Золотая осень или Такая женщина!

                С благодарностью посвящаю В.Н.С.

Из всех наслаждений жизни – одной  Любви
Музыка уступает, но и Любовь – Мелодия!
                А.С.ПУШКИН.


                Был октябрь, но такой тёплый, пригожий, уютный! Она шла по родной Стрелецкой слободе, где осень развесила свою прощальную красу на деревьях, кустах, уронив позолоченные листья на дороге. Дикий плетущийся виноград ласково обвивал заборы багряными венками из гибких лоз. Вот и мостик через Оскол, теперь – уже не деревянный. А вот и речка, теперь – уже не полноводная…  усталая, поджавшаяся, но родная. Как прежде – гостеприимная: на своей водной глади, ближе к берегу, приютила диких уток. Привет, речушка! Ответь, примолкшая, с томным синим-синим взглядом, свидетельница моего беспечного детства,  трепетной юности? Признайся, подглядывала за ночными всплесками вёсел и поцелуями до рассвета? Подслушивала слова любви, произносимые шёпотом? А помнишь свадьбу, когда жених нёс меня здесь по рыхлому льду в половодье? Ты знаешь много обо мне, река – речушка. Вот потому ты мне так дорога.

                Крутая Рыльская гора! Как стало тяжело взбираться… И ты белолицая, меловая –  тоже родная. Заросшая до неузнаваемости:  ну, до чего ж хорош разноцветный осенний коридор, сотворённый природой! Под ногами теперь лежат другие камни, появились две лавочки. Присяду, отдохну, подумаю. Есть, что вспомнить с улыбкой: как спешили с девчонками на танцы в туфлях на шпильках, а назад с крутизны твоей – кувырком и босиком, как мячики. Здесь, когда-то, молодой будущий шеф-редактор, припав к земле коленом, пел мне серенаду. Ах, ты, Боже мой!

                И вот она у здания редакции газеты. Девчонки-артистки в хоре на крыльце – разнаряженные, разукрашенные, в серебряных кокошниках;   налитые щёчки пылают, губы, – как спелые ягоды рябины, что растёт поодаль. Русский самовар закипает на столе, «конфетки-бараночки», розовые пряники. Много публики;  она поёт и пляшет вместе с артистами, не взирая на возраст. Здесь больше пенсионеров; молодёжь  не оторвать от компьютеров. Оператор с телевидения снимает видеокамерой, корреспонденты теперь записывают интервью без блокнотов. Далеко пошла техника.

                Высокого роста мужчина из публики со спокойным наблюдающим взглядом всё ещё голубых и пытливых глаз решительно обращается к ней, как к старой знакомой:
– Вы тоже корреспондентка, где-то я вас видел?
– Была когда-то. А вы?
– Я был учителем русского языка и литературы, заядлый читатель, стихами баловался… В общем, попадал на страницы газет. Я – местный! Где родился – там и пригодился!  Если человек уезжает куда-то за счастьем – значит,  что-то в нём не то. Не люблю людей «Перекати поле».
– А я как раз из них,  но думаю совсем иначе, чем вы. Прочтёте мою книжку, если я вам подарю?
– С удовольствием!
Она сделала дарственную надпись и оставила свой номер телефона. Учитель поблагодарил:
– Спасибо! Как прочту – сразу позвоню.

                Звонка  ждать долго не пришлось. Он раздался на следующее утро:
– Здравствуйте! Это Виктор Николаевич. Я в восторге! У вас – талант, большой опыт. Вы – такая женщина! Очень хотелось бы встретиться, поговорить о творчестве, о жизни, обо всём. Вы не будете против, если я увезу вас в лес?
– Увезёте или отвезёте на растерзанье волкам за мою писанину? 
– Как вы могли подумать? Мне осталась одна забава – пальцы в рот, да весёлый свист.
Она расхохоталась:
– Любите Есенина? Знаете хоть немного наизусть?
– Да почти всего.
– С человеком, влюблённым в поэта, мне не страшен ни дьявол, ни бес!
  С ним готова сбежать на край света, а не то, что в какой-то лес.

                Когда ехали на голубом «Жигулёнке» по Ездоцкой слободе,  не по осеннему ярко светило солнце.  Неожиданно дорогу перед  церковью вздумали переходить гуси.  Тринадцать штук: белые, гогочущие, грузные, шагающие не спеша, вперевалочку, переступая с одной оранжевой лапки на другую. "Вытянули шеи – у кого длиннее?"
Попутчица в восторге закричала:
– Лангзам, лангзам (медленно)! Кажется, успеваю их снять по центру улицы. Освежайте свой подзабытый немецкий, сами просили.
– Данкэ! Биттэ–дриттэ, фрау мадам!
– Опять лангзам, биттэ, – попросила она, – Рябинка! Просто чудо! Так удачно падает свет, получился изумительный снимок, назову «Рябина красная». Только не говорите: любовь напрасная.
– В саду горит костёр рябины красной, но никого не может он согреть, –  быстро нашёлся бывший учитель.
– Неправда, ещё как согревает душу!

