Отец и мать

        Северная  столица.  Час  пик.  Жара.  Трамвай  под  завязку,  духотища  неимоверная.  От  моих  сандалий  даже  и  на  босу  ногу  толку  никакого.  А  тут  еще  «очень  вовремя»  и  подарочек  для  меня,  так как  я довольно  приличную  тяжесть  на  ноге  своей  ощутил.  Вначале,  было,  промолчал.  Ну,  с  кем,  мол,  не  бывает  в  такой  толкотне. Ладно,  что  ж  теперь.   Пускай  чуток  постоит  на  ноге  моей.  Пока  совесть  у  него  не  проснется. Чай  додумается  и  сойдет.
   
        Однако  не  дождался  я,  а  пришло  другое,  и  еще  более  интересное.  Окончательно  обнаглевший  юный  гражданин (ибо  не  могу  выразиться  по-иному),  удобства  своего  ради,  взгромоздился  на  безвинную  стопу  теперь  уже  и  обоими. Как  на  того  коня.  Мол,  а  что  такого?  Сандалии  мои  размера  последнего,  примерно,  46-50,  ножища - будь  здоров,  места  на  нем  много,  поэтому  устойчивость  для  «гостя» - что  надо.  Отдыхай - не  хочу!  Только  вот  совсем  уже  и  не  комфортно  стало.  Чувствительно.   Видать,  пришло  время  напомнить  и   даже  возмутиться.  Сдерживаясь,  но  предельно  доходчиво,  правда,  на  пределе,  в  сердцах,  высказался  я  на  общепринятом  и  интеллигентном  в  нормальном  обществе  сленге.

        «Слушай,  может,  хар-рэ  уже  на  ноге  моей  кататься?  Поди,  вроде  бы,  не  маленький.  А  ну-ка,  слезь  на  хрен!  Слышишь?  Орёлик?».  Но  дело  с  места  не  сдвинулось.  И  ни  на  йоту.  Тело  мое – тоже.  А  «голос  пассажира,  совершенно  напрасно  вопиющего  в  трамвае»,  то  есть,  мой,  остался  без  ответа. Поэтому-то  я,  уже  и  в  самом  деле  недовольный  происходящим,  возмущенно  подумал.  «Чувствуется,  неплохо  устроился.  А что  ему?  Удобно  же,  прочно  стоит.  Как  та  курица,  блин,  на  насесте».
И, закипАя, присмотрелся к «ездоку» на  ноге. И тут  же непроизвольно  усмехнулся. Даже  и  на  сандальном  пьедестале,  вроде  бы,  на  некотором  возвышении,  «отдыхающий»  все  равно  был   на  пару  голов  ниже  меня.
 
        Искоса,  оценивающе,  оглядел  я  едущего  на  мне  «фрукта»  еще  раз.    «Хм…Совсем  пацан  еще.  И  прикид  не  нашенский.  А  вот  невозмутимой  своей  физией  он  точно  на  эстонца  смахивает.  Отсюда,  с  Питера,   ведь  недалеко  же  до  Прибалтики.  Да…Пожил  я  у  них  там  в  свое  время,  вижу.  Этот  из  молодых  щенок,  да,  видно,  ранний.  Ишь  ты,  молчит,  посапывает,  паршивец.  Да,  они  все  там,  как  тюкнутые.  «Тормоза»  они  самые  настоящие.  Не  зря  про эстонцев  анекдоты  как  о  чукчах  ходят…».
 
        Новая  попытка  как-то  вытащить  затекшую  ступню  успехом  не  увенчалась,  и  я  стал  постепенно,  пока,  правда,  еще  молча  и  тихо,  но  уже  откровенно,  свирепеть. Особенно,  когда  железный  трамвай  на стыках  подкидывало. А  что  крайне  удивительно,  то  и  повторное,  теперь,  правда,      полуинтеллигентное  увещевание,  о  пришедшей  поре  «спуститься,  все-таки,  с  Олимпа»,  никакого  действия  не  возымело,  а  на  бесстрастном  лице  эстонца  с  устремленным  вдаль  взглядом  ушедшего  в  себя  поэта,  не  отразилось  ровно  ничего.
 
