Дмитрий Титов. Очерки о Кутихе

    Весной 1989 года на нас с моим лучшим другом Олежеком набросились: сплин, меланхолия, тоска зеленая и невыносимый  зуд по новым приключениям. Не помогал даже самодельный марочный херес, изготовленный из высокогорного ревеня урожая 1986 года. Олег страстно мечтал о стуке вагонных колес, запахе паровозного сортира, прощальном поцелуе и цыпленке на дорогу, завернутом в газету «Комсомольская правда».  Я был категорически против! Мне грезился рык бенгальских тигров в бананово-лимонном Сингапуре и удивительный жираф с озера Чад. И вот нежданно-негаданно, в итоге своих споров и метаний без сна и покоя, мы, вольные бродяги, перетекли в категорию мещан-филистеров, мелких частных собственников – прибрели рубленый дом с прилегающей огромной территорией, обнесенной ветхим покосившимся забором, в деревне Кутиха  (22 км от Зыряновска). Дорога до фазенды была неплохая, сначала асфальт, потом надо было преодолеть железнодорожный мост  - и не попасть при этом под поезд  (почему-то на этом мосту мой рыжий пес лаял как бешеный, и Олежек, дабы собаку  успокоить, сжимал его в своих могучих объятиях), дальше асфальт до села  Парыгино  – и  11 километров грейдера, который был отсыпан гравием размером с баранью голову, вследствие чего  разогнаться на моем «ИЖ-Комби» было сложновато. Но грязи и луж на дороге практически не было, непроходимые топи начинались уже после нашего дома. Из Зыряновска до Кутихи регулярно, два раза в день, ходил рейсовый автобус «Паз», а  фанаты от инфантерии за два часа могли ножками дотопать до фазенды из райцентра  Парыгино, так что проблем с логистикой не было.
     Немного топонимики. Согласно древним легендам, в 19 веке в этом самом месте проводились ежегодные медовые ярмарки, по завершении которых гости кутили на широкую ногу. Кутили так, что по дороге домой дружно рыгали. Поэтому рядом  возникла деревня Парыгино.
    Прежний владелец фазенды – кержак1) неопределенного возраста с женой и маленьким сыном – вручил нам купчую, ржавый ключ от навесного замка на избе, и отбыл в городскую жизнь.
    Кроме дома,  бани по-черному нам в наследство достались: кот, самодельная кукла-буратино из обломков асбоцементных труб, колодец с журавлем, летняя печка, стог прошлогоднего сена,  и множество корпусов для ульев на чердаке. И, конечно, казенная лесопилка за забором. Ульи у нас сперли до ужаса ловко, как будто их вовсе и не было. Помню, мы года три пытались сено продать, но, что с ним стало дальше -  не помню.  Летняя печка, словно магнит притягивала моего сына, и Слава топил ее беспрерывно и с восторгом.  Устройство дома было следующим – холодные сени, кухня-столовая, затем  спальня, и за ней еще одна комнатенка с двухэтажными нарами, которую сразу назвали «Изаурской» (в те времена по ящику активно шел латиноамериканский сериал «Рабыня Изаура»).  Внизу, естественно, здоровенный подпол. Домишко за многие года изрядно врос в землю, на входе приходилось нагибаться, и от постоянных ударов о притолоку голова моя стала твердой, как алмаз.  Олежек  несколько раз, о чем-то задумавшись, бился башкой о дверной косяк так, что дом ходил ходуном, а с потолка сыпалась штукатурка. К дому был пристроен ветхий навес со скамейкой, этакая кутиханская веранда для философских размышлений, пробраться в которую можно было, только согнувшись в три погибели. Электропроводка в доме мимо счетчика была выполнена столь искусно, что даже энергетически продвинутый Олежек разоблачил ее только через три года. Первое, что мы сделали – набили в стены миллион гвоздей вместо вешалки. Под потолком натянули проволоку для подвешивания  продуктов с целью из защиты от мышиных стай. Затем  переделали веранду – и получилось прекрасное пиршественное место, патио-площадка с видом на горы и лесопилку. Вечерами вниз по реке тянул прохладный ветерок, на столе стояли миски с простой крестьянской едой, мы хлебали кулеш из тарелок алюминиевыми ложками, чокались  эмалированными кружками, пели песни, трепались, и пробирались в дом на ночлег далеко за полночь. Баню по-черному мы утеплили опилками и обшили срезкой, добытыми ночью с лесопилки. Баня получилась шикарная, с необычайно сухим жаром, от которого уши сворачивались в трубочку. Некоторое неудобство представляла сажа на стенах, но мы приспособились от нее уклоняться.
    Надо сказать, что бунгало в Кутихе для меня было в каком-то смысле возвращением к истокам. Дело в том, что моя матушка, высланная, как немка, в 1941 году из Астрахани, начинала свою трудовую деятельность именно в Кутихе, в качестве фельдшера. Здесь она научилась ездить верхом, впервые попробовала медовуху и тайменя и даже встречалась на таежных тропах с медведями, а ее семейство от голода спасли щедрые урожаи кутиханской картошки.
    В те военные годы основным занятием -  как местного населения, так и  зеков из зоны, которая стояла в устье Становой, был лесоповал, а весной, в паводок, молевой сплав леса, воистину адская и опасная работа в ледяной воде. В тайге для лесозаготовок была проложена целая сеть проселочных дорог, которые к нашему времени стали непроезжими, но оставались очень удобными для пеших прогулок  по лесу. В те далекие годы деревня Кутиха была значительно больше современной, помимо лесозаготовок и пчеловодства имело место развитое сельское хозяйство. В широкой долине Тургусуна сеяли просо, а чтобы его целиком не склевали стаи журавлей, посылали на поля  для охраны дежурных пацанов-охранников верхом на лошадях. А в 70-е годы к сельчанам пришла механизация. Поля эти запахали на большую глубину мощными «Кировцами», и они нарушили тонкий плодородный слой чернозема и  вывернули на поверхность массу булыжников аллювиального происхождения. Полеводство пришло в упадок, к нашим временам в деревне работало чахлое отделение Парыгинского совхоза, со стадом тощих коров и унылыми полями невзрачной пшеницы.
    Проект освоения кутиханской гасиенды разворачивался при горячей поддержке наших верных друзей. Одним из сподвижников-первопроходцев был известный гидрогеолог Володя Донских, большой любитель природы, огромных черных овчарок и одиноких дамочек. Владелец мотоцикла «Минск» с пропеллером и штучного ружья ТОЗ-34,  которое он бережно хранил и доставал только по великим праздникам со словами …теперь таких не делают…  - и убирал обратно в чехол, заткнувши стволы ветошью, пропитанной маслом. Был совладельцем артельного видеомагнитофона советской сборки, и ночи напролет смотрел голливудское видео в черно-белом изображении. Матерый грибник, у него даже на даче под сосной росли маслята. Там же на даче же он выращивал яблоки, из которых выгонял отличный кальвадос. Был неутомимым собирателем – ведрами таскал из леса дикорастущие ягоды и обменивал их у городских домохозяек на сахар. Володя знал секретный рецепт приготовления изумительного фаст-фуда – чудовищных бутербродов -  и охотно нас ими закармливал. Однажды  он смастерил из какой-то фантастической стали огромный нож с желтой рукояткой, что-то вроде арканзасской зубочистки. Мы на веранде готовили салат, когда Володя извлек на божий свет это страшилище и стал превозносить его несравненные свойства. Волос рубит! – Да ну? – Глядите!  И, взяв в щепоть три волосинки, взмахнул оружьем. Кончики пальцев упали в салат. Но мы его (салат) все равно съели. Фотограф-любитель, он был нашим бессменным фотокорреспондентом-историографом, и при каждом появлении на небе фотогеничного облака непременно бежал в дом за фотоаппаратом изящным аллюром. Как культмассовик-затейник, привозил с собой в Кутиху крохотный телевизор «Шилялис» и мы всей шайкой смотрели китайский сериал «Боевое искусство Шаолиня» в черно-белом изображении.
