно найти важное занятие. И оно, конечно, нашлось. Чахлаш уселся в самом удачном углу кухни с максимальным девятиугольным обзором, достал свой бессменный черный кожаный портфель и объявил инвентаризацию его содержимому.
  Первым делом в мусорную корзину полетели билеты с конкурса. А куда подевалась дублерша? Мы должны были пойти в кино, но ходили ли? Так…билеты в кино «Ад-у-кин в а-го-род»… Ничего не помню, – хватался за голову Чи, – А как здесь оказалась Зверюга? Да и я? Где это я?
Офренов смотрел прямо в глаза Чи, он как будто бы понял ход его мыслей и внутренне злорадствовал своей проницательности.
– А вот хрен тебе, Офренов – телепатировал Офренову Чахлаш. – Буду сидеть тут до потери пульса, пока не разберусь что к чему.
 Офренов досадно поморщился, наглядно доказав свою состоятельность в чтении мыслей. Если этот жлоб Офренов может читать мысли, то почему бы мне этого не сделать, –продолжал размышлять Чи. И стоило этого возжелать, как подозрительные рыла друзей тут же
озарились близким светом примитивных, мелких желаний. Да чего уж там – ничтожных! Фи…
 Чи уже собрался было уходить, но тут из туалета вышла Зверюга и удивила своими, ни сколько умными, но разноплановыми и далеко идущими линиями ума. В отличии от своих «друзей», она разыгрывала вполне приличную партию. На душе у Чахлаша потеплело и он непременно захотел что-нибудь подарить А. Зверюга. Он перерыл свой кейс в поисках подходящего подарочного образца и наконец-таки нашел его – флешка. Идеальное сочетание приятного с полезным! Больше здесь ловить было катастрофически нечего, и он вышел…


Рецензии