        «Блин,  дурака  ведь  включил  прибалт» – уже  откровенно  свирепея,  скрипнул  я  зубами.  А,  скорее  всего,  попросту  издевается над уставшим трудовым  русским  человеком,  с  работы  едущим!  Не до нас, сиволапых,  их  европейскому  превосходительству!» - все  больше  распалял  себя  я  сам. 
«Ну,  откуда  ему,  щенку  молодому,  знать,  что  моя  жена  всю  жизнь  совершенно  бессмысленно  борется  с  моим   страшным  сквернословием?  Ведь  слово  «мать»  у  меня  и  вправду  через  пару  слов  сам  собой  вылетает  из  пасти,  и  победить  эту  дрянь,  приобретенную  за  пять  лет  сидения  на  зоне,  был  я  не  в  силах.  Хотя  в  угоду  жене,  и  даже  за  пиво  её  ежедневное,  сколь  ни  пытался  я  прекратить  маты – всё  бесполезно.
 
        Но  что?  Что  мне  с  хулиганом-прибалтийцем  делать?  Матом  его  покрыть? При  всех?  В  людской  давке?  Но  с  подобными  невоспитанными  молодыми  наглецами,  только  так,  наверное,  и  надо.  Иного  языка  им,  чокнутым,  не  понять.  Да  и  сколько  еще  можно  терпеть  от  наглеца  этого?!  Всё,  мужики!  Лопнуло  моё  терпение!  Сейчас  я  ему  прямо  в  его   барское,  изысканное  эстонское  ушкО  открытым  текстом  доведу.  По-русски.  Да.  Чтобы  понятнее  было.  Негромко,   конечно.  Да,  и  скажу  три  слова  всего.  Чай,  дойдет  до  «аристократа».  Люди  же  кругом…

        Но  зато  давно  доказано:  наше  по  всему  миру  распространенное  славянское нецензурное  выражение относительно  напоминания  «о  матери» - сугубо международное  и  понятное  многим,  и  многим.  Я  думаю,  и  даже  абсолютно  уверен,  что  и  животные  с  русским  матом  знакомы  отнюдь  не теоретически. Ща, дойдет до  тебя,  дитятко  ты  мое  малое  эстонское…».  Чуток нагибаюсь к его  локатору  и,  тихо,  но  твёрдо,  медленно  цедя  слова,  произношу  свое  коронное,  да  еще  и  специально  в  рифму  сложенное.
 
        «Сыночек,  мля!  Я,  … твою  мать,  сколько  еще  должен, как  хрен  зеленый,  вот  так  вот  стоять?!  А?  И  тебя,  сыночек  ты  мой,  на  ножке  своей  держать,  и  в  трамвайчике  в  этакую  жару  катать?!  Или  ты  сейчас  детство  своё,  ноженьку  папенькину,  вспомнил?  И,  как  это  бывало  в  младенчестве,  ты  покататься  на  ней  вздумал?  И  что?  Именно  прямо  здесь,  в  катящемся  трамвае?  А?  Может,  уже  домой  пойдем?  Или  решил,  сыночек,  что  твое  время  уже  и  пришло?  Тебе  еще  раз  и  более  громко  про  «материнские»  дела  напомнить?
 
        Повторить  все  три  слова  с  начала  самого  еще  раз?  Чтобы  ты  их  лучше  запомнил?  А?  Сыночек?  Вот  сейчас  я, … твою  мать,  ещё  раз  повторил    их  тебе!  Теперь,  сынок,  надеюсь,  доволен?».  И  тут  вдруг    вижу, вроде  бы,  кое-что  дошло  до  «сыночка»  моего  прибалтийского.  Очнулся,  думаю,  наконец,  «ездок»  ты  наш  белобрысый!  Однако  в  доску     обнаглевший  прибалтиец  прямо  влёт  удивил  меня.  А  потому  что  снизу  вверх,  сквозь  белесые,  длинные  девичьи  ресницы, в  меня  цепко  и  оценивающе  впились донельзя удивлённые большие  глаза.

