Невыносимая жара. Солнце просто испепеляет тебя, а горячий ветер развеивает то, что осталось…
Проклятая земля – песок, камни, кактусы, да перекати-поле. Днем сущее пекло, и точки стервятников в небе, а ночью вой койота и холодная тишина. Даже по нужде отойти, и то на кактус, или на колесо собственного автомобиля. Хотя с другой стороны, этим мне и нравится этот штат. Ты можешь полдня ехать по шоссе и никого не встретить, да и нужду ты тоже можешь справлять посреди дороги, все ровно шансы на то, что тебя собьет какой-то грузовик, неожиданно выкативший из-за холма, ничтожно малы.
К черту!
Может хотя бы ветер станет, не таким обжигающим на скорости шестьдесят миль в час…
Я застегнул молнию на своих штанах и, плюнув на кактус, пошел назад к автомобилю.
Кадиллак, выпуска пятьдесят пятого года. С открытым верхом и кожаным салоном. Краска выгорела и из черной превратилась в сероватую, местами облупилась и потрескалась, пороги прогнили, мотор ревет, задняя ось стучит, резина лысая, как голова священника из последнего города, лобовое стекло треснуто. Но люблю я этот автомобиль, люблю. Наверное, даже больше чем его предыдущий хозяин.
Вспомнив об этом придурке, я со злой иронией усмехнулся и вновь сплюнул. Запрыгнув на сиденье, повернул ключ в замке зажигания и, переключив передачу, надавил на газ. Завизжали шины, хрустнул шар перекати-поле под колесами, и ветер засвистел в ушах.
Вновь мимо проносятся дорожные знаки. Покрутив ручку радиоприемника, я ловлю какую-то заводную рок-н-рольную мелодию, и начинаю постукивать пальцами по рулю ей в такт.
Вам интересно кто я?
Я человек, который как негр работает в поте лица всю ночь где-то на побережье. А днем, мой старенький Кадиллак, едет по раскаленному солнцем пустому шоссе и несет меня в новый, маленький и тихий городишко.
Каждый день новая дорога, и каждую ночь новый город - так течет моя жизнь.
Кто я?
Я карточный шулер.
Я хулиган с внешностью бунтаря и декадента.
Я ваша неудача на ночной улице.
Я могу вас застрелить из-за двадцати долларов, и эта смерть не будет мне казаться чем-то из ряда вон выходящим. Мне просто нужны деньги, что бы ехать дальше, а вам просто не повезло на тихой, ночной улице.
Мой портрет есть в каждом полицейском участке, по всей стране, но мне везет.
Я одет в черную кожу и белые кружева.
Но мне нравиться, как я выгляжу. Мой любимый цвет в одежде это черный, но, как известно он контраст белому, и очень выгодно оттеняет красный. Красного я не ношу, а предпочитаю видеть его на асфальте в виде растекающейся под вами лужи. Но главное, это не запачкать свои черные остроносые полусапожки, узкие кожаные штаны, куртку черного же цвета, и белую батистовую рубашку, с пышным жабо и кружевными манжетами.
И вообще я себе нравлюсь. Я считаю, что все самое хорошее, в том числе и свою внешность, я унаследовал от моей красавицы матушки. Ее испанская кровь, дала мне красивое телосложение, густые темные вьющиеся волосы, что доходят мне до середины спины, тонкие черты лица, и изящный разрез глаз в купе с милым носиком, с небольшой горбинкой. От отца же мне перешли лишь голубые глаза, довольно изящные уши и его рост, почти шесть футов.
Мать дала мне красоту, а вот отец имя.
Меня зовут Эллис.
Да, черт побери! Я знаю, что это женское имя! Но мой отец был еще тем, чертовым шутником.
Кстати, в конце концов, я и пристрелил его за одну из его неудачных шуток.
Никогда не мог понять, что такая красивая женщина, как моя покойная матушка, нашла в моем папаше. Они прожили вместе пятнадцать лет. На четвертом году их супружества она подарила этому свету меня, а на шестнадцатом отдала Богу душу.
Именно после ее смерти отец начал сильно пить и потерял работу. Мы таскались с ним из города в город по всей стране. Я подрабатывал, где мог, и учился на улицах, а он почти беспробудно пил.
В принципе это вся история моей жизни. По крайней мере, после того как я стал путешествовать один, шесть лет назад.
Сейчас мне двадцать четыре года, и я понятия не имею, какого хрена я делаю в этом мире.
Из динамиков магнитолы полилась вязкая, но заводная мелодия и хрипловатый голос запел:
«We still got a long way to go…
We still got a long way to go…
We all got a long way to go…
What's keeping us apart isn't selfishness.
What's holding us together isn't love.
Listen to the man who's been
Touched all his life…»(1)
Верно, подмечено парень. Все мы идем длинной дорогой.
У очередного указателя я слегка притормозил и прочел: "Соляные Холмы. 10 миль". Что ж, вот и очередной городок. Как раз вовремя - скоро закат.
Я ехал по пустынной дороге, из магнитолы лился медленный блюз, солнце светило мне в спину, а ветер дул в лицо. Закатные лучи окрашивали желтоватую пустыню вокруг в пурпурные цвета. Казалось, что даже сам воздух приобрел один из оттенков красного. И, наконец-то, хоть немного спала это проклятая жара.
К указателю "Добро пожаловать в Соляные Холмы!" и ниже чуть мельче "Население 1500 человек. 0,5 мили", я подъехал уже в сумерках. Пустыня вокруг утратила всякие краски, и стала исчезать в дымке наступающей ночи. Одна за другой появились на небе звезды, и стали выстраиваться в созвездия и хороводы. Я ухмыльнулся, через три часа полночь - мое любимое время. А пока можно его и скоротать, если в этой дыре, есть хоть одно злачное место.
Закурив сигарету, я медленно ехал по пустынным, тихим, и полутемным улицам этого небольшого и пестрящего зеленью города. Обычный, маленький, уютный и даже немного кукольный городишко. Аккуратно подстриженные лужайки, белые заборчики с красными почтовыми ящиками, пикапы и пятидверные седаны во дворах и возле гаражей. Подсвеченный множеством красочных огней кинотеатр, небольшая центральная площадь со сквером, фонтаном и городской ратушей, немного дальше церковь и бар для почтенных мужей этого города.
Странная закономерность. В каком бы городе я не останавливался, если в нем есть церковь, то практи-чески рядом с ней, есть и бар, в который после вечерней службы идет народ. Видимо права древняя муд-рость: "Там где Бог возводит себе собор, Дьявол строит часовню, и можно быть уверенным, что самая большая паства будет именно у него".
Когда я подъезжал, из храма вышел священник, и стал запирать двери на ночь. Повернув несколько раз ключ в замке, и подергав за ручку, он перекрестился и направился через улицу. Куда бы вы думали? В тот самый бар, что я заметил чуть раньше. Что ж, кто в нашем мире не без греха…
Я выкинул окурок на мостовую и собирался уже прибавить газу, как вдалеке послышался рев моторов. Священник, не дойдя пару футов до дверей бара, видимо тоже услышал этот шум, остановился и, повернув-шись, стал всматриваться в ночную улицу.
Прижавшись к обочине, я, не заглушая двигатель, погасил фары. Прошло не больше минуты, шум моторов нарастал. Вдалеке показались отсветы фар. Преподобный отец перекрестился, что-то прошептал себе под нос и, сплюнув на мостовую, скрылся за дверью бара.
Через мгновение, разрывая ночную тишину, воем и ревом по улице пронеслась тройка мотоциклистов. Видимо их в этом городе очень не любят. Это мне, пожалуй, подходит. Я ухмыльнулся, включил фары, и тронул свой Кадиллак, вслед за ними.
Мотоциклы я обнаружил спустя пару улиц, и не только те, что промчались мимо меня. Их было около двух десятков, они были припаркованы возле бара с вывеской "После Полуночи". У входа стояло трое молодых людей, одетых в рваную джинсу и потертую кожу. У всех были длинные волосы, они пили пиво, сильно сквернословили, обсуждая какую-то проблему, и курили.
Припарковавшись, я вытащил ключи из замка, и покинул автомобиль. Компания умолкла и уставилась на меня. Не торопясь, я одернул куртку, поправил кружевные манжеты и двинулся по направлению ко вхо-ду.
У двери дорогу мне преградил самый здоровый член компании. Был он на пол головы меня выше, очень широк в плечах, и изрядно пьян. Его кожаная куртка вся была усеяна мелкими металлическими заклепками, голый, мускулистый торс под ней блестел от пота, джинсы были изорваны и выношены, чоперы пора было отдавать в ремонт. Давно не чесаные волосы были забраны в хвост, округлое лицо выражало злобу, нос был кривым, явно сломанным не раз и не два, челюсть квадратной и тяжелой, а глаза маленькими и колкими.
Когда он открыл рот, на меня пахнула как из выгребной ямы. Я сморщился.
- Эй ты, придурок! Какого хрена тебе здесь надо?! В этот бар, вход голубым запрещен!
- Так вот почему, ты с дружками стоишь на улице?.. – сказал в ответ я и саданул ему мыском сапога в промежность. Парень выпучил глаза, открыл рот и, выпустив из руки пивную бутылку, стал падать на ас-фальт, схватившись за свое хозяйство. Подхватив в воздухе бутылку, я резко развернулся на каблуках и со звоном разбил ее об голову второму, что уже занес руку для удара. Тот с секунду стоял неподвижно, потом у него по лбу потекла темная полоска, и он кулем упал к моим ногам.
- Ах, ты… - зашипел сквозь стиснутые зубы третий и, вытащив нож-бабочку, со щелчком крутанув ею, предъявил звездному свету острое лезвие.
- Дай, угадаю, - произнес я со сладкой улыбкой. – Ты хочешь порезать меня на ремни, за твоих друж-ков?..
Естественно, он мне не ответил, только прокрутил нож.
Парень был примерно моего роста, одет в джинсу, на руках красовались в большом количестве, множе-ство кожаных ремешков, цепочек и прочих фенечек. Лицо его было загорелым, с широким лбом, большими глазами и прямым носом, губы и без того тонкие, в ярости превратились в еле различимую линию. Сам он весь сжался как пружина, рука с ножом плавно двигается на уровне его лица.
Я отбросил розочку от пивной бутылки, что сжимал в ладони в сторону, и развел руки, как бы приглашая его. И он воспользовался моим, гостеприимством.
Прыжок его был быстр и точен, холодная сталь метила в сердце.
Полушаг в сторону. Правой рукой заламываем его руку с ножом, левой хватаем за длинные, цвета соломы, волосы и, усилив его инерцию, бьем головой о стену бара.
Раз, другой…
Нож выпадает из расслабленных пальцев…
Третий…
Парень обмяк в моих руках.
Не разжимая своих объятий, проверяю пульс. Жив…
Ну, что ж, ему повезло. Есть у меня такое правило, если после трех ударов об стену человек теряет сознание, больше я его не трогаю.
Нагнувшись, я поднял нож, и несколько раз крутанул им. Затем, зафиксировав лезвие, проверил его остроту. Очень острый, можно бриться.
Первый, что преградил мне вход в бар, застонал и пошевелился. Я убрал нож в карман, и, подойдя к нему, с улыбкой на устах несколько раз сильно ударил ногой по ребрам, сопровождая каждый пинок словами:
- Рад! Был! Позна-коми-ться!!!
В "После Полуночи" как и в любом подобном заведении, было темновато, накурено и шумно. Сухо щелкали друг о дружку биллиардные шары на зеленом сукне столов, звенели пивные кружки у барной стойки, суетились симпатичные официантки, и ревела рок музыка.
Я сел за один из дальних от входа столов, что скрывались в сумраке зала, спиной к стене, и положил ноги на соседний стул. Через минуту ко мне подошла высокая, стройная официантка, в черной блузке, и черной, довольно короткой юбке. Рыжие волосы были собраны в хвост, на миловидном лице была вежливая улыбка:
- Что закажите?
- Бутылку виски…
Рассвет застал меня уже в сорока милях к югу от тихого городка Соляные Холмы, на пустынном в столь ранний час шоссе номер восемь. В магнитоле, надрываясь зашкаливал, и визжал электрогитарами хэви-метал, и я, постукивая ему в такт рукой по двери машины, подпевал голосу Блэки в динамиках:
«I ride, i ride the winds,
That bring the rain,
A creature of love…
And i can't be tamed,
I want you, cause i'm gonna take your
Love from him,
And i'll touch your face,
And hot burning skin…
No he'll never ever touch,
You like i do…
So look in my eyes,
And burn alive the truth…
I'm a wild child!
Come and love me!
I want you…
My heart's in exile,
I need you to touch me,
'cause i want what you do,
I want you…»(2)
Ночь, прошла, и над пустыней встает солнце и новый день. Холод постепенно отступает под яростной атакой ярких желтых лучей. Они так приятно греют тело, изгоняя из него иней и мертвенность нескольких последних часов. Но это не надолго.
Да, не на долго. Пока солнце не поднимется чуть выше и эти лучи не начнут медленно тебя поджаривать, прямо в твоем автомобиле.
Я пошарил рукой в бардачке, и, достав карту, стал ее рассматривать на руле. Как назло, в ближайшие пятьдесят миль, по этой дороге не было не одного мотеля. Я выругался. Мне очень хотелось вздремнуть, после чудной ночки в городе. Положив карту на сиденье рядом, я взял бутылку виски и, свинтив крышку, приложился к ней.
Дорога петляла среди покрытых красноватым песком и мелкими камнями холмов, иногда поднимаясь и скатываясь с них. На одном из таких холмов я остановил машину и вышел осмотреться. Солнце уже подня-лось над горизонтом на два пальца и стало ощутимо припекать, а всюду, куда ни кинь взор, простиралась пустошь, кроме разве что севера, там подернутые дымкой, еле виднелись контуры гор. Я вновь глотнул из бутылки и еще раз осмотрелся. Все то же самое: песок, камни, несколько корявых иссушенных зноем деревьев, кактусы и холмы; хотя…
Сделав еще глоток, я завинтил крышку и стал внимательно всматриваться в еле заметные темные кон-туры на северо-западе.
"Это уже интересно", - подумалось мне. И подойдя к машине, я взял карту и расстелил ее на капоте. Так. Я сейчас нахожусь вот здесь. Если я проеду еще две мили по этому шоссе, то увижу поворот на старую дорогу, которая ведет, ведет…
Я наклонился к карте ближе, но не нашел ничего, дорога просто терялась в пустыне, забегая в нее миль на пять. Подняв взор, я вновь бросил его на те темные контуры, что виднелись вдали. Дороги в пустыне, просто так не появляются, там должно быть старая выработка или заброшенный поселок, или еще что-то. Может быть, там я смогу немного поспать.
Думаю, пока я добираюсь до заброшенной дороги, вам будет интересно узнать, чем закончилась прошедшая ночь в том городке. Что ж, наверное, я в полной мере смогу удовлетворить это любопытство.
Заказав бутылку виски, я успел выпить только одну стопку, как в бар ввалились те клоуны, с которыми у нас состоялось знакомство у входа. Выглядели они, как можно догадаться не очень хорошо. С собой они привели еще троих.
Новенькие практически ни чем не отличались от уже знакомых персонажей, та же джинса и кожа. У одного из новых действующих лиц были типично индейские черты, волосы заплетены в толстую косу, еще две небольших косички обрамляли его лицо, в одну из них было вплетено какое-то перо. Другие двое были очень похожи как сложением, так и чертами лица. Оба были одеты одинаково, имели короткие волосы, и роскошные татуировки, от плеча левой руки до запястья. Видимо братья.
Я улыбнулся и опрокинул еще стопку. Как легко сосчитать в сумме шестеро. Эта ночь обещала быть веселой.
