Триппербар

Познакомились мы с Зигой в больнице, в КВД, а проще сказать, триппербаре, как называл эту больничку народ в 80е годы 20 века.
Триппербар находился вдали от всякого шума и суеты, на тихой улочке, в хорошеньком двухэтажном доме красного кирпича. Горожане старались обходить его стороной. Боялись заразы, а еще больше подозрений, - дескать видели N рядом с триппербаром. Интересно, что это он там ходит?
Что там и кожные болезни лечат, людям неинтересно. Тем более, что никто не слышал, чтобы экзему или какой дерматит кто-то сумел вылечить. А про венерические люди знали, что да, лечат их в больнице этой. Такие болезни тогда лечили принудительно, по цепочке вычисляли. В этом, конечно, были свои плюсы. Но и минусы.

Минусы

В один прекрасный летний день у меня как-то стремительно пошли пузыри по телу и начала повышаться температура. Я работала художником-декоратором, красила декорации, и вдруг мне стало больно сгибать руку.  С работы меня отпустили, в поликлинике сказали, чтобы шла в КВД. Я не пошла, боялась туда идти. Но к вечеру стало совсем нехорошо, и пришлось. 
С тяжелым сердцем я стояла под дверями заведения, нажимала на чёрную кнопку звонка. Там такой звонок был специальный для тех, кто в любовном, или там в пьяном угаре вступал в слишком близкую связь неизвестно (вариант: всем известно) с кем, и придя в себя, был напуган.
Такому человеку дверь открывали и оказывали экстренную помощь.
А мне открывать не стали. Напрасно я им руки свои страшные под цепочку совала.

Да, цепочка там висела на двери, полностью боялись открывать.
И не пустили меня, сказали завтра приходите.
Пришла утром, впустили. И положили на отделение. 

Куда деваться, кино про зомби еще не было, люди к ужасам не привыкли, в таком виде мне надо было скрываться. И ещё я надеялась, что меня вылечат.

Я не понимала, что со мной. Мне было страшно.

Узкое окошко, сероватые матовые шары светильников, сумрачный свет, стены рвотного цвета. 
Мне выдали мрачную тюремную робу из плотной фланели, разукрашенную крупными штампами КВД и кусок серой простыни вместо косынки на голову, потому что за ночь пузыри дошли уже до головы. Косынка тоже была разукрашена чёрными штампами.

Зачем? Чтобы не крали такую красоту? Чтобы издалека видели и не приближались? Чтобы опознать и задержать?

Белье на продавленной железной кровати буроватое от лизола. Лизолом вообще сильно пахло.
В палате четыре кровати. У двери лежит старушка с гнилой ногой. 

У окна женщина с провалившимся носом кушает салат из стеклянной банки.
Представилась Веркой. Хотела угощать. 
- Видишь, - говорила, - нос провалился, значит сифилис уже прошел. Незаразная я, кушай.
Думала лечь подальше, к двери, но там бабка с ногой этой.
Легла напротив Верки. Нет носа, две дырки в лице. Улыбается. 
Вышла в коридор. По бокам палаты, в конце процедурная. Громко плачет грудной ребенок, завернутый в кусок проштампованной простыни. В процедурную очередь. Всех венерических колят огромными шприцами. Ребёнка тоже. Ему три месяца, он обиженно кривит ротик, кричит, зовет на помощь. Все иглы здесь почему-то тупые, это я потом на себе почувствовала. Наверное, иглы эти списывают из нормальных человеческих больниц и отправляют сюда, как на помойку.
Анна Вернер, заходите -  вызвали и меня.

Я ждала, что вот, как-то начнут лечить, помогут, успокоят. Но мне ничего не сказали, просто намазали серой вонючей мазью. И я поняла, почему от старушки у двери так плохо пахло, это не от ноги было.
Теперь от меня разило змеями, трупным жиром и дерьмом нечистой силы. Этой мазью мазали всех кожных, кроме чесоточных. Чесоточных мазали серной.
Вокруг была кровь, боль, гной и позор.
Мне было 19 лет.
На обед я не пошла. 
Я больше не хотела есть и жить.


"Раз, два. Горе не беда.
Канареечка жалобно поёт."

Ночью милиционеры привезли Малышку. Малышке было шестнадцать, и была она из вполне приличной семьи. КВД слал ей на почту приглашения и грозные предупреждения, но девчонка боялась, что мама узнает и повестки эти жгла. 

И продолжала вести полную любовных приключений жизнь. 

Ну, менты ночью нагрянули, маму разбудили. Скандал, мама кричит, не верю, уберите руки от ребенка! Маму слушать никто не стал,  девочку забрали. Оказалось, там от неё по цепочке куча народу уже выявилась на лечение.
Короче, затолкали девицу в нашу палату. Она визжала, орала, материлась и норовила укусить и пнуть сопровождающих её ментов. Менты поржали и ушли. Малышка продолжала истерить, никто не спал. Она орала, как она невинна, как её оговорили, что-то там ещё... Проснулась и стонала бабка с ногой, в соседней палате заплакал ребенок. А визгливые вопли всё продолжались.
В конце концов, я начала рыться в уме, подыскивая слова, способные вразумить эту дуру.
Слова нашлись такие: "Заткнись,тварь немедленно, иначе башку отшибу тебе нахрен!"
Выплюнув такую тираду, я, потрясенная, замолчала. До этого никогда мне не доводилось так обращаться с людьми.
Но слова были верные - девчонка замолчала. А я смогла заснуть. В первый раз в этом месте. Будто что-то во мне сломалось, и потом срослось по-другому.

