Ферма. Часть 1

...потому что буква убивает, а дух животворит (2 Кор. 3:6)

ЧАСТЬ I. АХИМСА


1. Отпевание

... тогда люди собрались и похоронили мертвые слова. И стоял великий плач в народе; особенно горько плакали старики. Один вовсе помешался –  поставил на могильнике дом и жил там до самой смерти. А стоит тот дом у Забвень-горы, на краю миров. Оставлен он нам в память, чтобы мы не убивали больше слова, ибо это - великий грех. А теперь спи.

***

-Ханна! Ханна! Марыся заболела!
Женщина с ребенком на руках сбежала по крутым ступеням:
- Где Марыся? Что с ней?
- Тадек нашел ее у святилища! Она плакала!
- Плакала?

Что же должно было случиться, чтобы Марыся заплакала? В последний раз она плакала, когда, едва научившись ходить, расшиблась, упав с крыльца. Тогда Ханна отнесла дочь к старейшине, и целые сутки они ждали, пока срастется сломанное бедро. Как и все дети в общине, поправлялась Марыся стремительно и хворала еще от силы пару раз за свои неполных тринадцать. Но чтобы плакать? 

Впереди, освещая дорогу факелом, шагал старейшина Хэм – тот самый, что лечил когда-то Марысю и других детей, родившихся с наступлением Полноты времен. Детей несли к Хэму, а увечных взрослых отводили в соседнюю общину, к старейшине Самюэлю. Всего старейшин на Земле двенадцать, каждый - целитель, но горбоносый Самюэль близко, а другие - там, за озером.

Нести ребенка было тяжело, и кто-то из идущих рядом подхватил сонную малышку, облегчив Ханне путь. Лишившись ноши, она подалась вперед и зашагала вровень с белобородым Хэмом.

Детей увидели сразу.

Марыся и Тадек сидели, обнявшись, у стога сена. Тадек нахохлился, как воробей, на девочке вовсе лица не было. Увидев мать, мальчик вскочил и потянул за собой сестренку. Марыся поднялась медленно, нехотя.
- Мама! Она молчит!
- Марыся, доченька, что с тобой?

Девочка заслонилась от света факела и уткнулась матери в плечо. Когда Ханна обняла дочь, ей показалось, что Марыся заледенела – таким жестким и неподатливым стало ее тело.

На ночь девочку оставили с матерью, а утром, если понадобится,  решили собирать сход. Тадек спал наверху, а Марысю Ханна положила между собой и малышкой.

Утром мать подступила к девочке с расспросами.

 - Я молчу, потому что все слова, которые я хочу сказать – злые!
- Откуда ты знаешь злые слова? Кто тебя научил?
- Я сама научилась, мама! Сама!
- Ты знаешь, что делать, милая... Сходи на Реку!
- Нет, мама! Эти слова я не отдам Речке; я хочу сберечь их вот здесь, и здесь! – девочка коснулась сперва лба, потом сердца.
- Но Марыся! Если ты оставишь это в себе, ты никогда не вознесешься! Не пугай меня, доченька! Ступай на Реку, а потом сходим к старейшине Хэму.

Уставившись на мать широко расставленными глазами, Марыся всхлипнула, но тут в дверь постучали. Девочка поднялась на пару ступеней  по лестнице и присела так, что только светлая макушка выглядывал из-за перил. 

Ханна открыла дверь.
- Я знаю, что случилось с Марысей, мне Петерис сказал! – выпалила гостья и шагнула через порог. – Он тоже  бежит, но я быстрее!

Перепрыгнув через несколько ступеней и неуклюже размахивая руками, в двери ввалился здоровяк, выглядевший еще массивнее на фоне худышки, прибежавшей первой.

- Тетя Ханна! Это из-за меня! Прошлым летом я сказал Марысе, что женюсь на ней, когда она вырастет, а теперь – вот, - развел он руками, влюблено и виновато поглядев на свою спутницу. Девушка, раскрасневшаяся от бега, покраснела еще больше:

- Мы пришли сказать, что отменяем свадьбу! Простите нас, пожалуйста! Где Марыся?