Войдя, они стали осматриваться, затем подошли к бармену и тот, что первым заговорил со мной у бара, стал ему что-то объяснять и показывать руками. Судя по жестикуляции, и довольно злому выражению лица, обсуждали мою скромную персону. Тот развел руками и покачал головой. Здоровяк ударил кулаком по стойке и выругался.
"Ну, и что вы будете делать дальше?" - подумал я и закурил.
Дальше было просто. Вся компания не стала обыскивать клуб. Индеец подошел к здоровяку и, сказав ему пару слов, кивнул на столик не далеко от бара, с хорошим видом на выход. Что ж, они решили, попить пивка. Если я еще здесь, значит рано или поздно они меня увидят, а если нет, значит, нет.
Неторопливо куря сигарету, я достал из-за пояса свой Кольт, вытащив обойму, выщелкнул два лишних патрона, и, вставил ее обратно. Передернул затвор, снял моего друга с предохранителя и сунул назад за ремень брюк. Затянувшись еще пару раз, я раздавил окурок в пепельнице, кинул на стол двадцатку и, взяв бутылку, неспешно пошел к выходу.
Увлекшись мыслями о прошедшем вечере, я чуть было не пропустил поворот на старую дорогу, заросшую сухой травой и кустарником с едва видными колеями. Повернув, я поехал медленно и аккуратно, мне вот только не хватало налететь на какой-нибудь камень днищем.
Простите, я немного отвлекся. Итак, кажется, я остановился на моменте своего выхода из бара. Как и следовало ожидать вся шестерка, едва заметив меня, поднялась из-за столика, но индеец придержал их. Я ухмыльнулся, наблюдая это краем глаза, так даже лучше, если они последуют за мной, не торопясь. Открыв дверь, я отдался в объятия ночи, и пошел прочь, с каждой секундой ощущая все возрастающее возбуждение.
Отойдя от клуба ярдов на двадцать, я услышал, как хлопнула дверь, и затылком ощутил, как мне в спину впились шесть пар глаз. Адреналин поступил в кровь, и она быстрее побежала по моим венам. Кольт, классический восьми зарядный пистолет сорок пятого калибра, тоже как будто получил свою дозу адрена-лина и слегка задрожал за поясом. Он - как я. Он тоже любит риск. Вот и сейчас в нем покоиться всего шесть патронов, вместо стандартных восьми. Шесть на шесть – один к одному…
Тишина ночной улицы, мой тихий смех и шаги позади меня. Темный переулок и тусклый, неровный свет единственного фонаря.
Я дошел до конца. Тупик – стена из старого потрескавшегося кирпича высотой в десять футов. Шесть на шесть – один к одному. Пять секунд тишины и шаги. Три шага и звон цепей, еще шаг и сухой щелчок лезвия выкидного ножа.
Их шаги замерли, но теперь я слышал их дыхание. Этого достаточно для меня и моего друга. Эти ребята, выходя из дома на закате не знали, что станут всего лишь дешевой мишенью в вонючем переулке. Что ж, видимо это их судьба.
Дальнейшее происходило быстро, слишком быстро для них. Мои пальцы – молния на моем пистолете, и прежде чем первая гильза со стоном упала на сухой асфальт, двое уже лежали навзничь, а третий падал. Просто выстрелы, ни каких слов, ни каких эмоций. Можете считать, что это моя работа. Когда третья гильза упала к моим ногам, пятеро молча лежало под одиноким фонарем, и истекало жизнью, прощаясь со звезда-ми. Шестой же, пытался скрыться в темноте. Так не пойдет, я покачал головой и, вздохнув, направил Кольт ему в спину. Шесть на шесть, один к одному.
Вот и все.
Мои выстрелы быстры.
Мои выстрелы точны.
Мои выстрелы смертельны.
И когда все закончено, вы неподвижны и мертвы как ночь в пустыне, а к утру, вы станете, тверды и холодны как гильзы валяющиеся рядом.
Когда содержимое их карманов перекочевало ко мне, я сел в свой Кадиллак и двинул прочь из того городка.
Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать вам о той ночи. Да, и вовремя, пожалуй, ведь я добрался до места, где кончалась – или начиналась? - старая дорога.
Город.
Заброшенный, пустой и призрачный.
Остановившись, я заглушил мотор и осмотрелся. С десяток покосившихся, полуразвалившихся и уже превратившихся в развалины строений. Кучи песка, завывание ветра и тучи пыли, что носятся за ним по пустой улице. Постояв немного, я неторопливо пошел вперед. Уныние и разруха, тишина и жара – вот и все.
За последним строением, покосившись колокольней, стояла церковь из серого камня. Ее потрескавшийся силуэт закрывал вид на погост, такой же заброшенный и старый, как и все вокруг, с крестами и могильными плитами, которые уже и не помнят имен, что когда-то нанесли на них. Окинув храм беглым взглядом, я прикинул, что это, пожалуй, единственное место в городе, где цела крыша над головой и будет не так жарко как на улице.
Подогнав машину ближе, я оставил ее прямо напротив входа, и, взяв с собой два пледа и бутылку виски, отправился к дверям. В трещинах и выщерблинах ступеней проросли сорняки, и ползали муравьи. В сухой траве слева от косяка лежал вросший в землю крест. Видимо оторвавшийся во время сильного ветра от шипца на крыше. С трудом, приоткрыв одну из дверей, сквозь завесу пыли и визга заржавевших петель я вошел в полумрак храма.
Внутри царили прохлада и тишь. Боковые окна были забиты досками, но из стекол чудом уцелевшего витража над алтарем и из прорех в крыше в этот сумрак, словно мед, тек солнечный свет, в лучах которого вели свой причудливый и бесконечный танец мириады пылинок. У стен, по обеим сторонам от входа стояли статуи ангелов, у правого были молитвенно сложены руки, левый же держал в руках каменную чашу. Подойдя поближе, я заглянул в нее. Паутина и песок - купель была пуста. По правую сторону в идеальном порядке стояли скамьи для прихожан. С другой стороны скамьи были сдвинуты одна на одну, опрокинуты и поломаны. Положив на крайнюю пледы и виски, я пошел вперед к алтарю. Статуя Девы Марии была разбита и валялась на полу. Распятие с Иисусом на витраже тоже было не в лучшем состоянии. У Спасителя не было левой руки и скололось одно из колен. Несколько подсвечников, с огарками, и вполне еще целыми свечами, примостилось в углу, возле чего-то весьма напоминающего старое фортепьяно. Я подошел еще ближе и, правда, пианино. Старое, порытое толстым слоем пыли, с потрескавшейся краской. Приподняв крышку, я взглянул на ряды черно-белых клавиш, и провел по ним пальцем. Тишина заброшенной церкви разбилась о звуки тонких струн. Рядом, в стене была небольшая и не приметная дверь. Оставив медленно замолкать фортепьяно, я подошел к ней и, взяв за потускневшую латунную ручку, попытался открыть. Дверь поддалась и с тихим скрипом отворилась. В сумраке комнаты я разглядел несколько стульев, стол и кипы бумаг, не знаю, возможно, это когда-то была комната священника, или ризница. Как и везде в церкви, здесь царили пыль, запустение и паутина.
Вернувшись в зал, я снял куртку, бросил ее на скамейку, и, вытащив из-за пояса пистолет, кинул его сверху. Затем расстелил перед алтарем плед и, положив другой под голову, улегся на пол, даже сквозь ткань, ощущая его прохладу. Надо мной висело распятие с Христом. Я лежал и изучал сквозь призму солнечных лучей окрашенных в разные цвета, стеклами витража, его искаженное страданием лицо. Терновый венец, измученное пытками тело, рана на сердце, слезы на лице – все это я представил себе в красках, нарисовал в своем воображении. Я никогда не мог понять его жертвы. Не скажу, что мне чужды любовь и сострадание, я понимаю, это звучит очень странно, учитывая, то, что вы прочитали про меня до этого, но это действительно так. Мать воспитывала меня правоверным христианином, и по прошествии многих лет, я все еще остаюсь им, где-то глубоко внутри. Хотя и не испытываю трепета перед предметами культа. Я помню молитвы, но не читаю их, потому, что они мне просто не нужны. Ибо я сам выбираю свою дорогу, сам по ней иду, не прося помощи и совета, да и не раскаиваясь, в общем-то, в содеянном.
Думы мои медленно перетекали одна в другую, а пылинки все так же вели свой причудливый танец в разноцветных лучах света. Постепенно меня стала одолевать нега и дремота, но сон так и не шел ко мне. Я пребывал в том редком состоянии, когда реальность утратила резкость, но не потеряла своих красок. Мне не хотелось шевелиться, я просто лениво наблюдал за тем, как лучи меняют свой угол наклона и цвет, вслед за движением солнца по небосводу. Не знаю, сколько прошло времени, но в моем сознании постепенно стала всплывать фортепьянная мелодия, что играла мне в детстве матушка. Тихо звучали ее звуки в моей душе, и мне в голову пришли воспоминания о том, как она играла ее на пианино, старом, коричневого цвета, с латунными подсвечниками, что стояло у нас в гостиной. А потом она учила меня, и я тоже играл. Но как же давно это было...
Я зажмурил глаза от этой мысли, как будто бы боялся того роя воспоминаний, что готовы были во-рваться в разум, и…
Оцепенение и нега дремы спали с меня в один момент. Какое-то время я просто лежал и ровно дышал, смотря в потолок, а затем сел, медленно протянул руку и взял бутылку с виски, что стояла рядом, неторопливо открутил крышку и сделал несколько глотков. Мне стало немного легче. Я отпил еще чуть-чуть, и мой взгляд упал на стоявшее у стены фортепьяно, с открытыми взору рядами клавиш. С трудом, отведя от них глаза, я поднес руки к глазам и посмотрел на них. Длинные, тонкие пальцы, с заостренными, ухоженными ногтями, что довольно странно, учитывая мою кочевую жизнь. Сквозь них я вновь посмотрел на пианино, сунув сзади за пояс пистолет, и медленно поднявшись, пошел к нему, прихватив с собой бутылку.
Задумчиво проведя по инструменту рукой, я вздохнул, поставил виски на крышку и, взяв стул из ризни-цы, сел за клавиши. Некоторое время я просто сидел, положив руки на колени, и смотрел на них. Потом очень медленно, как бы страшась чего-то, я поднял руки и плавно опустил их на клавиши…
Музыка наполнила тишину этого святого и покинутого всеми кроме ветра места. Я играл, медленно и тихо, не торопясь и вспоминая. Пальцы перебирали ноты, плетя из звуков узоры и кружева. Инструмент был слегка расстроен, но это мне не мешало. Я вновь, спустя много лет играл. Мои руки вспомнили один из нок-тюрнов Шопена. Музыка ночи наполнила мое сознание, и мне даже почудилось, что в церкви немного похолодало, и стемнело, как будто сумерки упали среди дня. А может действительно уже вечер, и я просто не заметил в грезах, как пролетело время? Пассаж кончился, и я замер, оставив пальцы на клавишах.
Я огляделся. В церкви действительно слегка потемнело, и цвет витражей поблек. Я посмотрел на подсвечники, затем встал и, найдя в кармане зажигалку, стал зажигать, одну за другой свечи и огарки. Тени сгустились в углах и под скамьями, но у фортепьяно стало светло и уютно, от этого неровного и колышущегося янтарного света. Вновь сев за инструмент, я немного глотнул из бутылки, и, водрузив ее на место, снова заиграл. На этот раз одну из сонат Бетховена.
Легкий, почти не слышный скрип входной двери чуть отвлек меня, и, не переставая играть, я повернул голову. В проеме виднелась фигура, судя по очертаниям одежды, женщина или девушка в пышном платье. В какой-то момент я замешкался, сбился и почти прекратил играть, поскольку увидеть живую душу в этом Богом забытом месте, я не ожидал.
Словно шелест ветра в листве, словно туман по росе, едва слышные, но такие отчетливые прозвучали ее слова, которые она произнесла очень тихо, шепотом, прижав руки к груди:
«Прошу вас, не останавливайтесь! Играйте дальше,
Пусть тишина поет, и музыка, безмолвье храма разобьет…
Прошу... Нет! Умолю! Незнакомец, играй, играй еще…»
Не отрывая от нее своего взора, я продолжил играть. Немного помедлив, как бы в нерешительности, она сделала шаг вперед от входа, потом еще и еще. Медленно, не уверенно, как будто вспоминая что-то давно ушедшее, она плыла по проходу. Да, не шла, а именно плыла. Так грациозны и легки были ее движения. Казалось, что она даже не касается пола, а летит над ним. Дойдя до середины зала, незнакомка остановилась, почти у самой границы света, что давали свечи.
Соната закончилась, и я, чтобы лучше рассмотреть гостью повернулся к ней на стуле. В тоже мгновение она отшатнулась назад во мрак, все так же шепотом воскликнув:
«Прошу вас не смотрите на меня…
Не направляйте взор свой на меня…
Играйте, пожалуйста, играйте дальше…
Что-нибудь еще…»
Я повиновался, и, повернувшись назад к пианино, заиграл Вивальди. Свет от свечей был тусклый и не ровный, и видел я ее в нем всего одну секунду, но этого в некоторой степени было достаточно. И сейчас, любуясь пляской теней на стене, и отблесками огня в бутылке с виски, я пытался мысленно нарисовать ее портрет у себя в голове. Высокая, как и я, почти шести футов, худощавая, одетая в платье фасона начала прошлого века, декольтированное, приталенное, с пышной юбкой и дленными рукавами. Какого цвета ее волосы я рассмотреть не смог, но они были уложены в прическу. На голове у нее была надета шляпка, а лицо скрывала вуаль.
Не отрываясь от игры, я так же тихо как она произнес:
- Вы не находите, здесь немного сумрачно…
«Вы правы, есть немного…» - через недолго прозвучал ответ. – «Прошу вас снова, не оборачивайте, взор свой на меня… Я попытаюсь сумрак разогнать…»
Вместо ответа я просто кивнул и опустил свой взгляд на клавиши.
Незнакомка подошла ближе, я чувствовал, что она за моей спиной. По коже пробежали мурашки и легкий озноб. Как будто бы холодом повеяло от нее, и почти не уловимый, запах тлена коснулся моего обоняния.
Я видел боковым зрением, слегка скосив глаза, что она легко, словно тень, скользнула в ризницу и спустя мгновение появилась вновь с тяжелыми подсвечниками на несколько свечей, в обеих руках. Где-то сзади меня послышался стук, когда она поставила их на пол. Не слышно загорелся огонь, и свечи в подсвечниках из ризницы стали плакать, истекая воском, добавив своим сестрам у фортепьяно немного света для этого мрака.
Произведение закончилось, и я прекратил играть, прислушиваясь к тому, как затухают в воздухе по-следние ноты.
Когда звук музыки умолк окончательно, его продолжил другой, неторопливый и глухой. Тихий звук вялых аплодисментов. Они разлились по залу волной, и так же как музыка медленно затихли.