И,  между  прочим,  я  вдруг  заметил,  что  «шары»-то  его … цвета  точно  такого  же  серого,  как  и  у  меня...  И  вот  что  я,  совершенно  обалдевший, совершенно  неожиданно   услышал  от  молодого  прибалтийца  на  своеобразном  эстонском  диалекте,  с  характерной  её  тягучестью,  и  специфическими  остановками  в  словах. «Ах,  простить-те  пож-жалуйста!  Будьте  Вы  так  любезны,  вспомнить?  А  были  ли  в  столице  в  92  год?  Ес-сли  Вас  не  зат-труднит  от-тветить?».
 
        Откровенно  говоря,  я  был  крайне  озадачен  и  обескуражен,  ибо  с  1980  по  1994  год  жили  мы  и  вправду  в  самом  центре  их  столицы,  в  городе  Таллинне.  Видимо,  заметив  на  моем  бесхитростном  русском  лице  замешательство и  некоторое  изумление,  взгляд  молодого  эстонца  почему-то  вдруг  прямо  тут  же  конкретно  повлажнел. «А  ещё  скажить-те  пож-жалста,  а  жили  Вы  на  ок-краине  столиц-цы?  Или  же  в  цент-тре  её?».
 
        И  здесь  уж  я  неожиданно  разозлился  не  на  шутку.  Интересно  бы  мне  знать,  а  какое,  спрашивается,  его-то  собачье  дело  до  моей  совсем  и  неплохой,  а  в  некотором  роде,  даже  шикарной  в  те  совковые  времена    жизни  в  Таллинне? Проживание  в  тогдашней  «Европе»,  разумеется,  было  на  добрый  порядок   лучше,  чем  в  Союзе.  И  вовсе  ведь  не  то,  как  живу  сейчас,  существую  здесь,  в  Питере…  Помнится,  в  1994  году  попросту  пнули  меня  оттуда,  из  Эстонии,  вместе  с  семьей.  Продали  мы  все  по  дешевке,  и  лафа  зарубежная  враз  и  закончилась.
 
И  тут  юный  «земляк»,  волнуясь  и  страшно  запинаясь,  понёс  вдруг  полнейшую,  и  вообще  пока  что  невразумительную для  моего  понимания,   ахинею. «Как  Вы  вид-дите,  я  уже  дал-леко  не  мальчик.  Но  все  равно,  не  слишком  ли  Вы  откровенны  в  своих  чересчур  прямых  выражениях?  Я  имею  сказать… Ваши  слова  про  мою  мать… Вы  что?  Действит-тельно  сделали  с  ней  то,  что  сразу  в  начале  Вашей  речи  произнесли?! Ну,  как  бы  это  лучше  выр-разить… Вы  и  вправду  знали  мою  мать,  и  даж-же  им-мели  честь … и  спать  с  ней?!».
 
        От  этих  провокационных  слов,  дошедших  до  меня  и  с  трудом  вошедших  в  мой  разум,   я  с  чего-то  вдруг, на  всякий  пожарный  случай,  даже  и  струхнул.  Потом,  чуток  расстроившись,  стал  и  на  самом  деле  размышлять, и припоминать. «Во,  блин,  малец  прибалтийский  как  достал  меня  сходу!  Так  я  и  помню,  с  чьей  я  мамой  спал  в  то  лихое  время! Двадцать  годиков  теперь  уж  тому…  Женатый  я  уже  был,  или  нет  ещё?  Ну,  да.  Женат.  И  детей  двое.  А  вскоре  вышибли  оттуда  со  всей  семьёй  моей…».
 
