Дежавю Глава 4

Глава 4


      Следуя за тетушкой по сумрачному сводчатому коридору, Макс с изумлением ловил себя на мысли, что не может отвести глаз, любуясь, как эта женщина (ей богу, слово «старая» застревало в горле, как рыбья кость!) грациозно скользила среди всей этой старорежимной «буржуйской» рухляди: китайских ваз, резных банкеток,  фикусов в тяжелых горшках  и темных двустворчатых шкафов на львиных лапах.
      - Осторожно,  высокий порог, - обернулась тетушка, придержав рукой тяжелую парчовую гардину - проходи,  Максимушка, чувствуй себя, как дома. В прямом смысле, - скупо улыбнулась она, пропуская ошарашенного племянника, в светлую чисто прибранную гостиную со стрельчатыми окнами и уютным обеденным уголком в полукруглом эркере.
      - Спасибо, тетушка Клэр! – Несколько скованно произнес новоиспеченный племянник. - Откровенно говоря, вы меня поразили! Как-то все так необыкновенно получилось… - он смешался.
      - Ну что ты, милый! Все нормально – все путем, так у вас говорят?
      - Пучком, - машинально поправил Макс, и тут же спохватился: - Извините, тетушка!
     Она снова усмехнулась своей быстрой улыбкой:
       - Не тушуйся, я понимаю. Ты же наверняка ожидал увидеть «Пульхерию Ивановну» в чепце и с палкой,  доживающую свой век в окружении старых вещей и дюжины кошек, так? – Она дружески приобняла его,  подтолкнув в изящное плетеное кресло  у стола, и Макс с волнением ощутил хрупкую твердость легкой, узкой ладони и тонкий пряный аромат духов ее волос.
       - Вы правы, тетушка, но как я ошибался! – С жаром воскликнул молодой человек. – Вы просто чудо! Женщина с большой буквы! Позвольте, я теперь буду гордиться тем, что принадлежу к Вашему роду!
      - К нашему, Макс, к нашему роду! – Она шутливо погрозила ему пальцем: – А ты оказывается дамский угодник, умеешь делать комплименты! Приятное открытие, не ожидала, что еще  встречается. - Женщина довольно рассмеялась. – Кстати, можешь звать меня просто Клэр - без церемоний, мы же родственники!
       Они уселись за столом друг напротив друга, и тетушка забрала ладони Макса в свои.
      - Чай будем пить чуть позже – здесь заведено после вечерней мессы. Костел на соседней улице и звон колокола хорошо слышен, обычно где-то около семи. А теперь рассказывай мне все: как? кто? что? С самого начала. Не забудь, что я не была на Родине с 1919-го! С'est la vie.*
     - Хорошо, Клэр. Со знакомством! – Макс наклонился и поцеловал ее прохладную руку.
      … - Какие там «эмигранты», о чем ты говоришь! Беженцы, лишенцы, изгои! Потомственные аристократы, работающие шоферами такси, вчерашние институтки Смольного, отдающиеся посетителям борделей за скудный продуктовый паек и дозу кокаина, жены писателей и академиков, по дешевке распродающие на блошином рынке  факсимильные издания своих супругов.
    Тетушка  забрала у Максима пустую чашку и, осторожно наклонив изящный китайский чайник, налила свежую заварку. Кипяток добавила из мельхиорового монстра, очертаниями напоминавшего самовар. Подвинула племяннику стеклянную вазочку с янтарным сливовым вареньем «мирабель» и продолговатый фаянсовый поднос, на котором в художественном беспорядке были выложены нежно-сливочные меренги.
      - Да что там говорить! - Продолжила она. - Мне было всего семнадцать, когда родители поспешно выпихнули меня замуж за профессора, преподававшего историю парижской Коммуны в Сорбонне. Считалось, удачная партия, нельзя упускать! И все бы может и ничего, но ему в ту пору было ровнехонько пятьдесят!
      Наощупь выудив сигарету из початой  пачки «Голуаз», она закурила.
      - Зато не голодали, - выдохнув сизое облачко дыма, продолжила Клэр. – Через шесть лет муж умер прямо во время лекции от сердечного приступа. Мне осталась эта квартира и ежегодная рента в семнадцать тысяч франков – тютелька в тютельку, чтобы не умереть с голоду. Родителей не стало двумя годами раньше. В России только закончилась Гражданская война, кругом разруха, кровь и нищета. Некоторые наши пробовали вернуться. Помню точно Куприна, Якова Слащева и Вертинского, если ты слышал о таких.
      - С младшей дочкой Вертинского Настей  я лежал в госпитале на одном этаже. Мы с ней играли в шашки в коридоре на щелбаны. Она уже была известная киноактриса, сыграла Ассоль в «Алых парусах» Грина, а мне было двенадцать, - улыбнулся Макс.