Обернувшись, я обнаружил, что мы более не одиноки в церкви. На скамьях для прихожан сидели тени, их было несколько. Темные полупрозрачные силуэты, мерцающие и переливающиеся казалось всеми оттенками черного. В некоторые неуловимые моменты они уплотнялись и приобретали четкость. Я не мог в сумраке зала хорошо их рассмотреть, но мне показалось, что там сидели несколько мужчин и женщин, одетых, так же как и Незнакомка на старинный манер. Они заканчивали аплодировать. Движения их казались вялыми, медленными, плавными и немного резковатыми одновременно. Кинув взор на входную дверь, я удивился и немного испугался. В прохладу церкви неслышно вплывали новые тени и неторопливо рассаживались на скамьях. Когда же мест не осталось, они оставались стоять в проходе и у стен, совершенно теряясь там в сумраке. Были среди них и небольшие тени, вызывающие ассоциации с детьми. Некоторые из них держали за руку тех, что побольше, или сидели у них на руках. В те короткие моменты, когда они приобретали плотность и четкость, мне удавалось рассмотреть женщин и мужчин, но только по очертаниям их одежды, лиц я не видел…
Похолодало еще больше, запах тлена и затхлости стал теперь четко ощутимым. По телу прошла волна озноба, и душу наполнило ощущение звенящей пустоты. Казалось, что стены небольшой старой церкви растворились во мраке, и оттуда, из бесконечности появлялись все новые и новые тени. Я медленно закрыл глаза, и глубоко вздохнув, вновь открыл их. Пустота не ушла, и тени остались. Но они больше не двигались, они замерли – застыли.
Лишь Незнакомка неспешно парила над полом на границе света.
С трудом, разомкнув, вдруг ссохшиеся губы, я сиплым голосом спросил, обращаясь к ней:
- Кто вы? Что вы хотите?.. – мой голос оказался хриплым и горло пересохшим, я протянул дрожащую руку к бутылке и, не сводя с дамы взгляда начал жадно пить виски словно воду.
Ее голос остался все таким же тихим, грустным, нежным и плавным:
«Мы?.. Кто мы?..
Мы те, кто спит в земле,
Не видя снов, не слыша песен.
Мы те, которые ушли стопами не своими,
Туда где солнца позабытый свет,
Нам только сниться…
Мы тени – призраки людей.
Когда-то жили…здесь…
И умерли…» - отлетев немного назад во мрак, она сделала пируэт и, обведя руками всех, кто присутст-вовал в зале, продолжила:
«Ты пробудил меня и их от сна,
Заставил вновь…» - раздался тихий смех, - «…ожить!
Наш слух речей живых не слышал многие года.
А музыка, для нас была одна – дождя…
Мы вновь хотим услышать голос твой,
Услышать звуки вальсов и ноктюрнов…»
По мгле теней, словно рокот прибоя, прошел шепот согласия с ее словами.
Я вновь приложился к бутылке, но она оказалась пуста. Страх нежно опутал меня своими щупальцами и превратил мои ноги в вату. Все также держа в руках пустую бутылку и не сводя с нее глаз, я сел на стул.
Незнакомка вновь подлетела к границе света и остановилась, плавно покачиваясь в воздухе, словно от дуновения сквозняка. В зале снова стало тихо и, если бы не слабое потрескивание свечей, то я бы решил, что оглох.
Одна из теней, что до этого безмолвно наблюдали за нами, плавно поплыла по направлению ко мне. По мере ее движения, она приобретала силуэт и четкость. К кругу, очерченному светом, подлетела уже не тень, а высокий господин. Одет он был в местами истлевший костюм, брюки его еще сохранили следы стрелок, а длиннополый сюртук сидел все так же по фигуре, как, наверное, и двести лет назад. На голове его был надет цилиндр, из-под которого на плечи спадали тонкие нити белых волос. В руках сведенных за спиной он дер-жал трость.
Повисев на границе несколько мгновений, он в отличие от Незнакомки проплыл чуть дальше, окунув свой темный силуэт в свет церковных свечей. Взору моему предстала картина векового тлена. Лица у него более не было, практически вся плоть истлела, открыв взору желтовато-серую кость черепа. Перестав парить в воздухе, он опустился на пол, и оперся обеими руками на трость. Кожа на руках напоминала серый пергамент, словно перчатки, великолепно обтягивающие кости.
Когда он заговорил, лицо его осталось неподвижным, звук холодного баса исходил, казалось из его груди:
«Приветствую!» - он поклонился, - «Я Ален.
Я представляю нашу скромную общину» - он прижал одну руку к своей груди, туда где должно было находиться сердце, а затем обвел ею зал.
«И очень рад, что вы остановились здесь!
И я надеюсь очень…» - он засмеялся, глухим смехом, - «что с нами вы останетесь…
Навек!..».
С трудом разомкнув непослушные губы, я спросил:
- Зачем?..
Незнакомка влетела в круг света и остановилась недалеко от меня.
Теперь я мог лучше рассмотреть ее. Кружева, ленты, банты на ее платье, отчасти истлели или порвались, ткань выцвела. На груди ее была приколота великолепная брошь в виде розы, из серебра, с гранатом в центре бутона. Лицо ее скрывала вуаль, спадающая со шляпы, темные волосы прикрывали шею, а перчатки из бархата руки.
Я был рад, что не узрел следов присутствия смерти, на ее лице.
«Останься с нами…» - произнесла она своим завораживающим голосом,
«Наш путь земной окончен,
И твой вопрос: «Зачем?»,
Скорее мы должны задать тебе…
Зачем тебе бежать вперед?
Чего ты ищешь и от чего бежишь?
Куда? Зачем? И сколько, ты еще,
Продержишься в безумном марафоне,
Твоей потерянной судьбы?» - он замолчала на мгновение, и неторопливо стала двигаться вокруг меня.
Наклонившись к моему уху, она прошептала, обдав меня новой волной холода, страха и одиночества:
«Чего ты ищешь Эллис?
Как долго будет виться нить дороги,
И города мелькать в закатном свете?..
И что в финале? Койота хриплый вой,
Как панихида, над тобой?
Твой ржавый пистолет, в истлевшей длани?
И жаркие пески, что постепенно засыпают твои кости?»
Она вернулась к Алену и, встав рядом, закончила:
«Останься здесь…
Зачем бежать, спасаясь от судьбы,
Сбивая ноги в кровь, не поднимая взора?
Когда покой вокруг и тишина…»
Проржавевший остов автомобиля, выбеленные ветрами кости в истлевшей одежде, и рядом пистолет полузасыпанный песком. Все это промелькнуло у меня перед глазами в одно мгновение. Кто вспомнит обо мне? Кто будет знать, где покоиться мой прах? Никто…
В церкви вновь настал миг тишины. Тени больше не шептали, и даже не двигались. Незнакомка и Ален замерли в воздухе. Мне даже показалось, что пламя свечей застыло. Лишь где-то далеко-далеко, наверное, на границе безумия или Ада, чуть слышно было, как бьется мое сердце. И эти гулкие басовитые удары становились все реже и реже, холод прильнул ближе к моей душе и нежно обнял мое тело. Свет от пламени свечей стал постепенно таять, и растворяться во мраке, что окутывал меня. Сознание мое затуманилось, и тело стало все больше расслабляться. Я более не чувствовал, ни ног, ни рук, я даже не был уверен в том, что глаза мои до сих пор широко раскрыты. И в тот момент, когда уже казалось, что еще мгновение, и я навеки уйду в лоно небытия, какой-то простой и обычный звук ударил в мои барабанные перепонки. Показавшись в этой липкой и пустой тишине раскатом грома. Я моментально очнулся и вскинул голову, которая, оказалось, упала мне на грудь. Тени, что почти сомкнулись вокруг меня, разочарованно зашипели и чуть отпрянули.
Практически не чувствуя своего тела я с большим трудом поднялся со стула на котором до этого сидел подобно безвольной кукле, и обнаружил что у моих ног валяется пустая бутылка из-под виски. Видимо именно она, падая из моих ослабевших пальцев, пробудила меня. Я слабо улыбнулся, что ж, хоть раз в жизни выпивка мне по настоящему помогла.
Тени роились и метались, только Незнакомка и Ален выделялись среди извивающейся тьмы, что окружала меня. С огромным трудом я сделал шаг назад, стул стоявший сзади качнулся и упал, с еще большим трудом, наугад я переступил его, и уперся в пианино. Дальше отступать было некуда. Тени приблизились еще, и словно шепот последнего выдоха, до меня долетели слова Алена:
«Бежать бессмысленно сквозь стены,
Останься с нами, Эллис…»
Тени придвинулись ко мне еще ближе, последние свечи стали тонуть в их море, и свет стал меркнуть. Упершись еще сильнее в пианино, словно пытаясь вжаться в стену, я почувствовал, что-то знакомее, холодное и почти родное, что уперлось мне в спину. От этого холодного прикосновения мне стало чуть легче, и на губах заиграла улыбка. Страх стал исчезать. Я отыскал взором Алена и посмотрел ему в глазницы. Секунда, молниеносное движение и раздался выстрел. Пуля пробила его череп четко по середине лба, голова дернулась, но он остался стоять. Чертыхнувшись, я выстрелил еще, и еще раз. Но пули поглотила темнота. Над морем мрака пронесся смех Алена и тени накинулись на меня со всех сторон.
И я закричал.
Никогда в жизни, ни до этого ни после, я так не кричал. В тот момент я понял, что такое страх. Первозданный, чистый страх перед мраком, ночью и тьмой.
Я кричал и стрелял, стрелял, стрелял в темноту.
Тени повалили меня, я почти не чувствовал уже своего тела, под навалившимся на меня холодом, но все же последний раз нажал на курок своего пистолета. Пуля, пройдя сквозь тьму, пробила ровную дыру в досках и ставнях что закрывали одно из окон надо мной, и канула в солнечном свете. Тени зашипели, Ален завизжал, когда на него упал солнечный луч и прожег в его теле дыру. Лишь Незнакомка все так же неподвижно стояла и смотрела на меня.
Расхохотавшись, я резко встал на одном локте и, вспомнив примерно, где находился витраж, выстрелил туда.
И мне показалось, что время замерло, как и все вокруг. Я все так же лежал, приподнявшись на одном локте и вскинув правую руку с пистолетом, у дула которого застыл пламенный бутон выстрела. Тени замерли беспокойным морем. Чуть приглядевшись, я различил множество раскрытых в безмолвном крике ртов в этой темноте. Пуля застыла серебреной звездочкой в полете, как раз немного выше головы Незнакомки. Я все видел, я ощущал свое тело и холод, исходивший от теней вокруг, но не мог пошевелить даже глазами. Прошло несколько мгновений и тут Незнакомка, молча и все так же беззвучно, как и раньше поплыла ко мне.
Приблизившись, она обошла вокруг меня, а затем, остановившись, наклонилась к моему лицу и прикоснулась своей ледяной рукой к моей груди. Постояв так несколько мгновений, она произнесла:
«Оно живое и трепещет,
Оно еще способно полюбить.
И прав ты был, не возжелав покоя,
Здесь и сейчас. Поскольку путь твой не закончен.
Прошу, будь осторожен, ибо можешь идти еще ты долго,
Если пламенем жарким не загоришься…
Но как бы там ни было…
Время придет, и вновь увидимся мы Эллис,
Запомни это, милый мой…» – она помолчала мгновение, а потом очень тихо, так что я едва смог расслышать, закончила:
«Я буду ждать…»
И звон разбитого стекла потонул в яркой вспышке света и диком крике теней, что постепенно перешел в вой, который острым осколком впился в мой мозг. Он нарастал и нарастал, становясь все пронзительней и тоньше, словно игла. Я закрыл глаза и с силой стиснул свои уши руками, но это не помогло. И вот, когда уже казалось, что сейчас моя голова взорвется…
Все стихло…
Я медленно открыл глаза. Вокруг меня была все та же церковь, наполненная сумраком и солнечными лучами в которых неторопливо плясали пылинки. Вокруг стояла такая тишина, что у меня звенело в ушах.
Попробовав пошевелиться, я обнаружил, что мои руки и ноги затекли. С трудом сев на пледе я огляделся. В храме ничего не изменилось. Только было необычайно холодно. Преодолевая слабость, я встал, взял куртку, быстро скомкал пледы и, подхватив пистолет, быстрым шагом направился к выходу. Уже стоя у дверей я оглянулся. Витраж был цел, крышка фортепьяно закрыта, подсвечников не было, и стула тоже. Только пустая бутылка из-под виски одиноко валялась на полу у пианино.
Шоссе извивалось серой змеей между холмами, солнце клонилось к закату, удлиняя тени от кактусов и дорожных знаков. Раскаленный воздух плясал над дорогой и обжигал лицо и руки, но мне было холодно. Вот уже больше часа я гнал свой Кадиллак прочь, от заброшенного города. Двадцать миль отделяли меня от церкви и ее мрака, а я все еще чувствовал себя промерзшим до костей.
Я сделал как можно громче музыку и курил сигареты одну за другой, но это не помогало. Меня бил озноб, а на лбу выступал холодный пот, который тут же испарялся на такой жаре, оставляя после себя лишь белый налет соли.
Все же, что за чертовщина произошла со мной?..
«Welcome to my nightmare…
I think you’re gonna like it…» - Пропел хриплый голос в динамике.
"О, да! Спасибо тебе старичок, ты как всегда во время, и утешил!" - подумал я и потянулся к ручке на-стройки. Мне как будто своих невеселых мыслей мало, а тут еще он с кошмарами. Я уже тронул настройку, как мой взгляд упал на зеркало заднего вида над стеклом. С секунду я с удивлением рассматривал серебреную брошь в виде розы, с гранатом в бутоне приколотую у себя на жабо, а потом резко побледнел…
- Твою мать, Господи Иисусе! – вскричал я и, что есть сил, нажал на тормоза.
Хриплый голос в динамиках, как ни в чем, ни бывало, продолжал:
«I hope I didn’t scare you.
That’s just the way we are when we come down…»(3)
Руки мои метнулись к кружевному жабо и нащупали холодную серебреную розу. Непослушными пальцами я с трудом расстегнул застежку и поднес ее к глазам.
Да, это она. Та самая брошь Незнакомки, из Ночного Кошмара. Значит…
- Значит, это был не сон… - сдавлено пробормотал я себе под нос и безвольно откинулся на сидение. Мысли роились в голове с такой скоростью, что я не мог уловить ни одной из них своим заторможенным сознанием.
Не знаю, как долго я так провалялся, сжимая в руке брошь, очнулся я от настойчивого гудения грузового трейлера и громкой ругани его водителя, что пронеслись мимо на приличной скорости. Подняв голову, я посмотрел назад на удаляющуюся фуру, а затем, заведя мотор, съехал с середины шоссе на обочину и вышел из Кадиллака.
Я смотрел на закат и вертел серебреную розочку между пальцами. Голова разламывалась от различных мыслей и предположений, страх постепенно нарастал у меня в душе. С усилием выдохнув, я сунул брошь в карман и, достав из-за пояса пистолет, вытащил обойму. После ночи в Соляных Холмах я зарядил в нее восемь патронов и загнал девятый в ствол. Сейчас в обойме было пусто. Я передернул затвор, и мне на ладонь выскочил патрон. Теперь напрашивалось лишь два вывода: либо я окончательно тронулся, либо…
А, что, черт побери, Матерь Божью и ангелов через колено, "либо"?!..
"Спокойно Эллис, спокойно…" - подумал я и, кинув пистолет и обойму на сидение, вновь поднес розу к глазам. Посмотрев на нее несколько мгновений, я пожал плечами и приколол ее назад к жабо. Затем, достав очередную сигарету, закурил, опустившись на корточки. Вдыхая горький дым и смотря на почти скрывшееся за горизонтом солнце, я постепенно успокоился. Что бы со мной ни произошло я смог вырваться и сбежать, а значит надо жить и двигаться дальше.
Затянувшись последний раз, я выкинул окурок, сел назад в Кадиллак и, заведя мотор, рванул дальше по шоссе. Через пять миль я вырвался из пустыни на оживленную федеральную трасу.