    Серега Куликов, он же Стыд, тащился от Кутихи, как удав по дусту. Уверял, что после волшебной кутиханской атмосферы на своей нервной своей работе в тресте «Зыряновскстрой» он не матерится целых  два дня. Был несравненным виноделом, только у него получалась нежная, терпкая фанта из ирги, которая сама лилась в горло, как кровь дракона. Для нашей фазенды он где-то спер и привез в Кутиху огромные металлические ворота, которыми можно было свободно запирать Багдад или Константинополь. Непрерывно изготовлял, точил и заострял всяческие ножики, и когда однажды мы пошли заготавливать веники для бани, (а Стыд был выпимши) он молодецким взмахом разрубил этим самым отточенным ножом себе руку пополам. Тем не менее, он научил нас изготавливать классные березовые веники с ароматизатором – между березовых веток вплетались 2-3 веточки матрешки2) и ветка полыни. Попытался вписаться в проект кутихинизации, отжал в деревне добрый клок земли, огородил его забором и приволок здоровенный металлический строительный вагон. После чего Стыд из нашего проекта выпал и переместился в депутаты областного совета  трудящихся.
    Отец Олежека, Николай Павлович сразу принялся нам активно помогать. Тюнинг фазенды мы начали с сооружения нового отхожего места. Володя Донских, как профессиональный гидрогеолог, вооружившись кетменем и лопатой, выкопал  выгребную яму двухметровой глубины. Николай Павлович принялся сколачивать надземную часть. Через какое-то время он пригласил для приемки комиссию – меня и Олега.  На боку лежал готовый гальюн,  шедевр плотницкого искусства, небоскреб метров восьми высотой. При попытках установить его вертикально, сооружение упорно заваливалось набок. Николай Павлович, вооружившись ножовкой и топором и громко ругаясь, укорачивал его целый день. В итоге получился прелестный сортирчик высотой пять метров, самое высокое здание в деревне, усталые путники издалека ориентировались на него, как на маяк.  В честь этой новостройки мы устроили в сумерках зрелищное публичное аутодафе, жертвой которого стал старый кержацкий клозет, набитый сеном. Как только созрела кислица 3), Николай Павлович стал пропадать в тайге с ведрами, бидонами и прочими емкостями под ягоды, поскольку он был виноделом высочайшей квалификации и настаивал из кислицы рубиновое вино, нектар  богов. Но было одно обременение – возвращаясь в деревню, он восклицал  -   Украли! – Что украли? – Рюкзак! Я повесил его на куст, отвернулся, а его украли!   Приходилось нам с Олегом идти в лес и отыскивать подвешенный на кустах рюкзак.  Николай Павлович с удовольствием кухарничал, и по клубам сизого дыма из окон фазенды легко было догадаться, что это он жарит лепешки. В те суровые годы борьбы за трезвость, ханжа  Паша Антонцев (тогда еще не старый), который   числился  зам. пред. Городского «Общества борьбы за трезвость»,  торжественно и лицемерно, вручал хихикающим зыряновским девицам безалкогольный торт -  нам, смертным, получить казенную хард-выпивку можно было только по талонам. Алкаши дюжинами хлестали шампанское – «Помпадур» и «Шарман», а мы спасались портвейном из горного ревеня. Но тут Николай Павлович продемонстрировал нам мастер-класс. На нашем бескрайнем огороде он насеял сахарной свеклы, вырастил неслыханный урожай, сварил из свеклы патоку, поставил из нее брагу – и нагнал четырнадцать галлонов прозрачного как слеза самогона – полный цикл глубокой переработки, мы дружно рукоплескали стоя!
    Лихие друзья и родичи стекались к нашей фазенде как мухи на мед. В. Донских помогал в строительстве веранды и бани, В. Караченцев натапливал баню по-черному до адской температуры, Стыд подвозил нам стройматериалы на своем служебном «ЗИЛ-157», Серега Штоль, он же Ноллер, за один день сломал три пары лыж, Валера Сергеев сжег на печке валенки, Николай Павлович в кухонном чаду и клубах синего дыма жарил пресные лепешки, а Олежек восседал на воротном столбе -  высоко над всей этой суетой и творил замечательные стихи и песни.
    Дом наш стоял на околице, второй с краю, метрах в ста от замечательной горной речки Тургусун (название экзотичное, профессор-историк из Барнаула уверял меня, что здесь имеет место тюркская топонимика), а чуть ниже по течению находилась шикарная заводь для купания. Хрустально чистая бодрящая водичка (а в июле она прогревалась до комфортной температуры), жгучее солнце, теплый галечный пляж манили нас, и мы, начхавши на огородную повинность,  вместе с нашими  маленькими детками пропадали там с утра до вечера.
    … У этой заводи имелась предистория.  Лет за 7-8 до того мы с мамочкой и собачкой Стрелкой приехали в Кутиху, на ранчо к ее приятелям, Мухиным. Пока старшее поколение общалось, я проехал к той самой заводи, одел трубку, маску и ласты, зарядил подводное ружье и занырнул. И чуть ниже бурунов, в глубокой яме, углядел трех краснохвостых тайменей, один приличный, а два поменее  -  веретешки. Часа два я за ними гонялся, из сил выбился, да и солнце покатилось на закат и на омут упали длинные тени, пришлось ехать домой не солоно хлебавши. В это время в Зыряновск  прибыл московский гость, закадычный дружара - амиго Саня Кажаев, который в ту пору служил главным механиком Третьяковской галереи. Мы с Васей Кравцевым порешили устроить для милого дружка подводное сафари на этих самых тайменей. И вот, поутру, мы с женами и Саном, вооруженные до зубов рыболовной и подводной аммуницией, на моем «Москвиче»   прибыли на поле битвы. Изнемогая под тяжестью гидрокостюмов,  ласт, ружей, спиннингов и прочих орудий лова мы медленно и неотвратимо, как сама смерть, продвигались к заводи. И навстречу нам по тропинке вышел старичок-лесовичок, кержак в драной фуфайчонке и очочках, с березовым удилищем в руках и берестяной паевкой через плечо. И он говорит нам : « ребята, вы туда не ходите, я их уже поймал… Тот, что покрупнее, не хотел ловиться, пришлось пойти в огород, выкопать червяка побойчее…»   И в паевке у него еще разевал пасть красавец-таймень с красными плавниками и  хвостом.

 

Супруги облили нас волной невыразимого презрения, сразу вспомнилось из сказки  Снова гонит старика к морю злая старуха...  И в слабой попытке реабилитироваться  я повез нашу компанию ниже по течению, где в неглубокой яме я встречал тайменя.
Приехали, усадили дам на лужайку закусывать чем Бог послал, и самый матерый ныряльщик, пан спортсмен Кравцев напялил гидрокостюм условно сухого типа, обул ласты и полез в студеную воду. Сделал первый круг и маячит из воды есть здесь таймень!  Я наладил спиннинг и перебрался по перекату на противоположный берег, откуда было удобнее бросать блесну. Минут тридцать мы утюжили хрустально чистую воду, Вася – непосредственно своим телом, я – блесной «Шторлинг», и вот вижу, из воды свечой выпрыгивает таймень и падает обратно! Оказалось, подводный охотник влепил ему в голову, но на излете была стрела, и рыба сорвалась. Битый час Вася прочесывал заводь в поисках тайменя, замерз до синевы, но, увы! Зашхерилась рыбка! Ругаясь черными словами, я пошел перебродить обратно на перекат, только зашел в воду, вижу, между камнями на быстрине что-то белеет… на белом фоне что-то красное, плавник! Он, родимый, между валунами забился на шивере 4). Я крался к нему как волк из мультфильма «Ну, погоди!» и обрушился на него словно Илья Муромец на басурман. Поймал! И вечером мы всей компанией чокались  чаркой доброго вина под чудесное хе5)  из тайменя, исполненное умелыми руками служителя Третьяковской галереи...
   Чуть выше заводи через реку проходила высоковольтная линия передач, провода свисали низко над водой и не один рыбак-хайрюзятник6)  погиб от удара током, зацепившись удилищем. Но нас Господь уберег.
