Дарья

(рассказ)

В конце мая на шелковом парашюте приземлилось лето. Запомнилась милая шутка,
давным-давно произнесённая неизвестно кем: "Проснёшься и... лето!" И парашютом
в точь затрепещет  вдоль улицы белая акация в цвету,- парашютом, который руками
не соберёшь в рюкзак. В рюкзак судьбы.

Лето проникло во все уголки, цветы и листики, вспыхнуло белозубыми улыбками,
зазвенело детскими голосами, заявило почти вслух: вот и я дома. Здравствуйте!
Вернулся домой и Анатолий Партолин, мысленно поздоровался со всеми. Рюкзак положил у ног, присел на знакомую скамью и улыбнулся: как и при нём скамья пошатывалась. Почему-то ни у кого до неё не доходили руки, хотя пользовались ею все, даже гости издалека. Влажная тяжесть грубой разлуки вмиг высохла в родном городе, плечи Анатолия расправились, голову он откинул как бы и вызывающе, почему и не откинуть, если ничто не давит и не угнетает ниоткуда?

Двор гудел ульем. Вместо пчел хороводили мелодии хлопотливых сердец. Бабушки
были связаны с внуками и внучками невидимыми струнами, мелькали спицы в их пальцах - вязали, поднимая пену - стирали, опираясь на палочки - учили ходить малюток. Бренчали на гитарах пацаны, подражая бутафории буйных магнитофонов. Девчата захватили увитые диким виноградом беседки, читали и, прерывая чтение, время от времени всхохатывали. Поскрипывали в такт маху качели. Вспыхивали ссоры у песочниц - детское царство делило свои богатства - бесценные безделушки. Гомон и разноголосицу родного двора Анатолий Партолин принимал за игру оркестра в честь долгожданной встречи. Не доставало ковровой дорожки, так ведь и он не премьер-министр.

Его вроде и не узнавали, да уж такой обычай: сперва скажи, с чем пожаловал?
У незнакомого мальчика соскочила цепь, он ткнул колесом велосипеда в колено:

- Почини, дядя Толя,- попросил.

Просьбой своей малыш раскрыл секрет: не только узнали его, но и называли, кто он, тем, кто не знал Анатолия Партолина. Малыш - первый, кому понадобилась помощь дяди. Чей он? Никак Николая Ивлева наследник? Брови заломлены, посапывает, поторапливает: поскроей, мол, ему некогда. Анатолий легко поставил цепь на место, и малыш, забыв поблагодарить, ведь торопился, покатил по двору, с криком нажимая на педали и припадая грудкой к рулю. Партолин улыбнулся: сколько в щуплом тельце, загорелом и крохотном, энергии и веселья! Куда только непосредственность девается с годами?  Возле детской коляски стояла молодая женщина и... улыбалась ему. Клавдия! Жена Николая и, разумеется, мать вот этого малыша. Её, красавицу южную никому не нужную, и пристроил он за Николая, своего тогда ученика на портальном кране, самолюбивого и бестолкового, да лучшего ей и не надо было: по колодке и фасон. Двоих ребятишек ставила на ноги, ещё им чего?

Скамья качнулась, подсел Николай. Распаренный, усталый, с неизменившейся заломленной бровью, повёл на Анатолия взглядом.

- Духота. В порту - особенно. Новый кран осваиваем. Мороки - чемодан, а под заработок - портмоне роскошь: кукишем не наполнять. Закурить не найдётся?

Клавдия окликнула Эдика, малыша с велосипедом, упрекнула мужа: что застрял?- пора в магазин... Николай закурил и слинял с таким видом, словно виделись они утром, взял у жены хозяйственную сумку и коляску, всей семьёй они отправились за продуктами. Дом стоял буквой "П" с тремя арками на улицы. У подъезда в глубине двора задержался Фёдор Башлыков. Фёдор заметил и узнал Партолина, дёрнулся было подойти, но Ольга, жена, подхватила его за руку и увела домой. Скорой походкой промелькнул Василёк Шумлин, этот по сторонам не разбрасывался. Исаев, Башлыков, Шумлин да ещё Кочурко, неудачливый ученик Партолина, и составляли его экипаж на портальном кране пять лет тому назад. И надо было тогда распределиться в порт новому начальнику отдела механизации Грачеву,
коротышке и толстяку, сразу прозванному Вини-Пухом, но с повадками любопытного мишки совать нос туда, куда его не просили. Сунулся он и к Партолину на кран, но получил отпор, а начальство подобного не долюбливает. И оказался подчинённый, впрочем, не без того, "насильником", короче, наломал дров - ни себе, ни людям.

