Князь предупреждает не гневите Бога!

        «Просто я решил
        Не умирать молодым!
        … Я не отдам свой крест другим!»               
                Из песни БИ-2               
 
               
 
      Я всегда говорю свою фамилию – «Люлькин» – четко, громко и раздельно, но меня всякий раз непременно переспрашивают, пряча противную ухмылочку куда-то в сторону, за воротник: «Как? Как?». И я всегда отвечаю, но уже по слогам: Люль-кин, изо всех сил стараясь не реагировать на язвительную усмешку.
      А, бывает, меня задевают эти смехуечки, и я, не скрывая раздражения, с самым серьезным видом объясняю: «Послушайте, вы! В моей фамилии «Люлькин», которая, я согласен, звучит несколько забавно, заключается особенный, древний смысл: «Люль», «Лель» – с древнемордовского переводится как «звезда», «солнце». И такое прозвище, к вашему сведению, могли носить только знатные мордовские князьки, и ни в коем случае – не простые холопы. Поэтому знайте: я – отпрыск древнего княжеского рода! Прошу любить и жаловать!».
       Еще на первом курсе МГУ я раскрыл значение своей фамилии своим друзьям – Виктору Гуркину, Михаилу Алову, Константину Горлову, и они тут же прозвали меня «Князь». Так с их легкой руки и повелось: Князь да Князь, все студенческие годы я проходил под этим «сиятельным» прозвищем.
       Но сегодня я хочу говорить о другом. О скорбном. О том, что «княжеский» род Люлькиных бесследно исчезает с лица земли. Черт знает что творится с нашим старинным родом! Насильственные смерти, несчастия и самоубийства следуют с ужасающей частотой. В результате родовое древо, росшее и процветавшее в одном из мордовских сел Ульяновской области, подрублено под корень!
       Все мои односельчане уверены, что так аукнулись многочисленные святотатства, которые некогда, при всем честном народе, совершали мои предки. И я с ними, с людьми от сохи, пожалуй, соглашусь, несмотря на свое блестящее университетское образование. Я тоже убежден, что наш род преследует страшное проклятие.
       В 30-е годы прошлого века мой родной дядя Борис учительствовал и самым богохульным образом призывал людей отвернуться от веры. Будучи ярым комсомольцем, семнадцатилетний парнишка был непоколебимо убежден, что «бога нет». На досуге Борька устраивал в избе-читальне «богоборческие» спектакли, во время которых он нещадно щепил на лучины святые иконы. По малолетству и недомыслию заодно с ним выступал и один из его младших братьев, Юрий, которому тогда было всего лишь 13 лет. Без всякого принуждения, по собственной воле-волюшке, мальчонка подсоблял своему старшему брату, поддерживая своими неокрепшими ручонками иконы, когда Борис топором – одним махом! – рубил их на щепу. Раздавался громкий треск, и народ, ошеломленный неслыханным святотатством, сломя головы валом валил из избы. А немногочисленным зрителям, оставшимся в избе, Борька говаривал со сцены, пряча ухмылочку в усы: «Перед иконами надо познамо (с морд. пердеть), а не ознамо (молиться)». И для большей убедительности, подняв кверху указательный палец, издавал своим крепким седалищем срамные рулады – громкие, раскатистые, изощренно-издевательские.
       Но одними богохульными лицедействами Борька не довольствовался. На околице нашего села, над родником, откуда берет начало маленькая речушка Томыловка, возвышалась небольшая деревянная часовенка. Юный безбожник частенько приходил к этой скромной сельской часовенке, решительно вскидывал ружье и, громко воскликнув: «Всех святых – к стенке!», почти не целясь, поочередно расстреливал лики святых и праведников, украшавших ворота и стены. Расстреливал всех до единого!
       Богомольные старики и старухи всячески сволочили «ирода-христопродавца», грозно проклинали его, навлекая на него и на весь наш род страшные кары небесные, но парнишка в ответ лишь издевательски хохотал: «Бога нет!».
Потом Борис, может быть, горько пожалел о своем святотатстве, но было уже поздно – в нашем роду начался сущий «падеж». Близкие мои родственники стали гибнуть один за другим, кто-то в результате несчастного случая, а кто и накладывал на себя руки.
       Вот он, долгий мартиролог. Хотя нет, полный список я приводить не буду, он слишком длинный, всего в нем – 14 человек. Скажу лишь, что среди погибших моих близких родственников – люди самых разных профессий: секретарь горкома, председатель райпотребсоюза (в советские времена эта организация заведовала всеми магазинами района), предприниматель, агроном, директор мельничного комбината… Но всех их роднит одно: гибель в самом расцвете сил и лет.
       Семья дяди Бориса – главного богоборца – вымерла вся, до единого.
Сын Анатолий – председатель райпотребсоюза – застрелился. И как застрелился! Просто жуть! С первого выстрела он убить себя не смог, видимо, в последнюю секунду рука его дрогнула, и пуля разворотила лишь челюсть. Пришлось снова заряжать ружье и стрелять второй раз – теперь прямо в сердце, чтобы убить себя уже наверняка, без промаха.
       Как я представлю, как Анатолий трясущимися руками, обливаясь кровью, с громким воем, – а я не сомневаюсь в том, что в эту смертоубийственную минуту он выл по-звериному, потому что молча выдержать ту ослепляющую, невыносимую боль, которую он испытывал, не под силу ни одному человеку, – как только представлю это… Б-р-р-р! Лучше не представлять!
       Второй сын Валерий, предприниматель, был убит рэкетирами в лихие 90-е, в собственной грузовой машине, когда он перевозил товар из Ульяновска в родной поселок.
       Два других сына дяди Бориса – Олег и Геннадий – погибли от пьянства. А его единственная дочь – Валентина – пьяной свалилась под товарный поезд. Так и не удалось выяснить, то ли она по своему хотению бросилась под «товарняк», то ли оказалась на рельсах по чьему-то велению. Помню, поговаривали, будто чья-то немилосердная, подлая рука взяла и нарочно подтолкнула подвыпившую женщину с железнодорожной платформы под громыхающие колеса...
       Сам дядя Борис умер в 82 года. Очень крепкой породы был мужик, и на беду свою он пережил всех своих сыновей и дочь. Говорю: на беду, потому что, согласитесь, мало радости видеть, как в расцвете сил, один за другим, умирают твои родные дети.