    Тургусун был быстрой горной рекой с переменчивым и сложным характером, местные кержаки, по их заверениям, сбрасывали трупы своих обидчиков  в эту реку и эти тайны река хранила. Меня дважды сбивало течением с ног на броду, и я долго барахтался в воде, больших усилий стоило из реки выбраться.   
     На противоположном берегу Тургусуна начиналась горная черновая тайга,  вдали высились горы Зайчиха и Чупречиха, на которых произрастали ревень и черника, по ручьям росла дикая смородина,  кислица водилась повсеместно, малина и костяника, клубника и земляника были подножным кормом. Летом, в малую воду, через реку можно было перебраться по бродам, а для переправы в паводок  имелось устройство, именуемое местным населением люлькой. На противоположных берегах были установлены металлические вышки-платформы с бетонным основанием, на которых были натянуты два стальных троса. На этих тросах на роликовых опорах висел металлический ящик человек на восемь. Изначально люлька перемещалась ручным приводом - механизмом с редуктором, но его давно украли. Мы забирались в люльку и отвязывали ее, после чего она скатывалась до середины реки, а дальше подтягивали ее  руками за тросы. Желательно было одевать брезентовые рукавицы-голицы, поскольку проволока из тросов торчала как иглы дикобраза.  В один прекрасный день ящик тоже сперли, но местные йомены   не растерялись. Они переходили реку по тросам, как обезьяны, распершись в один руками, а в другой ногами. Но на середине реки тросы начинали играть, и только матерые канатоходцы и кутиханские кержаки могли с этим справиться.  Для нас этот проект был слишком экстремальным и мы соорудили переправное устройство, из ролика и монтажного пояса, чтобы переправляться подвешенным, перебирая по тросу руками, без риска плюхнуться в реку.
    Постепенно мы знакомились с туземным населением. Наиболее экзотической фигурой был местный пастух Прокопий, этакая кутиханская гомоза. С его гражданской женой Милахой и гнедой кобылой Машкой они были неразлучны. Милаха непременно в ватнике и синим бланшем под глазом, Машка весь день под седлом, она сама пасла коров, Прокопий кобылой очень гордился:  Она их кусат!
     Прокопий презентовал себя продвинутым животноводом, и как-то мы попросили продать нам курицу. Он замялся, засмущался, и спросил – нет ли у вас собаки на продажу? – Зачем? – Да собака у меня плохая…  Забыл ее покормить, она кур сожрала… Повесил ее, теперь мне собаку надо…
    Затем он по весне  накупил стадо утят на откорм, они дружно крякали в его ограде, заросшей лебедой. Осенью мы, потирая руки и глотая слюнки, пришли к нему купить утку. Прокопий потупил очи в землю. – Нет у меня уток, ребята…  Забыл я свиней покормить, они сломали загородку  и  уток  съели…
   Однажды, вернувшись с охоты, мы обнаружили в деревне полувзвод ментов (обычно их не было, участковый жил в Парыгино). Оказалось, их подняли по тревоге – пропало все деревенское стадо вместе с пастухом. Через три дня коровы отыскались на дальней пасеке, где Прокопий с пчеловодом оттягивались медовухой. У коров, естественно пропало молоко, и вердикт суда присяжных оказался суров – Прокопия отправили на пенсию…
    Надо сказать, что местные жители оказались весьма просвещенными культуртрегерами  – коров через одну называли Марианнами  (сериал «Богатые тоже плачут»), среди мужского народонаселения присутствовали Штирлиц и Пол Потыч. Однажды ночью к нам в ворота громко постучали. Мы отворили, и во двор ворвался Штирлиц, от которого невыносимо разило навозом, махоркой и перегаром от браги.  …Помогите! Украли!  У меня украли! – Что украли? – Мотоцикл украли! – Как? – Ехал я по копи7), остановился, глядь, нету мотоцикла! Украли!...    Утром мы отправились на поиски за деревню и довольно скоро обнаружили «Восход-3М» под обрывом, в прозрачных струях Тургусуна. Следствие показало, что, выпивши лагун брагульки, Штирлиц в безлунную ночь повез местную девушку лет сорока в романтическое  путешествие на прибрежную лужайку. На копи на повороте Штирлиц резко дал газу, машина выпрыгнула из-под парочки и свалилась с обрыва в реку. А пьяный Штирлиц никак не мог сообразить, почему он с подругой валяется в темноте среди коровьих лепешек в придорожной пыли…
Соседи…  Соседствовали мы:
1) с Горобцом. Хохол-пенсионер кулацкого толка, он, как и мы был горожанином и на зимние квартиры перебирался в Зыряновск.  Держал на своем участке пасеку и, конечно, огород. Кутиханский Гобсек, он постоянно хранил в железном сейфе  в заначке ящик-другой водки. Зная об этом, местные пропойцы, страдающие с похмелья, стекались к нему как мухи на мед. И он оказывал благодеяния – но на возмездной основе. Амикошонства по отношению к себе он не позволял. И, поскольку кутиханские жители в основной своей массе постоянно испытывали неутолимую жажду, то, как минимум, половина движимого деревенского имущества уже перетекла в цепкие руки Горобца. Ну не любили его кержаки, и исподлобья злобно косились на его богатеющий хутор за глухим высоким забором, с новенькими пристройками под кровлями из оцинкованного железа (в Кутихе основная масса  домов имела крыши из досок внакрой).
2) Напротив Горобца жил Тятя, тесть моего служебного завхоза Феди Макарова. В те лихие времена Олежек каким-то волшебным образом разжился армейским цинком патронов от автомата калибра 7,62х39. Олег его зарыл в погребе в неведомом даже мне месте. А через месяц цинк исчез, совершенно бесследно, как будто в воздухе растворился. Лет через пять по завершении нашей кутиханской саги Олег подарил дом на дрова Вите Караченцову, и тот с Володей Донских поехал его разбирать. Подходит к ним Тятя и держит такую речь: …Ребята, здесь такое дело… Как-то иду я мимо вашего забора, глядь – под забором цинк с патронами. Ну, я его и прибрал. А намедни приехали менты – искать у меня самогонный аппарат, и нашли цинк. Вы скажите ментам, что это ваш цинк…
3) Напротив нас проживал дед с половиной задницы. Вторую половину давно откусила свинья. Был крупным специалистом по краже пчел. Намазывал пару рамок суши свежим медом, засовывал их улей, в котором леток был сделан по принципу ниппеля (пчела заползает, а выйти не может). Прятал улей в кустах у чужой пасеки, а ночью увозил на мотоцикле полный улей рабочих пчел на свою дальнюю пасеку в урочище Данилиха. В подвале дома у него жил ручной соболь. Был искусным хайрюзятником и поставлял нам свежего хариуса по твердой цене – 2 руб. 30 коп.    за килограмм. На пасеке ловил петлями диких коз и изредка угощал нас копченой козлятиной. Научил нас печь пироги с кислянкой (весенняя травка с кислым вкусом). Еще учил, как надо похмеляться тройным одеколоном – ему надо на морозе дать стечь по железному ломику в кружку, ароматизаторы примерзнут, а спирт останется.
4) Рядом был дом сравнительно молодого черноволосого джентльмена, именуемого Гога. Тот слыл знатным механиком, этакий кустарь-одиночка с мотором, специализировался на ремонте часов, мотоциклов и ружей. Клиентура с окрестных деревень стояла к нему в очередь. Осталась неведомой его ноу-хау по ремонту часов. Но в тонкостях ремонта поршневой системы на мотоциклах он поделился. Разобравши поршневую, он выкидывал сносившиеся кольца и делал новые… из алюминиевой проволоки с помощью простого молотка. Такой поршневой хватало максимум на неделю работы мотоциклета, но Гога-ремонтник  пользовался огромным уважением среди туземцев. Однажды под влиянием винных паров он поведал нам страшный технологический инновационный секрет  – как улучшить бой дробовика. Для этого следовало – засунуть дуло ружья в костер, раскалить его добела… и окунуть его в бочку с дождевой водой.
    Надо сказать, что нравы в деревне были достаточно простыми, без книксенов и экивоков.