Провожая взглядом Шумлина, Анатолий увидел мать. Возвращалась она с работы с такой знакомой и вместительной сумкой в руке, что у сына искрой из кресала брызнула слеза. Опустив голову, мать думала о чём-то, может быть, о нём и думала, стараясь представить, как он перебивается там на чужой стороне. Догнал её он на втором этаже у двери. Мать обернулась на шорох шагов и... вместе с ключом уронила сумку. Что-то дзинькнуло в ней, под сумкой потемнело. Разбилась бутылка с молоком - к счастью!

- Толя... сынок... не написал...

- А ты не жадала, мама...- обнимая её, улыбался он, сдерживаясь, чтоб не раздавить клещами жадных рук.

- Кажный... кажный день... - мать плакала, ей можно, её слёзы выстраданные.

- И каждую ночь...- Анатолий боялся: не потемнела бы лестничная площадка под ногами от вумных речей, тут любая глупость - спасение.

- И кажную ноченьку... знал бы хто это...

- Догадываюсь, мама...- он поднял сумку, нашарил ключ в сумраке лестничной площадки, открыл дверь.

- Не сбежал?- взглянула она в глаза сыну.

- Мама...- успокоил её Анатолий, добавил: - Оттуда не убежишь.

В комнате сидели они в обнимку   - без слёз, без слов, без ненужных взглядов, - предаваясь молчаливой беседе. О чём были их непроизнесённые думы? Наверно, для того, чтобы произнести их, надо было располагать временем в пять лет тоски.

- Толя, что я раскисла... ты голодный с дороги...

- Мама...

- Я сейчас...

- Задержись... спрева подарок... взгляни!- в рюкзаке стукнул набор слесарного инструмента, завернутого в смену белья, был там ещё флакон не больше мизинца с французскими духами.

- Куда мне до французов!- всплеснула руками мать. - Дарье подаришь...

- А она...- Анатолий смолк, словно споткнулся.

- Ждёт,- всхлипнула мать.- И меня проведывает. Ей то что не пишешь?

- Ну, мама...

- Живой - вот и ждёт. Обернись к ней... да сама прибежит, если не на смене... не на работе...- спросила, затаив дыхание: - Ты как?- пояснила: - С чего начнёшь?

Он улыбнулся, поняв её тревогу, обнял и прижал к груди.

- Поправлю скамью во дворе, а то шатается,- и, не отрывая взгляда, смотрел во
влажные материнские глаза.

- Подожди, я быстро сготовлю всё,- засуетилась она. - Может, и Даша...

Даша... Даша...

Любимая... Зарокотало в сердце слово: любовь... Откуда как и почему случилось так, что кто-то одним словом назвал и чувство к родному дому, и к родителям, и к единственной женщине, и все приняли это как должное и согласились? Не менее матери и  родины любил Анатолий девушку, но это была  иная любовь, нежная и сострадательная, постоянная, как электрический ток в проводах. Чувство к вышеназванным можно разорвать, затем соединить провода в месте разрыва и всё восстановится; разорвать постоянное чувство между двумя сердцами нельзя. Ради этого вроде бы чужого сердца он в первую очередь отдаст жизнь, да, сперва спасет её, затем мать, затем родину, другое дело, что оно, это чужое, но главное теперь сердце, не простит ему очерёдности спасения. Это не обсуждается, не называется, не произносится, это продиктовано совестью жизни и без рассуждений исполняется. И ни при чём здесь какой-то прогматизм, практика или бытовая очевидность. "Дарьюшка!"- кого ещё так могла величать бабушка Евдокия, хотя Дарья была у неё не единственная внучка. Оставила аэрофлот, ангельскую свою профессию бортпроводницы, вернулась домой, устроилась в порт, называла который не иначе как лужей. Строгая бабушка Евдокия не одобряла выбор профессии внучкой, но и не запрещала, советовала только не забывать про парашют: сгодиться может в любом рейсе. И опять и опять ласково называла её Дарьюшкой.

