Мартышкин кафтан

МАРТЫШКИН КАФТАН







Сардонический детектив

с пожаром и эпилогом







От автора:

Это роман для женщин, написанный, чего уж там скрывать, мужчиной, причем таким, которого родная мамочка с младых ногтей именовала бабским угодником. Надо ли говорить, что при его написании душа моя постоянно разрывалась на две половины. Действительно, даже мимолетного взгляда на текст обыкновенно бывает достаточно, чтобы определить, существом какого пола он написан. Как, к примеру, описывают отношения полов в мужских романах? Случайная встреча, его мимолетный мужественно-раздевающий взгляд… и через полтора абзаца они уже в постели – со всеми, как говорится, вытекающими. А что видно с женского берега? Опять же мимолетная встреча, его взгляд – но уже нежный, разговор – только лишь разговор! – до рассвета, а потом они вдруг оказываются в разных концах страны, континента, земного шара и любят, любят друг друга нежно и преданно, но издали, чтобы лет через двадцать, преодолев немыслимые преграды, сойтись уже навеки.

Твое агрессивное мужское начало требует камзолов, проткнутых шпагами, и недожаренного мяса, пожираемого с кончика кинжала? Прекрасно, но разве оставишь бедную женщину наедине с мыслями об этих мерзких глистах и бархате, залитом кровью? Его так трудно потом отстирать…

Как же все это примирить? Что нас с вами объединяет? Конечно, любовь! Поэтому вас ждет океан, бесконечное море любви – фальшивой и настоящей, платонической и развратной, бескорыстной и похожей на калькулятор, – словом, всякой. Все здесь будет соткано из любви, хотя, быть может, это не всегда будет заметно. Но… обнимая своего единственного, ненаглядного, часто ли вы задумываетесь о том, что он, волнующий и прекрасный, состоит из каких-то там атомов и молекул?

Главный герой наш – в дополнение к прочим его недостаткам – до кислятины самовлюблен и занудлив, да и в ситуации часто попадает такие, из которых не сразу сообразишь, как выбраться. На помощь – ему и вам – в эти мгновения буду приходить я. Да, да, все мужики ужасные зануды, я не собираюсь с этим спорить, но единственный способ хоть как-то облегчить свою участь – это перемежать одного зануду другим. Верить этим мужикам тоже ни в чем ни на грош нельзя, поэтому я привлек к соавторству свою лучшую подругу, чтобы в случае чего не дала соврать. Это действительно просто подруга: у нас с ней практически никогда ничего не было…

Женский голос: Как это не было?! А в восемьдесят девятом году?..

Автор: Ну я же сказал: «практически»…А вообще-то, граждане, слова от автора, а особенно реплики моей подруги вы можете пропустить без ущерба для здоровья и для восприятия основного текста.

Женский голос:

Да и основной текст тоже можно пропустить…

Автор:

Кажется, самое время начинать!

Да, чуть не забыл. В наш информационный век – а вы очень скоро убедитесь, что в другую эпоху предлагаемый вам сюжет просто не мог бы возникнуть, – пытаясь рассказать о чем-нибудь интересном, невозможно удержаться от употребления всевозможных новых непонятных слов. Для облегчения вашей участи в конце текста я помещаю «Словарь непонятных слов – компьютерных, и не только», в котором попытаюсь все объяснить – так, чтобы непродвинутым было понятно, а продвинутым не очень скучно. Слова, значение которых там объясняется, при первом появлении в основном тексте выделяются подчеркиванием. Вот так: «провайдер». Ну, теперь совсем все.



Часть первая



РОМАНЫ В ЭЛЕКТРОННЫХ ПИСЬМАХ







Глава 1



ДВУГЛАВАЯ ЯНУСИХА



Главная редакторша, глянцевая фурия на тонких ножках, выбралась из кресла и, слегка вихляясь и по-страусиному переступая через мои вытянутые ноги, прошлась передо мной взад-вперед. Моя попытка галантно приподняться была пресечена фехтовальным выпадом верхней конечности, и хотя окровавленные маникюром пальцы остановились в добром метре от моей груди, мне показалось, что в эту самую грудь с размаху двинули кувалдой. Впрочем, демонстрация галантности с моей стороны была именно демонстрацией и не больше: диванчик, на котором я угнездился, чрезвычайно мягкий и чрезвычайно низкий, был столь же удобен для сидения, сколь неудобен для вставания с него. Вытянув вперед свои многометровые костыли, я чувствовал себя черепахой, злодейски опрокинутой на спину.

– Я не говорю, что это плохо… – произнесла она, едва заметно кивнув в направлении элегантного офисного стола черного дерева, на котором, будто заключенная в траурную рамку, сиротливо белела моя рукопись.

В душе шевельнулась надежда, и тело сразу подобралось, встрепенулось, отвечая горячей призывной волной на шевеление этой на редкость живучей особы. Но журнальная фурия, по-видимому, не терпела даже виртуальных соперниц.

– Хотя зачем мне вас жалеть? – продолжила она. При этих словах ее лицо явило метаморфозу: глаза брызнули легким лукавством, а рот сложился в какую-то брезгливую гузку. До этого все было наоборот: редакторша усердно скалила пасть, а зрачки торчали холодно и беспощадно, как два пистолетных ствола. – Это именно плохо, плохо для нас. Эти ваши литературности, этот ваш юмор… юмор замечательный, но... «В чужую голову не влезешь, даже если она пустая»… – по памяти процитировала она. – Никто из наших так не напишет…

Она на секунду запнулась, и я открыл было рот, но изящная фраза, за мгновение до того сконструированная мною, должна была начинаться с имени моей собеседницы, а я вдруг с ужасом осознал, что не помню, которая из главных редакторов находится передо мной. Дело в том, что журнал, в который я сунулся со своей статьей, был всего лишь ячейкой в гигантской американской журнальной сети, и главных редакторов здесь было двое: одну звали Оксана Генриховна, а другую – Эмилия Игоревна. Лариса, вводя меня в курс дела, рассказывала, что эти две особы ежемесячно меняются ролями: сегодня, допустим, Оксана руководит процессом, а Эмилия наблюдает как бы со стороны и стучит обо всем американским хозяевам, а через месяц чья-то волосатая лапа переворачивает песочные часы и процесс продолжается, только руководит им уже Эмилия, а надзирает и стучит Оксана.

– Никто из наших так не напишет, – повторила Эмилия-Оксана, – но это-то и ужасно! Мы в редакции свято придерживаемся принципа: не внушать нашим читательницам чувства неполноценности. Вот экземпляр нашего журнала, дарю! – Одним слитным движением фурия метнулась к шкафу, вытащила оттуда последний номер журнала и швырнула им в меня. Все это явно было рассчитано на куда лучшую реакцию, чем моя: тяжеленный глянцевый талмуд пребольно ткнулся мне в живот острым углом.

Нет, до чего же они похожи! Предыдущая была, кажется, чуть выше… Или наоборот, ниже? Нет, не помню, они как клон и оригинал. Вернее, они обе клоны, а оригиналы, если и существуют, находятся где-то далеко.

– В чем главная опасность, подстерегающая человека яркого, талантливого, пишущего? – вопрошала Оксана-Эмилия. – В том, что читатель будет бояться его! Почему? Да именно потому, что он ярок, талантлив! О чем мы говорим, нет, кричим нашим милым женщинам с каждой страницы?  «Не бойтесь нас, любите нас, мы такие же, как вы!» А в каком случае они полюбят нас? Если не будет этого проклятого умничанья!! Почитайте наши статьи, и вы увидите: это просто девичьи посиделки, легкая болтовня о волнующих женщин вещах. Мы говорим об этом так же… ну, может быть, чуть интереснее, чем говорили бы сами наши читательницы, но интересность эта ни в коем случае не должна превышать некий критический предел, иначе… Вы читали Фрейда?

Фурия присела передо мной на край стола, потянулась за рукописью. Несчастный бумагомарака, распластанный на черепашьем диване, затравленно смотрел на нее, хотя он-то как раз читал Фрейда, а вот она наверняка нет.

– Почитайте, и вы все поймете. К тому же вы, извините, мужчина. Не хватало еще нашему журналу выступать проводником сексуал-шовинизма…

Верхняя и нижняя части ее лица снова поменялись местами: сияющая мощная пасть выдала дежурный «смайл» – будто тяжеленная гербовая печать грохнулась под смертный приговор моему бумагомаранию, а два глаза-ствола немедленно привели этот приговор в исполнение.

Господи, а как хорошо все начиналось! Легко и стильно написалась статья, этакий донос мужика-ренегата на сильную половину рода человеческого, интимное предательское повествование о мужских уловках, хитростях, ну и слабостях, конечно. И надо же, не успела статья закончиться, как совершенно случайно встречаю Ларису, бывшую свою одноклассницу, с которой не виделся уже много лет, и узнаю, что работает она нынче заведующей редакцией, и не где-нибудь, а в престижнейшем дамском журнале, в котором, говорят, авторам платят как нигде! По поводу моей писанины Лариса пришла в восторг. Впрочем, задним числом подумалось мне, она класса с седьмого находится в непрерывном восторге по поводу моей персоны – с тех самых пор, как начала списывать у меня контрольные по алгебре. К тому же, захлебываясь добавила Лариса, у нас два главных редактора, поэтому шансы возрастают вдвое. «Я запущу тебя сначала к Эмилии, а если она отразит, то к Оксане», – было обещано мне. Или моя подруга помянула их в обратном порядке?..

Ты нормальный человек, Ларисочка, а я так просто наивный дурак; где нам было сообразить, что если что-нибудь и удваивается, так это необходимость выслушивать ахинею насчет чувства неполноценности, девичьих посиделок и сексуал-шовинизма; да и бедняга Фрейд, по-моему, тоже был упомянут дважды.



Лариса, в нервном ожидании дефилировавшая в приемной, без слов поняла, что случилась двойное фиаско.

– Отказали по половому признаку. Я подам в суд на вашу Оксану-Эмилию за сексуальную дискриминацию, – выдал я фразу, заготовленную в тот момент, когда я путался в дверях редакторского кабинета. Начальственные двери всегда почему-то делают двойными, причем располагают их настолько близко друг к другу, что сколько-нибудь упитанный человек не сможет плотно прикрыть одну из них, хотя бы чуть-чуть не приоткрыв другую. И зачем только тратятся на вторую дверь? Наверное, чтобы посетитель до конца прочувствовал свою никчемность – вплоть до излишности занимаемого им объема.

– Ты сказал ей об этом? – испуганно, как мне показалось, спросила Лариса.

– Нет, что ты, – поспешил успокоить я.

– Ну и дурак, – неожиданно констатировала она. – У нас одна баба этим пригрозила. Она «дитя фестиваля», мулатка, а мать у нее еврейка…

– Не лесбиянка случайно? – неожиданно вырвалось у меня.

– Она или мать?

– Ну… кто-нибудь.

– А черт их знает.

– Тогда, если откажут, и антисемитизм можно припаять, и насчет негров, и сексуальные меньшинства в придачу. А мне как быть? Я не негр, не еврей и не «голубой».

– Да-а, – протянула Лариса, пристально вглядываясь в меня, оценивая, как видно, мою расовую принадлежность и сексуальную ориентацию. – А она, кстати, еще и рукопись проштамповала у нотариуса. В Голландии, кажется.

– Вот видишь, а я и у нашего-то не отметился. Совок совком.

– Нет, беда сейчас с вами, сорокалетними мужиками. Совсем не приспособленные. Мой-то Лешка…

Бормоча это, она проводила меня до выхода. Но не дальше, за что я от всего сердца поблагодарил рыночную экономику. В прежние годы мне пришлось бы часа два торчать с ней на лестнице, выслушивая столь же пространные, сколь и торопливые повествования о недотепе-муже, сыновьях-обалдуях и давнишних общих знакомых, которых я едва ли узнал бы, встретив случайно на улице.



Усевшись на скамейке в сквере, я стал размышлять о том, каким образом скрестить скользкого глянцевого ужа, покоящегося у меня на левом колене, с ежом, топорщившимся иглами остроумия и мужского шовинизма, которого я никак не мог устаканить на колене правом. Можно, конечно, отнести «ежа» в другой журнал. Но, во-первых, вопрос финансовый. Во-пе-ервых, передразнил я сам себя. И во-вторых, да и в последних тоже. Для чего я все это затеял? Не из любви же к искусству... Хм… В этот самый момент я почувствовал, что меня разбирает азарт: захотелось вдруг вставить хороший пистон и Оксане, и Эмилии, и всем прочим субъектам рыночной экономики, знакомым и незнакомым. Да, деньги без азарта – это никакой не стимул!

Как же прорваться несчастному мужчинке сквозь двойные начальственные двери с двойной фурией за ними? Переписать статью на дамский манер? Не проблема: ставим к стенке ренегата-предателя, хай живе этакая Мата Хари, славная джеймсбондиха, выведавшая у мужиков их зловредные тайны. Ну да, а потом снова тащить эту писанину к Оксане-Эмилии? Объяснять, почему осмелился взять женский псевдоним? Доказывать, что не верблюд, да нет, оправдываться за то, что верблюд, то бишь этот… с упорно растущей бородой, зарождающейся лысиной, в общем, мужик мужиком? Ну уж дудки, пусть кто-нибудь другой это хлебает… а может, другая?! В этот момент мне показалось, что я угодил в десятку.



Автор:

Вот кого я никогда не понимал, так это тех женщин, которые любят творческих или, как теперь говорят, «креативных» мужчин. Чего хорошего-то? Вот, например, наш герой. Вы думаете, он по-прежнему смирно сидит на скамейке? Черта с два! Пока я пишу эти строки, он уже отмерил своими циркулями добрую половину Тверского бульвара – от Никитских ворот до «Макдональдса» – и даже не заметил этого. Зашелся, понимаешь, от собственной гениальности. А представьте, что рядом с ним на скамейке сидели бы вы – красивая, нежная, любящая. Думаете, это его остановило бы? Отвлекло от идиотских мыслей? Блажен, кто верует. И вам оно надо, гражданки? Любите, пожалуйста, кого попроще. Меня, например.



Глава 2



ВЕСЬМА ПОДВЯВШИЙ БУКЕТ



Итак, кто нам нужен? А нужна нам особа дамского пола, которая явится в редакцию с моей рукописью под мышкой, выдаст ее за свою, терпеливо выслушает все идиотства, а в конце получит честно заработанное (мной) вознаграждение и передаст его мне. В обмен на славу. Слава (такая) мне не нужна, пусть забирает. В компанию к этой капризной даме можно, конечно, присовокупить коробку конфет или там букет, но никаких долевых участий, несолидно это.

Отсюда требования к кандидатке: нестяжательство, но в то же время острое желание увидеть свою фамилию набранной красивым шрифтом в глянцевом журнале. Кроме того, я должен ей доверять, а поскольку абсолютного доверия не бывает, искать следует полную литературную идиотку, то есть такую мадам, которая двух слов не могла бы связать на бумаге и сознавала бы это, не питая иллюзий насчет того, что, опубликовав первый опус с моей подачи, она сможет потом самостоятельно печатать всякую лабуду. Нужна такая, которая даже лабуды сочинить не сможет! Я стал перебирать в уме знакомых особей женского пола.

Свою бывшую я отверг сразу. Нет, отношения у нас вполне приличные, даже дружеские, только нервная и закомплексованная она очень, из-за того и развелись. И ведь с самого-самого ранья все началось! Я сильно недоумевал поначалу, почему на свидания со мной она приходит вместе с подругой. Не в целях безопасности, нет: подруга лишь подводила ее ко мне и, вежливо поздоровавшись, отваливала. А дело в том, что Нинулька моя носила в ту пору очки и безумно этого стеснялась. А без очков она тогда ничего не видела. Вообще ничего. Она даже не щурилась, потому что это не помогало. А я ничего не замечал: тот факт, что на лестницах, в узких коридорах и прочих сложных местах она плотнее прижимается, крепче вцепляется в меня, я относил на счет своей мужской неотразимости. Сейчас-то, совершив над собой экзекуцию, она глазастенькой стала. Кстати, вскоре после этой операции мы и развелись: разглядела наконец несчастная, на какого негодяя угробила пятнадцать безвозвратных лет!

Я вдруг ясно представил себе, как в ответ на мое гнусное предложение она нервно машет ручонками, трясет головкой и в такт всем этим судорогам блеет: «Не вме-е-ешивай меня в свои делишки!» Не-е-ет, к былым возлюбленным не возвращаются, прав Андрей Андреевич, многажды прав.

Несколькими минутами позже я был уже на грани того, чтобы начать оспаривать слова поэта. В былых возлюбленных, наверное, что-то есть, если все прочие известные мне дамы промелькнули в сознании бледными серыми тенями и их кандидатуры отпали сами собой, без малейших эмоциональных усилий с моей стороны.

Судите сами. Сначала, естественно, я вспомнил об Эльвире, той самой подруге моей будущей бывшей, что дисциплинированно подводила ее ко мне во времена нашей первой, страстной любви. Она, разумеется, честна до судорог и сохранила верность нашей семье даже после ее распада. Но…

После нашей с Нинкой женитьбы Эльвира тоже скоропостижно вышла замуж и не менее скоропостижно произвела на свет дитя – мне даже показалось, что гораздо быстрее, чем за девять месяцев, хотя Олежек родился вполне выношенным и здоровеньким, а невинность Эльвира, согласно ее безусловно правдивым словам, потеряла в ночь перед свадьбой; это «перед» вместо тривиального «после», согласитесь, удесятеряет доверие. Столь же скоропостижно она и развелась: впечатление было такое, что, мужественно нырнув в пучину брака и продержавшись там, насколько хватило дыхания, Эльвира пробкой вынырнула на поверхность, держа в руках ребенка, спасенного ею из небытия.

А когда развелись и мы с Нинкой, она подозрительно часто стала звонить мне с речами о том, как плохо живется сорокалетнему мужчине без нежной дамской заботы, а ее четырнадцатилетнему обалдую – без твердой мужской руки. Нет, это мимо, господа, подальше от греха!

Есть еще Ольга, нежная подруга с университетских времен. Она по образованию химик, а несколько лет назад удачно устроилась в какую-то там компанию или орган экспертом по табачным изделиям. Я однажды был у нее на службе, видел эту ужасную «курительную машину», которая дымит одновременно десятками сигарет, наполняя мерзким дымом прозрачные пластиковые цилиндры. Все там провоняло табаком, в том числе и сама Ольга, а мне, человеку сугубо некурящему, это весьма чувствительно. Вдобавок Ольга тоже разведенка, у нее тоже неприкаянный сын…

Татьяна, юристка. Первые десять лет самостоятельной жизни она просидела юрисконсультом в какой-то тухлой конторе за сто с чем-то рэ. Но грянул Гайдар – и зарплата ее стала расти в геометрической прогрессии, зашкалив нынче за две тысячи «зеленых». Не выдержав такого счастья, слегла в параличе мать. Теперь Татьяна разрывается между тремя занятиями: работой, парализованной матерью, из-под которой периодически разгоняемые сиделки усердно таскают горшки, и мечтами о смерти несчастной старухи. Тогда, надеется бедный юрист, она приступит к устройству личной жизни. Нет, этой просто некогда. К тому же, вдруг ее мать действительно завтра умрет?..

Есть еще другая Татьяна, у которой с личной жизнью все в порядке: есть две дочери, уже взрослые и поэтому не нуждающиеся в твердой мужской руке; несмотря на это, там имеется еще и муж. Но у нее как-то по-особенному увеличена щитовидка: в прошлом году ей сделали операцию, отрезали огромный кусок от этого жизненно важного органа, но щитовидка по-прежнему осталась увеличенной. По этой причине Татьяна под номером два пребывает в постоянной эйфории: пару месяцев назад она с восторгом рассказывала мне, что ее старшая дочь очень удачно устроилась на работу в казино, занимается там в основном оказанием интимных услуг хозяину, то ли чеченцу, то ли азербайджанцу, и что этот самый хозяин буквально завалил деньгами и подарками и ее, и всех родственников. Нет, предполагаемая миссия требует от кандидатки абсолютного самообладания и моральной, как говорили в застойные времена, устойчивости.

О Петровне, двоюродной сестре моей бывшей, думать вообще неприлично. Она полковник милиции и командует там уже чем-то весьма значительным. Даже держа в руке стакан и говоря «Ну что, хряпнем?», она так строго смотрит на тебя поверх громадных очков, что хочется немедленно вытянуться струной и в чем-нибудь чистосердечно признаться. Женщинам и милиционерам вообще, а женщинам-милиционерам в особенности, свойственно видеть в самых обычных вещах какой-то тайный, зловещий подтекст, а в поступках свидетелей, потерпевших и просто знакомых мужчин – покушение на основы основ. Обратись я к Петровне со своей просьбой... ой, даже трудно вообразить, в чем она меня заподозрит.



Автор:

К тому же, добавим мы от себя, Петровна – это отнюдь не отчество, как вы наверняка скоропалительно решили, а фамилия. Разумеется, даже самые близкие знакомые давно забыли о том, что высокого милицейского чина зовут еще и Верой Александровной. Столь раннее обращение к столь колоритному персонажу было бы, согласитесь, непростительным расточительством. И еще: сюжет наш получит в недалеком будущем детективное наполнение, так что полковник Петровна нам еще пригодится.



Итак, букет, составленный из светлых образов знакомых мне дам и казавшийся издали столь пышным, вблизи обернулся пучком засохших палок – с шипами, но без роз. Осознав это, я вспомнил вдруг и о своем бренном теле, которое, как неожиданно выяснилось, медленно поднималось в этот момент по лестнице, ведущей из чрева подземного перехода к памятнику Пушкину. Это, если кто не знает, давнишнее место знакомств и свиданий лиц традиционной сексуальной ориентации – подвида Homo Sapience, по нелепой случайности еще сохранившегося на просторах нашей столицы. Место это, как незамедлительно бросилось мне в глаза, не потеряло своего значения и сейчас: сразу несколько налитых соками юношей нежно здравствовали в этот момент своих налитых тем же самым подруг…



Автор:

Вы замечали, как нынешние двадцатилетние приветствуют при встрече своих возлюбленных? Вместо того чтобы жадно и страстно целовать их, они лишь небрежно имитируют поцелуй, а всю силу вышеупомянутой страсти вкладывают в оглаживание ненаглядной по самому мягкому из мест. Мы в наше время в общественных местах такого себе не позволяли.

Подруга автора:

А в восемьдесят девятом году, в метро? Помнишь, еще бабка на нас орала? И вообще, что ты несешь, что о тебе подумают? Старый скопофил!

Автор:

Дался ей этот восемьдесят девятый год! Странное свойство дамской памяти – такие красивые вещи, как, например, формула преобразования суммы синусов в произведение, забывать через пять минут после пятерочного ответа у доски, а всякую ерунду помнить десятилетиями. А у мужчин все наоборот, и задумайтесь, какая здесь сидит трагедия! Вот ляпнет старая подруга что-то подобное, и мучайся остаток жизни вопросом: то ли она все это выдумала, то ли это ты все забыл. Но, кажется, пора продолжать – герой наш заканчивает про канализацию.



Я присел на скамеечку, внутренне съежившись и увянув среди бурного цветения молодой жизни. Блистательно задуманный прожект трещал по швам, наткнувшись на трудности технической реализации. Требовалось как следует напрячь интеллект.

Испытанный в трудах интеллект не подвел: появилась вдруг робкая мысль о том, что при подборе кандидатуры вовсе не обязательно ограничиваться уже знакомыми мне дамами. Людей на земле шесть с лишним миллиардов, больше половины из них женщины. Даже если ограничиться одной Москвой, имеем на круг минимум миллионов пять. Мне вовсе не нужна красивая и длинноногая, а возрастной диапазон и вовсе можно раскинуть от двадцати и чуть ли не до восьмидесяти лет! И со всякими этими глупостями к кандидатке, особенно восьмидесятилетней, можно не приставать. Нет, можно и с этим, это я еще вполне могу, а иногда даже и хочу, но… в общем, понятно.

А мужчина я практически хоть куда. Сорок лет – не так чтобы очень стар, но и не так чтобы очень молод. Не худ, но и не слишком толст. Начинаю, правда, лысеть, но, помнится, одна дама требовала в брачном объявлении мужчину с импозантной лысиной. Будем считать, что моя прическа понемногу становится импозантной. Я бездетен и уже почти год свободен. Конечно, не богат, а по нынешним временам так даже и беден; сие с точки зрения нынешних меркантильных дам должно представляться главным моим недостатком. К тому же весь мой проект, если он паче чаяния будет сопряжен со значительными расходами, теряет всякий смысл. Что ж, недостаток средств будем компенсировать душевными качествами, тут равных мне вообще мало, скажем со всей прямотой и скромностью!

Я начал было гордо поднимать голову, но спустя мгновение лишь нечеловеческое волевое усилие позволило мне относительно успешно продолжить этот процесс, ведь сверху по-прежнему давили трудности технической реализации. Вы только представьте: выудить из океана московских женщин нужную тебе, причем нужность эта заключается не в ножках, попках и прочих видных с первого взгляда глупостях, а во внутренних потенциях и импотенциях кандидатки!

Имелось еще одно, не менее важное обстоятельство. Каждая интересная девушка переживает в жизни такой момент, когда молодые люди, еще вчера не дававшие ей прохода, буквально хватавшие за руки в подземных переходах и на бульварах, становятся вдруг необыкновенно скромными, ограничиваясь – и это в лучшем случае! – томными, раздевающими взглядами вслед. Не вините в этом себя, вы столь же привлекательны, как и прежде! Это не вы запаршивели, а ваши ровесники поумнели. Чтобы пристать к женщине на улице, у мужчины должно присутствовать в избытке одно из следующих двух качеств – наглость или дурь; впрочем, одновременное обладание и тем и другим тоже не представляется лишним. А когда наглый, развязный ловелас поумнел… Нет-нет, это не вы постарели, это он стал бояться вашего отказа. Действительно, ты заговоришь на улице с женщиной, а она вдруг тебя отразит, и невозможно будет даже узнать почему. То ли ты ляпнул что-то не то, то ли нос твой показался ей длинноватым, то ли дама просто находится в свободном полете из магазина в химчистку, а дома ребенок и муж некормленые. Нет, зрелый мужчина на такое не пойдет, если не совсем дурак.

Что же касается кабаков, клубов и прочих современных злачных мест, то частое их посещение мне не по карману, а в посещении редком просто не наблюдается смысла: я всегда считал, что в подобных заведениях надо или быть завсегдатаем, или не бывать вообще. Для знакомства это особенно важно, ведь каждое место и каждое время формирует собственный ритуал случки. Это как у гремучих змей или суматранских носорогов: требуется, предположим, сначала трясти головой и лишь после вертеть хвостом, избравший же противоположный порядок действий неминуемо потерпит фиаско.

Голову мне все же удалось приподнять – но и только. Первейший в мире знаток женской души, как ему и полагается, снисходительно взирал на всех сверху вниз. Что присоветуете, милейший Александр Сергеевич?

И милейший Александр Сергеевич, видимо, внял моим молитвам, потому что именно в этот момент на меня свалилась идея. Мысль, снизошедшая до меня, ничтожного, была проста как блин – или как гамбургер, если идти в ногу со временем: в нашей сегодняшней жизни помимо обычной реальности существует еще реальность виртуальная, а в этой последней имеются сайты знакомств.



Автор:

Надо, наверное, пояснить, что это за сайты знакомств (продвинутые могут пропустить этот абзац). Представьте себе стоящее в центре города огромное дерево, на котором каждая возжелавшая того дама может приклеить анкету, то есть бумажку с информацией о себе. Там имеются еще дупла – их много, по одному на каждую из приклеивших анкету, – в которые мужчина, которому ваша информация понравилась, кладет письмо, причем достать его можете только вы.

С вашей стороны существуют три варианта ответных действий. Можно, во-первых, вообще ему не отвечать, причем без всяких последствий, ведь на первых порах все совершенно анонимно. Можно мучить несчастного соискателя бесконечной перепиской, запрашивая у него все новую и новую важную информацию – о девичьей фамилии его прабабушки или о склонности к послеобеденному чесанию брюха, например. Возможно, конечно, и просто договориться о встрече, а дальше общаться уже по-людски. Но это, разумеется, слишком банальный вариант, к нему прибегают все реже… К сведению дам: мужчин на сайтах знакомств болтается пока еще значительно больше, чем вас, ведь эти существа почему-то куда крепче дружат с компьютером. Ну как, понравилось? Тогда, если у вас в чулке завалялось полтысячи «зеленых», немедленно марш в магазин за компьютером с модемом, а потом к провайдеру! Это, разумеется, реклама – той фирмы, что прямо через улицу и чуть-чуть налево от вас.



На каждую даму там имеется анкета, где все расписано: как она образована, где работает, чем дышит. Врут, конечно, безбожно, но разве это беда одной лишь виртуальной реальности? К тому же можно практически быть уверенным: женщина, разместившая свою анкету на таком сайте, желает именно познакомиться, а не успеть добежать до ближайшей булочной, пока не кончился обеденный перерыв. Конечно, и козлов-мужиков там толчется прорва, каждую стоящую – в смысле достоинств, а не цены ­– даму заваливают письмами выше макушки… Что ж, стало быть, надо придумать какой-нибудь выдающийся текст, такой, чтобы сразу бросался в глаза, разослать его по десятку-другому адресов и ждать, как кошка ждет возле мышиной норки!

Воодушевленный, я отправился на работу – там у меня хороший Интернет. Путь занял минут сорок, и за это время искомый текст полностью сложился в голове.



Глава 3



«АНОНИМКА» И ЕЕ ПЕРВАЯ ЖЕРТВА



Наш корпус был по-летнему пуст, пахло разогретой пылью, белилами и той особого рода сиротливостью, которую с неизбежностью приобретают большие здания, когда не содержат в своем брюхе потребного им количества народа. Я никого не встретил, кроме сонного охранника у входа, незаметно, мышью прошуршал по коридору, шмыгнул за свой стол, включил компьютер и принялся наколачивать текст.

Примерно через час, сделав свое черное дело, я мельком посмотрел на часы. Почти четыре; Боже, что-то скажет Машенька! Надо позвонить. Я скоренько набрал свой домашний номер и терпеливо выждал положенные девять гудков. Разумеется, я не ждал ответа: разве эта мамзель оторвет от кресла свою драгоценную попку ради какого-то дребезжащего аппарата! Но девять гудков – это наш сигнал: теперь Машенька будет знать, что беззаветно любящий ее мужчина скоро придет.

Выскользнуть из института мне удалось еще более незаметно, чем войти: охранник окончательно разомлел от жары и, стоя снаружи, на ветерке, утирался платочком. Он устремил свои взоры направо, и я, не раздумывая, повернул налево, хотя так было дольше добираться до метро: мне почему-то очень не захотелось, чтобы страж порядка еще раз меня засек. Кто скажет теперь, что человек не способен предвидеть будущее: умение не показываться на глаза дважды одному и тому же человеку мне вскоре ой как пригодится!

Вот текст письма, которое я разослал не по десятку-другому, а – так уж получилось! – по сорока двум адресам. Это не так сложно, как может показаться неискушенному: при известной квалификации процесс рассылки очень легко автоматизировать. Прошу прощения у тех дам, которые получили это письмо, вдохновились им, но чьих надежд я не оправдал!



Кому: NN

Тема: Анонимка



Глубокоуважаемая NN!

Хочу предупредить о грозящей Вам смертельной опасности. Дело в том, что некто по кличке Илья (его студенты и аспиранты прибавляют к этому еще и «Николаевич»), увидев Вашу анкету, воспламенился гнусным намерением познакомиться с Вами. Ничем хорошим Вам это, разумеется, не грозит – тип ужасный. Во-первых, возраст: 40 лет, то есть с одной стороны он слишком молод и – представляете себе! – сохранил еще остатки жизненной и – о ужас! – сексуальной активности, а с другой – слишком стар и страдает поэтому отсутствием прыщей, потливости рук и повышенной сальности кожи.

 Во-вторых, профессия: он занимается наукой, да еще какой – биологической физикой! Так что знакомство с ним грозит несчастной даме изучением трудов академика Энгельгардта в полном объеме, а это без малого десяток толстенных томов с кучей противных формул и терминов.

А внешность! Представьте себе: 2 метра роста и центнер веса; я содрогаюсь при одной мысли о том, что этот громила может сделать с бедной очаровательной женщиной!

 В довершение всего этот тип страдает раздвоением личности и занимается сочинительством анонимок на самого себя. Поэтому в случае каких-либо поползновений с его стороны дайте мне знать, будем вместе принимать самые решительные меры.

За сим остаюсь с нижайшим почтением,

Иль... то бишь Доброжелатель.



Дом мой, старая, довоенной постройки колымага, неизвестно как сохранившаяся на краю необъятного поля, плотно засеянного хрущобными пятиэтажками, тоже казался вымершим, здесь тоже пахло пылью и, кажется, теми же самыми разогретыми белилами. Но на предпоследнем лестничном пролете я нос к носу столкнулся с бабкой, моей соседкой по площадке. До знакомства со мной она именовалась бабой Клёпой, но я сразу же переименовал ее в Поклёпу, и прозвище мгновенно прижилось, ибо как нельзя лучше соответствовало нраву старухи. Поклёпа, едва кивнув в ответ на мое «здрасьте», с подозрением осмотрела меня с головы до ног: одинокий мужчина раздражает эту публику самим фактом своего существования, даже если он не устраивает дебошей, не валяется пьяный и не забывает вежливо здороваться при встрече.

Машенька прямо с порога бросилась ко мне: заждалась своего любимого, соскучилась, моя хорошая, милая, нежная! Я гладил шелк ее волос, а она, сладострастно изогнувшись и упершись мне в грудь, смотрела на меня радостно, хотя и с легким укором. И поделом мне: собираясь в редакцию, я сказал ей, что ухожу часа на три, а вернулся лишь к вечеру. Правильно, нечего рассылать свои «анонимки», нечего мучить одиночеством самое драгоценное свое существо! Учитывая тяжесть содеянного, я мог бы получить гораздо худший прием: этой красотке ничего не стоит весь вечер просидеть на краешке дивана, демонстративно повернувшись ко мне спиной и отвечая на все мои заигрывания и ухаживания лишь нервными потряхиваниями головы. Улыбаясь, я поцеловал ее в крохотный симпампушечный носик. Она только фыркнула в ответ – то ли из удовольствия, то ли все еще сердилась.

Обрадованный, но все еще чувствующий свою вину мужчинка, не выпуская из объятий любимую, отправился на кухню. Ничто не примиряет нас так, как еда. Мы с Машенькой плюем на все эти новшества, мы кушаем только сырую рыбку и, игнорируя опасность поноса, запиваем ее жирненьким молочком. Кушай, кушай, моя радость, а я пока займусь собственным пропитанием.

Во время нашего развода Нинка, разведя кучу занудств насчет дележа мебели, посуды и книг, даже не заикнулась о том, чтобы забрать себе Машеньку. Только попробовала бы! Да и стимула особого к тому у нее не было: как-то раз в ответ на одно из Нинкиных безобразий, которыми та зело частила на закате нашей совместной жизни, Машенька написала ей в оба зимних сапога, неосторожно выставленных в прихожей. В оба! И кто после этого скажет, что две дамы могут ужиться в одной квартире?

После обеда мы с Машенькой включили компьютер, но лишь для того, чтобы всласть поработать: весь вечер мы занимались феминизацией моей статьи. Подтыкаться к Интернету в поисках возможных откликов на мое послание я не стал. Во-первых, моя киска будет ревновать, а во-вторых, плод должен созреть и сам упасть на землю; тянуться за ним раньше времени глупо, да и просто неприлично в моем возрасте. Самое будущее начинается завтра, как сказала одна восторженная соплячка.



Глава 4



КТО КАНТОРЩЫКА НЕ…



Кто канторщыка не любит,

А я стала бы любить.

Абразовыныя люди

Знают чё пагаварить…



Орфография – из «Петербурга» А.Белого



Нет, что ни говори, а у образованного, умного мужчины даже в наше время остаются шансы! Или это только пока?.. Впрочем, даже этого «пока» на мой век хватит! Но не торопись, не торопись, мой дорогой, излагай по порядку…

Утро прошло сумбурно. Я споро собирался на работу, а Мария, непривычная к проявлениям трудовой дисциплины с моей стороны, нервно путалась у меня под ногами и, желая привлечь внимание к своей персоне, то и дело подавала голос. Не добившись поставленной цели, она забралась на вешалку, где в моей старой меховой шапке, предусмотрительно перевернутой, было оборудовано одно из любимых ее укрытий. Заняв столь удобный наблюдательный пункт, она неотрывно следила за моими перемещениями, не забывая время от времени метать глазами фиолетовые молнии. Ох, отольется мне все это, когда вернусь…

Собрался я необыкновенно быстро. Помогло тому нетерпение, жадность – кому захочется подключаться к Интернету из дома, платить деньги, когда можно отнести издержки на казенный счет! – и некоторые навыки, приобретенные и установленные за год холостой жизни. Я, например, не выношу заваливать мойку грязной посудой, но не из-за болезненной чистоплотности, отнюдь. Грязные тарелки ни в коем случае нельзя втыкать одну в другую, это вам не матрешки! Ставьте их на стол одну возле другой, ведь иначе их придется мыть с обеих сторон. Скупой платит дважды, ленивый два раза делает, – можно ли найти лучшую иллюстрацию этой прописной истины!



Институтский охранник все так же стоял на крылечке, так же утирался платочком и смотрел в даль, будто не сходил с этого места всю ночь. Впрочем, это, кажется, был уже другой охранник. Пробираясь до родного коридора, я снова никого не встретил, зато там меня поджидала опасность почти смертельная – Редькин! Этот тип двигался мне навстречу своей обычной походкой – несколько боком, подгребая одной и несколько приволакивая другую ногу. Так движется навстречу своей жертве медведь, когда он не озлоблен, не разъярен, а просто слегка хочет кушать и при этом твердо знает, что жертва никуда от него не денется. В нынешнем своем положении я скорее предпочел бы медведя, ведь Редькин запросто способен продержать вас в коридоре часа два, выматывая душу ученым пустословием. Поэтому, имитируя бездонное отчаяние по поводу невозможности вступить в увлекательную беседу, я прижал к груди обе руки и просвистел мимо со словами:

– Тороплюсь! Тороплюсь!! Тороплюсь!!!

– А куда? – с недоумением бросил он вдогонку. В ответ я лишь безнадежно отмахнулся: с Редькиным ни в коем случае нельзя заговаривать. И Боже вас упаси подавать ему руку – вцепится мертвой хваткой, зажмет, изнасилует!

Как выяснилось, Редькина я не обманул, торопиться действительно было куда: в ответ на сорок две копии «анонимки», разосланные мною по всем виртуальным весям, пришло тридцать четыре послания. Нет, что ни говори, а у образованного, умного мужчины даже в наше время… ой, об этом я, кажется, уже упоминал. Какое-то время я механически щелкал «мышкой», беспорядочно открывая то одно, то другое письмо, но в конце концов, взяв себя в руки, отправился заваривать чаек: ситуация требовала системного подхода.

О, этот благословенный системный подход! О, богоспасаемый труд ученого, все приводящий в порядок! Кто-то – кажется, я – сказал, что человеку, исповедующему системный подход к проблеме, помешать решить ее способны только две вещи: конечность его жизни (он может умереть раньше, чем получит ответ) и ветреность желаний (ему может осточертеть этим заниматься). До смерти мне – тьфу, тьфу! – еще далеко, а о том, что азарт прямо-таки разрывал меня на куски, вряд ли стоит и говорить. Словом, через час с небольшим информация, с первого взгляда являвшая собой свалку беспорядочных дамских фраз, была разложена по четырем аккуратным полочкам. Вернее, полочек было три, но одна из них имела два отделения.

Первую полочку, которая более всех других меня позабавила, я озаглавил «Мусор» – имеется в виду то, что на помойке, а не тот, что на посту. К примеру, вот письмо, которое одним из первых попалось мне на глаза.



Кому: Илья Ушаков

Тема: Re: Анонимка



Уважаемый Илья!!!

Данная стилистика моего письма была выбрана не иначе как из-за вашего раздвоения личности и попытки вами в пику остальным молодым людям удивить меня вашими интеллектуальными качествами... Я не считаю себя интеллектуальной супер, но поверьте, я женщина умная, и это не лесть, поверьте журналисту. Поэтому в целях экономии нервных клеток убедительно прошу вас оттачивать свое литературное мастерство в более приличном месте. Умоляю, будьте проще. Возможно, именно это позволит вам достичь того, чего вы хотите, а именно гармонии со мной.

Тот человек, которому вы посвятили сей опус, да, девушка, создание, как там еще можно сказать, на самом деле не такое уж и милое создание, скажу я вам по секрету. Мало того, что она журналист, преподаватель политических наук с дипломом, так она еще и главный редактор N-ского радио. Стервочка та еще, хотя и добрая, стервозничать ей профессия указывает на то. Если вас не напугала дамочка, способная женщина, которая ходит в Государственную Думу к себе домой, ради бога, мы по крайней мере сделаем все возможное. Вы не находите? Ну что ж, будем работать!!!

Всего вам хорошего, моншерр... а может, и нет.

Далее следовала подпись.



Автор:

Милые дамы, гражданки, сударыни! Умоляю, заклинаю, прошу: знакомьтесь только через Интернет всеохватный! Ведь раньше как было: облапит вас обормот ручищей своей волосатой, наплетет черт те что язычищем своим раздвоенным, заманит сладким шуршанием купюрным – где ж устоять перед тем душе вашей чистой, светлой! А время пройдет – и заглянете в бездны душонки его злодейской, подивитесь мерзости ее непролазной, да поздно будет, невинность погибшую не заштопать.

А ежели прежде ласканий злодейских, речей ядовитых, купюр шуршания получите вы от него одно письмецо, другое и найдете в словечке простом, трехбуквенном1 ошибок штуки этак четыре, глядишь, и спасетесь от пропасти страшной, смерти подобной!



Надо ли говорить, что эту кандидатуру я отверг сразу. Да, пусть сия дама не сумеет сочинить даже инструкцию по пользованию презервативом, для меня, как это ни парадоксально, важнее не амуниции, а амбиции. Если даже она наврала про главное редакторство и Госдуму, от этого только хуже: не хватало только графоманки с комплексом неполноценности. Без колебаний я уничтожил письмо.

Следом в помойку отправилось и несколько посланий, содержащих предложение заняться виртуальным сексом. К некоторым из них прилагались фотографии, на одной из которых я узнал обнаженную Мэрилин Монро, а на другой – голову Аллы Пугачевой, приделанную к опять-таки обнаженному телу, вследствие ярко выраженной худобы явно не принадлежавшему великой певунье. Одно из писем содержало пространное описание преимуществ виртуального секса и опасностей, подстерегающих женщин и даже мужчин, если они сдуру вдруг предпочтут секс традиционный. Я не внял.

Было еще письмо от жены какого-то нового русского, скромно представившейся Золотой Хризантемой. Начало его больше напоминало завещание или договор о купле-продаже: там подробно перечислялось движимое и недвижимое имущество, принадлежащее означенному богоспасаемому семейству. Упоминалось, в частности, несколько роскошных квартир в Москве и других городах мира, дома и виллы в Испании, на Кипре и на каких-то еще островах, названия которых я не запомнил, потому что впервые услышал. Фигурировало также несколько яхт, четыре гоночных мотоцикла и фамильные драгоценности князей Рыковых, купленные у последней представительницы славного рода перед самой ее кончиной. Точно зная, что князей Рыковых никогда в природе не существовало, я тем не менее вполне поверил в существование драгоценностей и всего перечисленного перед ними, ведь дальше в письме следовало:

«Сами понимаете, что рисковать своим положением, бегая на свиданки со всякими козлами, я не могу, да и не хочу: муж меня во всем устраивает – и материально, ну и как мужчина. Но он редко бывает дома, очень устает и, понимаешь, совсем со мной не разговаривает, только матерится. Тяжело мне, сами подумайте, ведь мы, бабы, ушками любим, нам без ласковых слов никуда. А ты парень прикольный, – почему-то переходя на «ты», констатировала далее Золотая Хризантема, – и слог у тебя хороший, так давай будем друг другу писать любовные письма, очень хочется!»

На это письмо я ответил.



Кому: Золотая Хризантема

Тема: Деловое предложение



Глубокоуважаемая Золотая Хризантема!

Всесторонне рассмотрев Ваше предложение, нахожу его чрезвычайно интересным, ибо давно специализируюсь на говорении и писании ласковых, нежных, куртуазных слов разнообразным дамам. Рад приветствовать Вас в числе своих клиенток! Стоимость вышеупомянутой услуги составляет 99 долларов США за письмо объемом 1800 печатных знаков. В случае оптовых поставок возможны скидки. Реквизиты счета для перевода средств будут сообщены Вам немедленно после подтверждения Вашего уважаемого согласия.

Искренне Ваш,

И.Ушаков.



Милые дамы, скажите положа руку на сердце, разве это высокая плата в наше время: 99 баксов за страстное, волнующее письмо умного, образованного… Да помню, помню, это уже было!

На вторую полочку – самую большую, ту, которую пришлось разделить на две части, – попали письма, авторши которых бросились подыгрывать пресловутому анонимщику: одни из них уверяли, что нисколько не боятся коварного злодея, другие, наоборот, восклицали «ах, ах, как мне страшно!». Храбрячкам я ответил следующим текстом:



Кому: NN

Тема: Резюме охранника



Милая NN, Вы поразительно беспечны! Так недооценивать опасность... Предлагаем незамедлительно одуматься и воспользоваться услугами высококвалифицированного охранника со следующими данными: рост 199 см, вес 104 кг, в юности занимался вольной борьбой... ну, остальное Вы знаете. Зовут его, разумеется, Илья (Николаевич).

Как легко можно заметить, этот господин страдает уже не раздвоением, а растроением личности, так что в случае необходимости будет сражаться за троих. Есть у него, правда, один недостаток, плавно переходящий в достоинство: он совершенно не умеет пользоваться Интернетом (согласитесь, что настоящему охраннику столь интеллектуальные занятия противопоказаны). Поэтому вызвать его можно только по телефону… Если же Вы считаете, что охранники первыми должны звонить своим жерт... то бишь клиенткам, дайте знать, за нами не заржавеет.

Не упустите свой шанс!



Текст более всего понравился своей универсальностью: отвечая «трусливым» барышням, нужно было заменить лишь первую фразу – в том духе, что мы, мол, рады, что встретили в Вашем лице столь осторожную, осмотрительную даму… ну и так далее. Таких писем – в обоих вариантах – я разослал двадцать семь штук, после чего занялся последней, самой маленькой «полочкой». Ее занимали четыре письма, которые мне понравились более всех других отсутствием всяческой литературности.

Это были предельно деловые и очень похожие друг на друга послания: краткая информация о себе, предложение встретиться и номер телефона, по которому об означенной встрече можно было договориться. Что ж, надо звонить! Первые два телефона, домашние, ответили бесконечной чередой длинных гудков, по третьему ледяным тоном конторской грымзы отрапортовался автоответчик. Беседовать с автоматом мне не захотелось, и я набрал четвертый, мобильный номер.

– Слушаю, – почти мгновенно ответили мне. Женский голос, когда-то бывший приятным, но, похоже, давно разучившийся быть таковым, звучал жестко, уверенно, деловито.

– М-мм… – взгляд мой заметался по тексту письма в поисках имени его отправительницы, – Тамару Евгеньевну, пожалуйста.

Да, ведь именно поэтому я оставил этот телефон напоследок: имя Тамара мне ужасно не нравится.

– Слушаю, – это второе «слушаю» было абсолютной копией предыдущего.

– Это вас беспокоит… в общем, я получил от вас послание по Интернету… – забормотал было я, но был оборван резким словом-вопросом:

– Фамилия?

– Уш-шаков.

– Понятно. Сегодня я не могу, а завтра… Володя, когда у нас завтра окна?

Послышался нечленораздельный бубнеж неизвестного мне Володи, в него вклинился еще один далекий голос. Некоторое время эти двое пререкались о чем-то, и вот ледяное контральто Тамары Евгеньевны снова кинжалом врезалось мне в ухо:

– В шесть пятнадцать вас устроит?

­– Надеюсь, вечера? – я попытался включить игривый, вальяжно-ироничный тон, часто производящий впечатление на дам, но моя визави не была расположена к куртуазностям.

– Нет, утра. У меня будет один час двадцать минут, – по-деловому отрезала она и тут же, видимо сообразив, что свидание намечается не вполне деловое и что назначенное время не обычно для подобных мероприятий, продолжила чуть более мягко: – Понимаете, у меня очень напряженный график, дальше вообще никакого окна не просматривается. Но если хотите, можно на будущей неделе.

– Нет-нет-нет, – подобострастно заверещал я, хотя все существо любителя ночных бдений, закоренелой «совы» отчаянно голосовало против такого варианта, – меня устроит, мне удобно.

Почувствовав мое лизоблюдство, Тамара перешла на тон учительницы, наговаривающей диктант оставшемуся на осень ученику:

– Завтра. Шесть пятнадцать. Пересечение Балаклавского и Севастопольского. Остановка автобуса в сторону Чертаново. К вам подъедут.

– Хорошо, – как цуцик, согласился я.

– До завтра, – отрубила она и отключилась.



Против ожидания, Машенька встретила меня почти беззлобно. Действительно, чего злиться на придурка? Так ведет себя всякая женщина, если вы провинились перед ней, но не сильно – не до обиды, не до ругани, не до слез, а просто дав ей почувствовать превосходство над вами. В ответ на мои приставания Мария лишь снисходительно поглядывала на меня: если убогий мужчинка в очередной раз собрался продемонстрировать свою дурь, то какой с него может быть спрос? Милая моя котяра! Как ты была права!



Глава 5



НА ДЖИПЕ ШИРОКОМ



На следующий день в восемь минут седьмого я уже вытянулся позорным столбом на остановке в начале Балаклавского проспекта. Было пронзительно ясное летнее утро, солнце светило со стерильно чистого неба, а одинокие машины, проносившиеся по казавшемуся таким же стерильным асфальту, обалдело оглядывались на меня. Так сиротно и тоскливо стало вдруг на душе, что захотелось плюнуть на все и сбежать. Ну на кой лад понадобилась мне эта тетка?! Возможно ли, чтобы такая особа, судя по всему весьма крутая, взяла подмышку мою несчастную рукопись и потащилась пресмыкаться перед Оксаной-Эмилией?! Наверное, я бы и вправду сделал ноги, но моя долговязая фигура слишком уж выделялась на утреннем беспризорном просторе, а откуда появится неведомая мне Тамара Евгеньевна, я не знал. Совестно стало, понимаете ли.

Мои размышления на темы морали, а заодно и о возможных путях отступления были прерваны резким тормозным скрипом. Разув глаза, я увидел, что передо мной остановилось и замерло в ожидании нечто большое и белое, как айсберг. Впрочем, в «айсберге» имелись окна и двери, и хотя сквозь первые ничего не было видно, а последние некоторое время не открывались, по самому наличию этих атрибутов я определил, что передо мной все-таки автомобиль. Немалая высота этого агрегата давала право отнести его к семейству джипов.

В передней части джипа-айсберга наконец нарисовалось отверстие, а в отверстии некий тип, лицо которого с самого начала показалось мне неприятным: довольно длинный, но чрезвычайно тонкий полупрозрачный нос, сплющенный по горизонтали и вертикали лобик, ледяные пуговичные глазки, смотревшие куда-то сквозь меня. Все это малосимпатичное хозяйство было собрано в пучок и прикрыто сверху вполне буржуазными очками в металлической оправе, но несмотря на это его обладатель более всего напоминал аспиранта-переростка с кафедры истории КПСС или комсомольского функционера эпохи застоя. Теперь – задним умом всяк силен! – мне кажется, что этот тип уже тогда смотрел на меня так, как верховный жрец смотрит на жертвенного быка, которого храмовые шестерки волокут за рога к священному треножнику. Впрочем, я скорее всего сгущаю краски и положение мое в тот момент не было таким безнадежным, ведь у меня еще оставался шанс не понравиться Тамаре. Увы, я этим шансом не воспользовался.

– Фамилия? – спросил «комсомолец», явно украв у своей хозяйки ее вчерашнюю интонацию.

– Уш-шаков. – За неполные сутки я во второй раз осквернил своими погаными устами фамилию великого флотоводца.

– Садитесь, – милостиво позволил он, захлопывая дверь у меня перед носом. Хамство, как мне вскоре пришлось убедиться, было, увы, отнюдь не самым большим недостатком этого субъекта!

Предназначенное мне отверстие нехотя открылось сзади, и я не сказать чтобы охотно, но довольно смело нырнул навстречу своей судьбе. Хотя на улице ввиду раннего времени еще не успела установиться ставшая привычной за последние дни жара, внутренность автомобиля обдала меня настоящим антарктическим холодом: здесь во всю мощь работал кондиционер. Зад мой немедленно утонул в чем-то бесконечно нежном и мягком, а ноги к немалому удивлению их хозяина вытянулись на всю длину, не встретив на своем пути никаких препятствий. Да, на таких мастодонтах мне еще не доводилось ездить!

Взгляд мой скользнул вдоль линии ног к передним сиденьям, терявшимся на горизонте в сумрачной дали салона. На левом восседал парень, наверняка выполнявший, помимо водительских, еще и обязанности охранника. К этому глубокомысленному заключению я пришел, изучив его бегемотский загривок, особенно впечатлявший на фоне тщедушного «комсомольца», и лежащие на руле лапищи размером с половозрелого камчатского краба каждая. Лишь зафиксировав все эти подробности, я обратил внимание на женщину, что расположилась подле меня на заднем сиденье. Правильнее будет сказать, что это я расположился подле нее, ведь она заняла свое место первой, да и машина, как очень быстро выяснилось, принадлежала ей.

Большую часть жизненного срока, отпущенного нам Господом – ну и теми персонами, которые наиболее активно сотрудничают с ним, – мы можем, пусть и с переменным успехом, воображать себя хозяевами своей судьбы. Прогуливаясь, скажем, по тротуару, можно свернуть в подъезд, перейти на другую сторону улицы или продолжить неспешное движение в прежнем направлении, продемонстрировав в любом случае безусловное торжество собственной воли и разума. Пусть при переходе мостовой на нас наедет пьяный вагоновожатый, а в подъезде ждет бандит с топором – в этом ли суть, если вы вправе выбирать?

Совсем по-другому чувствует себя человек, попавший, допустим, в бурный горный поток. Что может он предпринять по своей воле? Отчаянно грести руками, чтобы не расплющило с размаху вон о тот угловатый валун? Изловчившись, оттолкнуться ото дна, чтобы не ободраться об острые камни? Все равно всем командует бешеная вода: захочет, вынесет несчастного в тихую гавань, где можно будет снова вообразить себя властелином судьбы, а захочет – и размажет его по подножью подвернувшегося на пути водопада.

После вчерашнего предельно лаконичного разговора с Тамарой я мог бы положить трубку и больше никогда в жизни не набирать ее номер, сегодня мог преспокойно досматривать сны в обнимку с Машенькой, а отважившись в припадке безумия спозаранку покинуть свою обитель, мог, как было и собрался, поспешно ретироваться за ближайшие кусты, в которых, я уверен, не обнаружилось бы ни одного достойного упоминания рояля. Даже когда передо мной тормознул джип, ничто не мешало мне в ответ на вопрос о фамилии назваться, допустим, Редькиным и опять же ретироваться. На все это была моя воля – пусть не святая, но моя собственная.

Женщина, возле которой я приземлился, была довольно молода, но слово «довольно» представляется совсем не лишним в этом контексте. Она была симпатична, но рука так и тянется снова вставить сюда все то же скользкое слово: за те сутки, что продолжалось наше знакомство, взгляд мой, как опытный грибник в августовском лесу, успел собрать на ней кучу недостатков, каждый из которых при других обстоятельствах мог бы... Но что толку без конца повторять это «мог бы», если через несколько секунд после того, как глаза наши встретились, я понял, что пространство моей свободы сузилось до бесконечно малых пределов?



Автор:

Ну каков тип, а? Развел, понимаешь, канитель о всяких своих завихрениях в бурных потоках, а ведь дамам наверняка интересно, как она выглядела, эта самая Тамара! Впрочем, чего я негодую: настоящий мужчина любит не просто особу женского пола, болтающуюся где-то рядом, а те ощущения, которые она в нем вызывает. Детали внешности, кроме самых выразительных, при этом значения не имеют.

Итак, как же она выглядела? А знаете, ведь действительно ничего особенного! Рост немного выше среднего, худая, но не до изнеможения… Ну шатенка, короткая стрижка; грудь, низковатая, заметим, на вкус нашего героя, прикрыта фантасмагорией из разнообразных металлических украшений, со вкусом, впрочем, подобранных. Ноги, тоже, видимо, не без недостатков, спрятаны под юбкой чрезмерной, если взять во внимание погоду, длины. Что еще? Да, говор! Говор с довольно заметными южнорусскими интонациями, однозначно указывающий на провинциальное происхождение дамы.

Подруга автора:

Ну и что, спрашивается, он в ней нашел? В альфонсы, что ли, на старости лет собрался?

Автор:

А черт их поймет, этих мужиков…



– Здравствуйте, – произнес я, почувствовав наконец, что­ пауза непозволительно затягивается. Спасибо маменьке и бабуле, прилежно учивших меня безукоризненной вежливости!

– Здравствуйте, – как эхо отозвалась она и после некоторой паузы, выдававшей симметричное моему волнение, добавила с неожиданной непосредственностью: – Ой, какой вы большой!

Да, либо она волновалась все же куда сильнее моего, либо не было у нее таких заботливых бабули и маменьки! Пришлось брать инициативу в свои руки.

– Вас это не устраивает? – с вызовом спросил я, одновременно принимая более расслабленную, вальяжную позу. – Я же писал…

– Нет, что вы! Совсем наоборот! – защебетала Тамара. Именно защебетала: голос ее звучал сейчас как минимум на октаву выше, чем тогда, по телефону. ­– Просто, я подумала, мало ли что можно написать в письме.

– Что, ваши виртуальные кавалеры вас так часто обманывали?

Взгляд Тамары непроизвольно метнулся в сторону передних сидений: она явно стеснялась расположившихся там мужиков. Видимо, не научилась еще воспринимать своих шестерок как мебель.

– Обманывать такую женщину, – продолжил я, хотя следовало бы заткнуться. Разговор мой столь же инерционен, как и тело: начав фразу, я просто не могу ее не закончить. Некоторые воспринимают это как бестактность. – Обманывать такую женщину! И в таком очевидном вопросе! Это хуже чем преступление, это глупость!

– Может, мы выпьем кофе? – предложила она, явно желая сменить пластинку.

Настала моя очередь растерянно озираться по салону. А что? В таком драндулете запросто можно упрятать не только кофеварку, но и мини-пивзавод с самогонным аппаратом в придачу.

– А чаю у вас нет? – с вызовом спросил я. – Кофе я как-то не очень…

– Найдется, – с усмешкой ответила она и, несколько рисуясь, бросила в сторону «комсомольца»: – Володя, у Агафона нас сейчас не выгонят?

– А он, Тамара Евгеньевна, теперь совсем не закрывается!

– Поехали!

Володя, достав мобильник, стал что-то говорить вполголоса, а наш автомобиль, до этого тащившийся по асфальту со скоростью слизьняка, рванул вперед так, будто получил хорошего пинка под зад. Минуты через три мы уже остановились возле какого-то здания. Сквозь стекло были видны лишь стена без окон и одинокая дверь со звонком.

Все тот же Володя – тяжела ты, адъютантская доля! – пулей вылетел из машины и, обежав капот, распахнул дверь. Тамарину. И, милай, и хто ж учил тебя этикету?! Шестерить-то щас надо не перед хозяйкой – перед ней ты еще нашестерисси, – а перед ейным гостем, тем более что гость-то совсем запутался в двери. Как выяснилось, дверь эта открывалась нажатием крохотной пимпочки, упрятанной в глубокое отверстие, и пока я искал все это, Володя уже помог Тамаре выбраться и зазвонил в звонок. И опять ошибочка, милок: надо сперва звонить в дверь, а уж потом тягать барыню из экипажа.

В ответ на звонок в дверях материализовался мужчина лет тридцати, светловолосый, начинающий полнеть, одетый в спортивный костюм. Я до сих пор не знаю, его ли самого звали Агафоном или так называлось заведение, в котором он распоряжался. Лицо «Агафона» было одутловато и неухожено, – видимо, его только что подняли с кровати – или с того, что заменяло ему кровать в эту ночь.

Низеньким сводчатым коридором «Агафон» повел нас в глубь здания. Непосредственно за ним пристроилась Тамара, а за ней шел я, шел молча, усиленно борясь с нахлынувшим вдруг желанием легонько приобнять ее за талию. Я это непременно сделал бы, если бы не следовавшие чуть позади Володя и безымянный мичуринский гибрид бегемота и камчатского краба. Время от времени коридорчик превращался в такой же невысокий сводчатый зальчик, заставленный грубо сколоченными столами и лавками; стены этих помещений, оформленных под русскую старину, украшали почему-то копии французских импрессионистов, – новый русский капитализм, задыхаясь и смердя от натуги, искал собственный, эксклюзивный стиль.

Зал, в котором для нас приготовили столик, был, напротив, довольно велик и выглядел вполне модерново. Столики здесь стояли вдоль стен, оставляя обширное пространство для танцев. В центре под потолком был подвешен неподвижный в этот ранний час зеркальный стробоскопический шар. Вечером он, вертясь и разбрызгивая по углам сверкающие капли, вселяет дикарский восторг в сердца юных пляшущих идиотов. Я редко бываю в подобных заведениях, и «Агафон» показался мне слишком крутым: моих убогих средств здесь может не хватить даже на собственный чай, не говоря уж о чаевых официанту и кофе для Тамары.

– Тамара Евгеньевна, можно вас на пару слов? – спросил я, очень смущаясь и стараясь потому придать голосу как можно больший гонор. Тамара сделала пару шагов в сторону, я склонился над ней и тут уж не удержался, положил ей руку на талию. Она не выказала признаков сопротивления!

– Томочка, понимаете, я не рассчитывал в столь ранний час на столь роскошные посиделки, – смущенно забормотал я, завиваясь ужом. – Я имею в виду, в смысле средств…

Тамара подняла на меня полный кротости и участия взгляд.

– Не беспокойтесь, – скромно произнесла она. – Это мой ресторан.



Подруга автора:

Нет, в каждом мужике обязательно сидит альфонс, это точно! Написал эту чушь, и слюни потекли, да?! Сейчас он будет за ее счет пить, жрать?.. А еще говорил, что все бабы проститутки…

Автор:

Кто говорил, я? Когда? В восемьдесят девятом году, что ли?

Подруга автора:

Ну да…

Автор:

Да если б то была правда, я бы до сих пор девственником оставался. А это не так, я точно помню. И, как вы изволили выразиться, жрать он не будет. Скромненько попьет чайку, вот и все.



Прислуживал нам лично «Агафон» – видимо, по случаю появления хозяйки. Он был, правда, по-прежнему одет в спортивный костюм, но невозможно же требовать от человека, чтобы за какие-то три минуты он переоделся в нечто с бабочкой или в смазные сапоги и косоворотку – не знаю, что там им в этом «Агафоне» полагалось.

– Вы какого чаю желаете? – спросил меня «Агафон», очевидно, уже осведомленный о моих пожеланиях. Только тут я заметил, что перед Тамарой стоял приятно пахнущий фарфоровый кофейник – мадам, видимо, любила подливать сама, – а передо мной сиротился один лишь пустой прибор. В ответ на мой молчаливый недоуменный вопрос «Агафон» так же молча сунул мне под нос открытое на соответствующей странице меню, где перечислялось десятка два сортов чая, в большинстве своем мною неслыханных. Чтобы не ударить лицом в грязь, а желудком в какую-нибудь неизвестную науке гадость, я выбрал то, о чем что-то когда-то слышал – аргентинский «матэ», китайский желтый, ну а на закуску попросил принести цейлонский, черный, обычный. С непостижимой скоростью мой заказ материализовался из небытия, после чего наш официант столь же быстро исчез в противоположном направлении.

Мы остались одни в бесконечно большом неуютном зале, лишь вдали, за стойкой расположились «комсомолец» Володя и шофер-охранник. Тамара сидела на лавке, забившись в угол: только так можно было избавить спину от излишнего напряжения. Я тоже нащупал плечом уголок. Он был, правда, слишком мал для моей необъятной спинищи: несколько раз, когда, говоря, я начинал слишком сильно размахивать руками, тело мое соскакивало со спасительного крючка и откидывалось назад; однажды я даже стукнулся обо что-то затылком.

Без всякой просьбы с моей стороны Тамара рассказала о себе. Ей тридцать два года – как видите, возраста она не скрывала. Родом она из Ростова, директорствовала там в магазине, потом приехала в Москву, стала крутить бизнес здесь; теперь у нее несколько фирм, которые что-то там продают-покупают, и, как она выразилась, «пара-тройка таких заведений, как это».

– А знаете, у меня в Ростове остался муж. Мы давно не живем, но никак не соберусь развестись, – произнесла вдруг она извиняющимся тоном.

Я извинил.

У нее были еще дочь и мать. «Танька ужасно себя ведет, мама с ней совершенно не справляется, а мне некогда…» В общем, обычная история.

Мы общались ровно шестьдесят пять минут, отведенные Тамаре ее сверхжестким графиком, и где-то в середине этого часа перешли на «ты». А ближе к концу, глядя на эту женщину, зажавшуюся в угол среди принадлежавшего ей сумрачного пространства, женщину, казавшуюся такой хрупкой на фоне этой огромности, я вдруг понял, что так привлекло меня в ней. Еще там, в машине, я интуитивно почувствовал ее одиночество. Что там какой-то ресторан – пусть все богатства мира, пусть сам этот мир без остатка принадлежит тебе, какая в том радость, если все вокруг пусто, неуютно, как зал, приютивший нас на часок, и холодно, как чай «матэ», который подал мне «Агафон». Боже, да за такой «матэ» любой уважающий себя аргентинец записал бы его в кровные враги!

Бедная моя, милая! Я, только я согрею тебя в этом огромном, неуютном пространстве, приплюснутом сверху гулким тяжелым потолком.



Подруга автора:

Слушай, а кто из вас больший бабский угодник – ты или он?

Автор:

Оба больше.