    Не хватало у местных терпения выгнать самогонку, алкоголь они употребляли в виде браги. Из всех сортов самая убийственная брагулька была оранжевого цвета, а сверху плавали зерна проса. Косила питухов как станковый пулемет «Шпандау». А кержацкая аристократия могла позволить себе медовуху…
Однажды у кержака ночью украли корову. Дело было зимой, он по следам без труда пришел в дом похитителя. В горнице бухали несколько местных маргинальных личностей. На кроткую просьбу владельца вернуть ему корову они страшно обиделись. По их понятиям, такое неслыханное оскорбление можно было смыть только кровью, и обокраденного односельчанина зарезали тут же  на месте.
  В другой раз двенадцатилетний мальчик без спросу взял у соседа лошадь, покататься на час. За такую нестерпимую обиду парнишке нанесли семнадцать ножевых ранений, несовместимых с жизнью.
 А как- то я сидел  рядом с соседом на солнышке на берегу Тургусуна, болтали с ним про охоту-рыбалку. Он восхищал меня искусством ставить плетеные из тальника мордочки8) – прямо у дома, на мелководье у меня на глазах добывал то язя, то налима. Мимо нас прошмыгнул остроносый смуглолицый парнишка, и сосед нравоучительно произнес – Ты смотри за ним! Он нехороший мальчик! Ты спросишь – почему? Так слушай! …Какое-то время назад мои мордочки перестали приносить рыбу. Понял я, что  тут что-то нечисто…  Надел  болотные сапоги и спрятался затемно в кустах. Вот сбрезжило. И что я вижу! Этот мальчик ворует рыбу из моих мордочек! Ну, поймал я его, затащил в Тургусун и наступил ногой в сапоге ему на шею. Когда кончили идти пузыри, я его вытащил. Будешь воровать?  Еще раз засунул в воду и придавил шею. Обратно достал и говорю – еще раз поймаю – утоплю!  Сосед затянулся цигаркой – так что смотри за ним! Он плохой  мальчик!
   В один из вечеров к нам пришел  сосед, дед с укушенной задницей.  …Ой, горе-то какое! Пчеловоды Аристовы разбились! Оказалось, что отец с сыном ехали, пьяные в дым, с пасеки на колесном тракторе Т-40  через гору напрямую, на крутом спуске машина перевернулась и кубарем скатилась до подножия. Несчастные были еще живы, и вокруг собралась толпа местных в раздумье и спорах – что делать? Надо неотложку вызывать из Парыгино, а телефон в деревне один, в сельсовете. Но телефонистка уже ушла домой, а кутиханские геноссе покрывались гусиной кожей и трепетали при одной мысли о том, чтобы ее побеспокоить. Через час какая-то бедовая голова – однова живем! – осмелился и извлек-таки телефонистку из дома. «Скорую»  вызвали, но было уже поздно, оба Аристовых скончались. Дед  дальше размахивал руками – я им сказал, вы хоть прикройте их, чтобы волки не объели!  (тела так и лежали на горе) и вдруг встрепенулся – так у них же родных нет! Разграбят пасеку! Разграбят! – и стремглав помчался домой, завел трактор и помчался на пасеку покойных, чтобы не опоздать…
    В мае наступило время сажать картошку, в те времена зыряновскому человеку (homo zyryano) не сажать картошку было просто немыслимо. Вскопать руками наш бескрайний огород было абсолютно нереально! Началась охота за трактором, дело было непростое, поскольку левая вспашка проводилась только по выходным дням. Тогда мы не ведали о подводных камнях этого предприятия. Дело в том, что мзда за пахоту была достаточно однообразна в твердой валюте – бутылка-две водки – в зависимости от размера участка и чрезвычайно важно было заполучить пахаря с утра. Вспахав первый участок и получив расчет, тракторист поспешно срывал зубами «бескозырку»  с бутылки и выпивал водяру из горла, не тратя времени и ненужных детоксов на закуску. Посему те, кто стоял в очереди сзади, получали в качестве бонуса вкривь и вкось распаханное поле, снесенные заборы и протараненные пристройки. После обеда изнуренный землепашец засыпал прямо в кабине и продирал  похмельные глаза только к ночи.
    Страдая с похмелюги, в это время суток он предлагал свои услуги по демпингово низким расценкам – за граненый стакан «Экстры», но на это покупались только жадные глупцы, поскольку в темноте тракторист крушил все вокруг как саперный путепрокладчик «БАТ-М».  В итоге, картошку мы засадили, хотя после вспашки на поле обнаружились россыпи булыжников, результат экзогенной деятельности древнего Тургусуна. Через месяц мы освоили прогрессивный кержацкий метод прополки картошки - всадник на коне таскал по огороду борону, после чего с тяпкой было легко управиться с сорняками. Я, как закоренелый ненавистник картофелеводческих коллизий, как мог, косил и уклонялся, не гнушаясь гнилых отмазок, но Олежек, перевязавши тряпкой башку, в невыносимую жару сначала прополол, а потом окучил наше бескрайнее поле. Это было документально зафиксировано на слайде.    Борьба за урожай закончилась осенью, когда мы собрали тридцать шесть мешков мелкой картошки,  (в народе такую называют свинячьей) и спустили их в подпол на радость мышам.
    Но  первую зиму мышам жилось несладко. Наследственный, серый в полоску, кот все лето от нас дичился, мелькал, словно призрак, по заборам и крышам и гордо отказывался от еды, предпочитая охотиться за свежатинкой. Но, с наступлением холодов, умный котик пришел в дом  на зимовку. Конечно, горя он  нахлебался. Мы-то, уезжая, всегда ему оставляли разнообразный провиант, вроде пары подстреленных сорок или заячьих потрошков. Но за неделю в избе устанавливалась устойчивая температура – минус восемь, еда и вода замерзали. Поэтому вместо воды мы сыпали ему в таз снега, а чтобы снег не растаял, таз ставили в подпол. Так что мыши были для него даром божьим. Надо сказать, что кот вел себя весьма достойно, и, встретив нас в субботу, он не кидался сразу на колбасу, а сначала мурчал и терся об ноги. Только с моим псом Лешим не брал его мир. Собака в дом – кот в подпол, и начинаются женевские переговоры – кот злобно воет снизу, а собака  тявкает сверху. После такой экстремальной полярной зимовки, с первыми лучами весеннего солнышка он, как кот из «Бременских музыкантов», навсегда покинул нас в поисках лучшей жизни.