А он... лопухнулся с Вини-Пухом... Бывает. Что делать, если "бывает" сильней конкретного случая? Мать не упрекала его, может быть, потому и не было между ними лишних секретов. В долгой разлуке зрели мысли о том, что мало сыном родиться, рождённому - сыном надо ещё стать. Он в долгу перед матерью, в огромном долгу. Ведь и ей никто не вернёт эти страшные годы разлуки, запасных жизней нет ни у самых умных, ни у самых сильных, но и те и другие способны впустую терять целые десятилетия. И не только свои.

Мать по-прежнему жила в коммуналке, хотя до его осуждения им оформляли
ордер на квартиру, на улучшение жилищных условий. Передумали. Слишком жирно
каким-то Партолиным, если молодой специалист Грачёв нуждался более. У Партолиных
за глаза "коммунальных квадратных метров". В комнате всё оставалось без
перемен, ничего мать не обновила, не прикупила, но ничего и не выбросила, не
потеряла: кровати, шкафы, столы да стулья. "Незнакомка" на стене - копия Дарьи
почему Анатолий и купил её, и повесил над свой кроватью. Дождалась и она, картина то есть.

Анатолий рассматривал комнату. Мать стряпала на кухне. Там - столы, столики, тумбочки, полки, полочки, холодильники - у каждого жильца свои, электрическая печь - общая.

Зеркало! Сколько времени самого себя он не видел... Бриться научился "на ощупь". Не велика наука: чего нет, к тому привыкать не надо, без того можно и обойтись.  Ушёл юношей, вернулся стариком: лоб в морщинах, щёки запали, подбородок выдвинулся, волосы - ёжиком, без седин - а это кое-что.

Мать застелила свежей скатертью стол, поставила бутылку "московской". Ушла. Слышно было, как погромыхивали на кухне  сковородки, упруго била вода из крана, шипела, поджариваясь, картошка... Вкусный запах лука нагонял слюну. Да что запахи - цветы в горшочках на подоконнике прежде его не интересовали, но увидев их, вдруг... заслюнявил глазами. На полке - не запылённые, мать протирала книги - стояли "Законы  электротехники", "Слесарное дело", "Портальные краны в морском порту", пугающие когда-то головоломными схемами и формулами.

Мать накрыла на стол. И всего - картошки, колбасы, зелени, огурцов да помидоров, солёных то ж,  яичницы, хлеба - было вовсе не на двоих. А когда она достала пять вилок, поставила пять рюмок, он спросил:

- Будут гости?

- Башлыков ребят приведёт, заходил,- пояснила она.

Тут и они - лёгкие на помине. Не без улыбок строили из себя клоунов, словно знакомились.

- Фёдор,- всё такой же, стеснительный.

- Василёк,- не унывающий Шумлин.

- Николай,- этот себе на уме. Исаев!

- С хорошим человеком и дважды поздороватся приятно. Партолин,- дружески пожал он руку Николаю Исаеву.

Портовики принесли кое-что с собой, попросили рюмки заменить стаканами. Выпили и
заговорили, заговорили, заговорили.

- В порт?

- Нужен ему порт... если б не дети, сам ушел бы...

- Тебя спрашивают?

- Да скажи ты им,- Николай Исаев заламывал бровь круче,- Толь: приехал за матерью... Или... Или за стюардессой? В порту даже чайки по жабьи квакают...