Впрочем, о любви не надо болтать, ее надо делать. Последние несколько минут меня занимал один романтический и в то же время практический вопрос: когда, где и как мне в первый раз поцеловать Тамару? Да, руки наши под столом уже давно ласкали друг друга, да, пару раз я уже касался ее бедра; она, правда, кокетливо отодвигалась при этом. Но как поцеловать приглянувшуюся тебе женщину, если невдалеке от нее маячат два внешне безучастных, но наверняка бдительных столба – охранник и «адъютант»? Открыть дискуссию на этот счет – войдите, мол, мадам, в мое положение, давайте выйдем будто бы в туалет? Но где гарантия, что и в это заведение ее не сопровождает охранник? К тому же, если о любви не говорят, то тем более не договариваются, не торгуются – здесь вам, сударь, не рынок и не бордель. Проблема…

Неловко дернувшись – экий, понимаешь, медведь! – я уронил на пол ложечку, полез доставать и через секунду промычал из-под стола:

– Тамарочка, лапонька, помоги мне, пожалуйста!

Тамара нырнула за мной, и там наши губы наконец-то соединились. Не очень ловко – давившая сверху толстенная столешница мешала поставить головы под нужным углом, – но страстно.

– А ты правда биолог? – неожиданно спросила Тамара, когда, несколько запыхавшиеся, мы вылезли из-под стола.

– Биофизик, – удивленно промычал я: обмануть женщину насчет своей профессии, конечно проще, чем с ростом, но откуда все же такое недоверие?..

– Мне это все равно. У меня к тебе потом будет одно дельце, разговор один. Мне тут предлагают финансировать один научный проект… Я об этом сразу подумала, когда получила от тебя письмо. Посмотришь бумаги?

Вот тебе раз! Стало быть, не я один знакомился, держа шкурные интересы за пазухой! Ну, по крайней мере, отработаю свой чай.

– Все что угодно, солнце мое, лишь бы как можно раньше снова увидеть тебя!

– Сегодня вечером, в десять тебе не будет поздно?

– Мог ли я мечтать! Только ты как? Я-то сейчас поеду домой, а у тебя целый бизнес-день впереди.

– Ничего, я привычная. Значит, в десять на той же остановке?

– Я спокоен за свое отечество, если капитаны нашего бизнеса готовы делать его даже поздним пятничным вечером!

На том и порешили. Тамара отправилась делать бизнес, а я, приглашенный на вечернее свидание для обсуждения ученых проблем дамой, с которой только что целовался, должен был как-то прожить этот день. Мой последний спокойный день.



Вернувшись в свою келью, я улегся на диван и, поглаживая собственное брюхо – за отсутствием Машеньки, которая, разумеется, не желала иметь со мной ничего общего, – предался приятным размышлениям. Какое интересное, волнующее знакомство! Какие перспективы! Как много открывается вариантов!

Можно, скажем, жениться на Тамаре. А что? Пусть она делает свой бизнес, а я, не думая уже о деньгах, спокойно занимался бы наукой. Ну, наставлял бы время от времени ее шестерок в тонкостях этикета. Впрочем, жениться не обязательно. Можно сожительствовать и просто так – с теми же приятными последствиями.

Привиделись мне пиджак за три тонны баксов и башмаки – за пять тех же самых тонн… А оно тебе надо, родной? Нет, если бы кто-то предложил мне все это просто так, безвозмездно, я бы, может, и не отказался. Но прожить ради каких-то там шмоток остаток жизни с теткой из Ростова, пусть и хапнувшей по случаю мешок-другой денег… Нет, увольте!

Да, да, да, в этом все дело: Тамара не нравилась мне настолько, чтобы связывать с ней чересчур далеко идущие планы. Не превращаться же в самом деле в альфонса, староват я уже для этого ремесла. Поразмыслив, я пришел к выводу, что наш роман не продлится долго. Уцепившись за эту мысль, я пришел к полной гармонии с собой, и картины одна другой соблазнительнее замелькали в моей отуманенной недосыпом голове. Явился вдруг какой-то пальмовый остров, распластанный посреди безбрежного теплого океана, и под плеск нежно-аквамариновых волн, ласкающих чьи-то стройные загорелые ножки, уложенные на ослепительно белый песок, я задремал.

Машенька, осознав наконец, что моих извинений ей сегодня не дождаться, приползла ко мне под бочок, и так, в обнимку мы продрыхли почти до вечера.

Боже, боже мой, разве мог я предположить, что эта идиллия закончится так быстро – и так ужасно!



Подруга автора:

Слушай, я чего-то не врубаюсь… То, понимаешь, «я, только я согрею тебя…», а теперь – «тетка из Ростова»? Он, вообще, любит ее или нет?

Автор:

Вам, женщинам, лишь бы навесить ярлыки. Любил, не любил… Будь я циником, я повторил бы избитую мысль о том, что любовь, мол, придумали русские, чтобы не платить деньги. Но я не настолько циничен, поэтому скажу так: существуют отношения «чисто конкретных» Маньки с Ванькой или вот Ильи с Тамарой, и обзывайте их как хотите. А что касается «я согрею тебя», так разве тебе мужики не вешали лапшу на уши?

Подруга автора:

Так это он не ей, он себе…

Автор:

Отсюда мораль: когда в следующий раз получишь от мужика такой подарочек, утешайся мыслью о том, что он не только тебе, но и себе навешал!



Без чего-то там десять гулкий пустой автобус доставил меня на уже обжитое место. Снова пустое, но уже вечернее небо, снова редкие машины, которые в сумерках, фиолетовых, как ночной асфальт, в нерешительности то зажигали, то гасили габаритные огни.

Белый айсберг-джип подкатил почти сразу, а правая задняя дверь на этот раз стала открываться еще до того, как автомобиль, передние сиденья которого занимали все те же утренние персонажи, остановился. Женщина, носившая имя, принадлежавшее когда-то царице, а теперь почему-то звучащее очень провинциально, вновь оказалась возле меня… Или я возле нее – кто поймет? Ее прическа и одежда не несли на себе следов напряженного трудового дня, только глаза смотрели немного устало.

– Документы у меня дома, – сразу защебетала она. – Это за городом, но вы не волнуйтесь, вас потом отвезут…

– Помнится, мы уже давно на «ты».

– Тебя отвезут. А сколько ты хочешь за консультацию?

Вспоминая об этом сейчас, часто думаю: ну была же, была возможность просто заломить с Тамары сотню-другую баксов, съездить к ней за бумагами, проштудировать их дома… Да нечего вертеть вола: не было у меня, дорогие, такой возможности. Принимая во внимание вышеизложенное, задумайтесь еще о нижеследующем: я уже несколько недель был один. С той, которая пока еще формально могла называться моей… не люблю этого слова, но ладно, пусть любовницей, мы не виделись уже сорок три дня, и в конце каждого из них я засыпал с благодарственной мыслью о том, что жизнь, несмотря на все ее каверзы, обошлась сегодня без звонков и визитов этой дамы, а также с молитвой о сохранении сей благословенной тенденции в будущем. Стоит ли говорить, что деловой тон женщины, на которую я имел совсем другие виды, немало меня огорчил.

– За вычетом двух автомобильных прогулок и трех чаев, – наклонившись к ушку барышни, прошипел похотливый самец, – с вас, сударыня, причитается нежный поцелуй, можно опять под столом, но, пожалуйста, в отсутствие этого мордоворота и этого сикофанта. А если вы от щедрот присовокупите бутылку вина, хорошего вина, не такого, как «матэ» у «Агафона», я вообще буду на седьмом небе.

Пока Тамара переваривала мою наглость, а заодно заумное слово «сикофант», я успел слегка коснуться губами местечка у нее за ухом.

– А что там за проблемы у «Агафона»? – отстранившись, с неожиданной заинтересованностью спросила она.

Я вкратце рассказал ей о символическом значении, которое имеет – или имела? – для аргентинцев церемония распития чая «матэ», попросив в заключение не увольнять несчастного «Агафона»: ужасно не хотелось самому выступать в роли сикофанта.



Глава 6



ЕГИПЕТСКОЕ УТРО



Дом, стоявший примерно в километре от Каширского шоссе, поражал своими размерами и сиротством. Наверняка вам не раз попадались на глаза новорусские неуклюжие монстры, торчащие прямо из земли возле шумных, пыльных шоссейных дорог. Я никогда не понимал, зачем кому-то потребовалось тратить такие деньги на сооружение жилья в самом неудобном для этого месте. Здесь же, по крайней мере, было тихо. Почти правильный трехэтажный куб под четырехскатной крышей был как удавом обвит чем-то вроде декоративной парадной лестницы, по которой, я был уверен в этом, никто никогда не ходил. Роль удавьей головы играла устремленная куда-то вбок и в небо спутниковая «тарелка». Куб был темно-красный, а лестница белая, и в окружавшей нас неподвижной, почти уже ночной мгле это производило жутковатое впечатление. Сквозь тяжелые раздвижные ворота, Бог знает для чего вделанные в легкомысленный металлический заборчик, окружавший дом, мы въехали на огромный, пустой, без единого дерева или кустика двор.

Первый этаж. Куча закрытых и чуть-чуть приоткрытых дверей в какие-то, вероятно служебные, помещения, а возле входа за сплошной стеклянной перегородкой сидит охранник. Одна из стенок стеклянной клетки, как в тюрьме, заставлена до потолка мониторами слежения: двор, заборы, сам дом утыканы, по всей видимости, телекамерами. Господи, неужели все это ради безопасности одной Тамары?!

– Есть еще подвалы, – будто угадав мои мысли, произнесла хозяйка, – там много интересного. Мы потом поговорим об этом.

Второй этаж. Снова куча открытых и закрытых дверей, но помещения, в которые они ведут, кажется, уже жилые.

– А где дочка и матушка? – на всякий случай спрашиваю я.

– Они сегодня на городской квартире, – нехотя говорит она и торопит, устремляясь дальше по лестнице: – Пошли, пошли дальше.

Я неуверенно топаю следом, лепеча какую-то чушь насчет чертогов царицы Тамары, потом вдруг перекидываюсь на чертоги Клеопатры, занимавшей аналогичную должность, и на Критона, который вот так же…

– Клеопатра… – задумчиво мычит Тамара. – Было что-то такое, помню. А кто такой Критон?

– «Критон, младой мудрец, рожденный в рощах Эпикура…»2 Помнишь «Египетские ночи»?

– Рассказывай, – отрубила она, как произносила, наверное «уволить», ставя крест на карьере нерасторопного, несчастного сотрудника.

– Ну, была такая Клеопатра, царица Египта, та самая, что втыкала золотые булавки в груди своим рабыням. В общем, стерва та еще. Она придумала такую забаву: предлагала любому желающему провести с ней ночь, но с тем непременным условием, что наутро «счастливцу» отрубят голову.

– Прямо вот так со всеми подряд и спала? – Тамара даже остановилась от удивления. Полуобернувшись, она смотрела на меня сверху вниз. Неестественно длинный подол ее юбки по-царски ниспадал почти до пола.

– Ну, со всеми вряд ли. Претендентов было слишком много.

– Много? На таких условиях? – и вопрос, и интонация, с которой его задали, были достойны истинной бизнес-леди.

– Разве это остановит нас, кобелей? – потупив глазки, произнес я. – Вся надежда на вашу дамскую милость… Ну так вот, среди претендентов на «милость» царицы был и этот самый Критон.

– И он попал в число «счастливцев»?

– Нет, ему, кажется, ничего не обломилось.

– Может, тогда это ты и есть – «Критон, младой мудрец…» Как там?

– «…рожденный в рощах Эпикура». Позвольте, позвольте, я не согласен: я не такой уж младой и не такой уж мудрец, – возмутился я.

– И не такой уж Критон, – рассмеялась она, делая последние шаги по лестнице, и наконец произнесла, широко раскидывая руки: – Вот здесь я и живу.

Помещение, в котором мы оказались, занимало, наверное, почти весь третий этаж и могло служить своей хозяйке спальней, столовой и кабинетом одновременно. Справа в том, что с некоторой натяжкой, но все же можно было назвать углом, стоял небольшой рабочий столик, а на нем компьютер с дорогущим жидкокристаллическим дисплеем модного черного цвета, перпендикулярно стене был установлен другой стол, длинный, уставленный стульями, за которым вполне можно было проводить совещания. Обстановку «кабинета» венчала тумба с огромным телеэкраном.

– Это отсюда ты заходишь пошалить в Интернет? – спросил я, ткнув пальцем в безжизненный экран монитора.

– Да, – кивнув, ответила Тамара. – Но вообще-то, этим компьютером больше Володя занимается. Я без его помощи никуда: знаю три-четыре кнопки, вот и все.

В центре зала колонной торчала толстенная труба, самая настоящая металлическая труба с заклепками, вызвавшая во мне отдаленные ассоциации с паровым котлом или кожухом охлаждения ядерного реактора. Трубу со всех сторон окружал мягкий кольцеобразный диванчик, на котором мы чуточку позже и расположились. Из прочей мебели мое внимание, естественно, привлекла гигантская, едва ли не четырехспальная кровать, накрытая красным чехлом.

Стены зала были там и сям прикрыты коврами, и я с удивлением заметил, что из-под ковров кое-где выглядывает серая бетонная, непокрашенная и неоштукатуренная поверхность.

– Здесь все пока еще в процессе отделки, – прокомментировала Тамара, перехватив мой взгляд.

Сочетание в одном помещении очень разных, в чем-то противоречащих друг другу функций сначала показалось мне весьма неудобным, даже неприличным. Однако, как я убедился спустя несколько дней, любая часть зала быстро изолировалась от остальных с помощью легких, подвижных перегородок.

– Володя, – глядя куда-то сквозь меня, произнесла вдруг Тамара. Я обернулся и увидел, что «сикофант», о существовании которого стало уже как-то забываться, все это время, оказывается, шестерил сзади. – Володя, распорядитесь там насчет ужина… да, и насчет вина. И до завтра до десяти можете быть свободны.

Трудоголик Володя был, оказывается, задействован и по субботам.

Вскоре появились ужин и вино. Их прикатил на сервировочном столике парень, одетый в камуфляжную куртку с идиотской надписью «Security3» на кармашке. Для придания себе более адекватного вида он надел крохотный белый фартучек, а на голове разместил нашлепку аналогичного цвета.

– Секунду, – сказала вдруг Тамара, когда напиток уже был разлит по бокалам, – я сейчас попрошу, чтобы принесли документы, – и достала из сумочки мобильник.

– А может, отложим это на завтра? – предложил я.

– Как на завтра?

– Я имею в виду, до утра.

Она не захихикала, не обозвала меня нахалом, не начала кокетничать и кривляться, а как-то напряглась всем телом, съежилась, будто от холода. Желая помочь несчастной женщине, я подсел к ней поближе, обнял за плечи, погладил по волосам. Потом мы, разумеется, целовались – долго и самозабвенно.

– Давай пить вино, – сказала она, наконец отстранившись, – и поедим что-нибудь.

– Вино хорошее? – строго спросил я.

– Это Шато Ив Дантес Премьер Гран Крю Классэ урожая восьмидесятого года, – скороговоркой отрапортовала бизнес-леди. – Без малого четыреста долларов бутылка. И то потому, что мы покупаем мелким оптом.

Я поперхнулся, и не только от цены: вино сильно горчило и отдавало какой-то химией. Но выпили его мы до дна.

– Четыреста баксов, а этикетка порвана, – после некоторой паузы произнес я: ругать вкус вина не хотелось, а придраться к чему-нибудь было просто необходимо. Приблизив лицо к бутылке, Тамара убедилась в том, что вблизи правого верхнего угла этикетка действительно порвана, будто кто-то провел ножом, стремясь отрезать этот самый уголок.

– Наверное, это когда открывали. Ничего, скоро здесь будет настоящая прислуга! – мечтательно произнесла она, а потом, будто опомнившись, замолкла, напряглась и с вызовом посмотрела на меня. Бизнес-леди явно готовилась к тому, чтобы произнести в мой адрес какую-то ответную гадость.

Не позволяя своей подруге осуществить задуманное, я снова привлек ее к себе для поцелуя.



Женщины, по крайней мере многие из них, любят крупных мужчин. Никак не могу понять, почему. Будь я женщиной, я бы за версту обходил таких здоровенных амбалов, как ваш покорный слуга. Во-первых, вес: совершенно непонятно, как хрупкое, нежное создание может выдержать на себе подобную тяжесть. Во-вторых, неуклюжесть: если рост субъекта, с которым вы по легкомыслию познакомились, значительно превосходит сто восемьдесят сантиметров, знайте, что координация его движений хотя бы чуть-чуть нарушена и никто не застрахует вас от того, что в момент наивысшего сладострастия этот тип не отдавит вам ногу или не заедет локтем в ваше прелестное личико.

Тамаре – если оставить за скобками то, что случилось несколько позже, – в тот вечер сильно повезло: все обошлось без членовредительства.

Она, задыхаясь, требовала, чтобы я любил ее много-много и долго-долго, до самого утра, так она истосковалась, истомилась, изждалась. Я, в общем-то, не возражал против такой перспективы – шанс выдержать бурную ночь мне давал спокойный, дремотный день, проведенный в объятиях Машеньки, – но какова Тамара! Я в очередной раз подивился неисчерпаемому здоровью и жадности нашего юного бизнеса.

Утолив первую, голодную ярость, я, желая перевести дыхание, отвалился в сторону, широко раскинувшись на мягчайшем – наверное, слишком мягком для любви – ложе. Когда же пару минут спустя я вновь прижался к Тамаре, оказалось, что она крепко спит. Похоже, бизнес-леди слегка переоценила свои силы! Где-то в глубине огромной залы горела крохотная лампочка, и в ее свете тело лежащей на животе женщины казалось огромным луком, оставленным здесь на отдых каким-то первобытным охотником. Улыбаясь, я стал укрывать Тамару одеялом, сшитым из невероятно легкого, неведомого мне материала. В этот момент меня самого повело в сон, да так, что я едва успел устроить голову на подушке.

Проснулся я от жуткой головной боли. Боль подступила еще во сне, и скрыться от нее тоже хотелось обратно в сон, ведь было ясно, что, проснувшись окончательно, с этой черной напастью придется как-то бороться. Когда глаза наконец со скрипом открылись, я понял, что уже наступает утро: в незашторенные окна на противоположной стороне зала струился серый предрассветный свет.

Боже, что за боль! Ай да четырехсотдолларовый Шато Ив Дантес… как там его дальше?

Тамара по-прежнему лежала лицом вниз, только одеяло валялось метрах в трех от кровати. Это ж надо так раскидываться! Надо ее разбудить, пусть пока и не для любви, а лишь для того, чтобы раздобыть таблетку анальгина. Я тихонько коснулся ее спины – и непроизвольно отдернул руку. Мои пальцы обожгло холодом, будто дотронулись они не до мягкого, зовущего женского тела, а до оконного стекла в лютый январский мороз. Резким рывком я перевернул Тамару. Голова ее безжизненно отвалилась на сторону, а рука, такая же безжизненная и холодная, змеей скользнула мне по бедру. Непроизвольно содрогнувшись, я отполз чуть-чуть в сторону. Женщина, лежавшая рядом со мной, была хронически и безнадежно мертва.

 

Автор:

Милые дамы и, если угодно, господа! Предлагаю на минутку отвлечься и представить себе следующий античный сюжет. Младой мудрец Критон, добившийся-таки расположения великой Клеопатры, удаляется с ней в опочивальню в поисках обещанного блаженства – ну и с оговоренным заранее условием, что когда какою-то там «порфирой Аврора вечная блеснет… под смертною секирой глава счастливца упадет»4. И вот наступает утро, толпа слуг, советников, министров и прочей дворцовой сволочи устремляется в покои царицы с тем, чтобы препроводить вышеупомянутого Критона на интимное свидание с упомянутой там же секирой, и обнаруживает свою обожаемую Клеопатру лежащей бездыханно на ложе, а рядом с ней – юного мудреца, слегка растерянного, но вполне живого и здорового. Интересно, какую казнь бы изобрели для него верноподданные египетские граждане? А может, Критон, если действительно не дурак, и вывернулся бы как-нибудь. Вот останься Клеопатра жива, у него точно не оставалось бы шансов.



Я стал одеваться – поспешно, лихорадочно, путаясь в пуговицах непослушными дрожащими руками. Тамара, мертвая, голая, лежала передо мной, и хотелось побыстрее убить собственную наготу, порвать эту, пусть условную пуповину, связывавшую меня с миром мертвых. Шнуруя второй ботинок, я увидел шприц, который валялся на полу рядом с одеялом.

Это не было современное одноразовое приспособление для «безопасного употребления героина»; с удивлением я поднял с пола старый советский пятиграммовый шприц, неуклюжий аппарат, требующий перед использованием трудоемкой стерилизации в прямоугольной металлической коробочке. Подойдя ближе к свету, я увидел, что в шприце болтается с полкубика мутноватой и, как мне показалось, более вязкой, чем вода, жидкости. Так, это надо как-то сохранить для исследования…

Господи, что там сохранять, исследовать, надо бежать, звать на помощь, спасать! Тамара отравилась, отравилась едой или вином, – недаром его вкус показался мне вчера таким странным… Стоп, стоп, а откуда тогда этот шприц? В этот момент взгляд мой упал на столик, привезенный вчера охранником, временно выполнявшим обязанности официанта. Там все было на месте – бутылка, бокалы, тарелки со следами кетчупа, остатки рыбы, ветчины, тонюсенькие кусочки сыра, подсохшие за ночь и начинавшие уже сладострастно изгибаться. Но что-то все же было не так.

Посмотрим еще раз, повнимательнее. Тарелки, бокалы, бу… Стоп! Бутылка не та, она такая же, но другая, с идеальной, целенькой этикеткой! Да и пустая она почти, а мы вчера выпили меньше половины. Тамара предлагала выпить еще, но я отказался: любовные утехи плохо сочетаются у меня с алкоголем, даже при минимальных дозах последнего. Да и поганый вкус этого миллионерского пойла… Момент! Взяв бутылку, я чуть-чуть отхлебнул из горлышка. Носоглотку мне обласкал благородный, изысканный вкус дорогого вина, аромат неведомых райских цветов.

Теперь бокалы. Тамарин пуще прежнего вонял какой-то химией, а мой источал только что изведанный мною райский аромат. Так, бутылку и мой бокал подменили, а на пол подбросили этот огромный шприц…

Боже, Тамару чем-то укололи! Преодолевая страх, морозом лезший под кожу, я перевернул на живот безжизненное тело. Прямо в центре правой ягодицы – одной из тех двух, что я с такой страстью, но так недолго ласкал этой ночью, – красовалась ссадина, а на сторону стекала струйка запекшейся крови. Ночью кто-то нагло, не боясь внести инфекцию или причинить боль, всадил в нежную женскую плоть этот пыточный инструмент. Повнимательнее рассмотрев матерую, толщиной в палец иглу, я увидел, что на ней тоже запеклась кровь.

Эту мутную жидкость в шприце надо все-таки как-то сохранить. У меня в сумке в боковом отделении должен быть ластик. Я старательно, аккуратно, боясь предательства слегка дрожавших рук, стал запихивать иглу в мягкую резину, чтобы получилась пробочка для шприца. В этот момент я окончательно понял, что случилось здесь несколько часов назад. Так, если я прав, в сумку мне должны были подложить пузырек.

В основном отделении сумки, прямо поверх бумаг, которые я неизвестно зачем таскал за собой вторую неделю, лежал – нет, не пузырек, а четвертьлитровая бутыль с резиновой пробкой, почти наполовину заполненная все той же полупрозрачной жидкостью. Бутыли, подобные этой, подвешивают к стойкам в мексиканских сериалах, ставя капельницы умирающим героиням.

Рядом с бутылью валялся пакет, маленький такой целлофановый пакетик со следами белого порошка. Да, теперь все ясно: нас с Тамарой усыпили, подмешав этот порошок в вино, а потом ей, сонной, ввели вот эту мутную дрянь, которая ее и убила. Бутылку и бокал потом подменили, а зловредную жидкость и пакетик подсунули простодушному преподавателишке, жалкому ученишке, чтобы поутру ни у кого не возникло сомнений в том, кто совершил злодеяние. Похоже только, что преподавателишко проснулся слишком рано: медицинские препараты, снотворные в том числе, должны приниматься в количествах, пропорциональных массе тела. Помельче кого-нибудь надо было выбрать, дорогие мои бандюганчики!

Впрочем, чему я радуюсь: пройдет два-три часа, и челядь, «обеспокоенная» долгим отсутствием хозяйки, ворвется в ее покои, прихватив с собой заранее предупрежденных и «подмазанных» представителей правоохранительных органов. А ментов, скорее всего, и подмазывать не придется. Ведь это ж надо, убиенная и убийца в одном флаконе! И улики все налицо, вплоть до отпечатков пальцев: кто мешал ночным негодяям одолжить у меня, сонного, могучую пятерню и облапить ею шприц и бутыль? Какие перспективы, какие новые возможности – ордена, должности, благодарности перед строем! А как рванет вверх процент раскрываемости! Словом, сплошное «служу Советскому Союзу!» или кому они там теперь служат… Милиция и мафия сольются наконец в едином порыве, а столпом этого трогательного единения будет несчастный интеллигентишко, угодивший в заранее приготовленную западню. Нет, отсюда нужно убираться как можно быстрее! Сказать-то легко, а сделать?..

Я подошел к окну. Этаж-то формально третий, но до земли, учитывая высоту здешних потолков, минимум метров десять. Герои боевиков, конечно, с легкостью спускались и не с таких Эверестов, используя связанные канатом простыни. Уметь бы только вязать такие прочные узлы, как они, простыни тоже недурно было бы иметь в достаточном количестве. По шкафам их искать бесполезно: постель Тамаре наверняка стелила какая-нибудь кастелянша, да и шкафов подходящих в окрестности что-то не наблюдается.

Справа в окне виднелись плотно закрытые ворота, сквозь которые мы вчера торжественно проехали; разорванный ими заборчик, с виду такой легонький, сплошь состоял из вертикальных металлических трубок без единой поперечины. Как его перелезть такому ловкачу, как я? К тому же здесь кругом сплошные камеры слежения. Легко представить, какой поднимется вой, если объективы этих камер засекут вдруг несчастного, пытающегося перебраться через забор или выбраться из окна по самодельному канату!

Нет, единственная возможность убраться отсюда – просто взять и выйти через главный ход. Конечно, если та публика, которая устроила ночью всю эту мерзость, ждет внизу, путешествие мое закончится где-то в районе первого этажа. А если нет? Зачем им тут торчать? Ведь согласно их сценарию я должен продрыхнуть до позднего утра, иначе не оставляли бы они здесь этот шприц, не забирали бы бутылку со стола; все явно рассчитывалось на то, что толпа, ворвавшись сюда часов в десять, увидит на постели мертвую хозяйку и придурка, безмятежно спящего рядом с ней. Что там гадать, просто взять и выйти – это мой единственный шанс!

Но уходить с пустыми руками негоже. Во-первых, Тамарин мобильник. Где-то в его глубинах наверняка записан мой рабочий телефон. Разбираться, где именно он записан, некогда, так что просто бросаем телефон себе в сумку. Только предварительно выключить: говорят, при включенном мобильнике можно, если есть соответствующее желание и возможности, определить местонахождение его обладателя. Ах, он уже выключен: Тамара, как видно, хотела провести ночь с комфортом.

Теперь компьютер. Если Тамара действительно отсюда выходила в Интернет, здесь может остаться мой электронный адрес, а зная его, опять-таки при соответствующих амбициях и амунициях, нетрудно вычислить и самого человека. Целиком компьютер, конечно, в сумку не запихаешь, но целиком он нам и не нужен, достаточно снять винчестер. Вот ручка на столе, обычная перьевая ручка, но если отломить от нее металлический зажим, с помощью которого она должна крепиться к кармашку пиджака или сумки, его запросто можно использовать в качестве отвертки.

С компьютером я провозился минут пятнадцать: болты были затянуты на совесть, и число этих болтов было в точности равно числу предназначенных для них отверстий. «Белая сборка», черт бы ее побрал! Все время, что продолжалась моя работа, я нервно прислушивался к окружавшей меня тишине. Ничто не нарушало ее.

Вычислят меня, все равно вычислят, даже если удастся уйти! Ладно, ладно, лишь бы выбраться отсюда, забиться в свою нору, спокойно подумать час, другой, третий! Надо, кстати, по возможности лишить противника источников информации. Где эти источники могут быть? Мобильник, да, компьютер, прекрасно, но где же еще?! Быстрее!! Господи, Тамарина сумочка! Дамская сумочка, это же самый настоящий информаторий! Недолго думая, я швырнул сумочку в свой баул.

Теперь привести себя в порядок, чтобы внешний вид не вызывал подозрений. Бриться, умываться, завиваться мы будем дома, а причесаться сейчас просто необходимо. Вот и зеркало имеется.

Окончательно собравшись, я осмотрелся по сторонам, бросил последний взгляд на мертвую женщину, лежащую на кровати. Так вот и бросить ее здесь одну? А что делать? Для очистки совести я еще раз подошел к ней, пощупал запястье, сонную артерию. Нет, ей уже ничем не поможешь.

На лестнице было пусто и тихо, как на дне океана. Даже шагов моих не было слышно: стены здесь, казалось, прямо-таки поедали звуки. Вот и второй этаж. Никого не видно, но за бесчисленными дверями можно, если захочется, разместить усиленный батальон спецназа. Скоро первый этаж, решающий. Едва я ступил на последний лестничный пролет, над головой у меня раздался электронный рев страшной силы.



Подруга автора:

Нет, подожди, подожди! До меня только сейчас дошло: это он хочет вот просто так взять и уйти? А женщина там валяется мертвая – та, с которой он только что?.. Совесть-то есть у вас, мужиков, или нет?

Автор:

Совесть была с утра, а что касается «взять и уйти»… Какие альтернативные предложения? Ждать, обливая слезами ненаглядный труп, пока явятся Володя с бандой? Ну ладно мой герой, а обо мне ты подумала? Роман-то надо как-то продолжать, а он, между прочим, пишется от первого лица. Не могу же я написать, например, «Вован сунул мне ножик в печень, и я не замедлил умереть», и поставить точку? Так что придется тебе – и всем прочим – и дальше терпеть его всевозможные негодяйства.

Подруга автора:

Значит, конец, надо думать, будет счастливый?

Автор:

Пока не знаю…



Я испуганно вздрогнул, съежился и замер: сейчас сверху и снизу сюда побегут вооруженные люди, чтобы поймать с поличным желающего улизнуть негодяя. Но текли секунды, а никто ко мне не бежал. Вместо этого под потолком снова раздался рев, и на этот раз мне показалось, что это просто скрипучий возглас «Доброе утро!», искаженный и многократно усиленный динамиками. Решившись наконец посмотреть через перила вниз, я увидел, что там за стеклянной перегородкой стоит и приветливо раскланивается со мною какой-то крохотный человечек.

– Доброе утро! – снова раздалось под потолком. Теперь в смысле этих слов уже не приходилось сомневаться.

Стараясь выглядеть как можно приветливее и развязнее, я проделал оставшийся путь по лестнице и оказался нос к носу с человеком явно азиатского вида, продолжавшим все так же любезно раскланиваться.

– Доброе утро! – в свою очередь поприветствовал я его, и мои слова, реактивным ревом раздавшиеся за перегородкой, мгновение спустя эхом повторились в динамиках под потолком.

Азиатские физиономии всегда ассоциируются у меня с секцией карате, куда я, повинуясь моде, пришел заниматься тринадцатилетним отроком. Первое занятие далось с трудом: мне ужасно не понравилось, что тренер, по-моему скрытый садист, заставлял обзывать его непонятным словом «сэнсэй», отжиматься на костяшках пальцев и выкрикивать при этом еще более непонятное слово «о-о-ос!!!». На втором занятии «сэнсэй», желая, видимо, показать всемогущество новой борьбы, выставил против меня на ковер, называвшийся почему-то «татами», мальчишку, занимавшегося здесь уже несколько месяцев. Пока я стоял в растерянности, плюгавый пацан, изловчившись, выбросил вперед заднюю конечность и со шлепком заехал мне по щеке подошвой.

Сударыни, милые, послушайте разумное слово: если вдруг встанет на вашем пути юный отрок, крепкий телом и гневливый душою, не тычьте ему в физиономию своею прелестною ножкой! Моему сопернику некому было дать такой дельный совет, в результате некоторое время спустя его увезли в травмопункт с вывихом не помню какого сустава. Произошедшее тогда плохо сохранилось в моей памяти. Помню только, как в ярости я бросился на врага и как в глубине распахнутых мной объятий раздался вдруг какой-то хруст, – видимо, могучий отрок повернул одну часть ненавистного тела относительно другой на весьма значительный угол. С позором вычеркнутый «сэнсэем» из числа будущих каратистов, я записался тогда в секцию вольной борьбы. Слово «вольная» я, как и все пацаны, воспринимал в смысле «делай все, что хочешь»…

Вот с этой историей и ассоциируются у меня с тех пор азиатские физиономии. Интересно, почему? Тот «садист-сэнсэй» ничуть не походил на азиата.

– Хорошо выспались? – приветливо спросил меня «азиат». Губы его раскрывались за прозрачной перегородкой в каком-нибудь метре от меня, а голос по-прежнему громыхал из-под потолка. В ответ я дружелюбно оскалился и закивал, как китайский болванчик.

– Машины в гараже есть, – продолжал он с извиняющимся видом, – но водителей всех отпустили на ночь. Может, подождете полчасика? Скоро сюда приедут и тогда вас отвезут.

– Нет-нет, – поспешно, излишне поспешно, разумеется, закудахтал я: дожидаться чьего бы то ни было приезда совершенно не входило в мои планы. – Я пройдусь пешком до шоссе, а там сяду на автобус или на попутку до Москвы. Погода замечательная!

– Замесясельная, замесясельная! – отозвалось под потолком. Я так и не понял, кто повторил мои слова – сам «азиатец» или электронное эхо. – До свидания!

– До свидания! – Теперь уже я не без удовольствия сыграл роль эха и направился к выходу.

Пока я, как безумный, метался в чертогах Тамары, серенький рассвет успел, оказывается, смениться ослепительно ясным, стерильным, кафельным утром – точной копией вчерашнего. Как в морге, в общем. «Ах, ты не знаешь, как там бывает, в морге? – отозвался я на выпрыгнувшую вдруг мысль. – Ничего, скоро узнаешь!»

За забором, метрах в пятистах от меня виднелась полоска леса. В лесу можно будет припустить, а через пустырь придется двигаться прогулочным шагом, не переходя на рысь, а тем более на галоп, ведь «азиат», если следит за мной в монитор, может что-нибудь заподозрить. Я неспешно двигался к закрытым пока воротам. Тело было напряжено, как тетива, а спину сводило болезненной судорогой. Понять меня до конца смогли бы, наверное, сыны Израилевы, которые, покидая Египет, чувствовали затылками дружеское, бодрящее дыхание антисемитов из фараонова войска.

Некоторое облегчение пришло лишь тогда, когда прямо по курсу медленно, аки зыби морские, стали раздвигаться ворота5. Теперь пятьсот метров полем и пятьсот лесом. Только бы не перейти на бег!

В соревнованиях по спортивной ходьбе категорическое табу накладывается на так называемую «безопорную фазу», – это когда тело подпрыгивает, повисает в воздухе, ни единой клеточкой не касаясь дороги. Открытое пространство, отделявшее забор от леса, я пересекал так, что ко мне не смог бы предъявить претензий ни один судья самой что ни на есть международнейшей категории: одной моей ноге лишь тогда позволялось оторваться от земли, когда другая намертво устанавливалась, впечатывалась, всеми корнями прорастала в эту самую землю. Со стороны моя походка напоминала, наверное, движения паралитика, вызвавшегося участвовать в забеге на среднюю дистанцию.

Если еще подведет спина… тьфу, тьфу! Вертеть уста к левому плечу я побоялся, чтобы не вызвать подозрений у возможного наблюдателя, и ограничился поэтому одним плеванием на ходу.

Дело в том, что спина – это мое слабое место; это вообще проклятие всех бывших спортсменов. Самое обидное, что никогда не знаешь, где и при каких обстоятельствах она тебя подведет, прихватит. Сие не придает уверенности, например, когда занимаешься любовью. Я вдруг не вовремя вспомнил, что когда мы с Тамарой интенсивно целовались, готовясь… ну, понятно, прополз у меня в душе этот скользкий, как змей, страх. Господи, того ли тогда надо было бояться! Вот и теперь… Прислушиваясь к шуршанию мослов в пояснице, я на мгновение даже замедлил шаг.

Обычно благодаря длине конечностей я хожу очень быстро, нормальный человек может угнаться за мной только бегом. В городе мне очень удобно будет уходить от слежки: бегущий сразу обращает на себя внимание. Жаль только, что здесь далеко не город, да и преследователи, если таковые объявятся, наверняка воспользуются автомобилем. Я где-то читал, что когда группа вооруженных бандитов гонится за вами на машине, лучше всего помогает граната. Знать бы только, как у нее выдергивается чека, а выдергивая, не уронить бы гранату под себя… Да и неплохо бы ее иметь, эту самую гранату…

Но вот и лес. Нет, теперь мы больше не пойдем по дороге, а двинем между деревьями, стороной, хоть это и дольше. Прими, укрой, защити меня, чаща лесная, как защищала во время оно моих доблестных предков-славян! И лес послушал, принял в свои тенистые объятья, бросив мне под ноги ковер из прошлогодних листьев и хвои. Как вовремя! На подходе к шоссе я увидел, как в каких-нибудь трех десятках метрах от меня по дороге в сторону покинутого мной дома белым лебедем пролетел мой вчерашний знакомец джип. Я едва успел спрятаться за каким-то толстенным стволом.

Теперь, никого не стесняясь, я перешел на бег. Скорее домой, талдычил страх, в Москву! В Москву?! В Москву??? Нет, дружочек, мы с тобой двинем в другую сторону. Если повезет. Кто-нибудь.

Повезло не сразу: несколько машин, и без того редких в этот ранний час, проигнорировало мои призывные жесты. Когда вдали показалась темно-синяя «газель», я, презрев опасность и приличия, выскочил почти на середину трассы и отчаянно замахал руками. Волшебной мелодией раздался тормозной визг, и я рывком распахнул дверь кабины.

– Что, припекло, начальник? – Водила, удалой вихрастый парень, весело скалил на меня лошадиные зубы.

– Домодедово… Самолет… Опаздываю! Довезешь за полчаса – премия! – задыхаясь, выкрикнул я.

– Садись, нарисуем!

– Можно я сюда, назад?

– А со мной в кабине что, брезгуешь?

– Да я там плохо помещаюсь! – сочинил я на ходу. – Видишь, какой здоровый!

– Давай, только сдвинь там барахло в сторонку.

В салоне «газели» было темно, на боковых окнах болтались грязноватые занавесочки. Как по заказу, обрадовался я, но радость была недолгой. Когда мы тронулись с места, во рту у меня пересохло от страха: мой спаситель-водила неожиданно свернул направо, на ту самую дорогу, вдоль которой я бежал и по которой только что промчался джип.

– Куда это ты?! – непроизвольно вырвалось у меня.

– Не бойсь, начальник! Тут дорога классная! Новые русские построили! Домчим в момент!

Когда мы выскочили из леса и впереди вновь показался столь удачно покинутый мной замок Тамары, навстречу нам пулей промчался мой ослепительно-белый преследователь. На невзрачную газель, следовавшую противоположным курсом, его пассажиры, наверное, даже не обратили внимания. Правильно: заяц, только что чудом спасшийся от волка, не полезет же обратно в зубастую пасть. Отодвинув занавеску, я посмотрел вслед удаляющейся машине. Уже сейчас, в добром полукилометре от шоссе, белый мастодонт отчаянно мигал левым подфарником. Счастливо вам прокатиться до Москвы, ребятки!



Глава 7



КОЛГОТКИ НА ГОЛОВЕ



Мне хотелось бы покрасить

Бакенбарды в цвет зеленый,

В руки веер взять побольше,

Чтобы их никто не видел.



В.Шекспир. «Венецианский купец»



Едва трехэтажный чертог Тамары, который, как мне тогда представлялось, красовался передо мной в последний раз, скрылся из виду, я принялся лихорадочно изучать содержимое дамской сумочки, похищенной мною. В первую очередь меня интересовал кошелек. Тому была веская причина: лихо пообещав водиле премию за скорость, я как-то позабыл о том, что вся моя наличность исчерпывается одной неполной сотней. Вряд ли такая сумма могла вызвать поросячий восторг у моего спасителя, а ведь нужно было еще доехать от Домодедова до Москвы.

Пачка визиток. «Лучникова Тамара Евгеньевна, генеральный директор…» Господи, я и фамилию ее узнал только сейчас! О времена, о нравы! Кредитная карта. Это, конечно, деньги, но чтобы их получить, надо знать код. Этим займемся позже. А вот и наличность: стодолларовые купюры, пятисотрублевые и несколько купюр помельче. Я вздохнул с облегчением: шеф будет доволен.

О Тамарочка моя! О свет Евгеньевна! В высях ли горних, в пропастях адских, на бескрайних лугах асфоделевых6 простишь ли ты меня, недопетая моя песня?..

На площадь перед аэропортом мы выкатили через двадцать с небольшим минут. Увидев пятисотрублевую бумажку, водила забормотал что-то насчет сдачи, но я резким жестом оборвал этот детсадовский лепет. Катись, катись, дорогой, отсюда, ты свое дело сделал! Не забудь только выпить за мою удачу.

А помощь этой зловредной тетки была мне сейчас ой как необходима. Пусть я вырвался на время из подстроенной кем-то ловушки, что с того? Пока я только отсрочил развязку. Много ли времени понадобится этим ребятам, чтобы вычислить меня и сцапать, особенно если они заодно с ментами? Сутки? Двое? Чем я занимаюсь, они почти наверняка знают – это Володя хотя бы краем уха да слышал, – имя-отчество тоже. Хорошо хоть, что подстраховался с фамилией… Не успел я додумать последнюю мысль, как горькая усмешка выползла на физиономию. Конспиратор хренов! Заменил на военно-морскую фамилию свою военно-сухопутную, и рад. А с экстерьером что будем делать?

Я на мгновение остановился, рассматривая свое отражение в зеркальном стекле аэровокзала. Упитанная долговязая фигура вздымалась по меньшей мере на голову над самыми высокими представителями всей остальной привокзальной публики. Ах ты, ментовская радость! Это вам не какой-нибудь киллер в колготках на голове, которого потом ищи-свищи. Да такого Фламбо самый тупой Валантэн отловил бы и без помощи отца Брауна!7

Водилы, частные и не очень, размахивали руками, подряжаясь довезти до Москвы за… ну, какие-то совсем убогие деньги. Не-е, Илья Николаевич умный, он не поедет автотранспортом, ведь Володя со товарищи мечутся сейчас вдоль Каширки, жаждя встречи с ускользнувшей от них жертвой. Вот электричка – это как раз то, что нам нужно!

Вагон был практически пуст, лишь десятка полтора пассажиров, жалкие экскременты ночных неудобных рейсов, метали по сторонам сердитые, усталые взгляды. Едва, как поется в песне, вагончик тронулся, перрон «останулся», я предался любимому своему занятию – размышлениям.

Во-первых, надо наконец разобраться с кредитной картой. Ну, это должно быть просто: женщины никогда не помнят длинных чисел, да и с короткими они не шибко в ладах. Вот записная книжка, на последней странице длинная строчка цифр – что, как не нужный мне код! Внизу еще четыре цифры, – это, разумеется, PIN-код мобильника. Все, утрамбовано.

А второй и, разумеется, куда более сложный вопрос, это варианты моей дальнейшей судьбы. Съехав немного вниз и вытянув ноги под стоявшую передо мной скамейку, я принялся фантазировать. Похожие мысли мелькали, наверное, в голове моего великого однофамильца, когда он, готовясь к рывку через Альпы, отдыхал в доме безызвестного егеря.

Можно, конечно, пуститься в бега – и от милиции, и от бандитов. Но как скрыть свои габариты, по которым меня вычислит любой ефрейтор? И потом, бега – это бомжатский быт, неуют, вонь, грязь, а я даже на дачу к друзьям не люблю ездить, потому что там нет горячего душа и нормального, с унитазом туалета. И один лишь вид задрипанной совковой гостиницы с удобствами в конце коридора намертво портит мне настроение. Нет, это мимо, господа!

Сесть в тюрьму, сдавшись ментам. Ну, это еще хуже! В камерах куча народу, вся эта куча непрерывно смердит и курит, сидеть рядом с ней грязно, душно. И долго. Я вспомнил виденные мной по телевизору изможденные лица заключенных, их тела в грязных трусах и вшивых майках, скрючившиеся в немыслимой тесноте камеры. Все они жалуются на эту самую тесноту и бесконечно долгое, бессмысленное сидение. По-моему, о них просто забывают: у милиции, прокуроров и судей слишком много своих дел… Призвать на помощь Петровну? А за каким бесом ей бросаться на амбразуру ради дальнего родственника, тем более бывшего? Дело-то получается слишком громким: убит все-таки генеральный директор, а не какой-нибудь бомж или доктор наук!

Нет, лучше уж быть зарезанным бандитами. Это как смерть раба, раздавленного симпатичной каменной глыбой на строительстве пирамиды, – будто свет выключили. Чудесно, но кто даст гарантию, что бандиты зарежут сразу?

Вернемся лучше к варианту с тюрьмой. Как, попав туда, обеспечить себе хотя бы минимальный комфорт и какие-нибудь перспективы? Податься в шпионы, другого выхода нет! Начнем с того, что следователи на Лубянке, по слухам, гораздо вежливее, интеллигентнее милицейских. Или это только по слухам?.. Во всяком случае, сидеть в Лефортово – это мечта любого зека. Петровна говорила, что кормежка там более-менее, в камерах по четыре человека максимум, баня регулярно, никакого смрада и вшей. Прекрасно, но как перейти на эти блаженные лубянские рельсы?

Заявить следователям, что тягал секреты прямо из нутра передовой российской науки, передавал их Тамаре, а потом она съела какой-нибудь кусок мяса пожирнее и я ее маненечко того? От последнего можно потом отпереться: признался, мол, под давлением следователей, нарушавших мои права человека. Или права меня, человека? Человека, меня?.. Не есть важно, правозащита, состоящая наполовину из кретинов, наполовину из негодяев, вцепится в эту тему, как бультерьер. Статьи в газетах, возмущение свободолюбивой общественности, гранты гуманитарных фондов, европейский суд, а в финале освобождение и мемуары с миллионными гонорарами!

Хиловато будет. Следователь спросит: какие передавал секреты? Где, у кого брал?

И что ответишь? Какие у нас теперь, к лешему, секреты? Все продано давно. Михалыч, рабочий, последний представитель самого революционного класса в нашем богоспасаемом институте, рассказывал мне, как пару лет назад нашел в дальнем углу склада никогда не бывавший в употреблении микроскоп. «Новый, блин, Николаич, в упаковке!» – тряся башкой, как голливудская кинодива, комментировал он это событие. Микроскоп он, естественно, приватизировал. И что же? Ни один барыга не соглашался приобрести у него ценный прибор за сумму, превышающую стоимость пары бутылок водки. Опечаленный Михалыч попытался было уговорить Редькина производить этиловый спирт из химикалий, ранее позаимствованных им на складе, но Редькин, честный как и все зануды, послал пролетария подальше. С расстройства Михалыч уволился и теперь, говорят, процветает сторожем на автостоянке.

А вы говорите, секреты… Ах, это я сам говорю? Тем хуже.

Возможен, конечно, такой сценарий. Тамара, неизвестно где и от кого, получала важнейшую и секретнейшую научную информацию, а меня использовала просто как эксперта, чтобы удостовериться, качественный ли товар она продает своим зарубежным хозяевам. Когда смысл ее зловредной деятельности дошел до меня, я... Ну, а дальше по прежней схеме: пресса, правозащита, европейский суд. Зря, ой зря я стер письмо той сумасшедшей журналюги, она наверняка с этой публикой взасос кувыркается. Надо будет письмишко восстановить. А вариантик этот зафиксируем на всякий случай.

За нахлынувшими вдруг полезнейшими фантазиями я не заметил, как под окна вагона плавно подкатил Павелецкий вокзал. Здесь, в камере хранения, я благоразумно разместил Тамарину сумочку, предварительно уложив в нее бутыль с непонятной жидкостью и шприц с иглой, перекрытой пробкой-ластиком. Последующие три часа были потрачены мной на то, чтобы, путешествуя от банкомата к банкомату, обналичить средства, содержавшиеся на кредитной карте, нечаянно попавшей мне в руки. Там было четыре с небольшим тысячи долларов. Муки совести, подступившие было со стороны мозжечка, я успокоил тем соображением, что полученные деньги будут потрачены мной на спасение собственной шкуры, которая начала трещать отнюдь не без помощи Тамары. Ну а если повезет, я постараюсь узнать имена тех, кто оборвал недопетую мною песню, и поспособствовать адекватному наказанию злодеев.

Да, с усмешкой прокомментировал я последнюю мысль, это прямо как в том анекдоте: «Ваньк, я медведя поймал!» – «Ну, тащи его сюда!» – «А он мени не пущаить!». Разумеется, первая из сформулированных мной задач представляется пока более актуальной.

Ну хорошо, главнейшие улики ты сховал, укрыл, спрятал. А как спросит следователь эксперта: чья это сперма пребывает в интимнейшем месте у убиенной? Отпечатки чьих пальцев рассыпаны повсюду, как сыпь у сифилитика? Что ответит всезнайка-эксперт? Правильно: отпечаточки сплошь суворовские и сперма освящена тем же бессмертным именем. Правда, чтобы идентифицировать отпечатки и сперму, надо иметь в наличии обладателя первых и производителя второй.

А засветился ты как! В аэропорту, на вокзале, у банкоматов! И всюду свидетели, свидетели, свидетели, индифферентные обычно граждане, которые почему-то разевают рот шире ворот, когда в помещение входит во всей своей красе Илья Николаевич Суворов. Так что найти тебя – это вопрос времени.

Правда, быстро меня найти можно, только действия через Академию наук, университет, институт, а сейчас, слава Богу, выходные… Будем считать, что для обнаружения душегуба милиции и ее новой добровольной дружине понадобится от суток до двух. Если мои преследователи управятся за меньшее время, мне останется только шпионский вариант, а если за большее… что ж, повалявшись всласть на своем диване, я, быть может, и смогу что-то придумать! Домой, домой! Поспать, поесть, отдохнуть, поразмышлять!



Как всякая нормальная, не выжившая из ума женщина, Машенька терпеть не может, когда ее мужчина ночует на стороне: одинокая ночь так страшна, скучна, тосклива! А если какая-нибудь пикантная особа соберется переночевать у меня, киске моей приходится еще хуже, ведь интересующиеся только друг другом любовники запирают ее до утра в шкаф. Компенсацию за страдания Машенька, подобно большинству живых существ, размножающихся не делением, предпочитает получать в двух валютах – едой и лаской. Ласкать себя вот так, с порога Машенька ни за что не позволит, поэтому по дороге домой я завернул в заведение Аслана за рыбкой для моей любимой.

Асланчик – это наш местный благодетель, оборудовавший в соседнем с моим подъезде незаменимый круглосуточный магазинчик. Дом наш старый, подъезды в нем проходные, и как Аслану удалось разместить в одном из пустовавших ранее вестибюльчиков весь свой товар, стеллажи, прилавки, оставив еще место для покупателей и продавцов, загадка. У Асланчика есть все – от рыбки для моей кисули до водки общедоступных сортов. С последним товаром связана особая история.

Когда Асланчик только что открылся, любители волшебного напитка, обнаружив новый его родник, бьющий по более чем доступной цене, принялись употреблять живительную влагу прямо здесь, возле нашего дома и здесь же являть миру симптомы, возникающие под действием этилового спирта в весьма привыкшем к нему организме. Как то: справление нужды под окнами мирных обывателей, разборки с применением физической силы, произнесение непотребных слов и исполнение еще менее потребных песен. Жильцы возроптали, бабки принялись строчить жалобы, власти нашего околотка, вознеся до галактических высот размеры взяток, грозились либо разорить новоявленного торговца, либо вообще закрыть его заведение к чертовой матери.

Но Асланчик совершил чудо. Изящно подмазав кого-то на самом верху, а потом пройдясь по всей пирамиде почти до основания, он добился того, что милиция – вы не поверите! – стала гонять алкашей из-под наших окон. Делалось это столь усердно и ловко, что фиолетовые люди, наполнив сумы свои дребезжащим счастьем, шли употреблять его на другую сторону улицы, в глубину пятиэтажных джунглей. Что думают по этому поводу тамошние папуасы, не волнует ни нас, ни милицию, ни Асланчика. Нет, он просто волшебник, наш Асланчик!

Но я направил стопы к Аслану не за одной только рыбкой. Мне было страшно. Как это ни глупо, но я боялся, что дома меня ждет засада – бандитская либо ментовская, какая мне теперь разница. А Аслан и его продавщицы в курсе всех наших дворовых дел. Когда в магазине не слишком много народа, одна из его теток непременно торчит в подъезде или на дворе, как будто специально выставлена на пост. Конечно, надеяться на подобные вещи, имея за спиной хвостище, выращенный мною за ночь и утро, есть полный идиотизм, но… я надеялся. Как говаривал мой университетский приятель Борька Цейтлин, утопающий хватается за собственный… палец, добавлю я от себя.

Мне, однако, крупно повезло: в магазинчике, почти пустом, торчала Поклёпа и, скорчив физиономию наподобие использованного подгузника, ковырялась в уже купленном ею товаре. На меня она посмотрела, разумеется, с подозрением, но все-таки не так, как смотрела бы на убийцу, объявленного во всероссийский розыск. А обо всех следственных действиях, совершаемых в нашем доме и ближайших окрестностях, Поклёпа, я уверен, знала бы первой. В этот момент я некстати вспомнил, что Поклёпу в действительности зовут бабой Клёпой и что Клёпа – это сокращенное от Клеопатра. Может, хватит на сегодня античных сюжетов?

А вообще-то, недурственно было бы сегодня устроить пир, попитаться с приятностью для тела и души. Ведь кто знает, может, начиная с завтрашнего дня мне придется ограничить свой рацион низкокалорийной баландой с пониженным содержанием холестерина или самому пойти на корм малосимпатичным подземным или подводным тварям. Так и быть, порадую напоследок себя и Машеньку, а заодно и Асланчика.

Последний уже приветливо скалил мне навстречу белозубый рот:

– Привет, дорогой! Как дела?

– Помаленьку. Слушай, Аслан, твое предложение насчет тех двух бутылок остается в силе?

Это давнишняя история. Как-то раз я полушутя сказал Аслану, что принадлежащему ему магазину, при всех его ослепительных достоинствах, не хватает одного – качественной винной торговли. И налетел на бурную реакцию: Асланчик, рыночная душа, с полчаса держал меня за рукав, выспрашивая о наилучших по соотношению «цена – качество» сортах. Вскоре в магазинчике завелся винный ассортимент – небольшой, но приличный. Торговля идет неплохо, но с теми двумя бутылками – по восемьсот с лишним рублей каждая – Асланчик явно дал маху: народ упорно отказывался выкладывать за них столь несуразную цену. И почему только наш благодетель на них польстился?.. Двойное заморское диво скучно пылится на полке, занимая дефицитную торговую площадь. Озабоченный этим обстоятельством Аслан пару недель назад сделал мне, «истинному знатоку и ценителю», коммерческое предложение: забрать у него эти две бутылки по цене одной. Я тогда отказался. А сейчас…

– За тысячу обе отдам, – хитро поглядывая на меня, произнес Аслан. Почувствовал, скотина торгашеская, что у «ценителя» завелись деньжата!

Ну да сегодня я добрый: кроме вина, я купил у Аслана две банки икры и всякие другие закуски. Кстати, икра – это единственное, что, кроме рыбы и молока, употребляет Машенька. За все про все я выложил Аслану две с половиной тысячи рублей. Да, стоит тебе, пусть и безвинно, вступить в конфликт с законом, как расходы твои многократно возрастают! И почему только люди удивляются безмерным аппетитам «новых русских»?

Спустя некоторое время Машенька, не хуже Аслана просчитавшая ситуацию и потому с невиданной быстротой простившая хозяину его очередные прегрешения, уже разделяла со мной трапезу. Стоя задними лапками на стуле, а передними опираясь на стол, она, деликатесная душа, сладострастно слизывала у меня с мизинца то красные, то черные икринки. Я же поначалу больше налегал на вино, и не зря: где-то к концу первой бутылки из небытия вынырнула новая, оригинальная идея. С ее развитием, однако, пришлось несколько повременить: под локтем у меня вдруг зазвонил телефон.

– Алло, это охранник Ушаков? – кокетливо спросил женский голос.

– Вы ошиблись, – пресно ответил я. Хотелось отмахнуться от этого голоса, как от надоедливо звенящего комара, мешающего мыслительному процессу.

– Извините, – проговорила дама и повесила трубку.

Лишь спустя несколько мгновений я понял, кто это звонил. Черт возьми, а ведь так кстати было бы! Будто сжалившись надо мной, телефон зазвонил снова.

– Алло, слушаю! – обрадовано и жадно заорал я в трубу, но желающая познакомиться дама снова ответила частыми гудками. На этот раз, видимо, окончательно. Поняла, что оба раза ей ответил один и тот же тип, решила, что с ней не хотят общаться, и обиделась смертельно.

А так кстати было бы в свете родившейся только что мысли, снова подумал я. Можно ведь попытаться скрыться и от милиции, и от бандитов, не ступая на скользкую стезю вонючего гонимого бомжа! Кто помешает несчастному приютиться на время у одной из своих виртуальных подруг? Даже за вычетом той, которую я только что так бездарно упустил, их в запасе остается еще много. С дамами этими меня ничего не связывает, помимо случайно завязавшейся переписки. И пусть милиция наматывает на бобины знакомства новоявленного злодея, «отслеживает связи», – так, кажется, пишут в ихних детективах? Замучаются искать! Средств к существованию мне на первое время хватит, спасибо Тамарочке, упокой Господь ее душу, а пока можно будет заняться раскручиванием пиаровской компании, привлечением внимания правозащиты и свободной прессы к судьбе неправедно гонимого интеллигента. Глядишь, и удастся избавится от отсидки даже в «комфортабельных» лефортовских апартаментах!

Учитесь, бестолковые киллеры, прячущие под немытыми колготками свою людоедскую личину! Чем производить над собой эту антисанитарную экзекуцию, не лучше ли искать защиты у тех живых существ, которые волею судеб чаще других пользуются этими полупрозрачными аксессуарами?

Конечно, с большинством этих теток еще придется вести занудную переписку, но троим-то можно звонить прямо сейчас! Я зашуршал бумагами, разыскивая досье на трех телефонизированных особ, а потом решительно придвинул к себе аппарат. Первые два телефона ответили, как и в прошлый раз, молчанием, а по третьему звонить ужасно не хотелось. Двадцать один год, слишком молода. Молодежь нынче не горит желанием решать чужие проблемы, предпочитая, напротив, искать дураков-альтруистов. К тому же живет сия мамзель наверняка с родителями, так что на постой рассчитывать не приходится. Проявляя с детства присущие мне трезвомыслие и последовательность, я принялся набирать номер этой юной особы.

Опять длиннющими рефрижераторными вагонами потянулись скучные гудки. Я собирался уже положить трубку, когда ленивый женский голос вдруг соблаговолил мне ответить:

– Алё…

– Добрый день! Можно попросить Елизавету? – уста мои источали божественный нектар.

– Я…

– Здравствуйте еще раз! Вас беспокоит Илья… Илья Николаевич. Я получил от вас послание по Интернету…

– Илья?.. У, прикольно! – с противоположного конца провода потянуло свежим, бодрящим ветерком.

– … – я промычал в ответ что-то нечленораздельное, но любезное до чрезвычайности.

– Слышь, приезжай, а?

– Куда?

– Ну ко мне… Предки на все лето на дачу умотали, а мне от одного сортира дачного отврат полный.

Нет, кто сказал, что у альфонсов и прочих сексуальных приживалов тяжелый хлеб? Стоит только открыть рот, как весьма удобная для постоя крепость сама выбрасывает белый флаг. Да еще и пристрастия, то бишь антипатии тамошнего гарнизона полностью совпадают с твоими! До утра я, однако, не собирался покидать свое жилище, поэтому столь быстрая капитуляция цитадели, к штурму которой я даже толком не подготовился, не входила в мои планы.

– Может, мы завтра встретимся? Сходим куда-нибудь?.. – забормотал я. Это напоминало лепет прыщавого закомплексованного подростка, только-только начинающего мечтать о потере невинности.

– Да ты чё, боишься, старый? – хихикнула юная Елизавета, явно имевшая опыт общения и с подрастающим, и с возмужавшим поколением. – Не бойсь, я вас, старперов, уважаю. Молодые, они козлы все.

С последней мыслью моей новой знакомой я был готов радостно согласиться. Но, разумеется, не со «старпером». К тому же голова моя после всех треволнений и ополовиненной винной порции неудержимо клонилась к горизонту, явно опережая стремящееся к тому же дневное светило. В ответ на мое повторное предложение встретиться завтра Елизавета сообщила, что, празднуя отъезд предков, она уговорила – «не-е, малость еще осталось!» – бутылку «мартини» и что теперь ей очень хорошо, но чего-то не хватает. Никого из знакомых видеть она не желает – «за падло и блевотно», – а вот «пожилой умный мужик» был бы теперь в самый раз.

– Приезжай, а? – еще раз попросила она, но уже безо всякой надежды в голосе.

После долгих уговоров мне удалось настоять на своем варианте, и мы договорились встретиться завтра в двенадцать у памятника Пушкина.

– Но я тебе еще буду звонить, ладно? – попросила Елизавета. – Телефон твой у меня определился. А то тоска! – напоследок пожаловалась она, присовокупив необходимейший в такого рода фразах артикль «блин».

«Понаставили, понимаешь, определителей!» – раздраженно подумал я, а через секунду едва не заскрипел зубами от выскочившей вдруг мыслишки. Ведь менты, если захотят, с легкостью установят, по каким телефонам я, горемычный, звонил! Значит, милашка Елизавета – это убежище в лучшем случае на денек-другой. И то если очень повезет. Впредь наука: другим потенциальным «марухам» звонить только из автоматов, причем таких, что не слишком близко от моего дома!

Вторую бутылку я не допил и до половины: вконец отяжелевшая голова неудержимо потянулась к подушке. Дневной здоровый сон плавно перешел в вечерний, болезненный, а потом и в естественный, ночной. Сквозь беспорядочные, фантасмагорические сны мне раз пять или шесть принимался звонить телефон, но эти звонки я слышал и не слышал: до сих пор не знаю, какие из них мне приснились, а какие имели место в действительности.



Проснулся я в девятом часу утра, основательно посвежев и помолодев. Еще лежа в постели, я определил порядок дальнейших действий: принять душ, побриться, собрать дорожную сумку и отправляться на свидание, предварительно по старой памяти забросив скитальческую поклажу в камеру хранения Павелецкого вокзала. Да, нужно еще договориться с Поклёпой насчет прокорма Машеньки: как и многие в наше время, старуха терпеть не может людей, но трепетно обожает все, что передвигается не на двух ногах.

Мысль работала по-суворовски стремительно и четко… Ну почему, скажите на милость, столь блестяще разработанные планы имеют обыкновение рушиться уже в самом начале?!

После душа я неторопливо занялся бритьем, одновременно с пристрастием изучая в зеркале свою физиономию, силясь определить, является ли сей тип достаточно лакомым кусочком для двадцати с небольшим летней девушки. Лицо оставляло, в общем, благоприятное впечатление, некоторое смущение вызывали лишь предательски серебрившиеся виски. Сам собою вдруг сочинился нелепый стих:



Бакенбарды без оргазма

Задирают к небу разум.

Бакенбарды хороши

Для спасения души.



Спасать мне, однако, предстояло не душу, а тело, причем в обществе, а то и в объятиях молодой… будем надеяться, что красотки. Пусть она там уважает себе своих «старперов»; любовь, по моему глубокому убеждению, куда приятнее уважения. И полезнее, добавим с учетом моей нынешней ситуации. Поэтому к черту проклятое серебро! Ну вот, теперь совсем хорошо.

Я заканчивал уже упаковку багажа и собирался идти на переговоры к Поклёпе, когда в дверь неожиданно позвонили.

Первая мысль, пришедшая в голову, была совершенно идиотской: «Хорошо, что в прихожей у меня не горит свет!» Воспользовавшись этим обстоятельством, я на цыпочках подкрался к входной двери и посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояли двое. Передний, человечек очень маленького роста, так же напряженно, как и я, вглядывался в глазок с противоположной стороны; его голова, непропорционально увеличенная линзой, более всего напоминала череп заспиртованного гидроцефала, виденного мной когда-то в кунсткамере. За спиной коротышки маячило нечто долговязое в милицейской фуражке.

Я в страхе отпрянул от глазка. На голову мне обрушился водопад нестройных мыслей и чувств, а спустя мгновение эти водяные глыбы исчезли, испарились и внутренняя поверхность черепа пересохла и зашуршала, как вывернутый наизнанку целлофановый пакет. Еще через пару мгновений липкий, шершавый страх неожиданно сменился обидой. Нет, посудите сами, какое неуважение! Я-то рассчитывал, что на битву со злодеем, легким движением руки замочившим госпожу генерального директора, а потом лихо, не без изящества ушедшим от возмездия, пришлют целый батальон ОМОНа, все возможные пути бегства возьмут под прицел снайперы, а к двери негодяя подошлют, например, Поклёпу с невиннейшей просьбой насчет соли или спичек. Хотя, быть может, снайперы и ОМОН давно заняли свои позиции, а эта сладкая парочка, сунутая мне под дверь, лишь дежурная ментовская хитрость?..

Нет, прыгать в окно я не буду, дудки. Пусть этаж у меня всего третий, пусть потолки здесь далеко не такие, как у новых русских, все равно это больно. Даже перспектива попасть вместо камеры в тюремную больницу – плохая компенсация за возможные переломы, ушибы и смещения позвонков. Непроизвольно набрав в легкие побольше воздуха, как перед нырком на рекордную глубину, я открыл дверь.

– Фамилия? – прямо с порога, не поздоровавшись, бросил вопрос коротышка.

– Су-суворов, – пробормотал я, лишь в последний момент проглотив рвавшуюся с языка фамилию флотоводца.

– Илья Николаевич? – глядя в какую-то бумажку, спросил долговязый милиционер. Лицо его сияло добродушной улыбкой. За нее-то, родимую, и уцепилась моя память, тут же подсказавшая мне, что передо мной наш участковый Леонидов. Его полувопрос-полуутверждение я оставил без ответа.

– Где вы провели сегодняшнюю ночь? – агрессивно пошел в атаку коротышка. Он вплотную приблизился ко мне, и голова его находилась теперь в сантиметре-другом от моего живота. Казалось, еще немного, и он бульдожьей хваткой вцепится мне в пупок. Несмотря на это, у меня чуточку отлегло от сердца. Вот если бы этот тип поинтересовался предыдущей ночью…

– Дома был. Спал. А что случилось? – совладав наконец с волнением, с достоинством произнес я. – Да что мы говорим вот так, через порог? Проходите, пожалуйста.