        Прибалтийский  же  молодец,  сейчас  и  вправду  являющийся  вполне  официально  настоящим  европейцем,  упорно  нёс  околесицу  по  поводу  своей матери, с которой  я,  якобы,  переспал.  И,  в  тоже  время,   продолжал    по-прежнему  уверенно  и  бесцеремонно  стоять  «на  посту».  Да.  На  уже  неимоверно  затекшей  ноге  моей,  продолжая  нести  всякий  вздор.  И  всё    о  матери.  «Я  оч-чень  надеюсь  на  Вашу  русскую  пор-рядочность!  И  хоч-чу,  чтобы  не  обманули  в-вы  меня.  Межд-ду  прочим,  ведь  с  тех  пор,  когда  Вы с  моей  мамой  сблизились, прошло  столько  лет … сколько  сейчас  и  мне! Так  что?!
 
        Неужели  всё  эт-то  правда?!  Ну,  наконец-то!  П-подождит-те  мин-нуточку!  Фот-тография  Ваша  у  меня  здесь,  в  портфеле.  Она  всегда,  всю  жизнь  со  мной!  И  глаза  у  м-мужика  на  этой  фотке  точно  такого  цвета,  как  и  В-ваши! А  Вы  гляньте  вниз.  И  у  меня  ведь  тоже  точно  такие  же!    А  ну-ка  посмот-трите  мне  в  глаза  еще  раз-зок… Н-ну,  пож-жалуйста!  А  еще  знает-те,  до  чего  прият-тно  в  Ваших  устах  прозвучало  давным-давно  ожидаемое  мной  беспредельно  ласковое  русское  слово, «сын-ноч-чек»!  Вы  же  знай-ете,  что  мама  моя  эстонка?
 
        И  она  оч-чень  сильно  жалеет  о  В-вашем  с  ней  расставании!  В  нашем  эстонском  лексиконе  вообще  ведь  нет  такого  нежн-ного  слова  «сыночек».  Вот  «сын»,  да,  есть.  И  я  сейчас  искренне  рад  был  бы  уже  не только на  словах,  а  на  деле,  на  полном  серьёзе,  оказаться  наполовину  русским  человеком,  и  еще  российским  гражданином!  Да-да!  Как  и  ты, мой  родной  папка,  случайно  найденный  сейчас  в  душном  трамвае!».
 
        Парнишка  заволновался,  даже  задрожал  всем  телом  и  вдохновенно  воскликнул.  «Ах,  если  бы  Вы  знали, папка,  как  я  горд!».  И  всё  также  стоящий  на  как  на  пьедестале,  на  самой  настоящей  папиной  ноге,  еще  и   приподнявшийся  на  цыпочках  «сыночек»,  вдруг  возбужденно  замахал  рукой каким-то впереди стоящим парням, срочно приглашая  их  перебраться  к  нам поближе.  На  рандеву  с  отцом!  И  он  нетерпеливо  зазывал  друзей,  чтобы поскорее  воочию  засвидетельствовать  родственную  принадлежность  к  более  великой  нации,  познакомив  с  отыскавшимся  папенькой...
 
        Не  заставив  себя  долго  ждать, парни-«свидетели»  стали  шустро  просачиваться к, наконец-то, встретившимся «отцу с сыном»…Сам «сынок»  продолжал  громким  голосом  стимулировать  их  уверенное  продвижение  на  родном  эстонском  языке,  который  и  я,  к  сожалению,  тоже  помнил  прекрасно. «Давайте  же,  мужики, побыстрее!  Он,  папочка  мой  родной,  нашелся!  Видите,  какой  он  огромный,  здоровый  и  сильный!  Выше  всех  он  здесь,  в  трамвае!».  Лучезарно  улыбаясь  и    крепко,  чтобы  я  вдруг  не  испарился,  сжимая  потной  рукой  «папино»  плечо  и  аж  захлебываясь  от  радости,  путая  свой  язык  с  русским, и  снизу  подобострастно  заглядывая  в  глаза,  он  беспрестанно  тараторил.
 