Мать осторожно взглянула на сына. Не собьют ли болтуны его с толку? Нет, Анатолий стал скуп на эмоции, узнал, куда заводят они. Горячность в споре с Вини-Пухом - причина потерянных лет. Лицо Николая Исаева хотя и было бесстрастным, но это на словах: на словах он недоволен портом, но никуда не уедет отсюда до самого кладбища.  У Партолина за словом следовало
действие. Тогда ведь Вини-Пух, едва заступив на должность, принялся всех поучать.  Ходил и твердил: "Не умеете работать, работать надо учиться..." В "неучи" попали классные крановщики... А тут, как на грех, Кочурко, ученик Анатолия, оборвал грузовой трос. Заменили. Теплоход в срок разгрузить не успели. Штраф. Партолина в кабинет вызвал пухлощёкий  Грачев. "Не умеем работать... на работе зарабатывают, а не своё отдают..." "Учись",-
погорячился Анатолий.  "Что... что?.." "Учись зарабатывать..." "С чего бы это ты так резво?" "Надоело слушать трепотню!" "А работать не надоело тебе?" "С тобой - да. Будешь продолжать учить, врежу по роже... если услышу..." И услышал. И врезал. И залетел. Для судейства слова - не факт, действие - факт. Просто - дальше некуда... и поучительно.

Переубеждать Николая Исаева Анатолий не собирался, поддакивать - тем более.

- Что нового?- спросил он.

- Ну, чудило,- поспешно ответил Николай.- Деньгу гребём по сто пятьдесят рыжих, при хорошей погоде.

- Дома и поменьше можно зарабатывать,- мать остерегалась, не подтолкнули бы сына
приятели к неожиданной глупости.

- Куда меньше? Получили плавкран, три дня запустить не можем.  Заработок - повременка, детишкам на молочишко.

- Плавкарн?- глаза у Анатолия заблестели. - Вас перевели на плавкран?

- Да, вдвое больше тех, что на причалах, и ни мычит, ни телится...

- Чего вы здесь, а не там? Не на воде?

- И ночью торчать?

- Бестолку смысла нет, но плавкран стоит молебна!

- Хватит с нас. Расскажи, как оно там, Толька?

- Отлично, Василёк. Но плохое домашнее, приятней прекрасного казённого.

- Понятно. Женить тебя когда будем?

Завелись о жёнах, о семьях, о ценах на прожитьё - смешной и больной разговор, злой и добрый.

- Шумлин, слышь, догнал меня,- ехидно засмеялся  Николай Исаев.

- Двое?

- Двое,- Василёк покраснел.

- А смеяться-то что?- одёрнул Исаева Башлыков. - Это...- он обратился к
Анатолию,- целая история... Помнишь Аньку? На танцы вместе бегали.

- Рыжая студентка?

- Рыжая,- встрял Николай. - Бросила сожителя и подарила Васильку двух обворожительных малышек...

Исаев смеялся, Башлыков сжимал губы, Шумлин краснел, стеснительностью давал понять, мол, дураков слушать - даром время терять. Видно было, что к девочкам он привязан отечески, Анной доволен, а кто прошлое вспомянет, тому глаз вон...

Беседа о семье не складывалась.

- На плавкране есть кто-нибудь?- спросил Анатолий.

- Флот. На флоте вахта круглосуточная - матрос, механик, сторож. Механик у нас на повышении...

Ребята засмеялись.

- Но почему механик не наладит кран?

- Это штатная единица. Механик не разбирается ни в чём, тупей барана, на повышении недаром. Глотает запоем романы да спит...

- Механик спит, а зарплата идет.

- А на старом, нашем, кране кто?

- Новенькие. Казаки - троса рвут, вагоны расшибают, трюмы гнут как жесть.  Степанов возиться с ними... А знаешь, грузчики и теперь спрашивают: где Партолин? Тот, после его выгрузки  в вагонах с метлой делать было нечего - чисто...

- Спрашивают?- Анатолий смутился, перевёл разговор: - С плавкраном всё-таки что?

- Грузовые моторы отцентровать не можем,- ответил Николай Исаев. - Одному дурню
показалось, что они "бьют", отвинтили гайки и... пошло-поехало...

- Ничего не понимаю, центровать электродвигатель три дня?

- Вода! На воде качает.

- Э-э, братцы мои,- Анатолий поднялся. - Не ополоснуться ли нам? Ночью море тёплое... помнится...

- Славненько б, да поздновато,- Василёк Шумлин опустил глаза, добавил: - Я о себе говорю.