Несколько дней я гнал свой автомобиль по трассе, лишь два раза остановившись поспать в придорожных мотелях. Моя ночная работа была пока забыта, так что города и городки, мимо которых я проезжал, оставались спокойными и тихими. Как ни странно, но с наступлением темноты мне становилось теперь неуютно, и я предпочитал ехать дальше или, запершись в номере и включив свет, пытался спать. На пятый день я был уже в другом штате. Климат тут был более мягкий и не такой сухой, так что я откровенно наслаждался поездкой. В довольно большом городе под названием Скар я сдал все побрякушки, что накопились у меня за несколько месяцев: цепи, кольца, кулоны, серьги, часы - в ломбард и, получив довольно внушительную сумму, двинулся далее на восток. Этих денег, даже при жизни на широкую ногу, что мне, в общем-то, и не свойственно, должно было хватить как минимум на год.
Мне казалось, что чем дальше я уезжаю от того проклятого места, тем легче мне становится. Холод, благодаря которому сердце мое покрылось изморозью и затихло, стал постепенно проходить. Оно вновь забилось. Все так же ровно и надежно как до этого. Хотя по ночам мне все еще по необъяснимым причинам становилось жутко, и я старался держаться подальше от темных комнат, и завешивал зеркала газетами или чем-либо еще. Если комнаты можно было осветить, просто нажав на выключатель, или расставив свечи, то с зеркалами я не мог никак совладать. Стоило только отвернуться, и я чувствовал что-то, чей-то взгляд. Он прожигал мне спину, его пронзительный холод, словно опалял мне затылок. И совсем жутко было, если не отвернул зеркало к стене или не завесил его чем-нибудь и потушил свет. Мрак начинал шевелиться и пульсировать, как что-то огромное и отвратительное. Нечто древнее и, похоже, вечное. Ты лежишь не в силах пошевелиться, и почти не дыша. Холодный, липкий пот покрывает обнаженное тело. Ужас поглощает тебя, клеточку за клеточкой, по крупице. Нет сил шевелиться, нет сил кричать, и уже почти нет сил дышать. Спасает лишь рассвет. После двух таких ночей я больше не испытывал судьбу. В эти два раза мне просто повезло, что я дождался рассвета, не лишившись рассудка и не пустив себе пулю в лоб. Подсознание подсказывало мне, что альтернатива куда более ужасна.
Но так обстояли дела лишь с комнатами и зеркалами в них. В своем автомобиле, на трассе, я чувствовал себя свободным, живым и полным сил. Зеркала заднего вида были чисты и спокойны. Ни днем, ни ночью в них не отражалось ничего кроме дороги, остающейся позади. Миля за милей, поворот за поворотом. Через две недели я достиг восточного побережья и догнал осень, которая была здесь в самом разгаре. Вдоль дорог стояли утопающие в золоте и полыхающие багряным деревья. Травы в полях были еще зелены, но уже не так сочны, как летом. Желтое осеннее солнце отражалось веселым блеском в прудах и реках вдоль дороги и было ласковым и теплым, а воздух упоительно свежим и чистым. Легкий ветер нес с собой аромат опавшей листвы и сена от стогов, стоявших в полях вдоль дороги. И, кажется он еще пах грустью и несбывшимися надеждами. Ветер ностальгии, ветер прошлого.
И вот за очередным поворотом показался город, увидев который я понял – все. Приехал. Это будет долгая остановка. Может быть на всю зиму. Город был старым, можно было даже сказать древним. Крупный морской порт, раскинувшийся в удобной бухте и смешавший в себе словно специи в экзотической пище национальности, религии и культуры десятка народов. Город, как мне показалось, с символическим названием. Шэдоу-Фолс.
Улицы его были пестры словно платье цыганки. Множество ароматов витало вокруг. Запахи пищи, из придорожных кафе, баров, ресторанов, да и той, что готовилась прямо на улице в различных палатках, на лотках и под тентами. И ветер с моря периодически разбавлял этот странный коктейль своей соленой свежестью. Многоголосый гомон на десятке языков и наречий, шум автомобилей и музыка, наверное, всех стилей и направлений. Из динамиков у магазинов, из салонов машин, из магнитофонов уличной шпаны, издаваемая музыкальными инструментами бродячих артистов.
Я вдохнул воздух этого города полной грудью. Закрыл глаза и попытался впитать в себя его звуки и запахи. И отбросить прочь все то, что было там, на полупустых дорогах, в дешевых мотелях. Все то, что было по ночам и во тьме.
Улыбнувшись, я припарковал свой Кадиллак и выбрался на мостовую. Наверное, впервые в жизни я не выделялся среди толпы. Я был стеклышком в грандиозной мозаике. И, причем не самым ярким и заметным. Если бриллиант, искусно ограненный и чистейший бросить среди таких же бриллиантов, он перестанет выделяться, и блеск его меркнет. Но он не перестает быть бриллиантом.
Купив бутылочку содовой, я влился в людской поток. Бурные течения центральных улиц, спокойствие боковых аллей, заводи скверов и парков. Театры, бары, кино, ночные клубы и дэнсполы. Жизнь, кипевшая всюду в этом городе, закружила меня в своем сумасшедшем водовороте. Эмоции переполняли меня. Страх был забыт. Ночи вновь стали моими. Дневной свет и ночной неон стали мне одинаково милы и желанны. Я снял номер в гостинице "Под Графским Кленом", поставил автомобиль на стоянку в двух шагах от него. И наслаждался жизнью.
Иными днями я спал и выбирался на променад лишь с наступлением темноты. Порой же наоборот вставал с утренней зорей и, подкрепившись в одном из множества кафе, начинал свой день. Я посетил не счетное количество спектаклей, от классики и до модерна. Пересмотрел великое множество фильмов. Участвовал, как зритель, во встречах с критиками, режиссерами и актерами. Я слушал громкие диспуты, где срывали себе голоса и хрипели профессора, аспиранты, студенты на кафедрах и в при- университетских пабах. Темы были различные, от истории, философии, литературы и до механики, квантовой физики и молекулярной биологии. Дни сменялись вечерами, вечера перетекали в ночь, ночь уходила спать, уступая место утру. Я отрывался на концертах: рок, метал, электроника и нойз. Двигался в ритме танцев, на дэнсполах, и на паркете бальных залов. Девушки и женщины прельщали меня, или я соблазнял их. Но одновременно с этим я практически не вкушал алкоголя, наркотики, и так не любимые мной, были позабыты окончательно. Лишь сигареты все еще были со мной.
Так пролетели недели. Пышный осенний наряд парков, аллей, бульваров и скверов уступил свое место строгости и изяществу обнаженных деревьев. Запах травы сменился ароматом прелой листвы. Дни стали короче, ночи длиннее, а туманы держались дольше по утрам. Дыхание теперь выходило из груди облачками пара, и можно было невзначай поскользнуться на замерзшей луже.
Проснувшись в один из таких дней ранним утром, я блаженно вытянулся на кровати в своем номере, и смотрел на только что закрывшуюся дверь. Меня покинула великолепная креолка. Она была со мной три ночи, я же с ней не был и минуты. Мысли мои все время летали очень далеко. Ее великолепные формы, кошачья гибкость и грация, обворожительная улыбка могли свести с ума, но я не поддавался чарам. И вот лишь наши тела остыли после бурной любовной схватки, первый, бледно пурпурный луч скользнул по ее обнаженной груди. Она потянулась и стала неторопливо одеваться. Ведя со мной размеренную и, в общем-то, ничего не значащую беседу. Иногда мурлыкая себе под нос какую-то веселую песенку. Собрав свои пышные, и пахнущие зноем волосы в высокий хвост, она поцеловала меня и кокетливо улыбаясь, оставила свой номер телефона на комоде у двери.
Бумажка с каллиграфическими цифрами отправится в верхний ящик, к таким же клочкам белой, розовой и гербовой бумаги, к небольшой горке визитных карточек. Не знаю, надеялась ли хоть одна из них, что я позвоню. Хотела ли какая-либо из Ев, чтобы я был с ней не ночь и не две, не вечность, но хотя бы год. Я действительно не знаю этого. Но совершенно ясно осознаю, что ни с одной из них я не захотел бы разделить и месяц жизни.
Я перевернулся на спину и принялся изучать потолок. Отель, в котором я остановился, не отличался дороговизной, шиком и глянцем, но он не был и пристанищем клопов и отжившим свой век неудачников. Два раза в неделю в "Под Графским Кленом" меняли постельное белье и полотенца. Потолковав с горничной, я накинул ей пять долларов в неделю и теперь имел чисто пропылесосенные ковры в своих двух комнатах. Если вдруг мне не хотелось никуда выходить, можно было позвонить бэлмену и послать его в ближайший ресторан за едой, стоимость заказа, плюс доллар чаевых сверху. Не найдя на потолке ни одной новой трещины сверх известных мне в побелке я поднялся с кровати. Собрал волосы в хвост и, посмотрев на поднимающееся над домами солнце, потянулся за сигаретами. Как был, обнаженный, закурил, и, открыв окно сел на подоконник.
Прохладный ветер поздней осени заставил меня поежиться и поглубже затянуться. Мурашки побежали у меня по спине. Улица в столь ранний час была пустынна. Лишь ветер гонял по тротуару обрывки газет и каких-то оберток. Сквер напротив гостиницы, вечно полный детворы по вечерам, был укутан саваном тумана. Затянувшись, последний раз, и щелчком отправив окурок в недолгий полет к мостовой, я слез с подоконника и, закрывая окно, вновь бросил взгляд на сквер, и вдруг меня осенило. Может быть, дело было в тумане, может быть в светло оранжевом мяче, что кто-то вчера забыл под ближайшей лавкой, а быть может в темных стволах деревьев лишенных листвы. В голове родилась мысль: "Послезавтра Самхейн! Самая замечательная ночь в году после Рождественской!"
Я, почему-то рассмеялся. Обожаю этот праздник! Нет, правда. Искренне люблю эту ночь, ночь ужаса, смеха и сладостей. Отлично! Надо сдать в стирку некоторые вещи, купить кое-что из косметики, привести в порядок ногти и волосы. И на большую часть ночи я, пожалуй, отправлюсь в "Приют Дождя". Отличный клуб, хорошая подборка групп, от пост-панка до дэнс-электро, неплохая выпивка и отличная еда. Да, решено!
Одеваясь, я толкнул кассету в магнитофон, и принялся подпевать великолепнейшему из вокалистов, кружась по комнате:
«Masquerade, masquerade,
Grab your mask and don’t be late
Get out get out well disguised
Heat and fever in the air tonight
Meet the others at the store,
Knock on other people’s door
Trick or treat they have the choice,
Little ghosts are makin’ lotsa noise
But watch out. . .beware!
Listen. . .take care!
In the streets on Halloween
There’s something going on
No way to escape the power unknown
In the streets on Halloween
The spirits will arise
Make your choice, it’s hell or paradise
Ah!..it’s Halloween
Ah!..it’s Halloween. . .tonight!» (4)
Два дня пролетели стремительно. Я, напоминая себе модницу, мотался по магазинам. Потому как идти на этот чудный праздник в повседневной одежде у меня не было ни малейшего желания. Наконец найдя то, что нужно и купив, я посетил парикмахера, и занялся своим маникюром. В томительном ожидании когда, наконец, просохнет лак на ногтях моей правой руки, я сидел и на подвернувшемся листке бумаге выводил различные фигурки. Когда мастер стала наносить мне рисунки на ногти, я совершенно отключился от действительности. Как вспышка в ночи, словно кто-то нашептал мне это, в мозгу появилась строчка. Всего одна строчка - четыре слова. Я написал ее. За ней еще слова. И так за словом слово, строчка к строчке, и текст готов. Очнулся я лишь в тот момент, когда мастер тронула меня за плечо и спросила все ли со мной хорошо. Я ответил, что все просто замечательно, осмотрев ногти, похвалил ее работу, и, расплатившись со всей возможной скоростью, покинул салон. Не забыв сложить и убрать в карман тот листок, изрисованный символами и фигурами, и исписанный, будто не моим подчерком.
В отеле, перечитав его несколько раз, я автоматически исправил несколько легких ошибок, и, уставившись задумчиво в окно, озаглавил его "Прелюдия к Мечте". Последний раз я что-то писал очень давно. Почти тогда же когда матушка учила играть меня не фортепьяно. Я сидел за простым, видавшим виды столом, водил в задумчивости пальцем по листу и смотрел на закат, что отражался в окнах высотки на противоположной стороне улицы. Масляно-черные оконные проемы постепенно заполняло отраженное пламя заката. Вначале вспыхнул шпиль и верхние этажи, а затем пламя стало спускаться вслед за солнцем все ниже и ниже.
На следующий день был канун праздника. Проснувшись поздно, уже далеко за полдень я стал собираться. Приняв душ и тщательно побрившись, я принялся расчесывать волосы, сидя у окна. В сквере гомонила и веселилась детвора. Кто под присмотром родителей или братьев с сестрами, кто сам по себе. Некоторые уже были одеты в карнавальные костюмы. Обычный набор. Ведьмы, духи, друиды, мертвецы, вампиры, пираты. Корзинки для сладостей были готовы. Тыквы уже стояли вокруг, сверкая из глаз пламенем свечей и ламп. Обертки от конфет ветер шевелил возле урн, перекатывая их и смешивая с опавшей листвой.
Закончив с волосами, я принялся одеваться. Новые кожаные брюки, узкие, обтягивающие. Со сверкающими пряжками ремешков, по семь с каждой стороны. И вырезом шириной четыре дюйма на месте боковых швов. Там кожу заменяют черные кружева, они идут от пояса и спускаются практически до конца штанин. Молния ширинки вульгарно выставлена на показ и слишком длинна. Вместо задних карманов так же кружева, и ничего более. Узкий брючный ремень, заклепанный и с цепочками, что свисают волнами на бедра, дополнял картину. Обулся я в ботинки на трехдюймовой платформе и с пятидюймовым каблуком. Блузку из белого гипюра и кружева я украсил той самой серебреной брошью. Надел черный жилет с зеленой растительной вышивкой. Картину дополнил армейского покроя двубортный френч с серебряными же, под брошь, пуговицами и аксельбантами.
Поправив подводку глаз, я надел перчатки из тонкой черной кожи, и взяв в руки трость с медным набал-дашником, отправился в ночь. Вульгарен и фриволен? Возможно. Но если вы скажите, что я одет как шлюха, вы будете правы. И мне это нравиться. Правда, вы видимо не видели ночных продавцов своего тела в Шэдоу-Фолсе. Я по сравнению с ними одет и выгляжу, просто как монах затворник. Так что все познается в сравнении, все познается в сравнении, и не только.
Вечерняя улица, укутанная словно в шаль сумерками, встретила меня прохладой легкого ветерка, запахом опавшей листвы, и туманом, что едва-едва начал просачиваться среди деревьев, и под скамейками в парке.
Ложь - она словно яд. Нет, не яд, она как кислота. Но не концентрированная, что за несколько секунд прожжет вам плоть до кости, она разведена, или смешана с житейской желчью. Ложь медленно разрушает ваше сознание, разум, сердце, душу и, в конце концов, жизнь. И не важно лжете ли вы самому себе, своему ребенку, близкому или просто случайному человеку на улице, в транспорте. Однако, во сто крат опаснее ложь любимому человеку, и она же для себя в момент любви. Нет, речь не идет о влюбленности, влечении, основанном на гормонах. Я говорю о любви настоящей.
Хорошо если понимание это есть в человеке интуитивно, с самого начала осознанной жизни. И совсем неплохо, если человек познает это в какой-то момент, когда еще не слишком поздно, чтобы спасти себя, другого человек и любовь, что их объединяет. Или если вы любите, беззаветно и предано, но безответно. Такая любовь – это боль, в каждой клеточке вашего тела, в каждой мысли, каждом вздохе. И здесь главное не врать себе, а просто любить. А черт... Что за мысли у меня в голове. Я что, брежу?..