Утром я пошла завтракать.  В столовой веселые венерические стараются держаться подальше от кожников. От кожников воняет серой мазью, а венерические пахнут духами и помадами, кремом для лица.
Надо сказать, что основную часть венерических привозили с зоны. Поэтому дверь в стационар закрывалась специальным ключом, на всех окнах, кроме коридорного, были решетки, да и вся больничка сильно походила на тюрьму.
В этих условиях меня очень выручила дурная привычка. Я курила. 
Курение и довело меня до общения с дурными людьми.
Дурные люди ходили курить на чёрную лестницу. И я туда тоже стала ходить.
Мы садились на каменные ступеньки, закуривали, это... культурно отдыхали.
А именно, по вечерам, когда дежурные медсёстры запирались в кабинете и боялись нос высунуть, на лестнице начиналась подзарядка позитивом. Ржали, как лошади, бывалые девицы, звучали тюремные песни, где тоска и слезливость уравновешивались разухабистой удалью, создавая диковатую гармонию.

"Отворяй, мамаша, двери!
Дочка с лагеря идёт,
Вся оборвана, как сучка..." и т.д., непечатное.

И припев: 
"Ромашка белая,
Что же ты наделала?
Потеряла я покой,
Не могу владеть собой."

Ничего, кстати, неплохая песенка, не хуже того, что сейчас поют.

Блатные, глупые, горячие, обозлённые. Ромашки, выросшие где попало - сорная трава.
И я пела. Я ведь тоже ромашка.

"Раз поёт, два поёт, три поёт.
Канареечка жалобно поет."

Персонал нас люто ненавидел. Всех. 
За людей не считали. Венерических презирали, кожниками брезговали.
Ну, мерзость же, ясное дело.
У меня, например, каждые три дня брали кровь на сифилис, не скрывая надежду его, наконец, найти.
Бинты размотают, спиртом прямо в больное нашоркают, и давай наобум тыкать, вену искать.
 
Нет, не так страшна эта жизнь, держись, не унывай. Терпи, молчи. Живи.

Или анализ, простите, мочи вдруг надо сразу всем сдать. И каждому для этой цели выдают по флакончику из под одеколона. И вот, общий туалет. Грязь, единственная рыжая от ржавчины раковина, слабая лампочка под потолком.
Девушки-красавицы в тюремных робах возбуждено матерятся. В руках флаконы. Происходит мозговой штурм.
Как можно хоть что-то влить в тонюсенькое горлышко этой бутылочки!? 

Никто не поможет. 

"Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши жёны?"

Или мамы, или кто там ещё, родной, заботливый?
Сначала унижение, ратерянность, потом гогот, мат.

Ну и все в таком роде.

С Зигой мы сблизились когда к ней под окно пришел её Валера. То ли он приехал откуда-то, то ли с зоны откинулся, но долго они не виделись. И вот, стоит этот Валера под окном, путаясь в нежных словах и чуть не плача. Трезвый. А Зига... тоже слезы на глазах и тоже что-то там говорит-говорит ему в это вечернее окно. И какая-то бузина внизу цветёт и лёгкий ветерок.

Любовь. Жизнь. Аромат цветов.

У Зиги крупное, грубоватое, почти мужское лицо,  сильное, как у лошади, тело, весёлый крутой нрав. Прямая и отчаянная и ржёт она, как лошадь.

Говорит только матом. Ну, не умеет она иначе, с детства так разговаривает, мама говорить учила. Но Зига переполнена радостью жизни, она способна бороться и побеждать. Все больничные зэки безоговорочно приняли ее лидерство. С такой Зигой хорошо ходить в атаку или на медведя. Ну, не читала она Верлена, есть такое. 

Но вспомнишь ли ты про Серебряный век, когда вокруг волки?

И вот, стоит Зига, плачет. У неё любовь.

Короче, сняли мы с ней простыни - четыре штуки и связали верёвку. И Зига, как чудесная фея, спустилась в объятия Валеры, в летнюю душистую ночь.

Утром ей пришлось вернуться в наш гадский концлагерь, но чудесная ночь состоялась. А мы с Зигой стали друзьями.

Интересно, что она никогда не звала меня по имени. Ей нравилось меня по фамилии звать.

Стукнет мне в палату - Вернер, тебе прописали две сигареты на ночь. И мы шли курить.

Она терпела запах моей мази, садилась рядом на ступеньках.  Я научилась смеяться над страшными вещами. Мы принюхивались друг к другу, как волки. Как-то на уровне эмпатии. И это было отличное общение.


А потом мне прислали лекарство под чудесным названием "Человеческий иммуноглобулин". 

Я начала поправляться и вскоре вышла на волю. В август, в жизнь!

Память о триппербаре я заблокировала. Я не хотела помнить об этом.

В сентябре приехала мама. Я, стосковавшаяся, как по маме, так и по умному интересному собеседнику, откровенно кайфовала. Она привезла мне Верхарна, и мы говорили о нём, и об уникальных людях, способных пальцами различать цвета, о художниках всяких, обо всём. Кроме триппербара.


Мы шли по городу и парили на одной волне, и пересекали залитую солнцем площадь,  когда вдруг с другой стороны этой площади, как гром среди ясного неба, раздалось ликующее:
" Вернер! @ать тебя конём!"

Зига! 

Только она выражает радость с помощью таких сильных гипербол! Это превосходная степень восторга. И это мне! Это я имею в себе то, что может вызвать такую радость.

Восторженные динозавры оглушительным криком разрывают мир сонных папоротников.

Моя мама в ужасе замирает. Она, между прочим, тоже Вернер.


Зига... Зига, я не умею сказать, как я рада тебе! 

- Мама, это Зигрида.

Мама делает над собой усилие, улыбается.
Мама, спасибо.

Безбашенные динозавры с треском продираются сквозь заросли папоротников, бетонных надолбов, проволоки, железа и пластика. Йо-хоооуу!..