Засмеялись. И о себе, и обо всех: не отпустят жёны на море ополаскиваться.

- Как знаете,- Анатолий шепнул матери: - Скоро вернусь. - Спросил разрешения: - Можно фляжку?- кивнул на початую бутылку водки.

Мать покачала головой, разрешая.

У подъезда Исаева и Башлыкова поджидали жёны. Заговорили с Партолиным.

- Толя, да неужели ж это ты?

- Та это ж я, девчонки,- скривил он губы в легкой усмешке.

- Богатым будешь, не узнали.

- Бедней не стану, узнавайте.

Где-то с пятого этажа, как с поднебесья, раздался голос:

- Вася, побродите с Толей, мы не спим ещё...- Это Анна в распахнутом окне следила за теплой компашкой и разрешала мужу уделить с другом времени столько, сколько пожелает... но в рамках подконтрольного ей. Умница: разрешает, запрещая.

Василёк попрощался с Анатолием. Анатолий к морю отправился один. Не море тянуло его к себе, вернее, не столько море, сколько портальный кран, о котором все эти годы вспоминал он, как о близком родном человеке.

На обрыве остановился, взглянул на территорию порта. Картина. Живопись. Мечта.
Накатывал прилив волнения. Узнавались портальные краны, причалы, маяки, волноломы, казалось, и теплоходы на рейде узнавал он. С прожекторами на прямой высокой стреле, похожей на стебель цветущего гладиолуса, его портальный кран разгружал теплоход. Анатолий искал неточности в движении стрелы, в проходах ковша (грейфера) наполненного и порожнего, но и стрела "ходила" чётко и неуклюжиый грейфер переносился в воздухе от причала к трюму и от трюма к причалу быстро, без задержек, без маятниковых раскачиваний, точно попадал в трюм, скрывался там и, словно дельфин, весело выныривал оттуда.  Партолин рассмеялся. Почему он ожидал увидеть в кабине портального крана неумёху казака?  На кране работал его учитель Павел Сергеевич Степанов! Узнал он учителя
по тому, что всякий раз опуская грейфер в трюм, крановщик подавал сигнал. Его, Степнова, грешок: однажды придавил он грузчика... спящего, но не под грейфер ведь прилег кемарнуть портовик.

Увидел Анатолий и плавучий кран у восточной стенки причала, неподалёку от маяка. На уныло опущенном гуське тлел сигнальный фонарь. Неподвижная затемнённая махина видом своим вызывала жалость.  Невольно  хотелось
вдохнуть энергию в могучие конструкции гиганта, разбудить, развеселить его, что ли...

По крутой тропе обрыва сбежал вниз.

- Пропуск?- на проходной его остановили.

- Я Партолин!- удивился Анатолий, улыбка не получалась ни из одной попытки улыбнуться.

- Хоть портвейнин... нажрутся и...

Анатолий видел себя на кране, поэтому возвращаться домой, даже к Дарье... даже к ней не мог... В мыслях этого не было, вот и всё. Он разделся и, удерживаня одежду над головой, обогнул волнолом, приблизился и ухватился за трап плавкрана.

- Есть живые?- громыхнул в открытую дверь.

- К покойникам собрался?

- К загорающим среди ночи бездельникам.

- Грамотный, возразить нечего,- вскользь бросив взгляд на пришельца, продолжал читать книгу пухлорожий малый.

- Ты вахтенный?- спросил Анатолий, голос его дрогнул: он узнал Грачева. "На повышении"... Вот что означала шутка крановщиков: начальника отдела механизации порта разжаловали в вахтёра. По-прежнему Грачев напоминал Вини-Пуха, разве что более полного. Раздобревшего.

Партолин не думал,  не гадал встретиться с ним. Кольнула мстительная мыслишка: и это чучело...

- Я механик,- Грачев поднял голову, закрыл книгу - "Три мушкетёра".

- А я крановщик,- встретив злой взгляд, Анатолий понял: Грачев не узнавал его. - Хочешь?- он взболтнул бутылку. - И разгонит сон, и поможет уснуть.

- Свисну охрану, нальют по полной. Разворачивай оглобли.