– И ничего подозрительного вы, конечно, не слышали? – войдя вслед за мной в прихожую, низкорослый субъект стрельнул взглядом в комнату, где посреди стола красовались полупустая бутылка и стакан. Другая бутылка, доведенная мной вчера до логического завершения, стояла на полу возле кресла, но тоже на виду. – У вас были гости?

– Да нет, это я вчера сам, с устатку, – принялся оправдываться я. – В предыдущую ночь я чуть не до утра двигал науку, и вот…

– А соседи показывают, что позавчера вечером, довольно поздно, вы вышли из дома и направились в сторону автобусной остановки.

Это наверняка Поклёпа. Вот сволочь…

– Да ладно тебе, Вася! – пропел над коротышкой добродушный Леонидов. Снова сверившись с бумагой, он радостно проинформировал своего коллегу: – Илья Николаевич интеллигентный человек, ученый.

И откуда только у него такое досье, подумалось мне. О существовании в природе такого явления, как наш участковый, я в предыдущий, а равно в первый и последний раз слышал от Поклёпы, которая ткнула однажды пальцем вслед удаляющейся долговязой фигуре, добавив на словах, что Леонидов мужчина почти одного со мной роста, но несмотря на это человек положительный и доброжелательный.

– А я что, не интеллигентный? А ты? – агрессивно напирал Вася. – И все тут, блин, интеллигентные! Никто ничего не видел, не слышал. Все спали!

Теперь я вспомнил, что слышал, кажется, и про этого Васю. Петровна говорила как-то, что есть в нашем отделении милиции дознаватель примерно таких размеров, въедливый и цепкий, как царская водка, настоянная на репьях. Наверное, это он и есть.

– Да ладно тебе, Вася! – снова повторил участковый. – Что людям делать в шесть часов утра в воскресенье? Мешки таскать?

– Да можете вы, наконец, сказать, что здесь произошло?! – с нажимом произнес я. Визит этой парочки явно не был связан с моими злодеяниями, и осознание сего отрадного факта прибавило мне наглости.

– Сегодня около шести часов утра, – вздохнув, каким-то металлическим, заученным тоном проговорил участковый Леонидов, – возле вашего подъезда совершено двойное убийство.

Пока я переваривал сказанное, входная дверь, которую милицейские работники не удосужились захлопнуть, чуть приоткрылась и в нее просунулась чья-то заспанная голова. Следом появилась и рука, не замедлившая произвести призывный жест в сторону Леонидова. Участковый и вновь появившийся гражданин о чем-то шептались с полминуты, после чего первый наклонился уже к Васе и что-то прошептал на ухо ему. Мне удалось расслышать только одно слово – то ли «Петровна», то ли «Петровка».

– Это нас теперь не колышет. Ты понял? – добавил вслух Леонидов, и Вася угрюмо кивнул в ответ.

– Но вы учтите, к вам еще зайдут для опроса! – мстительно бросил мне дознаватель, захлопывая за собой дверь. Я остался один в пустой прихожей.



С детства не выношу коротышек. И это не шовинизм вымахавшего до двух метров детины, поверьте. Я давно заметил: если рост мужчины заметно меньше ста семидесяти сантиметров, жди от него какой-нибудь гадости. Пусть поначалу он покажется вам воплощенной добродетелью и обрушит на вашу бестолковую голову океан обаяния, все равно: пройдет неделя, месяц, год, и хоть какая-то мерзость, пусть самый малюсенький кусочек зловонной субстанции, да вылезет из него. Это если коротышка обаятельный, как кот Бегемот. А чего ждать от такого типа, как этот Вася?

Когда буря негативных эмоций, поднятых во мне милицейским лилипутом, стала утихать, в голове понемногу начали всплывать мыслишки. И мыслишки не сказать чтобы очень приятные.

Судите сами. Если, проснувшись в одно распрекрасное утро, вы обнаруживаете, что женщине, лежащей рядом с вами, ночью кто-то любезно помог уйти из жизни, а на следующее утро, ничуть не менее прекрасное, узнаете, что пусть не в вашей – тьфу, тьфу! – постели, но где-то в непосредственной близости от нее за ночь нарисовались еще два трупа, что вы подумаете? Правильно: что эти события как-то связаны между собой. Байки о том, что «после» не означает «вследствие» давайте пока оставим дуракам, философам и тем счастливейшим из людей, что благополучно сочетают в себе эти два призвания.

Размыслив все это, я понемногу подключился к действительности и обнаружил, что по-прежнему торчу столбом посреди собственной прихожей, то есть в помещении, начисто лишенном окон. А ситуация требовала прямо противоположных действий: мне следовало метаться от окна к окну, изучая окрестности собственного подъезда, возле которого, если верить словам Леонидова, произошло убийство. К означенным действиям я и приступил, не замедлив, благо конфигурация моей квартиры весьма удобна для наблюдений: окна на кухне и в большой комнате выходят во двор, а вторая комната, узкая и длинная, как кинжал, смотрит, не отрываясь, в противоположную сторону.

Во дворе я не заметил ничего примечательного. Лишь несколько старух во главе, разумеется, с Поклёпой стоя, а не сидя и более возбужденно, чем в мирное время, обсуждали последние новости. Вернее, одну новость. И нетрудно догадаться, какую.

У противоположной стороны дома нервно суетились какие-то мужики. Время от времени кто-то из них наклонялся, приседал или даже становился на колени, громко сообщая другим об увиденном. Но смысла произнесенных слов, кроме нескольких матерных, мне уловить не удалось, ведь светиться, открывая окно, я по понятным причинам не хотел. Подле суетящихся людей неподвижно и сиротливо торчали фигуры Леонидова и Васи. Они были уже лишними на этом празднике правосудия.

Глаз человека устроен так, что видит прежде всего движущиеся объекты, хотя и уступает в этом плане лягушачьему. В своем многотрудном движении по эволюционной спирали люди, по-видимому, не слишком удалились от земноводных, иначе я сразу зафиксировал бы внимание на предмете, вокруг которого, собственно, и происходил милицейский суетеж. Это был огромный белый автомобиль, уткнувшийся углом в дверь нашего подъезда и практически перекрывший выход из него. Отсюда, с высоты третьего этажа, была видна лишь ослепительно сиявшая на утреннем солнце крыша, но облегчения мне этот факт не принес.

Я подошел к столу, дрожащей рукой наполнил до краев стакан из недопитой вчера бутылки и махнул его залпом, как воду. Наполнил второй и сладострастно повторил предыдущую операцию, пожалев лишь о том, что стакан на этот раз получился чуточку неполным. Сел в кресло и некоторое время приходил в себя. Машенька, все утро прятавшаяся неизвестно где, приползла ко мне на колени утешать.

О маленькая подружка моя, впору идти и молиться твоей святой тезке, взрастившей в чреве своем младенца Иисуса – на муки Ему и во спасение нам!

Минуты текли, а я все сидел и сидел, тупо уставившись в какую-то точку прямо по курсу. Голова была девственно пуста, как бумажник бомжа, если, конечно, у бомжей бывают бумажники. Потом в этой торричеллиевой пустоте зародилась некая мысль; я долго пытался поймать ее за хвост, а когда поймал, то понял, что она означает что-то вроде: «Ну, вот…»

Да и откуда было взяться более дельным мыслям: информации-то никакой на руках не было, если не считать автомобильной крыши, белым платком брошенной мне под окна. Всю прочую информацию надо было идти добывать. Ради нее, родимой, я после некоторых колебаний решился покинуть свое жилище, прихватив на всякий случай кошелек и пластиковый пакет. Если опять начнут задавать вопросы, скажу, что иду к Аслану за харчами.

В магазин я двинул не через двор, как обычно, а, разумеется, улицей, где развернулось так взволновавшее меня действо. Оно, однако, к этому времени уже успело закончиться: протискивая свое тело из подъезда, я видел только белый автомобиль, по-прежнему стоявший углом к дому, и никаких людей вокруг. Выбравшись наконец на свободу, я медленно обошел белого механического черта и внимательно осмотрел его. Это был мой старый знакомец джип или, если быть педантичным, его точная копия. Ни сегодняшний автомобиль, ни вчерашне-позавчерашний не несли на себе никаких особых примет – ни фингала под левой фарой, ни неприличной татуировки на правом заднем крыле.

– Очень интересно, да?! – раздался вдруг окрик у меня за спиной. Обернувшись, я увидел, что из наших местных пампасов, отряхиваясь и вполголоса матерясь, выбирается мент. Мент был самый обычный, в форме, все украшения которой исчерпывались сержантскими погонами и дубинкой-«демократизатором» за поясом. Хлопцы вроде этого очень любят гонять старух на рынках. Пампасами же я окрестил заросли, отделяющие наш дом от проезжей части. Состоят эти заросли из чахлых, недоразвитых кустиков и деревьев, вконец задавленных разросшимся себе на радость бурьяном неизвестной породы. Как легко догадаться, место это незаменимо для отправления всевозможных потребностей подгулявшими гражданами, чем, по-видимому, занимался и страж порядка перед тем, как вступить со мной в диалог.

Диалог наш, впрочем, не обещал быть слишком длинным: сержант смотрел на меня презрительно и устало. Он прикидывал, видно, тащить ли в участок обнаглевшего аборигена или достаточно будет легкой воспитательной работы при посредстве «демократизатора». Жарко было сержантику: из-под разогретой июльским солнцем гербовой фуражки нахально струился пот.

– Что за тачка, сержант? – все-таки спросил я, но, наткнувшись глазами на физиономию милицейского красавца, счел за благо ретироваться в сторону асланова магазинчика.

В магазине я купил четыре бутылки пива, не упустив, разумеется, возможность потолковать о случившемся с продавщицей и самим Асланом, мгновенно материализовавшимся из подсобки.

– Перетрухнули, поди, сегодня ночью твои красавицы, Аслан? – бодро спросил я.

– Да куда перетрухнули, слушай! Татьяна сегодня ночью должна была работать, а у нее живот расстроился, я сам вместо нее встал. Народ совсем не был сегодня, и я под утро спать пошел, отдыхать, не видел ничего!

– Хороший ты хозяин, добрый! – прокомментировал я, и Асланчик расцвел счастливой улыбкой. – Ну, а что под утро-то случилось? Я всю ночь спал, и вдруг милиция заваливает, вопросы всякие…

Тут в дело вступила продавщица, не по возрасту темпераментная тетка, имени которой я до сих пор не могу запомнить.

– Эти двое, их уже увезли, подъехали сюда на машине здоровой, белой…

– Ну да, машину я видел.

– Ага. А за ними на красной машине еще кто-то, и из пистолета…

– Значит, были свидетели?

– Да вроде нет…

– А откуда ж известно, что вторая машина была красной?

Продавщица замерла, как египетское изваяние. Видно было, что до сей поры этот простой вопрос не приходил ей в голову. Надо будет поговорить с Поклёпой…

Я попросил продавщицу откупорить одну бутылку и пустился в обратный путь, пару раз предварительно приложившись к горлышку. Приходилось бороться с отвращением. Как любил повторять все тот же Борька Цейтлин, вино на пиво – это диво, а пиво, наваленное на вино, более всего подобно той субстанции, чье название лучше всего с вином рифмуется. Ну да чего не сделаешь в наш информационный век ради добычи информации!

Завидев постылого аборигена, выдвинувшегося вдруг из пампасов с бутылкой в руке, разомлевший от жары милиционер был готов испепелить его взглядом, но я упредил залп его боевых лазеров святым по простоте вопросом:

– Хочешь пива, сержант?

Не по росту длинная шея несчастного парня вытянулась еще сильнее, а под сиреневой, в прожилках кожей кинжалом шевельнулся кадык. Через минуту мы уже мирно посиживали на крылечке в тени белоснежного драндулета и, потребляя солнечный напиток, беседовали о жизни.

Его, горемычного, выдернули сегодня прямо из автобуса, куда он садился, направляясь домой после ночного дежурства. С позавчерашнего дня объявлена очередная охота на террористов и каждого милицейского могут вот так, запросто лишить заслуженного отдыха и бросить на прикрытие опасного участка.

– И много террористов ты здесь наловил? – поинтересовался я.

– Ага, вон в кустах связанные штабелями лежат! – заржал сержант. – Залезь посмотри!

А вообще-то, со вздохом добавил замордованный исполнением служебного долга, он уже битых три часа парится возле этой гребаной тачки, не имея ни малейших перспектив на будущее.

– А чего ее здесь оставили-то? – задавая этот вопрос, я выглядел, наверное, невиннее девы Марии непосредственно перед ее беседой с архангелом Гавриилом8.

– Да на ней подкатили сюда эти два хмыря, а за ними на другой тачке, красной, кто-то еще. Этот третий открыл пальбу, патронов не жалел, одна пуля возьми да и попади сюда, – сержант поднялся с крылечка и подвел меня к капоту с другой стороны, – перебила там что-то в моторе, кабель что ли. Ну, эта тачка теперь ни с места, а здоровая видишь какая, ее теперь тягачом тащить или на эвакуатор…

Приглядевшись, я увидел, что справа в капоте, чуть выше правого крыла действительно имеется отверстие, похожее на пулевое. А при первом осмотре я ведь ничего не заметил! Дознаватель хренов.

– А свидетели были какие-нибудь? – спросил я после некоторой паузы.

– Да нет, откуда, дрыхли все. Никто ничего не видел. И не слышал, пистолет-то был с глушителем.

– А откуда же известно, что машина была красной? – вновь удивленно поинтересовался я. Парень, похоже, не меньше моего удивился этому обстоятельству.

– А черт его знает… – задумчиво протянул он.

Впрочем, любопытство недолго мучило стража порядка. С куда большим энтузиазмом он предавался двум занятиям: во-первых, разумеется, размышлениям о том, сколько ему еще здесь париться, сторожа эту тачку, а во-вторых, потреблению доставшегося ему на халяву напитка. К концу нашей беседы счет по бутылкам был 3:1 в пользу славных органов внутренних дел.

– Не знаешь, как они выглядели, эти убитые? – бросил я под конец простецкий вопросик.

– А зачем тебе? – несмотря на расслабляющее действие пива, сержант сразу напрягся, насторожился. Милицейский инстинкт у него все же присутствовал.

– Как зачем? Буду теперь знакомым рассказывать, что у моего подъезда двоих замочили, а они спросят: как, что да кого…

– А ты соври что-нибудь, – усмехнувшись, посоветовал сержант.

– Не видел, значит?

– Да можно сказать, что не видел. Хотя тащил. Вот этими двоими. – Он продемонстрировал пару костлявых рук, в одной из которых еще болталась бутылка с остатками пива, и в ответ на мой молчаливый недоуменный вопрос продолжил: – На носилках я их тащил. Ногами вперед. А они уже накрытые были. Один ничего, легонький, а другой тяжеленный, здоровый, видать, бугай.

– Досталось тут тебе.

– Этим козлам с Петровки лишь бы кого пахать заставить.

– О! Значит, и с Петровки приезжали?

– Да, сначала вроде наши, местные ковырялись, а потом они, родимые.

– Не переживай, тем двоим, которых ты нес, досталось куда больше.

Сержант только хохотнул в ответ.

Теперь ясно, почему так быстро удалились из моей халупы Леонидов с милицейским терьером Васей. Что ж, мы говорим «Петровка» – подразумеваем «Петровна» и, соответственно, наоборот9. Придется побеспокоить госпожу полковника.



Глава 8



БИТВА ПРИ СТАКАННАХ,

или

ПОСТЕЛЬНАЯ СЦЕНА № 2



Это легко сказать, побеспокоить госпожу полковника, думал я, поднимаясь по лестнице. Тащиться вверх мне, мучимому пивной отрыжкой, было весьма тяжело, и это обстоятельство отнюдь не добавляло оптимистических струй в бурное течение моих мыслей.

А поразмыслить и поволноваться было о чем. К спокойствию и безмятежности не располагали, во-первых, сами события, случившиеся подле меня за прошедшие полтора суток. Три трупа, шутка сказать! Даже полтора трупа за трое суток было бы многовато…

Смущала, во-вторых, противоестественность, нелогичность всего произошедшего. Если той сладкой парочке – Володе и охраннику-крабобегемоту удалось вычислить мое местонахождение, то согласно правилам формальной логики, меня, а не их должен был волочить ногами вперед замученный службой сержант. Хотя точных доказательств того, что убили именно моих позавчерашних «друзей», у меня не было. Но приходится предполагать, что это они, ибо в противном случае вообще не за что зацепиться.

Итак, эта парочка подъезжает поутру к моему дому, намереваясь излить на несчастного интеллигентишку весь гнев, накопившийся по его поводу в бандитских массах. И находится добрый самаритянин, который, немало рискуя – на глазах ведь всего дома, елки-палки, при ярком утреннем свете! – приходит бедолаге на помощь. Зачем он это сделал? И кто он такой?

И в этот момент у меня сформулировалась мысль, которая до сих пор смутно маячила где-то на задворках сознания: слишком, слишком легко мне удалось сбежать вчера из Тамариного замка! Хорошо, пусть Володя – или кто-то другой, совершивший эту пакость надо мной и Тамарой, – свято придерживаясь правил конспирации, не посвятил остававшегося на ночь охранника во все подробности. Но что мешало ему шепнуть своему узкоглазому: ты присмотри, мол, за тем здоровенным типом и, если что, придержи?.. Но не шепнул ведь, и в итоге «азиат» был со мной беспредельно любезен.

Да и кустарно как-то все было сделано: эта вонючая горькая гадость, подсыпанная в вино, этот невероятный шприц… И эти двое, что намеревались заглянуть ко мне на огонек. Едут, понимаешь, мочить взрослого мужика не самой хрупкой комплекции и не самого, чего уж там скромничать, слабого интеллекта. Во всяком случае, однажды этот тип уже улизнул от них, и весьма ловко. И вдруг такое неуважение – отряжаются всего два человека! Я, честное слово, обиделся бы, если б было на кого. Налицо либо глубокий идиотизм, либо полная неразбериха и дезорганизация в бандитских рядах.

А если посмотреть на вещи здраво, одновременно не слишком наступая на горло воображению, можно предположить, что банда, с которой мне «посчастливилось» столкнуться, состоит как минимум из двух группировок – или внутри банды имеет место еще одна банда. Допустим, что к одной из группировок принадлежали Тамара и «азиат», а к другой Володя со своим приятелем водилой. И что же, кто-то из первой группировки мстил кому-то из второй за убиенную «крестную мать»? И подгадал точь-в-точь у моего подъезда? Чушь какая…

Нет, мотив с местью не проходит. Насколько мне известно, не так это делается у бандитов. Должны быть прежде какие-нибудь разборки или… как это… стрелки где-то на пустыре. А чтобы вот так, в открытую, у жилого дома, это должно очень сильно приспичить. Впрочем, что ты знаешь о бандитах, друг мой?

А предположение о нескольких группировках можно принять в качестве рабочей гипотезы – хотя бы потому, что в этом случае у меня появляются шансы: бандюганы занимаются друг другом, им становится не до какого-то там ученишки.

Главная опасность в этом случае исходит от родной милиции, ведь на мне по-прежнему Тамара и побег с «места преступления». Но кто сказал, что милиции уже известно о смерти Тамары? Ведь если бандиты разделены, им совсем не выгодно выносить сор из избы и бежать с жалобой к участковому. А с другой стороны, как утаить в мешке такое шило? Генеральный ведь директор, не хухры-мухры! Да и стала бы Петровка интересоваться убийством каких-то двух рядовых хмырей? Впрочем, кто сказал, что они рядовые? Сплошные вопросы, вопросы без ответов… Нет, без дополнительной информации я вконец запутаюсь. А информацию где можно взять? Правильно, у Петровны. Исключительно и эксклюзивно, как пишут в рекламах.

Ах, какая изящная фигура речи нарисовалась вдруг – «взять информацию у Петровны»! Дело в том, что за полтора десятка лет нашего родства мне ни разу не удалось узнать у этой дамы ни о том, как ей служится, ни с кем ей там дружится, да и о снах госпожа полковник предпочитала умалчивать, если их содержание было хоть как-то связано с исполнением ею служебных обязанностей.

Сколько раз в минуты родственного застолья я просил ее порадовать публику занимательным детективным сюжетом. В ответ на это Петровна, вооружившись истинно женской логикой, обычно заявляла, что авторы детективных романов «всё врут». С этим утверждением я, конечно, готов был согласиться, но жаждущая развлечений публика вряд ли могла быть им удовлетворена. Если же Петровне предлагалось разбавить писательскую брехню достовернейшей, из первых рук информацией, она всякий раз плавно, элегантно уклонялась от криминальной темы, взамен бросая в народ философским эссе о патологическом мужском любопытстве и столь же патологической развратности мужского племени, и особенно налегала при этом на экстраординарное любопытство и развратность Ильи Николаевича Суворова, типичнейшего представителя и едва ли не вождя означенного племени.

Более конкретные вопросы тоже не достигали цели. Я, например, неоднократно спрашивал Петровну о поведении подследственных на допросах. Все многообразие ее ответов было заключено между фразами «всё они врут» и «они все врут». Да, пронять следователя с двадцатипятилетним стажем, помноженным на почти такой же стаж совместной жизни с мужем-подкаблучником, есть задача нетривиальная!

Подходя к двери своей квартиры, я пребывал уже в жалком, почти плаксивом состоянии. А что, ведь это тоже вариант! Назовем его вариантом «Блудный родственник». Уткнуть свою грешную головушку в пышную грудь гражданина следователя, покаяться в содеянном и несодеянном, а дальше пусть она решает сама. Но гордая душа самца возроптала. Негоже взваливать свои проблемы на плечи бедной женщины, и без того обремененные погонами, а стало быть, массой своих и чужих дел и забот. Останемся лучше сексуал-шовинистами, как сказала бы та двухголовая журнальная гидра.

Информация, однако, нужна позарез, а по законам рыночной экономики, чтобы чего-то получить, надо чем-то пожертвовать. Пожертвовать же в данном случае легче всего репутацией гражданина Суворова И.Н., которая в глазах Петровны и так не слишком высока. Суворов есть скользкий тип и развратник? Что ж, не будем разубеждать в том товарища полковника! Пойдем в бой открыто и почти безоружно, как сделал во время оно великий карфагенец Ганнибал10! Я уселся в кресло, придвинул поближе телефон и, пристроив для храбрости к себе на колени Машеньку, принялся набирать домашний телефон Петровны.

Ответил мне полковничий муж Гриша. Голосом, как всегда виноватым и извиняющимся за что-то, он сообщил, что невзирая на воскресный день, Петровна находится на службе по случаю проводящейся в городе глобальной антитеррористической операции. Террористомания, оказывается, тотально поразила органы внутренних дел города Москвы – по крайней мере, от сержанта до полковника включительно. Я аккуратно попрощался с Гришей и набрал служебный номер своей бывшей родственницы.

– Слушаю! – голос Петровны звучал бодро, но несколько отстраненно; впечатление было такое, что где-то в районе Старой площади обнаружена чеченская банда численностью не менее сотни и госпожа полковник готовится принять участие в операции по обезвреживанию.

– Горишь на работе, Петровна? – развязно вопросил я.

– Это ты, Суворов?

– Я, я. Хочу выяснить, насколько успешно проходит антитеррористическая операция.

– Значит, ты уже в курсе…

– Ну, не только же полковникам владеть информацией. Мы, старшие лейтенанты запаса, тоже кое-что могем.

– Гришка накапал? Я ему…

– Пощади мужа, Петровна, он тебе еще пригодится. Прежде Григория сведения мне предоставил сотрудник ваших славных органов в чине сержанта. Я, собственно, по этому поводу и звоню.

– Чеченов у себя под кроватью нашел?

– Почти. У нас тут у дома двоих порешили сегодня утром. Тот же самый сержант сказал, что дело взяли к себе ваши ребята, с Петровки. Так вот, располагаю информацией, которая, быть может, вас, товарищ полковник, заинтересует.

– У твоего дома, говоришь? Это… – Петровна назвала мой адрес.

– Именно так.

– А я поначалу не связала. Действительно, это же твой дом!

– Стало быть, ты уже наслышана?

В ответ Петровна промычала что-то неопределенное, замялась. Так было всегда, когда разговор касался ее служебных дел.

– Ну, если это тебя не касается… – протянул я.

– Говори, говори, я передам кому следует.

Самозваный Ганнибал лениво поднимался на бой со всей российской милицией, вооруженный лишь жалкой горсткой примитивного вранья.

– Ну, – начал я, по-мышиному шурша пересохшим от волнения языком, – эти двое, которых потом убили, подъехали сюда на машине. Такой большой, белой…

– Ты не тяни там, – нетерпеливо оборвала Петровна. – Если вляпался в дерьмо какое, так и скажи: спаси, мол, и сохрани, родная милиция.

Во чутье у госпожи следователя! Впрочем, Петровне предстояло еще не раз удивить меня.

– Да какое там дерьмо! – заверещал я. – Просто, кажется, эта машина уже попадалась мне на глаза.

– Господи, да мало ли сейчас машин всяких!

– Я таких раньше никогда не видел, только позавчера в первый раз, и вот сегодня. Потом номер… – продолжал врать я, – точно, конечно, не помню, но по-моему номер такой же.

– И где же ты видел эту тачку?

– Позавчера утром на остановке в начале Балаклавского проспекта. У них, как видно, мотор заглох. Шофер, плотный такой, коренастый, бычок новорусский, там ковырялся, а другой, худенький такой, небольшого роста, в очках, вертелся рядом.

– И все?

– Там еще женщина была, шатенка роста повыше среднего, лет тридцати с небольшим, хорошо одетая, властная. Начальница их, видать. Ругалась очень.

– И все? – повторила Петровна.

– …

– Слушай, Суворов, ты долго там эту туфту сочинял?! Да если у тебя половину задницы оторвет, ты и то вряд ли заметишь. А уж если у кого другого… А тут машина, номер, люди с приметами! В общем, если собрался пудрить мне мозги, подожди до другого раза и потренируйся сначала.

Авангард милицейского войска даже быстрее, чем я предполагал, прорвал мой жиденький заслон и устремился в приготовленный мешок. Оставалось только подписать капитуляцию отряда смертников и захлопнуть ловушку.

– Хочешь, скажу тебе кое-что? – продолжала госпожа полковник. – Если Суворов мямлит, гонит чушь и если в этой чуши присутствует баба подходящего возраста, значит, Суворов с этой бабой спал. Так ведь, признайся?

Ай да следователь! И с такими молодицами да не справиться с организованной преступностью?!

– Ну, понимаешь, мне не хотелось… – замямлил смятый, раздавленный, расколотый самец, – честь женщины, и все такое…

Петровна коротко хохотнула в трубку.

– В общем, – несколько более четко произнес я, – думаю, что эти двое приезжали ко мне. И за мной. Если хочешь, я подъеду у вам в контору, расскажу все по порядку. Или пусть приедет кто-нибудь из тех, кто этим делом занимается. По телефону очень длинно, да и не телефонный это разговор.

– Понятно, – отрезала она. – Подожди, я перезвоню через пять минут.

Я положил трубку и только теперь заметил, что все то время, пока продолжался наш разговор, моя правая рука, свободная от трубки, изо всех сил и, по-видимому, пребольно стискивала загривок моей любимой Машеньки. Милая киска, изогнув шею под немыслимым углом, удивленно и испуганно смотрела на меня, но не подавала голос и не пыталась вырваться. Нервы, Илья Николаевич, нервы… Поучитесь-ка выдержке у старых дев кошачьего племени!

Не успел я оторвать руку от трубки, как вновь раздался звонок; видимо, кто-то, пока продолжался мой разговор с Петровной, усердно насиловал в далеком далеке телефонный аппарат. Ответом на мое небрежное «але» и последующие призывные крики было глухое молчание. Внимательно, но молча выслушав меня, некто на другом конце провода секунд через двадцать бросил трубку. Я посмотрел на часы. Боже мой, почти час! А я же назначил свидание на двенадцать! Прощай, Елизавета свет не знаю как по батюшке, еще одна не спетая мною песня! Будем считать этот немой звонок твоим последним приветом.

Петровна перезвонила не через пять, а почти через двадцать пять минут.

– Слушай, Суворов, ты гостей принимаешь? – спросила она.

– Когда речь идет о родной милиции, мадам…

– Кончай паясничать. Через пару часов я подъеду.

– Сама?

– Да, сама, – отрезала она и положила трубку.

Во как. Я-то больше рассчитывал на приглашение на Петровку. Придется  снова отправляться к Аслану. За водочкой, ибо Петровна употребляет только ее, милую. И за закуской: люди, менее моего находившиеся в родстве с товарищем полковником, могли бы подумать, что она питается только водкой, сигаретами и кофе, но я-то знал, что это не так.



В подъездную дверь – ту, что ведет сквозь пампасы на улицу, – по-прежнему заглядывала правая фара злополучного джипа. Встречаться еще раз с моим новым приятелем сержантом мне почему-то не хотелось, и я остановился на маршруте, ведущем через двор. Там, однако, во главе старушечьей банды меня поджидала старая подруга Поклёпа. Когда я вышел из подъезда, старухи числом чуть менее десяти, будто заранее подготовившись и сговорившись, как одна смотрели в мою сторону.

– Здрасьте, – заискивающе произнес я, отвешивая в их сторону галантный полупоклон. Из престарелой толпы раздалось несколько ответных шипящих «здрасьте», но Поклёпа не снизошла до звукоиздательства, обозначив свое приветствие лишь едва заметным движением век.

Мышью шмыгнув вдоль старушечьей фаланги, я поспешно нырнул в прохладу асланчикова магазина. Помимо водки и закусок я купил еще бутылку коньяка. Сам я водки не пью, а Петровна не терпит, когда мужики в ее присутствии употребляют напитки крепостью менее сорока градусов. Коньяк – это то, что нас примиряет.

Вы, может быть, не поверите, но на выходе из магазина я снова столкнулся с толпой старух, совершивших за время моего отсутствия рокадный маневр вправо. Поклёпа гарцевала перед фронтом. Коня под ней не было видно, но горячий саблезубый жеребец ощущался виртуально.

– Гости будут у вас? – изогнув короткую шею на манер дознавателя Васи, Поклёпа вцепилась взглядом в мой основательно набитый пакет.

Я опустил глаза. Прорвав полиэтиленовую стенку, на свет Божий предательски высовывалась винтовая бутылочная головка. Вот черт…

– А у нас тут утром людей убили, слыхали? – добавила старуха, разведя руки по сторонам, поближе к обступившим ее товаркам. Получалось так, что вот, дескать, у людей горе, а этот негодяй набрал полный пакет спиртного, желая устроить пир на костях. Такие старухи лучшие в мире мастера пиара, потому что ничем другим и не занимаются.

– Да! – радостно воскликнул я, принимая самый простецкий вид, – у меня были сегодня Леонидов с дознавателем. Убили, а никто ничего не видел, не слышал…

Поклёпа начала поворачиваться – медленно и величественно, как стадвадцатипушечный фрегат под неприятельским огнем.

– Как это никто не видел? – прогрохотала она, закончив поворот.

Из толпы выдвинулась крохотная сухонькая старушонка, которую я раз по десять на дню встречаю у нас во дворе, но имени которой не знаю. Эта пигалица как раз и была главным свидетелем. В момент убийства она по причине бессонницы любовалась видом из своего окна на четвертом этаже, и ей сверху было видно все – и как подъехал белый джип, и как из него стали выходить те двое, и как на красной «заграничной марке» подлетел кто-то третий, и как этот третий открыл стрельбу… После этого храбрая старушка распахнула окно и крикнула во весь голос вооруженному бандиту: «Ты чего это делаешь, подлец?!» Убийце оставалось только ретироваться. Бабулька тогда первой позвонила в милицию, а теперь вот уступила инициативу Поклёпе.

– Так, значит, красной была вторая машина? – уточнил я.

– Красной, красной! – раздались голоса. Надо отметить, что за все время, что длился разговор, главная свидетельница не проронила ни слова. Говорила только Поклёпа и два ее основных адъютанта.

– А пистолет этот киллер забрал с собой? Они обычно так не делают, – спросил я, адресуясь к основной свидетельнице. Но ответила мне все равно Поклёпа.

– Да-а! – радостно завопила она, – сунул в карман, прыгнул в машину и уехал!

Подтверждения ради я обратил взоры на сухопарую старушонку, и та счастливо улыбнулась в ответ. И все вокруг сделались вдруг такими радостными, возбужденными. Да, ничто не веселит, не объединяет нас лучше, чем чужая смерть и несчастье!

И кто сказал, что добыча информации есть тяжкий, неблагодарный труд, думал я, возвращаясь в свою берлогу. Носители этого драгоценного продукта сами вываливают его мешками. Надо только не мешать им.



Автор:

Сознание современного человека жутко загажено лицезрением детективных сериалов и чтением макулатуры аналогичного содержания. Я уж не говорю о средствах массовой дезинформации. Взять, к примеру, такую необходимейшую в быту вещь, как киллер. Мало кому доводилось видеть этих господ воочию, осознавая, лицо какой именно профессии находится перед ними, и при этом остаться в живых. Но все почему-то знают, что киллеры непременно бросают оружие на месте преступления. А мой вот не бросил. Вот и думай теперь, почему. То ли он не слишком профессионален, то ли были у него на тот день другие заказы, то ли жадность начала помаленьку губить фраера…

Подруга автора:

А что ты, собственно, влез? Вот и герой твой, он тоже сейчас думает об этом!

Автор:

Не будь занудой, лапуля. Во-первых, я уже очень давно не «влезал», а во-вторых… кто здесь, черт побери, хозяин?!



Но кроме информации о цвете второй машины и о бережном отношении к оружию представителей современного преступного мира, мне не удалось ничего вытянуть из старух. Я же, в конце концов, не следователь. Одна из адъютантш Поклёпы, особенно усердно игравшая роль переводчицы при основной свидетельнице, правда, сообщила мне, что двойной убийца вроде бы невелик ростом. Я было обрадовался этому обстоятельству, ведь виденный мной «азиат», которого мое воображение уже видело в роли водителя красной «заграничной марки», явно не относился к числу великанов, но… кто из нас не покажется коротышкой с высоты четвертого этажа?

Имея на руках столь скудные сведения, мне оставалось только идти заваривать чаек, кормить Машеньку и готовиться к приему Петровны.



Заварка чая – процесс сугубо творческий, отвлекаться от него ни в коем случае нельзя, но Машеньке наплевать на это святое правило: употребив одну рыбку, она вдруг потребовала еще. Чтобы киска моя меня не отвлекала, я выставил в ее полное распоряжение заполненную примерно на четверть банку красной икры, оставшуюся после вчерашнего пиршества. Некоторое время Машенька, уткнувшись носом, смешно возила по полу непокорную жестянку, а потом, сообразив наконец, притиснула ее к стене и предалась чревоугодию.

Больше всего я люблю момент, когда чайник, завернутый в полотенце, стоит, дожидаясь своего хозяина. Хоть и не видишь, но прямо-таки кожей чувствуешь, как поднявшиеся было кверху чаинки, отдав воде украденную у солнца энергию, в бессилии опускаются на дно. Сознание этого очень способствует сосредоточению и мыслительной деятельности.

Итак, Петровна. Люди вообще гораздо легче верят во что-то плохое, рассказанное о ближнем, чем в хорошее. В отношении женщин это справедливо вдвойне, а уж о женщинах-милиционерах и говорить не приходится. Петровна, к примеру, всегда считала меня этаким исчадьем разврата – гремучей смесью Дон-Жуана, Казановы и… не помню, кто там еще был. Она до сих пор уверена, что я изменял ее любезной кузине непрерывно, на каждом углу и со всеми подряд, хотя, видит Бог, за пятнадцать лет совместной жизни это случалось всего шесть раз … ну, может быть семь, если включить в этот список один спорный случай. Более того, она не уставала повторять, что из-за своей патологической развратности я непременно втянусь в какую-нибудь ужасную историю, из которой меня не вызволит не то что она, но и вся московская милиция. Теперь, вспоминая то, что случилось со мной за последние два дня, я начинал думать, что госпожа полковник была не так уж не права.

Что ж, я придумал, как на этом сыграть. Игра, собственно, уже началась. Удалось придумать правдоподобную версию того, с какого бока я оказался замешанным во всю эту историю. Если удачно вывалить ее на голову Петровне, может быть, она в нее поверит, а дальше что? Легче легкого навешать лапши бедной женщине – в этом, в конце концов, наша святая мужская обязанность, – но как вытянуть необходимую информацию из человека, который двадцать с лишним лет только тем и занимался, что вытягивал ее из других?

Положим, первый раунд я выиграл. И даже с большим счетом, чем ожидал: удалось заманить Петровну к себе домой, а значит, можно надеяться, что под действием алкогольного угощения… ага, блажен, кто верует!

Милиционеры и военные любят хвастать своим умением пить, пить и пить, совершенно не пьянея при этом. Нормальному человеку это может показаться дичью: если не становиться пьяным, зачем же тогда переводить спиртные напитки? Но представителям силовых структур это для чего-то нужно. Не скажу за всю эту публику, со всеми я не знаком, но Петровна этим мастерством владела отменно. Одной бутылкой ей язык не развязать, а больше она пить не будет, проверено.

Спасло, как всегда, мое естественнонаучное образование. Пусть нельзя увеличить количество выпитого, можно ведь усилить эффект, производимый каждым отдельно взятым граммом напитка! Литровая бутыль спирта – настоящего, химически чистого, еще с советских времен! – у меня имеется.

Достав купленную у Аслана бутылку водки, я перелил половину ее содержимого в другую посуду, а образовавшуюся пустоту заполнил извлеченным из закромов спиртом. По приблизительным подсчетам, которые я не замедлил произвести, крепость полученной смеси составила около семидесяти градусов. Мало того, что цифра эта была велика, она ко всему прочему сильно отличалось от традиционных менделеевских пропорций. Сие позволяло рассчитывать на дополнительный убойный эффект.

Вкус составленного мною зелья напоминал скорее незамутненный этиловый спирт, чем положенную в основу кристалловскую водку. Возьмите старую автомобильную покрышку, отрежьте кусок, пожуйте, и у вас составится адекватное представление. Не беда: говорят, вкусовые качества самогона улучшаются, если добавить к нему щепотку сахара и несколько капель лимонного сока. Лимоны я употребляю постоянно, а сахар не употребляю вообще, поэтому и то и другое у меня всегда имеется. Проделав намеченное, я вновь погрузил язык в прозрачную жидкость. Теперь сойдет.

Насос для выкачивания информации был, таким образом, готов, но сам носитель этого постиндустриального продукта задерживался. Было уже почти четыре, когда я закончил сервировать стол. Закуски веером расположились вокруг заветной бутылки, подобно листьям росянки11. Машенька, все-таки уговорившая меня под шумок на вторую рыбку, теперь сидела на шкафу и, отдуваясь от обжорства, с презрением наблюдала за моими приготовлениями.



От нечего делать я стал смотреть в окно маленькой комнаты. Было около четырех часов, солнце перекочевало на другую сторону дома, а вслед за ним отсюда убралось, кажется, и все местное население – безлюдье, пустота до самых пятиэтажных джунглей, только ветер шуршал пампасами. Моего приятеля джипа тоже не было видно; когда и как его увозили, я даже не заметил. Где, черт побери, Петровна? Я зевнул – со смаком, но несколько нервно.

Вдруг за моей спиной раздался глухой, но вполне отчетливый звук – будто сверху, из-под потолка свалился тяжелый мешок, наполненный чем-то мягким. Спустя мгновение я понял, что это Машенька сиганула со шкафа прямо на пол, жахнула об него переполненным брюхом и опрометью метнулась под диван, стоявший у противоположной стены. Так она поступала всегда, когда в квартире появлялся кто-то посторонний и незнакомый. Скорее по наитию, чем повинуясь голосу разума, я на цыпочках подобрался к двери, ведущей из маленькой комнаты в большую. Замерев на мгновение, я явственно услышал, как кто-то осторожно, потихоньку прикрывает входную дверь. Вот раздался слабый-слабый металлический звук: только что неизвестный закрывал дверь, придерживая для звукомаскировки головку замка, а теперь осторожно отпустил последнюю.

Кто это может быть?! Петровна? Такое возможно, если я забыл закрыть дверь, а госпожа следователь решила поучить меня бдительности. Но, во-первых, Машенька знает Петровну как облупленную и не стала бы так на нее реагировать, а во-вторых, я точно помнил, что захлопнул дверь. Я всегда ее захлопываю и поэтому, даже на какую-нибудь секунду выходя на лестничную площадку, непременно беру с собой ключи, чтобы не оказаться в положении инженера Щукина.

Стукнула паркетина. В прихожей у меня весь паркет ходуном. Теперь выясняется, что кстати. Во рту сразу пересохло, вслед за этим тело мое тоже высохло в порошок и засты­ло, как египетская мумия. Заглянув в большую комнату сквозь щель меж­ду косяком и дверью, я увидел, как в каком-нибудь полуметре от меня со стороны прихожей высовывается блестящая металлическая трубка. Мгновение спустя я понял, что это ствол пистолета с глушителем.



Подруга автора:

Ой, это тот, который тех двоих застрелил?!

Автор:

Откуда я знаю? Ты лучше дальше слушай.



Медленно-медленно в поле моего зрения появилась рука, а потом и туловище вооруженного человека. Это был молодой худощавый мужчина среднего роста. Прочие анкетные данные мне с моей затаенной позиции определить не удалось. Несмотря на жару, парень был одет во что-то наподобие ветровки. Вначале незна­ко­мец заглянул в маленькую комнату, очень небрежно, даже не удосужившись осмотреть пространство за дверью, где находился ваш покорный слуга. После этого, сунув пистолет куда-то подмышку, он выполнил поворот кругом и, уже не таясь, размашистым шагом напра­вил­ся в большую комнату, к угловому столу, на котором у меня стоит компьютер.

Я вышел из своего укрытия и, подобно балерине бесшумно скользя над полом, приблизился к непрошеному гостю. Но он, видимо, почувствовал меня спиной, замер и потянулся правой рукой к оружию. Упреждая это движение, я схватил его за локоть. Что происходило в следующие несколько мгновений, я не очень хорошо помню. Первейшей моей задачей было завладеть пистолетом, что мне неожиданно легко удалось. Дальше начались сложности. Этот тип, по-видимому, думал, что владеет приемами каких-то неизвестных мне единоборств, и в процессе нашей возни ему раз пять или шесть удалось попасть в меня то кулаком, то локтем, то ногой. Раза два мне становилось довольно больно. Казалось, что число конечностей у моего соперника значительно превосходит привычную для млекопитающих цифру четыре.

Но в конце концов моя физическая сила кое-как усмирила прыть этого осьминога. Финал нашей схватки выглядел так: незнакомец лицом вниз лежит на полу, а я сижу сверху и заламываю за спину его правую руку. Некоторое время он пытался дотянуться левой рукой до пистолета, предусмотрительно отброшенного мной в сторону, по потом, присмирев, обратился ко мне с весьма оригинальной просьбой:

– Пусти!

– Ага, сейчас, – ответствовал я и, упершись коленом в поясницу поверженному врагу, потянулся за пистолетом. Мои руки гораздо длиннее, и мне это удалось.

– Пусти! – повторил он. – Ты не знаешь, с кем связался!

– Сейчас будем выяснять, – я поигрывал пистолетом наподобие заправского голливудского полицейского, правда, неуклюжей левой рукой. – Заодно решим, сдавать тебя властям или самому привести все в исполнение.

– Лучше властям, – прохрипел он, – на пару тогда пойдем!

Ого, подумалось мне, юноша-то наверняка оттуда. Надо его порасспросить!

Приступить к допросу задержанного мне, однако, не удалось: в прихожей раздался долгожданный звонок. Вернее, два звонка, сначала один длинный, а потом еще короткий треньк. Это фирменный сигнал в семействе моей бывшей. Петровна! Наклонившись к самому уху парня, я зашептал:

– Это милиция. Я вызвал для своей охраны. По блату. Сдавать им я тебя не хочу. Убивать тоже: труп потом некуда спрятать. Если будешь слушаться дядю, уйдешь отсюда живым и, может быть, почти невредимым. Вставай.

Заломив парню руку почти до самого затылка, я препроводил его в маленькую комнату к открытому настежь окну. Пистолет за относительной ненадобностью я сунул себе за пояс, а освободившейся левой рукой пошарил в карманах у негодяя. То ли я совсем уж некудышний карманник, то ли карманы моего противника действительно были практически пусты, но вся моя добыча ограничилась одной, правда, довольно увесистой, связкой ключей.

– За дверью ментура, здесь я, – обрисовал я вкратце ситуацию. – Выход у тебя один: через окно вниз.

– Охренел?! – зашипел он. – Здесь метров восемь!

– Меньше шести. Земля внизу мягкая, пампасы… заросли эти смягчают удар. Прецеденты были, всего лишь с легкими травмами. Впрочем, я не настаиваю, можно и в руки правосудия.

Парень обреченно уселся на подоконник, развернулся на сто восемьдесят градусов, свесил ноги в пустоту.

– Пистолет отдай, – попросил он, изготовившись к прыжку.

– Еще чего! Сигай скорее, надоел!

Довольно медленно, как мне показалось, набирая скорость, парень полетел вниз. Куртка раздулась над его спиной наподобие парашюта. Удар о землю, треск пампасов, и оруженосец-любитель, приволакивая ногу, уже ковылял по направлению к дороге. Там его, кажется, ждала машина. Не красного цвета, – это было единственное, что я успел заметить, потому что маявшаяся у входной двери Петровна подала второй сигнал. Пора, давно пора было идти открывать. Я поспешил к входной двери, успев по дороге только швырнуть под диван связку ключей и пистолет – козырь, неожиданно сданный мне злодеем перед трудным разговором с Петровной.



Автор:

Знаете, в этом месте я – первый раз за все время! – решил пожалеть своего героя. Поставьте себя на его место и проникнитесь! Не успел он пережить один эпизод, согласитесь, весьма острый и нетривиальный, как уже вынужден принимать даму, и не просто даму, а… ну, сами понимаете. И предстоит ему теперь по-самецки вертеть хвостом, болтать, не пробалтываясь, и тянуть информацию из милицейской цитадели, заодно лихорадочно осмысливая событие, произошедшее только что. В общем, типичный Штирлиц. А если еще учесть, что бедному Илье Николаевичу нужно также вести повествование для вас, фигура бравого штандартенфюрера начинает сильно бледнеть – невзирая на вороной эсэсовский мундир! Поэтому помогу ему хотя бы в одном: сформулирую для вас мысли, мелькающие сейчас у него где-то в районе затылка, на периферии сознания.

А волнует его сейчас один вопрос: что это так все к нему повадились? Сначала те два типа на джипе, почти одновременно с ними водитель красной иномарки, не позволивший первым двум благополучно нанести визит, а теперь этот прыгун… Последний, ограничившись лишь поверхностным осмотром квартиры на предмет наличия в ней хозяина, сразу устремил взоры к компьютеру. Что же может интересовать посторонних в компьютере скромного преподавателя? Вот вопрос, который мучает сейчас моего героя. Предлагаю подумать над ним и вам.



– Ты чего это так долго не открывал? – спросила, входя, гражданин следователь. – И взмыленный весь. В сортире, что ли, сидел?

– Ага, – потупив глазки, «признался» я. Господа подследственные и подсудимые, предлагаю бесплатный совет: всегда и во всем соглашайтесь с работниками правоохранительных органов! Хотя по стилю этот совет больше похож на лозунг…

– Ну, чего тут у тебя стряслось? Докладывайся, – потребовала Петровна, вступая в комнату. – Ого, какой стол! Это в мою честь?

– Ага, – снова согласился я и зажурчал на тему стола, потому что сразу брать быка за рога совершенно не входило в мои планы: – Давно мечтал выпить-закусить с тобой в интимной обстановке.

– Эй, потише на поворотах, Суворов! Я девушка честная!

«Девушке» было хорошо за сорок, рост ее составлял сто семьдесят с не­боль­шим, а вес в последнее время стремительно приближался к центнеру. Несмотря на такие параметры, энергии в этой даме не убавлялось.

– Мадам, – тарахтел я, препровождая мою гостью к столу, причем голос мой по понятным причинам слегка дрожал, – мадам, обесчестить вас – самая заветная, но, увы, несбыточная мечта моей жизни, ибо ваше целомудрие…

Я был уже близок к тому, чтобы запутаться в собственной болтовне, как пьяный рыбак в неводе, но Петровна пришла мне на помощь.

– Хорош гундеть, – оборвала она, – давай ближе к делу.

– Ближе к делу – это ближе к стаканам! – воскликнул я и принялся разливать напитки: себе коньяк, а Петровне – модернизированную мною водку.

– За что будем пить? – поинтересовалась Петровна.

– За всеобъемлющий, плодотворный союз науки и правоохранительных органов! – от волнения меня всегда тянет на длиннющие, многобуквенные слова.

Мы чокнулись, и наши стаканы жалобно зазвенели, как доспехи римлян под безжалостными карфагенскими мечами. Переведя дыхание и слегка закусив, госпожа полковник выдала наконец экспертное заключение:

– Хорошая водка.

Спустив очки на самый кончик носа, она принялась изучать этикетку на бутылке.

– Вроде обычная кристалловская, но такого вкуса я не припомню.

– Это нашего Асланчика эксклюзивный товар.

– Сволочь он, – задумчиво прокомментировала она, продолжая изучать этикетку.

– Может быть, но товар у него хороший. Давай еще по одной, что-то у меня сегодня душа горит!

– Подпоить вздумал своего следователя? – Петровна перевела пристальный взгляд с этикетки на меня, оставив очки на прежнем месте.

Вот чутье! И она, оказывается, уже «мой следователь». Может, сразу пойти на вариант «Блудный родственник»?..

– Ну, что ты, куда мне тебя напоить! – поспешно забормотал я. – Скорее сам под стол юзом пойду.

Мы выпили еще раз, потом, основательно закусив, еще и еще, причем инициатива исходила уже от следователя.

– Ладно, выпили, закусили, – закуривая, произнесла наконец она, – порадуй теперь дамское сердце своими скабрезностями.

– Собственно, во всей этой катавасии, – неуверенно начал я, – меня интересует только судьба одной женщины, той самой женщины…

– Что там тебя интересует, это дело десятое, – оборвала Петровна. – Ты давай рассказывай все по порядку.

– Хорошо, хорошо, но потом-то ты мне ответишь?..

– Следователь имеет право информировать свидетеля или даже подозреваемого о тех или иных моментах, если этого требуют интересы следствия. Имеет право, но отнюдь не обязан! – Пьяно мотнув головой, она вознесла к потолку средний палец. Была у нее такая манера – тыкать во все и во всех пальцем, причем не указательным, как многие прочие граждане, а именно средним, необычайно длинным и толстым. По-моему, при слове «подозреваемый» этот палец на мгновение замер, указывая на меня. Или это мне показалось?..

Поерзав немного в кресле, я неуверенно начал:

– Познакомились мы с ней именно так, как я рассказывал: я стоял на остановке в начале Балаклавского, а ее шофер возился в моторе. Ну, я подошел, заговорил…

– Это понятно, на такие штучки ты мастак. Когда это было?

– В четверг вечером.

– И вы потом прямо так сели и поехали? За этим. – Грязненько усмехнувшись, Петровна выдала соответствующий жест.

– Нет, мы просто обменялись телефонами и договорились встретиться на той же остановке на следующий день с утра. Она мне свою визитку дала.

Я извлек на свет Божий Тамарину визитку, заранее положенную мной в ящик сто­ла. Петровна удостоила этот кусочек картона лишь мимолетным взглядом.

– И вы встретились на следующий день? Во сколько?

– В шесть пятнадцать.

– Во приспичило людям! – от удивления Петровна даже придвинула очки поближе к глазам. – И куда же вы отправились?

– В ресторан, там же, неподалеку. Он, кстати, Тамаре… ну, этой самой Лучниковой принадлежит.

– «У Агафона», знаю. – Мое фирменное зелье начинало действовать: если не считать самого факта своего появления, это была первая информация, которую выдала мне Петровна. Стало быть, милиция, и «мой следователь» в том числе, активно роет вокруг Тамары. А меня пока никто из ментов не тронул. Это обнадеживает.

– А после ресторана к ней рванули? Или к тебе? – Средний палец Петровны вновь выдвинулся в мою сторону и навис над столом, как стрела японского автокрана.

– Не-ет! – громче, чем хотелось бы, заверещал я, а потом добавил, потупив глазки: – Мы прямо там…

– У этого «Агафона» что, и лежачие места имеются?

– Зачем лежачие места, мы прямо там, в зале…

– На столе, что ли?

– Нет, под столом, – скромненько так произнес я.

Петровна явно хотела издать какой-то звук, но в последний момент передумала.

– Там столы длинные, – прежним тоном продолжал я, – с лавками, в русском стиле. Между столом и лавкой вполне достаточно места.

Некоторое время «мой следователь» беспомощно ловила ртом воздух, потом предложила еще выпить. Проняло! Стало быть, поверила!

– А почему ты решил, что те двое за тобой приезжали? – спросила Петровна, осоловело глядя на исправно наполненную мной посуду.

– Да мы с ней, с Тамарой, так и договаривались! Они, эти двое, одного, кажется, Володей зовут, а другого не знаю как, и должны были за мной приехать! Позже, правда. А тут в такую рань, без звонка…

– Сильно приспичило, видать, бабе, – глубокомысленно произнесла Петровна. – И чем ты только их берешь, а?

– Я не нарочно, ей-богу! Главное, без звонка. Впрочем, она, может, и звонила: мне сквозь сон что-то такое казалось. Но не в этом сейчас дело! Этих двоих убили, а я Тамаре целый день на мобильный звоню. Не отвечает, отключен.

– Боишься, что и ее?..

– Ага.

– Не переживай, жива твоя зазноба. Рванула нынче утром девятичасовым рейсом на Франкфурт из аэропорта Домодедово.

При слове «Домодедово» я невольно вздрогнул.

– А почему мобильный не отвечает?

– Откуда мне знать? Позвони ей сам в офис, они там и по выходным заседают.

Петровна потянулась за телефоном, набрала номер и передала трубку мне, нажав предварительно кнопку громкой связи.

– Можно попросить Тамару Евгеньевну? – сладкоречиво проворковал я, едва мне ответила какая-то девица.

– Она в срочной зарубежной командировке.

– Понимаете, я звоню ей на мобильный, а он отключен.

– Тамара Евгеньевна сменила мобильный телефон. Как ваша фамилия?

– Суворов, – ответил я и только тут вспомнил, что рекомендовался Тамаре Ушаковым.

– Вашей фамилии нет в списке лиц, которым я полномочна сообщить ее новый номер.

– А Ушакова там нет? – в отчаянии спросил я.

– Нет, – ответила девица и, не прощаясь, повесила трубку.

– Ну и шуточки у тебя, Суворов, – усмехнулась Петровна, – какой еще Ушаков?

– Федор Федорович, адмирал. К лику святых недавно причислен.

Она никак не откомментировала эту мою историческую справку, только устало покачала головой.

– Короче, тю-тю твоя мадам, испарилась. Даже про тебя забыла. Расстроился, обидно, да? Поделом тебе, хватит по бабам бегать. Лысина вон уже в полголовы!

– Вы теперь на нее, поди, всех собак навешаете? Дескать, все это она устроила-организовала?

– А вот это уже не твоя печаль, Суворов. За ней, между прочим, и мамаша ее рванула. Рейсом на Лондон, двенадцатичасовым, кажется. С внучкой подмышкой.

Из дальнейших слов Петровны я понял, что Тамарина дочь находилась со вчерашнего дня в каком-то навороченном детском пансионата в районе Переделкино и что когда эскорт из трех машин прибыл туда, чтобы забрать девочку и отвезти ее в аэропорт, местная пансионатская охрана чуть не открыла огонь по прибывшим. Оказывается, в суматохе никто не догадался позвонить туда, предупредить.

– Ничего, – устало, как Наполеон после проигрыша при Ватерлоо, вздохнула Петровна, – они теперь там, в Европе съедутся. Слушай, чего это я так напилась?

Такой я ее действительно никогда не видел. Госпожа полковник, вся оплыла, ослабла; щеки ее, казалось, стекли на плечи.

– Но странно получается, – я как можно выразительнее пожал плечами. – Она посылает этих двоих за мной с утра пораньше, а за ними кого-то третьего с целью их замочить. Чушь по-моему! Хотя, кто сказал, что они ехали за мной и что это были именно те люди…

– А это мы сейчас выясним. – Петровна с превеликим трудом выбралась из кресла и двинулась в сторону прихожей, где осталась ее сумка. В этот момент милицейского чина повело куда-то в сторону. Выручила стена.

Я тоже бросился ей на помощь – сначала с целью поддержать, а потом, поняв, что на ногах она устоит, в коридор за сумкой. Проходя в дверь, я вдруг понял, что не слишком точно попал в проем, ибо довольно сильно ударился о косяк – не плечом, а как-то всем боком. Мне было бы, наверное, очень больно, если бы я нализался чуточку в меньшей степени. От падения, помимо косяка, меня спасло также то обстоятельство, что я успел необычайно ловко и вовремя перехлестнуть правую ногу через левую, создав тем самым дополнительную точку опоры. Опустив голову, я некоторое время глубокомысленно изучал образовавшуюся там комбинацию из двух ног. Да, если человек не танцор, не гимнаст и не акробат, а правая нога у него вдруг оказывается левее левой, можно сказать наверняка: этот человек пьян!

Вообще после известия о том, что, по мнению милиции, Тамара скрылась за границу и что с этой стороны мне больше ничего не грозит, напряжение, подогревавшее меня изнутри, исчезло, и на некоторое время мне стало просто хорошо. Правда, после визита сегодняшнего непрошеного гостя перспектива пойти на корм подводным или подземным чудовищам стала гораздо более актуальной, но мысль об этом как-то не приходила мне в голову. Да, паршивые интеллигенты вроде меня до сих пор гораздо сильнее боятся официальных силовых структур, чем неофициальных. Сказывается узость воспитания.

Поковырявшись в сумке, Петровна извлекла на свет божий пакет с фотографиями. В порыве любопытства я было зарулил ей за спину, но мощным движением убийственного среднего пальца она указала мне на прежнее место перед собой. Но я успел, успел зацепиться взглядом за ту фотографию, что лежала на самом верху. Эта физиономия сразу показалась мне знакомой, а мгновение спустя я уже твердо идентифицировал того полноватого типа, что командовал и прислуживал нам «У Агафона».

Развернув фотографии веером, Петровна извлекла одну и бросила ее мне через стол.

– Узнаешь? – глухо вопросила она.

Разумеется, я не мог не узнать эту крысиную мордочку с органами всевозможных чувств, собранными в пучок под очками. Володя. В этом своем открытии я не замедлил признаться госпоже следователю.

– Это из-за него ваша контора переполошилась? – безо всякой надежды на ответ поинтересовался я, но Петровна едва заметно кивнула. Потом случилось еще большее чудо: моя бывшая родственница заговорила! Из ее рассказа следовало, что дела вокруг Тамары вертелись весьма темные и до сих пор до конца не понятные, а этот Володя был для Петровки кем-то вроде стукача-осведомителя. Я мысленно возгордился, вспомнив, что когда-то употребил по отношению к нему словечко «сикофант». Правда, сикофантом, как подозревали в органах, Володя был не очень честным, информации давал мало и вообще, по-видимому, двурушничал.

– Там вокруг крали твоей черт ногу сломит! – говорила Петровна. – Две или три даже группы. Вроде сотрудничают, и тут же друг другу палки в колеса ставят.

Господь явил чудо. Аки старец Валаам я взирал на вдруг заговорившую передо мной ослицу в полковничьем чине12. Мне даже не пришлось пускать в ход такой козырь, как пистолет, отобранный у сегодняшнего визитера! Ну и не буду тогда показывать, решил я. Ведь с самого начала у меня возникло ощущение, что это совсем не то оружие, которым орудовал киллер, застреливший моих преследователей, и ощущение это с каждой минутой крепло.

– Зачем ты мне все это говоришь? – только и смог произнести я.

– Вы, мужики, все пацаны пацанами, – устало, по-матерински, нет, даже как-то по-старушечьи сказала Петровна, – а ты самый дурной из всех. Я же вижу, что ты мне чего-то не договариваешь. Смотри, не вляпайся сильнее, чем уже.

К моим глазам подкатывали пьяные слезы. Чудовищным усилием воли я остановил себя в полушаге от варианта «Блудный родственник».

– Между прочим, была информация, – в том же тоне продолжала она, – что кое-кто из этой публики проявляет какой-то непонятный интерес к твоей науке.

– К биофизике?!

– Насчет физики не знаю, а к биологии – да. Генетическими, что ли, исследованиями там кто-то занимался. Информация от этого твоего Володи всегда поступала туманная и половинчатая.

– Да, теперь припоминаю, Тамара говорила мне, что хочет, чтобы я посмотрел у нее какие-то бумаги.

– Ну вот, может, за этим она и послала к тебе тех двоих.

С этой версией я бы с радостью согласился, если бы не знал наверняка, что к сегодняшнему утру Тамара уже сутки как была мертва. Снова возник соблазн признаться во всем мамочке полковнику, и чтобы отделаться от него, я принялся нести чушь.

– А Гришка не будет ревновать тебя, Петровна? – ехидно начал я. – Проводишь вечер наедине с таким опасным мужчиной…

– Он привычный. Если жена на дежурстве, а служебный телефон не отвечает, значит, она выехала на происшествие, – слово «происшествие» она произнесла с разделением на слоги.

– Слушай, какой класс! Если я когда-нибудь снова женюсь, поступлю к тебе на службу.

– Да кто тебя возьмет, болтуна!

– Предлагаю допить остатки, мадам, и провозглашаю тост. – Тут я начал безбожно врать, размножив в двух экземплярах одного и того же бога. – Тост во славу Бахуса и Диониса. Его провозглашали, допивая последнее, древние греки, поэтому пьем стоя! Поднимайся! Нет, стакан держи!

Вцепившись одной рукой в стакан, а другой в Петровну, я выволок несчастную на середину комнаты.

– Смотри, я, верховный жрец, провозглашаю, задрав стакан: «Хвала вам в веках, о всеблагие Дионис и Бахус!» Мы пьем, не чокаясь – ни в коем случае не чокаясь! – а после синхронно падаем на одно колено. Итак, начали! Хвала вам в веках…

Не успел я добраться хотя бы до одного из имен олимпийского пропойцы, как подле меня раздался треск и грохот. Грохот исходил от пола, а треск от Петровны, которая всей своей массой обрушилась на этот самый пол. Похоже, в моей бедной родственнице что-то сломалось или оторвалось.

– Сволочь… – зашипела она снизу.

Я бросился отдирать Петровну от пола. Вслед за ней потянулось было несколько паркетин, но я придержал их ногой.

– Сволочь… – повторила она, когда, наконец поднявшись, осмотрела с высоты свои ноги. На правом колене полковника красовалась гигантская ссадина. И дыра.

Когда-то, еще очень давно, Нинка открыла мне страшную тайну своей кузины: та почему-то очень стеснялась своих голых ног. В молодости Петровна всем нарядам предпочитала брюки, а теперь, растолстев, в любую жару непременно надевала колготки. Поэтому я от всей души посочувствовал женщине в ее горе.

– Спокойно, Петровна, спокойно, – скороговоркой забормотал я, – ссадину сейчас смажем. Йодом, а не зеленкой, до завтра все впитается и ничего не будет заметно. А в шкафу у меня, в нижнем ящике, куча старых Нинкиных колготок. Давно собираюсь выбросить, а теперь получается кстати. Они, правда, тоже все рваные, но дырки наверняка на других местах. Просто по теории вероятности так должно быть. На тебя налезет, Нинка тоже баба корпулентная. Наденешь поверх своих завтра…

– Как это завтра?! – от испуга Петровна даже оторвала взоры от своих искалеченных судьбою ног. – Чтобы я у тебя, гада, на ночь осталась?!

– Петровна, лапочка, в таком виде тебе на службу нельзя – ты пьяная и раненая. К мужу тоже: из всех мужиков только я переношу пьяных женщин. Мы ляжем вместе, потому что спальное место одно, но под разными одеялами, на разных подушках. Если хочешь, даже «валетом»…

– Еще чего! – огрызнулась родственница. – Чтобы я всю ночь ножищи твои нюхала?!

Если женщина в рамках предложенного тобой сценария сама выдвигает альтернативные предложения, достижение конечной цели можно считать делом техники. Я не замедлил обрушить на полковничью голову все свое мастерство, целовал даме ручке, сыпал винегретом из ласковых и ругательных слов, причем первые адресовал исключительно ей, а вторые – себе. Пришлось даже признаться в хронической врожденной импотенции. Наконец дама сдалась и, покачиваясь, отправилась в ванную совершать вечерний туалет, а я воспользовался представившейся паузой и полез под диван за собранными сегодня уликами.

Прежде всего я понюхал пистолетный ствол. Пахло как в слесарной мастерской на уроках труда – металлом и машинным маслом. Я где-то слышал, что некоторое время после выстрела ствол воняет пороховой гарью. Знать бы только, сколько оно составляет, это самое «некоторое время». Если меньше суток, то можно с уверенностью сказать, что Володя и его приятель были убиты не из этого пистолета.

Теперь ключи. Внимательно осмотрев связку, я быстро понял, что все они, за исключением двух, представляют собой точные копии моих. Видимо, пока я дрых возле бездыханного тела Тамары, кто-то быстренько сделал слепки. Неудивительно, что я не услышал, как тот беспарашютный прыгун отпирает дверь!

И пистолет, и ключи я от греха подальше спрятал в тумбу письменного стола – единственное место в моем доме, которое запирается на ключ. Вскоре появилась Петровна и, бормоча что-то насчет того, что ей никто не поверит, что она «просто так» спала с мерзким развратником Суворовым, улеглась в заранее приготовленную мной постель. Отдельной подушкой и одеялом я ее, как и обещал, обеспечил. Спустя несколько мгновений госпожа полковник уже нежно похрюкивала во сне, как розовенький молочный поросенок. Ласково погладив ее по головке, я отправился в ванную совершать приготовления ко сну.



Где-то среди ночи меня разбудил звук чудовищной силы. Спящая Петровна ревела, лязгала, грохотала, как танковая армия усиленного состава, штурмующая в лоб Главный Кавказский хребет. «Слава Богу, хоть эта жива!» – подумал я, перевернулся на другой бок и снова заснул.