      - Видишь, как тесен  мир! А я бегала в сад Тюильри, чтобы посмотреть на ее будущего папашу в костюме Пьеро, исполнявшего «Ваши пальцы пахнут ладаном» за пять франков со зрителя без места.
     Где-то в недрах квартиры раздался низкий мелодичный звон, похожий на колокольный, только глуше и объемнее. Он распространялся издалека, заполняя все вокруг обволакивающей волной домашнего тепла и покоя.
     - Что это? – встрепенулся Макс.
     - Часы с боем, - ответила тетушка, - аккурат двенадцать. Гляди, как мы с тобой засиделись за полночь! Давай-ка я тебе постелю, да и на боковую – завтра-то, поди, весь день, как челнок носиться будешь.
      Макс вскочил, как подброшенный.
      - Mamma mia! Я ж в отеле давным-давно должен быть, они там специально что-то суетились, чтоб меня вселить со всеми удобствами! Все, спасибо огромное, тетушка, я побежал! Надеюсь, еще увидимся, au revoir!**
Он стремительно подхватил «дипломат» со всем своим скарбом.
      - Даже и думать не смей, mon cher!*** – Остановила его Клэр. – Ну куда ты сейчас, на ночь глядя? У нас метро через полчаса выключат, в такси – ночной тариф, да и в отеле твоем все – седьмая вода на киселе: сделали - не сделали, не поймешь.
      - Но, тетушка! – Макс растерянно прижал руку к груди, - я не могу Вас так стеснять!
      - Фу, ерунда какая! Даже и слушать не хочу! Оставайся, и все на этом, а утро вечера мудренее, как известно. Пойдем, покажу тебе твою комнату.
      Макс смущенно потупился. Откровенно говоря, ему почему-то ужасно не хотелось покидать эту старинную родовую квартиру и замечательную Клэр, к которой он проникся такой неожиданной и искренней симпатией, что если бы не мизерный срок их знакомства, то в пору было бы назвать ее сердечной привязанностью. А что, вдруг и такое бывает?
В смятенных чувствах он проследовал за хозяйкой квартиры по уже известному ему мрачноватому коридору.
      - Твоя комната, - тетушка Клэр пропустила молодого человека вперед, придержав жалобно скрипнувшую дверь. – Без изысков, но чистая, окно во двор – уличный шум не мешает. Вот белье, душ и клозет в конце коридора. В семь утра завтрак будет на столе, но я поднимаюсь позже, так что без церемоний. Спокойной ночи, мой мальчик! Да, и завтра после работы я жду тебя на чай. После вечерней мессы, помнишь? Вот теперь, оревуар!
     - Спокойной ночи, дорогая Клэр! – Растроганно произнес Макс. – Спасибо за все!
      Он потушил верхний свет и подошел к окну. Старые створки закисли от облупившейся внутрь краски и подались с трудом. Свежий порыв ветра ворвался в открытый проем, остудив лицо мимолетной лаской. Макс полной грудью вбирал прохладный, живительный  поток, влекущий дурманящим ароматом парижской весны, будоражащим ожиданием нового дня, любви и свободы.
     Проваливаясь в сон среди хрустких крахмальных простыней, он протянул руку, чтобы погасить маленький ночник на небольшом прикроватном столике, и, не нащупав выключатель, привстал на локте, щурясь уже слипающимися от сна глазами. Провод
ночника попал под какую-то темную покрышку, под которой видимо и спряталась вожделенная кнопка. Макс потянул провод на себя и «покрышка» съехала прямо ему в руки. К его удивлению, ей оказалась старая фотография в простой эбонитовой рамке, тронутой патиной мелких царапин и трещинок. С пожелтевшего от времени листка под тусклым стеклом на него смотрело лицо молодой девушки. Темные слегка вьющиеся волосы до плеч, разделенные ровным пробором справа, открывали высокий чистый лоб с едва заметной озорной  морщинкой над переносицей и большие темные глаза в обрамлении длинных ресниц. Нежный овал лица незнакомки, запечатленный в «три четверти», переходящий в стройную шейку, далее был растушеван рукой неизвестного мастера, отчего возникало странное желание вглядеться в портрет пристальнее.
      Еще несколько минут Максим не мог отвести растревоженного взгляда от этой картинки чей-то давней, незнакомой и наверняка уже ушедшей жизни. Что-то тревожное просыпалось в нем, будто завлекая в неведомый темный водоворот прошлого.
      Возвращая фото на место, он машинально повернул рамку, оказавшуюся без задней крышки. На обороте  выцветшими фиолетовыми чернилами значилось: «Lion, 1934».



*  Такова жизнь (фр.)
** До свидания (оревуар)(фр.) 
*** Мой дорогой (фр.)