- Но я могу... зачем свистеть, помочь?

- Тебе что сказано? Или глухой?

- Зачем глухой? А пугающие быстро стареют, до пенсии не доползают...- Партолин
натянул рубашку на мокрое тело, подумал: из порта охранник выпустит через
проходную... в крайнем случае назовёт себя матросом с теплохода. Пожалел, что не догадался назвать себя матросом сразу...

- Убирайся, слушай, что за наглость?

Разбуженный голосами, в машинное отделение зашел матрос.

- Толька!- сонно улыбаясь, удивился он.- С какой планеты свалился?

- Кочурко! От верблюда.  Как хорошо, что ты на вахте! Скажи этому... ну, этому скажи...

- Не пускает? Вини-Пух, ну, ты даешь. Это Партолин!

Дела-а... Раньше Грачева называли Вини-Пухом за глаза, а теперь... Механик завалился набок, раскрыл роман.

Анатолий припал к электродвигателю - ах, какая красота - эти электрические
моторы!.. Повидал он разной техники вдоволь,  о плавкранах всего лишь мечтал.
Хороший кран! Смелый инженер поставил богатыря на хруплкий будто бы внешне
плашкоут. На воде даже город кажется хрупким... Анкерные болты, крепежная
снасть электродвигателя, были отвинчены, крупные гайки валялись на полу, и
рядом - прокладки разной формы и толщины. Беспорядочно, там и сям, разбросан
инструмент - рожковые ключи огромных размеров, ломы, поддыры, ручная
подъемная лебедка, которой вряд ли здесь пользовались. Анатолий попросил
ватерпас и линейку. Замерял расстояние между муфтами редкуторов и моторов,
между лапами моторов и фундаментом самой лебёдки,  советовал, куда и
какую подкладывать прокладку, как подвинуть чуть-чуть и ещё чуть, одну сторону
мотора и, не дыша, развернуть вправо или влево. Наблюдая за действиями его
искоса, прислушиваясь к его репликам, механик сменил гнев на милость, оживился,
оставил книгу, подошёл и расторопно исполнял просьбы, покрикивал на матроса,
если тот тянул время или выполнял что-то не так и не то, что надо было.
Вместе у них неплохо получалось.

- Не оставить ли до утра,- чесал бок Кочурко. - Придут мастера, сделают. - Возиться с ремонтом для него лишняя морока, но как незаметно в это дело втянул его бывший учитель? Он перебрался в матросы, чтобы выспаться на всю жизнь.

На Партолина "нашло". Йодистый, свежий, арбузный запах моря в машинном
отделении взбадривал его, ему было здесь так же приятно, хорошо и уютно, как
в минуты встречи с матерью, как при воспоминании об уединённых встречах с
Дарьей, и то, что центровка электродвигателей получалась не сразу, лишь
подзадоривало, веселило, в запасе у него были не один десяток вариантов,
как их, эти электродвигатели, весом около тонны каждый,  выставить, но если бы
он исчерпал эти варианты, то появились бы новые, в чём он не сомневался. Только пошло, кажется, пошло! Да, пошло... пошло... Вот только надо бы вдвинуть
прокладку толщиной в сотую долю миллиметра - и пойдёт!  Что? Нет такой
прокладки? Как нет? Куда подевалась? Должна быть... Ищите, как хлеб ищут!
Нашли. Анатолий затягивал гайки двумя руками, упираясь пятками в швелера.
Соединили полумуфты.  Электромоторы не "били", зашептали пенным говорком
прибоя, уходящим в песок возле уха спящего курортника. И курортницы.
Затем он принялся "гонять" плавкран вхолостую.

- Ведь я говорил им: не умеете работать... Так куда-а, и ухом не ведут,- обрадованный Грачев позволил ему такую вольность.

Закрутился плавкран на оси, давал полный вылет стрелы - полста метров, это ли  не расстояние?!- брал её "под себя", до семи метров у опоры,   поднимал до гуська и майнал до воды грейфер. Набирал воду, поливал причал или нагонял рябь по акватории. Отводил Анатолий душу, стосковавшись по крану после длительной разлуки. А шуму, шуму наделал - на всё побережье. Нажимал на кнопки гудков и сирен, будил всех неожиданным воскрешением богатыря. Включил на стреле все прожектора и сигнальные фонари, засиял восточный причал, словно поставили на нём новогоднюю ёлку.