Глава 9



РЫЦАРЬ В КОСТЮМЕ ЕВЫ



Проснувшись от яркого утреннего света, бьющего в незашторенное окно, я обнаружил, что лежу, едва-едва цепляясь телом за самый краешек дивана. Еще чуть-чуть, и я бы свалился на пол, – даже во сне несчастный мужчинка боялся коснуться ненароком драгоценного полковничьего тела. Осторожно перевернувшись, я к удивлению своему не обнаружил рядом с собой милицейского чина. Петровна, наверное, испарилась с первыми лучами солнца по служебным либо семейным делам, зато на освободившемся диванном просторе вольготно расположилась Машенька. На подрагивания ложа, связанные с подъемом хозяина, киска моя не обратила ни малейшего внимания.

Хорошо, что единственным напитком, который я употреблял вчера, был коньяк довольно приличного качества. От него не бывает похмелья, и это очень кстати, ведь сегодня мне предстояло общаться с Редькиным, а зануда, принятый поверх похмельного синдрома, равносилен цианистому калию. Избежать же тяжелого общения было никак нельзя: Редькин, он ведь не только зануда, но и великолепный химик-органик. Во всяком случае, другого такого я не знаю, и если он не сумеет произвести анализ вещества, которым отравили Тамару, обращаться будет больше некуда.

Подвигнуть зануду к действиям невозможно, не посвятив его, во-первых, во все подробности сложившейся ситуации и не развеяв, во-вторых, все сомнения, которые могут возникнуть у него в процессе выполнения первого пункта. Совместить первое со вторым вообще мало кому удается, а применительно к Редькину, да еще принимая во внимание всю щепетильность моей ситуации… В общем, я бы, разумеется, махнул рукой на свою затею, если бы не одно «но». Редькин не только зануда, он еще, мягко говоря, жадноват. И при этом безукоризненно честен, то есть не будет брать деньги даром. Пусть же Тамарины капиталы послужат раскрытию тайны ее смерти!

Оставлять пистолет в квартире, превратившейся за последнее время в форменный проходной двор, опасно. Возьмем его с собой, благо физиономия моя никак не тянет на кавказскую национальность и в метро меня вряд ли станут обыскивать. Да и выходить без оружия, учитывая вчерашний эпизод с «прыгуном», мне уже небезопасно, гордо подумал я и тут же заржал над собой, представив крутую перестрелку с участием господина Суворова.

Я завернул пистолет в черный полиэтиленовый пакет, открыл сумку, намереваясь сунуть туда этот сверток, и вздрогнул, будто от неожиданности. На дне сумки лежал винчестер от Тамариного компьютера. Как я, биоинформатик, старый компьютерный волк, мог забыть о его существовании! Я-то забыл, а вот мои преследователи вряд ли забыли: других таких козлов, как господин Суворов, пойди поищи. Вся эта банда – или несколько банд – охотилась, быть может, не только за мной, но и за этим вот носителем информации. Или одна банда за мной, а другая… И я за столько времени даже не удосужился вставить диск в свой компьютер, посмотреть. Позор!

Придется посмотреть на работе, там, кстати, и возможностей куда больше. Бережно завернув винчестер в другой пакет, я уложил его рядом с пистолетом.

Заехав по пути на Павелецкий вокзал и забрав из камеры хранения склянку с мутной жидкостью и шприц, я без нескольких минут одиннадцать ввалился в лабораторию Редькина. Лицо химика осветилось счастьем: очень редко случалось, чтобы люди, обычно с опаской обходившие его стороной, прямо вот так, добровольно, сами отдавались ему на растерзание. Но я не позволил Мишеньке насладиться своим торжеством, ибо еще в дверях выволок на свет божий непонятный сосуд.

Пока Редькин удивленно тряс бутылью, рассматривая ее содержимое, я достал из бумажника пять стодолларовых купюр.

– Здесь, Миша, пятьсот долларов, – многозначительно, с расстановкой произнес я. – Это все тебе. Один мой знакомый, очень состоятельный человек, просит определить, что за вещество находится в склянке и шприце. Если сделаешь анализ за три дня… ну, до пятницы максимум, получишь еще столько же.

Редькин растерянно смотрел на меня. Жадность и желание немедленно обсудить со мной последние новости о летающих тарелках и снежном человеке вели в его душе непримиримую борьбу. Я решил прийти на помощь первому чувству, а заодно перевести разговор на более конкретную вещь.

– Этот мой знакомый обещал и премию за скорость, – возвестил я, не уточняя суммы. – И еще он просил поинтересоваться у тебя, где в наше время может использоваться такой шприц.

– Да в любой лаборатории, – был ответ. – Промыть что-нибудь, перелить. Лучше ничего не найдешь. У меня тоже такой есть…

Редькин полез было в стол, но я резким движением остановил его.

– Я понимаю, что это сложный анализ, но сделай, пожалуйста, все что возможно. И звони мне в любое время.

Лицо Михаила выражало одновременно задумчивость и замешательство. Обуреваемый этими чувствами, он в ближайшие минуты не будет способен на активные телодвижения. Воспользовавшись таким состоянием своего приятеля, я мгновенно испарился за дверь.



Обследование Тамариного винчестера не оправдало в тот день моих первоначальных надежд. Мне удалось выяснить, во-первых, что раскуроченным мною компьютером пользовался в основном Володя, а Тамара, как всякая порядочная барышня, умела лишь вызвать из глубин «маздая» пару-тройку программ, чтобы зайти в Интернет, напечатать одним пальцем какую-нибудь бумажку… да, собственно, и все.

А Володя буквально дневал и ночевал в этом компьютере. Им было создано огромное количество файлов, но все они были, увы, зашифрованы. И почему он так привязался к этому компьютеру, своего, что ли, не было, подумал я, но вскоре сообразил, что компьютер начальницы, которая сама ни уха ни рыла в нем не смыслит, есть лучшая гарантия от проникновения в твои секреты кого-нибудь постороннего. Как жаль, что на взлом секретных файлов требуется так много времени!

Еще я установил, что Тамарин компьютер был подключен к локальной сети. Видимо, все компьютеры, находившиеся в том загородном доме, были связаны этой сетью. Если бы, имея на руках похищенный мною диск, добраться до одного из них!.. Тогда я, используя свои специфические методы, смог бы к этой сети подключиться, невзирая на все защиты! Но как, спрашивается, туда добраться…

Гораздо приятнее было читать письма дам, пришедшие в ответ на мои послания! Одна их них, отрекомендовавшаяся моим Персональным Ангелом, предлагала незамедлительно в обнимку с ней отправиться к Юпитеру или Сатурну. Право выбора между этими двумя планетами Персональный Ангел предоставляла мне. «Вокруг них столько спутников! – восклицала она. – Эти милые ледяные шарики, кружащиеся в звездной пустоте! Мы будем прыгать с шарика на шарик, купаясь в протуберанцах газовых гигантов!» Я твердо знал, что ни у Юпитера, ни у Сатурна нет никаких протуберанцев, и поэтому отказался от заманчивого предложения моего Ангела.

Другое запомнившееся мне послание было куда более деловым. Ко мне обращалась замужняя дама, которая, как она признавалась, «просто хронически не может хранить верность» своему супругу. Этот свой недостаток «не умеющая хронически хранить» компенсировала тем, что за годы супружеской жизни – а этих самых лет насчитывалось более десятка! – была постоянно верна своим бой-френдам, то есть не заводила нового, предварительно не расставшись с предыдущим. Верная в своих изменах мадам почему-то умалчивала о том, изменяла ли она своим любовникам с мужем. Мне предлагалось незамедлительно заступить на место бой-френда, оказавшееся в очередной раз вакантным, и встречаться с очаровательной леди дважды в неделю, по вторникам и четвергам с тринадцати до двадцати часов на квартире ее подруги, которая в это время всегда свободна. Предыдущий приятель был уволен моей корреспонденткой за то, что систематически и злостно нарушал этот график. Ох, если бы мои друзья с пистолетами охотились за мной только по вторником и четвергам во второй половине дня, я бы на такое предложение с радостью согласился!

Но более всего поразило меня письмо, состоявшее, по существу, из одной-единственной фразы. Вот оно.



Кому: Ушакову

Тема: Re:Анонимка



Борис Наумович, если это Вы, позвоните. Мой телефон…

Марина



Прочитав это, я незамедлительно отправился заваривать чаек, ибо тут было над чем подумать. Дело заключалось, во-первых, в том, что отчество Борьки Цейтлина, моего университетского приятеля, о котором я уже пару раз упоминал, было именно Наумович. На это обстоятельство вполне можно было бы плюнуть, мало ли, в конце концов, на свете Борисов Наумовичей, но мне вдруг пришло в голову, что дама, знавшая когда-то Борьку и получившая теперь мою «анонимку», вполне могла нас с ним спутать.

Прежде всего профессия. Борька, правда, специализировался по моле­ку­лярной би­о­логии, но неспециалисту это без разницы. Ростом он ниже меня, но от силы сантиметров на десять, и без помощи ростомера даме трудно это определить. А вот вес его даже тогда, в начале девяносто третьего, когда мы виделись в последний раз, превышал мой, наверное, раза в полтора. Что ж, вес этой самой Марины, если верить ее анкете, всего пятьдесят шесть, а стало быть, ей и мой центнер должен казаться запредельной величиной.

Да, Борька Цейтлин, здоровенный рыжий еврей, обжора, пьяница, похабник, бабник, враль и душа всех и всяческих компаний! Усердием к наукам он никогда не отличался, но человеком был, несомненно, способным и по-своему увлеченным. Именно по-своему: увлеченность эта граничила у него с лютым, на грани мошенничества авантюризмом. Впрочем, штучки, за которые всякий другой расплатился бы по полной программе, необычайно легко сходили Борьке с рук, – дела свои он проворачивал с изяществом и артистизмом, заводя повсюду бесчисленные знакомства.

На последних курсах многие из нас подрабатывали, например, лаборантами, а Борька умудрился устроиться – или врал, что устроился, – не куда-нибудь, а в закрытый со всех сторон Институт биологических структур, который занимался в советские времена сохранением для будущих поколений мумии вождя мирового пролетариата. На одном из подпитий в общаге он, потрясая пробиркой с раствором, в котором плавало нечто желто-розовое, утверждал – ну, тут уж наверняка врал! – что умудрился отхватить себе на память кусочек божественного тела. Все дико ржали, и Боренька ржал вместе со всеми.

Показательна история его несостоявшейся женитьбы. Невесту Борька нашел себе не где-нибудь, а в семействе заместителя министра не помню уже какой промышленности, но за несколько дней до готовившейся пышной свадьбы умудрился привести в пустовавшую в тот момент министерскую квартиру одну из своих девиц. В самый неподходящий миг на пороге комнаты, в которой счастливая пара предавалась любовным утехам, появилась… нет, не невеста, ей-то Борька, может, и нашел бы способ запудрить мозги, а будущая теща! Женитьба, разумеется, накрылась, вместе с ней накрылась московская прописка и аспирантура, а сам неудавшийся министерский зять отправился по распределению в солнечную Молдавию.

В тех краях он тоже неплохо устроился, быстро слепил диссертацию, которую защитил в нашем институте, но грянул девяносто первый, а за ним и девяносто второй год. Поток национального самосознания молдавского народа обрушился на голову несчастного еврея и увлек его на историческую обетованную родину, в Израиль. Последней каплей, упавшей в и без того переполненную бочку Борькиного терпения, была повестка дня заседания ученого совета, написанная на молдавском языке. Да, именно об этом он говорил перед отъездом тогда, зимой девяносто третьего, во время нашей последней встречи. Борька сидел у нас на кухне, бил себя в грудь, пускал скупую слезу, говоря, что не хочет уезжать, что он русский, русский по духу, хотя и еврей, а мы с Нинкой старательно отпаивали его водкой.

Терзаемый этими ностальгическими воспоминаниями, я принялся набирать номер неизвестной мне Марины.

– Это Марина? Вы посылали мэйл13 господину Цейтлину? – спросил я, услышав в трубке женский голос.

– Борис Наумович?! Это вы?! – мне показалось, что возле моего уха взорвалась граната средней мощности.

Надо заметить, что, начав разговор с Мариной, я пошел на маленькую хитрость: задрал свой голос почти на октаву вверх и постарался «украсить» его дополнительной взвизгивающей интонацией, свойственной моему старинному приятелю. Моя собеседница на это купилась.

– Нет, – сказал я, включая свой обычный голос, – я его давнишний друг.

– А вы давно его видели? – прозвучало после некоторой заминки.

– Не очень, – мой ответ был, мягко говоря, уклончив. – А вы?

– Последний раз – пять дней назад… Подождите, так значит, это вы мне писали?

– Да, я. Меня зовут Илья Николаевич.

– Помню, помню. Ушаков, кажется.

– Ну, Ушаков – это, можно сказать, ник14. А вообще-то, моя фамилия Суворов.

– Да-да, Борис Наумович рассказывал, что был… есть у него такой друг, Илья Суворов. А вы не знаете, где он?

– Понятия не имею, – честно признался я.

– Вот и я тоже. Как в воду канул!

– Может, мы с вами встретимся сегодня, обсудим, где его искать? И познакомимся заодно. Вы ведь за этим объявление давали, а я за этим же на него отозвался.

Вообще-то, знакомиться с этой Мариной меня не слишком тянуло, просто сама ситуация была очень необычной. Не верю я, господа, в такие совпадения. Да и Борька каков хам, а? В Москве торчит, и, поди, уже давно, а даже не позвонил! Не забыть убить, когда найду.

– Сегодня я не могу, – уже совсем другим тоном произнесла Марина. – У меня родственница за границу уехала, нужно у нее на квартире кое-какие вещи забрать.

Мы назначили встречу на завтра. В двенадцать часов у памятника Пушкину – место и время, ставшие уже традиционными в моих переговорах с Интернет-красавицами.

Домой я возвращался в беспорядочном брожении мыслей и чувств. События и без того, как сговорившись, уже третьи сутки сплетали вокруг меня причудливый орнамент, а теперь к последнему добавилось еще одно «украшение» в виде неизвестно откуда объявившегося Борьки и этой самой Марины. Ну не бывает, просто не бывает таких совпадений! Сначала я знакомлюсь по Интернету с Тамарой, ее убивают, обставляя дело таким образом, чтобы подозрения пали на меня, потом вдруг выясняется, что Тамара была чуть ли не «крестной матерью», возглавляла банду, которая помимо всего прочего интересовалась – заметьте, какой прогресс! – наукой, к которой я имею непосредственное отношение. Потом я звоню другой женщине, которая тоже вывесила анкету в Интернете, и выясняю, что она всего пять дней назад видела моего старого друга, который, оказывается, не объявляясь, черт знает сколько времени пребывает в Москве и который, кстати, тоже специалист отнюдь не в области богословия! Нет, все эти моменты должны быть как-то связаны друг с другом, иначе Илье Николаевиче Суворову, привыкшему организовывать свое мышления по принципу бритвы Оккама, останется только полоснуть себя этой бритвой по горлу и без помощи бандитов сунуть свое драгоценное тело в ближайшее болото на съедение тамошним тварям.

Вы спросите, почему я не пустился в бега, а вернулся в свою квартиру, куда в последние дни с подозрительной регулярностью стали наведываться не слишком дружелюбно настроенные ко мне и друг к другу люди? Ну, не мог я пуститься в бега, не мое это дело, да и перспективы никакой в этом случае не просматривалось. Проблема требовала радикального решения, а для этого нужно было сначала во всем разобраться. А понять что-либо можно было, лишь находясь в центре событий, то есть в моей ставшей вдруг «нехорошей» квартире.

Мне не оставалось ничего другого, как ждать завтрашнего свидания и думать. До завтра было еще далеко, поэтому по дороге домой я всецело отдался второму из перечисленных занятий. Хоровод разнообразных мыслей так закружил меня, что я очнулся лишь на последнем пролете лестницы, ведущем непосредственно к моей двери. Да и то, если сказать честно, это «обретение себя» случилось лишь потому, что тело мое вдруг почувствовало дискомфорт. Препятствие, возникшее вдруг на пути, не позволило ему, телу этому, спокойно переставлять ноги со ступеньки на ступеньку, чем оно занималось в течение предыдущих трех пролетов, а заставило, повернувшись бочком, осторожно протискиваться наверх. В себя я пришел не сразу и не окончательно, поэтому лишь краем глаза заметил, что упомянутое выше, но оставшееся теперь внизу препятствие представляет собой молодую девушку весьма недурственной внешности, сидящую на ступеньках лестницы. Я полез уже в карман за ключами, когда мне вдогонку нахально плюнули вопросом:

– Вы Илья Ушаков?

Я съежился и замер в противоестественной позе. Впечатление было такое, будто пущенный в спину «плевок» угодил точно за шиворот и, проигнорировав кожу, приклеил мне рубашку непосредственно к позвоночнику. Я скрючился, как от высоковольтного удара, и прямо вот так, в позе вопросительного знака совершил разворот градусов на сто двадцать. Только тогда я понял, почему преодоление «препятствия» далось мне с таким трудом. Очень симпатичный и мощный телесами живой редут был дополнительно усилен двумя местами багажа, а именно: дорожной сумкой с бесчисленными молниями и довольно пухлым рюкзачком из кожзаменителя. В верхней части рюкзачка, не до конца затянутое ремнем, чернело отверстие.

Пока я совершал все эти наблюдения, девица тоже не теряла времени даром: она поднялась со ступенек и стояла теперь передо мной, держа в руках багаж. Взгляд ее прополз, не торопясь, по моему телу – от лысеющей макушки до носков кроссовок. Именно так, сверху вниз женщины, по утверждению сексологов, осматривают мужчин на предмет дальнейших отношений. Наконец дама соизволила прокомментировать увиденное.

У-уу, класс! – промычала она. – А я Елизавета.



Автор:

Что, мои дорогие, думали, это милое юное создание никогда больше не появится на нашем горизонте? Черта с два! Даже незаряженное ружье иногда стреляет, говорили классики. А человек – это ружье, которое всегда заряжено. И чаще всего какой-нибудь гадостью.



Чтобы понять то, что произошло дальше, нам нужно припомнить и уразуметь два медицинских факта. Факт первый, научный: продукты распада алкоголя прекрасно стимулируют мужское любострастие. Поэтому, пожелав соблазнить кого-то, делайте это не во время попойки, а на следующий день после нее. Факт второй, житейский: Елизавета мне очень понравилась. Это была крепкая, здоровая деваха российской выделки, светло-русая, с серыми глазами и курносым носом, высокая, не толстая, но и не страдающая этой дистрофической худобой, которую теперь кто-то объявил очень модной. Эстету ее лицо показалось бы, наверное, простоватым, но мне с моим, как не уставала повторять Нинка, «плебейским вкусом» ничего другого не требовалось.

Был еще один, очень существенный для меня момент: Елизавета не носила этих мерзких железяк, которые многие ее сверстницы втыкают себе в нос, губы, брови и, как утверждают злые языки, другие, куда более интимные места. Последнее для меня, перестарка, рожденного задолго до сексуальной революции, было бы пострашнее апокрифической п… с зубами.

– А я к тебе, – без тени смущения, глядя мне прямо в глаза, заявила юная чаровница. – Ты, конечно, хам, но я подумала-подумала, да и дома у меня…

– Ты сначала хотя бы позвонила… – робко проговорил я.

– А я звонила. Из автомата. Никто не ответил.

Действительно, если абонент не отвечает, что может быть логичнее, чем самолично засвидетельствовать ему свое почтение. Я хотел было поинтересоваться, как она узнала мой адрес, но тут же сообразил, что для девушки, имеющей телефон с определителем и доступ в Интернет, это не проблема. Информационная эра, черт бы ее побрал…

Неизвестно, как повернулись бы дальнейшие события, ведь дама, пусть трижды молодая и симпатичная, без приглашения, да еще и с багажом заявляющаяся в гости, вряд ли может вызвать у хозяина радостные чувства, но в этот самый момент хлопнула подъездная дверь и я услышал на лестнице до боли знакомые шаркающие шаги. Пространство в ближних окрестностях нашего дома обладает одним странным свойством: по какой бы, пусть самой причудливой, траектории вы его ни пересекали, на этой кривой обязательно найдется точка, где вы нос к носу столкнетесь с Поклёпой. Сегодня мне почти удалось нарушить этот непреложный, фундаментальный закон, и оскорбленная природа гнала теперь старуху вверх по лестнице, желая наверстать упущенное. Я поспешно принялся отпирать дверь.

– Давай быстрее! – по-змеиному зашипел я и почти силой втолкнул слегка обалдевшую Елизавету в темную прихожую.

Поклёпа, однако, успела зацепить меня взглядом: оглянувшись в последний момент, я увидел, как из-за перил поднимается тяжелая, неприветливая голова в седых космах, выбивающихся из-под платка. Толкаемая не изученными пока силами природы, старуха развила на лестнице скорость, достойную олимпийского чемпиона по спринту. Засекла ли она мою непрошеную гостью, в тот момент осталось для меня загадкой.

– Здрасьте! – рявкнул я через плечо.

Но неприятности, вызванные появлением Поклёпы, были сущим пустячком по сравнению с тем, что ждало меня впереди. Сначала удивила Машенька. Включив свет, я увидел, что моя красотуля сидит в старой шапке, своем законном «гнезде» на вешалке. Посторонний не усмотрел бы в этом ничего особенного, но я-то знал, что при появлении нового человека эта не слишком общительная особа должна опрометью лететь под диван! Мало того: с удивлением, мгновенно перешедшим в испуг, я увидел, что Машенька, изогнув спину дугой и устремив безотрывный взгляд куда-то на пол, страшно, по-змеиному шипит. Такое подобает не интеллигентной домашней кошке из хорошей семьи, а дикой рыси, только что пойманной охотниками в тайге! Опустив глаза, я понял, что объектом, приковавшим хищное внимание моей красавицы, был рюкзачок Елизаветы. Из дыры в верхней его части, предусмотрительно, как я вскоре понял, оставленной хозяйкой, поднималось, подрагивая, что-то тонкое, коричнево-красное и живое.

– Что там? – хрипло спросил я.

– Не что, а кто, – ответствовала Елизавета. – Это мой друг Фердинанд. Можно просто Фердик.

Произнося это, моя новая знакомая проворно расширяла дыру на рюкзачке. Несколько секунд спустя я, оцепенев, наблюдал за тем, как в образовавшемся проходе с убийственной четкостью нарисовывается змеиная голова. Вслед за головой не менее четко обозначилось и туловище толщиной приблизительно в руку пятнадцатилетней отроковицы.

– Не бойся, он не кусается, – сказала Елизавета, радостно глядя на меня.

– Не ядовитый? – голос мой звучал как-то сомнамбулически, я слышал его будто со стороны.

Милашка Лизунчик смерила меня презрительным взглядом. Действительно, только полный идиот мог задать подобный вопрос: если это не кусается, какая разница, ядовито оно или нет?

– Ты надолго ко мне? – вежливо поинтересовался я, а потом, вспомнив все обстоятельства, о которых позавчера доложила мне Елизавета, добавил: – У тебя что, предки неожиданно вернулись?

Юная дева тяжело-претяжело вздохнула:

– Хуже…

Из ее дальнейшего торопливого рассказа я понял, что предки, не желая оставить возлюбленную дщерь надолго без присмотра в огромном неприветливом городе, заложили, уезжая, мину замедленного действия. Мина была замаскирована под двоюродную бабку из провинции, которая взорвалась, то бишь появилась сегодня утром на квартире счастливой девы, приготовившейся полной грудью вдохнуть радости одинокого бытия. Мало того, что бабка, естественно, старая, она еще и дева, да к тому же учительница начальных классов. Надо ли говорить, что подобное существо в корне не способно понять устремления и потребности нового поколения.

– Ей уже семьдесят четыре, а она все работает, представляешь?! – возмущалась, потрясая власами, Елизавета.

Стало быть, в каникулярное время скучающая классная дама решила отточить педагогическое мастерство на внучатой племяннице. Но планы старушки рухнули еще быстрее, чем сладостные надежды ее младшей родственницы: через минуту после того, как последняя кисло ответила на страстный поцелуй первой, сельская учительница засекла на письменном столе, принадлежащем объекту воспитания, пачку презервативов.

– Главное, представляешь, у меня уже недели три никого не было! В девочку скоро превращусь! Смех! – темперамент, с которым Елизавета вливала в мои уши потоки информации, заставил меня на минутку забыть о Фердике. – Да и резинки эти я терпеть не могу…

Ненавистные резинки, ставшие причиной конфликта поколений, принес с собой еще более ненавистный юной деве тип по имени Вовчик, который давно ее домогался. Он из тех, пояснила Елизавета, которым легче дать, чем объяснить, почему не дашь, поэтому она склонилась в конце концов к первому варианту, поставив непременным условием сладостного соединения тел использование злосчастных резинок.

– А то он мало того, что занудай беспроходный, он еще, говорят, и ширяется.

Непреложное математическое правило гласит, что «минус», помноженный на «минус», дает в ответе «плюс». У паскудного Вовчика, используй он столь же паскудные резинки, появлялся, согласно этому правилу, реальный шанс. Но Вовчик, судя по всему, еще и дурно учился в школе, ибо в последний момент отказался от использования презервативов и был вытолкан за дверь. Принесенный же им пакетик так и остался лежать на столе, а впоследствии был обнаружен сельской учительницей.

Несчастная провинциальная старушка, готовившая себя к непримиримой педагогической борьбе с детскими ша­лостями вроде не вовремя убранной постели или неумеренного потребления конфет, дала сбой, схватилась за сердце и, забыв об объекте воспитания, принялась сосать соответствующие таблетки. Придя немного в себя, она перешла на профессиональный крик. Такого юная душа, взращенная при рыночной демократии, выдержать не могла. Елизавета побросала в сумку свое барахлишко, упаковала в рюкзачок Фердика и оставила бабульку наедине со злосчастными презервативами. Погоревав немного на скамейке в скверике, она решила направить стопы в мою сторону.

Поток сознания, обрушившийся с порога на мою буйную голову, заставил ее обладателя на некоторое время отключиться от окружающего. Даже от Фердика, а уж этот тип стоил того, чтобы за ним проследить! У меня в прихожей две вешалки: одна, как у всех порядочных граждан, намертво прибита к стенке, а другая, приличествующая более офису, чем квартире, представляет собой просто шершавую палку с ножками и крюками для пальто и шляп. Фердик, по достоинству оценив ситуацию, принялся наматывать кольца вокруг палки подобно змее с медицинской эмблемы. Действуя таким образом, коварный змей взбирался все выше и выше и все приближался и приближался к Машеньке. Когда дистанция между животными сократилась до метра, мое сознание волей-неволей подключилось к действительности. Первый вопрос, заданный мной, звучал, однако, вполне философски:

– Какой он породы, твой Фердинанд?

– Мне говорили, что это карликовый питон. Или удав. Кто говорит так, кто этак, – столь же философски отвечала Елизавета. Потом, поняв, очевидно, какие страхи наполняли сейчас мою душу, добавила: – Но все в один голос заявляют, что они питаются только мелкими грызунами, яйцами и птенцами, – она сочувственно шмыгнула носом, – выпавшими из гнезда.

Фердинанд так ловко карабкался по вертикальной палке, что на язык сам собою выпрыгивал вопрос: а за каким чертом его вольным сородичам нужно дожидаться роковой оплошности со стороны несчастного птенчика? Но я промолчал.

Машенька, однако, более решительно отвергла предположение относительно гастрономических пристрастий Фердика, сделанное моей новой знакомой. Уподобившись несчастному птенцу, которого только что помянула Елизавета, она вдруг опрометью вылетела из своего «гнезда» и, шмякнувшись об пол, как вчера, серой молнией метнулась по направлению к маленькой комнате. Фердинанд, казалось, не обратил на это никакого внимания. Подобно своему немецко-фашистскому тезке15, он продолжал упорно ползти и ползти вверх по вешалке. Наконец змей зацепился головой за крюк и, продвигаясь все дальше, добился того, что последний оказался в точности посередине его туловища. Добившись равновесия, Фердик закачался на крюке, как банальный кусок веревки.

– Ах ты, лапонька! – умиленно воскликнула Елизавета и чмокнула нахального змея прямо в пасть. Только теперь я до конца поверил, что эта тварь не очень ядовита.

– Карликовый, говоришь? – задал я уточняющий вопрос. – Больше не растет?

– До последнего времени рос, – со вздохом призналась Елизавета. – Я несколько раз звонила мужику, который нам его продал, и он каждый раз говорил, что все, больше не будет.

Число обманов, совершенных неведомым мне продавцом, в точности совпадало, как я понял, с числом звонков обеспокоенных покупателей. А ведь рост – или длина? – ползучего гада уже почти сравнялся с моим!

Убедившись в том, что Фердик занял наконец более-менее статичную позицию, я пригласил даму в комнаты. Из-за треволнений со змеем я как-то забыл о беспорядке, который у меня там царил. Дело в том, что сегодня утром, спеша по жизненно важным делам, я не удосужился замести следы вчерашнего пиршества. Даже наши с Петровной стаканы, недопитые по случаю неудачного исполнения тоста, так и стояли наполненными на краю стола, будто предназначались для опохмелки богу виноделия Дионису совместно с Бахусом, приятелем его. Цепким женским оком Елизавета выудила из этого хаоса самую неудобочитаемую деталь. Это были рваные колготки Петровны, отягощавшие своим присутствием спинку кресла.

– Эт-то чё? – кокетливо вопросила юная дева, задрав над головой пикантный предмет.

– Дай сюда! – гневно приказал я и попытался было отнять колготки, но Елизавета проворно убрала их за спину и тут же, совершив изящное танцевальное па, очутилась на другой стороне комнаты. Воспользовавшись моим секундным замешательством, она ловко, с какой-то нечеловеческой быстротой натянула раненые колготки поверх своих джинсов.

– Вау! – торжествующе воскликнула она. – Ты с ней тоже через Интернет познакомился?

– Дай сюда! – повторил я, надвигаясь скалой.

– Вау! – снова произнесла негодница, оттягивая колготки у себя на животе. – Посмотри, сколько еще места! Тебе хватит. Залезай!

В образовавшееся пространство, действительно, мог бы поместиться… ну, если не я, то вторая Елизавета точно. Перед лицом сего непреложного факта мне не оставалось ничего другого, как заняться воспитанием подрастающего поколения.

– Елизавета! – сурово прогрохотал я. – Ты же прекрасная русская девушка, студентка…

– Красавица, комсомолка… – ехидно продолжила она.

– Не перебивай старших! – рявкнул я, борясь со смехом. – Зачем тебе этот свиняче-американский язык?

– Как американский? – неожиданно серьезно вопросила красавица-студентка.

Я немедленно пустился в объяснения, привлек для наглядности школьно-письмен­ные принадлежности и изобразил фломастером на листе бумаги две перевернутые буквы «м», а между ними «о»16.

– Я больше не буду, – по-детски серьезно глядя мне в глаза, пообещала наконец Елизавета.

– Снимай эту гадость! – строго приказал я. – Дело есть.

Дело имелось действительно неотложное: даму, пусть и явившуюся незвано, все-таки следовало угостить, да и сам я после вчерашней попойки и сегодняшних трудов не отказался бы от легкого вина. Идти в магазин самому, отдавая квартиру на растерзание Елизавете и Фердику, мне не хотелось, идти вместе с Елизаветой, оставляя Машеньку наедине с этим проклятым змеем, хотелось еще меньше. Оставалось отправить к Асланчику мою прелестницу. Пусть прогуляется, а с этим недоношенным удавом я, так и быть, справлюсь как-нибудь.

Почувствовав серьезность тона, Елизавета быстренько сняла колготки, а я, не прекращая инструктировать деву насчет покупок, под шумок выдернул у нее из рук и сунул в мусорное ведро оставленную Петровной улику.

– Мусор заодно вынеси, – повелел я, вручая ей пакет и деньги.

Захлопнув дверь за этой энергичной особой, я испытал немалое облегчение, ведь нескольких минут общения с ней оказалось достаточно, чтобы у меня начала кружиться голова. «Не баба, а мадонна с яйцами!» – говаривал в таких случаях Борька Цейтлин.

Едва Елизавета скрылась за дверью, как мне пришла в голову другая причина, по которой нельзя было оставлять дома бедную девушку. Ведь квартира моя с недавних пор стала «нехорошей», сюда в любой момент может наведаться какой-нибудь не пресмыкающийся, а двуногий гад, не следовало об этом забывать! А я вот за всей этой суетой забыл, но даже и задним числом сердце мое преисполнилось гордости за собственную храбрость и благородство.

К возможному вторжению следовало подготовиться, у меня ведь есть пистолет! Конечно, в брючный карман он не полезет, а надевать, подобно вчерашнему придурку, ветровку мне не хотелось. Все же следовало перепрятать «пушку» куда-нибудь поближе. Протиснувшись бочком мимо висящего на вешалке Фердика, я вынул пистолет из сумки и из пакета, в который завернул его утром, и сунул в шкаф за книги. «Карликовый» питон, не проявивший особых эмоций по поводу ухода хозяйки, воздержался от них и теперь, при моем появлении. Лениво приподняв голову, он лишь смерил меня ничего не выражающим взглядом.

Но начав собирать грязную посуду, я вдруг услышал из прихожей звонкий шлепок, будто кто-то уронил на пол мокрый резиновый шланг. Это Фердик, наскучив бессмысленным висением на крюке, решил прогуляться по квартире. В первую очередь я, разумеется, забеспокоился о Машеньке. Но умница моя уже заняла неприступную позицию на шкафу. Вряд ли Елизаветин змей, даже если он питается исключительно мелкими хищниками семейства кошачьих, сможет одолеть отвесные полированные стенки.

Но у Фердинанда были другие планы. Всякая живая тварь, формируя жизненную позицию, старается занять ее подальше от всевозможных опасностей и поближе к харчам. Коварный змей не был в этом смысле исключением, ибо направил свои «стопы» на кухню, где оставались не доеденные Машенькой куски рыбы и молоко. Рыбу Фердик проигнорировал, а вот молоку отдал должное, вылакав блюдце до зеркального блеска. Стало быть, не птенцами едиными живы удавы…

Не успел я уложить отмокать в ванну засохшую грязную посуду – это куда легче, чем силой отдирать грязь! – как Елизавета уже забарабанила ногой в дверь. «Что за манеры?!» – родилась было во мне назидательная фраза, но я задавил в зародыше новый воспитательный порыв, когда увидел, что обе руки у моей прелестницы заняты: в одной она несла позвякивающий бутылками пакет, а в другой торт. «Соблазнилась, моя детка, сладеньким!» – умиленно подумал я. Торт, правда, был сильно великоват для двух человек, но я решил держать это замечание при себе, чтобы не прослыть жадиной.

Едва успев скинуть босоножки, Елизавета сняла крышку с торта и, отковырнув пальцем розочку, которых на этом кулинарном шедевре было превеликое множество, засунула ее себе в рот.

– Я в торте ем только крем, – пояснила она. – Остальное выбрасываю.

Мне стало понятно, почему мадемуазель выбрали такой большой торт с невозможным количеством розочек.

– А в бутылке пьешь только «мартини»? – передразнил я, наделяя сладкоежку соответствующим напитком. Интонации мои были насмешливо-отцовскими, Елизавете это явно нравилось, и я решил продолжать в том же духе. – Пора за воспитание твое браться, Елизавета!

– Возьмись, а? – томно проворковала она, расстегивая верхнюю пуговку на блузке. С кухни приполз довольный жизнью Фердик и столь же томно принялся наматываться на стройную ножку хозяйки.

– Чем мы его кормить будем? – спросил я, сглатывая от вожделения.

– А, он все жрет! – противореча своим недавним словам, ответила Елизавета и сунула в пасть змею кусочек сырокопченой колбасы. Тот не замедлил удостоверить ее слова действием. – Давай на брудершафт!

– А мы с тобой с самого начала на «ты»! – констатировал я и продолжил, вновь входя в педагогический раж: – Бабуле ты хоть сказала, где будешь? Хоть бы позвонила, а то дуба даст старушка, пока ты по мужикам шастаешь.

– Может, мне домой поехать, ее утешить?

– Не мешало бы! – не знаю почему, но мне вдруг захотелось дать задний ход. – И вообще, имей в виду: оставаясь здесь, ты подвергаешь себя опасности.

– Опасности изнасиловаться?

«Изнасиловаться!» Еще толком говорить не научились, а все туда же, вздохнул умудренный опытом мужчина средних лет.

– Опасности быть изнасилованной, – автоматически поправил он свою собеседницу, а потом неожиданно для самого себя сказал правду: – Со всеми этими Интернет-знакомствами я, кажется, влип в неприятную историю.

Последние слова произвели на Елизавету странное действие: губки юного рыцаря сексуальной революции17 по-детски надулись, глаза заблестели слезами, а сам рыцарь вдруг начал скороговоркой нести черт знает что.

Зачем, ну зачем я ее обманываю?! Если она мне не понравилась, можно просто сказать об этом, и она сама уйдет. Почему так все устроено, почему кругом такая тоска?! А как появится что-то интересное, так сразу нельзя! Ей так хорошо у меня было, а теперь уходить, да?! И пожалуйста, пожалуйста, она уйдет, только не надо врать! И вообще, что я подумал? Она совсем не такая уж озаботка! Конечно, я старый, и если уже ничего не могу, простатиты там, аденомы всякие, можно просто вместе полежать, она сделает мне что-нибудь приятное, она умеет…

Услышав ее последнюю тираду, я понял, что от любовных утех мне сегодня не отвертеться. Какой нормальный мужик мог бы это вынести, ну и я не вынес: подсел к ней на подлокотник кресла, погладил по волосам… Кончилось это, разумеется, продолжительным, страстным поцелуем. Даже на Фердика, с которым мне пришлось временно делить свою зазнобу, я почти не обращал внимания. Единственные посторонние мысли, которые в этот момент приходили мне в голову, это страхи насчет спины. Господи, только бы она не подвела в самый решительный момент! И почему я всегда так этого боюсь? Такого ведь никогда не случалось… Недаром кто-то сказал, что угроза куда страшнее ее исполнения!

– Ты не будешь больше меня обманывать? – спросила Елизавета, наконец отстранившись.

Я молча поднялся, подошел к шкафу, сунул руки за книги, достал пистолет.

– Вот, смотри. Вчера один тип, вооруженный этой штукой, забрался ко мне в квартиру.

– Зачем?

– Точно не знаю. По-моему, его интересовал мой компьютер.

– У-у, класс, – промычала она свое любимое, а потом сказала на полном серьезе, глядя мне прямо в глаза: – Слушай, дай стрельнуть!

– Хорошо, – неожиданно для самого себя согласился я, – только когда стемнеет. И я первый!

– Хорошо, – кивнула она с видом десятилетнего пацана, занимающегося «справедливой» дележкой конфет.

Время до темноты мы коротали за выпивкой, закуской и светской беседой. Несколько раз Елизавета заявляла, что уже достаточно стемнело, и требовала досрочно открыть стрельбу. Когда нетерпение ее достигло стадии белого каления, я бросил рвущуюся в бой деву на мытье посуды. И пошла ведь! И все перемыла!

Метрах в пяти от моего окна, чуть левее, из пампасов торчит старая засохшая береза. В прошлом году наш местный актив – во главе, разумеется, с Поклёпой – ходил по квартирам, собирая подписи под петицией в домоуправление насчет того, чтобы спилить трухлявое дерево. Все подписались, но береза осталась на месте; ствол ее ослепительно белел в подползшей наконец ленивой летней темноте. Прекрасная ночная мишень! Я, не целясь, потому что толком не умел этого делать, а лишь повернув ствол в нужном направлении, нажал курок. Выстрела не последовало. Рейнджер хренов! Надо ведь, кажется, снять пистолет с предохранителя и дослать патрон. Немало повозившись, я отыскал соответствующие выступы на теле моего железного друга, проделал необходимые манипуляции и снова нажал на курок. По руке мне основательно шарахнуло, и только поэтому я догадался, что выстрел произошел: звук, возникший при этом, напоминал скорее треск крупной ветки, отломившейся от сухого дерева. В березу я не попал, но хоть знаю теперь, как пользоваться добытым в бою трофеем.

– Теперь я, теперь я! – нетерпеливо затараторила Елизавета, выдирая пистолет у меня из руки.

– Спокойно детка, не убей дядю! – бормотал я, уступая ее прекрасному и яростному порыву.

Держа пистолет в одной руке и помогая для верности другой, Елизавета нажала на курок. Мгновение спустя мне показалось, что это штуковина умеет стрелять еще и очередями, потому что треск, раздавшийся в момент выстрела, не хотел стихать, наверное, секунд десять. Лишь по прошествии этого времени я разобрался в происходящем. Огромная боковая ветка, в основание которой, по-видимому, угодила Елизавета, с треском отломилась от березы и с не меньшим треском и грохотом рухнула в пампасы.

– У-у, класс! – зарядила мадемуазель свое любимое. – Давай еще!

– Хватит! – отрезал я, осторожно, но решительно отбирая у нее «игрушку», и только теперь заметил Фердинанда, который, уложив голову на подоконник, все это время внимательно наблюдал за происходящим. Даже звук выстрелов не отпугнул его! Где-то я читал, что змеи абсолютно глухи. Интересно, касается ли это удавов?

– Твою змеюку мы отправим на ночь в прихожую, – продолжал я, – благо дверь туда у меня запирается на шпингалет.

Елизавета, если и хотела что-то возразить, то не подала виду. Взяв за голову своего ненаглядного, она поволокла его в коридор, будто банальный садовый шланг. Ненаглядный не выказал признаков сопротивления. Мы оставили в прихожей свет: Елизавета сказала, что иначе Фердику будет скучно. Воспользовавшись ночным заточением удава, Машенька слетела со шкафа, на котором проторчала весь вечер, и побежала на кухню закусывать. Впрочем, ее радость была недолгой: дав своей красавице насытиться, хозяин безжалостно запер ее в шкаф. Когда процедура нейтрализации зверинца была завершена, я торжественно возвестил, помахивая пистолетом:

– Вместо твоего Фердика с нами будет мой Железный Феликс!

– А он  у тебя и правда железный? – томно спросила Елизавета, причем ее блудливая ручонка потянулась отнюдь не к пукалке с глушителем. Отстранив негодницу, я уложил своего Феликса возле дивана. Я имею в виду пистолет.



Автор:

В постели Елизавета не произвела на моего героя глубокого впечатления: она больше забавлялась, чем любила, и к тому же то и дело пыталась подтолкнуть его ко всяким экстремальностям, до которых он небольшой охотник. Вообще дева эта, как показало все предыдущее и последующее, не просто любит все необычное, она должна постоянно питаться, непрерывно засасывать всяческие экстремальности, как кит засасывает планктон. Если же планктонное поле чуточку скудеет, этот очаровательный «китенок» весь съеживается, увядает и начинает отчаянно скучать. Что ж, дальнейшие события позволили ей оттянуться на полную катушку!



Юная чаровница угомонилась, когда над пятиэтажными джунглями уже начал заниматься рассвет. Я на минутку поднялся, чтобы освободить из заключения свою любимую. Машенька, разумеется, была смертельно обижена и, не ответив на ласки голого хозяина, незамедлительно взгромоздилась на шкаф и оттуда принялась сверлить ненавидящим взглядом спящую соперницу. Мне, однако, было не до бабских разборок. Устало вздохнув, я нырнул под одеяло к Елизавете и незамедлительно провалился в пучину сна.

Первым, что меня разбудило, был звук, знаменующий собой стремительное падение Машеньки со шкафа. Я так замучился, что, конечно же, не расслышал бы этого звука сквозь сон, если бы не события последних дней, до бритвенной остроты заточившие во мне чувство опасности. Теперь же прыжок моей киски, типичный при появлении в квартире постороннего, подвиг меня… нет, не на то, чтобы открыть глаза, и тем более не на какие-то действия. Я лишь обрел способность слышать и реагировать на все последующие звуки. И на том спасибо моей ненаглядной, ведь прислушаться было к чему!

Сначала, чуть скрипнув, захлопнулась входная дверь, затем раздался скрежет, шорох и два трескучих хлопка, подобных тому, который произвел я, неудачно стреляя по березе. Венчал эту симфонию страшный, нечеловеческой силы визг. Тут уж я, разумеется, открыл глаза и сбросил ноги с дивана. Рожденный до сексуальной революции, «пожилой умный мужик» прикрыл чресла трусами, валявшимися на полу, и лишь потом схватил лежавший там же пистолет и бросился в сторону прихожей.

Распахнув дверь, я увидел прежде всего моего старого приятеля «азиата» с пистолетом в руке. Очередной тип, покусившийся на неприкосновенность моего жилища, съежившись от страха, все нажимал и нажимал на курок, но боезапас был, очевидно, исчерпан двумя выстрелами, произведенными в самом начале. Разбудивший меня визг был, понятно, произведен тем же самым гражданином. Мгновение спустя я понял причину такого странного поведения: перед «азиатом» торчал в третьей позиции Фердик и посредством одних лишь шипящих согласных высказывал негодяю все, что он о нем думает.

– У-у, класс! – раздалось у меня за спиной. – Мужик, а ты чё змея-то моего испугался? В твоих краях добра такого должно быть навалом.

Боковым зрением я обнаружил возле себя абсолютно голую заспанную Елизавету, с судорожным восторгом наблюдавшую за происходящим.

– Не, правда, мужик, почему? – допытывалась она. – Ты ж, поди, из какого-нибудь этого… – она запнулась, очевидно, роясь в голове в поисках географических терминов. – Казахстана.

– Убери эту гадость! – подал наконец голос «азиат». – С севера я!

– Чукча, что ли? – гыкнув, вопросил обнаженный рыцарь.

– Отец ненец, мать русская! Убери!..

– Понятно. Змея, мужик, она не дура, по снегу вашему ползать не будет. Не ранил он тебя, Фердичка?

Говоря все это, Елизавета страстно целовала свое чудовище в «губы» и «щеки», напряженно заглядывала ему в мутные, бессмысленные глаза.

– Целехонек, – ответил я за удава. – По веревкам, даже таким толстым, в ихних академиях стрелять, видно, не обучают. Да и было у него всего два патрона. Остальные-то по тем двоим расстрелял, из джипа? Ну-ну, не дергайся, у меня-то боезапас почти полный! – предупредил я, заметив, что лицо ненецко-русской национальности потянулось к дверному замку. – Ты лучше в комнату проходи, разговор есть.

Держа непрошеного визитера на мушке, я сделал шаг назад, пропуская его в комнату. Как выяснилось, шаг – это слишком мало; сказалась-таки моя неопытность в области спецопераций и лицезрения боевиков. В какой-то момент, когда дистанция между мной и «азиатом» составила метр с небольшим, последний, воспользовавшись этим, бросился на меня и одновременно резким ударом выбил пистолет из моей руки. Обучался, видимо, мерзавец, всяким приемчикам. Дальше повторилась история с моим воскресным визитером: дитя Севера упорно тянулось к оружию, одновременно пытаясь высвободиться из моего захвата, я же больше напирал на силу и гнул негодяя к полу. Развязка, впрочем, наступила значительно быстрее: «азиат» мгновенно присмирел, стоило Елизавете ткнуть ему в физиономию своей змеюкой. Сообразительная девушка…

Сидя, как и позавчера, на своем противнике и тем же манером ломая ему руку, я счел, что настало время позаботиться об общественных приличиях. Смерив строгим взглядом моего рыцаря в костюме Евы, я строго произнес:

– Оденься, наконец!

– Ой! – кокетливо воскликнула Елизавета и неспешно, со знанием дела провела руками по своему юному телу. – А можно, я одену какую-нибудь твою рубашку? Это так сексуально!

– Не «одену», а «надену», – автоматически поправил я. – Можно. Возьми в шкафу.

Обрадованная такой моей добротой, Елизавета совершила невероятный балетный прыжок – мне показалось даже, что она умудрилась шлепнуть подошвой собственной ноги по собственной же прелестной попке, – и скрылась в маленькой комнате. Уже через полминуты она появилась, одетая в мою рубашку красного цвета, которую я надеваю раз в несколько лет. Позаимствованное у меня одеяние прикрывало ей бедра примерно на треть. В другой ситуации это действительно могло бы подействовать возбуждающе, но сейчас у меня были другие заботы.

– Как зовут-то тебя, милок? – спросил я нарушителя нашего с Елизаветой спокойствия.

– Жора, – глухо отозвался он. Врал, конечно.

– А я прошлый раз тебя за японца принял. Елизавета, ты держи пока змея поближе, а я в карманах у Жоры пошарю.

Карманы «азиата» были девственно пусты. Чем же он дверь-то открывал?

– Елизавета, посмотри, пожалуйста, на полу в прихожей.

Юная валькирия пулей вылетела в коридор и тут же вернулась обратно, будто какой-то невидимый злодей произвел ответный выстрел со стороны входной двери. В руках у девы была увесистая связка отмычек.

– Во как, – удовлетворенно произнес я. – Знаешь, Елизавета, а у моего воскресного визитера были копии со всех моих ключей. А Жоре пришлось воровскую квалификацию демонстрировать. Нет, стало быть, в бандитском королевстве мира, согласия и взаимопомощи.

Вряд ли она до конца поняла все сказанное мной, слишком мало я рассказывал ей о своих злоключениях. Но лицо ее, как прожектор, светило в мою сторону неприкрытым восхищением и восторгом.

– Ты думаешь, Елизавета, он убивать нас пришел? – продолжал я. – Не-е, пистолет всего с двумя патронами для двух потенциальных жертв – это слишком даже для самого крутого скупердяя. Он ее просто в прихожую нам подкинуть хотел, пушку-то, а потом ментам стукнуть или своих каких дружков подослать.

Произнося эти слова, я, разумеется, не был до конца уверен в их истинности, информации-то у меня было с гулькин нос. Но я в любом случае выигрывал: если сказанное мной не соответствует действительности, Жора в порыве презрения ко мне, глядишь, и выболтает что-нибудь важное. Если же мне удалось попасть пальцем в небо, раздавленный моим «всезнайством» противник тоже, даст Бог, станет сговорчивее.

– Чего вы все так повадились ко мне? Да еще в такое время неурочное? Видел же, наверное, что у меня в прихожей свет горит?

Лежащий лицом вниз противник упорно молчал, зато Елизавета подала голос:

– А сейчас все, уходя, в прихожей свет оставляют, даже когда в отпуск уматывают. Это чтобы воров отпугнуть.

– Да? Не знал. Ну, да таких, как наш Жора, не отпугнешь, – польстил я плененному врагу. – Ладно, Георгий, на мой последний вопрос можешь не отвечать, я на него сам ответ знаю. Меня сейчас другое интересует: твой логин и пароль для входа в вашу локальную сеть. Только не говори, что ты его не знаешь! Ты ведь не банальный наемный киллер, а доверенная персона. Недаром ты, дорогой, там, на хазе вашей загородной, мониторами командовал!

– Я просто так там сидел… – прохрипел Жора.

– Ага, пописать зашел… Нет, чувствую, без спецсредств нам с тобой не договориться. Елизавета, – торжественно обратился я к своей юной подельнице. – Я много раз слышал о благотворном влиянии на представителей разных народов клизмы со скипидаром. Давно хочу проверить это на практике. Скипидар у меня на балконе, темная такая бутылка, а клизма в мешочке целлофановом, мешочек в шкафчике на верхней полочке, шкафчик в сортире над унитазом.

Елизавета бабочкой упорхнула из комнаты и через мгновение появилась вновь, торжественно, аки скипетр, держа за наконечник древнейший медицинский прибор. Эта резинка явно не казалась ей такой ненавистной, как те, с которыми приходил к ней злосчастный Вовчик. Не выходя из образа легкокрылого насекомого, она повторила только что проделанную операцию, только теперь роль клизмы и сортира играли, соответственно, бутыль со скипидаром и балкон. Моя революционная рубашка развевалась на ней, точно знамя, попеременно открывая миру то одну, то другую из ее девичьих прелестей. Ничего другого, кроме моего кровавого одеяния, эта мерзавка надеть, разумеется, не удосужилась. Надо бы ей выговорить, но не до того сейчас…

– Отлично! – воскликнул я.

– Служу Отечеству! – Елизавета вытянулась во фрунт, приложив руку к своей очаровательной пустой головке.

– Вольно! А теперь, товарищ рядовой необученный, открывайте бутылку и наполняйте клизму скипидаром. Я же попробую стащить штаны с этого героя-подпольщика.

Елизавета аж взвизгнула от счастья и бросилась выполнять приказание. Я готов был тоже издать какой-нибудь непотребный звук: приятно все же, черт побери, когда твои действия, вызванные сугубой необходимостью, параллельно доставляют такое удовольствие очаровательному юному существу! Энергия Елизаветы лилась потоком, переполняла меня, звала на подвиги. Молодая женщина, которая смотрит на тебя с восхищением, – что еще нужно мужчине, чтобы достойно встретить старость!



Подруга автора:

Ты, я смотрю, совсем обалдел! Что о тебе подумают?! А если психоаналитик твой текст прочитает? Ну ладно, скопофилия, подглядывание за молодыми, а теперь и в открытую слюни по молодым девкам распустил! Вот они, комплексы сорокалетнего! И клизма эта… Ты хоть знаешь, с чем она в психоанализе ассоциируется? А у тебя она еще и со скипидаром. Что о тебе подумают?!

Автор:

А знаешь, что в психоанализе говорится о тех, кто слишком часто оглядывается на окружающих? Да и ревнивые вопли по поводу молодых девиц – это же просто психоаналитический мармелад! И вообще, ты давно больна эпилепсией?

Подруга автора:

Чем?!

Автор:

Эпилепсией. Заладила: «Что о тебе подумают, что о тебе подумают?!» А бесконечное возвращение к одному и тому же есть несомненный признак эпилептоидного мышления, утверждают твои любимые психоаналитики. Я их и в дальнейшем без работы не оставлю, обещаю.



Подруга моя ретиво свинчивала пробку с бутыли, а я мучительно искал в памяти ответ на простой химический вопрос: растворяются ли пластмасса и резина в скипидаре? Я подумывал уже, не побеспокоить ли, невзирая на столь ранний час, Редькина. Но ставить химический опыт, равно как и тащить штаны с упорного ненца-полукровки мне не пришлось, потому что в последний момент тот раскололся. Он еще, правда, попытался вяло отбрехаться, пробормотав:

– Я не знаю адреса нашего сервера в Интернете…

– Зато я его знаю, – лихо ответствовал я, и после этого Жора выложил всю необходимую мне информацию, которая, естественно, нуждалась в проверке.

– Елизавета, – сказал я, – мне сейчас нужно будет заняться компьютером, а тебе придется подержать нашего друга. Руку ему крути сюда, к затылку, как я, а коленом упирайся сюда, между спиной и… ну, тем, что пониже. Если будет дергаться, крути ему руку сильнее. Не бойся, она не сломается!

Юная героиня взгромоздилась на северного красавца и произвела все манипуляции в соответствии с моими инструкциями. Поднявшись с пола, я критически осмотрел получившуюся конструкцию. Со стороны смотрелось эффектно, но нельзя было забывать, что несмотря на усердие и приличный рост, моя принцесса была минимум в полтора раза легче ненецкого принца. А он мужик жилистый, даром что коротышка…

Выбора, однако, не было. Я включил компьютер и с ходу вошел в Интернет, что обычно для утреннего времени, и в интересовавшую меня локальную сеть. Не обманул, стало быть, Жора. Через пяток минут мой фирменный троян намертво присосался к бандитскому серверу.

Занимаясь всем этим, я параллельно размышлял о дальнейшей участи негодяя, попавшего нам в руки. Лучше всего, конечно, сдать его властям. Но что в этом случае я скажу Петровне? К тому же, этот тип сообщил мне важную информацию и уже этим заслужил поощрение… Задумчивость мою рассеял телефонный звонок.

Звонил чрезвычайно легкий даже на мысленном помине Редькин.

– Прости, я, наверное, рано, – как всегда занудно начал он, – но ты же просил в любое время…

– К делу давай, – грубо оборвал я его и только после этого осознал свою бестактность. Выработал, понимаешь, громкий командный голос, общаясь с бандитами и Елизаветой…

– В твоем шприце и в емкости, как ты и предполагал, одно и то же вещество, очень чистое. Только в шприце слабые-слабые следы белка…

Это кровь Тамары, сразу подумал я.

– Соединение это я идентифицировал. Повезло, понимаешь. Прошел тест…

– Мишенька, без подробностей, пожалуйста. Я в химии ни бум-бум, ты же знаешь.

Редькин пустился в длинные объяснения, из которых я понял, что идентифицированное им вещество с длиннющим-предлиннющим, как это принято в органической химии, названием поступает к нам из-за границы в качестве сырья для изготовления лекарства под названием «тетрапригин». Снадобье это приготовляют на недавно открывшейся фабричке в Подмосковье, в поселке с романтичным названием Колючкино. Весь технологический процесс на этой фабрике сводится к тому, что импортную субстанцию разбавляют в соотношении чуть ли не один к ста раствором, содержащим анестезирующее средство типа новокаина.

Колючкино… Мне показалось, что это название я где-то видел или слышал, причем совсем недавно. Стимуляция памяти не дала результата, поэтому я решил не открывать географический диспут, а задал вопрос по теме, в которой Редькин был куда более компетентен:

– А если эту дрянь просто так, не разбавляя вколоть?

Редькин завел поначалу какое-то занудство насчет блокады ферментов, а потом, вспомнив о моем дилетантстве, пояснил:

– Проход импульса по нервному волокну становится невозможным. В общем, действует эта штука как банальный нервно-паралитический яд. А если в разбавляющий раствор новокаин не добавлять, больно очень будет.

Закончив эту тираду, Редькин поинтересовался размером добавки за скорость. Я лихо пообещал пятьсот, но сказал, что встретиться для передачи денег смогу только через несколько дней, чем немало расстроил жадненького химика.

– Хорошо. За это время я успею подготовить письменный отчет, – со вздохом сообщил он, кладя трубку.

В письменном отчете я не нуждался, но ничего, за полторы тысячи «зеленых» не грех будет ему и попортить бумагу. Я подошел к компьютеру, чтобы еще раз убедиться, что мой троян встал на положенное ему место, но в этот момент за моей спиной раздался дикий вопль.

Вопила, естественно, Елизавета, и крик этот был связан с тем, что северному красавцу Жоре удалось вырваться из ее объятий. Самонадеянная красотка слишком положилась на устрашающее воздействие своего любезного Фердика. По необразованности, вообще свойственной представительницам нового поколения, она не знала о том, какие чудеса вытворял с библейскими пресмыкающимися библейский же тезка нашего северянина18. Освободившийся из объятий Жора не стал, к счастью, нападать на меня, оставляя в тылу поверженную, но вполне дееспособную и энергичную деву, а со скоростью легконогого гепарда устремился в маленькую комнату, вскочил на подоконник и рухнул из открытого настежь окна вниз. Через мгновение мы услышали звук удара, деревянный треск и сдавленный вопль, донесшиеся до нас с места падения негодяя.



Глава 10



СПЛОШНАЯ БАТАНЯ!



Вы не поверите, но в глубине души я порадовался такому исходу дела. Во-первых, это избавляло меня от решения вопроса о дальнейшей судьбе полуненца, что было бы сопряжено с немалыми нравственными терзаниями, а потом… прыжок с подоконника выглядел так эстетично! И откуда только взялось идиотское выражение «спущу с лестницы»? Истинный джентльмен спускает своих врагов из окна!

Заглянув вниз, я сразу понял, что Жоре повезло куда меньше, чем его воскресному предшественнику. Тот отделался легкой хромотой, а этот лежал на земле, хрустел пампасами и пытался, но никак не мог встать на ноги. Причиной такой неудачи была, как я потом узнал, гигантская березовая ветка, которую вчера так удачно отстрелила Елизавета. Бедный Жора угодил прямо на нее и теперь валялся, взывая о помощи. Интересно, к кому? Пошарив глазами по окрестностям, я обнаружил чуть поодаль на дороге скромный милицейский «москвич». Впрочем, бело-синий автомобильчик, сбрызнутый розоватым рассветным солнцем, смотрелся даже элегантно. Но куда в большей степени мое внимание привлек человек, который как раз в этот момент выбрался из машины и направился к поверженному бандиту. Я не мог не узнать эту долговязую фигуру в милицейской форме. Быстро же нанимаются на сверхурочную работу нынешние участковые…

– Он что, из милиции? – спросила Елизавета, которая, разумеется, тоже не отрываясь смотрела в окно.

– Кто?

– Ну, этот… Жора.

– Нынче все может быть, – философски заключил я.

Продравшись через пампасы, Леонидов наклонился к Жоре, и тот что-то прошептал ему на ухо. Бросив своего подельника, участковый устремился назад к машине и вскоре вернулся с мобильным телефоном в руке. Жора позвонил куда-то и только потом позволил стражу порядка тащить его к «москвичу».

– Это он логин с паролем менял, – догадался я и тут же несколько театрально воскликнул: – Поздно, господа!

Елизавета бросила на меня такой взгляд, которым разве что легендарные «козлихи» и «лемешихи»19 одаривали своих кумиров.

– Какой ты умный! – воскликнула она, тоже несколько рисуясь. – Ты их всех победишь, да?

– Конечно! – ответствовал я тоном голливудского мордоворота. Как еще может ответить уважающий себя мужчина на восторженный вопрос дамы?

И что дальше должен был делать самец, испытывающий по отношению к себе только что упомянутое чувство? Естественно, страстно лобзать свою подругу. Подруга не менее страстно ответила мне, и дальше все пошло предписанным природой путем. Кстати, куда лучше, чем было ночью. Даже моя рубашка, которую Елизавета так и не удосужилась снять, не мешала нам, а только подогревала аппетит. Потом мы, утомленные, заснули и проспали пару-тройку часов, наверстывая упущенное ночью.



Вспоминая все это сейчас, кажусь сам себе воплощенным безумцем. Действительно, вместо того, чтобы очертя голову бежать из квартиры, окруженной бандитами и милиционерами, слившимися в любовном экстазе, самому ночь напролет заниматься любовью, а потом безмятежно дрыхнуть, наплевав на опасность! А с другой стороны, быть может, только по этой причине мне и удалось сохранить в относительной неприкосновенности свою голову вкупе с четырьмя конечностями. Главным своим везением во всей этой истории считаю то обстоятельство, что я как-то сразу проникся логикой безумия, творившегося вокруг меня. Попав в водоворот, следует нырять в глубину, а не грести изо всех сил в сторону, как это подсказывает примитивный здравый смысл.

Проснулся я около девяти и направился в ванную, не забыв одарить спящую без задних ног Елизавету звонким шлепком по симпатичной попке. Сей бодрящий жест я сопроводил столь же бодрящим возгласом:

– Елизавета, начинай просыпаться!

Я по опыту знал, сколь долго и сколь мучительно для себя и окружающих выпутываются из объятий Морфея эти юные особы.

Машенька спала на шкафу, свернувшись клубочком. Без подстилки, на твердой, холодной деревяшке! Бедняжка моя… Зато Фердик устроился с комфортом. Он тоже, можно сказать, свернулся клубочком, но в кресле, намотав на мягком сиденье с десяток концентрических колец. На столе внимание мое привлек гладкий блин от торта, по-мы­ши­ному выеденный со стороны кресла. Елизавета, насколько я помнил, облизала вчера весь крем, но основание оставила нетронутым. Видимо, эти чертовы удавы вообще всеядны. Вот гад! Нет, только Илья Николаевич Суворов, со свойственными ему всеблагостью и всепрощением, мог соблазниться прелестями юного серпентолога20, заявившегося к нему в гости с таким «довеском»! Пистолеты, оставленные мне в наследство двумя мастерами беспарашютного спорта, так и валялись, неприбранные, на полу. Что значит нет хозяйки в доме! Вздохнув, я спрятал оба ствола по прежней схеме, за книги. Если так дальше пойдет, у меня в шкафу соберется целый арсенал, подумал я. И ведь практически как в воду глядел!

Не успел я добрить и половину физиономии, как мне по нервам шарахнула электронная мелодия дверного звонка. Пока я, замерев изваянием, предавался бесплодным лихорадочным размышления о том, кто бы это мог быть, со стороны комнат раздались шлепки босых ног по паркету. Это, несомненно, Елизавета, поднявшаяся-таки с постели, шла открывать. Высунувшись немного из ванной, я перехватил юную деву на полпути к двери.

– В глазок посмотри, но не открывай! – распорядился я.

Заглянув в глазок, Елизавета издала непонятный сдавленный звук и, уже не шлепая подошвами, а наоборот, осторожно, по-страусиному переставляя ноги, подошла ко мне. До конца дней своих не забуду выражение неподдельного, всевластного ужаса, которое отпечаталось в этот момент на ее прелестном личике!



Автор:

Женщины склонны бояться зачастую самых неожиданных вещей. Легко представить себе, например, хирурга, этакую мощную даму без страха и упрека, которая, не моргнув глазом, вскрывает желудки, сердца и мочевые пузыри пациентов, но смертельно боится мышей и лягушек. Какая, спрашивается, угроза может исходить от этих безобидных, симпатичных созданий? Ответ, мне кажется, состоит в следующем: женщина инстинктивно ожидает, что от опасности ее защитит мужчина. Действительно, преданный рыцарь – чисто теоретически, конечно! – может защитить даму сердца от посягательств хулиганов или бандитов, но приходится ли ждать помощи от него в борьбе с лягушками и мышами? Нет, здесь нарвешься на одни лишь насмешки или, хуже того, обидные слова в свой адрес! Вот дамы и трепещут при виде крохотных пищащих или квакающих существ…



Трясущимися губами Елизавета извлекла из себя какой-то звук, который, будучи расшифрованным мною, выглядел примерно так:

– Батаня…

– Чего? – таким же срывающимся шепотом переспросил я.

– Батаня… – повторила перепуганная до смерти дева.

Мужественно отстранив ее с дороги, я на цыпочках прокрался к двери, заглянул в глазок. Взору моему предстала аккуратненькая интеллигентная головка в седых букельках и очках. Плечи старушки прикрывала старомодная беленькая блузка с воротничком под горло. Пуговичную планку венчала огромная металлическая брошь.

Пока я, стоя у двери, соображал, кто бы это мог быть, меня сверху по голове шарахнуло повторным звонком. Затем последовали частые, нетерпеливые удары в дверь слабенького, но настырного кулачка.

– Минуточку! Подождите минутку, пожалуйста! – крикнул я и сразу зашипел в сторону Елизаветы: – Как она узнала мой адрес?!

– Я, когда нашла его в Интернете, распечатала, а бумажку забыла на столе. Возвращаться было неохота, адрес-то я запомнила, память у меня хорошая.

Мне чрезвычайно хотелось пуститься в рассуждения о том, что у моей подруги, в отличие от памяти, не вполне на уровне, но времени на это не было. Поэтому я лишь скомандовал шепотом:

– Штаны тащи! Рубашку мою! Быстро! – и бросился в ванную добриваться.

Рубашка и штаны явились как-то сами собою. Половинка моей физии тоже сама добрилась в одно мгновение, после чего принесенные Елизаветой предметы мужского гардероба за какие-то пять секунд встали на предназначенные им места. Через полминуты я, босой, но важный, как английский лорд, уже распахивал двери перед негодовавшей старушкой.

