Вместо предисловия

Вы слышали когда-нибудь про эксперимент с обезьянами, бананом и ледяным душем? Если нет, то я могу вкратце рассказать о нём.

Смысл в том, что в клетку помещается небольшая группа животных, состоящая, например, из пяти особей. С потолка клетки свисает привязанная гроздь бананов, до которой можно добраться при помощи лестницы, стоящей под ними. И вот одна из проголодавшихся обезьян предпринимает попытку добраться до такого манящего лакомства. Прикосновение к грозди – ледяной душ окатил голодное животное, а заодно её собратьев и сосестёр.

Как, знаете, встречалась мне фраза: «Инициатива **** инициатора». Вот и здесь – не единожды: другая обезьяна попытается добраться до манящей еды, третью сами обезьяны не подпустят не то, чтобы к бананам, а уже и к лестнице. Большинство уже знает, что последует за этим.

Потом одну за другой обезьян заменяют на новых, ничего не знающих и не понимающих особей, каждая из которых видит бананы и стремится их заполучить. А дальше происходит вполне предсказуемое явление: обезьяны с остервенением накидываются на новенькую – ведь они-то в курсе, и их главная задача теперь остаться сухими.

Обезьян заменяют одну за другой – и всё повторяется, но теперь уже и предшественница, которая даже не знакома ни с лестницей, ни с бананами, ни с ледяным душем, с энтузиазмом и яростью набрасывается на новоприбывшую – в её сознании такое поведение норма в пределах этой группы особей, живущих в страхе перед ледяным душем и остервенело пытающихся избежать участи снова испытать на себе все его прелести. В конце заменены все обезьяны, и их главная задача – отмудохать новенькую – это традиция и так принято, а бананы пусть висят себе.

Так вот, страх – чувство непривычное, когда приходится испытывать его редко и далеко не регулярно. Однако, живя в постоянном страхе, этот образ жизни становится не только привычным, но уже и в твоём представлении возможность жить иначе становится чем-то сродни безумного бреда психически больного человека.

***
– Сколько тебе ещё осталось? – девочка с любопытством заглядывала в моё лицо, словно стараясь через визуальный контакт проникнуть в мой мозг и выудить оттуда необходимую информацию.
– Много, – отвечаю я, совершенно не пряча глаза и даже не пытаясь прервать прямой взгляд – я легко его выдерживаю.
– Тебе страшно? – снова вопрос, и к пытливому взору присоединяется изящно изогнутая идеальной формы бровь ребёнка.
– Нет, – равнодушно говорю ей в ответ и пытаюсь сдержать зевок – мне становится скучно.
– Всем должно быть страшно, – задумчиво и куда-то в сторону произнесло чадо. – Ведь каждый боится умереть…

Отмечаю про себя, что ребёнок рассуждает не по своим годам, но внешне это никак не отражается. Да и потом при нынешних обстоятельствах и укладе жизни эмоции могут оказать тебе медвежью услугу – навести прицел, предназначенный кому-то другому, на тебя. И никто, поверьте, не будет разбираться кому предназначалась очередная пуля: кому-то другому, тебе или стоящему рядом человеку.

***
Мне оставалось десять лет, пусть и без недели, но времени всё же было много. Так мне казалось, по крайней мере; так казалось и много кому ещё пока счёт шёл на годы.

Здесь, в этом мире, где царит хаос и ни грамма разума, десять лет – слишком большой срок. В условиях «режим выживания On» – целая жизнь. А в режиме выживания жил каждый абсолютно и без исключения – закон о лицензионных убийствах поставил под удар спокойную жизнь всего человечества вне зависимости от национальности, пола и возраста.

Лицензию получал каждый – права отказаться от неё не было – на заявленное количество узаконенных убийств. Людьми назывались различные цифры (в пределах пятидесяти), но все так или иначе приближались к лимиту, перейдя который человек становился живой мишенью. И таких мишеней было несметное количество – убивай на здоровье.

Находились и такие, которые делали деньги на продаже нелицензионных лицензий, тем самым усугубляя положение дел отчаявшегося человека. Отчаявшегося потому, что никто в здравом уме и светлой памяти не рискнёт бездумно использовать предоставленное количество разрешённых убийств.

***
– Считайте до десяти, – приятный голос молоденькой медсестры прозвучал где-то надо мной и немного левее.
– Раз, – начинаю вслух считать я. – Два, три…
Девушка возится с хирургическим инструментом, который, в принципе, уже не пользуется популярностью среди автоматизированных операционных, в которых вмешательство человеческого фактора сведено к минимуму.
– По старинке всё делаете? – спрашиваю я, понемногу проваливаясь в забвение. – И как, много посетителей?
– Вы считайте, считайте, – девушка не отрывалась от раскладывания инструмента в необходимом для операции порядке, венцом которой был автономный счётчик убийств, отслеживаемый спутниками. Личная жизнь с таким устройством стала общественным достоянием – слежение за тобой установлено 24/7.

Операция прошла быстро и успешно – как таковой сложности в ней не было. Маленький экран вшивался в руку (левую или правую – как удобно клиенту) в качестве часов, счётчика убийств и прочей необходимой техники по принципу all-in, что значительно сокращало количество необходимых гаджетов.

– Полежите минут пять, Ваш киллкаунт оповестит, когда можно вставать, – приятный медсестричкин голос сменился скрипучим, старческим. – Если будете испытывать дискомфорт от ношения – приходите на приём без записи. Всего доброго.

***
Киллкаунт показывал на экране ноль в мигающей красным рамке. А это значило, что по всем системам оповещения выведено уведомление о новом объекте охоты.

Десять лет пролетели как пуля, пущенная снайпером в цель: уверенно, по траектории, достигнув своей цели. На счету было пятьдесят убийств – лицензионных, а нелицензионных – изрезанный засечками приклад снайперской винтовки СВДм-2. «Убийственный» стаж ещё больше – он начался задолго до принятия закона о лицензировании убийств.

***
Киллкаунт показывал ноль, «режим выживания On» – on,

«режим Охоты Off» – on...