Отводил однако душу Анатолий недолго. На притихший в течение нескольких дней в
уголке причала кран с единственной лампочкой на гуське ночью никто не обращал
внимания, но как только кран засиял огнями, как только зарипел, завздыхал, заохал,- к нему сбежались ответственные за порядок в ночную смену люди. Оказалось, плавкарану был доведён "наряд"! Возмущённый тем, что плавкран "простаивал", матерился прораб, во всём почему-то обвиняя Анатолия.

- Кто там на кране, Грачёв?- прорабу надо было найти виновного.

- Да Партолин,- вышедший покурить, ответил за механика Кочурко.

- Партолину выговор... вплоть до увольнения... бездельник...- гремел прораб. - Что это не видно его столько смен подряд?

Как, однако, быстро проносится время...  Не видно человека... Промелькнули пять лет, а тому, кто не обращал на это внимания, сдаётся, будто проползла долгая смена всего-то. "Матушка ты моя,- словно русскую народную песню слушал Анатолий матерки прораба.- Вот это да! Так и в зоне способны не все, только избранные. И с людьми творится что-то, и год как смена пролетает..."

- На катере! Капитан на месте?- распоряжался прораб.

- Так точно, ваше высочество,- позёвывал Кочурко, он и рулевой на катере, плавкран таскали на буксире, он и капитан.

- Разгружайте плашкоуты - и на косу за песком. План трещит по швам...

Анатолий приступил к разгрузке двух посудин по сто тонн песка на каждой. Освобожденные палубы покрылись тонким слоем воды и в них, как в зеркале, рассматривала себя утренняя зорька. Только ли она? Только ли в песнях у неё лицо русской красавицы? Не лицо ли это зари... в этот миг Анатолий увидел на причале Дашу! - вместе с зарёй отражённую в зеркале плашкоута. Она дежурила в эту смену. С блокнотиком в руке Даша стояла у края причальной стенки, всматриваясь в глубину кабины. В кабине Анатолий не включал свет, его поэтому было не видно. Она в форме стюардессы, но без разных аэрофлотовских нашивок. Волосы уложены так, как тогда, когда уходила в рейсы. Заря высвечивала её, лишний раз убеждая Анатолия, как сильно она похожа всё же на Незнакомку, молодушку, выхваченную из суеты веков зорким художником.

- Кто там разбушевался? Шумлин, ты? Василёк?- спрашивала она, не видя крановщика в сумраке кабины... - Зайди в товарную контору, возьми накладные и  напрямик через лужу: мы записали то, что вы ещё не привезли. Шлёпайте по луже до песчаной косы, песок ждут стройки...- она говорила и говорила...

Дыхание перехватило. Огромная радость, упругая как водопад, не позволяла Анатолию произнести ни одного слова. Он поискал стакан, или хотя бы кружку, не нашел,  до пояса высунулся в поднятую кверху раму лобового окна кабины, поднял в руке бутылку, произнёс тост:

- За встречу, Дарьюшка!

Чайкой слетел он на причал. Обнялись. Никого они не стеснялись в это ясное летнее утро. "Проснешься и - лето!" Для тех, кто не ложился спать в
эту первоиюньскую ночь, лето наступило раньше. Да и чего, кого стесняться?
Любовь не воруют, а завидовать было некому, потому что о любви в порту никто и
понятия не имел. Любовь, мол, печать в загсе. Любовь, мол, поцелуи за свадебным застольем. Любовь, мол, пять, а то и все семь, случек на семейной кровати за одну ночь. 

Анатолий и Дарья поднялись в город и... ахнули: раскрытым парашютом вдоль улицы
цвела белая акация. Белая акация судьбы! И дышала судьба не просто ароматами
французских духов, но ароматами искренней любви этой чудесной страны.
               
       (фото Насти на Яндекс.Картинки) 


Рецензии