    Если бы у Кутихи был герб, на нем была бы свинья. Вислоухие, бурые, огромных размеров (похоже, их предками были бронтозавры) они стадами валялись в лужах по всей центральной улице, презрительно игнорируя людей, собак и проезжающие автомобили. Технология выращивания непарнокопытных была незамысловатой – как и все в Кутихе.  С рассветом  свиньям задавали утренний корм, после чего их пинками выгоняли на улицу на вольные хлеба.  Вечером в сумерках свиньи собирались у родной калитки и громко визжали, требуя пустить их домой за пайкой вечерней запарки. Даже глухой зимой я встречал на улице свинью, которая жадно грызла березовое полено. Не было лучше развлечения для свиней, чем проникнуть в наш огород. Несмотря на то, что бесконечный забор наш постепенно ощетинивался буровыми трубами, бронированным геофизическим кабелем и колючей проволокой, они инфильтровались к нам с удручающей регулярностью. Сначала мы били их дрекольем, потом вооружились пневматической винтовкой и прутьями арматуры. У меня на глазах Олег нанес богатырский удар по свинячьему хребту здоровенной арматуриной, последняя от удара обмоталась вокруг свиньи, а ей нипочем! Как-то мы устроили около дома прелестный палисадник, обнесенный новеньким штакетником. Но убегающие от нашей погони свиньи в мгновение ока разнесли его в щепки. Мой пес пару раз пытался выгнать с огорода поросят, но мамаша-свинья сразу злобно бросалась на него как помесь медведя с носорогом. Наш сосед – дед, накативши на грудь, откровенничал: медведя – не боюсь, сохатого – не боюсь. Свинью боюсь!  И снимал штаны, демонстрируя жуткие шрамы на заднице. Однажды после бани по-черному и чарки доброго портвейна я отправился на берег Тургусуна, завернувшись в военно-морскую шинель – полюбоваться рекой в лунном свете. Шум и блеск реки, и легкий ветерок с гор привели меня в романтический настрой, и я закемарил на шинельке. Проснулся от тревожного чувства и вижу – вокруг меня, освещенные серебристым лунным светом, кружком расселись свиньи и на меня пристально смотрят, как Гоголевская нечистая сила со свиными рылами! Представляете? Я помчался домой стремглав, как герои «Сорочинской ярмарки»…
   Помимо свиней по улицам бродили стаи кур. Он них дискомфорта не было. Были проблемы с моим псом. Как-то поначалу он задавил куренка в бурьяне и я его строго наказал. Через месяц к нам во двор забрела наглая клуша с выводком цыплят-пуховичков. Я говорю Лешему – Гони их!  А он демонстративно отворачивается… Через пару лет уже во втором доме я нечаянно вырастил огромный урожай картошки. И вот как-то солнечным октябрьским деньком я в одиночестве рыл эту самую картошку. Смотрю – пес загнал курицу в кусты за наш туалет и сам на меня косится. Я командую – взять!  В два прыжка он ее нагнал и придушил. Я аккуратно собрал перья, сложил добычу в рюкзак и пошел на охоту. В сухом русле Погорелки Леший выгнал мне под выстрел еще серого зайца, и я не промахнулся. Ощипал курицу, ободрал зайца и пошел домой, довольный собой и собакой. Но на этом куриная эпопея не кончилась, пес сделал свои выводы. Зимой я  поехал в Кутиху на служебном «Уазике», сбросить снег с крыши. И пока я тренировался с лопатой, барбос  по снегу перешел через забор к соседке и задавил двух кур рябой расцветки, как у рябчиков или тетерок. Скандал,  конечно, разразился, но я собаку больше наказывать не стал…
    Лесопилка. Кормилица наша. Весь день на пилораме весело звенели пилы и ветерок доносил вкусный запах свежих опилок. Готовый пиломатериал на ней долго не задерживался, а вот срезку, горбыль и прочие отходы лесопильщики сваливали у нас под забором, многолетние завалы громоздились до небес. И как только сгущалась тьма, мы снимали с забора прясло и шли за добычей. Года три мы жили в дровяном коммунизме. А потом выше деревни на склоне горы Афониха построил маральник бывший начальник Зыряновского угро  Зайцев, известный бизнесмен-проходимец по кличке Заяц. Он споро прихватизировал лесопилку и поставил туда управляющим нашего знакомого Саню Рыберта. И эти черти за одно лето ликвидировали наш отвал лесоматериала, ни щепки не оставили! Но Бог не фраер, он все видит, и Зайцевы пятнистые олени на Зайцевом маральнике следующей зимой массово передохли.
    Отступление про Зайца.
    Не удалось с ним лично познакомиться во время нашей кутиханской  одиссеи. А в начале 90-х ко мне в Зыряновск приехал мой московский друг – попытать счастья в торговле цветными металлами. Программа посещения уже подошла к концу, мы в пустой экспедиционной гостинице уже ждали «Уазика» для отъезда в Усть-Каменогорск. Тут в коридоре раздался громкий топот  и к нам ворвался пузатый типчик небольшого роста, в дубленке и норковой шапке.  - Мне сказали, здесь бизнесмен из Москвы? У меня предложение по мараловодческому бизнесу! -   Мы растерянно молчали. А он произнес пылкую, проникновенную речь о чрезвычайной пользе пантов, маральей крови, пантогематогена и т.д. Он даже в еду для своего семейства подсыпает порошок из рогов…   - Да что там говорить, результат сейчас вы сами увидите! - И он протянул руку, чтобы снять шапку. Мы смотрели как завороженные, ожидая увидеть ветвистые рога…  Однако узрели лишь потную лысину с чахлыми тремя волосками на ней. Видите, волосы начали расти!   
   Да хрен с ними, с дровами - оленями, пойдемте лучше по грибы. Они в Кутихе водились. В весьма изрядных количествах.  Конечно, видали мы места погрибнее, но и в Кутихе не составляло труда напластать их, родимых, на грибную солянку либо жареную картошечку с грибами. Километрах в двух, за рекой Погорелкой находилась сосновая лесопосадка. В ней можно было разжиться хорошенькими маслятами – если успеешь после дождя раньше червей, а плотные рядовки росли дорожками (для них было введено правило: увидев рядовку, сделай два шага назад, ты стоишь на грибах). Еще в сосняки водились оранжевые грибы несъедобного вида, я называл их грибы №3,  а Олег – паутинниками. Но мы этот лес не очень любили, так как за один найденный гриб приходилось снимать с себя трех клещей.
   Надо сказать, что наши с Олегом подходы к сбору грибов существенно различались. Моя методика, именуемая «Парящий орел» заключалась в быстром перемещении по лесу и стремительном сканировании окрестностей. Его система  «Роющая свинья» состояла в ползаньи на карачках с суковатой палкой для разрывания старых листьев и травы. Олежек предпочитал грибы, которые от червей шевелятся, а я любил грибочки,  вылезшие час назад. Я старался их сортировать и раскладывать в разную тару, он набивал все подряд в рюкзак, дома высыпал его посреди квартиры, а  потом половину выкидывал. Олег упорно притворялся профессором грибоведения, и, увидев новый неведомый гриб, он тут же давал ему научное название и классифицировал его исключительно по-латыни.
    Постепенно пришел опыт, и области поисков грибов сузились. После дождя я рано утром поднимался и бежал через деревню (пока кержаки доили коров и задавали корм свиньям) и дальше вверх по реке. Пройдя по копи, спускался в пойму реки, поросшую травой-муравой. Здесь в изобилии водились хорошенькие подберезовики. Выше по течению на первой надпойменной террасе можно было раздобыть крепких тополевых груздей и коричневых  свинушек, а гористее, в смешанном лесу красовались  подосиновики с красной шляпкой  и кокетливые волнушки.
    Наши любимые лисички попадались нечасто, они предпочитали поросшие полянки среди пихтача, поросшие травой-муравой, и за ними приходилось топать далече, в Кутиху-речку.
    В пойме Тургусуна, в зарослях тальника, забитых плавником, по осени нарастали опята и мы долгое время, как последние ослы, собирали только опята обыкновенные и опасались  опят королевских. Потом это дремучее невежество развеяли наши друзья, супруги Гриша и Мила Можеевы. На противоположной стороне Тургусуна в добрые годы эти самые опята вырастали в таких количествах, что их  можно было вывозить «Камазами».
    На второй год в Кутиху повадились ездить наши супруги, и наша вольная легкая жизнь пошла на закат. С присущей мне прозорливостью я сообразил, что добром это не кончится, и приобрел дом с баней по-белому и без колодца, в центре деревни у своего сослуживца Неелова, а Олежек остался хозяйствовать на нашей старой доброй фазенде. Приключения наши продолжались.
        Охота. Зайцы, рябчики, тетерева и крохали9) на реке. Сохатых мы, как честные охотники,  не трогали.
Глухаря я искал в тайге три года, тщетно, только раз собака подняла копалуху10), но я не успел стрельнуть. А Олежек, когда ходил за черникой на Чупречиху без ружья, натыкался на них постоянно, чуть им на хвост не наступал. Я рассвирепел и, вооружившись, пошел в это верное место вместе с ним. Но вместо глухарей в этих диких безлюдных горах мы встретили целое стадо туристов, наших зыряновских приятелей.
      На очередное открытие охоты мы собрались в тайгу на правый берег Тургусуна – за рябчиками.
     Но с самого начала не повезло –  на дороге в Кутиху Андрюхиного дратхара Рэма сбил мотоциклист, точнее, пес сам кинулся под мотоцикл, и Андрей остался в моем доме его выхаживать. А ночью, после сильного дождя, шарахнул заморозок и напрочь замерз урожай помидор и прочего сена. Супруга моя лежала от этого в глубоком обмороке, а я легко и быстро собрался на охоту. Ждал Олега, ждал, потом пошел к нему домой. Вижу, он собирает мороженые помидоры и таскает в дом. Говорю – ты рехнулся? А он – Если до рассвета собрать, они отойдут…

 
- Ну, тогда я пошел на охоту, догонишь наверху у брошенной пасеки...