        «Папка!  Отец  мой!  Наконец-то,  сбылась  мечта  детства!  А  я  ведь  всегда,  всегда  верил!  Надо  же – взять  и  пропасть  отцу  на  целых  долгих,     двадцать  лет!  И  все  из-за  этих  революций  и  перестроек.  И  вот  так   неожиданно,  в  трамвае,  вдруг  найтись!  Ах,  как  обрадуется  наша больная  мамочка  в  диспансере!  От  радостной  весточки  ей  сразу  легче  станет. А  сестренка?! Та  вообще  от  такой  новости  без  ума  будет!  Скоро,  всего  лишь  через  три  остановки,  мы  все  всемером  выходим – и  сразу  же  пойдем  на  экспертизу.  Да-да!  Нужно  же  засвидетельствовать  нашу  кровную  родственность  по  ДНК.  Правильно  я  говорю,  дорогой  мой  русский  папуля?

        Вот  там-то  мы  уже  точно  и  выясним,  а  после  на  всех  парах - к  нотариусу.  Правильно,  пап?  А  что,  «кота  за  хвост  тянуть»? Так  ведь  у  вас  в  России  выражаются?  Оформим  отцовство  как  положено – и  рванем сразу  к  маме  в  тубдиспансер.  Надеюсь,  деньги-то  на  билеты  у  тебя  есть?  Я  поиздержался  чуток…  Да  и  кто  бы  знал  о  такой  радостной  встрече!  А  там  мать  займет  у  соседей,  а  после,  с  пенсии,  она  и  отдаст.  Не  переживай  заранее!  Я  уже  не  маленький  и  понял: ты  ведь  наверняка    не  зря  разговор  со  мной  именно  со  слов  о  нашей  матери  начал.
 
        Да  еще  и  напрямую,  прямо  этак  по-мужски.  Ну,  что  ты,  мол,  спал  с  ней  двадцать  лет  назад  в  Таллинне  по-взрослому,  по-настоящему… А  она,  знаешь,  какая  у  меня?  Ой-ой-ой!  Упорная.  Уже  больше  года,  как  «завязала  с  этим».  И  «сынок»  выразительно  почиркал  себя  пальцем  по  кадыку… Лет  пятнадцать  пила,  не  просыхая!  Ничего,  папка,  теперь-то  мы  вместе!».  А  мне  стало  совсем  уже  не  до сандалии.  И  даже  не  до неимоверно затекшей ноги.  Тем  более,  сейчас,  оказывается,  действительно  уже  «почти  что  папиной»…

        Я  был  буквально  ошарашен  и  ничего  не  мог  взять  в  толк.  «Что  это?! У  меня  внебрачный   сынок  и  теперь  не  каких-то  там  простых,  а  европейских, прибалтийских,  кровей?  Да  еще  и,  вдобавок,  с  сестренкой?!  И  через  двадцать  лет  объявившийся  сыночек,  детство  вспомнивший,  вот  уже  с  полчаса  на  папиной  ножке  катающийся…  Кошмар  какой-то!  Ё-моё!  Дома  хрена  с  два  теперь  отмоешься!  Наверное,  совсем  и  не  зря,  а  совершенно  правильно  жена  всю  жизнь  пилит  за  ругательство  матом.  И  ведь  всё верно!
 
        После  первого  же  неудачного  моего,  всего  лишь  в  три  знаменитых  русских  слова-мата,  ведь  и  привязался  ко  мне  «сынок-эстонец»  со  своей  алкоголичкой  матерью,  к  тому  же,  ещё  и  туберкулёзом  болеющей!  Вот  только  этого-то  мне  как  раз  и  не  хватало! Подожди!  Нет,  а  вдруг,  да  и  есть  во  всей  этой  сегодняшней  истории и  впрямь некое  зерно  истины?!  Да-да…Несомненно,  и  прямо  сейчас  же,  немедленно,  нужно  завязывать  мне  с  матерным  сквернословием!  Но  это  уж  после… А  сейчас  для  меня  программа  номер  один - любыми  способами   срочно  рвать  когти!