                Сразу за Ездоцкой церковью; их в городе шесть – Ямская, Стрелецкая, Казацкая, Гуменская, Пушкарская – дорога пошла круто в гору и  вскоре взору нарисовался лес. Виктор Николаевич, не включая правого поворотника, резко свернул, потом, сбавляя скорость, стал осторожно притормаживать, при этом напевая: "Отговори-и-и-ла роща золотая бер-ё-ёзовым, весёлым языком." На самом деле роща золотая, ещё не тронутая морозом, блистала остатками прощальной своей красы. Листья клёнов, осин, дубов, орешника  играли, искрились жаркими красками под солнцем. Как приданое богатой невесты, напоказ выставленное во время свадьбы! Учителю было приятно, что доставляет удовольствие заезжей землячке путешествием в осень стихами Есенина, Пушкина, Высоцкого. Она, запрокинув голову, любовалась берёзкой, он читал о раскудрявых космах берёз, потом запел:

                И, утратив скромность, опьяневший в доску,
                Как жену чужую целовал берёзку.

Продолжили дуэтом:

                Сам себе казался я таким же клёном.
                Только не опавшим, а вовсю зелёным.

– Всем нам кажется, что мы душой молоды, – вздохнув, сказал седой учитель.
– Это верно.
Всякий раз он, как-будто, оправдывался:
– Опять я разболтался, вы всё это знаете, вы столько повидали. Дубай, Бангкок, Берлин, Стокгольм, Стамбул – бывший Константинополь, Брюссель, Амстердам, Афины, Рим, Милан, Венецию, Женеву, Вену, Лондон…
– Ещё о Париже забыли, – перебила она с ноткой иронии.
– Ну что ей до меня, она была в Париже… и кто-то вам там, наверняка, ручку целовал, – импровизировал на ходу учитель, – ведь, вы – така-а-ая женщина!
– Довольно подшучивать. Ну, подумаешь, Париж – наглядишься и сбежишь. – Это будет уже моё личное стихосложение.

                Они шагали по оранжево-жёлто-красным листьям, как по мягкому ковру, зашли в глубь леса и романтика  улетучилась. Везде  – разбросанные полиэтиленовые пакеты, бумажки, бутылки. Обоим стало неловко:
– Вот видите, какие мы свиньи! У них там валяется такой хлам?
– В Германии не валяется, там даже представить это невозможно, за исключением районов, где живёт много иностранцев. А в южных странах – да. Однажды ехали с немцем на вонмобиле по Аппенинскому полуострову, остановились среди дикой красавицы-природы. Когда пообедали, я, увидев свалку под обрывом,  бросила «до кучи» столовую салфетку. Немец чуть с ума не сошёл:
– Пойди и подними!
– Зачем? Там ведь всё равно полно мусора.
– Это тебя не касается. Это их мусор!
– Итальянцам, грекам сорить можно, а нам нельзя, – обиженно возражала я, карабкаясь по горе со скомканной салфеткой.
– Запомни на всю жизнь: нам нельзя! 
– Почему?
– Потому что мы живём в Германии!
– Нам бы такое высокое сознание, – позавидовал  Виктор Николаевич.

                Ополоснув из бутылки три  спелых яблока –  красное полосатое и  два  жёлтых, – оставленных кем-то на камнях у тлеющего вчерашнего костра, вероятно, для зверьков,  она поднесла ко рту жёлтое, восковое:
– Антоновка моя любимая! Узнаю по запаху! Давно забытый вкус, cладость и кислиночка!
– А как  насчёт выпить?
– Спасибо. Закусить можно,  выпить – не обязательно, тем более, вы –  за рулём. Что там у вас припасено? Сало, хлеб, лук зелёный, яйца всмятку, соленый огурец?
– Колбаса «Краковская», сыр «Голландский», хлеб «Горшеченский».
– Ладно,  доставайте, хотя всё прозаично кроме хлеба.

                Она ела аппетитно  колбасу с хлебом местного сельского производства  хотя и говорила, что там, на Западе, не принята такая роскошь – есть по любому поводу и, тем более, незапланированно.  А он всё больше рассуждал  о прекрасном, о женской красоте в произведениях античной живописи и скульптуры, сделал комплимент и осёкся:
– Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, –  потом,  как бы сам с собой: "Если тронуть страсти в человеке, то, пожалуй, страсти не найдёшь".
– Виктор Николаевич, только не вспоминайте «отцветшие хризантемы в саду». Это не о вас. Вы ещё – хоть куда!
Он улыбнулся:
– Спасибо, – посмотрел на неё многозначительным, нежным взглядом.
Она спросила:
– Вы счастливы со своей женой? Она, наверное, красивая?
– Красивая, вам ровесница. Привыкли. Живём, как два снопа. Стоим рядом, а мысли врозь.
Он завёл мотор. Когда выехали на дорогу со снующими автомобилями, продолжил  говорить стихами:

                Возвращаемся мы в суету городов
                И в потоке машин просто некуда деться.
                И спускаемся мы с покорённых вершин,
                Оставляя в лесу своё сердце.

– В горах, а не в лесу, не перевирайте, пожалуйста.
– Мне так больше нравится, я, кажется, своё в лесу оставил…
– Будем за ним возвращаться? – рассмеялась она.

                Вскоре подъехали к памятнику основателям города перед бывшим кинотеатром. Обоим не хотелось расставаться, он сказал:
– Вы уйдёте и воздуха станет меньше. Так нелегко прощаться с вами...
– Со мной? С «Перекати поле»?
– Но вы – така-а-ая женщина!

На фото: акварель автора.