    После обильных дождей Тургусун разлился пуще обычного, поэтому Андрюха помог переправить на люльке меня с моим верным псом. Ту, брошенную, пасеку в прошлом году разорил медведь, и мы рассчитывали на ней заночевать. К сожалению, крыша пасеки зимой  от снега обвалилась, жилье пришло в полную негодность и нам пришлось ночью лязгать зубами у костра. Олежек подтянулся к вечеру, когда на огне уже булькал котелок с душистым шулюмом из рябчиков. С утра пораньше пошли бродить по лесу в поисках охотничьего счастья, пищали в манки11), охотничали весь день, взяли несколько рябчиков. До дома было далече, решили опять ночевать в лесу – и неожиданно по старой лесной дороге вышли к пасеке, у которой гудели пчелы-труженицы, а хозяев дома не было. Мы, как бедные падчерицы, уселись рядышком на полянку, запалили костерок и повесили на него котелок. Тут послышался звук дизеля, лязганье гусениц, и на пасеку въехал трактор с двумя кержаками-пчеловодами. Поздоровались, хозяева принялись за работу, управились за пару часов и, уезжая, говорят нам – когда будете уходить, дверь не забудьте прикрыть…  Мы вошли в избу – о, чудо! Газовая плита!  Железные кровати с чистыми постелями! На столе здоровенная миска с медом! Олежек раньше мед не жрал, а здесь лопал как бурый медведь! Отлично переночевали с комфортом, а утром с охотой тронулись обратно. День был теплым, и к вечеру на нашу дорогу к дому выползла погреться целая стая гадюк, черные, маленькие – но гадюки! Я за пса боялся, но обошлось. В Кутихе жизнь тоже налаживалась – Андрюхин пес пошел на поправку, супруга моя утерла сопли, а Олежековы помидоры сгнили. Наутро я собрался за рябчиками один, без собаки, пес мой за три дня убегался до изнеможения. Под длинной гривой, заросшей черемошником, я прошел в сторону Зайчихи и перевалил по лесовозной дороге в глухой и мрачный лог, в настоящую черновую тайгу, темно-зеленые пихтачи с труднопроходимым подлеском.  Пробираюсь по тропинкам, свищу в манок  - и вдруг меня охватило неприятное чувство, словно кто-то за мной наблюдает. Рысь, медведь?  Я переложил поближе патроны с пулями и картечью  - и, преодолевая страх, пошел в самый темный угол леса. Рябчик отозвался, перелетел, сел на пихтовую ветку. Выстрел, готов!  Где-то через полчаса неприятное чувство исчезло, к обеду я добыл пять рябцов и, перевалив в широкую и нестрашную солнечную долину, потопал домой.  Хорошая была охота!
    Как-то поздней зимой мы отправились за зайцами в сторону Кутихи-речки  – я, Олежек и Вовка Донских со своим чудо-ружьем. Снегу было по пояс, и, сойдя с дороги, мы встали на лыжи. Вверх тянулся широкий лог, чистый на склонах и  зарослями кустарника внизу. Отличное место для загонной охоты! Олег полез в кусты выгонять дичь, а мы по краям двинулись  чуть впереди. На самое козырное убойное место поставили Володю как неоднократного чемпиона экспедиции по спортивной стрельбе, а я страховал слева. И вот минут через пятнадцать Олежек выгоняет зайца на чистый склон. Вижу, как Донских поднимает свое смертоносное ружье и целится…  целится невыносимо долго… выстрел!  Заяц бежит! Володя ведет за ним стволом, долго-долго… Выстрел! Заяц бежит! Уйдет!  Я в панике бросился наперерез, опаздываю…  заяц прыгает через поваленное дерево, я стреляю влет, наудачу… Исчез! Ушел, наверное!  Подхожу проверить – лежит за колодой, готов! Чистенький такой, беленький, только концы ушей темные. С полем!
    Тронулись дальше в том же порядке.  Через некоторое время прямо из-под ног Олежека вылетает беляк. Олег почти в упор садит в него своим коронным дуплетом – Ба-бах! Заяц закувыркался и пополз к кустам. Я кричу сверху – Добивай!  Пока горе-охотник копался в патронташе, заяц свалился в снежную нору. Олежек говорит  Щас я его достану!  Хорошо, ждем…  Через час я реально замерз и спустился к Олегу. Из-под куста торчали только Олеговы валенки… Вытащили мы за ноги Олега и взялись окапывать куст втроем. Перевернули кубов десять снега, нашли пятнышко крови. Вырыли здесь здоровенную яму – пусто, ложный след, сова или лиса месяц назад поужинала…  Опять роем! В одном месте снег вроде как потревожен. Засовываю руку, хвать – вытаскиваю косого за заднюю ногу. Бедный зверек! У него три лапы перебиты, а он столько времени от нас пытался спастись…  Добили его, чтоб не мучился.
    И что вы думаете?  Метрах в тридцати выше нашего свинороя,  под кустом в норе сидел еще один заяц, наша возня в снегу, сопровождаемая  матюками, ему надоела, и он ушел у нас из-под носа, удрал вверх по горе километра на три. Ругнувшись, тронулись следом. Вспотели, умаялись, но высмотрели в бинокль место, где он закопался. Теперь осторожнее надо! Донских сделал гигантскую петлю, обошел зайца сверху и встал на номер за куст метрах в пятидесяти от норы. Мы с Олегом двинулись снизу, метрах в ста друг от друга, постепенно сходясь к норе. Выдавили косого из норы, хорошо подали – и беляк бодро поскакал на Володю. Тот напустил зверька метров на пятнадцать и свалил его штыковым выстрелом. От кучного попадания с зайца облетел почти весь пух, все кости оказались перебиты. Но дошел-таки! И мы торжественно вручили Володе его трофей.
    В следующий раз, тоже зимой, я ночевал на фазенде один, Олежек с Валерой Сергеевым должны были подтянуться к обеду. С утра я напился чая, сгреб в охапку лыжи и ружье и отправился на охоту. Снега было богато, лыжи проваливались глубоко, и я изрядно вспотел, поднимаясь по логу мимо деревенского кладбища.  Вижу – лог справа налево пересекает свежий заячий след. Я поднялся повыше и с помощью бинокля распутал хитрые петли беляка. Вот и заячья нора под кустом! Знаем, как с тобой управиться!  Я сделал обходной маневр и оказался метрах в ста выше норы. Скинул правую варежку, ружье наизготовку, и потихоньку покатился вниз.  Подъехал метров на двадцать, тогда заяц выскочил из норы и бодро поскакал вниз. Но шансов у него не было, после выстрела он упал, захлобыстался и затих. Уложил я его в пробный геологический мешок, мешок в рюкзак – и, довольный, покатился в сторону дома. Дома взглянул на часы – одиннадцать утра, а я уже с полем!  В обед в избу ввалились Олег с Валеркой, как два снеговика, промокшие, замерзшие, изнуренные – и принялись  ругаться черными словами. Я налил им по кружке горячего сладкого чая и участливо поинтересовался – что у них стряслось?  Мы доехали до Парыгино и пошли в Кутиху, на горе увидели заячий след. Подняли зайца, хитрый, черт, и гнали его одиннадцать километров по горам до Кутихи. Догнали, он закопался выше кладбища, а какой-то гад его застрелил, распутали все следы по Белой книге… Я расхохотался  - во-первых не гад, а герой, во-вторых, это я, в третьих, заяц висит в сенях, обдирайте…
А теперь охотничьи рассказы от Олежека.
Страшней сороки зверя нет

      Наступила вторая суббота сентября 1990 года, золотая осень. Приехал я с утра один на фазенду в с. Кутиха, остальные – будут позже,  вечером. Недолго думая: термос – в рюкзак,  патронташ на пояс - и с ружьем – марш-марш  вверх по р. Погорелка. Прочесал безрезультатно пару верст зарослей  тальника и черемухи, дальше   начались сенокосы.  Когда  я подходил к стогу сена, от него поднялся здоровенный косач и,  своим характерным полетом  взял курс на развесистую  одинокую березу на склоне горы. Оставалось только глотать слюну и густо материться.