***


Иногда девочка чувствовала чью-то прохладную руку на своем лбу. Ее несли четверо, уложив на домотканый ковер, привязанный за углы к шестам; остальные шли следом. Ложе мерно покачивалось в такт шагам идущих. Едва различимый шум воды становился отчетливей, сгущался туман.

Приблизившись к Реке, женщины подоткнули юбки и осторожно вошли в воду. Дойдя до плоского камня, торчащего посредине реки, они уложили не него девочку и разошлись, образовав круг, едва различимый в тумане. Несмотря на теплую погоду, вода была студеной и некоторые зябко передергивали плечами. Марыся лежала с закрытыми глазами; ей казалось, что Река укрыла, укутала  ее прозрачной, шумной  пеленой.

Некоторое время был слышен лишь плеск воды, но потом девочка стала угадывать тихий голос, едва различимый в речном шуме. Подобно шелковой нити, вплетался он в полотно тумана. Без всякого выражения голос вещал:

- ....из уст в уста, от сердца к сердцу
                слово живет...
Из уст в уста, от сердца к сердцу
                слово живет...
животворящее,
                исцеляющее,
                свет несущее, 
                веру рождающее...

Слышащий да слушает сердцем!

- Слышащий да слушает сердцем! – повторили сразу несколько голосов, обозначившись яркими всполохами.

Дальше первый голос, становясь громче и увереннее, выводил первую фразу, остальные подхватывали ее нараспев:

- Всяк рожденный свят,
- ...всяк рожденный свят!
- Все живое – неприкосновенно!
- ...неприкосновенно!

И вот уже несколько голосов, то свиваясь в тугой узел, то распадаясь на отдельные нити, расцвечивали плотную ткань тумана.

Пели «Символ веры» - песню, которую слышал младенец, делающий первый вдох, которую нашептывал старейшина заболевшим детям. Песня неба и трав, она была вплетена в сны Марыси материнскими колыбельными, впитана с молоком, а сейчас струилась по жилам небесной прохладой. С этими словами в сердце каждый седьмой день входила она в святилище в ожидании вознесения. Этими словами отпевали больных – тех, кто не справился сам, кто не избавился вовремя от зависти, боли или обиды.

- Если Отец с нами, кто против нас?

Девочка раскрыла сжатые в кулак пальцы и позволила ладоням упасть в воду. То, что она собиралась сохранить в своем сердце, никуда не денется, потому что зло, которое было совершено, не может быть ни смыто Рекой, ни отпето. Это не ее, это - чужое зло.

Горы горьких невысказанных слов таяли в ощутимом присутствии Небесного Отца. Марыся судорожно втянула воздух: почему-то ей все еще хотелось плакать.


 
2. Вознесение


Сколько помнили себя люди, вознесения случались в святилищах по седмицам. Как было до наступления Полноты времен, наверняка никто не знал; однако старшие слышали от своих старших, что в прежние века народ мер, как зверье. Даже молодые, полные сил люди могли умереть, кто от хвори, кто от другой напасти. Так было сказано в предании, а оно  передавалось из уст в уста, от родителей к детям. Самое ценное сохранялось в человеческих сердцах.

Так, к примеру, Марыся знала, что до Полноты времен на земле было несколько языков, отчего слова, сохраняя суть, меняли форму от общины к общине. Положим, в нашей общине дом называют домом, а за озером – «хаусом» или «тало». Представить это было можно, ведь и они с Тадеком когда-то изобрели свой язык, и даже их сосед Янек какое-то время поддерживал эту игру. Сложнее было поверить в то, что люди делали это не для смеха, а всерьез. Для чего было так неудобно устроено, ответить никто не мог, даже старейшины.