Открыв глаза поздним утром, я долго лежал и не мог пошевелиться. Я был собой, и я был пустотой. Непонятная тяжесть давила мне на грудь, и я почти не мог вздохнуть. Но и одновременно с этим я ощущал легкость в каждой частичке себя. И в этот момент я понял - Судьба. Самхейн стал Ночью Судьбы. И та тяжесть, что давит на меня, это она. Пока еще представляющая из себя лишь посылку, ящик Пандоры, что надо аккуратно вскрыть. Зачем и как? Я пока совершенно не представлял. Легкость же, и открытость разума, были результатом того, что я избавился от лжи. От той разъедающей душу "кислоты", что губила меня уже многие и многие годы, день за днем.
Сколько я пролежал так, глядя в потолок над собой, и любуясь игрой солнечного света преломленного сквозь призму окна, не знаю. Постепенно тяжесть Судьбы и легкость избавления стали проходить, и им на смену пришли жар, слабость, и боль. Пульсирующая, все нарастающая боль в левом боку. Я пошевелился, боль выстрелила по нервам прямо мне в мозг, и на глазах навернулись слезы. Вторая попытка была более аккуратная. Очень медленно, правой рукой я стащил с себя покрывало, и с трудом приподняв голову, увидел окровавленную повязку вокруг ребер, живота, и бинты на левой руке. Спустя несколько секунд я уронил голову обратно на подушку и потерял сознание.
Последующие пробуждения были спонтанны и сумбурны. Иногда мне казалось, что я бодрствую, хотя на самом деле пребывал в бреду. Иногда же я пробуждался в горячке, весь в липком и холодном поту. Не знаю, сколько так продолжалось. Кажется, кто-то менял мне повязки, и колол какие-то уколы, но каждый раз приходя в сознание, я вновь оказывался один в своем гостиничном номере на измятых простынях кровати.
И еще ко мне приходила во снах Незнакомка. Чаще всего она просто стояла возле меня, и молчала. Иногда присаживалась на край кровати, и начинала что-то рассказывать, или уговаривать меня. Не знаю, не помню ничего из ее слов. Ни общего смысла, ни обрывка фраз, ни даже интонации. Помню только холод, противный, но и такой привлекательный холод забвения, пустоты и вечности.
Как-то раз, очнувшись, я, увидел в номере мальчишку - гостиничного бэллмана. Тот только открыл дверь, и вздрогнул, наткнувшись на мой взгляд. Его звали Толли, смышленый парень, лет семнадцати, стройный мулат, немного застенчивый, что, несомненно, пройдет с годами, и не слишком разговорчивый.
С трудом разомкнув слипшиеся губы я еле слышно просипел:
- Пп-и-ить…
Бэллман, уже пришедший в себя, кивнул и, заперев дверь, налил мне стакан воды из графина на прикроватном столике. Только сейчас я заметил на нем упаковки со шприцами, пачки с ампулами и свежие бинты. Толли присел на кровать возле меня, и немного приподняв мою голову, поднес стакан к моим не послушным губам. Первые несколько глотков прояснили мое сознание. Осушив стакан на половину, я откинул голову обратно на подушку.
- Сколько?.. – все еще сиплым, но уже более окрепшим голосом спросил я.
- Пятые сутки сэр.
- Это все ты? – немного приподняв правую руку, я с трудом шевельнул ею по направлению к столу.
- Нет, что вы, сэр, - Толли немного смутился. – Это все док Мак'Кинс.
- Кто это? Я его не знаю…
- Правильно сэр, его знаю я, и хозяйка гостиницы. Когда утром после Самхейна вы ввалились в холл весь в крови, я сначала сильно испугался, и растерялся. Хотел позвонить в полицию, но в этот момент проснулась пани Ковальска…
- Пани Ковальска спит, как будто ей в грудь забили осиновый кол, - прервал его я. К слову сказать, Агнес Ковальска являлась владелицей гостиницы "Под Графским Кленом". Она имела очень строгий нрав и железный характер. Пани Ковальска всегда отправлялась спать в восемь вечера, и вставала в семь утра. Посреди ночи же ее ни чего не могло разбудить, кроме разве, что пожара.
- Хм… - Толли усмехнулся. Во-первых, вы ввалились в холл около шести утра, и пани уже вполне могла проснуться. А во-вторых, вы умудрились падая возле стойки толкнуть вазу, которая, в свою очередь разбила настольную лампу. Ту, помните, зеленого стекла.
Я слабо кивнул, немного прикрыв глаза. На самом деле я ни черта не помнил. Бэллман замолчал. Я слегка приоткрыл глаза и кивнул ему.
- Так вот, пани Ковальска увидев вас в столь плачевном виде, позвала одного человека с кухни, и приказала нести вас в вашу комнату. Когда мы вас поднимали вы пришли в себя, попросили не звать полицию. Мы отнесли вас в номер, хозяйка тем временем уже успела позвонить доку, и тоже подошла в вашу комнату.
- Понятно.
- Вообще-то сэр, я удивлен. По всей видимости, у пани Ковальки вы на хорошем счету. Раз она все-таки не вызвала полицию, и не позволила сделать это доку. Потому как, обрабатывая ваши раны, он, не скупясь в выражениях, объяснял, где он видел такие пулевые, колотые и резаные раны. Вообще чудо, что вы остались живы, суммировал он.
- Спасибо, Толли, - все так же с трудом произнес я. Не мог бы ты позвать пани хозяйку ко мне?
- Конечно, сэр.
Мальчишка исчез из номера, и я непроизвольно погрузился в мягкую полудрему. Очнулся я от того, что кто-то присел на кровать рядом со мной. Открыв глаза, мне в первый момент показалось, что это она, Незнакомка! Мое существо непроизвольно наполнилось ужасом и паникой, кровь отхлынула от моего лица. И в этот момент, пани Ковалсяка охнув, положила свою прохладную ладонь мне на лоб, и я окончательно пришел в себя. Да, это была всего лишь она, наша добрая, но строгая хозяйка гостиницы
- Вы все еще очень слабы, - произнесла она, со своим шипящим акцентом. – И вы очень заставили нас всех поволноваться
- Спасибо вам большое, пани Ковальска, - она сдержано кивнула. Там в секретере, в левом шкафчике лежат деньги. Возьмите сколько нужно. За все, за погром внизу, оплата за врача, уход, медикаменты и просто за доставленные неудобства.
- Хорошо.
- И, еще, пани. Почему вы не вызвали полицию?
- Потому, что вы приличный молодой человек. Уж поверьте мне, я умею разбираться в людях! И поскольку просите не звать копов – значит так надо. И, кроме того, я думаю, что все это – она показала на мои бинты, результат доброго дела. А, как известно ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Удивленный я хотел, было что-то возразить, но видимо вновь потерял сознание. Пришел в себя я под вечер. Мне меняли повязки. Небольшого роста, с кучерявой шевелюрой, мужчина в белой рубашке с засученными рукавами, в горчичном жилете, и такого же цвета брюках колдовал над моими бинтами.
- О, голубчик! Очнулись. – Констатировал он. Голос у него был глубокий и мягкий. - Да, заставили вы понервничать Агнес. Я даже и не надеялся по началу, что вы выкарабкаетесь. Такого почитай не видывал я со времен службы в колониальных войсках, - продолжал говорить он, бинтуя мою руку. Три пулевых ранения, две колотых раны, несколько резаных, и без счета ушибов, синяков и царапин. Ну вот, так-то лучше, - произнес он, закончив с рукой.
- Спасибо, док.
- О! Не за что, голубчик! - Мак'Кинс стал опускать рукава на своей рубашке. Из кармана жилета он достал часы на золотой цепочке и, отщелкнув крышку констатировал: Однако, уже четверть седьмого! Теперь вам необходимы: сон, покой, и хорошее питание.
- Конечно, док.
- Вот и отлично! - Он накинул на меня покрывало, и, потушив свет, исчез за дверью.
Лежа в тишине своей комнаты я начал наконец-то вспоминать, что же произошло в ночь Самхейна.
- Эй, эй! Кошечка! Потряси-ка хвостиком! – сквозь грохот тяжелого металла донеслось до меня от соседних столиков. Я даже кажется, успел расслышать шутливое:"Мяу!", прежде чем оторвал взгляд от сцены.
Она действительно напоминала кошку. Словно вода принявшая облик женщины она скользила между столами и ряженными, так плавно и грациозно качая головокружительными бедрами в белой кожаной мини-юбке увешанной цепочками с крестиками, что воздух следом за ней явно раскалялся от тестостерона.
Меня словно громом поразило. Отставив бокал с виски, я машинально поднялся и двинулся следом за ней. Ее светлые, очень длинные струящиеся волосы, колыхались в такт походке, отчего-то вызывая ассоциацию с бескрайнем морем травы на ночном поле под лунным светом, что колышет ветер. Протиснувшись между буддийскими монахами в черных фуражках с черепами, и косами в руках, я на секунду потерял ее из виду и остановился в замешательстве.
Исчезла. Растворилась среди дыма сигарет и кальянов словно фата-моргана. Хэви-металл сменился фольковыми мотивами в электронной обработке. На дэнсполе ярусом ниже тут же образовался хоровод, состоящий из всевозможных существ и людей.
"Dance macabre..." - пронеслось в моей голове. С того места, где я стоял, все было отлично видно, и этот сумасшедший хоровод под звук волынки и электронных ударных именно пляску мертвых и напоминал. Они выли и кривлялись, гротескно подбрасывая вверх сцепленные руки и отбивая ногами ритм.
Самхейн. Ночь, когда духи возвращаются на землю и бродят среди людей. Время, когда ветер завивает туман вокруг последних не собранных колосьев на полях, воет в каминах и трубах водослива. Колокола церквей и соборов звенят, напоминая людям, что смертные сейчас здесь не одни! Но людям все равно! Выпивка льется рекой, в барах и пабах, в домах за семейным столом и на улицах!
Направляясь в клуб, я проходил по проспектам и площадям, которые как пожар уже охватила кутерьма праздника. Я слышал, как поют похабные песни возле паба "Изумрудный Остров" и видел, как шлюхи пьют с копами виски прямо из бутылок. Покручивая в руках трость, я сам насвистывал какую-то мелодию, лавируя между детьми и взрослыми в карнавальных костюмах. Из монастыря иезуитов раздавался хорал, а из парка напротив чей-то вой. Праздник! Сказка! Безумие!
Так что пляска мертвых в эту ночь, не самое удивительное. Бросив, пролетавшей мимо официантке в костюме Бэтти пять долларов на поднос я взял бокал, с какой-то выпивкой. Облокотившись о перила ограждения, спиной к бешеному танцу, я пригубил алкоголь. Бренди, что ж, совсем неплохо. Вновь оглядев толпу перед собой и нигде не заметив ее, я взял трость под мышку и достал сигареты. Прикуривая, бросил взгляд за спину. Внутри хоровода образовалась пустота, в которой словно черти из табакерки из ниоткуда появились жонглеры, акробаты и пожиратели огня. Происходящее внизу стало еще больше напоминать своеобразный Пандемониум во всполохах пламени, благо и актеры в круге были загримированы под мертвецов.
Вздохнув, я зажал сигарету в зубах и пустился в бесцельный поход по "Приюту Дождя". Отстукивая тростью по полу, иногда прикладываясь к бренди, я внимательно смотрел вокруг, ища проблеск света среди оскаленных морд, жутких масок и просто пьяных лиц. Тщетно. Пробравшись к бару, и присев на чудом свободный табурет, я заказал себе еще бренди. Ощущая, как постукивают кубики льда в бокале друг об друга и о стекло стенок, я вновь устремил свой взгляд к сцене.
Ведущий вечера, очень худой малый в латексном комбинезоне и сапогах на огромной платформе, как раз объявлял что-то загробным голосов, сверкая под софитами лысой головой побеленной и разукрашенной под череп. До меня долетели его последние, произнесенные явно на пределе связок, и переходящие в визг слова: "Театр Боли!". Я поморщился. БДСМ шоу, с подвешиванием, шрамированием и клеймением раскаленным железом. Я, конечно, считал себя извращенцем, но эти люди были, по моему мнению, просто больными.
Настроение как-то быстро и неуловимо испортилось. Заказав себе еще выпивки, я двинулся в променад по клубу, стараясь держаться подальше от сцены.
"Приют Дождя" популярное заведение, и очень большое. Три этажа соединенные лестницами, мостиками и переходами, пять сцен, несколько дэнсполов. Повсюду барные стойки, столики и диванчики. Были так же еще и альковы "тишины", небольшие отдельные комнаты, куда не долетала музыка. Где люди могли просто посидеть отдохнуть от всей этой суеты и пообщаться. Тут всегда было много разного народа, но сегодня особенная ночь и публика была верхом пестроты и гротеска. Мне попадались и джентльмены в смокингах, и леди в старинных платьях. Солдаты и офицеры, варвары, священники, хирурги и сумасшедшие, несколько императоров, Господи, кого здесь только не было!
Обойдя весь этот вертеп пару раз, я окончательно приуныл. Чудное видение мне больше так и не показалось. Праздничный дух испарялся из меня словно газ из бутылки с игристым вином. Окружение начинало лишь раздражать, а не радовать. Решительно плюнув на все, я зашел в ватерклозет.
Здесь было тихо, светло и удивительно малолюдно. Солидный господин в белом, заляпанном кровью костюме старательно мыл руки. Несколько кабинок были заняты, и, пара из них, явно не одним человеком. В воздухе висел хорошо знакомый запах канабиса.
Сделав свое дело, я остановился помыть руки и подправить макияж у зеркала. Обновив подводку глаз, я уже заканчивал с пудрой, как в тишину кафеля ворвался гвалт зала. В зеркало было отлично видно, как открылась дверь, и сильно споря и ругаясь, вошли двое. Один был коротко стриженым брюнетом, с безупречным маникюром и макияжем. Одет он был в греческий хитон. Сандали увивали его мускулистые ноги ремнями до колен. Второй длинноволосый блондин, со стрижкой "каре", был одет в рубашку пастора и длинную латексную юбку в пол. Постукивая шпильками туфель, он прошел к писсуарам и, не отрываясь от разговора, задрал подол.
- Я тебе говорю еще раз, нет его нигде!
- Твою мать! - выругался брюнет, поправляя молнию брюк. - И что теперь делать?
- А хрен его знает! Выход через полчаса, - блондин оправил юбку и подошел к рукомойнику, возле которого стоял я.
- Клянусь, Сидни, я его сам прибью, только пусть появиться! - обладатель темной шевелюры с силой ударил по плитке на стене.
- А толку то, Маер? - блондин вытирал руки об одноразовое полотенце. У него было миловидное лицо с широкими скулами, и острым подбородком. Тонкие, губы имели безупречную линию, а глаза были миндалевидной формы и глубокого зеленого цвета. - Роуз подставил нас в последний раз, но группе этим вечером, похоже, придет конец!
- Ублюдок! - с чувством выдохнул тот, кого назвали Маер. - Сид, у тебя нет закурить?
- Где я, по-твоему, должен это прятать в этом костюме? - хохотнув, Сидни отправил смятое бумажное полотенце в урну, и обвел себя рукой. - Эй, красавчик, - он обратился ко мне, сверкнув великолепной улыбкой. Не смотря на их проблемы зеленые глаза, были веселы, - не угостишь куревом?
Я пожал плечами, достал пачку и зажигалку, предложив им. Поблагодарив, они закурили. Сидни сел на раковину, а Маер прислонился к стене и, прикрыв глаза, блаженно выпустил струйку дыма.
Из-за ближайшей кабинки послышался женский стон и всхлип. На пол упала белая туфелька, показавшись под дверцей. Над соседней с ней кабиной поднимался синеватый, горьковато пахнущий дым.