       Кстати, от дядюшкиного дома, построенного в начале 70-х годов прошлого века, не осталось и следа. Нет, дом не провалился в тартарары, его купили и перевезли в другое село. Признаюсь, что кто-то совершил не самую удачную покупку…
Пострадала от проклятия и семья дяди Николая. Сам дядя Коля – еще один представитель нашего большого рода, кому посчастливилось умереть своей смертью. Умер он в 82-летнем возрасте. Кстати, дядюшка всю свою долгую жизнь гордился тем, что в молодости наотрез отказался участвовать в богоборческих спектаклях, которые устраивали его неверующие в бога родные братья. Вот Всевышний его и миловал. Хотя о какой милости тут можно говорить, когда единственный сын его Анатолий, закончивший Сызранское вертолетное училище, погиб при падении вертолета. Смертью пилота и ученика завершился неудачный учебный полет…
       Повесился и мой отец, Юрий, тот самый тринадцатилетний мальчик, который помогал Борьке устраивать богоборческие спектакли.
       Очень трагической была и судьба семьи двоюродного дяди Вани. Сам глава семьи погиб от удара электротоком на железнодорожной станции, когда полез на крышу вагона открывать люк цистерны. Сына же его Валерия – директора крупного мельничного комбината – сбила автомашина, за рулем которого сидел пьяный водила. Возвращаясь вечером домой, Валерий решил прогуляться и отпустил персонального водителя. У подъезда родного дома он и угодил под колеса.
       До самого дна испила «чашу страданий» и семья дяди Вани. Мало того, что сам хозяин дома был зарезан в пьяной драке, так плохо кончили и его сыновья. Александра, а точнее «Шурика», как мы все его звали в детстве, повесил его же родной брат Федор. Как-то раз летним вечером брательники выпивали в баньке, за бутылкой сивухи они о чем-то сильно повздорили, схватились за грудки. Но Федя был намного крупнее и сильнее своего маленького, худощавого брата, он ловко накинул на голову Шурика веревку, оказавшуюся под рукой, и в один миг вздернул несчастного. Рука не дрогнула…
       Федора надолго посадили, это была вторая его «ходка», в первый раз он сел за то, что 15-летним изнасиловал и убил старушку (я об этом как-то уже писал в одной из своих миниатюр). В тюряге Федя и повесился.
Еще один мой двоюродный брат – Анатолий – закончил свою скорбную жизнь в дурдоме, куда угодил почти сразу после армии, неожиданно для всех заболев «манией преследования».
       Кто приговорил всех к ранней смерти? Кому предъявить обвинение за их гибель? Я не знаю…
       Кресты… Кресты… Кресты…
       Церковь запрещает поминать самоубийц, и я даже свечку не могу затеплить за упокой души многих своих родственников. Разве только пропеть протяжно и жалостливо:
       В-е-ч-н-а-я п-а-м-я-т-ь!
       В убийственной мясорубке перемолот почти весь наш многочисленный род по мужской линии. Чудно, но по женской линии в нашем роду все замечательно, если не считать погибшую под товарным поездом Валентину. А из мужиков в живых остались только я и мой родной брат Виктор. Мы с ним последние не обрубленные «ветви» некогда могучего древа. Но неужели Верховный Садовник и нас обрек на раннюю гибельную смерть?
       Виктору 66 лет, он уже на пенсии. В советские времена работал прорабом в совхозе, а когда хозяйство развалилось, ушел в «шабашники». На «вольных хлебах» он и пристрастился к вину. Жена ушла от него, прожив с ним 29 лет. Страдая жуткими запоями, Виктор из последних сил цепляется за жизнь. Каждый раз, когда брательник уходит в черный загул, я гадаю не без некоторого любопытства: выкарабкается он на сей раз или не выкарабкается. Пока, с трудом, но выкарабкивается… Правда, в последний раз он угодил в психушку с «белой горячкой». Лежал в больнице, в Ульяновске, в том самом городе, где в молодые годы он выступал на областном конкурсе шахматистов, занимая призовые места. Умный, сметливый был мужик, а вот, поди же ты, судьба и его переломила через колено…
Психушка, наркологическая больница – все это было и в моей шальной, забубенной жизни. Я так привык к визитам «черного человека», что, верите ли, скучаю без него, когда сей мрачный господин, в черной шляпе и в черном кожаном пальто, долго изволит не навещать меня. Бывалоча, мы с ним частенько беседовали, на самые разные темы, особенно в метельные зимние вечера… Не скрою: я тоже хотел прожить свою жизнь «на бис», но, увы, судьба и меня лихо провела вокруг пальца.
       Я несколько раз бывал на краю гибели, но всякий раз каким-то чудом спасался. Я учился в девятом классе, когда в меня стреляли, и я три недели провалялся в больнице. Я чуть было не утонул, но меня, слава богу, откачали. А когда я жил в «Доме Булгакова» на Садово-Спасской, 10, в квартире у своего однокурсника Толика Сущени, я еле спасся от бандитов, угрожавших мне кровавой расправой...
       Поверьте: жутковатое испытываешь ощущение, когда знаешь, что за тобой идет охота, что тебя кто-то из «небесного воинства» постоянно держит на «мушке».
Пусть в моей жизни все не слава Богу, пусть вдребезги разбиты мечты, пусть до тошноты опостылела работа, пусть даже в очередной раз я упаду на «дно» (а у меня просто-таки одурманивающая, непреодолимая тяга к падению), пусть иногда гложет такая душевная пустота, что выть хочется. Пусть! Но я хочу жить! Я не хочу умирать! И я донесу свой крест до конца!
        Я всегда ношу на шее серебряный крестик и серебряный образок святого Геннадия – моего ангела-хранителя. Снимаю их только в бане, в горячей парной серебро сильно обжигает. Эти заветные крестик и образок для меня, как броня, они защищают меня от всех бед и напастей. По крайней мере, я в это свято верю.
В кручинный же час, когда белый свет становится не мил, и на душе очень паскудно, – а такое настроение, к сожалению, в последние годы нападает на меня все чаще и чаще, – я, нет-нет, да и подумываю уйти в монастырь. Чтобы там, за глухой монастырской стеной, в глубоком уединении, отмолить грех, совершенный в середине 30-х годов моими сородичами, и, чего греха таить, самому спастись от неминуемой гибели. Но я понимаю, что в святой монастырь меня гонит не духовное призвание, как, например, моего однокурсника по университету Веригина, ушедшего «спасаться», кажется, на Валаам, а обыкновенный страх за свою жизнь, грешную, пустоцветную жизнь. Только это понимание и удерживает меня от ухода в святую обитель.