Из предания люди знали, когда сеять пшеницу и как выращивать виноград, от матери к дочери передавались рецепты душистого хлеба, киселей и каш, от отца к сыну - знания о строительстве домов и колодцев. Живые слова порождали живое знание, лишнее и бесполезное само уходило в забвение. Глупо представлять себе мир, сотворенный однажды и замерший в этом состоянии на века. «Мир живет и развивается», говорил старейшина Хэм. «И мы, как часть этого мира, меняем его и меняемся вместе с ним. То, что было верным для вчерашнего вчера, может не оказаться таковым сегодня».

Но теперь их прекрасный мир заболел, в нем что-то испортилось. Иначе как объяснить то, чему Марыся оказалась невольной свидетельницей в ту ночь, когда ее, плачущую, нашел брат?

С этими мыслями девочка дошла до тропы и встала в хвост длинной очереди, змеящейся меж огромными валунами вверх, до самого святилища. Мама с малышкой уже были на месте. Люди оживленно переговаривались, смеялись. Кто-то из девушек обнял Марысю и увлек за собой в круг, где неловко переминался Петерис. Марыся широко улыбнулась парню - видно, сам Отец привел его в то утро к ним в дом. Плакать из-за него? Подумать только, как такое пришло в его светлую голову? Если кто и вознесется сегодня, то эти двое, отменившие свадьбу ради выздоровления соседской девчонки.

Пока ты болен, на вознесение нет надежды. Придешь в исповедальню, побудешь в лучах славы Отца, прошепчешь свою исповедь и спускаешься с другой стороны горы сквозь водопад, мокрый и обновленный.

Или просто мокрый.

И так до следующей седмицы, пока не выздоровеешь. Но и тогда остается только надеяться.

Каждому свой срок, каждый готов в свое время. На то и жизнь дана человеку: научиться любить, хранить мир в своем сердце и сердцах ближних, научить этому своих детей.

Три года назад вознесся Марысин отец, оставив Тадека, Марысю и жену на сносях. В тот день Марыся исповедалась сразу за ним. Еще на входе она увидела мягкое сияние, словно переливающееся через край пещеры, почувствовала, как содрогнулась земля, услышала восторженный шепот людей за своей спиной. Пройдя в исповедальню, она подняла с пола солнечный камень, подаренный Хэмом отцу для разведения огня. Такой камень получал каждый мужчина селения, становившийся мужем и отцом семейства. Его полагалось носить у сердца, в надежно застегнутом кармане.

Когда девочка подняла с пола камень, он был еще теплым, а отец уже растаял в сиянии славы. Ему не было и трехсот.

Такое случалось нечасто. Еще реже возносились матери с маленькими детьми и почти никогда – сами дети.  Однако среди подростков вознесения не были редкостью, и каждую седмицу Марыся, Тадек и Янек обнимались, прощаясь перед святилищем.

Каждый лелеял в душе надежду.

Каждый жаждал прийти в Его присутствие.

Но не Марыся. Только не сегодня.

Она знала, - где-то в глубине пещеры, называемой исповедальней, невидимый в темноте, сидит старейшина Хэм. Он видит исповедующихся в лучах славы, слышит каждое произнесенное слово.

За несколько веков своей жизни он был свидетелем тысячи вознесений, принял десятки тысяч исповедников и исцелил уйму людей. Но именно ему девочка не могла доверить свою тайну.

Он был в святилище той страшной ночью, когда мир безвозвратно изменился. И он ничего не сделал. Просто сидел и смотрел, как ни в чем не бывало. Как будто это было ему не в новинку. Словно он видел такое тысячу раз.

А вдруг оно так и есть?

Если это можно проверить, то она это сделает! И тогда ей придется рассказать обо всем брату и Янеку. Даже если они заболеют.

Девочка глубоко вдохнула и вошла в полумрак исповедальни. Еще никогда ей не приходилось лгать в лучах славы Отца. За такое она точно не вознесется еще тысячу лет. Может быть даже никогда! Станет старой и косматой, как старейшина Хэм.

Кстати, почему он до сих пор не вознесся?