Некоторое время она молча рассматривала меня. За те пятнадцать-двадцать секунд, что продолжалась эта немая сцена, она раз семь-восемь успела провести взглядом от макушки до голых пяток несчастного соблазнителя ее внучатой племянницы, не забывая после каждого прохода вернуться обратно, к макушке. Я молча стоял перед ней, нервно перебирая пальцами, – не рук, как того требуют приличия, а босых ног! Елизавета, я чувствовал это спиной, проделывала то же самое, только ноги ее были обнажены не по щиколотку, а почти до… не будем уточнять, какого места.

– Добрый день! – подала, наконец, голос старушка. – Меня зовут Татьяна Дмитриевна.

– Илья Николаевич, – галантно отрекомендовался коварный соблазнитель. Только теперь я понял, что значит странное слово «Батаня», испущенное в момент испуга Елизаветой. Это сокращенный – чтобы излишне не поганить язык – вариант обращения «баба Таня», которое и должна употреблять воспитанная внучка, общаясь с почти родной бабушкой.

– Вы позволите войти? – выдала сельская учительница вторую из заготовленных заранее фраз, но за мгновение до этого я уже развернул корпус на девяносто градусов и старательно, обеими руками изобразил приглашающий жест. Что касается Елизаветы, то она уже давным-давно испарилась в направлении комнат.

Войдя в залу, Батаня цепким дамским оком узрела все, что ей, вообще-то, было бы лучше не видеть, – допитые и недопитые бутылки, посуду, так и оставшуюся немытой после вчерашнего пиршества, разбросанные там и сям предметы девичьего туалета, включая самые интимные… да мало ли еще других запретных вещей, которые мое око, в отличие от дамского, просто физически не могло сфотографировать! В центре всего этого великолепия нагло, положив ногу на ногу, восседала Елизавета. Фердик, только что сброшенный ею с кресла, очумело клубился у ног своей хозяйки. Одна половина девичьего лица согнулась в некое подобие кривой улыбочки, другая вообще ничего не выражала. Зараза наглая! Мысленно я пожалел несчастную старушку. Ну и себя за компанию.

– Вы, как я понимаю, жених Елизаветы? – поинтересовалась Батаня. Она говорила куда-то в воздух, но адресовалась, несомненно, ко мне. Ну не к Фердинанду же, в самом деле? Надо отдать должное старушке: в напряженнейшей обстановке она в рекордно малый срок сумела выдать единственную приемлемую для себя формулировку.

Я оказался в трудном положении. Мысль о том, что слово «жених» представляет собой производное от «жена» и «жениться», пришла мне в голову сразу. Но если я женюсь на Елизавете, то Машеньке придется выйти замуж за Фердика. А она не согласится, я точно знаю! Мария хоть и старая дева, но за первого встречного козла – или даже удава – не пойдет. Мое воспитание! Тем не менее я мужественно и твердо ответил:

– Да.

– По дороге я встретила Клеопатру Васильевну, – со строгим видом продолжала Батаня. – Она характеризует вас, мягко говоря, не с лучшей стороны. В прежнее время я бы, разумеется, взяла меры, но теперь… – она горько, сухо рассмеялась и театрально развела руками.

Каюсь, мне понадобилось довольно значительное время, чтобы прокрутить в уме ассоциативную цепочку «Поклёпа – Клеопатра – Клеопатра с отчеством» и вспомнить, что Васильевна – это ни что иное, как отчество Поклёпы. После этого в этом самом уме воцарилось полное смятение. Более-менее устойчивым образованием в бурлящем океане чувств оставалась только конструкция из двух слов, мертвой хваткой, как утопленники, вцепившихся друг в друга, – «Поклёпа» и «сволочь». Да, перехватить поутру совершенно незнакомую тебе Батаню, вознамерившуюся навестить Илью Николаевича Суворова, одного из твоих многочисленных соседей, и вступить с нею в дискуссию о сомнительных достоинствах означенного господина, это, согласитесь, высший пилотаж!

Но сама Батаня мне понравилась. Эти театральные жесты и смех, это практически забытое ныне «взяла меры» выдавало в ней добротное старое воспитание, основанное на русской классической литературе. Родственная душа…

А Батаня, кажется, начала осваиваться в моей квартире. Будто угадав мои мысли, она сказала:

– Тем не менее вы, как я вижу, человек интеллигентный. И постарше Елизаветы. Может, вы станете для нее авторитетом. Она ведь совершенно ничего не читает и совершенно не интересуется серьезным искусством! Ни я, ни родители так и не смогли на нее повлиять. А ведь у вас в Москве столько музеев, театров…

Интересно, эти старушки правда считают, что мужчины и женщины встречаются, женятся, выходят замуж только для того, чтобы осквернять своим присутствием храмы искусства, или притворяются? Впрочем, чем они хуже, скажем, девиц, которые посещают театры и музеи с целью осчастливить собой какого-нибудь представителя противоположного пола? Глупенькие! Настоящий мужчина любит искусство в себе, а не вне себя, а ненастоящим и вовсе нечего делать в этих самых музеях – театрах.

– Не желаете ли чаю? – галантно вопросил я, поддерживая стиль, предложенный милой старушкой. Тело мое как-то само собой согнулось в не менее галантном четвертьпоклоне.

Иронически вздернув бровь, Батаня провела взглядом по столу. Да, представленный там натюрморт явно не способствовал возбуждению аппетита. Скатерть-клеенка, залитая субстанцией неизвестного состава, торт, обглоданный совместными усилиями Елизаветы и удава, кусочки сыра и колбасы, изогнувшиеся в сладострастной истоме. Последние, задрав нос и корму, более всего напоминали ладьи бесстрашных витязей со старинных лубочных картинок. Все это было, конечно, поправимо: безобразие, зафиксированное взглядом Батани, можно было протереть, вымыть, выбросить, скормить местным бродячим собакам. Трагедия случилась позже, когда строгий учительский взгляд, не остановившись на достигнутом, скользнул чуточку правее, к креслу, в котором по-прежнему нахально восседала Елизавета.

Юный рыцарь сексуальной революции был по-прежнему одет в мою кроваво-красную рубашку, в которую я заставил ее облачиться, чтобы достойно принять северного красавца Жору. И более ни во что. А наглая дева, ставшая на время обладательницей этого волнующего наряда, еще и сидела, уложив щиколотку одной ноги на колено другой. Миру открылась, таким образом, чарующая пухлость и стройность ее нижних конечностей… ну и то, что у молодых – и даже не очень молодых – дам расположено несколько выше. Батаня увидела это, и я это увидел. А самое главное, Батаня увидела, что я увидел… Карточный домик, совместными усилиями сооруженный представителями старших поколений из моего «жениховства» и грядущего чаепития, рухнул, разумеется, в одночасье. Неизвестно, во что бы вылилась последовавшая за этим немая сцена, если бы ее не прервал очередной звонок в дверь.

Кто бы это мог быть? Мгновенно забыв о старушечьих страданиях, я бросился в прихожую, заглянул в глазок. На лестничной площадке в полной форме – рубашке с погонами и фуражке, стоял Леонидов. Лицо его не выражало ничего, кроме суровой решимости, кадык, непропорционально увеличенный глазком, нервно шевелился.

– Илья Николаевич, откройте, пожалуйста! – сказал он, видимо расслышав мои шаги. – Я знаю, у вас в квартире сегодня была стрельба. Откройте, это в ваших интересах!

Первым моим желанием было позвонить Петровне и отдаться в руки правоохранительных органов. К его немедленному осуществлению я было и приступил, рванул как угорелый к телефону, чуть не свалив на пол Батаню, которая застыла у меня на пути наподобие гранитного Александрийского столпа. Когда я снял трубку, ответом мне было молчание. Телефон отключили.

У меня же есть мобильник, «завещанный» мне Тамарой! И оружие у меня есть! Нет, сдаваться Петровне, а тем паче Леонидову мы подождем. Я достал из сумки и включил мобильный телефон, потом выволок из-за книг пистолет – тот из двух, что был заряжен, – нисколько не задумываясь о том, какое впечатление это произведет на Батаню. Держа «пушку» в правой руке, а телефон в левой, я снова устремился в прихожую. Где-то на полпути меня застал повторный звонок Леонидова.

Прежде всего я навесил на дверь цепочку, потом щелкнул замком. Не слишком доверяя цепочке, я упирался в край двери коленом и, кроме того, держал наготове пистолет. Если бы в дверь стали ломиться бандитские жлобы, которые наверняка дежурили где-то вне пределов моей видимости, я бы не задумываясь начал стрелять. Глядя сквозь образовавшуюся щель прямо в глаза Леонидову и держа возле уха «трубу», я начал говорить:

– Петровна, привет! Это Илья Суворов, твой родственник бывший. Я дома. Как ты и предполагала, меня начали атаковать бандиты. Местный участковый с ними заодно. Телефон они мне отключили, так что звоню по мобильному. В общем, выручай.

Где-то в середине этой тирады Леонидова как ветром сдуло. Петровна лет пятнадцать проработала следователем в нашем отделении, поэтому менты знают ее как облупленную. Вот только о нашем с Петровной родстве Леонидов, при всей его осведомленности, как видно, не знал. Иначе не встал бы он, сердечный, на путь порока! Облегченно вздохнув, я захлопнул дверь, опустил руку с мобильником, на котором так и не удосужился набрать какой-нибудь номер…

В комнате я застал неожиданную сцену: Елизавета по-прежнему восседала в креслах, а Батаня стояла перед ней на коленях и срывающимся голосом умоляла:

– Лизанька, деточка, миленькая, пойдем отсюда. Пойдем скорее! Собирайся, пожалуйста!

– Не называй меня Лизанькой! – прокричала в ответ внучка. – Ненавижу! Елизавета я!

В этот момент Батаня почувствовала, очевидно, мое приближение, оглянулась и, увидев матерого бандита, соблазнившего сегодня ночью ее несчастную девочку, а теперь подкравшегося сзади с пистолетом в руке, завопила во всю свою учительскую глотку:

– А-а-а!!!

Судите сами, каких усилий стоило сохранить хорошую мину посреди этого сумасшедшего дома!

– Мадам… мадам… – прошуршал я во рту непослушным сухим языком, а потом, сообразив, что агитировать сейчас нужно юное поколение, сменил направление атаки: – Елизавета, твоя бабушка совершенно права! Я объявляю срочную эвакуацию! И оденься наконец!!

– А ты с нами поедешь? – хлюпая влажными глазами, как носом, по-детски спросила Елизавета.

– Конечно! – бодро отозвался я, и дева бросилась собирать свои шмотки.

– Спасибо, – едва слышно прошептала вдруг все еще стоявшая на коленях Батаня. – Спасибо вам.

Я помог старушке подняться с пола. Руки слегка дрожали: превращения из коварного соблазнителя в галантного джентльмена, из джентльмена в бандита с «пушкой» наперевес, а из бандита – в спасителя и надежду всего прогрессивного человечества дались мне нелегко.

К предстоящему нам бегству следовало тщательно подготовиться: дом ведь наверняка окружен бандитами, ментами и еще Бог знает кем. Выглянув через кухонное окно во двор, я увидел, что на детской площадке на лавочке восседают два здоровенных парня в спортивных костюмах, а перед ними торчат столбами два нижних милицейских чина. Один из ментов о чем-то бурно беседовал с парнями, а другой задумчиво смотрел в мою сторону. Каждый из здоровяков держал в руке бутылку с пивом. Во нахалы! Находясь в оцеплении, занимаются, лоботрясы, распитием слабоалкогольных напитков. И куда только паханы смотрят… Старушечья банда, клубившаяся неподалеку, не менее пристально, чем я, наблюдала за молодыми нарушителями бандитской дисциплины и их союзниками в погонах.

Чуть не сбив с ног сначала Батаню, которая от неожиданности плюхнулась, как мешок, в кресло, а потом спешно одевавшуюся Елизавету, я бросился к окну в маленькой комнате, чтобы отследить обстановку с противоположной стороны дома. Увиденное там тоже не вселяло оптимизма. Уткнувшись капотом в пампасы и наглухо перекрыв выезд на дорогу, возле дома стоял милицейский «москвич». Обложили, гады…

Пеший способ эвакуации нам явно не подходил, поэтому следовало позаботиться об автотранспорте. Я набрал на мобильнике номер Коли Матвеева, своего соседа и бывшего коллеги. Только бы он был сейчас в Москве и в годном к употреблению виде…

Коля раньше работал в нашем институте, вернее, мешал работать другим, занимаясь в основном праздным шатанием из лаборатории в лабораторию и приставанием ко всем с пустопорожними разговорами. Где-то в середине девяностых он наконец уволился и пробавлялся теперь случайными заработками – авторемонтом, извозом на своем стареньком «жигуленке» и Бог знает чем еще. Как можно заключить из сказанного выше, субъект этот одинаково часто бывал в отъезде и в нетрезвом состоянии.

Домашний телефон Матвеева ответил мне бесконечными длинными гудками. Все правильно, в мелочах мне обычно не везет. Зато иногда везет по-крупному: по мобильному телефону Коля отозвался почти мгновенно, и язык его, кажется, не заплетался. Только бы он находился не за пределами столицы…

– Ты где сейчас? – нервно спросил я после наскоро проговоренных приветствий.

– В тачке своей загораю, клиентов нет как нет.

– Далеко от дома нашего?

– Минут десять езды.

– Я сгожусь тебе в клиенты?

– Раскрой кошель пошире, сгодишься…

– Тогда слушай меня внимательно, – жестко проговорил я. – Кати сейчас сюда, к дому нашему, в смысле. Подай машину задом к моему подъезду. Мотор не глуши, сам из нее не выходи. Минут через пятнадцать-двадцать я выйду.

– Ты что там, в гангстеры определился? – заржал в трубку Матвеев.

– Примерно так. Ты все понял?

Следующие несколько минут ушли на сборы. В сумку отправились запасные носки, зубная щетка, бритва… К обычному дорожному набору добавился заряженный пистолет. Оружие, отобранное вчера у Жоры, я выложил на видное место в прихожей, предварительно протерев носовым платком.

Закончив дорожные сборы, я присел за стол и набросал записку следующего содержания:

«Петровна, привет! На мою квартиру был сегодня утром вооруженный налет. Налетчик в итоге удрал в окно, помогал ему – не до полета, а после – наш участковый Леонидов. В прихожей у меня лежит пистолет, я уверен, что именно из него убили твоего стукача Володю и того типа, который был с ним. Проверь этот пистолет и полюбуйся на две пули в стене у меня в прихожей. Ключи от моей квартиры тебе передаст вместе с этой запиской мой сосед Коля Матвеев. Сам я сейчас исчезаю, но обязательно явлюсь под твои светлые очи через денек-другой-третий. Пока. Илья.

Да, Машеньку покорми, пожалуйста!»

Записку я упаковал в конверт, на котором торжественно написал:

«Петровка, 38. Полковнику Петровне Вере Александровне».

Все время, что длились мои приготовления, Батаня сидела в кресле, подперев голову ручкой. Признаков жизни она не подавала. Елизавета же закончила сборы практически одновременно со мной. Когда она распахнула рюкзачок, намереваясь начать упаковку Фердика, я жестом пресек эти действия: составленный мною план эвакуации требовал некоторой экстравагантности нашего выхода на свет Божий.

– Змея своего намотай себе на шею! – приказал я. – Или на плечо там, на руку… В общем, чтобы видно его было.

– У-у, класс! – пропела Елизавета свое любимое и радостно бросилась исполнять приказ.

А мне следовало заняться нейтрализацией вражеского автотранспорта. Милицейский «москвич» по-прежнему стоял, уткнувшись капотом прямо в крылечко нашего подъезда, а его переднее правое колесо торчало под моим окном. Соблазнительная мишень! Господи, зачем же я пистолет-то убрал…

Мой план, как вы уже наверняка догадались, состоял в том, чтобы продырявить пулей камеру «москвича». Цель была такой крупной и близкой, что человек, имеющий хотя бы минимальный навык в обращении с пистолетом, сделал бы это с первого выстрела. Мне же понадобились целых четыре попытки: первая пуля ушла куда-то в «молоко», вторая угодила в колесный колпак, который тотчас отделился от колеса и загрохотал по асфальту. После второго выстрела я сделал паузу, ведь если в машине кто-то находился, этот «кто-то» непременно выскочил бы наружу, взбудораженный поднятым мною грохотом. Из машины, однако, никто не показался, и я продолжил стрельбу. Третья пуля попала примерно туда же, куда и первая, и лишь четвертая достигла цели. С занимаемой мной позиции было отчетливо видно, как низ колеса сплющился, а сам автомобиль слегка перекосился.

Во время моих упражнений в стрелковом искусстве Елизавета, разумеется, прервала подготовку к роли Лаокоона и, встав у меня за спиной, требовала передать пистолет ей. Может, следовало согласиться?.. Ну, да что теперь говорить.

Мне оставалось только попрощаться с Машенькой, после чего наша процессия двинулась к выходу. Вперед я галантно запустил Батаню, реанимировавшуюся мыслью о скором спасении – своем и внучкином. Следом за старушкой шел я, неся в руках всю поклажу, а замыкала колонну Елизавета, обмотанная Фердинандом. Ни шеи ее, ни плеча, ни руки по отдельности не хватило на этого зловредного питона, который, как мне казалось, за ночь еще прибавил в длине и весе. Змей прикрывал собой всю верхнюю часть ее прекрасного тела.

– Добрый день еще раз! – вежливо и почти радостно поздоровалась Батаня, выходя из подъезда, ближе всех к которому находилась, естественно, Поклёпа.

– Здравствуйте! – радостно ответствовала та.

– Здравствуйте! – не успел я сделать свой шаг по лестнице радости, как на свет Божий вывалилась Елизавета. Описать немую сцену, последовавшую за этим и длившуюся все то время, что потребовалось нам на посадку в Колькину тачку, я просто не в силах.

Нет, вы только представьте, в каком положении оказались бандиты! Приставленные ко мне бойцы вдруг видят, что объект наблюдения выходит из подъезда, прикрытый с фронта какой-то старомодной старухой, а с тыла – экстравагантной девицей, обмотанной поверху змеем. Разбираться в старухах и удавах они, разумеется, не нанимались, поэтому начинают звонить пахану, обрисовывают вкратце ситуацию. «Вы что, пьяные?!» – спрашивает пахан. «Не-е, трезвые!» – хором орут бойцы, не отрывая взора от пивных бутылок, зажатых в руках. Пахан, естественно, не верит. В общем, бардак начинается полный в бандитском королевстве!

Батаню я определил на переднее сиденье, а сам с Елизаветой пристроился сзади.

– Она что, из зверинца, что ли? – удивленно спросил Матвеев, разглядев барышню в зеркале заднего вида.

– Хуже, – со вздохом ответствовал я.

– Оно и видно. Куда едем?

– Только вперед!

– Кто бы сомневался… – пробормотал Колька, лупая в зеркало похмельными глазами, и рванул с места.

Некоторое время Матвеев по моему наущению ползал по дворам среди пятиэтажных зарослей, а я напряженно вглядывался в заднее стекло «жигуленка». «Хвоста» не было.

– Теперь давай в центр! – скомандовал я наконец.



Автор:

Сейчас самое время сообщить вам по секрету, что ни те два парня на детской площадке, ни два милиционера, мирно беседовавшие с ними, не имели к нашему герою ровно никакого отношения. Парни просто вознамерились попить пивка в комфортных условиях, а менты то ли скуки, то ли магарыча ради – а может, и науськанные Поклёпой, история о том умалчивает! – вступили с ними в увлекательный диалог. Расстрелянный героем «москвич», доставивший стражей порядка к месту события, тоже, таким образом, пострадал незаслуженно. Пользуясь случаем, приношу извинения доблестным органам внутренних дел за порчу государственного имущества.



В районе Чистых прудов я повелел Матвееву остановиться.

– Вот, во-первых, твой гонорар, – сказал я, передавая бывшему коллеге пятисотрублевую бумажку. – Доставишь дам на место, а потом позвонишь по этим телефонам… – я достал заготовленный конверт, выписал на его обратной стороне все телефоны Петровны и отправил конверт вместе с запасными ключами от моей квартиры по пути, уже проторенному купюрой. – Дозвонись обязательно до полковника Петровны Веры Александровны, договорись о встрече и передай ей это письмо и ключи. Займись этим сейчас же, как только высадишь дам. Все понял?

Некоторое время Николай серьезно и несколько испуганно смотрел на меня, потом прочел надпись на конверте и молча кивнул.

– Ты что, в менты подался?

– Да я и сам, Коля, не знаю, гангстер я теперь или мент, – вздохнул я.

Матвеев, кажется, проникся. Теперь мне предстояло прощание с Елизаветой, что было, конечно, морально труднее. С момента посадки в машину юный рыцарь сексуальной революции занимался исключительно упаковкой своего змея. Начала Елизавета с хвоста, теперь же из рюкзака торчала лишь голова чудовища и кусок туловища длиной примерно в полметра.

– Елизавета, я должен идти, – произнес я, погладив ее по ручке. – У меня важная встреча.

– Ты… идешь… а я? – прошептала она, проведя глазами сначала по мне, а потом по Батане, сидевшей неподвижно, как фараон на троне. «А я останусь с ней?» – говорил этот взгляд.

– Я вернусь, обязательно вернусь через денек-другой-третий, – скороговоркой произнес я, а потом прошептал на ушко огорченной деве: – Ты подружись с бабулей, она у тебя замечательная!

Самое смешное, что я выполнил обещание, данное моему рыцарю! Но тогда я еще этого не знал: пользуясь временным замешательством Елизаветы, я спешно чмокнул ее в щечку и выскочил из машины.

Было начало двенадцатого, времени как раз хватало на то, чтобы пешком добраться до Пушкинской площади. Забросив сумку на плечо, я пошагал на свидание с Мариной, навстречу своему последнему роману из электронных писем. Впрочем, тогда я еще не знал ничего – ни того, что он будет последним, ни того, что это будет роман.



Конец первой части



Часть вторая



РЫЖИЙ ОГОНЕК





Глава 11



СНОВА НА ДЖИПЕ ШИРОКОМ



Я мерил широким шагом московские бульвары. Навстречу бежали, суетясь, люди, каждый из которых мог оказаться бандитом или тайным агентом каких-нибудь органов, но я, не думая об этом, бодро шагал к Пушкинской площади. Москва, обливаясь тополиным пухом, нежно ласкала меня, обтекала, расступаясь, мое пружинящее легкой походкой тело.

Я шел на свидание с Мариной. Где-то вдали тосковала Машенька, брошенная на произвол судьбы любимым мужчиной; юная дева, только что храбро боровшаяся с бандитами, а теперь тоже брошенная мной, утирала скупые слезы, сидя в дребезжащем «жигуленке» рядом с ненавистной старухой; бандиты, затеявшие нелепую разборку с Ильей Николаевичем Суворовым, суетливо рыскали по городу, алкая довести начатое до конца. Сам же господин Суворов шел, поплевывая на все эти обстоятельства, на свидание с какой-то неведомой ему Мариной.

Зачем? Чтобы получить известия о Борисе Наумовиче Цейтлине, бывшем приятеле своем? Да черта ли мне теперь в этом жирном еврее, который, как выяснилось, давно болтается в Москве – и даже не дал знать, не позвонил старому другу! С теткой новой захотел познакомиться? Мало ли вокруг разных теток, а эта, быть может, еще окажется страшнее атомной войны! Да будь она хоть первой красавицей во Вселенной, до того ли тебе теперь?!

Ах, как хочется написать, что я уже тогда все знал, предвидел, предчувствовал! Да ничего я толком не понимал и не знал! А все эти совпадения… Мир наш тесен, как спичечный коробок: лет десять назад в Париже на площади Согласия я встретил в полном составе знакомое семейство, которое обитает через дорогу от меня, но с которым я не виделся и не звонился к тому моменту лет пять!

Формально я обосновывал свои действия тем, что мне необходимо, мол, где-то отсидеться до следующего утра или хотя бы до середины ночи, пока троян, запущенный мною в бандитский сервер, перекачает необходимую мне информацию. Но что мешало мне отсидеться у Елизаветы, ведь со стороны милиции мне опасность уже не грозит, а у бандитов вряд ли есть возможность отслеживать мои звонки? А эта Марина… где гарантия, что она не сбежит от меня через пять минут после знакомства?

Эти проклятые вопросы терзали меня и заставляли зябко поеживаться несмотря на подступавшую полуденную жару. Угодив в омут, ныряй на дно, снова и снова повторял я себе. Что ж, будем считать, что я уже у самого дна и вот-вот попаду в восходящий поток. Куда только он меня вынесет?

Встретиться у памятника Пушкину с человеком, которого раньше в глаза не видел, задача нетривиальная. Это обычное в Москве место встреч, и толпа, которая там никогда не рассасывается, особенно густеет в те мгновения, когда минутная стрелка на часах стремится к вертикальному положению. А уж в полдень… Но несмотря на это, я сразу заметил ту, к которой так стремился, наплевав на все увещевания здравого смысла. Заметил – и сразу замер на месте, будто какой-то злодей приколотил мои подошвы к асфальту. Практически спиной ко мне стояла, напряженно вглядываясь в сторону Тверской… Тамара, почему-то перекрасившая волосы в рыжий цвет!

Нет, этого не может быть, подумал я. Волосы можно перекрасить даже у покойницы, но разве могли бы они так отрасти за прошедшие несколько дней, даже будь Тамара жива?! Но фигура, руки, все…

– Добрый день, – произнес я, подходя сзади к так перепугавшей меня женщине. – Вы Марина?

Она резко обернулась на мой голос и сказала, легонько, едва заметно поведя го­ло­вой, – совсем так, как это делала моя убиенная подруга:

– Если вы Илья, тогда да…

Голос ее тоже чем-то напоминал Тамарин. Южнорусским произношением, сразу сообразил я. Но это, конечно, была совсем другая женщина. Та, невзирая на весь свой новорусский апломб, смотрелась потерянной и даже какой-то затравленной, а у этой в глазах сверкал неподдельный задор и нахальство.

– А если нет? – в тон своей новой знакомой ответил я.

– Тогда какая вам разница? – она кокетливо повела головой и рассмеялась. Рыжая бестия…

– Ну, как там Борис Наумович? Не нашелся? – спросил я, сразу цепляя тему, которая, судя по позавчерашнему телефонному разговору, интересовала нас обоих.

– Нет. Начальство наше, можно сказать, с ног сбилось, а он… – кисть Марины изобразила в воздухе какую-то абстрактную фигуру.

– Вы, стало быть, работали вместе?

– Да.

– Здесь, в Москве? И давно?

– Скорее в Подмосковье. В фармацевтической фирме. Около года.

До меня начало доходить, почему Борька, болтаясь столько времени в Москве, не дал о себе знать. Его заграничные эскапады, судя по всему, потерпели крах, он вернулся в Россию и устроился в какую-то занюханную фирмочку. При его-то ученых амбициях! Совестился гордый русскоязычный еврей…

– В фармацевтической фирме? – удивленно произнес я. – Чем же Борька… Борис Наумович там занимался? Он же биолог, а не химик и не фармацевт.

– А он там именно биологией и занимался. С моей помощью.

– Стало быть, и с вами мы коллеги?

– Не-ет, – звонко прощебетала Марина. – Я, скорее, подопытный кролик.

– Тогда вам наверняка надо хорошо питаться! – воскликнул я, снова подхватывая заданный Мариной тон разговора. – У меня тоже со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не было…

– Что же это вы так себя не бережете, миленький? – ехидно перебила она.

– Свидания с вами ждал. Волновался. Кусок в горло не лез, – отвечал я, бия себя кулаком в грудь. Мне все больше и больше нравилось говорить с ней. Пока только говорить…

– Меня тоже время от времени охватывает просто зверский аппетит. Борис Наумович говорил, что это из-за эксперимента, в котором я принимала участие, – произнесла Марина, как-то загадочно улыбаясь.

– И сейчас у вас именно такое состояние?

– Нет, но думаю, оно скоро наступит.

Меня, разумеется, более всего на свете подмывало спросить, какими это экспериментами занимался Борис Наумович в безвестной подмосковной фирмочке, но я удержался. Мне не хотелось, чтобы Марина подумала, будто единственная цель моего свидания с ней состоит в наведении справок о своем приятеле. Поэтому я лишь предложил рыжей насмешнице пройтись по Тверскому бульвару и приземлиться в одной забегаловке около Никитских ворот, где весьма прилично и довольно недорого кормят. Марина согласилась, и мы двинулись в обозначенном мной направлении, но по дороге наш разговор все равно съе­хал на персону господина Цейтлина. На мой вопрос о том, как она с ним позна­ко­ми­лась, Марина ответила:

– Я работала тогда в одном еврейском обществе…

– А вы, стало быть, одной с ним крови? – удивился я.

– А что, непохоже? – ответила она вопросом на вопрос, на удивление точно изображая одесский выговор, и тут же сказала, переходя на обычное свое произношение: – У меня отец потомственный кубанский казак. Мать тоже, можно сказать, казачка, только донская. Они бы мне сделали коллективное «секим башка», если бы узнали хотя бы об одном из моих еврейских обществ.

– А у вас их что, много? – от удивления меня развернуло на сто восемьдесят градусов, и я некоторое время шел спиной вперед.

– Ага, – кивнула она, притворно виновато хлопая глазами, – целых два.

Из дальнейшего рассказа Марины выяснилось, что в Москве действительно существуют два еврейских общества, названия которых я тотчас забыл, уяснив лишь, что одно из них ставит целью возвращение всех евреев на родину предков, а другое, напротив, поддерживает тех, кто остается или возвращается на место своего рождения. Несколько лет Марина, выдавая себя за ортодоксальную иудейку, умудрялась сотрудничать и получать деньги и там, и там. Практически тем же самым, хотя и с меньшим успехом, занимался Борис Наумович. Познакомились они, когда Борька, получив вспомоществование на возвращение в Россию и приехав-таки сюда, явился в первое из упомянутых обществ, желая снова получить деньги, но уже на обратную процедуру. Что ж, это было вполне в его духе! Он не уставал повторять когда-то, что есть евреи, чтобы собирать камни, и есть евреи, чтобы разбрасывать их. Так почему бы одному еврею не совместить в себе обе этих функции, тем более что Борька как нельзя лучше подходил для этой роли.

– И денег на отъезд он, как я понимаю, не получил? – спросил я.

– Может, и получил бы, если бы не познакомился со мной.

– Неужели вы на него настучали?

– Хуже. – Марина выдержала театральную паузу и продолжала: – Я познакомила его с моей родственницей, а она предложила ему заняться тем, чем он сейчас занимается. Вернее, он предложил, а она согласилась финансировать эту работу.

Все это мы говорили, уже сидя за столом в кафе, в уютном закутке, отделенном невысокой перегородкой от общего зала. Я сидел спиной ко входу в закуток, а Марина расположилась напротив меня.

– А чем же… – я решился было задать вопрос, давно вертевшийся у меня на языке, но в этот момент Марина поднялась из-за стола.

– Я сейчас, – шепнула она и упорхнула.

Да, ударился, видно, Боренька в какую-нибудь очередную научную авантюру. На это он мастак! И родственницу какую-то этим соблазнил. Надо будет спросить у Марины, кто она такая. Богатая, наверное, тетка… Не знали вы, неизвестная мне мадам, с кем связались! Теперь вот исчез, испарился с глаз ваших доблестный рыцарь науки! Оттягивается, видно, милейший Борис Наумович у какой-нибудь веселой бабенки. Или водку пьянствует. Запойным пьяницей Борька вообще-то не был, но в подходящей компании вполне мог уйти в загул.

Не успел я додумать то, о чем только что написал, как на плечо мне легла чья-то крепкая рука, а в правый бок уперлось что-то твердое.

– Тихо, не дергаться! – раздался сверху знакомый голос. Мгновение спустя я понял, что голос этот принадлежит типу, которого я спустил из окна в воскресенье, перед визитом Петровны, а железяка, упершаяся мне в бок, есть ни что иное, как ствол пистолета.



Подруга автора:

Это Марина? Это она его подставила?!

Автор:

Ага, она. На радость жидо-масонской мафии, даже двух мафий, агентом которых она имеет честь пребывать. Ты этого хочешь? Нет? Скучно, говоришь, будет? Тогда слушай молча, не мешай дяде выдумывать!



– Хорошее у тебя начальство, доброе, – довольно твердо проговорил я, но голос, несколько подсевший, меня выдавал. – Пистолет тебе новый выдали… Бесплатно или взыскание наложили?

– Пошутишь скоро у меня! Не знаешь ты, с кем связался! – повторил парень свою воскресную фразу.

– Могу сдать добровольно то, за чем ты ко мне приходил, – предложил я. – Винчестер ведь тебе нужен был, который я с компьютера у твоего хозяина снял. Он ведь за него и головушку свою буйную сложил…

– Давай, но этим ты не отделаешься, – проговорил невидимый мне противник. Жало его пистолета еще сильнее впилось мне в бок, а колено застыло где-то в районе моей правой почки. Поерзав немного спиной, я убедился в том, что это его левое колено. Так…

Я потянулся к сумке. Помимо винчестера, который я с удовольствием вручил бы сейчас своему противнику в обмен на жизнь и свободу, там лежал еще и пистолет. Штука, не лишняя почти во всяком бою, но завернутая сейчас, увы, в пластиковый пакет. Да и будь мой Железный Феликс на свободе, разве позволил бы мне этот мерзавец достать его, развернуть под нужным углом и выстрелить? А что началось бы здесь после выстрела?! Мне оставалось только медленно тянуться к сумке, выигрывая время, и стараться поточнее нацелить правый локоть. Наконец моя левая рука добралась до сумки, расстегнула молнию. Вот он, винчестер, а вот завернутый в полиэтилен пистолет…

– Простите… – раздался вдруг над головой голос Марины, которая, очевидно, хотела занять свое место за столиком и протискивалась сейчас между загородкой и прилепившимся ко мне парнем. – Валера?! – воскликнула вдруг она, когда, протиснувшись наконец, смогла посмотреть ему в лицо.

Валера издал какой-то смятый звук, в котором, если как следует поднапрячься, можно было угадать «Марина…» Но мне было не до лингвистического анализа, ибо как раз в этот момент парень слегка расслабился, а дуло его пистолета, вдруг скользнувшее вниз, перестало смотреть мне в бок. Самое время пустить в ход локоть, сейчас или никогда! Я не замедлил сделать это и через мгновение по звуку, испущенному Валерой, понял, что мой локоть угодил ему точно «в то место роковое, излишнее почти во всяком бое…»21. Пользуясь моментом, я выхватил из сумки завернутый в пластик пистолет и бодро направил его рукояткой вперед по маршруту, только что проделанному локтем.

Из нутра парня вырвалось нечто напоминающее скрип ржавых, лет сто до того не открывавшихся металлических ворот. Одновременно с этим раздался звук, знаменующий собой падение чего-то тяжелого. Это, как я тотчас догадался, упал на пол мой очередной боевой трофей. Сам его недавний обладатель как-то обмяк и всей своею тяжестью навалился на мое плечо. Такое неудобство я готов был терпеть, ведь еще за минуту до того мне угрожали куда большие неприятности. Но следовало как можно скорее убираться отсюда.

– Подбери «пушку» с пола и пошли! – скомандовал я Марине.

– Куда? – она никак не могла прийти в себя. Интересно, что повергло ее в такое смятение, – встреча со старым знакомым или то, что случилось несколько позже?

Выяснять было некогда, поэтому я лишь коротко бросил:

– На выход! – повесил на левое плечо свою сумку, а на правое – свалившийся на меня новый и относительно живой груз и начал выбираться из нашего закутка. Краем глаза я заметил, что Марина безуспешно пытается запихнуть пистолет в свой крохотный дамский ридикюльчик.

– В сумку мне брось! – приказал я. – Скорее!

Не успели мы с Валерой сделать и трех шагов, как нос к носу столкнулись с официанткой, которая несла на подносе заказ. Скользнув глазами по яствам, которыми ее поднос был уставлен, я невольно сглотнул голодную слюну. Даже пожрать не дадут, гады…

– Другу моему плохо стало, слабенький он, – пояснил я ситуацию удивленной жен­щине. – У вас тут нельзя как-нибудь выйти во двор, а то на улице бензином шибко воняет?

– Да-да, через кухню можно, пойдемте, я вас провожу, – защебетала она и пошла впереди меня, указывая дорогу. А ее поднос остался, увы, на столе… Я снова почувствовал, что рот наполняется липкой сыростью.

Во дворе, а вернее, в узком, на одну машину проезде между двумя новорусскими особняками, воняющими какой-то химией после недавней реконструкции, я усадил Ва­леру на деревянный ящик, стоявший возле служебного входа в кафе, и милостиво позво­лил официантке удалиться. В ответ на ее немой вопрос я, сделав неимоверно честные гла­за, пообещал наше скорое возвращение к столу.

Я не случайно попросил официантку вывести нас через служебный вход: покидать кафе так, как это делают простые посетители, нам было противопоказано. Я понимал, что Валера был не один и его задача состояла лишь в том, чтобы под конвоем вывести меня на улицу, а там запихнули бы раба божьего в машину, и гуд бай, май лав, гуд бай. Вот только как они на меня вышли?..

Предположение насчет того, что за мной следили от самого дома, я отверг сразу. Во-первых, я худо-бедно проверялся, заставив Кольку петлять по дворам. Но если даже я ошибся и бандитам удалось прицепить мне «хвост», что мешало им сцапать меня гораздо раньше, как только я выгрузился на Чистых прудах?

А если их навела Марина? Но каким образом? Какое она имеет к этому отношение? Хорошо, пусть бандитам удалось отследить мой звонок к ней, запугать ее, заставить потрудиться на себя. Я бы с удовольствием поверил в это, если бы после появления Валеры эта рыжая авантюристка больше не вернулась за стол. Что ей было там делать? Выполнила свою миссию – и пошла получать причитающийся ей гонорар или пулю в затылок. Но она вернулась и узнала Валеру. Их взаимное удивление было неподдельным, и именно это позволило мне так ловко выкрутиться из затруднительной ситуации… Ничего не понимаю.

Такие вот мысли терзали мою буйную головушку, когда мы пробирались какими-то узкими проходами в районе Никитских ворот. Я шел с максимально скоростью, используя всю длину шага, а Марина практически бежала за мной. И чего она ко мне привязалась? Вон как тяжело дышит, бедная… По идее, она и должна сейчас бежать, бежать быстро – но в противоположную от меня сторону. Влюбилась, что ли, смертельно – прямо вот так, с первого взгляда? Предположение, прямо скажем, чрезвычайно лестное для меня, но… подозрительно это, ой как подозрительно!

Когда прямо по курсу показались элитные хрущобы Нового Арбата, Марина наконец подала голос:

– Слушай, а куда мы бежим?

– Я куда подальше, а куда ты, не знаю… – огрызнулся я и тут же подумал, что под соусом всех этих злоключений мы на удивление легко и незаметно перешли на «ты».

– Нет, послушай, а что там было, в кафе? – вцепившись мне в рукав, Марина заставила меня замедлить шаг. – Я не успела ничего понять.

– Не «что было», а «кто был», – поправил я ее. – И, по-моему, ты знаешь его гораздо лучше меня.

– Да, мы знакомы, – отвечала она, – его зовут Валера.

– Это я уже понял.

– Он работает охранником на фабрике в Колючкино.

– Где?! – нарушая все законы физики, я остановился мгновенно, будто натолкнулся на каменную стену.

– Ну, на фабрике фармацевтической, у моей родственницы, я тебе о ней говорила. Между прочим, он несколько раз пытался за мной…

– Где, ты сказала, находится эта фабрика?! – я произнес это шепотом, но шепот этот, если бы разговор наш происходил на театральной сцене, был бы слышен не только в последнем ряду галерки, но и в буфете.

– В Колючкино. Ты что, бывал там?

– Нет, к сожалению. Или к счастью, черт теперь разберет… – у меня вдруг закружилась голова – то ли от голода, то ли, как сказала бы Петровна, от вновь открывшихся обстоятельств по делу. – Послушай, нам надо сейчас поймать машину и поехать все-таки пожрать. Заодно отъедем подальше от этого места.

– Я всецело за. У меня как раз начинается трясучка.

В машине мы уселись рядышком на заднем сиденье. Неудобно мне здесь было с моими ногами, ведь это снова был «жигуленок», а не тот роскошный джип. Но вперед садиться я не стал: хотелось чувствовать возле себя живую душу, а наш водитель, перекошенный от злости старик в очках, на эту роль явно не годился. В висках у меня стучало. Я разберусь во всем этом, обязательно разберусь, а сейчас надо успокоиться и поесть… И качать информацию из этой рыжей чертовки я пока не буду. Это потом, а сейчас просто хорошо, что она рядом…

Неожиданно для самого себя я положил Марине руку на колено. Ее реакция была еще более неожиданной: она осторожненько уложила свою ладонь поверх моей. Так мы и ехали до самой Покровки, куда я направил стопы, то бишь колеса зафрахтованной нами машины. Хорошо бы сейчас, как следует заправившись, думал я, просто полежать рядом с ней где-нибудь в тенечке, на травке, любуясь причудливой игрой солнечных струй, которые, извиваясь между листвой дерев, брызгают на тебя своими теплыми каплями. Именно просто полежать, без всяких этих дел… Мысленно я рассмеялся над собой. А то ты не знаешь, чем заканчиваются все эти лежания после сытного обеда рядом с такими вот рыжими чертулями. Да и до обеда тоже…



Лет десять с лишком назад, когда эта улица носила еще гордое имя Николая Гавриловича Чернышевского, на том самом месте, где я теперь тормознул нашего водителя, располагалось кафе, носившее не менее гордое имя «Что делать?» Потом это здание горело и встретило наступление рыночной экономики пустыми, как у черепа, глазницами обугленных окон. Так продолжалось несколько лет, но в конце концов здесь все-таки был произведен ремонт, а на месте старого кафе оборудовано некое весьма навороченное заведение, один внешний вид которого коробит, должно быть, мятежную душу революционного демократа. Сюда-то и направил свои стопы я, терзаемый тем же вопросом, что волновал когда-то незабвенного Николая Гавриловича. Благо, остатки средств, «завещанных» мне Тамарой, пока позволяли. На еду Марина обрушилась еще злее меня, а от спиртного в любом виде категорически отказалась. Я же с удовольствием присосался к бутылке красного сухого вина.

Когда мы утолили первый голод, Марина спросила наконец:

– Кто же все-таки за тобой охотится?

Я давно ожидал этот вопрос и заранее заготовил приемлемую «легенду», поэтому начал отвечать без заминки:

– Я биофизик, ты знаешь об этом из моего письма. Занимаюсь биоинформатикой, компьютерным моделированием биологических систем. Ну и заработка ради балуюсь в Интернете хакерством. Добываю информацию для заинтересованных лиц, оставаясь, конечно, в рамках закона.

– И получается? – спросила она с усмешкой в глазах.

– Что?

– Ну это, в рамках закона…

– В общем, получалось. Но на прошлой неделе я случайно залез на один сайт, и это кому-то очень не понравилось. К тому же этот «кто-то» оказался весьма квалифицированным товарищем. Короче, вычислили меня. Этой ночью мне даже у себя на квартире от бандита с пистолетом пришлось отбиваться. – Я умолчал, разумеется, о других своих занятиях этой ночью, равно как и о той, в обществе которой я этим занятиям предавался.

– Это от Валерки, что ли?

– Нет, от другого.

– А мне показалось, что там, у Никитских, вы общались как старые знакомые…

– Ну, видишь ли… – в этом месте я впервые немного замялся, – просто, беседуя со мной, твой Валерка упомянул этот ночной эпизод. Он из той же компании, это несомненно.

– Надо же, какое совпадение… – недоверчиво протянула она. Это ее чувство я вполне понимал и разделял.

– Да, совпадение… – эхом отозвался я и продолжал: – Информация, которую я скачал с того сервера, зашифрована. Я запустил программу, которая должна ее расшифровать. Она закончит работу к завтрашнему утру, и тогда мне понадобится компьютер, подключенный к Интернету. А до того я должен перекантоваться где-нибудь в безопасном месте. Все мои друзья, знакомые, родственники исключаются, сама понимаешь.

– Можно у меня, – тут же предложила она. – Поставлю тебе раскладушку на кухне…

– На раскладушке мне ноги некуда девать, – улыбнулся я. – Было бы, конечно, здорово свернуться калачиком на полу возле ложа твоего, но увы, у тебя нельзя. Я весь последний час размышлял о том, как они вышли на меня там, у Никитских ворот. Слежка за мной по многим причинам исключается. Остается одно: они прослушали наш разговор, узнали о нашем предстоящем свидании и следили с сегодняшнего утра за тобой, – впервые  за весь этот наш разговор я говорил в точности то, что думал. – Одного не могу понять: этот твой Валера наверняка был в числе следивших, почему же он узнал тебя только в кафе?

– Про то я знаю, – усмехнулась Марина. – Он слепой, как чурбак. Близорукость минус семь. Очков не носит, уволят в очках-то. Контактных линз тоже: боится, что начальник заметит красные глаза. Он у них бывший кагэбэшник, въедливый ужасно! Ото всех, короче, Валерочка это скрывает, а мне вот признался. Интимно, – кокетливо добавила она.

Боже, да у них, оказывается, и слепые служат! Прямо не банда, а инвалидная команда советских времен! Вдвойне обидно будет, если не справлюсь с ними…

– Я его прекрасно понимаю, твоего Валеру, – в тон Марине отвечал я. – Сам бы тебе с удовольствием чистосердечно признался – в том, что было, и чего не было. Но на хату твою мне нельзя, эти ребята, наверное, уже караулят меня где-нибудь возле. Да и на твоем месте я бы поостерегся пока там появляться. Ты уж прости, что я тебя так подставил. Если хочешь, сразу после обеда разбежимся в разные стороны.

– Нет, зачем же! – тут же оборвала она. – Мне хорошо с тобой. Интересно. К тому же, ты ведь биолог, да?

– Биофизик.

– Все равно. У меня, как только мы окажемся в более спокойной обстановке, будут вопросы к тебе по твоей части.

«Что это их всех так разобрало на биологические консультации?!» – беспокойно подумал я, а вслух сказал:

– На прошлой неделе одна дама, чем-то, кстати, похожая на тебя, тоже собиралась экзаменовать меня по биологии. Для нее это закончилось не очень хорошо.

– Надеюсь, не летальным исходом? – с улыбкой спросила Марина.

Мне оставалось только проглотить подступивший к горлу комок.

– Есть. Есть такое место, – сказала она после некоторого раздумья. – Там сейчас пусто и, полагаю, безопасно. И компьютеров там, кстати, во! – Марина чиркнула ладонью у себя над макушкой. – Выпить и закусить тоже найдется. Это, правда, за городом.

– И где же эти твои райские кущи? В Колючкино, что ли? – недоверчиво поинтересовался я.

– Не совсем там, но неподалеку. Да ты не бойся, оттуда до Колючкино километров пять будет, не меньше!

Мозги мои совсем размякли: сказались-таки треволнения сегодняшнего утра и последовавший вслед за ними плотный обед с бутылкой вина, которую я выпил один, без помощи моей спутницы. Но все же я сообразил, что для поездки за город нам потребуется машина, и посредством слегка запинающегося речевого аппарата довел эту глубокую мысль до Марины. Она, как выяснилось, тоже думала об этом.

– Твои знакомые… – проговорила она и тут же осеклась. Правильно, мои знакомые с транспортом исключались по тем же причинам, что и мои знакомые с местами для ночлега.

– Учти, завтра мне скорее всего надо будет вернуться в Москву, стало быть, наемные машины тоже исключаются, – нахально заявил я. В моем теперешнем состоянии мне ничего другого не оставалось, как полностью положиться на Марину. Я ни на что не способен, пока не сосну хотя бы часок-другой. Даже голова моя плохо держалась на плечах, и я вынужден был все время подпирать ее ладошкой.

– Ну, найти компанию с тачкой для поездки за город, думаю, будет нетрудно. Хоть день рабочий, но погода сейчас… Всяк на травку стремится. Выбирай, куда будем звонить – иудеям или коммунистам?

– Ты и с коммунистами якшаешься? – удивленно пробормотал я.

– А как же! – воскликнула она и произнесла затем странную фразу, в которую я ввиду недееспособного состояния своего не стал тогда вникать: – Я у них теперь, можно сказать, единственная надежда и знамя!

– Выбираю коммунистов. Однозначно.

– Ты хорошо подумал? Может, лучше иудеи?

– Если бы я был женщиной, тогда бы еще думал. Вас иудеи не заставляют жертвовать интимными частями тела.

Она оценила и расхохоталась.

– Только учти, это был твой выбор! Телефон теперь нужен…

Я вынул из сумки Тамарин мобильник, включил, протянул Марине.

– Хорошо, будем звонить Гене. Разговор долгий может получиться, имей в виду! – предупредила она.

– А там безлимитный тариф, я думаю, – прошелестел я по-прежнему заплетающимся языком.

– «Думаю»? – повторила она. – Ты что, его украл, что ли?

– Не-а, воровать не обучен. Просто замочил одну тетку и забрал себе. А что это за Гена? Уж  не Зюганов ли?

– Что ты! Мой Гена – член ЦК партии свободных коммунистов. Зюганова они на дух не выносят.

– Свободных коммунистов? – переспросил я. – От чего это они свободны? От марксистско-ленинского учения, что ли?

– А черт их знает, от чего… свободны, и все!

К радости моей, она не стала ни вдаваться в политическую дискуссию, ни выяснять все обстоятельства злодеяния, совершенного мной над владелицей мобильного телефона, а, порывшись в записной книжке, набрала номер и потом действительно довольно долго вела переговоры с каким-то Геной. «Имен других у них, что ли, нет, у коммунистов?..» – флегматично подумал я.

Закончив переговоры, Марина анонсировала три новости – одну хорошую и две плохих. Хорошая состояла в том, что автомобилизированный коммунист Гена согласился отвезти нас и себя за город. Но сделать это он сможет не раньше семи вечера; кроме того, в поездке его будет сопровождать, как выразилась Марина, «одна жуткая баба». Жуткой бабы я в неведении своем совершенно не страшился, а известие насчет семи вечера меня так даже обрадовало.

– Баиньки хочу. На травке, под деревцем, – жалобно попросил я. – Поехали в Лосиный остров.

Было около трех часов дня. Мы снова поймали машину и минут через сорок высадились около дыры в металлической ограде, прикрывающей от посторонних истинно заповедные места Острова. Вскоре я уже укладывался на вожделенную травку под не менее вожделенным деревцем. Марина уселась рядом, я положил ей руку на талию, и она тоже улеглась, устроив голову на моем плече, а руку на груди. Наш поцелуй был легким, нежным и не очень продолжительным.

– Только пусть пока больше ничего не будет, ладно? – попросила она. Я молчаливо, но с радостью принял это предложение и через полминуты уже видел какие-то сумбурные сны.



Подруга автора:

Ну хорош, хорош! Сначала одну бабу угробил, потом вторую бросил, поматросив, а теперь уже с третьей валяется!

Автор:

А ты еще спроси, кого он любит, а кого нет…

Подруга автора:

Да чего там спрашивать, бесполезно!

Автор:

Почему бесполезно, я тебе отвечу. Он очень любит женщин, но, понимаешь ли, любит их всех. И заметь, каждую отдельно взятую даму это вполне устраивает – пока она не узнает, что другие дамы находятся в равном с ней положении…



К месту встречи, назначенному Геной возле метро «Каширская», мы, проспав Царствие Небесное, опоздали минут на пятнадцать. Марина пулей вылетела из метро, а я, мгновение назад двигавшийся вслед за ней с такой же огнестрельной скоростью, вдруг остановился как вкопанный. И было отчего: прямо по курсу, в полусотне шагов от выхода из метро, сразу за автобусной остановкой стоял ослепительно белый джип. Марина уже здоровалась с мужчиной, стоявшим рядом с белоснежным мастодонтом, а я лишь безумно медленно, мелкими-мелкими шажками двигался по направлению к ней, – это было все, на что я мог себя подвигнуть.

Приблизившись, наконец, к машине, я, как зачарованный, медленно описал полукруг около ее капота. Лишь убедившись, что ни пулевого отверстия, ни следов поспешного ремонта там не имеется, я соизволил обратить внимание на хозяина машины, который все это время не отрываясь, во все глаза смотрел на меня.

Лицом Гена – а это, несомненно, был он, – более всего напоминал совковую лопату, поросшую по периметру жиденькими светло-рыжими волосиками. У Гены имелись в наличии все элементы волосяного покрова, которые произрастают обычно у половозрелых мужчин – шевелюра, бакенбарды, бородка, – но всего этого было как-то внатруску. За все эти пикантности Гена незамедлительно был удостоен от меня партийной клички Совковый. Мысленно, разумеется. Ладони его, широкие и плоские, тоже были как лопаты, а перманентная изогнутость конечностей наводила на мысли об экскаваторе. Тело же его легче всего сравнить с вопросительным знаком или черенком от лопаты, но уже импортной, изогнутой причудливым образом для максимального удобства пользователя. Голова коммуниста, плечи и ноги от бедер и ниже торчали вперед, а все остальное было задвинуто куда подальше. Довершало картину то обстоятельство, что все элементы коммунистического тела, только что описанные мной, пребывали в непрерывном движении. Гена казался мне плохо закрепленной жестяной крышей, сиротливо колеблющейся на ветру.

На правом переднем сиденье имела место некая дама возраста изрядно выше среднего, – видимо, та самая «жуткая баба», о которой упоминала Марина. Я мельком скользнул по ней взглядом и так же мельком поздоровался, отметив где-то на уровне подсознания, что ее лицо кажется мне знакомым. Выражение этого лица я бы сравнил с тем, что отпечатывается на гузке замороженной курицы, когда жестокосердный повар готовится рубить ее на мелкие кусочки для чахохбили.

Мы с Мариной уселись на заднее сиденье, и джип, который и изнутри являл собой точную копию моего старого приятеля, бодро рванул с места. Не успело все это произойти, как «жуткая баба» нетерпеливо повернулась к Марине.

– Мариночка, детка, – произнесла она хорошо поставленным грудным голосом, – обслужи, пожалуйста, страждущую женщину.

Марина, которая, очевидно, ориентировалась в этой заморской тачке не хуже, чем в собственном гардеробе, ловко открыла бар и извлекла из отделения для посуды стеклянный сосуд, формой и объемом более всего напоминавший дамскую грудь приблизительно четвертого размера. Наполнив выбранную емкость виски примерно до половины, она передала его «страждущей».

Едва мы выбрались за пределы окружной дороги, как грудеобразный сосуд снова вернулся к Марине. Пустым, разумеется. Марина посмотрела вопросительно в сторону «жуткой бабы», но Гена, перехватив этот взгляд в зеркале заднего вида, сказал, адресуясь к своей подруге:

– Дуня, сделай, пожалуйста, паузу. Или скушай чего-нибудь. Мы скоро приедем.

– Монастырь, блин, какой-то… – пробормотала Дуня. – Курить, поди, тоже не дашь?

– Здесь же Марина, Дунечка. Потерпи, мы скоро приедем.

Дуня резко, но как-то привычно, без аффектации послала его на х… Прав, однако, качать не стала, а лишь отвалилась презрительно в сторону и уткнулась виском в боковое стекло. В этот момент я узнал ее, хотя без посредничества опытных гримеров, визажистов и осветителей это было совсем непросто. Конечно, Дуня Тверская, писательница, феминистка и перманентная звезда всевозможных телевизионных шоу! Впрочем, подумалось мне, на телевидении нынче не бывает неперманентных звезд.

И каких, спрашивается, ей нужно еще дамских прав? Водку жрет и материться она не хуже любого сантехника самого отъявленного пола. Что же она так горячится на этих самых показных ристалищах? Не иначе, за деньги.

Пару лет назад Нинка и Петровна, сидя у нас дома за рюмкой чая и наблюдая по ящику очередное позорище22 с участием этой самой Дуни, до хрипоты заспорили о ее возрасте. Тогда я разнял их, высказав очевидную мысль, что по телевизионному изображению это установить невозможно. Теперь я понял, что и без посредничества телевидения ответить на этот вопрос не так-то просто. При первом взгляде на Дуню Тверскую рука так и тянулась отвесить ей пятьдесят с весьма солидным довеском. Но быстро приходила мысль о том, что следует быть весьма снисходительным, имея дело с такой опустившейся дамой. Несколько позже я убедился, что слово «опустившаяся» можно применить к ней не только в переносном, но и в прямом смысле, ведь все мягкие части ее тела располагались значительно ниже тех позиций, на которых они должны были бы находиться, если бы крепче держались за скелет.

– Ты и с феминистками якшаешься? – прошептал я на ушко Марине.

– А что? Легко, – небрежно произнесла она, и тут я впервые подумал, что лучшей кандидатуры для визита к двуглавой журнальной янусихе мне не найти. Господи, и почему я не познакомился с ней с самого начала?!

Я как зачарованный смотрел в окно. Снова Каширское шоссе! Сейчас, совсем скоро будет поворот к домищу, в котором я провел первую и последнюю ночь с Тамарой, вот-вот по правую руку мелькнет автобусная остановка, на которой я, спасаясь от преследования, отчаянно ловил попутную машину! Остановка действительно показалась вдали, но не мелькнула, как я ожидал, а проплыла за окном медленно, со скоростью пешехода, потому что Гена, резко затормозив, стал поворачивать направо. «Куда ты, черт?!» – едва не закричал я, но вместо этого хрипло попросил Марину:

– Налей мне тоже чего-нибудь.

– Чего?

– Вина… сухого… нет там?

– Красного? – спросила она. Начала, видимо, приспосабливаться к моим привычкам!

– Все равно, – так же хрипло отвечал я.

Спустя несколько секунд Марина протянула мне бокал, формой совпадавший с тем, что незадолго до того осушила Дуня Тверская, но тянувший от силы на второй размер. На дне бокала плескалась рубиновая жидкость. Я сделал глоток – и едва не захлебнулся от ударившего в небо знакомого букета.

– Бутылку дай мне, – напряженно проговорил я.

– Чего?

– Бутылку покажи!!

Марина снова судорожно полезла в бар, выволокла на свет Божий пустую бу­тыл­ку. Она могла бы этого и не делать, ведь я и без того знал, какое вино мне довелось вновь по­про­бовать. Шато Ив Дантес Премьер Гран Крю Классэ урожая восьмидеся­то­го года!



Глава 12



МЕСЬЕ ИВ ДАНТЕС



Я сидел, тупо глядя перед собой, а джип, набирая скорость, несся сквозь лес, который в прошедшую субботу милостиво укрыл меня от погони. Мелькнул «аппендикс», уводящий влево, и указатель перед ним: «Колючкино, 3,5 км». Вот откуда я знаю это название! Я наклонился к Марине и шепотом спросил:

– Ты кто?

Шепот мой не был теперь театральным: о конспирации я инстинктивно позаботился.

– Кто? Человек… – резонно отвечала Марина, и мне пришлось сменить направление атаки.

– Кто такая Лучникова Тамара Евгеньевна?

– А ты откуда ее знаешь?

– Я первый спросил…

– Это родственница моя, я о ней уже несколько раз упоминала. Она мне вообще-то теткой приходится, но старше меня всего на пять лет. Нет, а ты-то откуда ее знаешь?

– Оттуда же, откуда и тебя!

Марина раскрыла от удивления рот, прикрыла его пальчиками и затряслась в беззвучном смехе.

– Ты с ней тоже через Интернет познакомился?!

– Ну…

– Так я ж ее в это дело и втянула! Мужа-то она бросила еще в Ростове, а здесь жила одна, бедняжка... И что же у вас с ней было? – наконец кокетливо спросила она. – Сюда катались?

– Нет, – вздохнув, соврал я, – катались только в ресторан в районе Балаклавского проспекта. Ресторан этот, как Тамара говорила, ей принадлежит…

– «У Агафона», знаю.

– Должны были еще встретиться, но она, как мне сказали, за границу укатила. А на тачке мы ездили в точности такой же! – говоря все это, я держал в уме версию, которую уже излагал Петровне.

– И это знаю. Таких только пять в Москве, это я их покупку организовывала. Там, если сразу пять штук брать, большие скидки полагались.

– Еще два джипа, полагаю, взяли твои уездные и приездные евреи...

– Откуда ты знаешь? – удивленно спросила она. Я ответил одной из своих любимых фраз:

– Знание немногих принципов освобождает от знания многих фактов! А пятый достался какой-нибудь феминистической лиге? – спросил я, кивнув в сторону Дуни Тверской.

– А вот и не угадал, не угадал! Пятый приобрел Союз дворян-демократов.

– Кого, кого?

– Д-дворян-демократов…

Для меня название «Союз дворян-демократов» звучало примерно так же, как «Союз попов-атеистов». Но, очевидно, не для Дуни, которая не даром, стало быть, носит гордую фамилию Тверская.

– О, Боже!.. Ты и здесь тоже! – от растерянности я начал говорить стихами. – А вино это?..

– Это уже не я закупала, Тамара. Но тоже на всех. Ты же знаешь, богатые все покупают оптом.

«Откуда мне знать, я же не богат…» – рассеянно подумал я, но произнести эту фразу вслух не успел, потому что с переднего сиденья раздался голос Гены Совкового:

– Вообще-то, мы уже приехали.

– А ворота… – удивленно проговорила Марина, оглядываясь назад.

Действительно, тяжелые металлические ворота, которые в прошлую субботу преграждали мне путь к свободе, теперь стояли распахнутые настежь. Сам дом выглядел пустым и безжизненным. Марина полезла в сумочку, достала связку ключей.

– Выходим, – скомандовала она.

Едва услышав это, Гена Совковый выскочил из машины, распахнул дверцу перед Мариной и с величайшей нежностью помог ей выбраться наружу. Я, повинуясь более рефлексу, чем доводам разума, проделал то же самое, правда без нежности, в отношении Дуни Тверской. Лишь подавая ей руку, я сообразил, что опускающаяся звезда российского феминизма может счесть мои действия оскорбительными. Дуня, однако, с удовольствием воспользовалась моей помощью. На лице ее вместо прежней мизантропии нарисовалось некое подобие игривости, – видимо, принятая доза начала-таки действовать.

– Ух ты, самец отпетый! – как-то по-змеиному прошипела она и вдруг мертвой хваткой вцепилась мне в нижнюю челюсть. Ей удалось даже поводить этой челюстью из стороны в сторону, пользуясь минутным замешательством ее обладателя.

Но куда больше, чем сама Дуня, меня удивил ее коммунистический приятель. Он привязался к Марине, которая поднималась в этот момент по ступенькам крыльца, практически прилепился к ней своим причудливо изогнутым телом. Пассы, которые он выделывал руками вокруг рыжей красавицы, тоже были какими-то обволакивающими. Гена на мгновение представлялся мне олимпийским сосудом, а Марина – налитым в него божественным нектаром. Этот недобитый большевик, он что, собирается клеить мою новую подругу? Я почувствовал неприятный укол в сердце. Не от ревности, нет, другое соображение сразу пришло мне в голову: если Гена весь вечер будет вертеться вокруг Марины, Дуня Тверская может обрушиться на меня всей своей мощью. А что? Реализовав парочку неотъемлемых дамских прав, почему бы не приступить к реализации права на полноценную половую жизнь с подходящим для этого самцом? Права же самого «отпетого самца», разумеется, никого не волнуют. Не желаете ли изнасиловаться, любезный Илья Николаевич? Таким словечком, наверное, прокомментировала бы эту ситуацию Елизавета.

Дуня, однако, не хотела упускать старого приятеля из сферы своих интересов.

– Да оставь ты свою драгоценность! Не стеклянная, не разобьется! Машину бы лучше в гараж загнал! – крикнула она Гене. Параллельно с этим Дуня достала из сумки сигарету и зажигалку, сигарету сунула в рот, а зажигалку мне. Пришлось обслуживать даму.

– Ты же не хуже меня знаешь, что она может, может разбиться! – ответствовал Гена Совковый. – А машина… Мариночка в ее нынешнем состоянии стоит миллиона таких машин! – он на миг обернулся, и я успел рассмотреть, каким неподдельным восторгом сияли его глаза.

– Разрешите мне присмотреть за Мариной, – предложил я.

Гена резко обернулся и как-то странно посмотрел на меня. «А вы что, в курсе, вы посвящены?» – примерно это мог говорить его взгляд. С тем же немым вопросом Совковый перевел глаза на Марину, но та лишь беззвучно рассмеялась в ответ.

– Правда, Гена, – сказала наконец она, – Илья Николаевич не даст мне пропасть. А вам… вот ключи от гаража.

«Что за бред?!» – подумал я, занимая отвоеванный возле Марины пост.

Пока Марина открывала одну за другой две тяжеленных металлических двери, Гена успел поставить машину в гараж и снова появиться у нее за спиной, сгибаясь под тяжестью огромной дорожной сумки. Что у него там, Дунино барахло? Да и кто она ему, эта самая Дуня – любовница, родственница, просто подруга?



Дом, в который мы наконец вошли, был совершенно пуст и более всего напоминал крепость, только что оставленную ее защитниками, но еще не занятую пьяным от победы и жадным до удовольствий и грабежа неприятелем. Свет здесь не зажигался до тех пор, пока Марина не врубила напряжение на щитке, находившемся в комнате охраны прямо за стеклянной перегородкой. Сама эта комната была, разумеется, пуста, ни один монитор не светился, на пульте не горела ни одна лампочка. Даже некоторые из телефонных трубок были сброшены с аппаратов и болтались на проводах безжизненно и вяло, как отрубленные руки. Пол в вестибюле был усыпан мусором и в нескольких местах поцарапан. Марину, которая до сих пор чувствовала себя более чем уверено, это, похоже, слегка озадачило.

– Пойдемте скорее наверх, – предложила она.

Помещение на третьем этаже, в котором я провел роковую ночь с пятницы на субботу, выглядело так, будто я всего час назад оставил его. Разве что грязную посуду кто-то удосужился убрать. Одеяло, сброшенное с кровати в ту ночь, так и валялось на полу, сама кровать стояла неприбранной; смятые простыни еще хранили, наверное, следы бурной жизнедеятельности гражданина Суворова. Явись сюда Петровна со сворой высоколобых экспертов, и означенный гражданин Суворов покинул бы это помещение не иначе, как с милицейскими украшениями на руках.

Я потянулся было, чтобы поднять одеяло с пола, но Марина отстранила меня и прикрыла постельное безобразие подвижной перегородкой, которая выдвигалась из боковой стены.

Компьютер, раскуроченный мной в то утро, так и стоял разобранным, выставив миру внутренности. Я подумал, что было бы очень удобно, поставив на место Тамарин винчестер, выйти на рассвете с этого компьютера в Интернет. Но тогда потребовалось бы провести еще одну ночь в этом зале, а сама мысль о такой ночевке прямо-таки сминала меня изнутри. Да и неизвестно, работает ли сейчас местный сервер, без этого ведь в Интернет не выйдешь.