Убрав пачку в карман и подхватив трость, я развернулся к выходу, пропев всплывшую в памяти строчку:
-«Opium, desire or will?
Inspiration bound from a elegant seed...» (5)
Маер с Сидни как-то странно переглянулись. А я прошел мимо и взялся за ручку двери.
- Эй, красавчик! - вновь окликнул меня блондин.
Неторопливо развернувшись, я встретился с его веселыми глазами. Накрашенные красной помадой губы сияли лучезарной улыбкой. Маер, застыл с сигаретой. Вначале он посмотрел на меня, потом на блондина, и, мотнув головой, не слишком уверено протянул:
- Нет, Сидни...
- Да, ладно тебе! - он спрыгнул с раковины, едва не поскользнувшись, и подошел ближе.
Дверь, ведущая в зал, вновь приоткрылась, впуская в помещение грохот музыки, смех, гвалт и крики. Я посторонился, давая возможность пройти то ли астронавту, то ли инопланетянину.
- Меня зовут Сидни, - блондин подошел ко мне почти вплотную. Он был немного ниже меня, стройнее. Тонкие черты лица, чуть вздернутый прямой нос. От него приятно пахло какими-то сладкими духами. - А это, - он кивнул в сторону, - Маер.
Немного помолчав, я коротко произнес:
- Эллис.
- Классно! - Сидни увидел у меня на жабо брошь и захлопал в ладоши, как девчонка из колледжа. - Какая прелесть! Можно? - он вопросительно посмотрел на меня.
Я пожал плечами и, отстегнув, протянул ему розу. Аккуратно взяв ее из моих пальцев, он стал крутить ее перед глазами, рассматривая со всех ракурсов.
- Она великолепна! Старинная работа, да? - зачастил блондин. - Конечно старинная. Такое изящество и вкус теперь не в моде...
- Сидни! - Маер отошел от стены и встал ближе.
- Ах, ну да! - немного надув губы он протянул украшение мне. Я так же молча вернул розу на место. - А что ты делаешь сегодня вечером, милый Эллис, кроме того, что веселишься?
Я вопросительно поднял правую бровь.
- Что-то я сомневаюсь, - произнес брюнет и выкинул окурок в раковину, - уж больно он многословен.
Сидни махнул на него рукой.
- У тебя неплохой голос, а у нас есть некоторые проблемы, - с улыбкой произнес он. - Доводилось выступать на сцене?
- Нет, - коротко ответил я, начиная понимать, куда он клонит.
- Я же говорю, ничего не выйдет! - Маер сложил руки на груди.
- Отстань, - вновь махнул на него рукой Сид. - Тем более терять нам совершенно нечего. У меня есть к тебе предложение. Мы рок-группа, и у нас сегодня должно было быть важное выступление. В зале будет человек из звукозаписывающей компании. Нам светит контракт на очень круглую сумму. Запись альбома, тур по стране и выезд на другой материк. Я гитарист, пишу музыку. Маер басист. Барабанщик Кай, сейчас подготавливает аппарат для выступления, а вот наш раздолбанный вокалист, похоже, прокинул всю команду исчезнув. Он либо напился, либо еще чего. Не займешь вакантное место на вечер?
- Он же наших текстов не знает!
- Не важно!
- Но это действительно так, - я пожал плечами.
- Сыграем шесть каверов и две наших песни, - Сидни махнул рукой. - Надеюсь, ты меломан?
- Да, много музыки слушать приходилось.
- Отлично! Пойдем, обсудим сонг лист. А в наших песнях я буду петь, а ты выступишь бэком, окей?
Маер покачал головой и направился к двери. А я пожал плечами и подумал: "Почему бы нет? Это будет как минимум забавно".
Погрузившись в воспоминания, я незаметно задремал и почти уснул. Из объятий царства Морфея меня освободил легкий, как будто, извиняющийся стук в дверь.
Я открыл глаза и попытался сесть повыше на кровати. Не с первой попытки, но мне это удалось. Стук тем временем повторился.
- Войдите, - все еще с трудом ворочая языком, произнес я.
Дверь приоткрылась и в образовавшемся проеме появилась голова Толли.
- Сэр, - неуверенно произнес он. - К вам посетитель...
Я изумленно приподнял бровь, всем выражением своего лица выражая недоумение.
- Мистер Сидней. Хотите, - видя мое выражение лица, бэллман закончил уже не вполне уверенно, - я скажу, что вас нет?
Я повел плечами и поманил его пальцем.
- Помоги-ка мне одеться, парень.
Никогда еще за последние лет десять я не был таким беспомощным. Руки плохо слушались, ноги не держали, а голова периодически кружилась. Благодаря стараниям Толли, я облачился в свои старые кожаные брюки, и накинул на плечи рубашку. Затем попросил его убрать постель, и, выдав доллар за усердие, сказал звать мистера Сиднея.
Когда за парнем закрылась дверь, я достал сигареты из куртки, открыл окно и, усевшись на подоконник, закурил.
Сидни вошел без стука, так же сверкая улыбкой, как в ночь Самхейна. Сегодня одет он был скромно и не эпатажно. Серо-стальные брюки, такой же жилет, в сумерках комнаты было трудно различить, но кажется голубую рубашку с засученными рукавами. Остроносые туфли. Куртку он держал на сгибе локтя. Костюм подчеркивал его женственную стройность. Я отсалютовал ему сигаретой.
- Хреново выглядишь, красавчик, - с кривой улыбкой поприветствовал меня Сид и, прикрывая дверь, кинул куртку на ближайший стул. - Покурим?
Я молча протянул пачку и подвинулся.
Сухо чиркнула спичка. Сидни затянулся и, прислонившись к подоконнику, стал беззаботно болтать.
- Ты был просто великолепен на сцене! Роуз тебе и в подметки не годится! Контракт наш, представляешь? - он счастливо засмеялся. - И, кроме того, нам накинули еще несколько тысяч, угадай за что? - не думаю, что он действительно ожидал моего ответа. - За тебя, красавчик!
- Как ты меня нашел? - докурив сигарету и отправив ее вниз, устало спросил я.
- Не сразу, - хохотнув, ответил он. Развернулся и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на небо, и неожиданно произнес: - Могу поспорить, что у тебя есть старый Кадиллак, и черный пистолет под подушкой.
Я с интересом посмотрел на него. Сделав еще пару затяжек, он продолжил, уже другим, серьезным тоном.
- Ты мне сразу понравился, черт побери! И даже то, что от тебя за пару миль несет пылью и кровью мне безразлично. На сцене тебе нет равных! И Маер, и Кай - "за!" - он немного помолчал и продолжил уже другим тоном: - А звезды сегодня великолепны, и цвет неба такой восхитительный, - он выкинул свою сигарету. - И не надо на меня так смотреть. Я кстати предпочитаю тридцать восьмой или сороковой калибр, но ты, могу биться об заклад, используешь никак не меньше сорок пятого, я прав?
Молчание, повисшее в комнате, ничем не нарушалось, и не было тягостным или неприятным. Гостиница находилась в тихом районе, в стороне от оживленных улиц. Сумерки все больше сгущались вокруг нас. Сидней смотрел на небо, я на него.
- Когда ты резво свалил из клуба, красиво соскочив в толпу у сцены из твоей куртки выпал чек, на котором значилось "Отель "Под Графским Кленом"". Согласись не сложная задачка? - он повернулся ко мне, а затем сел напротив, благо окна были широкие и подоконники большие.
- Тебе просто повезло, - ответил я.
- Не спорю! - Сидни усмехнулся. - А вот тебе, похоже, нет, - он кивнул на мои повязки. - Давай так, ты рассказываешь мне, почему ты дернул и куда вляпался, а я тебе кое-что интересное, идет?
Если честно, мне было безразлично. Усталость накрыла меня словно волной. Раны болели, тело ныло, наверное, в каждой клеточке. Общество этого длинноволосого парня было приятно и не обременительно. Мы сидели и просто молчали, в сумерках, в тишине, в спокойствии.
Сидни достал из внутреннего кармана жилетки фляжку, отвинтил крышку и, приложившись к горлышку, сделал пару глотков. Закрыл глаза и, прислонившись головой к раме, заговорил:
- Я думаю, этот город совсем не то чем, кажется. Это не просто порт, куча домов, улиц и многие тысячи людей - это перекресток судеб. Кого и чего, здесь только нет. Но я думаю, ты и сам это понимаешь. Даже если не этим, - все так же, не открывая глаз, он постучал себя пальцем по лбу, - то сердцем так точно. Я не знаю, что привело тебя сюда, но так же я не верю в случайности. Мое суждение похоже на фатализм. Только я убежден, что не просто так пересеклись наши пути. - Он вновь отпил из фляжки. Налетевший порыв ветра растрепал его светлые волосы. Откинув пряди с лица, Сидней протянул емкость мне. И продолжил: - Как я уже говорил это не просто город. Название у него подходящее, но не думаю, что оно полностью отражает его суть. Есть выражение: "Место, где умирают тени", - я не произвольно вздрогнул при этих словах, и чуть не разлил виски во время глотка. Сид, казалось, этого не заметил. - Так вот, Шэдоу-Фолс - это место где они живут вечно.
Я вернул ему флягу и полез в карман за сигаретами. Рука наткнулась на сложенный лист бумаги. Я вытащил его и, придавив коробком спичек на подоконнике, стал доставать пачку из другого кармана.
- Что это? - Сидней не дожидаясь ответа, взял листок и развернул его. - Ого! Ты пишешь тексты?! Просто великолепно! У меня, например с этим плохо, да и у ребят тоже.
- Люблю играть словами, - ответил я, выпуская первый клуб дыма.
- Ладно, - он спрыгнул с подоконника, взял свою куртку и, полуобернувшись, сказал: - Мы живем, и репетируем на шестой улице. В здании старого суда. - Убрав флягу, обратно во внутренний карман жилетки, Сидней направился к выходу. - До подписания контракта у нас месяц, потом еще один на подготовку к турне. Если надумаешь присоединиться, теперь знаешь где нас искать.
Последние слова он произнес, уже взявшись за дверную ручку.
- Когда мы второй раз стали исполнять «Whisky in the Jar», - произнес я, смотря в окно, - На краю зала я увидел девушку, за которой полвечера бегал по клубу. Песня как раз закончилась и под радостные аплодисменты я спрыгнув в зал стал пробираться к ней. Знаешь, Сидни, я в своей жизни много где побывал, повидал разного, но такой красавицы, - я покачал головой и повернулся к нему, он же стоял, прислонившись плечом к двери, и улыбался.
- Высокая, примерно шесть футов, прямые длинные волосы, и настолько сексуальная, что монахи забывают, что такое caelibatus(6)! - Быстро проговорил он и рассмеялся, когда я попытавшись спрыгнуть с подоконника, забыл о ранах, стал шипеть, ругаться и медленно оседать на пол. - Я так понимаю, что ты ее не догнал? - Он вновь кинул куртку на стул и все так же улыбаясь, подошел ко мне и стал помогать подняться.
Усадив меня на кровать, он оседлал стул напротив и выжидательно посмотрел на меня.
- Ты когда-нибудь совершал добрые дела? - спросил я, поудобнее устраиваясь.
- Думаю, да, - Сидни пожал плечами.
- Можешь считать, что все вот это, - я показал на повязки. - Результат первого в моей жизни доброго дела. Как известно, ведь ни одно доброе дело не остается безнаказанным, - я вяло улыбнулся, и прикрыл глаза.
Шум зала был похож на океанский прибой. Эмоций сотен людей стучались в мою душу подобно волнам. Казалось, что все кто находился этой ночью в "Приюте Дождя", собрались вокруг нашей сцены.
Сидни был великолепен, его электрогитара завывала как циркулярная пила, пальцы мелькали с невозможной быстротой, извлекая из ее гибкого стана все новые и новые рифы. Бас Маера гудел как заходящий на посадку бомбардировщик, не отставая от ударных Кая. Что мне оставалось делать? Я как серфингист поймал поднятую ими волну, и старался не сорваться с ее крутого гребня. Самое удивительное во всем этом было не то, что зал, публика, были в восторге, а то, что мне это нравилось. Хотя, если признаться честно, после пяти песен я уже выдохся, но остановится, не мог. Весь алкоголь из меня давно улетучился, я курил сигареты одну за другой, и адреналин стучал в моих висках. Мы уже сыграли «My Gun go Around», «Whisky in the Jar», «Lace and Blood», «Kiss me twice to Lucky» и «Riders on the Storm» незабвенных «the Doors».
- Эй, красавчик! - крикнул Сидни, когда я облокотился на стойку микрофона перевести дух. Моя рубашка была мокрая насквозь, я отбросил спутанные волосы взмахом руки назад. - Держись! Еще раз «Whisky in the Jar», и все!
Я кивнул и прикурил новую сигарету. Взял протянутый мне из толпы у сцены бокал с пивом и глотнул, промочить горло.
Лица, лица, лица - от наших ног и до самой границы света. Возбужденные, радостные, угрюмые, улыбающиеся. Закончив первый куплет, мы с Сидни, прислонились спинам друг к другу и в унисон запели припев. Маер радостно улыбаясь, гудел басом и крутился волчком на краю сцены, так что я даже на мгновение испугался, как бы он не упал.
Прикрыв глаза, я продолжал петь. Сидни отошел от меня на другой край сцены. И вот уже финальный припев. Все. Я открыл глаза и с трудом вздохнул. Басс на пару с гитарой терзали последние ноты, как будто бы все, никак не желая успокоиться. Держась за стойку микрофона, я стал в очередной раз обводить глазами толпу в зале. В этот момент заработали софиты, и яркие поисковые лучи света стали разбегаться по залу. Случайно зацепившись взглядом за один из таких лучей, я стал следить за его бегом. Он то ускорялся, то замедлялся, иногда замирая и меняя направление своего движения. Остановившись в очередной раз, он высветил из толпы светлые длинные волосы, которые колыхнулись в проходе и исчезли в арке с надписью "Fire Exit!".
Меня как будто подбросило. Я оттолкнулся от микрофонной стойки, повалив ее на комбик. По залу ударила волна микрофонного визга, явно протестующего о таком обращении с собой. Народ закрывал руками уши и морщился, пока звукорежиссер не убрал громкость с этого канала. Мне было безразлично. Схватив френч с колонки и трость, я спрыгнул в толпу прямо со сцены, и стал пробираться к выходу. Успев, мельком увидеть, удивленные лица Маера и Сидни.
Ночная улица встретила меня холодом, туманом и моросящим дождем. За моей спиной захлопнулась дверь в клуб, отрезав шум толпы словно ножом. Воздух пах зимой. Дыхание из о рта вырывалось белым паром, медленно кружась в свете немногих фонарей. Не останавливаясь, я накинул на себя френч, застегиваясь на ходу и бросился бегом по переулку. Благо путь был только один - налево от двери, справа был тупик.
У первого перекрестка я остановился и огляделся, слева было темно, лишь вдалеке светились огни порта, справа через двести ярдов переливалась гирляндами улица. На кирпичной стене здания напротив меня кто-то фосфорицирующей краской коряво написал "Signum Temporis - Veritas Vincit!"(7). Посмотрев себе под ноги, я увидел в грязи следы остроносых женских туфель, которые как это ни странно повернули не к улице с ее россыпью огней, а к темноте портовой стороны. Вздохнув, я перехватил трость и свернул туда же.