 
3. Ферма



- Марыська, не темни. К чему все эти разговоры про былые века? Сотни, да какие сотни - тысячи лет люди питаются плодами, выращивают хлеб, выменивают у приозерных водяные орехи на виноград. У всех все есть. Коровы дают молоко, овцы – шерсть. Даже если представить, что не будет еды, ты вот что сделаешь? Поймаешь в горах  козленка и откусишь ему ногу? Нет! Ты пойдешь на крышу благоговеть. То-то и оно! А ты заладила – мясо, мясо. Когда это было?

- Зря ты так, Тадек. Мне тоже Ба до вознесения рассказывала: было, дескать, в веках, люди «ели друг друга поедом».

- Ну вы загнули... То животных, то друг друга! Предание преданием, конечно, но...

- Хватит! – прервала брата девочка. - Я своими глазами видела.

Мальчики повернулись к Марысе.

- Кто-то кого-то ел?

- Да.

Мальчики прыснули были со смеху, решив, что Марыся их разыгрывает, но, увидев слезы в глазах девочки, смеяться перестали.

- Ты что, серьезно?

Вместо ответа она зажала ладонью рот и расплакалась. Потом начала рассказывать:

- Первый раз я видела это, когда благоговела в святилище и уснула. Проснулась я от того, что кто-то над самым ухом произнес: «Талифа куми!» [1], странно, да? Ни на что не похоже... Я выглянула из-за камня и увидела старейшин, собравшихся на сход. Там были  ближние – Хэм и Самюэль, Изяслав, Яцек и еще трое. Они развели костер и стали на нем что-то жарить. Запах был странный... Потом они стали это есть и разговаривать. Но не все, наш Хэм не ел! Кости они откидывали назад, как раз к моим ногам. Так я узнала, что они ели чье-то мясо... - девочка снова заплакала. – Когда я пришла туда через несколько дней, я увидела, что там все перекопано. Я стала копать и вот... я натыкалась на кости снова и снова, везде. Там были крупные, как от коров, и мелкие, как птичьи. На днях снова был сход. Они едят трупы животных. Я точно видела. Они едят, а Хэм ничего им не говорит! И другие, которые не едят – тоже молча смотрят! Они их убивают и поедают, понимаете? – девочка судорожно сглотнула и перешла на шепот: - «Всяк рожденный свят, и все живое неприкосновенно!»

- Постой, - подал голос Тадек, - мы бы знали, если бы у кого-то пропала корова... и овцы в отарах наперечет!

- Я думала об этом, все дни! Я не знаю, откуда они берут животных. Вы что, не верите мне?

Мальчики молчали. Янек расцепил пальцы и встал:

- Кости надо бы проверить, ты уж не обижайся, Марыся. А что ни у кого корова не пропала, - мальчик взглянул на Тадека, - так это ничего не доказывает. Ба мне рассказывала, что были раньше такие страшные места, где специально выращивали животных для убийства, как мы сейчас выращиваем помидоры или груши. И назывались эти места «фермы». Так вот, если все, что рассказала Марыся – правда, то, выходит, с фермами не покончено и они существуют до сих пор. А если это так – мы должны остановить убийц! – голос мальчика дрогнул. – Почему ты не сказала нам сразу?

- Сперва я хотела убедиться сама, а потом не хотела, чтобы вы заболели...

- «Хотела», «не хотела», - передразнил сестру Тадек.

- Не трогай ее, ей и так досталось. Раскопки назначим на завтра, и без тебя, - щелкнул Марысю по носу Янек. 

- Но вы не знаете, где копать!

- Объяснишь – разберемся, не маленькие.

Тадек обнял сестру и все трое двинулись к дому.

***

Марыся оказалась права: заболели оба. После похода к святилищу брат был мрачнее тучи и перестал ходить на вознесения, Янек же вовсе ушел в горы и пару недель от него не было ни слуха, ни духа. Подростки часто уходили благоговеть в горы, поэтому мальчика не искали.