– Здесь есть еще компьютеры, кроме этого? – шепотом спросил я Марину.

– Господи, да полно! На первом этаже, на втором и в подвале.

Я удовлетворенно кивнул: план, возникший у меня в голове, когда мы поднимались на третий этаж, теперь принимал реальные очертания.

Войдя в залу, Гена первым делом распахнул свою сумку и принялся извлекать наружу ее содержимое. Сверху лежала литровая бутылка с прекрасным виски. Дуня Тверская, которая давно уже шарила глазами в поисках спиртосодер­жа­щих жидкостей, разумеется, несказанно обрадовалась. Я же обрадовался еще больше, искренне надеясь на то, что реализация алкогольного права захватит дворянку и демократку гораздо сильнее, чем реализация права сексуального. Но когда Гена продолжил разгрузку, радость моя сменилась удивлением, ибо большую часть его тяжеленной сумки занимали многочисленные пакеты с фруктами.

Что обычно берут с собой мужчины, отправляясь на денек за город? Выпивка, да. Закуска. Кое-что из личных вещей. Но фрукты?.. Может, Гена вегетарианец? Но запасенной им вегетарианской пищи хватило бы, наверное, и слону-переростку.

– Соки! – воскликнул наконец Гена, адресуясь по большей части ко мне, по-ви­ди­мо­му, как к свежему слушателю. – Соки полезны нам, как ничто другое! А та дрянь, которую нынешние торговцы выставляют в своих лавках, разве это сок?! Разве можно давать его Марине?! Свежевыжатым должен быть сок, только свежевыжатым!

Если эта тирада о псевдосоках, которыми злобные буржуа травят пролетариев всех стран, и решала предложенную коммунистом загадку, то лишь частично. Свежевыжатые соки вещь, конечно, замечательная, но почему только для Марины? Я бы, например, тоже не отказался…

Марина, Марина, Марина… Коммунисты, дворяне-демократы, феминистки, иудеи двух сортов – все слетелись, как мотыльки, на этот рыжий огонек. А если добавить еще Тамару с ее приятелями-бандитами? Может, все они какие-нибудь сектанты, а эта авантюристка, помимо прочих своих занятий, служит у них медиумом? Тогда бы ее поили чем-то вроде настойки из мухоморов, а не соками… Господи, да какое мне до этого дело! Плевать я хотел на все их секреты, продержаться бы мне до утра, а там пусть молятся спокойно своим таинственным богам!

Пакеты с фруктами, привезенные Геной, едва уместились на сервировочном столике, так и стоявшем возле кольцевого диванчика, на котором сто двадцать часов назад пировали мы с Тамарой. Закончив погрузку, коммунист возвестил, потрясая кулаками:

– А теперь на кухню, на кухню! Выжимать, выжимать, выжимать!

– Да-да, – согласилась Марина, которая, по-видимому, чувствовала себя неловко, – и вообще, на стол собирать надо.

Вскоре они оба исчезли за дверью. Дуня, не найдя в этом огромном зале ни одного стакана, последовала за ними с бутылкой подмышкой, чем немало меня обрадовала. Воспользовавшись предоставившимся случаем, я достал из сумки винчестер, установил на положенное место, включил компьютер. Сервер, как я и предполагал, не работал. Можно, конечно, его включить, но прежде чем включать, недурно было бы его найти! А где искать? Подвал… Марина говорила, что в подвале много компьютеров… Скорее всего, сервер находится именно там. Да и Тамара, помнится, намекала, что в этих подвалах есть что-то интересное для меня. Видно, не отвертеться тебе, Суворов, от спуска в преисподнюю этой ночью! Тяжко вздохнув, я снял винчестер с компьютера и сунул его обратно в сумку.

Хорошее же я выбрал себе местечко для укрытия! Недаром говорят, что преступника тянет на место преступления, – получается, что истина сия верна даже в том случае, если преступления он не совершал. Хотя, рассуждая здраво, если вас преследуют бандиты, то лучше всего укрываться от них на хазе, где отсиживается их пахан… Это если рассуждать теоретически, а вот как явится сюда вся эта шайка-лейка – Жора, Валера, их начальники и подчиненные. Что тогда останется от вас, достопочтенный гражданин Суворов?

И какое отношение ко всему этому имеет Марина? Ну хорошо, пусть все эти коммунисты, евреи, феминистки составляют секту и молятся на нее, как на идолище поганое. А бандиты, они что, тоже сектанты? Что-то не верится. И этот Валера из Колючкино – ее ухажер и лучший друг. А в этом Колючкино, судя по всему, самый бандитский рассадник и есть. Да и в этом доме, который, похоже, тоже не без участия бандитов строился, она распоряжается, как у себя в кармане. И Тамара, секретарем у которой служил Володя, бандит и стукач, ее родственница. Может, моя новая знакомая по совместительству служит марухой у какого-нибудь крутого пахана? Нет, не похоже, не стала бы она тогда рисковать, валандаясь здесь со мной… Ладно, хватит, хватит ломать голову, информации пока еще очень мало, подожди до утра! Но удастся ли мне дождаться утра в такой компании?..

Невеселые мысли мои, не находя выхода, носились по кругу; вслед за ними потихоньку начинала кружиться и голова. К счастью, вскоре появилась удалившаяся на кухню компания. Впереди шла Марина, катившая перед собой сервировочный столик, за ней семенил Гена Совковый. Одной рукой он придерживал Марину за талию, а другой тянул еще один сервировочный агрегат. Замыкала шествие Дуня Тверская, державшая бутылку виски и бокал – то ли отпитый, то ли наполненный до половины. На столике, который катила Марина, мое внимание привлекли напитки – прозрачная фляга с рыжим соком, очевидно, только что выжатым Геной, бутылка водки и две бутылки вина, в которых я без труда узнал Шато Ив Дантес. Вино наверняка припасла Марина, уже успевшая изучить мои пристрастия. Ах ты, моя лапонька! И чего я к тебе привязался? Может, ты и не связана ни с какими бандитами?..

Странная компания собралась у нас за столом. Гена, коммунист и поклонник свежевыжатых соков, Дуня Тверская, дворянка, демократка и феминистка, я, человек без определенных убеждений, и Марина, которая, похоже, исповедовала все убеждения сразу. Гена внимательно следил за тем, чем наполняет свой стакан Марина. Увидев, что рыжая красавица приготовилась пить коктейль из соков, он слегка расслабился и поднялся из-за стола с рюмкой водки в руке. «Может, она его дочь? – подумал я. – Незаконная. Молодоват он, конечно, для такой дочери, ну да что с того? Было Геночке, допустим, лет пятнадцать, и преподнесла ему дитя такая же соплячка, первая школьная любовь. Воспитывали Марину дед с бабкой, воспитывали как дочь, а потом умерли, и за воспитание взялся повзрослевший отец. Не удалось, понимаешь, папашке в свое время повытирать попку любимой дочурке, вот теперь и опекает по мелочам…» Я поймал себя на том, что напряженно вглядываюсь в лицо Гены Совкового, ища сходства с Мариной, и нервно тряхнул головой. Чушь какая! Он же ее на «вы» называет! Вам бы сценарии писать для мексиканских сериалов, сеньор Суворов!

– Товарищи, – провозгласил наконец рыжий Гена, торчавший над низеньким столиком, как ржавый навес. – Надеюсь, что все мы здесь товарищи, друзья, единомыш­лен­ники, стремящиеся к одной и той же цели. Так выпьем же за эту цель!

Произнося эту тираду, рыжеватый коммунист продолжал сверлить взглядом Марину. «Точно, сектант!» – констатировал я, вдыхая божественный аромат Шато Ив Дантес. Вместе с тем я чувствовал себя чуть ли не шпионом, заброшенным во вражеский тыл: все присутствующие, оказывается, стремились к какой-то тайной возвышенной цели, я же ни к чему подобному не стремился и даже желания стремиться не испытывал.

Выслушав Гену, Дуня Тверская беззвучно шевельнула губами, видимо, посылая своего приятеля по уже проложенному ею маршруту, и в очередной раз приложилась к своей корчаге. Это, как я выяснил позже, был ее эксклюзивный стиль: махнув вначале лошадиную порцию, потом употреблять маленькими глоточками, постепенно доходя до нужной кондиции. Что бывает после того, когда Дуня этой кондиции достигнет, мы все скоро увидим.

Пока же все было тихо-мирно. Дуня посасывала виски, остальные трое больше налегали на еду. Говорил в основном один Гена, и то без прежнего напряжения: выпивка и закуска даже на коммунистов действуют расслабляюще. Но Марину он не оставлял своими заботами.

– Вам, Марина, нужно непременно вступить в нашу партию! – воскликнул он, уткнув в нее палец. – Непременно!

«Может, он влюблен? – выдвинул я новую гипотезу. – Влюблен в Марину, хочет жениться и сделать ей ребенка. И предположим еще, что жена, производитель коммунистического потомства, должна, согласно их уставу, быть здоровой и состоять в партии…» Правда, пункта насчет здоровья и партийной принадлежности жен я в коммунистических уставах что-то не припомню. Но что мешало какому-нибудь идиоту из новых деятелей такой пункт туда вписать?.. Я наклонился к Марине, приобнял ее за плечи и, прошептав ей незамысловатый комплимент, нежно поцеловал в ушко. Марина поежилась о щекотки и громко рассмеялась, а Совковый никак не отреагировал на мои действия. Нет, не влюблен и жениться не собирается.

На реплику Гены вместо Марины отозвалась Дуня Тверская.

– Партия твоя говно! – заявила она. – Пусть она лучше к Зюганову идет. Ей в Думе какая-нибудь должность выйдет. Маринка, хочешь, похлопочу?

От этих слов коммуниста буквально затрясло.

– Дума… Зюганов… – прохрипел он. – Окучивает бабок, коверкает идею в угоду своим спонсорам-толстосумам!

– Кто же будет жрать идею вашу тухлую, если не сдабривать ее спонсорским перчиком? – поинтересовалась Дуня. Говорила она внешне спокойно, с ноткой превосходства в голосе, но правая щека у нее почему-то дергалась, а глаза потихоньку загорались каким-то бесовским блеском.

– Она заводится. Нам бы слинять отсюда, – шепнула мне Марина и ткнула пальцем куда-то вниз, очевидно имея в виду направление, в котором следует ретироваться.

Мне бы последовать немедленно ее совету, но я как раз доливал в стакан остатки вина, поэтому сказал ей:

– Сейчас допью, и пойдем.

Гена же входил в раж.

– Сама ты тухлая! – рявкнул он. – Идея наша великая, самая великая идея на земле. Проблема не в идее, а в человеке.

– Народ вам, козлам, новый подавай, – снова съязвила Дуня.

– Госпожа Тверская, по-моему, совершенно права, – сказал я, на беду свою вмешиваясь в разговор. – Говоря, что идея хороша, а вот люди до нее не доросли, вы играете на руку своим политическим противникам.

– Я говорю не о народе, не о людях, – затряс головой Гена, – я говорю о вожде. Вождь нужен, вождь! Народ приложится.

В этот момент мне опять же было бы лучше всего откланяться и под ручку с Мариной покинуть собрание. Вместо этого я снова начал говорить:

– Насколько я помню, единственный из коммунистических вождей, который не вызывает нареканий у самих коммунистов, это Владимир Ильич Ленин23.

Услышав это, Гена чем-то поперхнулся, хотя, кажется, ничего в этот момент не пил и не ел. Марина прикрыла рыжими кудрями нижнюю часть лица, видимо желая спрятать улыбку. Дуня Тверская разразилась каким-то икающим смехом.

– А вы, я гляжу, не дурак, – наконец сообщила мне она. Спьяну я захотел отвесить ей встречный комплимент.

– Пообщавшись с вами, госпожа Тверская, – торжественно провозгласил преподавателишко, отведавший на халяву дорогого вина, – я могу сказать, что имел счастье беседовать с умнейшей женщиной России.

Дуня, обалдевшая от отмеренной ей лошадиной порции ума, пробормотала:

– Это вы в смысле моих заслуг или… типа… что все остальные бабы дуры?

– Дунечка, дорогая, Илья Николаевич сказал то, что думал! – почти прокричала Марина, изо всех сил тягая меня за руку. Послушаться бы мне ее, встать, поклониться и ретироваться… Но я выдал фразу, оказавшуюся роковой:

– Марина, обращаясь к женщинам, просто невозможно говорить то, что думаешь! Им можно либо говорить комплименты, либо хамить!

Ответом мне был жуткий, душераздирающий вопль:

– Я тебя ща кастрирую, самец ё…ый!!!

«Умнейшая женщина России», только что издавшая этот вопль, стала подниматься со своего места, держа в руке нож. Нож был столовым и, естественно, тупым, но это орудие, которым Дуня намеревалась совершить продекларированную операцию, имело на передней кромке пилочку, что рождало в моей душе, а главное теле очень неприятные чувства. От разъяренной феминистки меня отделяла Марина, сидевшая между нами, поэтому путь Дуни к желанной цели лежал через колени моей новой подруги. Гена, просчитавший, видимо, в уме ситуацию, страшно перепугался… не за меня, разумеется, а за своего рыжего кумира. Он буквально выпрыгнул из-за стола и всей своей тяжестью обрушился мне на колени – с тем расчетом, чтобы верхняя часть его туловища прикрыла Марину от горящей яростью телезвезды. Когда через секунду последняя полезла-таки в атаку, под ней оказался уже Гена. Самец же, удостоившийся от Дуни столь непривычного для самца эпитета, стал основанием образовавшейся кучи-малы и на некоторое время лишился возможности совершать активные действия.

Демонстрируя гибкость, которой позавидовал бы, наверное, и Фердик, Дуня ползла и ползла вперед, но столь вожделенное ею место на теле презренного самца намертво перекрывал тощий зад Гены. Мадам Тверская двинула голову вправо и вниз, намереваясь обвиться вокруг своего приятеля, аки плющ вокруг древа, но вместо этого съехала передней частью под стол. Подол ее юбки задрался, и зад феминистки оказался прямо у меня перед носом. Афедрон сей этот по свойствам был прямо противоположен коммунистическому и прикрывался от меня лишь трусами размером с грузовой парашют. Недолго думая, я изо всех сил впился в него зубами.

Издав мощный вопль, феминистка вздыбилась передней частью с пола, как взнузданный мустанг. Над ней, однако, уже находился стол. Раздался громкий стук, знаменовавший собой точное попадание писательской головы в столешницу, и стол вместе со всеми напитками и закусками, стоявшими на нем, перевернулся. Сердце мое наполнилось безграничным сожалением по поводу откупоренной, но еще не початой мною второй бутылки Шато Ив Дантес.

Мы с Мариной, не сговариваясь, синхронно выдернули ноги, и Дуня Тверская оказалась на полу вперемешку с тарелками, бутылками, остатками еды и своим другом Геной. Почувствовав свободу, я крикнул Марине «бежим!», она согласно кивнула и бросилась к двери. Мне предстоял куда более сложный и длинный путь: сначала к компьютерному столу, на котором я оставил свою сумку, и только потом на выход. По дороге я заметил уже оплаканную мною бутылку вина, истекавшую драгоценной бордовой струей на не менее драгоценный пушистый ковер, и прихватил с собой несчастную. В ней оставалось еще более половины!

Прежде чем закрыть за собой дверь, я окинул прощальным взглядом роковую залу. Феминистка, писательница, дворянка и демократка стояли «раком» на полу, а на правом ухе их общего тела болтался красный маринованный перчик. Коммунист Гена пребывал практически в той же позе и жалобно смотрел в мою сторону. Взгляд его взывал лишь об одном – чтобы я как можно скорее покинул помещение и увел с собой Марину. Это желание целиком и полностью совпадало с моим, поэтому я не замедлил его исполнить.



Второй этаж встретил нас бесконечным рядом одинаковых дверей. Некоторые из них были приоткрыты, но легкие пути, видимо, не интересовали Марину, потому что она, подбежав к одной из запертых, стала по очереди испытывать свои ключи. Руки ее при этом дрожали, чему немало способствовали приглушенные стенами вопли Дуни Тверской, непрерывным потоком лившиеся сверху. Наконец один из ключей подошел, и мы не вошли, а прямо-таки обрушились в комнату. С такой же стремительностью Марина захлопнула дверь.

– Я тебя предупреждала, – произнесла она слегка срывающимся голосом.

– А я ни о чем не жалею, – примерно таким же голосом ответствовал я. – Как здесь зажигается свет?

– Обалдел?! – прошептала она. – Под дверью будет видно!

– Думаешь, она кинется в погоню?

– Еще бы!

– А если дверь начнет ломать?

– Не начнет, если не будет знать, в какой комнате мы находимся.

– Психолог вы, сударыня, как я погляжу!

– Конечно, не то что некоторые… – ответила она и прыснула смехом. Я привлек ее к себе и куда-то поцеловал.

– Нашел время! – зашептала Марина, освобождаясь. – Хотя бы бутылку выпустил из рук!

– Бутылку я просто не знаю, куда поставить, не вижу ничего. А время самое подходящее: может, через пять минут она нас обоих убьет. Не помирать же на сухую, девственником…

Марина начала выпутываться из моих объятий, впрочем, не очень усердствуя в этом. Через некоторое время ей это все же удалось, и по устланному ковром полу застучали ее каблучки. С металлическим скрежетом отодвинулись тяжелые шторы. Было начало одиннадцатого, за окном начиналась ленивая летняя ночь, но даже ее скудного освещения хватало, чтобы оглядеться в комнате. Этому немало способствовала обстановка последней. Все здесь было ослепительно-белым: стены, пол, огромная кровать, тумбочки, туалетный столик и, разумеется, зеркала, в которых вся эта белизна отражалась. Мне вдруг пришло на ум сравнение с альковом в каком-нибудь дорогом борделе. И откуда, спрашивается? Ведь я никогда не бывал в дорогих борделях. Как и в дешевых, впрочем.

Присев на краешек кровати, я отхлебнул немного из горлышка, потом протянул бутылку Марине. Она, как мне показалось, судорожно сглотнула, но тем не менее ответила с несколько надрывной твердостью в голосе:

– Нет, не буду.

Не успел я спросить Марину о причинах отказа от божественного напитка, равно как и о трепетной заботе о ее здоровье, столь явно выказанной Геной Совковым, как со стороны коридора послышался шум. Шум этот состоял из двух компонент – непотребных ругательств, производимых Дуней Тверской, и занудных увещеваний, которые непрерывным потоком лились из медоточивых уст ее коммунистического приятеля. Наконец Дуня загромыхала в одну из соседних дверей; я так и не понял, кулаком или ногой, ведь в первом случае ее стуки были бы слишком громкими, а во втором – слишком частыми. Свой стук дворянская демократка сопроводила естественным в ее положении возгласом:

– Открывай, сука!

Стук и крик повторились шесть раз, что, как нетрудно догадаться, было в точности равно числу запертых дверей на втором этаже. Когда Дуня задолбила в нашу дверь, Марина инстинктивно съежилась, и я, воспользовавшись этим, обнял ее за плечи и привлек к себе. Так, в обнимку мы и просидели все то время, пока феминистка совершала обход дверей. Не получив ответа в шестой раз, Дуня Тверская издала жалобный вой – наподобие того, что издает волчица, изнасилованная в противоестественной форме взбесившимся зайцем. Гена вновь ответил увещевательным щебетанием, после чего сладкая парочка вступила в увлекательный диалог, смысл которого я не очень понял. Запомнилась лишь одна фраза, брошенная Дуней. Телезвезда обвиняла своего приятеля в том, что он «тягает бабки» из каких-то «кальсон». Что бы это значило, подумал я. Может, Гена держит партийную кассу в подштанниках? Хиловата тогда эта касса, да и хранилище такое явно не по сезону… Но слишком задумываться над этим я не стал, потому что у меня были более насущные проблемы. Желая сразу взять быка за рога, я спросил Марину:

– Ты говоришь, на первом этаже много компьютеров?

– Да.

– А есть там такой ящик большой, без монитора… – я описал, как мог, внешний вид сервера.

Марина рассказала, что видела такой ящик в одной из комнат на первом этаже. Дверь в нее – первая слева в коридорчике, который начинается прямо за караулкой. Эту дверь легко найти, потому что она, в отличие от других, обита железом.

– А ключ от нее у тебя есть? – спросил я.

– Да, есть, – Марина загремела ключами. – Нет, не найду, тем более в темноте. Бери всю связку. Только сейчас туда не ходи, Дуня поймает.

– А я и не собираюсь. Подожду, посплю часов до четырех, а потом пойду.

– Ты здесь, со мной спать собираешься? – с усмешкой в голосе поинтересовалась она.

– А как же? Ты же не выпихнешь меня в коридор на съедение мадам Тверской? А если за невинность свою опасаешься, так мы ведь уже спали вместе. Убедилась, что это почти безопасно? – говоря это, я был почти уверен, что мне удастся воспроизвести сегодняшний лесной эпизод. Марина что-то прохихикала в ответ, и я спросил: – А от подвала у тебя ключей нет?

– Нет. Дверь туда находится как раз в комнате, о которой я тебе говорила, но ключей нет.

– И не бывала там?

– Это я-то не бывала?! Много-много раз, но меня всегда кто-нибудь сопровождал. Чаще всего, кстати, твой приятель.

– Какой еще приятель? – кокетливо поинтересовался я. Должен признаться, хотя и рискую показаться вам дураком: я ожидал, что Марина назовет Валеру, коммуниста Гену или ненца Жору, хотя последний в наших разговорах и вовсе не упоминался, но только не того, чье имя было оглашено в действительности. Но Марина ответила с некоторым удивлением в голосе:

– Борис Наумович Цейтлин, – и добавила еще: – Там, в подвале много интересного по твоей, научной части.

Тамара, помнится, тоже говорила мне об этом, причем говорила так, будто намеревалась все это показать. И консультации по биологии ее интересовали… Да и Марину ведь тоже!

– Подожди, подожди. Борька… Борис Наумович, он что, здесь своими делами занимался?

– У него есть помещение и на фабрике в Колючкино, но главная лаборатория здесь.

Лаборатория… у Борьки… здесь… о Боже! Надо, наконец, разузнать, что это за деятельность он тут развел!

– Ты, кажется, тоже какими-то биологическими проблемами интересовалась? – как можно небрежнее проговорил я, сопровождая свой вопрос несколько притворным зевком. – Может, обсудим на сон грядущий? Ученые дискуссии лучше всего способствуют хорошему сну.

Открыть биологический симпозиум мы, однако, не успели, потому что в коридоре послышались чьи-то осторожные шаги. Так же осторожно этот неизвестный заскребся в одну из соседних дверей.

– Марина… – раздался громкий шепот, и я понял, что по коридору крался Гена, каким-то образом избавившийся от своей подруги. – Марина… вы здесь?

Не получив ответа, Гена принялся, видимо повторять маршрут, уже проделанный незадолго до того его мятежной подругой. Когда рыжий коммунист добрался наконец до нашей двери и в четвертый раз повторил свой вопрос, Марина ответила ему нарочито сонным голосом:

– Ммм… Гена, это вы?

– Мариночка, откройте на минуточку!

– Простите, но я уже практически сплю.

– А где ваш знакомый?

– Мы с ним повздорили немного по поводу эпизода с Дуней, и я заперлась от него здесь. Может, он в одной из соседних спален, а может, совсем ушел. Как там, кстати, Дунечка?

– Сейчас немного угомонилась, но это, скорее всего, ненадолго. Вы же ее знаете…

– Счастливо вам дожить до утра! – насмешливо воскликнула Марина, и голос ее прозвучал слишком бодро для  «почти погрузившейся в сон» женщины. Гену, по всей видимости, это насторожило, потому что он переспросил:

– А вашего друга точно нет с вами?

– Давайте поговорим о нем завтра… – предложила Марина, опять включив сонные обертоны, но Гену это не убедило.

– Молодой человек! – воскликнул он. Поначалу я даже не понял, что Гена Совковый обращается ко мне, ведь он если и был старше меня, то года на три-четыре от силы. – Молодой человек! Я почти уверен, что вы здесь. Я вас очень прошу… Марине ничего нельзя… ну, всего этого. Я очень вас прошу…

Я не собирался никак обозначать свое присутствие, но Марина, видимо, не надеясь на мое благоразумие, бесцеремонно зажала мне рот рукой и прокричала в дверь:

– Гена, как вам не стыдно! Я спать хочу, оставьте меня в покое!

Когда Гена, потоптавшись некоторое время у нашей двери, упавшим голосом пожелал Марине спокойной ночи и удалился, я удивленно спросил:

– Что он так за тобой следит? Он кто тебе? Папаша?

– Ага, крестный, – хихикнув, отвечала она.

– Тогда уж звездный… – задумчиво протянул я и был, как ни странно, очень близок к действительности. – Теперь мне и вовсе нельзя уходить. Получается, что не только Дуня Тверская, но и твой звездный папаша отныне мой кровный враг.

– А я тебя и не гоню, ты же совсем безвредный… Давай баиньки!

Она задернула шторы, и через мгновение я услышал, как в темноте зашуршало ее платье. Я тоже разделся, и мы улеглись, причем каждый старался держаться как можно ближе к своему краю кровати. Постель была не очень мягкой, именно такой, какую я больше всего люблю, но несмотря на это, сон не шел, и рука моя сама собой устремилась к Марине. Моя рыжая чертуля тоже не спала; я чувствовал это несмотря на темноту. Не пройдя и половины пути, моя ладонь соединилась с ее ладонью, которая, оказывается, давно уже дежурила неподалеку. После этого наши тела устремились друг к другу, как две волны, отразившиеся от противоположных стенок бассейна. Раздался плеск первого поцелуя.

Я был очень усталый, да и две с лишним бутылки вина, выпитые за день, не способствовали хорошей форме. К тому же я сильно осторожничал из-за обычных своих опасений за поясницу. Марина тоже все время осторожничала, будто боялась повредить некую хрупкую драгоценность, скрываемую в глубинах ее тела. Поэтому в миг наивысшего наслаждения, до которого начинающие любовники не без трудностей, но все-таки добрались, мы оба упивались не страстью, а какой-то бесконечной нежностью. Когда напряжение спало, мы одновременно стали погружаться в сон и, уже совсем провалившись в него, еще шептали друг другу нежные, ласковые слова.

Проснулся я оттого, что совсем перестал чувствовать левую половину тела. Марина… Надо же, такая хрупкая с виду, и вот… Милая рыжуля моя прижималась, вдавливалась в меня, будто хотела без остатка раствориться в моем теле. Я осмотрелся по сторонам. На потолке синели какие-то цифры. Я не сразу сообразил, что это время, а слышал ведь о часах, которые проецируют свои показания прямо на потолок. Один мой знакомый купил в Германии такой будильник, но не смог пользоваться. Как выяснилось, заграничный агрегат в принципе невозможно установить на московское время: он принимает сигнал со спутника и автоматически переходит на среднеевропейское. Может, и эти часы такие же?… Нет, видимо, и вправду начало четвертого. Если бы было по-среднеевропейски, то сквозь шторы начал бы уже пробиваться свет.

Господи, как не хочется вставать! Забыть бы обо всех этих компьютерах, серверах, бандитах, неведомых биологических экспериментах, которыми милый мой Боренька занимался в подвалах этого постылого замка! Полежать бы вот так, просто полежать возле моей милой, а потом… нет, не судьба. Тяжко вздохнув, я потихоньку выбрался из-под Марины и стал одеваться.

В мелочах мне обычно не везет, поэтому, пытаясь открыть обитую железом дверь, я перебрал почти всю связку ключей, отданную Мариной. Зато часто везет в главном: нужный ключ в конце концов нашелся. Как только, пошарив в темноте, я щелкнул выключателем, радость так и вскипела во мне: у противоположной от входа стены, где на столах располагалось еще несколько компьютеров, стоял и белый металлический ящик, похожий на увеличенную раз в двадцать пачку сигарет. От ящика отходили многочисленные провода. Сервер!

В мелочах мне не везет, поэтому сервер не включился сразу. Зато повезло в главном: все получилось, как только я нашел и врубил расположенный в углу щиток. Включив еще и один из обычных компьютеров, я быстро убедился в том, что система работает.

Часа через полтора я знал почти все. Я узнал, чем эта публика занимается на своей фабричке в Колючкине, какой товар производит, куда и каким образом сбывает. Практически докопался я и до причин, по которым была убита Тамара. Особое удовольствие мне доставило то обстоятельство, что смысл фразы о «кальсонах», спьяну брошенной Дуней Тверской, тоже стал теперь совершенно понятен. Самым важным и спасительным для меня было, однако, другое: мне стало известно, что в ближайшее время колючкинские ребята намерены произвести обмен своего товара на другой, не менее специфический. Теперь мне нужно было лишь максимально приблизить срок осуществления этой сделки и назначить бандитам мои собственные, ложные места закладки товара. С этой целью я разослал несколько писем по бандитским адресам, причем сделал это таким образом, чтобы стороны, намеревающиеся осуществить обмен, думали, будто получают эти письма друг от друга. Теперь оставалось только дождаться получения ответных писем на мой адрес и действовать.

Мое торжество было бы совсем полным, если бы не пресловутое «почти», уже упо­мянутое мною. Заключалось это «почти» в том, что мне так и не удалось выяснить, какое отношение ко всему этому имеют Марина, Борька Цейтлин и моя любимая наука: такая информация либо вовсе не ночевала в бандитских компьютерах, либо ее кто-то тщательно уничтожил.

Я встал со стула и прошелся по комнате, разминая затекшие конечности. Ноги сами собой принесли меня к двери, ведущей, по утверждению Марины, в подвал, где мой бывший приятель ставил свои таинственные опыты. Разгадка, быть может, там. Я снова достал из сумки связку ключей, переданную мне Мариной, перепробовал все, но ни один не подошел. Рыжая подруга моя не обманула. По крайней мере, в этом.

Может, попробовать сломать? Но злосчастная дверь, как и та, через которую я проник в эту комнату, была металлической. Ничего не получится. Я собрался уже уходить, даже закинул сумку на плечо, когда в голову мне пришла мысль о связке ключей, отобранных мною у Валеры, первого из моих непрошеных визитеров. Там по большей части были копии моих собственных ключей, но два-то из них совершенно непонятного происхождения! Я принялся лихорадочно рыться в сумке.

В мелочах мне традиционно не везет, и первый из загадочных ключей, естественно, не подошел. Зато иногда везет по-крупному: второй из ключей, принадлежавших когда-то Валере, легко повернулся в замке, и тяжелая дверь, повинуясь моему усилию, стала медленно открываться. Взору моему предстала металлическая лесенка, ведущая вниз, в темноту.

Взломщики, киллеры и оперативные работники, отправляясь на дело, обязательно берут с собой фонарь. Я не набрал еще нужного опыта оперативной работы и не запасся соответствующим реквизитом, поэтому по лестнице мне пришлось пробираться на ощупь, а потом долго шарить по стенам в поисках выключателя. Когда же свет наконец зажегся, я увидел вполне цивильный коридорчик с белыми стенами и четырьмя дверями, одна из которых была заперта.

Начал я, разумеется, с открытых дверей. Ну, братцы!.. Я, конечно, сугубый теоретик и не могу судить до конца компетентно, но того оборудования, что было обнаружено мной в первых двух комнатах, с лихвой хватило бы на десяток лет бесперебойной работы любой из лабораторий нашего института. Кто-то – очевидно, разлюбезный Борис Наумович Цейтлин – развернул здесь кипучую деятельность. Но что-то все же было не так. Приглядевшись повнимательнее, я заметил, что шнуры питания всех без исключения приборов выдернуты из розеток. На стеллажах стояли бесчисленные емкости с реактивами и справочная литература, но не было ни одной исписанной бумажки, ни одного журнала наблюдений, словом ничего, что могло дать хоть какую-то информацию о проводившихся здесь работах. Я специально залез в каждый шкаф, каждый ящик – пустота! На полу, правда, валялись разные обрывки, но это могло свидетельствовать лишь о том, что несколько дней назад кто-то поспешно выносил отсюда документацию. В одной из комнат стоял компьютер, и весьма недурной, но винчестер его был девственно чист, с него стерли всю информацию.

В третьей комнате меня ждало еще большее удивление. Комната эта представляла собой ультрасовременный медицинский кабинет. Я плохо разбираюсь в медицинском оборудовании, но судя по внешнему виду приборов, беспросветно прикрывавших стены, все эти железяки были самые новые и самые дорогие. Более всего, однако, меня поразило гинекологическое кресло, похабно раскорячившееся в углу. Помнится, в студенческие годы Борька Цейтлин похвалялся тем, что лазит в дамские органы не реже любого врача-гинеколога. Может, он решил теперь подтвердить этот тезис на практике?..

В медицинском кабинете я тоже не обнаружил ни одной дельной бумажки. Надеяться оставалось только на помещение, находившееся за запертой дверью. Я хотел уже вышибить к чертовой матери эту дверь, благо она была обычной, деревянной, но вовремя вспомнил о трофейной связке, на которой болтались два заветных ключа. В мелочах мне обычно не везет, и первый ключ не подошел, – видимо, это был тот же самый, который позволил мне попасть в подвал. Но второй ключ сработал, и я вошел в заветную комнату… Лучше бы я этого не делал!

На первый взгляд эта комната выглядела так же, как первые две, – стеллажи с бесконечными склянками, приборы, столы, на одном из которых стоял компьютер. Исключение составлял узенький диванчик со смятой постелью на нем, – видимо, кто-то время от времени коротал здесь ночи. В первую очередь я, разумеется, устремился к компьютеру, но быстро убедился, что винчестер с него снят – так я снял на прошлой неделе жесткий диск с компьютера, которым пользовалась Тамара.

Может, поблизости найдутся какие-нибудь дискеты с интересной информацией?.. Совершенно не надеясь на удачу, я принялся шарить по столам и шкафам. Никаких дискет я, разумеется, не нашел, но в картонном ящике из-под принтера, стоявшем возле стены, обнаружился полный джентльменский набор – стакан, два сморщенных яблока, бутерброд с позеленевшим сыром и початая бутылка вина. Я начал рассматривать этикетку, хотя мог бы этого и не делать. Шато Ив Дантес Премьер Гран Крю Классэ урожая восьмидеся­то­го года! Осматривая «торжественный комплект», который мог принадлежать лишь продвинутому, интеллигентному пьянице – такому, как ваш покорный слуга, – я вдруг почувствовал, что за спиной у меня кто-то стоит.



Автор:

Что ж ты приумолкла, моя радость? Что так давно тебя не слышно? Сказала бы что-нибудь… «Его сейчас убьют, да?!» Или еще что-то в этом роде.

Подруга автора:

А, надоел он мне, кобель твой паршивый! Да и ты вместе с ним! Дал бы ему кто дубиной по башке, я была бы только рада.

Автор:

Как неблагодарно дамское сердце! Стараешься для них, стараешься, и вот… Но предложение «дубиной по башке» мне понравилось. Я это запомню. Можно, кстати, не только дубиной, но и железякой какой-нибудь…



Я весь съежился, чувствуя, как по спине под кожей ползет что-то влажное и липкое, как червяк. Мгновение спустя я понял, что это мой собственный позвоночник. Будучи уличенной в столь противоестественном для себя поведении, главная опора моего организма сразу утратила всяческую гибкость, застыла прямо в той позе, в которой ее застало мое открытие. Но я все же произвел разворот на сто восемьдесят градусов – медленно и со скрипом, как заржавевшая танковая башня. Закончив этот поворот, я убедился, что комната по-прежнему пуста. Впрочем, в этом царстве выключенных приборов все же присутствовало кое-что живое: работал огромный, в человеческий рост холодильник, который оказался теперь прямо передо мной. Об этом свидетельствовала зеленая лампочка, приветливо горевшая в левом верхнем углу. Именно этот морозильный монстр, автоматически включившись, напугал меня, когда я рылся в картонной коробке.

Механически, совершенно не задумываясь о последствиях, я потянул на себя ручку, торчавшую из двери холодильника. В дверце что-то щелкнуло, и она буквально выстрелила в меня. Я газелью отпрыгнул в сторону, а из морозильной камеры на пол повалилось что-то огромное и тяжелое. Глухой удар, знаменовавший падение замороженной массы, сопровождался перезвоном многочисленных пузырьков, водопадом хлынувших со стеллажей. В воздухе запахло чем-то, отдаленно напоминающим спирт.

Только собрав всю волю в кулак, я заставил себя посмотреть под ноги. На кафельном лабораторном полу лицом вниз валялся мой университетский приятель, несостоявшийся гражданин Государства Израиль, кандидат биологических наук Борис Наумович Цейтлин.



Он был абсолютно голым, если не считать трикотажных трусиков-плавочек, почти полностью скрытых складками его жирного тела. На правой ягодице красовалось кровавое пятно, – по-видимому, моего приятеля умертвили тем же самым способом, что и Тамару. В комнате распространялось химическое зловоние, и мне страшно хотелось как можно скорее убраться отсюда, но надо же было что-то сделать с этим. Позвонить Петровне, и пусть менты сами во всем разбираются?.. Ага, они разберутся: запишут в свой пассив очередной… как это у них? «висяк»? «глухарь»?.. а мне оставайся один на один с бандитами – и совсем без козырей на руках, с таким трудом добытых. Нет, звонить можно лишь тогда, когда дело будет сделано, то есть не раньше сегодняшнего вечера, а до той поры Борька что же, так и будет валяться на полу? Нужно запихать его назад в холодильник.

Такая здоровенная туша… ничего, справлюсь! Только бы спина не подвела… И почему я все время этого боюсь, ведь в моменты наивысшего напряжения поясница у меня никогда не заедала?.. Вот завтра, с утра… хотя сейчас уже утро. Тем более нечего бояться! Взяли, смелее!

Стоило мне, однако, лишь дотронуться до тела, как пальцы буквально обожгло холодом. Да, температурка в этом морозильном чуде, видать, та еще! С крючка возле умывальника я снял грязное полотенце, разорвал его на две половинки и использовал получившиеся куски в качестве теплоизоляторов. Сначала следовало запихнуть в холодильник ноги, потом поставить тело на попа и, не дав ему свалиться обратно, захлопнуть дверцу. Все эти операции мне дались нелегко: Борька был невероятно тяжел. Отожрался, не тем будь помянут, на бандитских харчах!

От химической вони, полностью завладевшей атмосферой в комнате, начинала раскалываться голова, ноги хлюпали в какой-то жиже; казалось, что в ней вот-вот растворятся мои ботинки вместе со ступнями. Но прежде чем уйти, я снова открыл картонный ящик, достал недопитую моим другом бутылку Шато Ив Дантес и, изобразив что-то вроде приветственного жеста в сторону холодильника, отхлебнул из горлышка. Упокой Господь твою душу, о раб самого себя!

Из подвала я выбирался, почти ничего не соображая. Даже двери не запирал за собой, – только и сделал, что забросил на плечо свою любимую сумку. Но она у меня практически часть тела, ее никак не возможно забыть. Выйдя в коридор, я почему-то зашел в караулку и, плохо помня себя, принялся укладывать на телефоны трубки, безжизненно болтавшиеся на проводах. В таком же забытьи я врубил и щиток, висевший на стене рядом с тем, который вчера вечером включила Марина.

Охранный пульт сразу ожил, на нем загорелось несколько лампочек, засветились и экраны двух мониторов. На одном через несколько мгновений проявились открытые металлические ворота, на другом – лестничный пролет и несколько дверей второго этажа.

Некоторое время я стоял, замерев в совершенно неестественной позе, и тупо смотрел в ожившие экраны. Что мне было делать? Вернуться в спальню к Марине? Но о чем я буду с ней говорить? Ведь теперь к смерти ее тетки, о которой я так и не смог да, собственно, и не собирался ей рассказать, добавилась смерть еще одного нашего общего знакомого. Рассказать ей о Борьке, по-прежнему ничего не говоря о Тамаре? Черт его знает… Больше всего мне сейчас хотелось уйти отсюда, раствориться, как на прошлой неделе, в солнечном плеске нового утра, но это было бы как-то не по-людски. Ладно, уходить ли мне по-английски или вернуться в спальню и молчать по-партизански, это мы решим позже, а сейчас надо вернуться в подвал и запереть все двери. Я собрался уже воплотить это решение в жизнь, как на экране одного из мониторов появилась Марина.

Волосы ее, лишь слегка причесанные, упрямо топорщились надо лбом, платье тоже было надето как-то небрежно, – видимо, рыжуля моя собиралась в спешке. Но теперь она шла по лестнице очень медленно и осторожно: поставит ногу на ступеньку, осмотрится по сторонам и лишь потом сделает следующий шаг. Тем не менее Марина все продвигалась и продвигалась вперед, и наконец в поле моего зрения осталась лишь ее голова, тоже готовая скрыться под нижний обрез экрана.

– Марина… – невольно вырвалось у меня, и через мгновение этот звук, многократно усиленный, громом прогрохотал на лестнице. Я и не знал, что громкая связь была вклю­чена!

Рыжая красавица вздрогнула, замерла на мгновение, а потом опрометью бросилась вниз по лестнице. Я пулей вылетел из караулки и побежал ей навстречу. Встретились мы где-то в середине последнего пролета.

– Я думала, ты совсем ушел, – сказала она, отстраняясь после поцелуя, и спросила, пару раз шмыгнув носом: – Чем это так воняет?

– Это я разбил несколько склянок в подвале, – виновато улыбаясь, признался я. – А почему ты решила, что я ушел?

– Не знаю. А ты не собирался?

– Нет, – «честно» отвечал я, хотя несколько минут назад этот вариант представлялся мне самым желанным.

– Ты сделал, ты узнал, что хотел?

– Да.

– Ну и как?

– А, – отвечал я, небрежно поведя рукой; кажется, этот жест передался мне от Марины, – не так страшен черт, как он себя малюет. Я должен тебе сообщить кое-что…

– Подожди, – оборвала она, – я тоже должна сообщить… признаться тебе кое в чем. Можно, я первая?

– Ladies first24, – меланхолично произнес я. – Давай.

Все время, пока продолжался наш разговор, Марина методично наступала на меня, я же пятился назад ступенька за ступенькой. Теперь мы стояли уже возле караулки.

– Я… у меня… – протянула Марина, и наконец сказала, как выстрелила: – Я беременна.

– Как? Неужели так скоро? – только и смог проговорить я, а потом, проглотив застрявший в горле комок, задал самый банальнейший из всех возможных вопросов: – И кто же, милая, сотворил над тобой такое?

– Борис Наумович Цейтлин, – отвечала она со странной усмешкой на лице.

Отреагировать на ее слова я не успел, потому что именно в этот момент откуда-то сверху раздался яростный, торжествующий вопль, а спустя несколько мгновений на лестничном пролете появилась Дуня Тверская – почти совсем голая. Слово «почти» я употребил исключительно из профессиональной любви к точности, потому что весь туалет дворянки, демократки и феминистки состоял из одной зажженной сигареты. Следом за Дуней по лестнице катился Гена Совковый. Он был одет так же, как и накануне вечером, и обмотался вдобавок какими-то разноцветными тряпками.

– А-а-а!! – вновь торжествующе возопила Дуня, выпустила к потолку струю дыма и потянулась вслед за ней руками, будто хотела загнать сизое облако обратно в рот. В этот момент она более всего напоминала языческую жрицу на пенсии. – Ребята! Вот вы где! Айда с нами, наверх! Будем трахаться все, вчетвером! Устроим шведскую групповуху!.. Ой, что это?! – резко затормозив, Дуня несколько раз втянула носом воздух. Воспользовавшись секундной остановкой своей подруги, Гена накинул на нее одну из своих тряпок, а концы завязал на шее узлом. – Это спирт! Гена, точно говорю, это спирт! А ты говорил, что больше ничего нет! – сразу забыв о только что планировавшихся групповых утехах, Дуня скоростным экспрессом просвистела мимо меня по направлению ко входу в подвал. Привязанное к шее покрывало развивалось за ней, как мантия Жанны д’Арк. Гена, разумеется, устремился следом.

Двигался он очень быстро, но все равно не поспевал за Дуней, привлекаемой запахом химикалий. Это, по-видимому, и спасло его: пьяным-то все нипочем, а Гена не был в достаточной степени пьян. Я весь мысленно сжался. Сейчас в поисках алкогольных зелий Дуня откроет холодильник, а там… Я ждал ее испуганного крика, но вместо этого снизу раздался оглушительный взрыв.

То ли Дуня уронила сигарету в лужу со спонтанно образовавшейся горючей смесью, то ли сам воздух в подвале донельзя пропитался взрывоопасными парами, не знаю. Когда я влетел в комнату, в которой находился сервер, то увидел лежащего на полу, съежившегося от страха Гену и клубы дыма из двери, ведущей в подвал.

– Она там? – спросил я, помогая коммунисту подняться. Он затравленно кивнул, и из моей глотки самопроизвольно вырвалось: – Конец…

Но Дуня, появившаяся спустя несколько секунд из адского пламени, придерживалась, очевидно, иного мнения насчет своих перспектив. Она была теперь обнажена безо всяких оговорок: сигарета, равно как и накидка в стиле Орлеанской девы, погибли в огне. Самой Дуне тоже порядком досталось: кожа ее была во многочисленных подпалинах, волосы, причем не только на голове, дымились. Гена поспешно набросил на свою подругу следующее из заготовленных покрывал.

Я страшно боюсь пожаров в новорусских домах. Виной тому Редькин, работавший одно время в группе по экспертизе каких-то товаров. Более всего меня потряс один его рассказ. Некий состоятельный господин провел в своем доме евроремонт с установкой новомодных рам и подоконников. Когда ремонт закончился, удовлетворенный хозяин подошел к окну и, лаская взором свое новое приобретение, закурил. Все еще корчась в оргазме новоприобретателя, состоятельный господин не заметил, как на подоконник с его сигареты свалился столбик пепла, а с места падения к небесам взвился странный розоватый дымок. Мужчина вдохнул этот дым раз, другой и… упал замертво. Да и пожарные предупреждают: раньше, даже если дом сгорал дотла, большая часть его жителей спасалась через двери и окна, а теперь и в комнатах, едва-едва тронутых огнем, зачастую находят только трупы.

Эти рассказы пришли мне на ум сразу, как только Гена забормотал что-то насчет огнетушителей и вызова пожарной команды.

– В гараж бегите скорее, машину выводите, пока там не загорелось! – прямо-таки заорал я на него. – А то пешком придется идти! Да и тачку такую потерять обидно…

– У меня ключи от машины там, на третьем этаже остались…

– Тем более, бегите скорее! Туда и обратно, вы успеете!

– А Дуня… – растерянно пробормотал он.

– Я о ней позабочусь. Бегите скорее!.. А то и Марина может пострадать! – залпом выпалил я пришедший вдруг на ум аргумент.

Последние мои слова, разумеется, подействовали на Гену сильнее всего, и он галопом понесся вверх по лестнице. Мы же с Мариной принялись обихаживать Дуню: я тщательно завернул несчастную в покрывало, а будущая мать, достав из сумочки две английские булавки, превратила этот покров в некое подобие платья или халата. За всеми этими действиями Дуня наблюдала молча и отстраненно. Глаза ее были открыты и даже сверкали – ярко, но бессмысленно, как запонки с бриллиантами по двадцать карат каждый.

Гена не появлялся минут десять. Мы давно уже вышли на улицу, я откатил в сторону тяжелые гаражные ворота, а его все не было. И лишь когда из входных дверей начал пробиваться прозрачный голубоватый дымок, вместе с ним оттуда выскочил и кашляющий, слегка закопченный свободный коммунист.

– Гы, живой! – заметила Дуня, все так же бессмысленно сверкая глазами. Это были первые слова, сказанные ею после начала пожара. Кстати сказать, и последние, услышанные мной в этот день. Позже мне еще придется наслушаться сладких речей Дуни Тверской – но уже совсем в другой истории.

Наконец джип выкатился из подземного гаража, и мы стали усаживаться. Мне пришлось пустить Дуню к себе на заднее сиденье, ведь для ее усмирения могла потребоваться мужская сила, а Гена должен был вести машину. Едва Марина уселась рядом с водителем и захлопнула дверцу, как сверху на нас обрушился водопад стекол, – это в покидаемом нами доме разом вылетели все стекла. Густо повалил дым. Когда автомобиль вырвался за ворота, я открыл бар, достал бутылку чего покрепче и отхлебнул из прямо горлышка за упокой души моего старого друга, торчащего сейчас в холодильнике посреди объятого пламенем подвала. В огне и во льду одновременно… Voila des belle funerailles25!

Долго любоваться зрелищем погибающего в пламени дома мне не пришлось, ибо висела на плечах более земная забота – Дуня Тверская, доверенная моим хлопотам. Дворянка и демократка тихо сидела, забившись в угол, и затравленно взирала на меня. Сердце мое наполнилось сочувствием и состраданием. Я поднес бутылку к губам бедной женщи­ны и маленькими глоточками, как больного ребенка, принялся поить страждущую. Види­мо, только благодаря моему милосердию наше путешествие прошло без эксцессов.

Гена Совковый тоже не терял времени даром. Как только мы вывернули на Ка­ширское шоссе, он достал мобильный телефон и принялся разыскивать какого-то Константина Аркадьевича.

– А мне плевать, что сейчас начало седьмого! – орал в трубку Гена. – Со мной госпожа Тверская! Ей очень плохо! Ее должен встретить лично Константин Аркадьевич!.. Да, да, Дуня Тверская!.. Константин Аркадьевич! Лично!

А я ведь совсем не знаю, куда мы сейчас направляемся, подумалось мне. Впрочем, наплевать! Важно, что в Москву, а там можно распрощаться со всей этой сладкой компанией, мет­ро-то уже работает. Думая об «этой компании», я со злобным сладострастием включил в нее и Марину: в душе еще плескалась непонятная детская обида. На что, спрашивается?..

Наконец, пролетев пулей сквозь пустую в этот час Москву и попетляв немного в переулках в районе Павелецкого вокзала, джип остановился возле высоченного забора. Нас, очевидно, уже ждали: мгновенно открылась железная дверь, и прямо под колеса нашей машины, еще не успевшие перевести дух после стремительной езды, выкатился человечек, весь белый и круглый, как изюм в сахаре. Он действительно был совершенно белый – и не только благодаря накрахмаленному медицинскому халату. Белыми были его волосы, лицо, рубашка, брюки и даже ботинки. И действительно круглый – животик, круглая головка, округлые плечи; даже движения его рук и ног были какими-то круглыми, обволакивающими. Нарушали эту гармонию, пожалуй, только длинненький остренький носик и глубоко посаженные колючие умненькие глазки.

– Оёё-оёшеньки, мадам Тверская! – заверещал кругленький доктор, узрев доставленное к его забору телесокровище. – Как же это вы так?

К этому моменту подоспела и свита, видимо, значительно уступавшая в резвости своему шефу, – несколько белых халатов и несколько охранников в синих просторных блузах и многоугольных, как у американских полицейских, фуражках. Особенное мое внимание привлекла медсестра с гнутым медицинским лотком в руках, замаячившая за спиной милейшего доктора. Девица эта выделялась своим ростом, молодостью и зубастостью.

Доктор принялся было распахивать покрывало, под которым от него пряталось роскошное тело мадам Тверской, но быстро убедился, что этой занавеской исчерпывается все одеяние его пациентки. Тогда, стыдливо отведя свой колючий взгляд от перезрелых прелестей, он выпростал на свет Божий руку обгорелой феминистки, взял шприц с лотка, что держала зубастая девица, торчавшая позади, и самолично произвел инъекцию. Сразу вслед за этим в толпе персонала возникла суета, вызванная погрузкой драгоценного тела на подоспевшую каталку. Я почувствовал себя лишним.

– Кто это такой? – спросил я, протиснувшись сквозь суету к Марине.

– Доктор Сплин, – несколько удивленно отвечала она.

– Кто?

– Константин Аркадьевич Сплин.

– По мне так лучше «хандра»… – рассеянно пробормотал я.

– Ну Сплин! Доктор Сплин! У него лечатся все… – Марина вздела к небу глаза и руки; нечто подобное демонстрирует правоверный мусульманин, обращаясь непосредственно к Аллаху. – Неужели ты не знаешь?

– Откуда мне знать, я же не из этих… – я постарался с максимальной точностью воспроизвести последний жест Марины. О докторе Сплине я действительно ничего не слышал, не знал я в тот момент и того, что судьба еще столкнет меня с ним, правда совсем в другой истории.

– А тебе не очень влетит от тетки за сгоревший дворец? – задал я напоследок провокационный вопрос.

– А, – Марина снова выдала свой фирменный легкомысленный жест, – он ей уже фактически не принадлежит.

Об этом, равно как и о том, что не только имущество, но и душа Тамары принадлежит теперь кому-то другому, я знал и сам, но изобразил на всякий случай удивление на лице, а после сказал:

– Ладно, давай прощаться. Спасибо тебе, и будь здорова! Пока!

– Подожди, подожди, – забормотала она, – ты же хотел мне что-то сказать… сообщить о том, что было там, в подвале…

– При чем тут подвал? – удивленно прогудел я и вдруг неожиданно для самого себя ляпнул: – Я просто хотел сказать, что я тебя люблю. Но теперь это уже не актуально. Пока!

Выдав эту неожиданную тираду, я произвел поворот «кругом» и зашагал прямо по середине мостовой. Шаги мои гулко отдавались в утренней пустопорожней тишине.



Глава 13



«МАРТЫШКИН КАФТАН»



Я снова, как и вчера, мерил Москву саженными шагами. Отдохнувший за ночь асфальт уютно стелился под ноги, городской шум только просыпался, поэтому не резал слух, а ласкал его. Я пересекал переулки, не обращая внимания на редкие в этот час машины: не трамваи, объедут. Один гад на колесах, чей путь ненароком пересекся-таки с моим, действительно затормозил и объехал; злой водила не поленился затормозить еще раз и, приоткрыв дверцу, обложил меня матом с почти безопасного расстояния. Прикинув дистанцию, я понял, что хорошим рывком негодяя можно было бы достать, но делать этого не стал: пусть живет! Другие проблемы волновали меня.

И чего это я так завелся? Обиделся? На кого? На покойного Борьку? Скорее, Борис Наумович Цейтлин, будь он жив, имел бы право обидеться на меня. На Марину? Ну да, Марина… Не успела, понимаешь, просохнуть после одного мужика, как лезет под другого. Замечательно! А ты-то, мой родной, хорошо ли просушился после Елизаветы? Да и после Тамары, родственницы ейной, между прочим. Но Марина все-таки женщина, ребенка ждет от Борьки… Да, в этом все дело! Я вдруг ясно осознал причину своего смущения и гнева: мне очень хотелось, чтобы этот ребенок был моим. Да, в этом все дело! Признайся Марина просто в том, что когда-то была в деликатных, так сказать, отношениях с Борисом Наумовичем, я бы, наверное, только посмеялся: надо же, «породнился» со старым другом! А сейчас…

Первые лет десять совместной жизни мы с Нинкой честно старались кого-нибудь родить, но делали это больше по обязанности: зачем же тогда и семейная жизнь, если не ради детей. Не получилось, и наш брак, протелепавшись еще несколько лет, распался. А Марина… Я вдруг совершенно отчетливо понял, что это первая в моей жизни женщина, от которой мне хотелось бы иметь ребенка. Не по должности, не по обязанности, а по доброй воле. Во дела! К чему бы это? Старею, наверное…

И почему я гордо, по-пижонски удалился, не сказав ей о Борькиной смерти? Ладно, скажу потом как-нибудь: позвоню, брошу в трубку несколько заранее подготовленных фраз, и отбой. Нет, ну если помощь ей какая-нибудь потребуется… Да какая ей нужна от меня помощь! Такая баба не пропадет! Если не коммунисты, так феминистки, если не феминистки, так евреи помогут. Последние, кстати, зело чадолюбивы…

Эксперименты они там проводили, опыты… Какие, интересно? Чтобы сотворить ребенка, никакого особенного оборудования, тем более такого навороченного, что я обнаружил в подвале, не нужно. Достаточно двуспальной кровати. А можно и на односпальной… Можно и вовсе без кровати. Кресло там было гинекологическое… Очень удобная, наверное, вещь. В этот момент я, несомненно, ближе всего подошел к открытию истины. Но не допер ведь, не догадался! Другие одолевали заботы.

Было начало восьмого, когда я добрался до площади Павелецкого вокзала. Усевшись на лавочку в центре раскручивающейся автомобильной круговерти, я начал решать накопившиеся проблемы. Во-первых, мне нужен сообщник. Не хочется использовать женщину, ведь придется переносить тяжести, но любой новый человек непременно станет интересоваться, что да как. Лишь одно существо на земле не станет задавать лишних вопросов и пойдет «на дело» с энтузиазмом. Елизавета! Ничего, она девка здоровая, справится и с тяжестями. Звонить ей пока, конечно, рановато, ну да ничего, до вечера время есть.

Во-вторых, грузовой автотранспорт – «газель» или лучше «бычок». Без шофера, я сам поведу: лишних свидетелей мне не надо. Наверняка сможет помочь Матвеев, у него куча знакомых водил. Я позвонил Кольке, и меньше чем через полчаса мне было сообщено: готовый к употреблению «бычок» будет ждать меня неподалеку от дома Елизаветы, а ключи Матвеев через пару часов занесет мне домой. Цену хозяин, правда, заломил несуразную, но торговаться я не стал: дело понятное, риск.

А третий вопрос – где провести оставшиеся до обеда часы, я решил с самого начала. Домой поеду! Риска почти никакого: вряд ли бандиты ожидают, что злосчастный Илья Суворов, лихо, под самым носом у них сбежавший из собственной квартиры, вернется туда на следующий день. К тому же вчера там наверняка побывала Петровна со своей шайкой, да и бандитские начальники, получив сегодня спозаранку мои письма, навесили на своих подчиненных кучу новых обязанностей. Не до меня им сейчас, а после того, как дело выгорит, и вовсе не до меня будет. Домой хочу, к Машеньке! Да вот и Матвеев туда же придет с ключами. Я встал со скамейки и решительно направился к метро.



– Милиция вчера к вам приезжала! – торжественно возвестила Поклёпа. В этот утренний час она в одиночестве загорала возле подъезда.

– Знаю, это моя родственница по делу была, – ответил я, рассчитывая этими словами сразить старуху наповал. Не тут то было!

– Да, да! – радостно завопила она. – Вера Александровна просила передать, что если вы сейчас же не объявитесь, то чтоб пеняли на себя!

Я нервно прошмыгнул мимо, мужественно борясь со жгучим желанием побольнее лягнуть Поклёпу. Не в переносном, а в самом прямом смысле, ногой. Как жаль, что у старух, в отличие от мужиков, нет столь безусловно уязвимых мест! И Петровна тоже хороша, нашла связника…

Машенька упорно старалась не смотреть на меня, хотя все время лезла на глаза и даже под ноги. В руки тоже не давалась. Еще бы, впервые за долгое-долгое время она получила пищу не из моих рук, а от пусть и знакомой, но все же чужой тетки. А Петровна молодец! Квартира моя сияла, как сорокалетняя невеста: грязная посуда была перемыта и убрана, стол и даже полы протерты! Впрочем, как мне показалось, госпожа полковник сделали все это лишь для того, чтобы получше была видна записка, картинно положенная посреди стола. Содержание записки фактически дублировало то, что уже было сказано мне Поклёпой: «Суворов! Если ты не объявишься в течение суток, пеняй на себя!»

Это напомнило мне те писульки, что так любят вывешивать на витринах нерадивые продавщицы: «Ушла на 15 мин.» В течение суток?.. С какого, спрашивается, момента? Что ж, будем считать, что с момента прочтения записки. Времени, таким образом, у меня более чем достаточно.

Пока я заваривал чаек и завтракал, заявился Матвеев – с ключами и за деньгами. Теперь оставалось лишь проверить электронную почту, позвонить Елизавете, а потом можно и задать храповицкого минуток на двести.

Все ожидаемые мною письма пришли. Одни бандиты подтверждали готовность товара и просили уточнить место передачи, а другие сообщали номер ячейки в камере хранения Павелецкого вокзала и код замка. Стало быть, можно действовать. Объявляется война дворцам! Так обязательно сказал бы свободный коммунист Гена, хотя сам он, очевидно, живет отнюдь не в хижине. Один дворец я с помощью Дуни Тверской уже спалил, на очереди другие.

Заглянул я и в почтовый ящик, на который приходили письма от дам. Их было довольно много, но больше всего мне понравилось одно.



Кому: И.Ушаков

От кого: Золотая Хризантема

Тема: О номере счета



Сообщите номер банковского счета для перевода денежных средств.

Золотая Хризантема



Сначала я даже ничего не понял. Когда же смысл письма наконец дошел до виртуального соблазнителя, последний рухнул без сил в кресло и сотрясался беззвучным смехом до тех пор, пока не начала болеть голова. Нет, с недосыпу так ржать очень вредно! Взяв наконец себя в руки, я бросился разыскивать бумажку со своими банковскими реквизитами. С Золотой Хризантемой мы будем переписываться долго! И даже встретимся – но в совершенно другой истории.

Номер Елизаветы долго не отвечал, и я собирался уже положить трубку, когда в ухо прокаркал наконец знакомый старушечий голос. Господи, а я-то думал, что Батаня еще вчера убралась в родные палестины! Жива ли там бедняжка Елизавета?..

– Доброе утро, Татьяна Дмитриевна! – радостно пропел я в телефон. – Можно попросить Елизавету?

– А ведь она еще спит! – с сухим смешком отвечала заслуженная учительница. – Десять часов, а она все спит! И поднять не могу!

– А вы скажите, что звонит Илья Суворов, – предложил я. – Может, подействует?

Подействовало: не успела прошуршать трубка, аккуратно положенная на стол Батаней, как мне в ухо зазвенел радостный и совсем не сонный голосок Елизаветы:

– Илюха?! У-у, класс!

Такое панибратство со старшим по званию мне решительно не понравилось, но сейчас было не до педагогических пререканий.

– Елизавета, приглашаю тебя сегодня на трудное и опасное дело, – торжественно, с расстановкой провозгласил я.

– А чё делать будем?

– Из гранатомета стрелять, – заговорщически, шепотом сообщил я. Самое интересное, что это была чистая правда! У моего рыцаря от радости на мгновение что-то заклинило – то ли в горле, то ли в латах.

– У-у, класс! – наконец прохрипела она свое излюбленное, а после шепотом добавила: – Но Батаня вонять будет!

Вспомнила о бабуле, стало быть, уже считается с ней. Какой прогресс, подумал я и предложил:

– А ты ей скажи, что мы в театр идем.

– В теа-а-атр… – расстроено протянула Елизавета. – А говорил…

– Постреляем, обязательно постреляем, – поспешил заверить я. – Это ты только бабуле скажешь, что в театр.

– Батаня одна с Фердиком ни за что не останется, – деловито заметила Елизавета.

– А Фердика мы с собой возьмем. У него тоже будет очень ответственная миссия.

– Фердика? В театр? Я в смысле, что Батаня не поверит.

Вот это да! Она уже заботится о том, поверит бабуля или нет. Пора, пора мне наниматься воспитателем в приют для отмороженных девиц!

– Твой Фердик в современном театре вещь совершенно незаменимая, – зевнув, проговорил я. – Любой нынешний режиссер полжизни отдаст за такой реквизит!

– А что такое реквизит? – поинтересовалась Елизавета с каким-то нездоровым оживлением в голосе.

Я объяснил.

Она была явно разочарована.

– В общем, ровно в пять я у тебя, – произнес сквозь очередной зевок воспитатель-доброволец. Его буквально валило в сон. – Позаботься о хорошей обуви, кроссовках, например. Придется передвигаться по пересеченной местности.

Елизавета снова была разочарована.

– В пя-я-ять… – уныло протянула она. – Это так до-о-олго… А ты чего сейчас делать будешь?

– Спать я буду, спать!

– А можно мне с тобой?

– Нет. Я буду именно спать, в прямом смысле слова. Со сновидениями.

Елизавета снова начала ныть и проситься ко мне в койку. Я бы, может, и согласился, да ведь эта мамзель не будет, подобно Марине в Лосиноостровском лесу, просто дремать у меня на плечике, не предпринимая никаких активных действий. Поэтому последовал решительный отказ.

– Учти, телефон будет выключен, – объявил я на всякий случай, – а звонки в дверь я, когда сплю, не слышу. Так что ко мне не ломись, а лучше книжку пока почитай.

– Кни-и-ижку?.. Какую? – удивилась и расстроилась Елизавета. В отвращении скривилась, казалось, не только ее физиономия на другом конце провода, но и трубка, которую я держал в руке.

– У Батани спроси, она подскажет. Пока! – отрезал я и пошел укладываться.

Поначалу мне долго-долго снились разноцветные сверкающие пузыри, которые медленно поднимались в густом темном бульоне и лопались на поверхности со вспышками, напоминающими игру солнечных лучей в листве Лосиноостровских деревьев. Потом пузыри начали сливаться, увеличиваясь в размерах, и наконец из них образовалось что-то большое, бело-розовое и блестящее. Некоторое время спустя я понял, что это абсолютно голый Борька Цейтлин, покрытый с головы до ног не то потом, не то мельчайшими ледяными кристалликами. Мы находились в огромной морозильной камере, Борька восседал на велосипедном седле, намертво привинченном к полу, и, пытаясь согреться, яростно крутил педали. Другой конец велосипедной цепи был приделан к компьютерному винчестеру размером с большой чемодан.

«Пока кручу, живу!» – объявил Борька, смущенно улыбаясь. Я понимающе кивнул и спросил, тыкая пальцем в винчестер:

«Это тот, что с твоего компьютера сняли?»

«Не-а, – ответствовал мой покойный приятель, – сняли, да не с моего».

«А откуда?» – удивился я.

«Дай мне Машеньку погреться, тогда скажу!»

«Не дам!» – заорал я, крепче прижимая киску, которая давно пришла мириться и забралась мне под бочок. Впрочем, последнее было уже наяву: я вдруг обнаружил, что нахожусь в сидячем положении, и даже ноги сбросил с дивана. Машенька же, от неожиданности спрыгнувшая на пол, посредством гневного «мяу!» выражала неудовольствие по поводу неделикатного обращения с ней.

Было около половины первого. Спал я, значит, меньше двух часов. А ведь планировал подняться не раньше половины третьего! Все сон этот дурацкий! Хотя нет, причем тут сон… в конце выскочила у меня какая-то мысль, из-за которой я и вскочил. Что-то связанное с винчестером… «Сняли, да не с моего», – сказал Борька. Сняли, винчестер сняли… кто снял? Стоп, да это же я снял винчестер с Тамариного компьютера! И не смог прочитать, потому что информация закодирована! А теперь, после того как поработал троян, что мне эта ихняя кодировка, семечки! Вот как бывает: ломал, ломал голову, а разгадка, быть может, все это время лежала у меня в сумке! Я вскочил с дивана и принялся лихорадочно устанавливать винчестер.

