Вскользь

1
- А что будет, если мы возьмем его, вот так,- Инов показал руками то, как можно было бы «его» взять, будь он тем же, чем и была в руках Инова та записная книжка, что он взял, чтобы проиллюстрировать «это», - вот так возьмем, - повторил он,- и всё.
- И что? Тогда? – нахально-издеваясь, спросил Тутов.
- Да и ничего,- не сказал Инов, отложив записную книжку, а засунув свою руку себе под колено так, что вылезла она у него между ног растопыренным куском..
- Плоти?- спросил Тутов.
- В платье,- ответил Инов и вышел из кухни, чтобы переодеться. 
Тутов жадно протянул руку к записной книжке Инова, открыл на том самом развороте, что в силу устойчивых закономерностей, всегда открывался первым, когда кто-либо пытался открыть ее в случайном порядке, и прочел:
«Будут на свете люди когда-то, которые перестанут говорить так надменно о том, что якобы им очевидно. И тогда та реальность, что успокаивает их нервы, и создает которые, став звенящей тишиной, ничего им не сделает. А они не сделают для нее ничего.  И те, идеологи творчества, быть может, сторонники даже, активных сил…или нет, им и пожелать нечего».
Тутов положил записную книжку на место и безрадостно встретил вернувшегося Инова, переодевшегося отнюдь не в платье, но в старую военную куртку, армии страны, что проиграла не раз.   
- Ты хочешь, есть?- спросил Тутов.
 - Сам ты хочешь,- ответил Инов.
Тутов посмотрел на цепляющиеся одно за другое слова, что назывались его мыслями, и там было что-то про обиду, про голод, про дерзость и про то, что он хотел бы быть Иновым, но был Тутовым, и про то, что Инов наверняка не хотел быть Тутовым, сука такая.
Но, не смотря ни на что, они съели по тарелке чего-то жареного, после чего Инов погрузился в скуку.
- Ты вчера говорил,- говорил Тутов,- что память находится где-то, где она не есть часть тебя, но я хочу спросить, а в чем тогда кардинальная разница, если память о тебе есть во мне, но ты есть отдельное от меня, и твоя память отдельная от меня есть во мне, как твоя память? На мой взгляд, между тобой и твоей памятью нет никакой границы. Нет ничего того, почему она может быть не частью тебя.
Инову стало скучнее, чем было. Слова в его мыслях шли двумя рядами и в одном это были пустые строчки с возможностью слов, а в другом что-то на подобии зациклено вращающегося кольца очень скупого содержания: Тутов размышлял дальше, но как читалось ему выражение лица Инова, так сразу он терял уверенность и сам воспринимал своё, как чуждое, как то, что глупость и пустая болтовня.
-Дело не в том, ЧТО ты говоришь,- наконец вяло ворочаясь языком, упало из Инова,- оно, что ты думаешь, ха, пусть будет как угодно, но кажется одно очень важное ускользает, и пусть ускользает. Ему там и место.
- Что ускользает?- воодушевленно спросил Тутов.
Инов плюнул на пол и отвернулся.
- Я пойду,- встав со стула, сказал Тутов, и отправил себя в коридор, а там долго смотрел на то, как он завязывает шнурки на своих ботинках, потом он смотрел на то, как он смотрит на то, как он завязывает шнурки на своих ботинках, но и от этого как-то не становилось ему веселее, а этого он почему-то ожидал.   
2
Чем дальше Тутов отходил от дома Инова, тем однозначнее обида соскальзывала с его словесных потоков и твердо замещалась идентификацией. Тутов не любил Инова, но хотел им быть, и не хотел быть тем, кто был бы напротив Инова, потому что, будучи напротив он всегда был только Тутовым, но и не быть Тутовым ему не хотелось в то же время, ведь Тутов, как никак давал ему возможность быть, как казалось его недалекому уму. Образовавшееся в итоге, было не чем иным, как Тутиновым, которого и знали его друзья-товарищи, не знавшие Инова. Знавшие Инова, знали и Тутова. Знавших Тутова Тутов не очень любил. Но и знавшие Инова не были в полном восторге от Тутова, они относились к нему, как к кривой, вымученной тени Инова. Хотя и самого Инова они не то чтобы любили.