      И тут события  приняли мелодраматический характер. К несчастью для тетерева  на дереве обосновалась стая сорок. Как все мелкие пакостники, сороки редко сбиваются в стаи, но здесь, видимо, была забита серьезная стрелка, похоже, по соседству в кустах валялась какая-то пропастина, и на коллективное мероприятие, на свое горе, залетел   незваный гость.
    Сороки не знали, что тетеревиные не едят тухлятину, и, не успел косач, облегченно переведя дух, присесть на ветку, как сорочинный рой пришел в броуновское движение. Началось избиение младенца,- во все стороны полетели пух, перья и мясные ошметки,  разыгрался ожесточенный воздушный бой.  Напрасно черныш грозно трещал крыльями, распускал когти, делал свечи, заходил на крутые виражи – в неравном, хотя и геройском бою, он, как доблестный крейсер «Варяг» перед превосходящей  эскадрой контр-адмирала Уриу,  вынужден был отойти на исходные позиции.
     А стая сорок не отставала, и только  после блестяще выполненных фигур высшего пилотажа - петли Нестерова и «колокола» Пугачева, растрепанной птице удалось вырваться из когтей бандитской шайки. Оставляя за собой шлейф из вырванных перьев, истекая кровью, с расширенными от ужаса глазами тетерев направился на бреющем полете прямо ко мне. Судя по нанесенным сороками травмам, последние были несовместимы с его жизнью. И точный выстрел милосердия избавил его от дальнейших мук.
           А сороки еще долго не могли успокоиться, прыгали с ветки на ветку, и, стрекоча, хвастали друг перед другом своим участием в сече, и демонстрируя вырванные перья и боевые раны.
          Не потребовалось больших усилий, чтобы ощипать тетерева. На ужин мы  ели прекрасное рагу и чокались стаканами, наполненными рубиновой фантой, за охотничьих птиц – сорок.

Медведь
 
     Начало осени 1991 года свело на фазенде  в с .Кутиха  Диму, Валерия и меня. Обустроенный дом, баня, лагушок фанты и свежие овощи на грядках несколько нас расслабили, и на следующий день, решив ударить по рябчикам, мы, даже не взяв патронташи, легкомысленно положили в пустые рюкзаки по два десятка патронов, снаряженных мелкой дробью. Переправившись по броду через  Тургусун, мы налегке двинулись вверх по приглянувшемуся логу,  густо поросшему пихтой и подлеском,. Как оказалось позже, у Валеры все-таки было два патрона крупной дроби №2, я был чуть богаче  - один заряд картечи, а самый бывалый Дима предусмотрительно положил во внутренний карман куртки патрон с самодельной пулей «Дьяболо».
     Двинулись вверх по заросшему пихтой  логу, Валера поверху, Дима в середине склона, а я внизу. Скоро потеряли друг друга из вида. Запищали манки, на звук которых мог прилететь только рябчик, начисто лишенный слуха, однако не зря этих птиц называют глупыми! Вскоре  Дмитрий срезал одного. Затем слева рявкнула горизонталка Валерия, а минут через десять повезло и мне.
      Так продолжалось довольно долго, и вдруг  впереди я услышал треск  - кто-то ломился через заросли. Решив, что это   один из наших, я окликнул его. Этот некто не отозвался, а наоборот начал быстрее уходить от меня. Мелькнула мысль, что впереди – чужак, которому почему-то не хочется встречаться с посторонними. Я двинулся следом за ним, надеясь увидеть поляну с подстреленным сохатым или маралом, с которой только что сбежал испуганный браконьер. Чужак,  судя по всему, был неплохим ходоком, потому что, вскоре треск довольно быстро сместился влево и ушел вверх по склону. Наступила тишина.
      Пока я искал несуществующие туши копытных, подошел Дима, который отнесся к  моей трактовке происшествия довольно скептически, заявив, что я преследовал нашего третьего соискателя рябчиков.
     Неожиданно сзади и сверху раздался громкий протяжный свист. Мы насторожились, подождали –  больше ничего не слышно, тишина.  Я извлек из рюкзака закопченную консервную банку из-под зеленого горошка фирмы «Глобус» с проволокой вместо ручки (Володи Донских изобретение), набрал чистой воды из ручья, нащипал смородиновых листьев и, повесив котелок, развел огонь. Пока огонь занимался, сверху раздался выстрел, второй, третий, четвертый….
      «Повезло парню, -  на выводок напоролся!» -  восхищенно сообщил Дима.
      Когда вода в котелке закипела, и я всыпал заварку, со склона к костерку буквально свалился  наш пропавший приятель. Он выглядел бледнее обычного, руки тряслись, ноги подгибались и пахло от него, как от стервятника.  Кружка горячего чая помогла,  и он поведал жуткую историю.
      …Когда Валерий вышел из пихтача на прогал и поравнялся с чахлой  одинокой березой, навстречу ему из леса, не спеша, вылез медведь, даже не медведь, а – медведище, здоровенный, толстый, с лоснящейся, как из химчистки, шкурой. Как учили книги Сабанеева, Арсеньева  и Бианки, охотник, дабы не провоцировать и, надеясь отпугнуть неожиданного гостя, громко засвистел.
  Никакой реакции со стороны зверя не последовало, медведь так же медленно и лениво двигался навстречу, покачивая тяжелой башкой, словно отгоняя въедливых насекомых. Валера трясущимися руками дослал в патронник  крупную дробь и приготовился умереть с боем.
      Когда до чудовища оставалось не более  десяти шагов, инстинкт самосохранения возобладал, и Валера, как обезьяна вскарабкался  на березу. А поскольку ее ствол был немногим  толще двух пальцев, взобраться удалось только на полтора метра.      
     Он повис на суку и опустил на глаза капюшон, зажмуривши глаза, дабы не встретиться со зверем взглядом. Медведь подошел вплотную к березе. Если полезет на дерево, - нужно стрелять в упор, так как дробь в этом случае работает, как пуля. Шанс выжить был очень ничтожным, время словно замерло. Зверь опустил морду к земле, ноздри с шумом втягивали воздух… и  вдруг он, сморщив нос, брезгливо фыркнул, быстро пересек поляну и бесшумно растворился в лесу, как исчезает в омуте крупный окунь-горбач…
Видимо, пованивало от нашего дружка изрядно.
     С трудом спустившись с березы (пальцы впились в сук мертвой хваткой и никак не хотели разгибаться), Валера помчался, как гепард вниз по склону, стреляя на ходу в воздух.
     Мы великодушно отвернулись, когда он стирал в ручье исподнее.
      На обратном пути мы встретили охотоведа, который долго материл нас, за то, что мы не убили хищника. Оказывается, этот медведь уже давно терроризирует пасечников, очень хитрый, наглый  и ничего не боится. Теперь мы уже больше никогда не ходили даже на голубей, не прихватив с собой на всякий случай  полдюжины пуль.  Но встреча с хозяином тайги больше не состоялась.

Ну что же ты, косой!

      В  начале  декабря 1992 года задержка на работе  помешала  мне  уехать на фазенду в с. Кутиха  как обычно, в пятницу вечером. Вова Донских с Витей Караченцевым уже добрались до бунгало и с вечера протопили печь. В субботу местный кержак подбросил меня до мостика через р. Погорелка, и я решил дойти до деревни вдоль берега р. Тургусун, по заросшей пойме.
Я уже видел крышу своего дома, как, скосивши глаз влево, на  небольшом острове посреди реки приметил какое-то движение. Черт возьми! Это же заяц-беляк! Охотники таких случаев не пропускают!
    Я пулей домчался до дома, уболтал Володю, и он со вздохом и  дежурной приговоркой  - теперь таких не делают! -  бережно вынул из чехла свое легендарное ружье ТОЗ-34 и  пристегнул патронташ. Я к тому времени, вооружившись до зубов,  уже нетерпеливо подпрыгивал на крыльце.