        Да!  Пока  с  подачи  «моего  сыночка  родненького  и  свидетелей»    в  полицию  не  замели.  Вот  ведь,  блин,  как  с  язычком  своим  скверным  и  нецензурным ни  за  что пролететь  можно!  А,  кстати,  и  с  «блином»  тоже  необходимо  закончить.  Потому  как  на  самом-то  деле  слово  это  тоже  попросту завуалированное,  и  по  сути  своей  оно  нецензурное.  На  «ять»…  И  все  наши  сограждане,  которые  слово  «блин»  произносят,  обязательно  в  курсе  того,  что  они  хотят  этим  сорным  словечком  «сказать»…
 
        Короче  говоря, из  трамвая  нужно  сейчас  же  прорываться  на  воздух,  к  свободе!». Наверное,  весьма  интересно  было  со  стороны  наблюдать,  как  высокий,  могучего  телосложения  мужик  в  возрасте  в  один  миг раскидав  полвагона,  на  полном  ходу,  в  полном  смысле  самым  серьёным  образом    вдруг  выбрасывается  из  переполненного  трамвая.  Вернее  сказать,  даже  десантируется,  потому  что  чувствуется  выучка.  И  он  не  падает,  как  должно  бы  произойти  на  такой  приличной  скорости  движущегося  транспорта,  да  еще  и  под  уклон,  а  он  этак  красиво  приземляется.
 
        И,  несмотря  на  былую  специальную  подготовку,  зудящую  от  напряжения  ногу,  он,  как  преследуемый  легавыми  вор,  совершенно  не  разбирая  дороги,  стремглав  несется  в  спасительную  тень  разросшихся  кустов… Ибо  для  него  сейчас  самое  главное – подальше  от  новоявленного  «родного  семейства»  с  двумя  «наструганными»  детишками  и  пьяницей  матерью,  ещё  и  находящейся  в  туберкулёзном  диспансере.  Страшась  вполне возможного  преследования  «новоявленным  сыночком и  пятерыми  прибалтийскими свидетелями», и ежесекундно оглядываясь, он, насмерть  перепуганный,  углубляется  всё  дальше,  и  дальше  в  спасительную  чащу  деревьев.  Хотя  подобного  серьёзного  случая  связи  с  дамой  в  Таллинне,  плюс  ещё  и  оставленной  им  аж  с  двумя  детьми,  он  не  припомнит.
   
        Но,  господа,  как  говорится … на  грех,  ведь  и  грабли  иной  раз  стреляют… И  в  уме  перебирал  жизнь  свою. «Да  и  короедов  этих - целых  двое!  Однако  такого  у  меня  попросту  и  быть  не  может.  Это  уже  явный  перебор…Нет-нет!  Но только  попробуй  что доказать  всю  жизнь  до  невероятности  подозрительной  жене?!  Да-да!  Особенно  моей  чадушке,  ничему  и  никому  не  верящей,  кроме  самой  себя!  Она  и  без  того  меня  с  матерным  языком  в  доску  уже  запилила.  Завтра  на  пенсию – а  ума, говорит,  я  не  нажил.  Ну,  что  же…
 
        Начну  завязывать  с  нецензурной  бранью. И  прямо  сейчас.  Видишь,  в  какую  гадкую  историю  с  этой  «матерью»  опять  попал?  Стыд  и  срам!  Хорошо,  в  десантных  войсках  служил.  А  после  еще  и  на  зоне  попахать  пришлось.  Иначе  разбился  бы  при  выброске  своего  немалого  тела  из  трамвая  в  кровь.  Или  еще  того  хуже,  сломал  бы  чего.  Словом,  всё.  С  матами - баста!  Клянусь,  чем  угодно!».