Иногда ветер проносил мимо обрывки газет и мелкий мусор. Грязь под ногами чавкала и блестела под светом редких фонарей антрацитом. Я прошел уже несколько кварталов в сторону порта, его огни стали ближе. В воздухе появился запах водорослей и стухшей рыбы, убивая мое обоняние, как и надежду. Изредка в тишине до меня долетал шум одинокой машины, или обрывки музыки. Крысы жались к стенам, а уличные коты сверкали прожекторами глаз с заборов и помойных контейнеров. Морось сменилась полноценным дождем, еще далеким до ливня, но его хватило чтобы, дойдя до конца переулка, я уже изрядно промок. Перед моим взором открылся толи пустырь, толи промзона. Контейнеры, трубы, строительный мусор и, скорее всего канавы и котлованы.
Я совсем пал духом. Пожалуй, тому грамотею, что намалевал надпись на древнем языке нужно было использовать другую цитату. Например "Desine sperare qui hic intras"(8). А мне рассуждать логично. Правда в отношении женщин логика всегда работала крайне плохо. Выругавшись я собрался уже повернуть обратно, как до моего слуха долетел чей-то сдавленный крик.
Замерев я стал ждать. Крик повторился вновь. Кажется он был громче приведущего. Стараясь не поскользнутся в темноте и не поломать себе ноги на буераках я бросился на звук. И в первый раз проклял свои дурацкие ботинки на платформе с каблуками, когда чуть не подвернул ногу в колее от грузовика. Крик вновь прозвучал над все усиливающимся дождем, но уже слабее и тише, как будто силы оставляли кричащего, а может быть и надежда. Думаю больше бы я не услышал его, но это было и не нужно. Я уже определил место откуда он звучал.
Узкие проходы между кипами двенадцатифунтовых контейнеров и связок труб. Идти оказалось недалеко. Пройдя одну "алею" и свернув за угол я увидел то, к чему в общем-то не был готов.
В свете фар от пары машин у одного из контейнеров сидели две женщины. Не знаю, правда они были монахинями, или это были праздничные костюмы. Что ж. Для них праздник явно удался, но только в той части что касается ужаса. На лицах виднелись кровоподтеки, царапины и ссадины. Дождь стекал по их лицам смешиваясь с кровью и грязью. Одежда была местами порвана и выпачкана глиной, что месили под ногами окружившие их мужчины.
Их было пять человек, двоих я увидел скорее по белозубой улыбке, чем по контурам во тьме. Огромные чернокожие, одетые в рабочие робы механиков. У одного из них на руке была намотана цепь, с внушительного размерами звеньями. Второй периодически прикладывался к бутылке чего то горячительного у ухмылялся. Прямо модернистская гравюра на тему "Мавры истязающие христианских пилигримов".
А рядом тогда у нас кто, раубритеры, или хассасины? На рыцарей разбойников три оставшихся типа мало походили, как одеждой, так и комплекцией. А вот на представителей секты воскуривающих хашеша тянули вполне. Худощавые, одетые в неплохие костюмы они стояли возле дорого автомобиля и курили установленный на капоте кальян. Один из них оторвался от мундштука, выпустил плотную струю дыма и что-то негромко произнес махнув в сторону женщин рукой.
Один из мавров, тот который был с цепью, громко рассмеялся, и достав, показавшийся в его ладони игрушечным, нож направился к дрожащим жертвам.
Я проехал тысячи миль, по разным дорогам. Видел и делал такое, что явно закрывает мне вход не только в рай, но и в любой пристойный храм. И какое собственно мне было дело до этих двух попавших в передрягу монашек? Может быть я и подонок. Убийца из темной подворотни, но я не никогда не издавался и не глумился. Тем более над тем, кто явно слабее и не может дать отпор. Это, по меньшей мере, низко, и показывает явное отсутствие шариков в твоих штанах. Хотя, может что-то изменилось во мне? Сломалось, там во тьме после Соляных Холмов?
Быстро преодолев расстояние, разделяющие меня и эту компанию, я как недавно на сцене вновь оказался в центре света прожекторов и внимания, но отнюдь не благожелательной публики. Пока не прошел шок вызванный моим эффектным появлением, я сделал легкий книксен в сторону курильщиков и крутанувшись оказался прямо перед мавром с ножом и цепью.
Его глаза выражали недоумение. Я же с прелестной улыбкой ударил его ногой по коленной чашечке. Он завыл, и схватился за ногу. Я добавил удар кулаком сверху, насладившись звуком ломаемой носовой перегородки.
Вы когда-нибудь видели драку котов? Не важно домашних, или уличных. Коты они всегда коты, они всегда дикие звери, только притворяющиеся домашними питомцами. Быстрое мельтешение тел, вой, утробный рык, клочья шерсти и кровь. Все тоже самое, с той лишь разницей, что тут дрались не один на один, а банда уличных бойцовых котов, против одного.
Выведя первого мавра из строя я подхватил его нож и развернулся ко второму. Как раз вовремя, чтобы успеть уклониться от удара огромного кулака в котором была зажата "розочка" от разбитой бутылки.
- Что ты, милый, - глумливо успел вымолвить я ударяя тростью по черной руке, и ломая ему лучевую кость. - Я не принимаю цветы на первом свидании!
Мавр как будто и не обратил внимания на перелом. Он попытался достать меня ударом левой. Пришлось поднырнуть под нее, и, вставая дать волю всем моим чувствам, вложив их в крепкий удар кулаком в его промежность.
Гигант взвыл и сложился пополам, чуть не похоронив меня под собой. Едва я успел отскочить от него, как получил крепкий удар поперек спины чем то очень жестким. Крутанувшись я отбил следующий удар стальной арматуры, зажатой в кулаке одного из курильщиков кальяна и нацеленный мне в голову. Двое его друзей были уже рядом, и обходили меня с разных сторон, блестя в свете фар не очень приятными мне ножами наваха.
Удар, удар, вновь удар. Все парированы, но трость начала трещать. Скоро я буду безоружен. Стараясь крутиться и поворачиваться так, чтобы оставшаяся троица не сумела напасть одновременно, я оказался возле монашек. Они так и сидели, обнявшись, с вытаращенными глазами.
- Сестры, - прохрипел я, парировав арматуру и уклонившись от навахи слева. - Не могли бы вы свалить отсюда нахрен и позвать копов?!
Может моя фраза и дошла до них. Однако действовать они стали в тот момент когда я подвернув ногу упал между ними. Они взвизгнули и бросились в разные стороны. Я же перекувырнувшись через голову попытался как можно скорее встать.
Встал, и тут же левый бок обожгло болью. Жало навахи достало меня. Неглубоко, но достаточно. Тут же справа меня накололи на еще один нож, уже в район плеча. Курильщик, не выпуская своего клинка из рук, попытался ударить меня коленом в живот, но сам получил лбом в нос и свалился в грязь, захлебываясь кровью.
Оставшиеся двое действовали, слажено и отработано. Один колол ножом, другой бил арматурой. Мне приходилось вертеться и крутиться из всех сил, которых уже оставалось мало. Я получил еще несколько порезов, и довольно чувствительных ударов арматурой. Пару раз меня накололи на острие пера.
Пора было заканчивать. Подгадав момент, я нанес сокрушительный удар набалдашником трости по голове того, что с ножом. Хрустнуло. Толи трость переломившись пополам, а может его череп. Безразлично, в глазах уже темно и пляшут цветные круги. Сделав вольт, уходя от прямого удара ножом в живот, я блокировал удар локтя поймав его ладонью и всадил нож мавра последнему хассасину в шею.
Все. Я попятился, и оперевшись спиной о контейнер я прикрыл глаза. До моего слуха донесся звон цепи. Я знал что увижу, когда с трудом открыл глаза. Первый мавр поднялся и разматывал свою цепь. Молча и нехорошо улыбаясь. Недалеко от него из грязи поднимался второй с разбитыми шарами и сломанной рукой.
Дерьмо. Полное, жидкое и очень глубокое.
Наверное, впервые в жизни я был рад увидеть отблески мигалок патрульной машины. Как оказалось преждевременно. Машина вылетела на место побоища, завизжали тормоза, послышалась ругань, и звук открываемых дверей.
Если я и был рад видеть копов, то только как знак того, что сегодня я не подохну, тут в грязи. Только вот желания объясняться с ними у меня не было никакого, а тем более проследовать в участок. Как оказалось, они собирались задавать любые вопросы, только после того как хорошенько постреляют.
Бедняга с цепью даже не успел обернуться на звук машины, как его уже продырявили раз пять. Второй так до конца и не поднявшись получил свинцовый приз в лоб и завалился в грязь. Быстро смекнув, что отравление тяжелым металлом на пользу мне не пойдет, я кинулся к ближайшему проходу.
Сидней подошел к окну и закурил. Я лежал на кровати, закрыв глаза и угадывая по звукам его действия. Мне нравилось представлять плавные движения его рук, наклон головы отблески сигаретного огонька на его лице.
- Значит, - прервал он молчание, я открыл глаза и увидел, как он выпускает струйку синего дыма. - Три новеньких дырки в тебе, это дело рук копов?
- Правильно понимаешь. - Слабо улыбнувшись, подтвердил я и тяжело поднялся с кровати. Рубашка осталась лежать на простынях. Я достал сигарету из полупустой пачки и прикурил. - И моя плата за доброе дело.
- Что поделать, - усмехнулся он, - такие дела всегда оплачивались по хреновому тарифу.
Мы помолчали, смотря на перемигивание звезд в небе, и прислушиваясь к шуму большого города. Где-то вдалеке надрывалась полицейская сирена, мяукал кот, кто-то горланил матросскую песню.
Сидней вздохнул, выбросил окурок, и спросил:
- Знаешь, какая мораль этой твоей истории?
- Я, кажется, сказал в самом начале повествования, - удивленно ответил я и посмотрел на него.
- Нет, - он отозвался, легким невесомым смешком. - Про добрые дела, это скорее эпиграф. А мораль, - он скосил на меня лукавый взгляд и явно играл, держа паузу. Я рассмеялся и шуточно толкнул его, чуть не потеряв равновесие. - Мораль проста, никогда не стоит бегать за женщинами!
Рождество, мы, решили справлять с ним вдвоем. В его квартире-мансарде, что располагалась над студией нашей группы. Да, я все-таки принял их предложение. И, знаете, что? Это было великолепно! Вновь, за долгие годы я почувствовал себя живым! Музыка оживила мою душу, наполнила силой моё израненное тело и поправился я на удивление быстро. Док Мак'Кинс был удивлён и искренне рад, что я шел на поправку так споро. Правда это не помешало ему выставить мне вполне приличный счет за лечение, но каждый цент из этих денег он заслужил сполна. Мне было не жаль расплатиться с ним. Правда запись альбома было решено отложить до весны, а тур и вовсе перенесли на лето, но никто не возражал - ни студия, ни продюсеры, ни мы.
Сочельник удался на славу. Всю последнюю неделю ветер дул с материка, не пропуская в город промозглость и сырость морских штормов. Он нес с собой пушистые словно овцы Мэри облака которые день за днем заваливали Шэдоу-Фолс хлопьями снега. Город сверкал огнями гирлянд и елей, пах корицей, шоколадом и мандаринами, звучал басистым смехом из-под синтетических белых бород, и счастливым, заливистым и звонким, как серебряный колокольчик, детским. По вечерам, между гудками машин и шарканьем лопат дворников, были слышны: «Silent Night - Holy Night», «Jingle Bell» и конечно же «I wish You a Marry Christmas».
Мы с Сидни убирались в его берлоге, шутили, смеялись, пели, пили и не пьянели. За последние несколько недель мы подружились с ним настолько, что мне казалось - я знаю его всю жизнь, и это как минимум мой брат. Украшая квартиру я напевал:
«It was Christmas Eve babe.
In the drunk tank
An old man said to me: "Won't see another one..."
And then he sang a song
"The Rare Old Mountain Dew"
I turned my face away
And dreamed about you.
Got on a lucky one,
Came in at ten to one.
I've got a feeling,
This year's for me and you.
So Happy Christmas!
I love you baby.
I can see a better time,
When all our dreams come true... »(9)
Сидни кинул в меня еловым венком с красной лентой и колокольчиком привешенным в центре. Я поймал его и продолжая напевать повесил на входную дверь. Тогда он кинул в меня пучком омелы, и произнес:
- Хорошая песня, и не смотря на слова, безусловно рождественская, - я залез на стул, чтобы повесить омелу недалеко от входа. - Но не кажется ли тебе, что она все-таки не такая праздничная как хотелось бы?
- Я люблю эту песню, она нежная, - ответил я, пытаясь привязать ленточку к одному из рожков люстры. Стул опасно покачивался под о мной.
- У меня есть идея получше - произнес Сид, и вставив кассету в магнитофон нажал на "воспроизведение". Щелкнув несколько раз пальцами под синкопические аккорды вступления, он принялся подпевать всеми узнаваемому голосу:
«Oh, the weather outside is frightful,
But the fire is so delightful! Hey!
And since we've no place to go,
Gon'na let it snow, let it snow, let it snow!..
And it doesn't show signs of stopping,
And I've brought some corn for popping.
The lights are turned way down low...
Gon'na let it snow, let it snow, let it snow!.. »(10)
Я рассмеялся, и стул под о мной зашатался сильнее. Сидней пел великолепно. При этом так замечательно парадируя Фрэнка, что под конец второго куплета, когда омела была все-таки привязана к рожку люстры, я хохотал уже в голос, стоя на все более шатающемся предмете мебели. Сид продолжал петь, пританцовывая вокруг.
Когда он раскинув руки тянул последние слова финальной части припева, стул все-таки не выдержал моей радости. Ножка подломилась и я не успев опомниться полетел прямо в объятия, удивленно вытаращившего глаза, Сиднея.
Песня закончилась, а мы лежали на полу и хохотали. Наконец сквозь смех он произнес, слегка толкнув меня в грудь:
- Слезь с меня, грязный извращенец! - чем вызвал новый приступ хохота, у меня, едва приподнявшегося над ним на руках.
- Вообще-то, - с трудом сквозь смех произнес я, - милый, мы лежим под пучком омелы!
- О, нет! - он состроил комично испуганное лицо.
- О, да, славный мой! - сквозь смех передразнивая его сказал, я и стал делать вид, что сейчас его поцелую.
- О, нет! - вновь воскликнул Сидней, округлив глаза. - Быстрей вставай с меня! И выключи проигрыватель!
Услышав первые ноты песни, я буквально мгновенно оказался возле магнитофона и нажал на "стоп", счастливо выдохнув. Терпеть нем могу, как и Сидни, «Blue Christmas» Элвиса. Переведя дух я помог ему подняться, и мы отправились на кухню. На город опускались серебряные сумерки, мигая в окне огоньками и поблескивая снегом.
Промотав короля рок-н-ролла, мы под звуки рождественских песен занялись готовкой. Хотя, сказать по правде, готовил в основном Сидней. Как оказалось, он был великолепным кулинаром. Изредка я помогал ему, что-то нарезать, помыть, или подержать, Но большую часть времени я сидел и пил вкусный черный чай, с корицей и чабрецом.
Ближе к одиннадцати часам вечера раздался стук в дверь, и пред нашим удивленным взором предстали Кай и Маер, в сопровождении двух прелестных девушек, Риты и Татьяны, и трех бутылок вишневого виски. Все они были немного на веселе, увешаны гирляндами и серпантином. На их головах их были красочные колпаки, а одежда пестрела конфетти.
- Счастливого Рождества, засранцы! - хором воскликнули они, и подув в свистульки-языки, ввалились в прихожую.
Застолье получилось в меру шумным, очень веселым и душевным. Когда мы покончили с печеным карпом и закусками, Маер сбегал вниз и притащил акустические гитары. Потушив свет, мы, расселись кто где, и стали играть и петь, при свете свечей и гирлянд. Кай спел несколько бессмертных баллад с Изумрудного острова. Сидней и я исполнили нашу «Прелюдию к Мечте» и нестареющий «Дом Восходящего Солнца».