    Остров соединялся с берегом узким обледенелым шивером, через который мы осторожно перешли и начали аккуратно тропить по следам. Однако заяц нас заслышал, и перебежал за спиной на другой конец острова.  Битый час мы гоняли дичину, но он оказался тертым калачом, а остров – слишком густо заросшим.
    Мы уже отпалились по 3-4- раза, на снегу не было ни кровиночки. Косой профессионально нарезал круги, делал скидки и мастерски маскировался в тальниках. И стоило нам в пылу погони образовать брешь в боевых порядках, как беглец не замедлил этим воспользоваться и со всех ног помчатся по шиверу к спасительному берегу. Запоздалый выстрел вслед цели не достиг.
    Раздосадованные, мы пошли по следу, а он уходил под раскидистый куст черемухи, вокруг которого все было исталовано заячьими следами, и торная их тропа уходила в поле. Финита ля комедия! Настроение было испорчено, вдобавок я обнаружил, что потерял на острове перчатку. Пришлось повернуть назад на поиски.
   Внезапно раздался треск. Я обернулся и не поверил своим глазам – из того самого прибрежного куста черемухи выскочил заяц и помчался в мою сторону, шмыгнул мимо меня по шиверу и поскакал к острову. С перепуга я промахнулся с пяти шагов, но Володин выстрел достал беглеца у самой кромки кустов и мы торжественно уволокли добычу в деревню.
    В мире животных, где все устроено рационально, этот случай до сих пор вызывает недоумение. Ну что же ты, косой – сначала виртуозно обвел нас вокруг пальца, а затем совершил самоубийственную выходку… Витя, в соответствии с его кулацкими наклонностями, предположил, что на острове у зайца была заначка из свежей моркови, с которой ему смертельно не хотелось расставаться…

 Беляк-рекордсмен
   
        Зима 1990 года принесла много снега, густо исталованного заячьими следами. И вот мы с Валерой Сергеевым с утра вышли из Кутихи, не перекусив и не взяв лыжи, (о чем впоследствии пожалели), в свободном поиске вышли к реке Погорелке. Удивило то, что речка не замерзла и весьма полноводна, а так, как на нас были валенки, пришлось долго искать подходящее место, чтобы через группу островов перебраться на другой берег. Здесь сразу наткнулись на свежий заячий след  и, проваливаясь в колено, начали тропить.
      После пяти часов преследования, след неожиданно поднялся в пол-горы, прошелся по всем отвесным  логам, вышел к вершине, покрутился там и не спеша спустился опять к Погорелке. Наши силы и энтузиазм уже были на исходе, так, как снег местами доходил до пояса. На броду заяц перепрыгнул речку по кочкам и скрылся в тальнике.
       Тут луч надежды вновь блеснул перед нами. В этом месте  широкое русло реки совершало большой изгиб, выходного следа не было, и косой совершенно неожиданно для себя и для нас оказался в мышеловке на полуострове.
       Тщательно, не теряя ничего из виду, прочесываем тальник. Сердце бешено колотится, кровь кипит, палец обжигает спусковой крючок. Когда до воды остается метров пять,
краем глаза замечаю зайца на противоположном берегу. Грязный, худой, растрепанный.
он мечется между кустами, поднимаясь столбиком  на задние лапы чтобы оглядеться. Вот удача, - еще один заяц, видимо дрых на той стороне, пока не подшумели. Выстрел, другой! Видно, как снег взрывается дробью. Промах - больно уж верткий беляк, - и он, не искушая судьбу,   скрывается в кустарнике. Ладно, бог с ним, добудем пока нашего. Но его не оказалось.
        След заканчивался на краю речного обрыва и только  следы в «Белой книге»  на противоположном берегу реки (а он здесь была шириною в пять метров),  рассказали  о происшедшем.     Заяц, совершив рекордный прыжок через водную преграду, при приземлении поскользнулся, скатился со склона, искупался в Погорелке, перемазался в тине, но выбрался на берег, и   дал стрекоча. Его-то, мы и видели, и стреляли, ошибочно приняв его за другого.
         Вторично  преследовать беглеца не было уже ни сил , ни времени, и настроение нам поднял пролетевший  селезень-крякаш, который все еще ленился лететь на юг, и поэтому был срезан метким выстрелом Валерия.

    Жизнь во втором моем доме тоже была интересной. Он стоил у реки, около брода. Мой рыжий пес каждое утро переплывал реку и подолгу шлялся по тайге. Я переходил брод в болотных сапогах, прятал их под куст, одевал кирзачи – и через двадцать минут добирался до кустов кислицы, усеянных крупными рубиновыми гроздьями.
    В этот дом  стала ездить даже моя мамочка. Пыталась помогать по сельскому хозяйству, но зря, вместе с сорняками она выпалывала все полезные злаки. Бдила за Славой как могла, однажды он со своей сестрицей Викой  спрятался от докучливых бабушек в бане, и бабушки, матушка с тещей, Клавдией Ефимовной, за два часа поисков чуть не сошли с ума. Уже в худые времена я разжился ящиком сгущенки. Подождал, пока бабушки уйдут в огород, посадил за стол мальков -  Славу, Вику и племянницу Дашу, открыл им банку сгущенки и говорю – ешьте, пока бабушка не пришла! Но они не успели доесть, она-таки пришла…
     В жаркие летние дни Слава пропадал на Тургусуне, с маской и вилкой, добывал, в основном, бычков-подкаменщиков, я их жарил.
    Соседствовал я с одной стороны, с продвинутым свиноводом, с другой стороны – с пасечником Юрой Темирбаевым, а дальше за ним строил себе дом пенсионер из моей ГРЭ   - Оттенс Генрих Гансевич. Последний сделал из циркулярной пилы лесопилку, а леса в Кутихе было полно, и вот каждый день с его стороны доносился радостный звон пилы и запах свежих хвойных опилок. Напротив, через дорогу, жила склочная тетка, но дары цивилизации  из города и цветистая восточная лесть из моих уст сделали свое дело, мы стали друзьями.
    Планы у меня были наполеоновские. Добыл неправедным образом кровельного железа и Леха Марков перекрыл мне баню. Завез шлакоблоки для строительства гаража. Огородил бескрайний огород буровыми трубами и геофизическим кабелем. Собирался рыть колодец.  Финал простой  - хоть необычный, но досадный. Наступил 1991 год. На фоне всеобщего обнищания в деревне началось повальное воровство  - а ведь первые годы мы дом даже не закрывали на ключ. Я плюнул и, с сожалением бросил этот проект, а дом подарил Юре Темирбаеву. Олежек сопротивлялся еще пару лет. Открыл для воров  хату настежь, а немудреное имущество, уезжая, убирал в бронированный металлический вагон, который достался ему в наследство от Стыда. Но кержаки подогнали к вагону трактор, привязали засов на трос – и вырвали дверь. Дом достался на разборку Вите Караченцеву.
    В начале двухтысячных мы с Олегом и Ларисой отправились в экспедицию – вверх по Тургусину – и проехали через Кутиху. Не осталось наших домов, исчез дом Оттенса. Но во дворе своего дома стоял Гога, такой же, как десяток лет назад. Мы помахали ему – привет, Гога – и он в ответ приветственно вскинул руку, как будто мы расстались только вчера…


Сноски.
1) Кержаки  -  потомки старообрядцев-раскольников, которые бежали от властей на Урал и в Сибирь после разгрома Керженских скитов в 1720-х годах.
2)  Матрешка – душица обыкновенная или Орегано.
3) Кислица – дикорастущая красная смородина. Домашний аналог – ее жалкое подобие.
4) Шивер – относительно мелководный участок реки с быстрым течением и беспорядочно расположенными в русле, подводными и выступающими из воды, камнями.
5) Хе   - корейское блюдо из сырой рыбы, замаринованной с овощами и специями, острая и пикантная закуска.
6) Хайрюзятники  - категория рыболовов, которые кроме хариуса другой рыбы не признают.
7) Копь  - дорога, пробитая на крутом склоне горы.
8) Мордочка  - ловушка для ловли рыбы.
9) Крохали  - рыбоядные утки.
10) Копалуха – самка глухаря.
11) Манок  - маленькая дудочка для имитации писка рябчика, подманка.