В первую седмицу после исчезновения Янека вознесений не было – слишком много волнений принесла общине неожиданная болезнь Марыси. Болеет один – лихорадит всех.

«Я огорчила ближних, и они заболели», - призналась Марыся в исповедальне, стоя в сиянии славы. Хэм вышел из своего укрытия и мягко погладил девочку по голове: «Не переживай, никто не болен! Я говорил с Петерисом и Анной, они рады принести тебе мир и вовсе не спешат со свадьбой!»

Как же кстати пришлась вся эта история с обещанием женитьбы!

В следующую седмицу земля привычно дрогнула и стены пещеры озарил свет славы Небесного Отца, выплескиваясь на стоящих рядом с пещерой людей. «Мир не изменился сам по себе», заключила Марыся. «Не изменился и не испортился, в нем все идет своим чередом. Но оттого, что я узнала то, чего не знала раньше, изменилась я».

А следующим утром вернулся Янек.

- Обошел все окрестности, - сообщил он. – Ни намека на ферму! Говорил с пастухами – пропаж за последние месяцы не было. Думаю, искать надо у Забвень-горы, больше ферме быть негде. Туда никто не ходил  лет сто, самое тихое место. А за горой – перевал.

- Если будет надо, пойдем и через перевал, - заключил Тадек. – Марыся, ты остаешься дома.
- Я иду с вами.
- Нет!
- Ах нет? Тогда я расскажу все маме!
- Совсем с ума сошла? Мама расскажет общине и заболеют все! А мы еще даже не знаем, где эта ферма и есть ли она!
- Тогда я с вами. До Забвень-горы три дня ходу, мы с мамой там были, кстати. Там везде паутина в доме, мы подмели. «Лет сто», - поддела она Янека. -  Скажем, что ушли благоговеть на неделю.

«Перевал – граница миров. За ним – тьма и пропасть. Туда ходу нет» - вспомнила Марыся предостережение матери.
«А откуда ты знаешь?»
«Все знают».

***


Марк расстегнул тугой форменный воротничок, впившийся в шею. Ну и гроза, в жизни такой не видывал! Шарахнуло так шарахнуло, думал он, приводя в порядок рубильники, отвечающие за силовое поле. Придется вызывать техподдержку.

Мужчина закрыл глаза, припоминая нужный номер.
- Чем могу помочь? – невыразительно прозвучало над его левым ухом.
- Щиты заграждения вышли из строя, запрашиваю помощь, - отчеканил Марк.
- Принято.

Сейчас бы расслабиться и заказать сериальчик. Он любил сериалы, смотрел их так часто, что дома его прозвали «спящий человек» - ведь никогда не знаешь, спит кто или подключился к трансляции, прикрыв веки.

Но, во-первых, последними бонусами он расплатился за сигареты. А во-вторых, на границе гасят все сигналы и трансляция невозможна. Секретность, черт бы ее побрал. Какая тут может быть секретность? Глушь, дичь, скалы и на сотни миль – люпиновые [2] поля.

Марк вышел из будки и закурил. Взглянув наверх, он по-детски приоткрыл рот, да так и стоял, не веря своим глазам: с гор в поля неспешно спускались трое подростков, почти детей. «Щиты вышли из строя», - наконец, смекнул он, но не смог заставить себя прикрыть веки и набрать подходящий номер – слишком неправдоподобным выглядело происходящее. А что, если он сошел с ума, или его тряхнуло разрядом во время грозы? Ладно бы городские полезли в поля, но чтобы кто-то спускался с той стороны?

Меж тем троица беспрепятственно миновала границу. Капли дождя блестели на кустарнике, стекали из чашечек вьюнка, скрывающего видавшее виды металлическое ограждение. Ржавчина истончила железо, выела дыры в некогда крепком, а теперь ненужном заборе, по верху которого тянулась колючая проволока. Если бы дети, вышедшие из-за ограды, умели читать, оглянувшись, они без труда разобрали бы слово из пяти покореженных букв.

«ФЕРМА», гласила надпись.