Здесь действительно было все, что я так искал: лабораторный журнал, отчеты и даже некая записка, нагло составленная Борькой для сторонней экспертизы. Видимо, это и был тот самый документ, который просила меня прочитать Тамара. Одна экспертиза, впрочем, уже проводилась, но инициировал ее убиенный сикофант Володя. Вот оно, заключение, подписанное, между прочим, профессором Панченко из нашего института. Господи боже мой, да ведь его лаборатория на одном этаже со мной!.. Панченко мужик грамотный и написал примерно то же, что написал бы обо всем этом и я: чушь и туфта. Но какую аферу Борька затеял! Какие перспективы нарисовал господам бандитам, а заодно разнообразным политикам и бизнесменам! Виртуоз! И Тамара тоже купилась… Некоторое время я сотрясался в беззвучном смехе, а потом усилием воли заставил себя успокоиться: все-таки человека убили, и не одного. Надо звонить Марине.

– Как здоровье будущего Владимира Ильича? – спросил я, едва Марина подняла трубку.

– Догадался наконец?

– Тебе правду сказать или похвастаться?

– Как хочешь.

– Ладно, скажу правду: не догадался, а просто документацию раскопал. Ты, если действительно хотела произвести на свет вождя мирового пролетариата, можешь смело делать аборт: туфта все это. Борис Наумович скорее всего использовал собственный семенной материал. Этого добра каждый мужик за жизнь до двухсот литров производит!

– Нет, аборт это бяка, – твердо ответила она. – К тому же, мне деньги уплачены. За то, что получится, пусть твой приятель отвечает, а мои обязанности чисто бабские.

– Тогда мне ничего не остается, – неожиданно для самого себя сказал я, – как проситься в юридические папашки будущего малыша. Я просто обязан стать восприемником погибшего друга. Он, между прочим, уже за все ответил.

– Он погиб?

– Да, убит. Тело его осталось там, в подвале. Так сгожусь я в папашки?

– Почему нет? Имя-отчество у тебя подходящее26.



Машина, пойманная мной несколько минут назад, весело струилась в общем потоке по направлению к Павелецкому вокзалу. Нещадно палило солнце, над раскаленным асфальтом причудливо клубился ядовитый бензиновый туман.

– Чего скалишься? – спросил меня злой и потный шофер.

– Так, анекдот вспомнил, – ответил я, – и вообще… – при этих словах я чуть приподнял над коленями руки, в одной из которых у меня был торт, а в другой букет.

– Жениться, что ли, собрался?

– Ага. Вот заберем сумку из камеры хранения – и поедем жениться.

Бандиты не поскупились: сумочка оказалась тяжеленькой, килограммов на двадцать пять, не меньше. Я мысленно похвалил себя за то, что не послал за ней, как намеревался вначале, Елизавету. Надорвалась бы девушка. Подъезжая к дому своей красавицы, я еще издали увидел приготовленный для меня «бычок», уткнувшийся капотом в глухую стенку. Сумку я поставил на пол в кабине грузовичка, а сам, украшенный букетом и тортом, принялся разыскивать нужный подъезд.

Дом был старый, сталинский и очень длинный, а Елизаветин подъезд, как выясни­лось, находился в противоположном его конце, так что мне пришлось отмахать прилич­ное расстояние по двору, возбуждая своим «жениховским» видом внимание местных старух. Неподалеку от подъездной двери, в которую мне предстояло нырнуть, располагалась ароматная переполненная помойка, в которой усердно ковырялся какой-то бомж-лилипут. За мусорными ящиками его почти не было видно, торчала только огромная светлая кепка, которой он, невзирая на жару, прикрыл свою вшивую голову.

Когда я ступил на последний лестничный пролет, отделявший меня от двери Елизаветы на третьем этажи, позади послышал­ся какой-то неясный шум. Остановившись, замерев и прислушавшись, я сумел различить следую­щие звуки: сдавленный крик, пыхтение, падение чего-то тяжелого и относительно мягко­го, звяканье металла о металл. Венчало только что описанную симфонию сочное матер­ное ругательство. Наконец чей-то знакомый голос позвал:

– Илья Николаевич!

Я обернулся и увидел внизу шевелящуюся кучу, состоявшую из разноцветных тря­пок и человеческих конечностей. Единственным узнаваемым элементом во всем этом хаосе была огромная светлая кепка, которую я только что видел на бомже.

– Илья Николаевич! – снова раздалось из кучи, и на этот раз я понял, что голос, равно как и большая часть тряпок, принадлежит милицейскому дознавателю Васе. Большая же часть конечностей, мелькавших в куче, принадлежала, напротив, его визави – нашему участковому Леонидову.

Леонидов основательно подмочил свою репутацию сотрудничеством с бандитами, Вася же не успел сделать ничего подобного, поэтому я, аккуратно уложив на пол свою поклажу, вмешался в борьбу, причем старался помогать действиям второго и всячески  мешать первому. И то, и другое было довольно трудно, ибо цели и задачи обоих борющихся я совершенно не понимал. Сомнения мои сразу разрешились, как только сверху раздался звонкий девичий голос, принадлежавший, естественно, Елизавете:

– А, это тот самый гад, что тогда с Жорой был!

Этот окрик и последовавшее за ним секундное замешательство участкового окончательно разрешили ситуацию в нашу с Васей пользу: последний защелкнул-таки на запястьях Леонидова наручники, которыми, как выяснилось, милицейский коротышка был вооружен все это время. Вооружение же Леонидова состояло из увесистого отрезка ржавой железной трубы, который валялся теперь в углу площадки.

– Батаня где?! – зашипел я на Елизавету, которая спустилась на несколько ступенек вниз и нависала сейчас непосредственно над нами.

– Приспичило ей, – объявила Елизавета; при этом она скорчила кислую рожу и демонстративно схватилась за живот.

– Возвращайся немедленно в квартиру, блокируй ее, не выпускай! – приказал я. Юная валькирия и не подумала послушаться.

– Может, Фердика притащить? – спросила она, кивая в сторону участкового.

– Ты змей боишься? – поинтересовался я у поверженного врага. Тот отрицательно покачал головой. – Слышала, что я сказал?! – снова рявкнул я на Елизавету, и на этот раз она подчинилась.

– Он, гад, с утра в нише за лифтом торчал, – подал наконец голос Вася. – Знал, что вы здесь появитесь… я тоже знал.

Я снова скользнул взглядом по валявшемуся в углу куску трубы. Да, если бы не Вася, валяться бы мне сейчас с проломленным черепом…

– Спасибо, – от всего сердца поблагодарил я дознавателя. – А вы здорово замаскировались!

– Я вас еще издали увидел! – зарделся Вася. – И за мусорным ящиком присел.

«А тебе нужно было приседать?» – чуть не вырвалось у меня. Еще обиделся бы мой спаситель! Поэтому, ткнув пальцем в сторону Леонидова, я задал другой вопрос:

– А откуда вы узнали, что он теперь… с этими?

– Полковник Петровна сказала, – ответил мужественный дознаватель. Он все еще сидел на полу, но даже в таком неудобном положении при упоминании высокого чина верхняя часть его тела вытянулась по стойке «смирно». – Да и вообще… мы вчера вместе с ней на вашей квартире были.

– Оружие-то у тебя есть? – от нежности, переполнявшей меня в этот момент, я даже перешел на «ты».

– Нет, только вот это, – признался Вася, вытаскивая из-за пазухи огромный деревенский топор. – Да он стрелять все равно бы не решился. Шума побоялся бы.

Ага, не решился! Еще как решился бы, если бы припекло! К тому же бандиты запросто могли снабдить Леонидова пистолетом с глушителем. Как будто угадав мои мысли, Вася принялся шарить в карманах у бывшего участкового, но обнаружил там только обычный, штатный «макаров».

– На вот тебе еще для полноты арсенала, – сказал я, доставая из сумки пакет с двумя «трофейными» пистолетами. – Скажи Петровне, что это только начало. Да, кстати!..

Я тщательно протер носовым платком оба пистолета, потом взял один и облапил его рукоятку рукой Леонидова. Поганый мент пытался сопротивляться, но куда ему до кандидата в мастера по вольной борьбе, пусть и бывшего!

– Вот. А то еще отвертится как-нибудь, – прокомментировал я свои действия.

– Вы левую руку… – подал голос Вася.

– Что?

– Вы его левую руку взяли, а он не левша.

Да, с пространственным воображением у меня всегда было не очень. Я молча повторил уже проделанную операцию с правой рукой Леонидова.

– Ладно, вставай, – скомандовал дознаватель, сам в свою очередь поднимаясь с пола. – Пистолет я буду держать в кармане, но не вздумай шалить, в случае чего стрельну прямо из штанов!

Видом он в этот момент напоминал обиженного нахохлившегося индюка, и ни у меня, ни у Леонидова не возникло сомнений – этот стрельнет!

– Может, вы с нами? – спросил Вася, обращаясь ко мне. – Полковник Петровна вас ждет.

– Нет, это, – ответил я, кивая на Леонидова, – теперь ваше внутреннее, ментовское дело. У меня другие заботы.

Вздохнув, Вася набросил на плечи участковому свой засаленный пиджак, чтобы скрыть его руки, скованные за спиной наручниками. Свой раскольниковский топор он сунул в пакет в компанию к пистолету и повел «арестованного» на выход.

– Спасибо! – снова крикнул я ему вдогонку.



Добравшись наконец до цели моего «жениховского» путешествия, я первым делом вручил Батане букет цветов, а Елизавете – торт. Старушка вся расцвела счастьем и повела нас на кухню пить чай. Юная леди, не выказав особых эмоций, принялась распутывать узлы на картонной коробке.

– А какую пьесу вы будете смотреть? – нетерпеливо поинтересовалась бабуля.

Я совершенно не был готов к такому вопросу, поэтому ляпнул первое, что пришло мне на ум. А приползло туда нечто весьма странное:

– «Мартышкин кафтан»!

– «Мартышкин кафтан»?.. – задумчиво и, как мне показалось, огорченно переспросила Батаня. – Я бы предпочла, чтобы вы пошли на что-нибудь из классики. Лиза… Елизавета совсем не знает классического репертуара.

Я весь напрягся, ожидая, что моя курносая соратница сейчас поинтересуется значением слова «репертуар» и тем еще больше огорчит бедную старушку. Но Елизавета промолчала: то ли слишком увлеклась объеданием крема с торта, то ли про репертуар ей было неинтересно.

– К тому же в этих современных пьесах, – продолжала Батаня, – все так ужасно кричат, бегают, мельтешат… Я видела, по телевизору показывали отрывки.

– И в классике теперь орут, – с видом знатока заметила Елизавета, чавкая очередной розочкой. – Я тоже по ящику видела. «Умный на горе» называется.

– Что-что? – удивилась Батаня.

– «Горе от ума», – догадался я. Старушка в ответ лишь тяжело вздохнула и уткнулась в свою чашку.

– А название вашей пьесы мне нравится, – сказала она после некоторой паузы. – «Мартышкин кафтан»… «мартышкин труд», «тришкин кафтан». Две идиомы в одной!

– Сейчас бы сказали, в одном флаконе, – пробубнил я, чувствуя, как челюсть мне снова сводит судорогой. Причиной на этот раз были «идиомы», пущенные старушкой вслед «репертуару». Но Елизавета, к счастью, опять не выказывала любознательности, и я продолжил: – Когда-то давно, мне было тогда лет десять, в городишко, где мы жили, приехал передвижной зверинец. Мы, пацаны, сгорали от нетерпения и появились на месте будущих представлений, когда клетки с животными только начали сгружать. Клетки ставили на площади штабелями, как бетонные блоки на стройке. Крайней оказалась маленькая взъерошенная обезьянка. Я стоял и смотрел, как это несчастное существо отчаянно трется спиной о железные прутья. Была середина сентября, пасмурная, промозглая погода, дул холодный ве­тер, и мне показалось, что несчастная зверушка хочет таким образом согреться.

– Да блохи у нее просто были! – безапелляционно, с полным знанием дела заявила Елизавета.

– Может быть, может быть… но тогда мне показалось иначе. А теперь я вдруг подумал, что клетка, которую я видел в тот день, это и есть «мартышкин кафтан»: одни дырки и прутья, которые забирают свободу, но, как известно, не греют.

– Это все очень интересно, но каково же все-таки содержание пьесы? – не унималась Батаня.

– Содержания никакого особого нет, – ответил я. – Все барахтаются на сцене в огромной рыболовной сети и, разумеется, безбожно орут. Каждый норовит натянуть на себя побольше, а в результате имеет одни дырки и все больше запутывается. Зато сполна реализует свои права и свободы… – заметив, что моя юная подруга, давясь беззвучным смехом, никак не может проглотить очередную порцию крема, я спросил, строго нахмурив брови: – Елизавета, ты упаковала Фердика?

– А зачем вам… это? – пробормотала потрясенная учительница.

– Там новые искания режиссеров, поэтому зрители тоже могут принимать участие в действии, – не моргнув глазом, объявил я. – Самым активным полагается приз. Узнав об этом, я сразу подумал, что змею сеть не преграда и шансы наши при его поддержке повышаются многократно. Ну, пора собираться!

Фердик, как выяснилось, был уже давно упакован; просто я, входя, не заметил неуклюже шевелящийся рюкзачок, сиротливо стоявший в прихожей. Мы уже совсем собрались уходить, когда несколько придавленная свалившимся на нее ворохом информации, но все равно довольная старушка вынесла нам из комнат здоровенный полевой бинокль. Прибор был очень старый, облупленный, но, как я убедился некоторое время спустя, действовал безотказно.

– Я долго думала, что взять с собой в Москву, – задумчиво проговорила Батаня, – и вот… Это моего отца… В свое время, когда я ходила с ним в театр, все мне завидовали.

– Ты бы лучше шестиствольный пулемет приволокла! – посоветовала Елизавета.

– Зачем же, зачем же? Бинокль нам очень пригодится! – одернул я ее, принимая дар из рук старушки. – А пулеметы у нас еще будут!

Последние слова я прошептал на ушко Елизавете, когда мы уже вышли на лестницу.

– Что это за лажу ты нес Батане? – спросила она в ответ.

– Елизавета, брось уголовный жаргон! – лавры профессора Хиггинса27 упорно не давали мне покоя. – К тому же эта никакая не лажа, а сущая правда, только происходить все будет не в театре, а в жизни. Сейчас вот погрузимся в автотранспорт, и представление начнется!

– Ты на машине?! – радостно воскликнула она.

– Ага, на грузовой, – я махнул рукой в том направлении, где на горизонте уже показался нетерпеливо ожидающий нас «бычок».

– У-у, класс!

Это свое любимое восклицание Елизавета повторила и чуточку позже, когда я распахнул перед ней дверцу кабины. Неудовольствие юной девы вызвала лишь здоровенная сумка, оказавшаяся у нее в ногах.

– Давай забросим ее в кузов, – предложила она.

– Да я и не знаю толком, как он открывается, – вздохнул я. – А здесь, при ваших местных бабках экспериментировать не хочется. Разговоров потом будет…

– А я знаю, а я знаю! – пропела Елизавета и, выпорхнув из кабины, попробовала приподнять сумку. – У, какая тяжесть! Что там такое?

Я принял из рук моей красавицы неподъемную ношу, а потом сказал:

– Там интересные такие веселенькие таблеточки. Глотнув этой дряни, твои сверстники всю ночь прыгают до потолка во всевозможных клубах-дискотеках.

Елизавета никак не прокомментировала это мое высказывание. Она обежала машину кругом и действительно очень ловко распахнула тяжелые кузовные двери.

– Уже каталась на такой тачке? – поинтересовался я.

– Ой, я страсть люблю кататься на всяких таких штуках! И на тракторе каталась, и на бульдозере, и на катке асфальтном! Даже на экскаваторе!

– На экскаваторе?!

– Да, Вовчик давал! – объявила Елизавета, столь же ловко закрывая двери.

– Он что, экскаваторщик, этот твой Вовчик?

– Не-е! Они с пацанами зимой экскаватор угнали со стройки, по пьяни. Я хотела тогда даже яму вырыть, но плохо получилось!

Грузовую машину я не водил больше двадцати лет, с самой школы. Впрочем, как утверждал тогда наш преподаватель автодела, это гораздо легче, чем справиться с легковушкой, ведь грузовик ведет себя куда более предсказуемо. Сегодня мне еще раз довелось убедиться в том, что учителя всегда правы: я довольно ловко вырулил из двора и даже на московских улицах, забитых в этот час до отказа, чувствовал себя почти уверенно. Проблему составляла лишь Елизавета, с первых минут начавшая упорно и занудно требовать руль. В конце концов мне надоело слушать это нытье, и я сказал:

– Ты поведешь потом, когда мы поедем с грузом. Поведешь вместе с Фердиком.

– Вместе с Фердиком?! Как это?

– После узнаешь. Готовься пока к тяжелому физическому труду. Да, и переобуйся!

Потолкавшись немного в пробках, мы выкатили наконец на Щелковское шоссе. Путь до места нашей первой остановки не вызывал у меня особых опасений. Надежных путевых документов, правда, не было, прав на вождение грузовика тоже, но пока наш кузов практически пуст, от любого гаишника можно будет отделаться двумя-тремя сотнями – даже не долларов, а рублей. А вот когда мы поедем с грузом… тогда выручат Господь, Елизавета и Фердик.

В пункт назначения мы прибыли немного раньше рассчитанного мною времени. Сначала я свернул с шоссе на узенький асфальтовый «аппендикс», а после на разбитую лесную дорогу. Загнав машину на небольшую полянку, укрытую со стороны дороги густым ельником, я скомандовал Елизавете:

– Выходи! Пойдем прогуляемся!

После того как мы прошли шагов пятьсот лесом, я тормознул свою подругу, бесцеремонно схватив ее за локоть, и снова скомандовал:

– Теперь, пригнувшись, ползем через кусты и, не выходя на открытое пространство, ложимся!

– Ты тащишь меня в кусты? И там мы сразу ложимся?.. – томно поинтересовалась Елизавета. Одно на уме у девки, беда просто…

Когда мы заняли наблюдательную позицию, взору нашему предстала довольно обширная поляна, поросшая рыжей от жары травой; на противоположном краю этого пространства, там, где начинался спуск к реке, виднелась перекошенная бревенчатая хибара. Вплотную к этому неказистому строению был припаркован армейский грузовик под брезентовым тентом; от грузовика к хибаре и обратно перебегали, суетясь, крохотные человеческие фигурки. Я принялся настраивать бинокль, а Елизавета, прочувствовав ситуацию, стала требовать немедленного возвращения семейной реликвии, совсем недавно казавшейся ей бесполезной. Сошлись на том, что я буду смотреть левым глазом в правую дырку бинокля, а она, соответственно, наоборот.

– Кто это? – спросила Елизавета, нежно прижавшись щекой к моей щеке.

– Бандиты, – лаконично ответил я.

– Настоящие?

– Да, без дураков! Сейчас, пожалуй, только бандиты и бывают настоящими…

– А что они таскают?

Действительно, люди, которых мы наблюдали в бинокль, занимались тем, что переносили из грузовика в хибару зеленые ящики разных размеров.

– Это бандитское «алаверды» за нашу тяжелую сумочку. Там два пулемета, автоматы, боеприпасы, взрывчатка, всего не помню.

– «Алаверды» – это значит, они меняются? – уточнила моя очаровательная сообщница. – А что, напрямую им нельзя было поменяться?

– Зачем им лишний раз друг перед другом светиться? Так безопаснее… ну, так им пока кажется. Тем более, о месте и времени передачи теперь можно договориться по Интернету. Да, там еще должно быть четыре гранатомета!

– Так ты не врал?..

– Взрослые никогда не врут! – ответил я педагогически выдержанной фразой. – Постреляешь, обязательно постреляешь, если будешь хорошей де… что ты делаешь?! Куда полезла?!

– А что, место подходящее… времени тоже хватит… – сладострастно шептала Елизавета, развивая в прежнем направлении свои развратные действия.

– Прекрати немедленно, не до того сейчас! – зашипел я.

Елизавета слегка тормознулась лишь после того, как я довольно увесисто двинул ее кулаком под ребро. Жаль было бедную девушку, но что делать! Все эти пистолеты, пулеметы, патроны в сочетании с опасностью действовали на нее лучше любого афродизиака!

Когда бандиты закончили разгрузку, было уже десять минут восьмого. А согласно моим указаниям, они должны были убраться отсюда до семи. Никакой дисциплины…

– Пошли к машине! – скомандовал я Елизавете. – В девять их контрагенты приедут за товаром, а нам на одну погрузку нужно не меньше часа.

– А что такое контрагенты? – спросила она.

– Ну… другие бандиты.

На узкой дороге, вилявшей через лес, словно пьяный Фердик, мы деликатно, со всей осторожностью разъехались со знакомым армейским грузовиком. Когда скорости автомобилей упали почти до нуля, Елизавета послала нежный воздушный поцелуй сидевшему за баранкой мордовороту. Тот мерзко осклабился в ответ. Я показал своей даме кулак, но в глубине души был доволен. И кто сказал, что от женщин в делах и в дороге одни несчастья?..

В хибаре, за которой мы полчаса назад наблюдали с безопасного расстояния, властвовал убаюкивающий полумрак, пахло пылью и какой-то тухлятиной. В дальнем углу зеленой пирамидой высились оружейные ящики.

– Крыса где-то здесь сдохла, – квалифицированно заключила Елизавета, пару раз втянув носом воздух. – Или кошка.

При слове «кошка» я сразу подумал о Машеньке, и мысль сия в сочетании с запахом гниющей плоти мне активно не понравилась.

– Хватит философствовать! – резко оборвал я и рявкнул практически уже выработанным командным голосом: – Давай грузить!

Погрузку мы закончили ударными темпами, ровно к восьми часам. Далась она нам нелегко. Я таскал, разумеется, самые тяжелые ящики, стараясь подсунуть Елизавете что полегче, но кофточка моей красавицы спустя какой-нибудь десяток минут все равно пропиталась потом, прилипла к телу, подчеркнув всю его соблазнительную стройность, а также упругость девичьей груди, еще не нуждающейся для удостоверения этой самой упругости ни в каких искусственных приспособлениях… Неуместные мысли иногда бывают очень даже уместными. Теперь, например, пытаясь избавиться от них, я заставлял себя бегать все быстрее и быстрее. Этим, по-видимому, и объяснялись наши ударные темпы. Этим и еще, разумеется, моими всегдашними опасениями насчет спины. Почему-то мне казалось, что если двигаться быстрее, то можно обмануть ее подлую природу. Пару раз в пояснице у меня что-то подозрительно хрустнуло, но и на этот раз все обошлось. Ох, не аукнулось бы мне это завтра утром!

Когда погрузка уже заканчивалась, я, пошарив за одним из последних ящиков, обнаружил в дальнем углу хибары пластиковый пакет. Красный, как я и требовал в своих электронных письмах…

– Что это? – спросила запыхавшаяся дева.

– Вспомоществование нам от господ бандитов, – пояснил я, шелестя зелеными купюрами. – Содержимое нашей сумочки стоит гораздо дороже, чем все это железо. Здесь разница. Ты посмотри, и купюры, кажется, настоящие! Честный нынче бандит пошел…

– А стрелять будем? – деловито поинтересовалась Елизавета, когда все ящики, кроме тех, что со взрывчаткой, были погружены в наш фургон.

– Будем, будем! Вот только отъедем метров на триста! – нетерпеливо отмахнулся я и только сейчас заметил, что Елизавета, в обязанности которой входило распределение груза в кузове, уложила ящики с гранатометами и зарядами к ним с самого края. Предусмотрительная девушка…

– А ты умеешь заряжать гранатомет, стрелять? – спросил я, в душе все еще надеясь, что моя принцесса сейчас потупит глазки и ответит в смущении «нет». Черта с два!

– А как же! – воскликнула, вся расцветая, Елизавета. – Я сегодня целый день, пока ты дрых, материалы о гранатометах в Интернете читала! А во что мы будем стрелять?

Тяжко вздохнув, я ткнул пальцем в хибару, только что опустошенную нами. Майская роза на лице юной девы расцвела еще ярче. Поняла Елизаветушка, почему я не велел ей при погрузке трогать ящики со взрывчаткой!

Делать было нечего. Отъехав на обещанные триста метров, я вылез из кабины и покорно растворил перед дамой двери фургона. Она на удивление ловко извлекла гранатомет из ящика, освободила от упаковочного материала и зарядила, даже не прибегнув к моей помощи. Впрочем, как бы я мог помочь? Разве что физической силой…

– Это… – радостно прошептала Елизавета, вскидывая себе на плечо толстенную металлическую трубу. Она прибавила еще несколько букв и цифр, обозначавших модель гранатомета, которые я, разумеется, пропустил мимо ушей. – Классная точность и дальность стрельбы!

Я ничего не сказал в ответ, только отошел в сторону и замер, сложив ручки на причинном месте. Через мгновение раздался треск, грохот, свист, потом опять грохот. Хибара, только что служившая бандитским складом, а теперь превратившаяся в мишень для молодого бойца, чуть-чуть покосилась на бок.

– Прицел, наверное, сбит, – огорченно проговорила новоявленная снайперша. – Зарядим еще раз!

Я по-прежнему стоял в стороне. После второго выстрела хибара полыхнула неярким огнем и, немного подумав, разразилась чудовищным грохотом. Над обрывом взвился черный дым, нас обдало горячим ветром.

– У-у, класс! – воскликнула Елизавета. – Давай еще во что-нибудь стрельнем!

Но тут уж я явил силу характера, отобрал у юной валькирии дымящую трубу, швырнул ее в кузов – трубу, разумеется, а не валькирию! А вообще-то, подумалось мне, в итоге все опять получилось неплохо. Пусть теперь те бандиты, которые приедут за похищенным нами арсеналом, поломают голову: то ли это злоумышленники взорвали хибару, то ли просто сдетонировала взрывчатка.

– Отсюда я веду! – четко обозначила валькирия свои права. – Теперь мы с грузом, ты обещал!

– Ты, ты! – поспешил заверить я. – Только Фердика сначала выпусти на свободу.

Путь нам предстоял не очень долгий, но и не так чтобы очень близкий: сначала через лес, потом километров двадцать по шоссе, потом снова лесная дорога. В лесу нас вряд ли кто-нибудь остановит, а вот на шоссе оставалось надеяться только на Фердика и чары красавицы Елизаветы. Бог даст, и не в меру ретивый и честный гаишник клюнет на девичьи прелести. А если радетель за безопасность движения окажется еще и евнухом, он, быть может, испугается клубящегося по кабине змея, тем более что любезный Фердинанд за те полтора суток, которые мы с ним не виделись, основательно подрос и теперь, вырвавшись из рюкзака, занял своими кольцами едва ли не большую половину объема, отпущенного нам кабиной.

Но змей змеем, а подстраховаться все же не мешало. Телефонное право и в наше время самое неотъемлемое из всех прав. Убедившись, что Елизавета достаточно уверенно ведет машину, я достал из сумки Тамарин мобильник, с которым успел уже сродниться за эти дни, и набрал служебный телефон Петровны. Несмотря на вечерние часы, госпожа полковник были на месте.

– Вас беспокоят из общества юных помощников милиции! – отрекомендовался я, услышав в трубке знакомый голос. – Некто Илья Николаевич Суворов. Слышали о таком?

– Ты уже доигрался, Суворов! – рявкнула мне в ухо Петровна. – Место в камере по тебе с позавчерашнего дня плачет!

– Да, да! – радостно прокричал я. – Твой «обезьянник» – это теперь самое подходящее для нас место! Дело в том, что мы с коллегой, – любезный кивок в сторону Елизаветы, – только что успешно завершили операцию под кодовым названием «Мартышкин кафтан»! В числе наших трофеев: пулеметы, штук двадцать автоматов, кое-какие боеприпасы и гранатометы марки… как, Елизавета?

Я поднес трубку ко рту своей курносой соратнице, и она радостно пропела комбинацию букв и цифр, уже однажды слышанную мною.

– Во-во, она знает, – сказал я. – Три новых, в смазке, а один слегка бывший в употреблении. Было еще два центнера взрывчатки, но их захватить не удалось, пришлось унич­тожить. В бою. Имеем также дорожную сумочку с некими веселенькими таблеточками. Жуткая бяка. Синтетическая наркота. Помнишь дачу моего любезного родителя?

Петровна издала какой-то нечленораздельный звук, из которого, однако, можно было заключить: да, помнит.

– Это хорошо, что помнишь. Стало быть, там и назначаем свидание. Захвати с собой приличный грузовичок и бригаду крепких парней для погрузки. Мы с коллегой замаялись и не сможем помочь.

– Где я тебе все это возьму в такое время?! – громко, но уже без прежнего куража спросила Петровна.

– А вот это где хочешь. Учти только: смертоносный груз будет лежать в сарае без охраны и практически без запора. За ночь его запросто растащат по своим хибарам местные жители.

Попререкавшись еще немного, Петровна пообещала «сделать что-нибудь для ме­ня» часам к десяти-одиннадцати.

– Мы что, все это ментам отдадим? – огорченно спросила Елизавета, как только я закончил разговор.

– А ты собираешься войну кому-нибудь объявить?

– Зачем войну… – загадочно, с растяжкой проговорила она и добавила после некоторой паузы: – Но несколько автоматов или там пистолетов мне бы пошли в кайф.

– И какой же кайф бы ты из них извлекла?

– Ну, парочку уступила бы Алисе. Это мамаша Вовчика, – пояснила Елизавета. – Она у меня просила…

– У тебя? Ты что, оружием торгуешь? – несколько обалдело поинтересовался я.

– Да нет… пока, – вздохнула Елизавета. – Просто Диана знала, что я этим интересуюсь, и просила там через Интернет или еще как-нибудь…

– Какая еще Диана?

– Это она, Алиса. Клиентам она представляется теперь как Черная Диана.

– Она колдунья, что ли? Или гадалка?

– Какая гадалка, ты что?! – возмутилась моя подруга. Эти юные особы, я много раз замечал, почему-то уверены, что любое обстоятельство, ставшее известным им, должно быть известно и всему остальному миру. – Она «госпожа»! Это классный бизнес!

– «Госпожа»? Это еще что за зверь?

– Ты чё, дурак?! – Елизавета аж слегка подпрыгнула на своем сиденье. Надо было, наверное, обидеться и как-то наказать ее за такую фамильярность, но юная леди сидела за рулем, вела машину, поэтому я ограничился лишь «строгим» указанием:

– Не отвлекайся от дороги! – и попросил просветить меня, убогого.

– Ну, короче, есть там всякие эти новорусские козлы, так? – сказала Елизавета, внимательно посмотрев на меня. Я кивком подтвердил: да, мол, есть. – Ну и они там, короче, всеми там командуют…

– Прекрати говорить «там» и «короче»! – повелел я. – Это слова-паразиты! Так выражаются, между прочим, те самые «новорусские козлы»!

– Ну да, короче… в общем, они командуют, а все эти подчиненные, «шестерки» ихние им подчиняются, в рот смотрят, ползают, как… ух ты, Фердичка, змеинька мой, лапонька! – она чмокнула Фердинанда, клубившегося по кабине, в одно из бесчисленных колец и продолжала: – В общем, надоедает им, этим новым русским, такое подхалимство, и они хотят подчиняться сами. Короче…

– Елизавета!

– Ну да… в общем…

– «В общем» тоже не нужно! – отрезал профессор Хиггинс.

– А как же тогда говорить? – изумленно спросила Элиза, чем поставила профессора в тупик. Постояв там немного, профессор тяжко вздохнул и испустил дух. Илья Николаевич Суворов, пришедший ему на смену, махнул рукой:

– Ладно, говори как-нибудь…

– Вот Алиса… Диана эта и заставляет их подчиняться. Она сшила из черной кожи такой… типа купальник, фуражку мужнину военную покрасила тоже в черный цвет, а сюда, вперед, вместо железки этой, которая у военных на фуражке…

– Кокарды?

– Да, наверное. Туда она череп прицепила, который обычно на груди на цепочке носят. Ремни там у нее еще, розги всякие…

– Она их еще и бьет, клиентов своих?

– Не, не бьет. Так, стеганет пару раз за дополнительную плату. Да! Она еще клетку у чурок купила, в которой они арбузы держат, приволокла к себе домой и тоже покрасила в черный цвет. И вот приходит к ней клиент, она раздевает его догола или там до трусов, кто как заказывает, запирает в клетку и уходит… в магазин там или еще куда.

– И все?

– Ну, иногда он ей полы помоет. За плату, конечно.

– Она что, сама не может помыть?

– Ты чё, дурак? – повторила она свое прежнее. – Это же услуга ему такая!

– А, значит, это он ей платит! – догадался я. – Я думал, наоборот.

Елизавета посмотрела на меня примерно так же, как смотрела Машенька, провожая своего ненаглядного на роковое свидание с Тамарой: чего, мол, взять с придурка?!

– И сын ее, Вовчик этот твой, обо всем этом знает?

– А как же?! – мадемуазель удостоила меня новым взглядом, который был, правда, точным повторением предыдущего. – Кто бы ей клетку в хату волок?! Там четвертый этаж без лифта!

– И муж?

– Вот с этим поначалу была проблема, – вздохнула Елизавета. – Отец у Вовчика бывший военный, кондовый такой мужик. Но сейчас он по блату устроился проводником на поезда, так что его иногда недели по две дома не бывает.

– И в его отсутствие она делает свой бизнес?

– Раньше так было. Сейчас-то она хату снимает специально для этих дел.

Я на минутку задумался над тем, как дама может объяснить приехавшему из командировки мужу наличие в квартире арбузной клетки, выкрашенной в черной цвет, ничего сколь-нибудь правдоподобного не придумал и спросил:

– А эти… клиенты твоей Дианы не требуют от нее, к примеру, интимных услуг?

– Ты чё!.. – изумленно воскликнула Елизавета, воздержавшись, правда, на этот раз от «дурака». – Она же «госпожа»! Какой интим может быть между госпожой и рабом!

Я пробормотал что-то насчет того, что мировая история, а литература и кино тем паче, кишит подобными примерами. На это Елизавета ответила:

– Ты чё, она же старуха! И от мужика своего тащится до сих пор!

– А сколько ей?

– Сорок один.

Сравнив этот возраст со своим, я почувствовал легкое першение в горле, но мужественно пробормотал:

– Есть же, в конце концов, любители…

– Им что, путан мало?

– Не путана, а леди, занимающаяся секс-бизнесом, – поправил я. – Но зачем же еще бежать к проститутке, если можно совместить?..

– Ты чё, дурак?! – снова возмутилась она. – Проститутка-то стоит дешевле!

«Нет, третьего «дурака» я тебе не прощу!» – решил я и строго спросил:

– Зачем же этой Алисе, Черной Диане то бишь, автомат?

– Для понта. Она его тоже в черный цвет покрасит, на шею навесит… Знаешь, какой класс! – Елизавета сказала это с полным знанием дела, будто сама всю жизнь прослужила «госпожой» или, по крайней мере, интенсивно пользовалась услугами подобных «специалистов».

– Нет, – мстительно отвечал обиженный престарелый мужчина, – не получит твоя Диана ни автомата, ни пистолета. Все сдадим ментам до последней железки!

– И деньги тоже?

– Деньги? Какие деньги? – почти искренне удивился я. – Разве ты видела какие-нибудь деньги?

Лихой получился ответ, и Елизавета отреагировала на него адекватно… но себя не обманешь: сердечко мое предательски колотилось. Забавный рассказ моей подруги несколько отвлек меня от волнений, но машина наша как раз выворачивала на шоссе, и совершенно не хотелось думать о том, что будет, если шальной ретивый мент остановит нас, обыщет и обнаружит в кузове арсенал, сделавший бы честь пехотному батальону усиленного состава, и сумочку с веселенькой химией. А в сумке у меня еще и пакет с двадцатью тысячами «зеленых»… Но все обошлось. Лишь однажды, когда мы обгоняли припаркованный у обочины милицейский «жигуленок», стоявший рядом с ним блюститель порядка обалдело, как мне показалось, посмотрел нам вслед. Виной тому, очевидно, был Фердик, активно клубившийся за нашими стеклами. Наконец нас принял в свои объятия густой, непролазный ельник; даже лесная дорога, проложенная здесь лет тридцать назад, продиралась через него с трудом. Имение моего родителя было, по всем приметам, уже близко. Я облегченно вздохнул.

Матушка моя, если кто-нибудь из знакомых задавал ей неосторожный вопрос о том, как отличить наши владения среди прочих, отвечала всегда стандартно: «Как увидите самый поганый дом, так и заходите. Это наш». Да, родитель мой не слишком заботится о дизайне. Лет пять назад он принялся пристраивать к домику, обшитому полусгнившими дощечками со следами облупившейся краски, нечто совершенно корявое и несусветное. Строительство было заброшено на полпути, и рядом с получившимся вигвамом даже хибара, только что поднятая на воздух Елизаветой, могла бы показаться дворцом. К «вигваму», однако, легко можно было подъехать даже на грузовике. Кроме того, во время оно Петровне посчастливилось несколько раз побывать в наших владениях, так что ей не надо было долго объяснять дорогу. По этим причинам мой выбор и пал на наш садовый участок.

Когда мы подъехали к облюбованному мною строению, на землю лениво, но неуклонно уже опускался теплый летний вечер; здесь, в самом сердце непролазного черного ельника, со всех сторон окружавшего узкую полоску обработанной земли, это было особенно заметно. Вдали, перегибаясь через тесный строй елок, удивленно шумели листвой вековые деревья, а из-за черных колючих веток на нас зачирикала какая-то птичка, – чуть ли не соловей. Соловьи поют, кажется, по утрам, но сейчас мне было не до орнитологических изысков.



Разгрузку, в отличие от погрузки, я производил один и без спешки, опасаясь, как всегда за спину. Елизавета, вновь упаковав, согласно моему распоряжению, Фердика, принялась бесцельно слоняться по участку, нюхала листочки, ковыряла носком землю. Однажды она сорвала с дерева и надкусила крохотное, только что завязавшееся яблоко, а после долго отплевывалась. Ей уже было скучно. Я решил прийти на помощь своему юному боевому другу. Решение это было корыстным и бескорыстным одновременно: с одной стороны, хотелось чем-нибудь порадовать девушку, а с другой – снова обрести в ее лице верного помощника в моем нелегком труде, ведь мысль о спине упорно не давала мне покоя. Пусть, решил я, госпожа полковник поделится добычей с просто «госпожой»!

– Ладно, – сказал я, на мгновение приостановив разгрузку, – оставим мы себе кое-что из этих железяк.

– Ура!!! – вскинув руки вверх, чисто по-детски заверещала Елизавета и сразу, забегала, засуетилась, хватаясь то за один, то за другой ящик. Не удовлетворившись, видимо, тем, что уже было спущено мной на землю, она полезла в кузов грузовика. Я воспользовался этим и строго сказал:

– Давай, подтаскивай ящики к краю, а я буду ставить их на землю. Когда все разгрузим, тогда и решим, что оставить себе.

После этого работа закипела споро, и оставшийся груз был перемещен в родительский сарай за каких-нибудь десять минут. Елизавета снова забегала вокруг образовавшегося штабеля из ящиков, требуя оставить себе и то, и это, и пятое, и десятое. Дай ей волю, она, конечно, оставила бы себе все и тотчас побежала бы в темный ночной лес копать яму достаточного размера, чтобы скрыть от милицейских глаз наши сокровища. Зашлась, в общем, девушка. Пришлось вразумлять. Словесные увещевания не подействовали, и тогда я после некоторых колебаний наградил свою боевую подругу звонким шлепком по мягкому месту. Как ни странно, сработало.

Пока эффект от произведенного воспитательного акта не иссяк, я твердой рукой отделил от общей кучи два автомата, два пистолета, некоторый боезапас к ним и, вспомнив свои душевные муки во время бегства из замка Тамары, присовокупил к заначке пяток гранат-«лимонок». Елизавета потребовала еще гранатомет. Бедная девушка готова была встать на колени, и я уступил: оружие, накануне уже опробованное юной валькирией, и несколько зарядов к нему тоже были отделены от общей кучи.

Обретенное нами богатство следовало еще надежно укрыть от посторонних глаз. Для этой цели я заранее облюбовал огромный старый сундук, принадлежавший некогда моей незабвенной бабуле, а теперь пылившийся в родительском домике. Сундучок этот был наполнен каким-то фантастическим хламом и не открывался, наверное, уже лет двадцать. Впрочем, аналогичный хлам доминировал и в пространстве за пределами сундучка. Оружие и боеприпасы были уложены нами на дно бабулиной реликвии, а сверху присыпаны уже упоминавшимся хламом. Позже и этот арсенал, и Черная Диана, получившая-таки от Елизаветы вожделенный автомат, ой как пригодятся нам – но уже в совершенно другой истории.

Завершив наконец все маскировочные действия, я отогнал «бычка» подальше в лес.

– Зачем это? – поинтересовалась Елизавета.

– Менты увидят машину, начнут задавать вопросы. Еще конфискуют! Что я тогда скажу хозяину?

После моего звонка Петровна, очевидно, развила кипучую деятельность, потому что милицейский эскорт появился на дороге буквально через несколько минут после моего возвращения. Впереди, тяжело переваливаясь на ухабах, катилась черная «волга», за ней двигался грузовик под брезентовым тентом, в точности такой же, как тот, которым пользовались бандиты.

Из легковой машины грузно и, как мне показалось, нехотя выбралась Петровна; на изгибе локтя у нее болталась дамская сумочка, больше похожая на продуктовую кошелку. Едва поздоровавшись со мной, госпожа полковник проследовали прямо к «вигваму» и долго разглядывали сваленную там кучу зеленых ящиков.

– Грузите! – приказала она наконец четырем мужикам, торчавшим все это время у нее за спиной. Руководил погрузкой угрюмый милицейский майор, время от времени с сочувствием поглядывавший на свою начальницу и с ненавистью – на меня.

– И что мы будем со всем этим делать, Суворов? – устало спросила Петровна, когда доставленный мною груз благополучно перекочевал под милицейский тент. – Ты себе-то хоть ничего не оставил?

– Можете начинать обыск, пани полковник! – радостно отрапортовал я. – Ввиду нашего бывшего родства ордера с вас не потребую.

Она только махнула рукой.

– А что в протокол напишем?

– Напишем чистую правду, – с наглой улыбкой отвечал я. – Нынче вечером некий гражданин Суворов прибыл на родительскую дачу в обществе молодой особы, – последовал кивок в сторону Елизаветы, которая в свете милицейских фар демонстрировала стройность своих очертаний, – намереваясь весело провести время. Обнаружив смертоносный груз, по ошибке или по рассеянности оставленный неизвестными лицами, означенный гражданин сигнализировал в органы правопорядка.

– Трепло… – процедила сквозь зубы Петровна, а потом добавила: – Ладно, подошлю к тебе завтра своего человечка с бумагами. Подпишешь.

– Ты лучше сама приезжай, – предложил я. – Есть о чем поговорить. Да и бутыль с напитком, который в прошлый раз тебе так понравился, стоит, тебя дожидается…



Глава 14



БАБКИ В КАЛЬСОНАХ



Петровна последовала моему совету и лично засвидетельствовала свое почтение бывшему родственнику, но лишь спустя четыре дня. Я не обиделся, ибо причина была вполне уважительной: все то время, что прошло с момента нашей последней встречи, город сотрясался от выстрелов, взрывов, автоматных очередей. «Честные бандиты» мстили друг другу за обман. Взбесившимися свиньями визжали журналюги, оплакивая гибель нескольких «известных, уважаемых людей» и полутора десятков сошек помельче. Ох, как же, наверное, кляла меня Петровна!

На второй день в ток-шоу «Ваши права» показали Дуню Тверскую, красиво уложенную под капельницей на больничной койке. Обгорелые космы демократической фурии были тщательно укрыты за кокетливым белым платочком. Из ее интервью я с удивлением узнал, что свои ожоги она получила в результате взрыва, поднявшего на воздух одного из «уважаемых людей». В качестве доказательства к ролику с Дуней подверстали изображение особняка убиенного негодяя. Трехэтажный дворец кокетливо выглядывал из-за частично обгоревшего забора; был виден также автомобиль, до неузнаваемости покореженный взрывом. Показали еще пикет феминисток у ворот клиники доктора Сплина, где врачевали мученицу за демократию. Семь или восемь дам с безумными глазами держали плакаты в поддержку своей соратницы, пострадавшей, как они уверяли, «за демократические убеждения». И тут я увидел нечто такое, от чего челюсть моя окончательно пошла вниз; мне даже пришлось придерживать ее руками. Среди экзальтированных дам появился вдруг Гена Совковый, очевидно, перехваченный оператором у ворот клиники. Свободный коммунист пропел не своим голосом традиционную телебелиберду о необходимости укрепления демократических институтов в стране. Голос действительно принадлежал кому-то другому; даже артикуляция губ коммуниста не вполне соответствовала произносимым звукам.

К такому эффекту я совсем не стремился – и не уставал поражаться теперь масштабам происходящих событий. Ведь не настолько велики, по понятиям сволочи, палившей ныне друг в друга, были похищенные мною сокровища, чтобы так волноваться…

Над всеми этими чудесами мы хохотали вместе с Мариной, с которой я в эти дни практически не расставался. Помимо телевизора и осторожной любви, рыжая бестия потчевала меня анекдотами из жизни убиенных персон, многих из которых она знала лично.

Через двое суток стрельба и взрывы прекратились – так же неожиданно, в одночасье, как и начались. А еще через два дня Петровна, отчитавшись, видно, перед начальством за наваленные кем-то трупы, появилась наконец у меня. О своем визите госпожа полковник уведомила накануне звонком. Это меня удивило: такая предупредительность была совсем не в ее духе. Еще больше меня удивила Марина, начавшая с утра пораньше собираться домой.

– Ты чего это? – спросил я. Физиономия моя сама собой вытянулась и сморщилась, как лежалый огурец: мне вовсе не хотелось расставаться со своей рыжулей. Я говорил эти слова, еще лежа в постели и не подозревая, какая неприятность ждет меня впереди.

– Не хочу мешать тебе общаться с родственницей! – звонко пропела она. – И потом, ты думаешь, у меня нет других дел, кроме как валяться с тобой в кровати? Пока!

Хлопнула дверь.

Должен признаться, что последняя мысль, высказанная Мариной, если и не формулировалась явно в моем сознании, то как-то сама собой подразумевалась. Четыре дня, неразлучно проведенных с Мариной, были одними из самых приятных в моей жизни, и мне вовсе не хотелось вот так, резко обрывать эту полосу удовольствий. К тому же во все эти дни Марина ни разу не заикнулась ни об одном из дел, неожиданно свалившихся на нее теперь. И чего это она сорвалась, продолжал недоумевать я. Мы бы прекрасно посидели втроем… «А может, она ревнует?» – подумал было я, но тут же расхохотался над собой. К кому ревнует, к Петровне?! Хотя, они же ведь незнакомы… Но терзаемой ревностью подруге, напротив, полагается неотрывно торчать здесь на страже моего целомудрия. Странно…

Огорченный и недоумевающий, я в поисках утешения поискал глазами Машеньку, но ее, разумеется, не было видно. Обиделась, конечно, смертельно: для нее-то прошедшие четыре дня были, наверное, самыми черными в жизни.

Был во всем этом еще один момент, который тоже немало меня огорчал: помимо любовных утех, Марина в прошедшие дни занималась немного моим домашним хозяйством, в частности, готовила кое-что на скорую руку. Поэтому я очень надеялся на нее в связи с визитом Петровны. Теперь же придется все делать самому.

Что ж, надо вставать! Это, однако, удалось мне не сразу: едва попытавшись приподняться, я почувствовал острую боль в спине. Поясница, самое слабое место в моем организме, за которое я так волновался в течение всех этих безумных дней, подвело меня именно теперь, когда главные опасности остались вроде бы позади.

Это очень интересная болезнь: ты можешь спокойно лежать, стоять, неспешно идти или даже сидеть, не меняя позы, и ничего не чувствовать при этом. Боль возникает, лишь когда ты пытаешься перейти от лежания к сидению или от сидения к стоянию. Поступать поэтому следует технологично. Поднимаюсь с кровати я, например, так: сначала осторожно переворачиваюсь на живот, потом так же осторожно спускаю на пол левую ногу и руку и, постепенно сдвигая тело влево, оказываюсь на четвереньках на полу. А встать на четвереньки – это практически встать на колени. С колен же, если не делать резких движений, можно почти безболезненно подняться на ноги.

И вот сейчас, проделав все эти маневры, я, совершенно голый, вытянулся посреди комнаты, огляделся и только тут обнаружил, что мои повседневные штаны валяются комком на полу. В такие мгновения поневоле вспоминаешь об обезьянах, наших предках, которые орудуют задними конечностями практически с такой же ловкостью, как и передними. К черту уныние, мы не так уж далеко ушли от этих милых созданий! После нескольких неудачных попыток мне удалось вцепиться в брюки пальцами правой ноги и, держась левой рукой за шкаф, поднять их примерно до уровня колена. Остальное делается уже почти тривиально.

Заканчивая манипуляции с одеждой, я столкнулся глазами с Машенькой: кисуля сверлила меня взглядом из полуоткрытой дверцы шкафа. Обида в моей красавице вела жестокую борьбу с состраданием. Надо бы с тобой помириться, да не до тебя мне сейчас, моя радость! Пора готовиться к приему Петровны.

Да чего там готовиться, подумал я. Фирменная водка у меня есть, коньяк тоже, а разносолы по случаю болезни отменяются. Если захочет чего-то посложнее колбасы, пусть сама и готовит: Петровна, она хоть и полковник, но все-таки женщина.

Моя отставная родственница прибыла на этот раз точно к назначенному часу. Войдя в комнату, она прежде всего огляделась по сторонам и спросила:

– Подруга твоя ушла?

«Они же незнакомы с Мариной, откуда она знает?!.» – мелькнула было мысль, но я быстро успокоился, решив, что Петровна имеет в виду Елизавету.

– Какие там подруги… – вздохнул я, по-стариковски держась за поясницу. – Скоро загнусь совсем…

Петровна загадочно ухмыльнулась в ответ и, не удержавшись, сказала:

– Это тебе подарочек оттуда, – она ткнула в потолок толстым, как сарделька, средним пальцем. – За ****ство.

– Не матерись, – скромненько улыбаясь, ответил развратный родственник, – лучше помоги человеку.

– Как?

– Есть способ.

Способ действительно был, радикальный. Если страдалец Илья Суворов ляжет на пол вниз животом, а некто наделенный благонравием и достаточным весом наступит ему на поясницу и отыщет носком или пяткой нужное место, в спине у гражданина Суворова что-то щелкнет и произойдет долгожданное исцеление. Моя бывшая когда-то виртуозно проделывала эту операцию, а ее кузина проделает все куда лучше, потому что значительно тяжелее.

Внимательно выслушав мои инструкции и бросив взгляд, столь же мимолетный, сколь и нетерпеливый, на стол с выставленным на нем фирменным напитком, госпожа полковник скомандовали:

– Ложись.

Технология укладывания на пол аналогична технологии подъема с кровати: нужно сначала встать на колени, держась, например, за спинку стула, а потом на четвереньки.

– Ладно, спасу тебя, – сказала Петровна, как только я закончил все эти маневры. – Хотя бы из благодарности.

– Благодарности?.. – скрипуче и удивленно отозвался больной с пола. Я ожидал чего угодно, но только не этого.

– Я давно хотела уйти в отставку, – произнесла Петровна, железной пятой наступая на мою страждущую поясницу, – но меня не отпускали. Теперь, наверное, отпустят. Благодаря тебе.

– В отставку?! На пенсию?! – удивился я.

– Выслуга лет, выслуга лет, мой милый… – вздохнула она и добавила прежним командным тоном: –  Не двигайся, лежи смирно!

Какой прекрасный совет подала мне Петровна! И почему только я его не послушался?.. Язык, он, конечно, мой враг номер один, из своих сорока я по меньшей мере лет тридцать восемь только и делаю, что ежедневно убеждаюсь в этом. Самое обидное, что ложиться на операцию по удалению этого зловредного органа мне почему-то упорно не хочется. Потому и мучаюсь. В общем, я, наплевав на боль и прочие неудобства, повернулся к Петровне и сказал:

– Ты только не бойся остаться безработной. У меня есть для тебя занятие. Добрые люди на днях подсказали.

Петровна, уже поднимавшая правую ногу, чтобы утвердить ее на моей пояснице, так и замерла в этом положении.

– Конкретизируй, – приказала она.

– Если ты перестанешь быть госпожой полковником, у тебя есть шанс заделаться просто «госпожой»! – радостно объявил я и вкратце рассказал даме, медленно опускавшей стопу на мою злосчастную спину, о женщине по прозвищу Черная Диана и роде ее занятий. Уподобившись злосчастному Вовчику, я даже предложил Петровне свою помощь по переноске и установке пыточной арбузной клетки – разумеется, после того, как будет решена проблема с поясницей.

– Представляешь, всего делов-то! – витийствовал я. – Раздеваешь мужика до трусов или дальше, запихиваешь на часок в клетку, и пятьсот баксов в кармане! И розог там, палок всяких тебе не понадобится! Попроси, чтобы выдали тебе при отставке именной «демократизатор». Будешь законодательницей моды в этом деле!

Про пятьсот баксов я сочинил в процессе излияний: Елизавета не называла никаких цифр, говоря о доходах Черной Дианы. Зачем я это сделал, спрашивается?.. И зачем вообще начал об этом рассказывать? Ведь знал же я, знал, что Петровна дама целомудренная, а с чувством юмора у нее не очень!..

– Пятьсот, говоришь? – переспросила Петровна изменившимся голосом и в ответ на мой радостный кивок сказала: – Подожди, я сейчас…

Она удалилась в прихожую, а через минутку вернулась, стуча металлическими набойками своих каблуков. Сняла тапки, которыми я как радушный хозяин снабдил ее, и надела туфли. Зачем?.. Я смог ответить на этот вопрос лишь после того, как железный каблук садистски вонзился мне в спину где-то в районе левой почки.

– Ты чего?! – завопил я.

– Осваиваю новую профессию, – прошипела сверху Петровна. – Будешь моим первым клиентом.

– Я не нуждаюсь, я не «новый русский»! И у меня нет пятисот баксов! – выпалил я первые пришедшие на ум аргументы. Насчет денег я, конечно, соврал.

– Ничего, я пока бесплатно: за науку денег не берут.

Я попробовал вырваться, но мешала двойная боль: старая, внутренняя и, так сказать, внешняя; Петровна нажимала все сильнее. В зеркальной дверце шкафа я мог лицезреть ее отражение: будущая «госпожа» стояла, подбоченясь и утвердив копыто на гузне поверженного негодяя, – просто вылитая «девушка с веслом», только без весла.

– Пощады! Пощады! – орал я.

Петровна отвечала неопределенным мычанием, в котором, тем не менее, явственно прослеживались садистские интонации, и все усиливала нажим. На ум мне лезли фразы насчет прав человека и Европейского суда, но такие аргументы могли еще больше разозлить новоявленную «госпожу», поэтому я ограничился лишь истошным воплем:

– Сдаюсь!!!

– Ладно, помилую, – милостиво отвечала Петровна, – если расскажешь мне кое-что.

– Все расскажу! – незамедлительно согласился я. – Все расскажу, гражданин начальник!

– Я знаю, что всю эту стрельбу по Москве ты устроил, – сказала госпожа полковник, чуточку ослабив нажим, но так и не опустив ногу, – устроил с помощью своих хакерских штучек. Меня интересует информация, которую ты с помощью этих штучек нарыл.

– Все скажу, все отдам! – попугайски повторял я. – Хочешь, прямо сейчас назову тебе имя самого главного-преглавного, основного-преосновного злодея?

– Ну?.. – раздалось сверху.

– Сева Кальсон!

Петровна сразу убрала ногу.

– Ладно, давай лучше займемся твоей спиной, – со вздохом сказала она. – Но дискету с информацией ты мне потом отдашь!

– Отдам, отдам!

– А у себя на компьютере все сотрешь!

– Сотру, сотру! – кудахтал с пола поверженный попугай, в душе радуясь тому, что женщины так плохо дружат с компьютером. «Сотрешь…» Как будто трудно потом все восстановить!

Поясница, даже такая обширная, как моя, – опора довольно шаткая, а стоять на ней нужно на одной ноге, балансируя другой в воздухе. Я внимательно отслеживал происходящее по отражению в зеркальной дверце, и в какой-то момент несостоявшаяся «госпожа» напомнила нержавеющую колхозницу, сопровождающую в вечном порыве своего такого же нержавеющего друга-рабочего. Но та, железная леди все же опирается на что-то и второй ногой… Жалость пронзила мое сердце: Петровна, при всех своих ослепительных достоинствах, отнюдь не балерина и не гимнастка. Попросив тайм-аут, я подполз поближе к столу, чтобы пани костоправ смогли опереться на него рукой. Лишь тогда нам удалось осуществить задуманное. Несколько минут еще ушло, правда, на поиски той самой, волшебной точки. Я был возвращен к жизни, и уже по этому поводу непременно следовало выпить.

Но разговорить Петровну мне на этот раз не удалось, – видимо, закаленному в боях милицейскому телу было достаточно всего одной тренировки, чтобы адаптироваться к моему фирменному напитку. Какие-то полунамеки, недосказанные фразы, – вот и все, что мне удалось выжать из готовящегося к отставке полковника. Но я и сам отчасти способствовал такой ее замкнутости, назвав «под пыткой» имя Севы Кальсона, который, как я уже твердо знал, был приводным ремнем всех безобразий, творившихся вокруг меня в последние дни. С одной стороны, это избавило меня от мучений, но ведь именно после этого Петровна ушла в полную несознанку.



Поэтому мой рассказ о происходивших событиях – а ведь настала пора рассказать обо всем по порядку! – будет неполным, отрывочным и многовариантным. Многое приходилось домысливать, во многих случаях пользоваться чьими-то байками, а то и попросту слухами, зачастую противоречащими друг другу. Но, если посмотреть шире, разве можно хоть о чем-то судить наверняка в нашей сегодняшней жизни?..

Итак, Сева Кальсон, в миру Николай Всеволодович Кальский. Вы, конечно, слышали это имя, ведь ни одна из газетных хроник, светских или уголовных, не обходится без упоминания о нем, восторженного или возмущенного. Все слышали о Кальсоне, но почти никто из простых смертных его не видел. Даже тележурналисты, пускаясь в пространные, глубокомысленные рассуждения об этом типе, ограничиваются демонстрацией одних и тех же мутных любительских фотографий, сделанных неизвестно где и когда. Проку от этих снимков мало: уверен, вы ни за что не узнали бы Николая Всеволодовича, столкнувшись с ним нос к носу даже в самых заоблачных дверях.

Из всех событий, которые, по сбивчивым, противоречивым сведениям прессы, имели место в биографии Кальсона, более-менее достоверным можно считать только одно: в середине восьмидесятых, когда страна, раздув ноздри, вдыхала первые ароматы валившихся на нее перемен, гражданин Кальский находился в местах лишения свободы, и это немало способствовало его дальнейшему процветанию. Даже статья, по которой он был осужден, точно не известна. Злые языки говорят, что Кальсон сел за изнасилование, языки добрые называют более «приличные» преступления. Оставим этот вопрос будущим восторженным биографам, ведь для нас важнее другое.

Выйдя на свободу в самом конце восьмидесятых, Николай Всеволодович понял, какие преференции в новой жизни дают ему годы, проведенные в зоне, и начал действовать. Отдадим должное талантам будущего магната: ведь любой из нас, людей обычных, заурядных, ничтожных, счел бы это время безвозвратно утерянным. Но отдадим должное и эпохе: наступала стихия вольного бизнеса, а успех в этом деле определяется, как известно, вашим участием в престижных тусовках. А где можно найти тусовку более плотную и престижную, чем в местах лишения свободы?

Короче говоря, Кальсон вышел из зоны, завернутый в связи, как младенец в пеленки. Но если последний только лежит, орет и гадит, то Николай Всеволодович, напротив, начал гадить бесшумно, но энергично. Где-то к середине девяностых из небытия восстала его империя. Этой империей в нас будто выстрелили: только что ни о каком Кальсоне никто ничего не слышал, и вдруг он явился во всем своем блеске и величии, заполнив собой все что можно и нельзя. Непонятно даже, как мы раньше обходились без него? Происходит перестановка министров в правительстве – и кто-нибудь из телеэкспертов, воздев очи небу, объясняет народу: это просто один из людей Кальсона приходит на смену другому. Состоится ли учредительный съезд очередной политической партии, как вдруг оказывается, что им закулисно руководит Кальсон. Выезжает ли Большой театр или какая другая антикварная тусовка с гастролями за рубеж, как вскоре бомбой взрывается новость: спонсором выступает одна из фирм, принадлежащих Кальсону. Все эти байки вам хорошо известны, вы слышали их много раз. Что в них правда, что нет, никто никогда не узнает, да это и не важно. Куда важнее другое.

Еще сидя в зоне, Кальсон сформулировал для себя правило, которого впоследствии придерживался твердо и неуклонно: никогда ни за что не расплачиваться своими деньгами. Рассказывают даже, что на одной из заоблачных тусовок он, демонстрируя окружающим внутренности своего смокинга, восклицал:

– Я лет десять уже не держал в руках денег! У меня и бумажника нет! И кредиток! И счетов я никогда не подписывал! Не знаю даже, как они выглядят, эти счета!

Была ли в действительности такая тусовка, никто не знает. Наверное, была: мало ли нынче случается тусовок? Говорил ли Кальсон такие слова? Наверное, нет, но и это совершенно не важно. Важно то, что он действовал в соответствии с этими словами. Какой бы проект ни затевал Кальсон – партию ли свободных коммунистов, феминистическую лигу или совокупление дворян с демократами, – всякому из них находился свой спонсор, и не один! Спонсоры эти, столь же многочисленные, сколь и безвестные, бросались в финансирование, как в омут, – и лишь по одной причине: проект был освящен именем Кальсона, ставшим уже почти библейским. А что было делать им, горемычным, если со всех углов, реальных и виртуальных, кричало, ревело, визжало одно и то же: Кальсон! Кальсон!! Кальсон!!!

Да, Кальсон не отступал от сформулированного однажды правила. В силу этого пространство, которое он сформировал вокруг себя, обладает одним удивительным свойством: все, чему этот универсальный спонсор и меценат начинает помогать или покровительствовать, рано или поздно без лишнего шума перетекает к нему в руки. Так было с пресловутой фармацевтической фабричкой в Колючкино, то же постепенно случилось и с торгово-ресторанными владениями Тамары. Останься моя бедная подруга жива, она вскоре превратилась бы в простую управляющую одним из бесчисленных подразделений гигантской империи Кальсона.

Вокруг легендарного имени непрерывно громыхали скандалы, но во владениях Кальсона все дела вершились спокойно, без суеты. Империя разрасталась, богатела, крепла, но тут случилось событие, столь же важное, сколь и апокрифическое.

Скорее всего, этого события не было. Даже почти наверняка не было. Но я все же расскажу о нем, ведь на то он и апокриф, чтобы все говорили о том, чего нет. Весь бизнес Кальсона – это сплошной апокриф. Да и вся наша нынешняя жизнь… Но подальше от немодной сегодня мизантропии, поближе к делу.

В один из чудесных летних вечеров, примерно за год до моего знакомства с Тамарой, Кальсон в обществе девиц разнообразной внешности и поведения восседал на террасе своего загородного замка. На лужайке перед террасой резвились несколько породистых лошадей. Всем ведь известно, что Кальсон любитель лошадей. Хотя многие уверяют, что собак. А многие другие «доподлинно» знают, что он дважды в неделю летает не то в Кению, не то в Уганду охотиться на слонов. Еще говорят, что он так любит этих чудесных зверушек, что все время проводит в охоте на них, а в Москве бывает лишь иногда, наездами…



Подруга автора:

Послушай, я так и не поняла, кто имеется в виду: лошади, слоны или собаки?.. И вообще, что ты все время заладил: «может, было, а может, нет», «по слухам», «мало что известно, да это и не важно»? Хотелось бы все-таки поконкретнее!

Автор:

Я понимаю, женщины любят конкретный разговор – с именами, паролями, явками. Но разве можно сказать что-нибудь конкретное о нашей сегодняшней жизни, такой виртуальной-виртуальной? Тем более, когда речь идет о Кальсоне. Ты часто слышишь о нем?

Подруга автора:

По несколько раз на дню, как только включаю телевизор…

Автор:

А можешь сказать о нем что-нибудь конкретное?

Подруга автора:



Автор:

То-то же. Так что слушай лучше моего героя, у него куда более полная информация.



Но к черту слухи; для нашей истории нужны лошади, стало быть, пускай будут лошади. Итак, в табунчике, ласкавшем взор мецената и его гостей, особенной прытью отличался один молодой жеребец. Конек этот до того обнаглел, что, нисколько не смущаясь многочисленностью свидетелей, запрыгнул вдруг на приглянувшуюся ему кобылицу. Кальсон, находившийся, как утверждают, в изрядном подпитии, страшно испугался за нравственность восседавших подле него дам. Помните Дуню Тверскую? Приходится констатировать, что в похожем эпизоде со мной она совершила наглый плагиат у своего покровителя. Взяв в руку столовый нож, Кальсон перелез через ограду и со словами «Я сейчас кастрирую этого гада!» направился к удалому жеребцу.

Окажись на месте происшествия казачьи предки Марины, они бы объяснили Кальсону, что к лошади нельзя подходить со стороны крупа, особенно если это молодой жеребец, страждущий предаться своему любимому занятию. Да и сама двойная казачка с удовольствием дала бы магнату этот полезный совет. Но мой любимый рыжий огонек засверкал во владениях Кальсона несколько позже…

Основная, почти официальная версия гласит, что копыто угодило Кальсону в грудь. Злые языки уверяют, что в лоб. Языки совсем уж поганые называют совершенно другое место, и приходится, пусть и с величайшим прискорбием, признать, что последние рассуждают наиболее логично. Дело в том, что, едва очухавшись от удара, Кальсон почувствовал вдруг непреодолимое желание обзавестись потомством.

Конечно, я не поручусь головой, что столь похвальное желание возникло у Николая Всеволодовича именно в этот момент. Скорее уж наоборот: сознавая конечность своего бытия и уповая на вечное процветание созданной им империи, Кальсон не мог не задумываться о том, кому со временем он передаст творение рук своих. Если так, то мечты о наследнике должны были преследовать его долго и неотвязно.

И за чем же дело стало, спросите вы? Только свистни, и явились бы легионы женщин, страждущих подарить отпрыска державному отцу. А если бы, паче чаяния, возникли проблемы с зачатием, явились бы и легионы осеменителей – как искусственных, так и натуральных.