       Вместо послесловия: В классической литературе я свою фамилию встретил лишь раз, в «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина. «Гаврило Степаныч Люлькин – земский деятель из губернского города Самоваров, который до того увлекся одной из сестер Головлевых, Любинькой, что «готов, кажется, земские деньги украсть», лишь бы выполнить все, что она ни пожелает. Это был отставной гусарский штабс-ротмистр, еще недавно belhomme, но теперь уже слегка отяжелевший. Лицо у него было благородное, манеры благородные, образ мыслей благородный, но в то же время все, вместе взятое, внушало уверенность, что человек этот отнюдь не обратится в бегство перед земским ящиком… Как бы то ни было, но Любинька роскошничала, а Люлькин, чтобы не омрачать картины хмельного блаженства какими-нибудь отказами, по-видимому, уже приступил к позаимствованиям из земского ящика». Когда растрата обнаружилась, Люлькин подошел к окну, вынул из кармана револьвер и тут же всадил себе пулю в висок. «Много говору наделало в городе это происшествие. Судили и сравнивали. Люлькина жалели, говорили: по крайней мере, благородно покончил!».
       Господи! Даже в литературе Люлькиным нет места в жизни!
       А напоследок вот еще что: как вы думаете, почему я всю свою жизнь писал свои статьи в газетах и журналах под разными псевдонимами? Бога хотел обмануть, спрятавшись за чужой фамилией. Но, как говаривал троюродный брат мой, Федька-тюремщик, Бог – не фраер, Он все видит!

       РS. 1 декабря 2018 года умер мой родной брат Виктор. С похмелья не выдержало сердце. И было ему всего 66 лет.
       Круг сужается…


Рецензии
Пить водочку надо меньше.Скоро вся Россия окажется на погосте.От лени и водки.

Алина Райз   18.02.2019 20:14     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.