Тутинов прошел еще некоторое расстояние, опять же, как казалось его недалекому уму, и пропустил сквозь себя несколько сгустков времени или пропустил себя сквозь.. Он тут частенько путался. И когда неминуемая фатальность столкнула его с Яниной, которая сама, словно метафора самой себя то замирала, то вздрагивала, не понимая, что она хочет от окружающего ее мира и от тех, как проговаривалось ей, агрессивных взглядов, что были адресованы не ей, «но так хотелось бы»,
когда фатальность столкнула его, Тутинова с Яниной, они поприветствовали друг друга, так, будто временные и пространственные перемещения, окрашенные сентиментальными символами обязательны и непоколебимы.
Дальше они шли.
- У меня звон в ушах,- зачем-то рассказала Янина.
- А у меня нет,- ответил Тутинов.
- Я хочу, чтобы как-то всё было добрее, как-то человечнее, как-то понятнее,- ело Янину.
- Значит, ты делаешь что-то не то,- заключили Тутиновы слова, словом «то», но не то вовсе, что он хотел.
Мимо Яниной прошло два молодых человека, на ходу схвативших её за зад, и прокричавших: «Эй, подружка, ты чего такая красивая!».
Тутинов не хотел, но посмотрел на одного из парней. Тот легонько шлепнул его по подбородку. Вскоре молодые люди ушли.
- Когда мы читаем в своих мыслях слова,- заговорил Тутинов,- очень легко забыть, что каждое из них обладает изнанкой, но изнанка слова это не вещь, изнанка слова даже не образ, и даже не тишина.
- Другое слово?- серьезно спросила Янина.
- Лучше даже не пытайся,- посмеялся Тутинов,- хочешь, вот сюда забежим?
Они забежали сюда, поводили органами, а потом поехали заниматься сексом домой к Яниной.
3
Инов не снимая военной куртки, снял все остальное и лег на пол. Он пытался отогнать от себя то, что невольно проговаривалось им как «радость», в то время когда его деятельность переключилась в проигрыш самому себе. Он проиграл дважды, потом встал. Позвонили в домофон.
На кухне перед Иновым сидели те два молодых человека, что щипали Янину за зад. Они шумели и активно практиковали существование. Это забавляло Инова несколько больше, чем жалкие потуги Тутова поддерживать и ублажать мысль самого Инова, которую сам он презирал, но не мог избавиться.
Молодые люди раскурили косяк. Еще один оставили Инову и ушли.
Инов подкурился и вновь лег на пол.
Он посмотрел, как он лежит на полу, потом посмотрел, как он смотрит, как он лежит на полу, потом позвонил Тутову.
Тутов быстро ответил на звонок и страшно, будто он личность, принялся извиняться перед Яниной, что ему необходимо уехать. Когда за Тутовым захлопнулась дверь, Янина вернулась в постель и приласкала себя, накручивая череду образов с участием тех хамоватых, как сказали бы молодых людей.
Инов, докурил косяк и, не запуская режим ожидания, оглядел свои мысли:
[воздух умеренно истерия красным помощь вышли и трава облокотился на снег бывает тогда синтезируют мешок чаще нет поезд удиви утро разлетелись как бах человек картавые сон что-то почесывая залпом изнеженные поехали принесите дерево не жалейте умер а потом женщина вы сколько хотите сумма радио некто белесый детство прекрасное музыка да нет никаких мистика идеализм мама сутками выли добро пуф уют именно холод зерновой интернет на войлок телеграмма зыбкость всех забыли бог юпитер товар а там в желание кому что смерть и да и кастрюля овраг мимо душа память тревожно водка закрома телефон повернулся режет без уха лучше интриган вырос смыслы то замерз мечтатели попа зачем пришли кровать деревянный игра стерео реальность пришлые думы взяли дом без меня лошадь средний кино пара смех облапошенный прости там навоз некро рот временный карлик детерминировано города умницы облом красота привокзальная жук площадь вот возьмут и мымра хребет уверенность так лужа унификация циркуль закручено ночевка долго культура ну говор в шляпе хер сторона луна]
Инов встал, когда Тутов позвонил в домофон. Инов подошёл к входной двери, открыл ее. Перед ним краснела запыхавшаяся рожа Тутова. Инов вглядывался в нее до тех пор, пока не узрел в ней себя, а когда узрел, тогда взял и смачно плюнул в неё.