Проблема, однако, состояла в том, что Кальсон носил гордое звание «вора в законе», подхваченное им неизвестно где и как. Поганые языки, однажды уже упоминавшиеся мной, утверждают, что это звание он купил. В их россказни я не верю. Не ясно, прежде всего, кто такими вещами торгует. Более или менее понятно, как купить звание академика, лауреата или народного артиста, – во всех этих случаях не придется слишком долго думать над тем, кому и сколько платить. Но что касается «вора в законе»… К тому же, как уже говорилось, Кальсон ни за что и никогда не платил сам, а представить себе преданных друзей, преподносящих ко дню рождения магната такого рода звание, купленное на толкучке по случаю, даже я не в силах.

Но как бы там ни было, а «вору в законе» ни при каких обстоятельствах не положено иметь детей. Почему не положено, кем не положено, а главное, какое отношение все это имеет к Кальсону, – дело десятое. Можно заплатить миллиард за столь почитаемый в народе титул, можно заставить тысячи патентованных воров ползать перед тобой на коленях, но через такое вот «нельзя» не переступишь. Или дети, или «вор в законе», третьего не дано. Было от чего опустить руки! И именно в этот момент, словно в сказке, Тамара познакомила Кальсона с Мариной, тащившей за собой, словно машинку на веревочке, Бориса Наумовича Цейтлина.

Борька верхним чутьем прожженного, врожденного авантюриста сразу почувствовал, что здесь можно «срубить». И начал безбожно врать. Имеется острое, жестокое желание заиметь ребенка, а ребенка в общепринятом значении этого слова заиметь нельзя? Прекрасно. А вы ничего не слышали о клонировании? Слышали что-то? Тогда вам должно быть понятно, что клон – это не совсем и даже совсем не ребенок. К тому же это ваша абсолютная копия, без каких-то там посторонних генов, подкинутых мамашей. А у него, Бориса Цейтлина, имеется только что разработанный, с пылу, с жару, абсолютно надежный метод клонирования. Вы не верите? Вам нужны гарантии? Он, Борис Наумович Цейтлин, предлагает поставить эпохальный эксперимент. Клонировать не кого-нибудь, а вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ульянова-Ленина! Где взять необходимый наследственный материал? Он, Борис Цейтлин, сам добыл его без малого двадцать лет назад, работая лаборантом в Институте биологических структур. Говоря это, Борька потрясал перед физиономией Кальсона пробиркой, где в полупрозрачной жидкости плавал кусок розовато-желтой плоти. Пробирка эта очень напоминала ту, с помощью которой в стародавние времена он производил фурор среди нас, своих сокурсников.

Разумеется, вот так сразу, с хода Кальсон ему не поверил. И отрезать от себя куски, даже микроскопические, для проведения экспериментов по клонированию не позволил. С какой стати? Вдруг будет неудача? Или, того хуже, относительная удача, в результате которой из его, Кальсона доподлинных клеток разовьется и появится на свет какое-нибудь невообразимое чудовище? Что тогда напишут о нем журналисты? Или, вернее, во что тогда обойдется их молчание?

Но вариант с Лениным понравился сразу. Навели справки. Оказалось, что действительно работал в начале восьмидесятых в Институте биологических структур такой лаборант, студент-старшекурсник Борис Наумович Цейтлин. К тому же, как без устали повторял Борька, когда акт творения новой жизни состоится, ничто не помешает установить биологическую идентичность появившегося на свет существа с тем, что без малого восемьдесят лет покоится в прозрачной консервной банке на Красной площади. И действительно, надо будет лишь отстегнуть не слишком обременительную сумму одному из наследников профессора Збарского28.

Самое интересное, что ни Кальсону, ни кому-нибудь из его бесчисленных «шестерок» даже в голову не пришло назначить серьезную научную экспертизу. Впрочем, чего удивляться? Какой смысл связываться с этими яйцеголовыми? Ведь каждый из них напишет только то, за что ему заплатят.

А как возбудились связанные с Кальсоном общественные и политические организации, в какое неистовство пришли ячейки зарождающегося гражданского общества! Феминистки получили возмож­ность скопировать лучших представительниц человечества, причем наконец-то без участия этих поганых самцов. Назывались самые разные кандидатуры – от Жанны д’Арк до матери Терезы.

Дворянам-демократам нетерпеливо желалось, сметя прах с пола старинных склепов, явить миру представителей легендарных фамилий, которые, потрясая кудрями, овеянными тысячелетней славой, донесут наконец до тупого народа ценности истинной демократии.

Но больше всех горячился, конечно, свободный коммунист Гена.

– Идеи, что идеи! Идеи наши верны! – громыхал он, вихляясь над своими соратниками, словно кусок ржавой жести. – Вождь нужен, вождь! Но любого нового вождя сейчас прогонят взашей: ленивый нынче народ, не верящий ни во что. А если придет старый, проверенный, однажды уже приведший партию к победе?.. Безусловной победе!

Гена, видимо, представлял в мечтах, что пролетарский вождь появится на свет со всеми прихваченными из учебников атрибутами: рыженькой бородкой, лысиной, броневиком и кепкой, указывающей кратчайший путь к коммунизму. Демократы, напротив, более всего уповали на период детства, отрочества и юности. Пачкая пеленки и подгузники, жуя жвачку, куря в подворотне травку, торопливо совокупляясь в подъездах, будущий вождь, надеялись они, постепенно впитает идеалы рыночной демократии. А прохиндей он был большой, такой всегда пригодится…

Все это, однако, была публика нервная, словоблудная и пустая. Пустая, помимо всего прочего, и в смысле денежных средств, а Кальсон даже за будущего наследника не хотел платить из собственного кармана. Требовалось поэтому привлекать бизнес. Технологию извлечения средств из зажиточных масс Николай Всеволодович отработал до мелочей, но и Борис Наумович, как выяснилось, тоже кое на что годился. Он врал нахально, безбожно, но убедительно и красноречиво, широкими, могучими мазками рисуя захватывающие перспективы: поля, засеянные бесконечными копиями одного-единственного безумно плодовитого растения, фермы с животными, походящими друг на друга, как стаканы из одного набора... ой, да много чего еще. Персонам, особо пекущимся о своем здоровье и не боящимся жестких сценариев, он обещал скопировать их во множестве экземпляров, а полученных клонов держать в диком, животном состоянии, пуская их по мере необходимости на запчасти для «оригинала». Но лучше всего на публику действовало имя того, кто подлежал клонированию первым.

– Да, это всем брэндам брэнд! – кивали головами деловые люди. – Шутка ли: Ленин! Только объяви о таком успехе, и от акционеров отбоя не будет!

Не думаю, чтобы все эти люди так уж безоговорочно верили в научный гений Бориса Наумовича Цейтлина. Но кому охота ссориться с Кальсоном? А верил ли Борьке сам Кальсон? Тоже вряд ли. Скорее всего, его отношение к этому делу можно описать простой русской фразой «а вдруг?» К тому же, Кальсону было смертельно скучно. Действительно, годы, когда он суетился, волновался, рисковал, давно прошли. Наступило время рутины. Чтобы не ходить далеко, вспомним, например, фабричку в Колючкино. Шлепала она себе свои веселенькие таблеточки, товар частично реализовывался через заведения, принадлежавшие Кальсону или контролируемые им, частично обменивался или сбывался оптом. То, что поступало по обмену, в свою очередь продавалось… в общем, рутина и скука такая, что нижняя челюсть так и норовила поменяться местами с верхней. И вдруг открылись такие перспективы! В общем, денежки сначала зазвенели весенней капелью, потом зажурчали веселыми ручейками, а еще чуть погодя загрохотали всесокрушающим водопадом.

Особое положение во всем этом деле занимала Тамара. Ведь именно она познакомила Кальсона с Мариной, своей не очень дальней родственницей, которая привела под светлые очи магната Борьку. Марина же была назначена в суррогатные матери будущему кло­ну, да и саму лабораторию разместили в подвале загородного дома, принадлежавшего поначалу Тамаре. В общем, слишком многое замыкалось на моей тогда еще живой и здоровой подруге, и Кальсона это не могло не беспокоить. Он принял меры.

Мерой номер один стал очкастый сикофант Володя, давно стучавший о том, что происходило в Колючкино и во владениях Тамары, частично Кальсону, а частично на Петровку. Знал ли о последнем Кальсон? Скорее всего, знал и даже, как ни странно, был этим доволен. Петровка слишком маломощная организация, чтобы нанести заметный урон ему, Севе Кальсону, чей ранг в современной иерархии приближался если не к президентскому, то уж к премьерскому точно, а вот при разводке подчиненных ему кланов использовать ментов вполне можно. К тому же сотрудничество с органами убережет Володю от резких, неразумных движений. Так, по крайней мере, казалось Кальсону. Всероссийский магнат и спонсор пошел еще дальше: он поручил секретарю Тамары не только стукачество, более чем привычную для того миссию, но и контроль за денежными потоками, которые шли на финансирование Борькиного проекта. Последнее было роковой ошибкой магната.

Дело в том, что Володя, почти сразу смекнув, что денег поступает куда больше, чем требуется для проведения работ, через несколько недель договорился с Борисом Наумовичем о благоприятном для них обоих распределении лишних средств. Хлопотное настало время для двух приятелей поневоле! Какая же неволя, спросите вы? Самая настоящая, даже хуже. Охота, говорят, пуще неволи, а жадность, она будет покруче любой охоты. Борька подписывал все новые и новые требования на самые несуразные материалы и оборудование, а Володя договаривался с поставщиками о том, чтобы суммы, проставленные в счетах, на порядок отличались от реальных, и придумывал схемы, по которым разница перетекала в самом сладостном для двух авантюристов направлении. И оба, разумеется, врали, врали и врали – окружающим, друг другу и самим себе.

Самое интересное, что поначалу Володя верил, пусть и не очень свято, в успех предприятия, ведь за время нашей с ним разлуки Борис Наумович Цейтлин не утратил, а преумножил свое умение заговаривать зубы. Но вскоре зародились сомнения, которые день за днем нарастали. Шальные деньги размягчают и развращают, и Борису Наумовичу вдруг стало лень даже имитировать бурную деятельность. Все меньше времени он проводил в своем подвале и все больше – в кабаках, за бутылкой или в объятиях покупных красоток. Подозрения вызывало также и то, что Борька категорически отказывался брать себе каких-либо сотрудников, ассистентов, ограничиваясь помощью одной своей родственницы, врача-гинеколога. Дама эта лишь выполняла финальную операцию, совершенно не представляя, для чего это делается.

Борька надеялся, что бешеные деньги, которые Володя благодаря ему переводит на свои счета, заставят профессионального стукача смотреть на все сквозь пальцы. Но Володя, помимо жадности, был терзаем еще и страхом: он до судорог боялся своего босса, Кальсона.

– Ты, конечно, не толстожопый ботаник и не должен разбираться во всех ихних премудростях, – говорил, напутствуя Володю, Кальсон. – Если этот пузатый жид меня обманывает, сдохнет медленной смертью он, а не ты. Но горе тебе, если хоть кто-нибудь узнает об обмане раньше меня!

Это напутствие было не случайным. Николай Всеволодович Кальский достиг таких высот, что почти ничего не страшился в этой жизни. Все ужасы и небылицы, которые разнюхивали и сочиняли о нем журналюги, его только радовали; за многие статьи и телесюжеты он сам охотно платил, – не из своего, разумеется, кармана. Демонический образ, который с муравьиным усердием лепили ему эти твари, сильно помогал в делах. Но одна слабость у Кальсона все же была: он ужасно боялся прослыть дураком. Демону позволено многое, почти все, но не дурость. Его даже преследовал время от времени липкий, навязчивый, как семечки, кошмар: он делает ужасную, позорную глупость, а все вокруг, сразу узнав об этом, тычут в него пальцами и хохочут в лицо. Володя прекрасно знал об этой слабости своего босса и сразу понял, что тот не шутит.

Поэтому, когда все эти подозрения набрали достаточную силу, именно Володя заказал профессору Панченко ту экспертизу, о которой я уже упоминал. Устанавливая истину, очкастый сикофант потратил два часа на звонки по телефону и – смешно сказать! – триста долларов, которые запросил за свои труды Панченко. Заключение было четким и однозначным: полная чушь. Чувства, которые испытал при этом Володя, были, наверное, похожи на те, что испытывает преданный муж, потративший солидные деньги на выяснение вопроса, изменяет ли ему жена, и получивший железный ответ: да, изменяет. Что может сделать в этой ситуации муж? Простить коварную изменщицу, расстаться с ней или убить ее. Первый вариант, разумеется, не годился, второй означал мгновенное перекрытие денежного ручейка, так соблазнительно струившегося в карман, поэтому Володя решил убить своего подельника, ведь Борькина смерть, соответствующим образом обставленная, освобождала профессионального сикофанта от каких-либо преследований со стороны Кальсона.

Но сделать это надлежало, лишь когда созреют обстоятельства. Слишком большие дивиденды приносил Володе каждый день, что продолжалась афера, а если бы страх всегда побеждал жадность, люди по сию пору оставались бы прозябать в скучных райских кущах. К терпеливому ожиданию подвигало еще одно обстоятельство: примерно в то же самое время, когда на стол Володе легли результаты экспертизы, мир облетела радостная весть: осеменение Марины прошло успешно, суррогатная мать беременна и должна разродиться в положенный срок! Володя решил убить Борьку и уничтожить результаты его «научной» деятельности тогда, когда подойдет срок родин. А до того момента он поручил нескольким людям из Колючкино следить, не отрывая глаз, за ученым мужем, чтобы тот не удрал ненароком в дальние страны, где его нетерпеливо поджидали порядком округлившиеся за последние месяцы банковские счета. Среди молодцов, назначенных в соглядатаи к Борьке, был и наш друг Валера, первым начавший осваивать новый вид спорта – прыжки из окна моей квартиры.

Развитие событий ускорила Тамара, бывшая одним из главных спонсоров проекта. Моя незабвенная бизнес-леди с какого-то момента тоже стала сомневаться в радужных перспективах, нарисованных Борькой. Она посвятила Володю, которому безгранично доверяла, в свои намерения заказать независимую экспертизу. Это была уже настоящая опасность, ведь весь проект осуществлялся на глазах у Тамары, к тому же последняя знала куда лучше всех прочих финансовые дела своего секретаря. Таким образом, Тамара тоже должна была умереть.

Способ убийства, по-видимому, подсказали Володе его друзья из Колючкино, они же снабдили его всем необходимым. А вот что касается времени… Может, Володя решил осуществить свой замысел сразу после того, как узнал, что его хозяйка ищет знакомств через Интернет. Может, появление на горизонте моей персоны и просьба о консультации, адресованная мне Тамарой, заставили его форсировать реализацию своих планов, не знаю. Так или иначе, но когда ваш покорный слуга появился в святая святых, загородном доме, в подвале которого велись все работы, Володя решился.

Борьку Цейтлина убили в ту же ночь и тем же способом, что и Тамару. Правда, обошлось, как мне представляется, без усыпления: приятель мой, выкушав на сон грядущий бутылочку Шато Ив Дантес, и так дрых без задних ног. Всю правду о происходившем тогда теперь никто не узнает, но видится мне такая сцена: крабовидный охранник навалился Борьке на спину, а Володя всадил шприц в задницу моему другу. Хотел ли Володя повесить на меня и это убийство, не знаю. Наверное, хотел. Я мог бы сказать точнее, если бы в то роковое утро не сумел так лихо удрать. Но плата за точное знание, по-моему, была бы слишком высока…

Впрочем, нечего хвастаться лихостью: мне просто повезло, что единственным, кроме меня, живым существом в доме было хорошо известное читателю лицо ненецко-русской национальности. Северный красавец Жора был второй страховкой, заготовленной Кальсоном на случай неудачи. Он практически в открытую стучал Кальсону на Тамару и Володю, и не единожды перевербованный сикофант это прекрасно знал. Скорее всего, Володя специально позаботился о том, чтобы в ночь с пятницы на субботу в караулке дежурил именно Жора, обеспечив убийцам полное алиби перед Кальсоном. Не мог же покойный сикофант предполагать, что обреченный на заклание преподавателишко окажется таким прытким.

Опять хвастаюсь… А мне ведь действительно крупно повезло. Жора, человек посторонний в затеянном Володей деле, ничего не знал о намечавшихся убийствах и позволил крупногабаритной птичке легко ускользнуть из клетки.

Получив известие о моем бегстве, Володя допустил еще одну ошибку. Ему бы, горемычному, сделать вид, что ничего не произошло, отправить Жору из дома под любым предлогом и постараться как-нибудь замести следы хотя бы одного из своих злодеяний. Вместо этого он, не поднявшись наверх даже для вида, очертя голову ринулся за мной в погоню. Жора тотчас почуял неладное и, молнией взлетев на третий этаж, увидел на кровати труп хозяйки. Хитрый ненец сразу смекнул, что его собственная судьба тоже повисла на волоске, ведь он прекрасно знал, что Володя знает о конфиденциальной миссии, порученной ему Кальсоном. Знал он и о том, как обычно поступают в их среде с нежелательными свидетелями. Недолго думая, Жора погрузился в свой красный «порше» и рванул к большому боссу. Кальсон отдал железный приказ: узнать, невзирая на выходные, место моего жительства, постоянно следить за двумя негодяями, убившими Тамару, и ликвидировать их обоих, как только они приблизятся к моему дому. Последнее требовалось для того, чтобы повесить на меня и эти два трупа. Я, таким образом, должен был быть арестован как кровавый серийный убийца, прикончивший даму сердца после ночи любви, а после ликвидировавший и двух опасных свидетелей. Этот блестящий план рухнул по двум причинам: во-первых, из-за бесстрашной бабульки с четвертого этажа, спугнувшей Жору, а во-вторых из-за того, что Володя, отслеживавший последнее время всю переписку и звонки Тамары, узнал мой адрес раньше людей Кальсона.

Да, этот чертов сикофант после того, как погоня за мной провалилась, не терял времени даром. Он спрятал – до сих пор неизвестно, как и куда – тело Тамары, вывез из подвальной лаборатории все, что могло дать хоть какую-то информацию о проводившихся там работах, а Борькин труп засунул в холодильник, рассчитывая, быть может, при благоприятном стечении обстоятельств все-таки повесить это убийство на меня. Конечно, я могу ошибаться; возможно, Володя и вовсе оставил бы меня в покое, если бы я не снял винчестер с компьютера Тамары. Информация на нем была закодирована, но если бы в руках Кальсона оказались винчестер, я и сам Володя в придачу, тому ничего не стоило бы выколотить из последнего все необходимые пароли. За неполные сутки Володя успел отправить за границу какую-то даму под видом Тамары, а после, состряпав ложный вызов, сплавить туда же ее мать и дочь. Конечно, Кальсона это не могло ввести в заблуждение, а вот менты купились.

Итак, в воскресенье на рассвете Володя на пару с крабовидным водилой подъехал к моему дому. Я до сих пор не знаю, хотел ли он сразу убить меня или для начала просто «арестовать», но уж винчестер-то был ему необходим до зарезу. К моему счастью, «сладкая парочка» привела за собой на хвосте Жору, который застрелил обоих моих преследователей, а после был спугнут бесстрашной старушкой. Мой северный друг выполнил, таким образом, лишь первую часть своего задания. Конечно, ребята Кальсона с помощью Леонидова легко довели бы дело до конца, но карты бандитам спутали два обстоятельства. Этими обстоятельствами были Петровка и Петровна.

Как мы уже знаем, пресловутый Володя был добровольным помощником органов, поэтому дело о его убийстве было практически сразу взято наверх, на Петровку. Кроме того, бандиты очень скоро узнали, что я знаком и даже нахожусь в родстве, пусть и весьма условном, с высоким милицейским чином, курирующим это дело. Получив эту информацию, Кальсон – или кто-то из его подчиненных – остановился на «мягком» варианте и поручил Жоре просто подбросить мне пистолет, из которого было совершено убийство. Вряд ли бандиты рассчитывали таким образом меня посадить, просто им не помешало бы лишний раз запутать следствие. После того как Жора был «арестован» Фердиком и совершил свой полет из окна, люди Кальсона совсем потеряли интерес и ко мне, и к Леонидову, который решился и на свой безумный визит в мою обитель утром во вторник, и на попытку убийства вечером в среду, по-видимому, от отчаяния, по собственной инициативе. Все это прекрасно, скажете вы, но был же еще Валера, другой непрошеный визитер и «летун». Он-то откуда взялся?

Я уже говорил о том, что на фабрике в Колючкино у покойного Володи было несколько более или менее доверенных лиц. Каждый из них что-то знал о той деятельности, которой под руководством бандитов занимался Борька Цейтлин. Упоминал я и о том, что в этот кружок входил и уязвленный мною охранник Валера. Когда презренный сикофант был убит, колючкинская публика переполошилась не на шутку, ведь в прегрешениях Володи Кальсон мог запросто обвинить кого-то из них. Их, разумеется, больше интересовали Марина и винчестер, а я лишь постольку, поскольку был приставлен к последнему. Первая попытка завладеть винчестером закончилась для Валеры полетом из окна. Тогда часть этих людей стала следить за Мариной, а часть – за той девицей, с которой я договорился о свидании на вторник. Смеха достойно то обстоятельство, что бандиты так и не поняли, что это одно и то же лицо – до тех пор, пока Валера не столкнулся с Мариной нос к носу в кафе. Когда мы так ловко скрылись, эта публика стала искать нас повсюду, но, разумеется, не в том месте, которое было центром всех предыдущих событий. Вам бы пришло такое в голову? Ну, вот и им не пришло.

Разумеется, через денек-другой Кальсон добрался бы до Валеры и его дружков и либо казнил бы их, либо помиловал. Но в любом случае опасность мне не угрожала, так что с этой точки зрения необходимости в операции «Мартышкин кафтан», проведенной мною при героическом содействии Елизаветы, не было никакой. Но я ни о чем не жалею; причины этого, надеюсь, понятны всем.

Бандиты, отношения между которыми и без того были далеко не безоблачными, после осуществленной мной операции почувствовали себя взаимно обманутыми. Кроме того, накрылись немалые капиталы, в которых надо было отчитываться перед начальством. В таких ситуациях, как известно, никакое усердие не кажется подчиненным излишним. Бандитская бюрократия отнюдь не составляет исключения. Началась настоящая война группировок, которую Кальсон смог остановить лишь тогда, когда число жертв приблизилось к двум десяткам.



Под конец наш с Петровной разговор более всего напоминал беседу двух резидентов не очень дружественных разведок, случайно повстречавшихся на дипломатическом приеме в третьей стране. Каждый из нас стремился как можно меньше говорить и как можно больше вытянуть из своего собеседника. Больше преуспела в этом занятии, конечно, Петровна, – профессионал, он и есть профессионал.

Когда фирменное пойло было уже употреблено по назначению, показания с меня сняты, конфиденциальная информация переписана на дискету и «навеки» стерта с моего винчестера, Петровна, пряча дискету в сумку, будто невзначай выволокла на свет божий пачку фотографий – по-видимому, ту самую, которую я видел в предыдущий ее визит. Во всяком случае, наверху по-прежнему красовалось фото того человека, который распоряжался и прислуживал нам с Тамарой в ресторане «У Агафона».

– А где пребывает этот наш общий приятель? – сразу поинтересовался я. – На том свете или на этом?

– Соскучился, что ли? Живехонек твой гад, живехонек… Всю округу своей отравой загадил.

– А что же вы его не прикроете, не арестуете?

– С чем его арестовывать? Он жутко осторожный, черт…

– Ну, провели бы обыск у него в кабаке. Там наверняка всевозможной дури выше крыши.

– Может, прикажешь еще провести обыск в доме у… – Петровна изобразила ладонями и глазами жест, похожий на тот, что производит правоверный мусульманин, вознося молитву Аллаху. Кого она имела в виду? Кальсона? Кого-то из его шестерок в правительстве? Я так и не понял. – В общем, можешь сходить, полюбоваться на этого своего... «Агафона».

– Если полюбоваться, то только вместе с тобой! – залихватски объявил я. – Кальсона нам пока что не одолеть – ни тебе, ни даже мне…

– Трепло! – огрызнулась Петровна. Я оставил это оскорбление без внимания и продолжал:

– А этого негодника я тебе могу сдать. Но меня терзают нравственные муки, ведь разработанная мной операция требует участия в ней беременной женщины.

– Использование беременных в оперативных целях уже описано в мировой литературе… – угрюмо пробурчала она. Петровна не спросила меня ни о том, почему именно использование беременной женщины столь необходимо, ни о том, какая именно беременная женщина имеется в виду. Мне бы задуматься, но в тот момент я даже не обратил на это внимания...

– Тогда моя совесть спокойна, – с важным видом заключил я. – Обсудим.

В результате Петровна чуть было снова не заночевала у меня, ведь обсуждение деталей предстоящей операции заняло у нас почти два часа.



Глава 15



ДЕВА МАРИНА



На следующее утро я допоздна нежился в постели, напряженно вслушиваясь в работу своих внутренних органов, которые лениво дожевывали остатки выпитого накануне коньяка. Машенька спала, прижавшись ко мне всем телом, и даже не мурлыкала, а хрюкала во сне от удовольствия: получила наконец хозяина в свое безраздельное пользование. Пора, давно пора было позвонить Марине, но я никак не мог решиться встать и побеспокоить свою пушистую неженку. Да и себя тоже. Наконец телефон заработал сам, без моего вмешательства: раздался звонок.

– Ты уже встал или все еще нежишься со своей Петровной? – пропищал в трубку малиновый голосок моей рыжули. К малиновому звону, однако, примешивались и какие-то новые, гаденькие интонации. Ревнивых сцен я от нее никак не ожидал. Тем более к Петровне…

– Нежусь еще, – зевнув, проговорил я, – нежусь в дамских объятиях. Только насчет имени ты не угадала. Приезжай, дело есть.

– У тебя есть, ты и приезжай, – раздраженно бросила она и повесила трубку.

Вот тебе раз! Я уже как-то привык к полной покладистости своей возлюбленной. Хотя, чего я хочу от беременной женщины? Говорят, они только и делают, что поливают всякими гадостями ближних своих. У меня просто нет опыта общения с ними. Что ж, попробуем утешить даму одним из древнейших способов, тем более что предстоящая операция этого требует.



Подруга автора:

Он что, опять ее в кровать потащит?

Автор:

Нет, это самый древний способ. А было сказано: «один из древнейших».



На одном из московских бульваров, напротив одного из немногих в Москве бесплатного общественного туалета, куда мне время от времени доводится забегать, я давно приметил сверкающую зеркальную витрину с сусальным золотом по краям. Надпись, выполненная затейливой червячной вязью поверх этого сусального безобразия, гласит: «Таун-бутик Христофор». Именно к этому заведению в четвертом часу дня подкатил уникальный ослепительно-белый джип. Таких всего пять в Москве! Даже четыре, если считать только машины, не потерявшие товарный вид вследствие неудачного выстрела самозваного киллера ненецко-русской национальности.

– Три, – поправила меня Марина, когда я, помогая ей выбраться из автомобиля, высказал эту мысль. – В одной на днях взорвали Серегу Трахнутого. По твоей, между прочим, милости. И зачем ты меня сюда привез?

Серега Трахнутый – это тот самый бандит, чьи люди на наших с Елизаветой глазах так старательно сгружали в лесную хибару ящики с оружием. И деньги. Бедный Серега: и с таблетками его кинули, и в довершение ко всему взорвали.

– Утешать тебя привез, утешать, – бодро ответил я. – Когда женщина сердится, утешить ее можно тремя способами: любовью, вешаньем лапши на уши или тряпками. До стадии лапши наши отношения еще не дотянули, любовью мы с тобой слегка обожрались за последнее время, поэтому я выбрал третий способ.

– «Таун-бутик»… – брезгливо и по-прежнему несколько раздраженно пробормотала она. – Что за дрянь?! Почему «таун»?..

– Не топчи ногами мою мечту, – отрезал я. – Здесь я должен одеться как самый крутой бандит, а ты – как его первейшая маруха.

Этот магазинчик с дурацким названием действительно был моей тайной наивной мечтой. Посещая заведение напротив, я часто ловил себя на том, что причудливо изгибаю шею, пытаясь червем ввинтиться в пространство по ту сторону зеркального стекла. Там, на той стороне я ни разу не заметил ни одного покупателя, и это меня особенно возбуждало. Иногда за стеклом мелькали молоденькие продавщицы, вернее, нижние части их до предела вытянутых тел: сверху эти девицы были одеты во что-то темное, поэтому сквозь дымчатую преграду можно было разглядеть только ноги, длинные, тонкие и серые, как макароны по-флотски, которые я страстно обожал в детстве. Иногда продавщицы переносили или переставляли что-то. Для кого, интересно? Ведь никто посторонний в «таун-бутике» не появлялся. Так сладко было воображать, что для меня!

Можете представить, как я волновался сейчас! Но волнение в присутствии дамы делает джентльмена еще решительнее. Я направился было к заветной двери, но Марина поймала меня за рукав.

– Ты хоть представляешь, во что тебе здесь обойдется покупка? Даже какой-нибудь носовой платок? – зашептала она. Ей-богу, эта красавица считала меня не иначе как папуасом – притом не из пятиэтажных, а из настоящих джунглей!

Величественно развернувшись, я вынул из сумки пачку зеленоватых купюр толщиной сантиметров в пятнадцать.

– Двадцать сантиметров баксов нам хватит? – спросил я, не удержавшись от того, чтобы чуточку преувеличить.

– Откуда это? – Марину слегка качнуло, будто от ветра, хотя в Москве сегодня наблюдался абсолютный штиль.

– Это вспомоществование нам от твоих друзей-бандитов. На поминовение Сереги Трахнутого.

– Человека убили, а ты скалишься…

– Ты так говоришь, будто это я во всем виноват.

– А кто же?

– Ну, в первую очередь, наверное, тот, кто его трахнул, – ответил я, распахивая двери перед дамой.

Пахло в «таун-бутике» примерно так же, как в заведениях из разряда того, что расположилось напротив. Только не бесплатных, разумеется, а суперэлитно-престижных – каким-то ядовитым парфюмом. Но одели меня здесь довольно быстро. Девицы с макаронными ногами бегали, суетились почти что весело; радовались, видимо, клиентам, слегка разбавившим их повседневную дремотность. Через четверть часа с небольшим я стал счастливым обладателем кремовых штанов, элегантно, сложными, продуманными складками пузырившихся на бедрах, и подобранной им в тон кофточки с пуговичками. Кофточка была сшита из какого-то скользкого эластичного материала – то ли шелка, то ли тонкого трикотажа; нагрудный кармашек украшала причудливая урбанистическая монограмма.

Сложнее было с обувью. Элегантных плетенок цвета молочного шоколада, в которые в конце концов почти безболезненно нырнули мои ножищи, пришлось дожидаться не менее получаса. Я заподозрил даже, что за ними посылали на обувной рынок, находившийся неподалеку. Но я где-то читал, что «крутые» определяют своих в первую очередь по обуви и часам, поэтому и терпел.

Кстати, о часах. Недолго думая, я украсил свое запястье неким сверкающе-метал­лическим монстром. Больше всего это творение человеческого гения напоминало гусеничный марсианский вездеход из фантастического фильма или нечто мочильно-сушиль­ное, висящее на стене в каком-нибудь суперэлитном сортире.

– Чистый титан! – восторженно объявила продавщица. – В них можно стрелять в упор!

Эти часы явно предназначались тому, кто будет дорожить ими больше, чем собственной рукой или даже жизнью. Годится.

А рыжуля моя оттянулась по полной программе! Прошло добрых два часа с момента нашего появления в магазине, люди Петровны, наверное, уже начинали стягиваться к месту предстоящей операции, а шуршание пакетов, коробок и треск бессмысленной дамской болтовни все продолжались и продолжались. Сжалившись надо мной, одна из девиц предложила мне кофе. В ответ я попросил чаю, но получил его только минут через двадцать, причем в такой маленькой чашечке, что это больше походило на издевательство.

Но когда Марина наконец появилась, я намертво забыл о своих страданиях. Как угадала она мою беззаветную любовь к Древней Элладе, ведь я ничего не говорил об этом ни ей, ни даже вам? Скорее всего, моя красавица и не пыталась ничего угадывать, но вышла она ко мне в платье малахитового цвета, узком внизу и свободном выше пояса. Чудесная густо-зеленая ткань, складками, по-древне­гречески спускающаяся от шеи к груди, была перехвачена на самом верху тяжелой золотой цепью изумительной работы. В этот момент Марина более всего напоминала Афродиту – не ту вздорную похотливую бабу, устраивающую пьяные разборки на каждой олимпийской тусовке, а совсем еще молодую, только что вошедшую в силу, собиравшуюся на свой первый заоблачный бал. Холодноватый тон платья безумно шел к ее рыжей гриве и пунцовому от возбуждения личику. Немного придя в себя, я, однако, начал рассуждать несколько прагматичнее. Подведя свою красавицу к зеркалу, я прошептал ей на ушко:

– Знаешь, на кого мы сейчас больше всего похожи? На доктора наук и его племянницу, дочь безвременно усопшей старшей сестры, неожиданно получивших наследство от австралийского родственника. – Увлеченный своею речью, я почти не почувствовал, как при словах о безвременно усопшей сестре красавица моя вздрогнула и вся напряглась. – Она, бедная, всю жизнь просидела в библиотеке на нищенском жаловании, утешалась, листая альбомы по древнему искусству, а теперь… Дядюшка ейный тоже не лучше. Халтура, халтура, халтура! Бандитскости в нас ни на грош!

У ювелирной стойки я выбрал и натянул на мизинец золотую печатку, вместившую в себя граммов сто благородного металла.

– Бандиты теперь таких не носят, – чуточку скривившись, сказала Марина. – Вышло из моды.

– Ничего, старомодный бандит тоже имеет право на существование. Может, эта хреновина принадлежала когда-то его убиенному дружану, и он носит ее как символ отмщения…

– Трепло… – прыснула юная Афродита.

– «Таун-бутик»… – усаживаясь в машину, она вновь решила перечитать вывеску. – Бред какой-то! Почему «таун»?

– Мы же не в деревне находимся. В «виллидж-бутике» тебе предложили бы ватник, треух и кирзовые сапоги… впрочем, нет, женщине больше подойдут резиновые! – ответил я.

Марина наконец-то самозабвенно, от души рассмеялась – впервые за сегодняшний день. Переведя дух, она некоторое время критически изучала мое изображение в зеркале заднего вида.

– Нет, – заключила она, – на бандита не похож. Даже с этой золотой бородавкой на пальце.

– А, – ответствовал я, стараясь с максимальной точностью воспроизвести ее любимейший жест, – главное, в конце концов, общий антураж. Итальянские «консулторе»29 тоже, говорят, больше походят на профессоров.

– И кого мы едем консультировать?

– Главного реализатора колючкинской отравы.

– К «Агафону», значит, – вздохнула она. Все знает, бестия! – Пожалел бы ты его, Илюшенька, – погладив меня по ручке, продолжала новоявленная Афродита. Первый раз она назвала меня так! Ничего не скажешь, приятно… – Он хороший, он бомжей, инвалидов у себя подкармливает.

– Бомжей?! В ресторане?! Он что, за столик их сажает?

– Зачем за столик? С кухни им выносят. Там знаешь, сколько еды остается…

– Не знал я об этом. Ну, да теперь уже поздно, вся Петровка на ноги поднялась. Петровку-то еще можно остановить, а вот Петровну… Бедненькие твои бомжики…

Мы одновременно, синхронно вздохнули.

Увесистая «золотая бородавка» здорово мешала мне вести машину. Воспользовавшись стоянием у очередного светофора, я стащил ее с мизинца и сунул в карман.

– Говорила тебе… – со злорадным удовлетворением прошипела моя Афродита. – Только деньги потратил!

– Ничего, так даже лучше! Мне жутко понравился вариант с «перстнем убиенного друга». Страху нагоним больше!

В восьмом часу вечера к ресторану «У Агафона», к тому его входу, что предназначен для элитных, поднебесных посетителей, подкатил наконец новоявленный «консулторе» со своей подругой афродитского вида. Настроение, в котором пребывала Марина, больше подошло бы, впрочем, не Афродите Урании, а ее приземленной, публичной тезке30.

– И какого хрена ты меня сюда приволок?! – раздраженно поинтересовалась она, как только я припарковал машину. – Меня здесь каждая собака знает!

– Замечательно! Ты прекрасно вошла в образ! – примирительно воскликнул я. – Можешь употреблять и более крепкие выражения, не помешает. А что до местных собак… как раз им на обозрение я тебя и привез.

Выходя из джипа, я обратил внимание на неприметный «жигуленок», припаркованный неподалеку, – но, разумеется, за пределами элитной стоянки. Обшарпанный автомобильчик трижды мигнул мне фарами. Ага, значит, люди Петровны уже заняли свои места. Швейцар, распахнувший перед нами двери, сначала обалдело посмотрел на Марину и лишь потом – на меня. Моя спутница бросила ему робкое короткое «здрасьте», и я понял, что мой план начинает действовать. Та же сцена повторилась и с метрдотелем, встретившим нас у входа в зал. Зализанный тип в бабочке, удивленно поздоровавшись с Мариной, обдал меня изучающим взглядом и безропотно проводил нас к столику. Видимо, мои часы и башмаки соответствовали заложенному в него стандарту.

Зал, в котором мы оказались, был небольшой и довольно уютный. Здесь не было ни электронного громыхания, ни зеркальных стробоскопических шаров; вместо этого играла мягкая «живая» музыка, правда, в довольно ужасном исполнении.

– Мы пришли просто немного отдохнуть, – объявил я незамедлительно появившемуся официанту. – Принесите какую-нибудь легкую закуску на ваш вкус…

– Легкую… – ядовито прошипела Афродита Пандемос. – Я жрать хочу!

– Желание дамы – закон, – вальяжно развел руками «консулторе». – Из напитков принесите свежевыжатый грейпфрутовый сок, – добавил он, с удовольствием наблюдая, как личико его любимой сворачивается в недорезанную куриную гузку a la Дуня Тверская, – а мне… – я набрал в легкие побольше воздуха и залпом выпалил: – Шато Ив Дантес Премьер Гран Крю Классэ урожая восемьдесят первого года!

Появившись после довольно продолжительной паузы, официант налил мне вина на пробу. Проделывая положенные манипуляции с бутылкой, он старался держать ее так, чтобы я не смог как следует разглядеть этикетку. Но я и так знал, что там написано. Это ведь вам не «Максим», в погребах которого, как утверждают, имеются вина всех урожаев, а всего лишь «Агафон»…

– Позвольте, – удивленно произнес я, чуточку отпив из бокала, – но ведь это, вне всякого сомнения, восьмидесятый год!

Официант смущенно забубнил что-то насчет того, что год восьмидесятый – самый лучший из всех возможных, перемежая свои заверения комплиментами в адрес моего «по­трясающего вкуса». Я незамедлительно пресек это словоблудие, вцепившись офици­ан­ту в верхнюю пуговицу жилета и потребовав явить под мои светлые очи начальство.

– Только не того козла зализанного, – гневно шипел я, кивая в сторону дверей, где за занавеской скрывался метрдотель, – и не менеджера какого-нибудь сраного, а самое настоящее начальство!

– Ты прости, но поесть сейчас тебе вряд ли удастся, – сказал я Марине, когда обескураженный халдей скрылся из вида.

– Жива-то хоть останусь? – устало спросила она. – Ты учти, нас ведь двое.

– Трое, – уверенно произнес я, ткнув себя пальцем в грудь, и полез в карман за печаткой. В этот самый момент на горизонте обозначился «Агафон», одетый в такой же жилет, что был на официанте. Резким движением я швырнул на стол свою «золотую бородавку».

– Тебе привет от Сереги Трахнутого, – прошептал я на ухо «Агафону», уже отработанным движением вцепившись ему в пуговицу. – С того света.

Бедный ресторатор весь напрягся, ожидая, очевидно, выстрела в упор или с другого, более приличного расстояния. Когда же никаких пиротехнических неприят­нос­тей не последовало, возникла неловкая пауза. Все то время, что она продолжалась, «Ага­фон» не отрываясь смотрел на Марину. Та сидела тихо, как мышка, уткнув глазки в тарел­ку.

– Ты все же сходи, принеси винца, – милостиво предложил я, чувствуя, что пауза непозволительно затягивается. Ресторатор немедленно испарился.

– И зачем ты все это устроил? – сразу спросила Марина. – Что за спектакль?

– Ну, этот тип убедился, что ты, его старая, и я, не очень старый его знакомые, оба мы люди убиенного Сереги и пришли мстить. Что он теперь сделает? Постарается смыться отсюда, прихватив из относительно честно нажитого имущества то, что ему наиболее дорого. Менты и бандиты во многом схожи, но первые почему-то иногда используют как улики то, что вторые считают самым ценным. Даст Бог, людям Петровны будет чем поживиться! Как только твоего друга-ресторатора схватят, Петровна мне позвонит.

Закончив эту свою тираду, я выложил на стол мобильный телефон. Это, к слову сказать, был уже не тот аппарат, что достался мне «в наследство» от Тамары, а мой собственный, купленный два дня назад. Мы стали ждать. Минута проходила за минутой, а звонка все не было. Когда минут этих накопилось целых двадцать, я понял, что у Петровны что-то не заладилось, и позвонил ей сам.

– Дура я, что купилась на твои прожекты, Суворов, – сразу заявила она. – Никакой «Агафон» из ресторана не выходил. Ни из элитного входа, ни из обычного.

– А у служебного входа есть кто-нибудь из твоих людей? – спросил я.

– Ты совсем меня за дуру держишь?.. Оттуда вообще никто не выходил. Только вошли двое – не то бомжи, не то просто старики. Старуха деда на инвалидной коляске катила.

– Давно это было?

– С полчаса назад.

– Как они выглядели?

– Зачем тебе это?.. Ну ладно: старуха длинная, худая, то ли в платье, то ли в халате цветастом, грязном, космы седые из-под платка. Старик, наоборот, маленький, толстый.

Отключившись, я тут же спросил Марину:

– Твой «Агафон», он все время одних и тех же бомжей привечает или разных?

– Одних и тех же. Высокая такая старуха прикатывает старика на коляске. Я их, вообще-то, только издали видела. Коляска инвалидная, старая, жуткая такая, с рычагами…

– А кто из прислуги их кормит?

– Он сам. Он никого к ним не допускает. Говорит, что сам хочет… – произнося последние слова, Марина заметно снизила темп речи: до нее тоже стало доходить!

– Знаешь, как выйти к служебному входу? – прервал я ее.

– Ну…

– Пошли, быстро!

Мы нырнули в боковую дверь и бодрой рысью засеменили по коридорному лабиринту. Возле двери в одну из подсобок Марина остановилась и замерла, уткнув в потолок палец. Я тоже замер и прислушался. За дверью явственно раздавался чей-то сдавленный стон. Ну и слух у этой рыжей! Дверь была заперта, но я легонько стукнул плечом, там, внутри что-то, зазвенев, отлетело, и мы оказались в темном помещении. Когда Марина, найдя выключатель, зажгла свет, я увидел на полу толстого беспомощного старика, раздетого до грязных трусов. Рот несчастного был залеплен скотчем, руки связаны за спиной. Густой аромат, распространявшийся в подсобке, ясно указывал на то, что перед нами бомж. Старик силился, но без помощи рук никак не мог подняться на ноги. Я бросился было на помощь, но Марина схватила меня за рукав.

– После, после, когда вернемся! – прошептала она. – Бежим к выходу, а то уйдут!

Я в очередной раз поразился сообразительности своей подруги, сразу ухватившей мою мысль, и охотничьему инстинкту, неожиданно проснувшемуся в ней. Выскочив из служебного входа – того самого, к которому я в компании Тамары и двух злодеев декаду назад лихо причалил на джипе, – мы увидели метрах в пятнадцати перед собой высокую худую старуху. Бабка, с трудом переставляя ноги, толкала тележку с пассажиром.

– Стой! Стой!! – что есть мочи заорал я. Марина высказала почти ту же самую мысль – и почти одновременно со мной:

– Стой! Стой, зараза!

После этих наших слов случилось нечто такое, что любой сторонний наблюдатель счел бы совершенно непонятным. Сидевший в коляске инвалид одним прыжком покинул свое корявое транспортное средство и с прытью, невероятной для его здоровья, возраста и комплекции, устремился в противоположном от нас направлении. В руке у него болтался синий пластиковый пакет. Старуха не осталась в долгу перед своим приятелем: продемонстрировав недюжинную силу и резкость, она опрокинула на бок тяжеленную коляску и начала лихорадочно шарить между колесами механического чудовища. Воспользовавшись этим, я передней подсечкой сбил бабку с ног, а когда она оказалась на земле, обрушился на нее всей своей массой. Грязный платок вместе с седыми космами, которые он прикрывал, съехал на бок, и взору моему предстал стриженый молодецкий загривок.

– Пусти, сволочь! – изогнув шею, знакомым баском обратилась ко мне «старуха».

Я отбросил платок и парик в сторону, и строгий профиль молодого бандита отчетливо нарисовался передо мной. Профиль этот был еще более узнаваем для меня, чем голос.

– Опять твой колючкинский кавалер объявился, – сказал я Марине, суетившейся неподалеку. – Это наше с ним третье свидание за какую-то неделю с небольшим. И во второй раз я подхожу к нему с заднего фасада. Что теперь подумают о моей сексуальной ориентации?

– Зато в предыдущий раз ты был с ним не очень-то ласков, милый, – в тон мне отвечала малахитовая Афродита. – Оставь эти предрассудки! Лучше посмотри, что он из-под сиденья достал.

Прозрачный целлофановый пакет, который Валера извлек из тайника, оборудованного в коляске, во время нашей борьбы лопнул, и по асфальту белыми градинками рассыпались таблетки. Сумку с точно такой продукцией я пять дней назад извлек из багажной ячейки на Павелецком вокзале. «Агафон» при помощи Валеры организовал, как стремительно выяснялось теперь, альтернативный канал сбыта зловредной химии. Мой старый друг, любитель прыжков из окна, использовал для маскировки старушечий костюм и парик, а также несчастного деда-бомжа, валявшегося теперь в подсобке. Дед, по-видимому, получал за каждый рейс «гонорар» в виде выпивки и закуски.

Но сегодня сам ресторатор решил занять на обратном пути место инвалида и таким образом избежать мести за убиенного Серегу.

Два бугая, появившиеся неизвестно откуда, – видимо, хлопцы из собранной Петровной шайки, – уже перехватили его. На «инвалиде» была засаленная полотняная кепка, жуткого вида пиджак и штаны, подобранные в тон последнему. Один из оперативников держал в руке только что конфискованный синий пакет. Марина как-то подозрительно по-хозяйски запустила туда руку и извлекла на свет Божий еще один, прозрачный, наполненный чем-то белым. Еще большее удивление вызвало у меня то обстоятельство, что мент, державший пакет, никак не воспротивился этим ее действиям.

– Героин? – спросила у него Марина. Парень достал из кармана перочинный нож, осторожно сделал разрез, попробовал на язык, сплюнул.

– Кокс, – квалифицированно заключил он. – Уже фасованный. Тут килограмма полтора.

Да, толстенький ресторатор действительно прихватил с собой самое ценное!

Пленникам быстро придали их обычный вид. «Агафон» вновь был в жилетке, в которой он появился перед нами в зале; под халатом у Валеры оказались джинсовые шорты и майка с непонятной заграничной надписью «Sex». Когда Валеру и его подельника заталкивали в милицейскую машину, из-за угла величественно выкатилась черная «волга». Госпожа полковник пожаловали наконец собственной персоной. Петровна грузно выкарабкалась с заднего сиденья, и я двинулся было ей навстречу, но каково же было мое изумление, когда она, удостоив меня лишь едва заметным кивком, спорым шагом подошла к Марине.

– Жива? Здорова? – настороженно спросила она, оглаживая мою рыжулю по растрепанным волосам и внимательно вглядываясь ей в глаза. Марина прямо-таки поедала Петровну глазами, употребляя все усилия на то, чтобы не смотреть в мою сторону. Краска медленно, но неотвратимо заливала ее лицо.

Они что, знакомы?.. И даже на «ты»?.. Я отказывался что-либо понимать. Наконец Афродита, ставшая к этому моменту совершенно пунцовой, бросила на меня отрывистый, как пистолетный выстрел, взгляд и, будто обжегшись, вновь повернулась к моей бывшей родственнице.

– Ладно, ладно, при нем можно, – кривенько усмехнувшись, произнесла Петровна. – Теперь можно.

– Товарищ полковник, капитан Селиванова ваше задание выполнила! – бросив руки по швам своего малахитового платья, звонко отрапортовала Марина, а потом, наградив меня еще одним «пистолетным» взглядом, добавила спотыкающимся голосом: – Можно сказать…

Товарищ полковник стояла, поставив ноги на ширину плеч и повесив свою сумку-кошелку на согнутую в локте руку подобно тому, как это делает Елизавета Вторая31. Старший лейтенант запаса Суворов тоже находился поблизости. Руки его вместо того, чтобы поддерживать практически отвалившуюся челюсть, сами собой, непроизвольно вытягивались по швам…

В положении, в котором я оказался, трудно было не задать какой-нибудь глупый вопрос. Но я превзошел самого себя, задав глупейший из всех возможных.

– И кто же теперь родит мне моего маленького? – спросил я, обращаясь к Марине. Капитан Селиванова одарила меня кроткой, ангельской улыбкой и столь же ангельским голосочком прозвенела:

– А ты думаешь, милиционеры не умеют этого делать?



– Когда я узнала в прошлый понедельник утром, что ты идешь на свидание с Мариной, – спустя примерно час говорила мне Петровна, – я почти уверилась в том, что ты связался с этой шайкой.

Госпожа полковник восседали напротив меня в том же самом зале и за тем же самым столом, который мы с Мариной поспешно покинули накануне, пустившись в погоню за «Агафоном». Капитан Селиванова усердно боролась с голодной трясучкой беременной женщины, в целях чего терзала крепко прожаренную мясную подошву, занимавшую почти всю немалую площадь ее тарелки. Сей кулинарный шедевр Марина, давясь, запивала свежевыжатым грейпфрутовым соком, а я с садистским сладострастием заботился о том, чтобы ее стакан был постоянно полон.

Посетителей в зале было не много, зато прислуга буквально наступала друг другу на ноги, бегая взад-вперед без всякого видимого смысла; все это очень напоминало муравейник, в котором только что погибла матка. Струнный квартет продолжал играть, но еще хуже, чем прежде: одна из скрипок все время забегала вперед, виолончелист же, напротив, отставал и вдобавок то и дело цеплял смычком инструмент. Значительно больше внимания, чем игре, музыканты уделяли верчению головами по сторонам и интенсивным переговорам друг с другом – очевидно, о дальнейшей судьбе заведения, их приютившего, и своем собственном будущем.

– Мы знали, что у них там все компьютеризировано, а ты ведь мастак по этой части, – продолжала Петровна. – Поэтому я попросила Марину по возможности не отпускать тебя ни на шаг.

– И даже ночью, в постели? – ехидно поинтересовался я, сверля взглядом Марину.

– Нет, нет, это она по собственной инициативе, – поспешно ответил за свою подчиненную крупный милицейский чин.

После этих слов я понял, почему госпожа полковник, презрев свою обычную скрытность, стала вдруг так откровенна со мной. Разумеется, по просьбе капитана Селивановой: Марина опасалась именно таких несправедливых обвинений с моей стороны. Это меня порадовало.

– И ты могла подумать, что я как-то связан с бандитами?! – удивленно воскликнул я.

– А что я должна была подумать, если ты так лихо вышел сначала на Тамару Лучникову, а потом… – Петровна ткнула своим фирменным средним пальцем в направлении усердно насыщавшейся беременной женщины.

– Она правда ее племянница? – спросил я.

– Уж скорее я твоя бабушка. Старшая сестра этой твоей Тамары погибла давным-давно вместе со всей семьей. Когда мы внедряли Марину, один из наших заметил, как они с Тамарой похожи, и грех было на этом не сыграть. Вот и «воскресла» погибшая племянница. Она якобы чудом выжила и все это время воспитывалась в детдоме под чужим именем.

– А ты действительно сирота? – спросил я Марину.

– Про своих родителей я рассказывала тебе чистую правду, – ответила она, с видимым усилием отрывая от тарелки свой честный, незамутненный взгляд. Ей, очевидно, было очень важно, чтобы хоть что-то из того, что я «знал» о ней, оказалось правдой.

– И с чем же было связано твое секретное спецзадание? – не унимался старший лейтенант запаса.

Марина в ответ промолчала, а Петровна начала бубнить что-то невнятное. Из ее слов я уяснил лишь, что это задание было связано с пресловутой фармацевтической фабрикой в Колючкино, заполонившей синтетической наркотой всю Москву. Марина должна была собрать информацию о тамошнем подпольном производстве. Позже я узнал, что когда собранные Мариной материалы были положены на стол Кальсону, он согласился прекратить выпуск отравы – в обмен на преференции в других бизнес-сферах. Таковы уж нынешние методы борьбы с организованной преступностью…

– Только «Агафон» никак не давался нам в руки, – снова подала голос Марина. – Через него, помимо твоих любимых таблеточек, шло много чего еще.

– А почему же тогда ты злилась на меня весь день, знала ведь, что мы идем на ваше, милицейское дело? – снова удивился я.

– Это я так нервничаю, – ответила капитан Селиванова.

Когда бандиты начали стрелять и взрывать друг друга, добавила Петровна, начальство, знавшее, что в бандитскую среду внедрен сотрудник милиции, стало обвинять в этом ее. Никто из больших начальников не мог, разумеется, предположить, что во всем виноват совершенно никому не известный гражданин Суворов, случайно попавший в бандитские жернова, и еще менее известная девушка по имени Елизавета.

– Кстати, – строго спросила капитан Селиванова, – а что ты делал с этой Елизаветой там, на даче?

– Оружие привез. И таблетки, – хлопая глазами, ответил я.

– А в протоколе записано совсем другое… – ехидно вставила Петровна.

– К черту протокол! – звякнула Марина командным голосом. – А что вы делали с этой девицей после того, как Петров… Вера Александровна с ребятами уехали?

Говорить правду мне не хотелось, врать тоже. А вдруг Елизавета тоже состоит у них на службе в чине сержанта? Или, не приведи Господь, ефрейтора? Поэтому я ничего не ответил. А Марина, к слову сказать, по сю пору время от времени выкручивает мне руки этим вопросом. Но я не колюсь. И вам ничего не скажу.

– Ладно, хватит, хватит тебе, Марина, – примирительно прогудела моя отставная родственница. – Главное, что задание выполнено… – Она сделала паузу, а потом повторила слова, сказанные накануне Мариной: – Можно сказать…

Я склонился к самой прелестной из всех рыжих головок в мире и прошептал:

– За тобой числится еще одно задание, но для этого наш малютка, – рука моя сама собою легла на пока еще абсолютно плоский малахитовый животик, – должен чуть-чуть подрасти.





Конец второй части









ЭПИЛОГ



Некоторое время спустя, когда беременность моей рыжей милиционерши стала уже привлекать внимание окружающих, Марина явилась под светлы очи главной редакторши. Оксана – а может, Эмилия, не знаю, – встретила без пяти месяцев мать-одиночку, члена Феминистической лиги и Союза дворян-демократов со всеми возможными почестями, тем более что о своих связях с партией свободных коммунистов моя подруга благоразумно умолчала. Когда же Эмилия-Оксана узнала, что столь колоритная дама хочет предложить ее журналу статью, она тотчас распорядилась подать две чашки кофе, одну из которых, немного подумав, приказала заменить стаканом свежевыжатого сока. Завязалась увлекательная беседа, участие в которой приняли приближенные к начальству сотрудницы числом до дюжины, постепенно стянувшиеся в кабинет. Разговоры продолжались битых два часа, и Оксана-Эмилия сквозь пальцы смотрела на такое нарушение трудовой дисциплины. Говорили они… ей-богу, не помню, о чем, хотя после Марина много трещала об этом. Но мужское ли это дело – запоминать, а тем более пересказывать дамскую болтовню?..

Статья, разумеется, была принята с благоговением и опубликована в ближайшем номере журнала. Под Марину была даже выделена целая рубрика. Да что я вам говорю об этом, вы же все наверняка читали эти «Записки Марины Хари», эти репортажи с передовой всемирной, бесконечной и беспощадной войны полов. Одни их читают и хвалят, другие ругают, но все равно читают.

Первый гонорар Марина с восторгом употребила на приданое для нашего маленького. Кто поймет логику женщины? Того дециметра с лишним «зеленых», что сохранился у меня после посещения «таун-бутика», хватило бы на долговременное содержание родильного дома при многотысячном камвольном комбинате советских времен…

С тех пор я к одиннадцатому числу каждого месяца должен передавать Марине новую рукопись, ведь двенадцатого она должна представить ее в редакцию. Впрочем, с некоторых пор моей рыжуле надоело туда таскаться, и рукопись теперь отношу тоже я. Редакционные фурии тотчас втыкают в нее носы, а мне остается лишь любоваться их поджарыми задами. Скучно.

Мальчик наш появился на свет в положенный ему срок. Липкие утробные волосики на его головке скоро исчезли, уступив место светло-рыжим кудрям. Да, генетический материал покойного Бориса Наумовича дает себя знать! Но странное дело: с каждым новым месяцем я, играя с нашим Володенькой, вглядываясь в его личико, нахожу в нем все больше сходства с тем симпатичным мальчиком, что когда-то так приветливо взирал на меня с октябрятского значка. И невольно всплывает вопрос: а вдруг?.. Нет, разумеется, это чушь!

Время от времени, когда удается ненадолго усыпить профессиональную бдительность капитана Селивановой, я встречаюсь с Елизаветой. Но без пистолетов, гранатометов и бандитов, сигающих из окна, юный рыцарь сексуальной революции не являет миру былого огня, и встречи наши проходят вяло. Ничего, скоро я подброшу горючего в ее остывающие топки, правда, уже в совершенно другой истории.

Фердик наконец-то перестал расти, но вымахал перед этим до размеров порядочной анаконды. Как и подобает всякой взрослой твари, он стал ленив и нелюбопытен и если не ест, то неподвижно возлежит, намотав причудливые клубки на кресле или на диване, – то ли спит, то ли просто размышляет о чем-то своем, змеином.

Мать и дочь Тамары, помыкавшись пару месяцев в Европах, к началу учебного года вернулись в Москву. У них здесь ничего не осталось, кроме квартиры, и Марина, единственная их «родственница», постоянно им помогает. Бабуля и девочка, как и все вокруг, кроме меня, до сих пор уверены, что Тамара скрывается за границей от правосудия и вот-вот даст о себе знать.

Петровна так и не ушла в отставку, хотя при каждом нашем телефонном разговоре она уверяет, что вот-вот. Через общих знакомых я даже узнал, что ее наградили орденом. Уж не за мои ли подвиги? Хочется верить, что да. Награду вручал новый вице-премьер, который, по утверждению прессы, является самым перспективным политиком в команде Кальсона.

А еще я придумал агентство «Апогей». Но с этого, собственно, и начинается совершенно другая история…





Конец



Словарь непонятных слов – компьютерных и не только



Андрей Андреевич – имеется в виду А. А. Вознесенский, поэт-шестидесятник, более поздней публике известный как автор стихов к песне «Не возвращайтесь к былым возлюбленным» и попсовому шлягеру «Плачет девочка в автомате».

Белая сборка – компьютеры «белой сборки», то есть собранные с Северной Америке, Европе или Японии, – это аристократы среди своих собратьев. Их, как любовниц миллиардеров, легко узнать по высокой цене и вызывающему внешнему виду.

Бритва Оккама – один из принципов научного мышления, сформулированный еще в тринадцатом веке и предписывающий при формулировании гипотез не измышлять без крайней надобности новых сущностей. Применительно к человеческим отношениям бритва Оккама дает нечто вроде презумпции невиновности. Если, к примеру, ваш муж взял за правило возвращаться домой под утро, постарайтесь не измышлять новую сущность – какую-нибудь даму на стороне, а объясните его поведение, пользуясь исключительно подручными средствами.

Винчестер, или жесткий диск – в отличие от своего оружейного однофамильца, созданного для убийства и разрушения, призван сохранять и накапливать, ибо представляет собой главное хранилище информации в компьютере. Все секреты, которые вы по неосторожности доверили своему электронному другу, хранятся именно на жестом диске. Поэтому берегите его, как очи своих любимых!

Виртуальный, виртуальная реальность – нечто, существующее в принципе, но отсутствующее в материальном мире – том, который нас пока еще в основном окружает. В противоположность расхожему мнению, не обязательно связана с компьютерами и Интернетом. Например, наши чувства, образы, возникающие у нас в голове, тоже сугубо виртуальны, ведь они не существуют отдельно от нас. Скажем, то наслаждение, которое вы испытываете при чтении данного текста, в действительности…

Виртуальный секс – продвинутый, компьютерный аналог секса по телефону. В отличие от последнего, облюбованного мужчинами, секс виртуальный, кажется, больше привлекает женщин. Стоит ли удивляться! Представьте, облюбованный вами корреспондент присылает вам нечто вроде: «Пылающий стержень моей страсти вонзается под завязку в огнедышащее жерло твоей любви…» Ну, ответ в порыве ответного сладострастия вы легко сочините сами. Кто сможет устоять? А вообще-то, лучше всего сущность виртуального секса лет за тридцать до его появления выразил один нерадивый школьничек, написавший в сочинении: «Дубровский и Маша сношались через дупло».

Логин – имя пользователя для входа в локальную сеть или иную компьютерную систему. Предлагаю пример из старой-престарой сказки. «Тук-тук, кто в тереме живет?» – «Я лягушка-квакушка. А ты кто?» – «А я мышка-норушка». «Мышка-норушка» в приведенном примере – это и есть логин. Лягушка была добрым администратором и пустила нового пользователя на халяву. А вообще-то, для входа в систему нужно знать еще и пароль.

Локальная сеть – в отличие от глобальной, всемирной сети Интернет, связывает друг с другом компьютеры, находящиеся в одном месте, здании, учреждении. В технические подробности мы вдаваться не будем, скажем лишь, что разница между компьютерами, связанными Интернетом и локальной сетью, примерно такая же, что между людьми, находящимися, соответственно, в приятельских и интимных отношениях.

Маздай – словечко, образованной из милой английской фразочки must die – должен умереть. Это доброе пожелание продвинутые программисты адресуют операционной системе Windows. Ругаются, а сами ее повсеместно используют. Черт поймет этих мужиков, а мужиков-программистов тем более!

«Матэ» – аргентинский чай, напиток, имеющий ритуальное значение в традиционном аргентинском быту. Друзьям, к примеру, подавался огненно-горячий «матэ», деловые встречи сопровождались тепленькой бурдой, подача холодного напитка означала смертельную ссору.

Менделеевские пропорции – одним из величайших открытий Д. И. Менделеева – некоторые ставят его даже выше знаменитой Периодической системы – было  установление того факта, что крепость водки должна составлять ровно сорок градусов. Не больше и не меньше.

Модем – специальное устройство, приставка к компьютеру, переводящая с помощью последнего телефонный сигнал в другие виды информации – текст, изображение, программы. Это подлинное чудо! Представьте, что вы говорите кому-то в телефонную трубку «Знаешь, эта Валька такая дура!», а Валька со всей своей дурью материализуется на другом конце провода.

Мышка (компьютерная) – такая пластмассовая штучка с двумя или тремя кнопочками и проводком, соединяющим ее с компьютером. Штучка серенькая, а проводок очень напоминает хвостик, отсюда и название. Некоторые дамы боятся компьютерной «мышки» больше, чем настоящей. Надо ли говорить, что совершенно напрасно?

Постиндустриальный – нечто следующее за чем-то индустриальным и как бы отрицающее последнее. Вчитавшись в труды теоретиков постиндустриального общества, узнаешь много интересного. Члены этого общества, например, питаются – или будут питаться? – не хлебом, колбасой или водкой, а информацией, получаемой непосредственно из Интернета. Надо ли говорить, что это ужасно невкусно?

Провайдер – фирма, обеспечивающая поступление информации из Интернета на ваш компьютер и обратно. Шире: нечто, обеспечивающее доступ чего-то к чему-то. Мыслится, например, такая фраза: «Толстый кошелек – лучший провайдер вашей страсти к сердцу любимой женщины».

Сайт – ячейка во всемирной паутине Интернета, на которой ее владелец, а с его разрешения и все желающие, могут разместить любую информацию. Размещают чаще всего разнообразные глупости – порнуху, модные песенки, объявления о знакомстве. Прообразом сайта можно считать банальные российские заборы или скалы в экзотических местах, на которых издревле писались непристойности типа «Таня и Вася были здесь!».

Сервер – мощный компьютер, сидящий в центре локальной сети, как паук в паутине. Самая важная информация обычно содержится именно на серверах. Например, ваш банковский счет – если, конечно, он у вас есть, – это просто электронная запись на сервере, быть может, удаленном от вас на тысячи верст.

Сикофант – во времена Римской империи эта публика занималась примерно тем же, чем во времена советские занимались стукачи. Правда, сикофанты получали свое жалование совершенно официально. Думаю, у нас это время еще впереди.

Скопофилия – сексуальное расстройство, связанное с болезненной страстью к подглядыванию за людьми в момент совершения ими совокупления и иных сексуальных действий. Страдающие тяжелой формой скопофилии часто заканчивают как Чикатило, легкой форме сопутствует болезненная тяга к написанию дамских романов.

Суматранский носорог – редкий, вымирающий вид носорогов, обитающий на острове Суматра. Проблема знакомства для этих несчастных животных актуальна почти так же, как для людей: главная причина их вымирания состоит в том, что самец и самка просто не могут найти друг друга, настолько мало осталось тех и других.

Рокадные маневры – перемещения войск параллельно линии фронта. Смотря на вещи более широко, к таковым можно отнести, например, движения, совершаемые балеринами при исполнении «Танца маленьких лебедей».

Троян – программа, установленная на компьютер без ведома его хозяина и выполняющая, как правило, весьма неприятные для последнего действия, например, передачу на сторону конфиденциальной информации. Название свое эти зловредные программные продукты унаследовали от знаменитого Троянского коня. В отличие от компьютерных вирусов, трояны не способны к размножению. То же самое, впрочем, можно сказать и об данайском отряде, засевшем в том, древнем коне. Ведь отряд этот состоял из одних мужчин.

Феминизация – наполнение женским началом чего-либо или кого-либо. В умеренных дозах облагораживает, в лошадиных… кому, спрашивается идут на пользу лошадиные дозы? Одним лишь ломовым кобылам. Но последние, по понятным причинам, в феминизации не нуждаются.


Рецензии