Было очень душевно и умиротворенно. Кай вновь наполнил всем бокалы вишневым виски и произнес немного заплетающимся языком:
- В эту прекрасную Рождественскую ночь, хочу поднять тост! За чудеса и удачу, ребята! Без них мы никогда не смогли бы собраться все вместе и делать, что любим больше всего - музыку!
- За чудеса и удачу! - все с энтузиазмом поддержали его и бокалы с мелодичным звоном столкнулись.
Выпив, Маер начал играть «Somebody To Love», девушки расположившись рядом стали ему подпевать. Кай, задумчиво крутил в руках бокал с виски и смотрел как за окном падает снег.
Сидни, сидевший рядом со мной на сложенном на полу пледе, слегка толкнул меня локтем в бок:
- Эллис, я хотел бы у тебя спросить, - полушутливо произнес он. - Только пожалуйста, ответь честно.
- Без проблем, приятель! - я отставил полупустой бокал и при обнял его за плечи.
- Ты, - он глотнул виски, - веришь в чудеса? Особенно в такую ночь?
На мгновение я задумался, но затем тряхнув головой и засмеявшись, ответил просто и убежденно:
- Да!
- Я тоже считаю, что чудеса случаются, - он вновь глотнул виски, и тоже отставив стакан поднялся. Взглянув на часы на стене и подал мне руку. - Пойдем, у меня есть для тебя сюрприз и подарок.
Я недоуменно принял его руку и поднявшись последовал за его загадочной улыбкой к двери. На часах была четверть второго. Проходя мимо Кая, он что-то шепнул ему, и тот улыбнувшись покосился на меня и кивнул. Полностью смутившись, что мне совсем не свойственно, я принял от него куртку и мы вышли на лестницу.
Внизу на втором этаже была наша студия, где мы репетировали. Располагалась она в зале где когда-то шли судебные заседания. Акустика там была хорошая, да и места полно. На первом этаже, но в соседнем крыле квартировала коммуна глухонемых. Ни мы им, ни они нам не мешали абсолютно, к обоюдному удовольствию. На другой стороне лестничной площадки начинался небольшой коридор, что вел к квартирам Кая и Маера, а Сидней повел меня наверх по скрипучим ступеням. Остановившись перед дверью на крышу, он открыл ее и пропуская меня вперед произнес улыбаясь:
- Счастливого Рождества, Эллис, от всех нас! - и мягко подтолкнув меня в спину, закрыл за мной дверь.
Последние снежинки кружились в воздухе и неслышно ложились к моим ногам. Облака разбежались, и над головой ярко сияли зимние звезды. На краю крыши, у бордюра, что отделяет ее край, стояла девушка. То длинноволосое видение, что явилось мне в ночь на Самхейн.
Услышав звук закрывающейся двери, она обернулась, и без испуга с любопытством посмотрела на меня. Я растерялся. Красивое круглое лицо, маленький рот, чуть курносый, аккуратный носик, и кажется серые глаза. В этот раз, ее великолепные волосы так же были распущены, и редкие порывы ветра развевали их как плащ за ее спиной.
Посмотрев на меня немного, она не торопясь подошла ко мне и улыбаясь протянула сложенный вдове лист бумаги. Развернув его, я с удивлением узнал подчерк Сида.
"Милостивая госпожа! Вы моя судьба!
В ночь Рождества, на крыше старого суда, шестая улица, четверть второго.
Искренне ваш, навсегда, Эллис."
Я был смущен и растерян. Подняв голову и встретившись с ее веселыми глазами я вздохнул, улыбнулся и опустился перед ней на колено, взяв ее руку в свою.
- Все, что написано здесь истинная правда...
- Я знаю, - впервые произнесла она, мягким и нежным голосом. - Иногда ты сразу знаешь, что нити переплелись. Тебе повезло, что у тебя такие хорошие друзья, - она немного потянула меня вверх, заставляя встать с колена. Ростом она была чуть ниже меня. - Я не смогла тебя найти, но они знают этот город лучше, чем я, что странно.
За ее спиной послышалось шипение. Вверх понеслась искрящаяся струя и взорвалась в вышине снопом света. За первой последовала вторая, за ней еще одна, и еще и еще.
Взявшись за руки мы подошли к краю крыши. Фейерверки продолжали лететь один за одним разрываясь в темном небе красочными бутонами. А внизу на снегу Маер, Кай, Сид, Татьяна и Рита, зажгли бенгальские огни и нестройно пели Рождественский гимн. Увидим нас, они замахали руками, и я готов был поклясться, что Синей улыбается.
- Эльза, - тихо произнесла она, обретая имя, и обнимая меня. - Меня зовут Эльза.
Глаза у нее все-таки не серые. А голубые, льдисто-голубые, как лед в высокогорных озерах. Эльза сидела у зеркала, в кружевном белье, и заплетала волосы в косу. Лежа на кровати я любовался как ее пальцы ловко справляются с этим непослушным каскадом, направляя его в нужное ей русло.
- Ты проснулся, - улыбнулась ее отражение.
- Глупо это отрицать, - ответил я и потянулся. За окном голубело небо, с лёгкой дымкой облаков на горизонте. К вечеру может быть гроза. Первая в этом году.
Вот уже четыре месяца, как она живет в моих комнатах в отеле, и меня это нисколько не смущает. Со своей квартиры она съехала, а вещей нее оказалось до смешного мало.
- Зачем тебе куда-то сегодня уходить, - спросил я и поднявшись пошел к окну, взяв сигареты с зажигалкой со столика. Курил я теперь много меньше, но так и не мог полностью проснуться без сигареты.
Она снова улыбнулась. Перевязала кончик косы синей лентой. Цапнула белую блузку со стула рядом, натянула ее и встав начала застегиваться. Я невольно залюбовался ею. Маленькая грудь, тонкая, осиная талия, и шикарные округлые бедра. Сев на подоконник я закурил. Весна. Дует теплый южный ветер, над морем медленно парят точки чаек.
- Мы это уже обсуждали, Эллис, - она одела темно-серые брюки, черные туфли и подойдя поцеловала меня в щеку. - Сегодня последнее мое дежурство, а потом мы уезжаем.
- Да, да, я помню, но мне очень не хочется тебя никуда отпускать.
- Одни сутки, милый, а потом только ваш тур.
Мы решили пожениться перед началом турне, совместив его и медовый месяц. Сидней был прав, сказав что Шэдоу-Фолс - это город либо начала, либо финала. В нашем случае я думаю все-таки первое. После завершения турне по единогласному мнению мы решили все вместе осесть где-нибудь в ином месте. Например на другом континенте. Там все рядом, и нашей работе это не помешает. Мы с Эльзой хотим купить дом где-нибудь в пригороде, лучше всего там где есть горы. Сидней сказал, что просто обязан за нами приглядывать, так что поселится где-нибудь поблизости.
- Да, - я обнял ее и поцеловал. - Только вот...
- Что?
- Ты мне так и не сказала, кем ты работаешь.
- Я думаю, теперь это уже точно не важно, - улыбнувшись она легко высвободилась из моих объятий. - Давай, до завтра. И схватив с вешалки куртку скрылась за дверью.
Посмотрев на прогоревшую до фильтра сигарету, я отбросил окурок в окно и достал следующую.
Сегодня мне надо было собрать вещи и продать машину. Ничего сложного. Много времени это не займет. Вещей у меня так же как и у Эльзы не много. С машиной я уже договорился. Вечером надо ее отогнать в южный район. Какой-то священник хочет ее приобрести. Какая ирония. Я усмехнулся и докурилв пошел принимать душ.
Время летело незаметно. Город погруженный в весну цвел, в воздухе витал аромат сирени, все бульвары были засажены ею.
Вещи были собраны к пяти вечера. Позвав Толли я распорядился куда их отправить и уже собирался идти к машине, как вдруг остановился на пороге. Я совсем забыл. Забыл про него. Покачав головой я подошел к секретеру, открыл крышку и достал из потайного отделения пистолет.
Привычная тяжесть легла в мою руку. Я давно не притрагивался к нему. Он был холоден, и зол. Зол на меня. Я чувствовал это почти физически. Его негодование, гнев и обиду, он был предан.
А мне было все равно. Привычно отщелкнув обойму я убедился, что она полна и загнал ее обратно. Привычно передернув затвор и сунув его за пояс сзади под куртку вышел из комнаты. Ему не было места в моей новой жизни. Но негоже оставлять его здесь, у хозяйки гостиницы могут быть из-за него неприятности, а я ей все-таки обязан. На обратной дороге загляну в порт, и упокою этого злобного малого в морской пучине.
Небо покрыло белое марево. Было очень душно. Со стороны моря медленно и неотвратимо на город ползли тучи. Я ехал на встречу с покупателем неторопливо, выбрав кружной, длинный путь, наслаждаясь поездкой и прощаясь с любимым автомобилем. Играло радио. В движении ветер сдувал духоту и было очень хорошо.
К дому священника я подъехал в семь вечера. Небольшой кирпичный дом, свеже выкрашенный в белый цвет стоял недалеко от храма. Крохотной деревянной церкви. Священник сидел на крыльце и читал псалтырь. Увидев машину, он махнул рукой показывая на проулок. Я пожал плечами и поехал в указанном направлении. Солнце скрылось за пеленой туч, ветер стал налетать порывами. Стало сумеречно. Откуда-то от горизонта пришло глухое ворчание грома.
"Надо побыстрее заканчивать с этим, подумалось мне. Шторм грядет", - по радио начались короткие новости, что дают в начале каждого часа.
В проулке находился въезд в гараж, из раскрытых дверей которого лился желтый искусственный свет. Священник показался в проеме все так же сжимая в руках черную книжку с белым крестом на обложке. Был он лет пятидесяти. высок, худощав и немного сутулился. Черная сутана его была опрятна, а на морщинистом лице сияла спокойная улыбка. По крайней мере до тех пор пока он не увидел меня, выходящего с водительского сидения. Улыбка исчезла. Лицо стало явно неприветливым. Я с удивлением отметил как он побелели его пальцы сжимающие книгу.
- Отче? - обратился я к нему, недоуменно оставаясь возле открытой водительской двери. - Мне кажется вас заинтересовала эта машина.
- Если бы я знал, что ее продает такой поддонок как ты! - Он обличительно ткнул в мою сторону указательным пальцем правой руки, - не за что не купил бы ее! Ведь это же ты тот "музыкантик" - последнее слово он выплюнул явно с ненавистью, - что дает представления, с тремя такими же придурками, последние пару месяцев совращая молодежь нечестивыми текстами!
- Я приехал сюда продать свою машину, а не диспутировать о богословии, или нашем творчестве, - раздраженно ответил я и захлопнул дверь. Радио продолжало вещать, новости подходили к концу, дальше шел блок рекламы. - Ваш механик вчера осмотрел машину и сказал вы хотите ее купить. Если нет, я сваливаю!
- Вот твои деньги, мерзость, - священник плюнул на землю и достав небольшую пачку купюр кинул ее мне под ноги. - А машину я после тебя освещу!
- В таком случае - я демонстративно глумливо поклонился подбирая деньги с земли, - лучше сожгите ее, во имя Господа Вашего Иисуса Христа!
- Не богохульствуй! - священник проходивший мимо к водительской двери взвизгнул и ударил библией по голове.
Это было уже через чур. Выпрямившись я толкнул его в грудь, он отлетел к гаражу и ударившись о косяк ворот полез под сутану.
- Не стоит, отче, - предостерег я его. Моя рука автоматически нащупала пистолет за поясом. - лучше разойдемся, пока ты не предстал перед начальством!
- Это частная собственность, - произнес он распрямляясь и сжимая в руке маленький старомодный пистолет. - А ты напал на меня...
Где-то недалеко раздался звук двигателя мотоцикла, и совсем близко грянул гром, глухим рокотом прокатившись над нами. Я видел как его палец потянул спуск, но как всегда я был быстрее. Всего один выстрел. И он заваливается назад, в открытые ворота гаража, и все таки нажимает спуск. Короткая вспышка, искры, и свет в гараже меркнет. Над головой сверкает молния, а я так и стою с пистолетом.
Как глупо.
Как глупо и пошло. Старый дурак...
Реклама по радио закончилась.
- Бросай оружие! - раздается сзади крик.
Рефлексы.
Рефлексы меня всегда спасали.
Только не теперь. Я разворачиваюсь и хочу выстрелить, но понимаю, что опоздал. Бутон огня уже расцвел у основания ствола офицера, что стоит в конце переулка. Белый шлем с забралом, кожаная куртка и бриджи, сапоги.
Почему я не слышал звука выстрела? Это все гром...
Время замерло. Как и тогда, в той старой церкви. Как и тогда я видел тень, что стала ей. Незнакомкой, что стояла между мной и офицером. Я ошибся. Время не замерло, оно двигалось, но очень медленно. Я видел как летит ко мне пуля, и знал куда она попадет. И она, стояла уже рядом со мной. Наклонившись к моему уху, что-то шептала, но ее слова заглушал гром. Все в этом мире заглушал гром. Но первые ноты песни, что узнавались сразу, как и запах озона после грозы, хотя и были растянуты в пространстве, звучали в моей голове поверх грома
«Riders on the storm... »
Лицо закрытое вуалью было напротив. Чуть слышный запах тлена, и холод. Она еще, что то говорила и качала головой. А потом взяла своей рукой, затянутой в истлевшие кружева перчаток и просто подвинула немного пулю, что была уже почти у моего сердца. И засмеявшись стала отплывать от меня. Все дальше и дальше в начало переулка, туда, где постепенно гаснет пламя выстрела. Поравнявшись с офицером она послала мне воздушный поцелуй, и слилась с ним, войдя в него.
Шедоу-Фолс. Город где умирают тени. Нет, место где они вновь могут жить.
Жгучая боль пронзает левое плечо и я лежу на асфальте. Время снова идет почти нормально.
Песня медленно плывет над о мной.
«Riders on the storm...
Riders on the storm...
Into this house we’re born,
Into this world we’re thrown... »(11)
И гильза подскакивает на темном асфальте. Я отчетливо вижу ее, латунный цилиндр, и голубоватый дымок. Рядом падает белый шлем. Чуть скосив глаза я вижу кончик светлой косы с синей лентой. И вижу как капля воды падает на желтый цилиндр гильзы и разбивается на десяток мелких брызг. В полете, в отсвете молний, они сверкают как маленькие бриллианты. Я знаю, что это слеза.
Следом на асфальт падает еще одна капля, и так же разлетается брызгами. За ней еще одна, и еще, и еще...
Гроза началась.
Сноски.
1. Alice Cooper - 1971 Love is to Death - 03. Long Way to Go.
2. W.A.S.P. - 1985 The Last Command - 01. Wild Child.
3. Alice Cooper - 1975 Welcome to My Nightmare - 01. Welcome to My Nightmare.
4. Halloween - 1987 Keeper of the Seven Keys CD1 - 07.Halloween.
5. MoonSpell - 1996 Irreligious - 02.Opium.
6. Caelibatus - лат. - целиба;т - обет безбрачия.
7. Знамение времени - Истина победит! - лат.
8. Оставь надежду всяк сюда входящий - лат. А. Данте. "Божественная Комедия".
9. The Pogues - 1987 If I Should Fall from Grace with God - Fairytale of New York.
10. Frank Sinatra - Let It Snow!
11. The Doors - 1971 L.A. Woman - 10.Riders on the Storm.
Павел Карди. Сходня-Москва 2009-2017гг.
Там где Пала Тень
© Copyright: Павел Карди, 2019
Свидетельство о публикации №219051501449
Свидетельство о публикации №219051501449
Рецензии