        Разумеется,  странную,  но  положительную  перемену  в  лексиконе  мужа  хитрющая  супруга  заметила  сразу.  «Даже  как-то  и  непривычно» - тихо  радовалась  она.  «Ты  гляди!  Прямо  интеллигент  стал,  да  и  только!  И  откуда  взялись  выражения  такие  классные?  Вообще-то  читает  он  много… Вот  так  тетя  Маруся!  Дала  она,  старая,  копоти!  А  я  ведь  ни  на  грош не верила ей.  Думала,  шутит  на  старости  лет  и  просто  бахвалится». 
Ведь  дельце  это  с  то  и  дело,  через  раз,  матерившимся  мужем  её,  бабкины  студенты-постояльцы спровОрили!
 
        Они.  Актеры  будущие.  Сами  ребята  и  предложили  принять  какие-нибудь  меры,  ежедневно  слыша  надоевшую,  и  постыдную,  якобы,  «истинно  русскую  речь»  мужа  моего.  Ну,  да,  где  он  через  слово  чью-либо «мать»  вспоминал.  Первое  время,  правда,  будущие  артисты  в  шутку  даже  шедевром  её  назвали.  А  потому  что  эстонцы  они.  Но  баба  Маша,  хозяйка  их,  упросила  ребят  помочь  в  деле  исправления,  а  за  это  даже  квартирную  плату  обещала  сбавить.
 
        Короче  говоря,  подумали  ребятишки,  прикинули,  что  к  чему - но  на  всякий  случай  заручившись  моей  собственноручной  «позволительной»  подписью.  А  вдруг,  мол,  что  не  так  с  ним  получится?  Он-то  вон  ведь  здоровый  какой!  К  тому  же,  десантник,  да  и  на  зоне  побывал…Может  и  морды  им  всем  поразбивать…И  вот  тебе  нА!  Сыграли  трамвайный  спектакль, как по нотам!  И  получилось-то  правдоподобно:  прямо  «ни  в  сказке  сказать,  ни  пером  каким  написать».  Самый  невысокий  из  них  специально  на  его  ногу  взгромоздился  и  постепенно  довёл  бедного  до  кондиции,  заставив  привычно  вспомнить  непристойно  «мать».
 
        А  потом  пошло.  Парнишка  был  в  курсе,  что  в  1994  году  они  и  вправду  жили  в  Таллинне,  чем  он  тут  же  и  воспользовался.  Сумел  «привязать»  вторую  семью  с  «любовницей  алкоголичкой»,  себя  сыном-найденышем  сделал.  И  который,  наконец-то,  «родного  отца»  через 20 лет  в  трамвае  встретил!  А  там  еще  и  сестренка  папку  дожидается,  а  друзья-свидетели  уже  к  ним  продвигаются,  чтобы   к  нотариусу  идти… И  не  выдержал  муж  её,  сам  «выбросился»  новоявленный  «отец»  на  полном  ходу!  И  вот  уже  неделю  чуть  ли  не  на  цыпочках  по  дому  ходит.
 
        Как  шелковый  стал.  И  теперь  все  просьбы  жены  выполняются  им,  мужем,  молча,  добровольно,  без  былых  уговоров,  и  всяких  нотаций.  И,  естественно,  без  нецензурных  выражений.  А  особенно  самая  близкая  его  родственница  никогда  не  упоминается.  Да-да.  «Мать»…  Изъясняясь  по-научному, супруг каким-то образом  взял,  и  «самостоятельно  излечился».  Но  нашей  русской   женщине  этого  показалось  мало.  А  им,  бабам,  всё  и  всегда  мало,  ибо  в  весьма  далеко  идущих  планах  разохотившейся  супруги  заискрилась,  затеплилась  давно  затаенная  ею  надежда  на  еще  одно  серьёзное  предприятие.
 
        А как  бы  попробовать  любыми  способами    еще  и  ликвидировать  неуемную,  поистине  патологическую,  тягу  мужа  к   его  вожделенному,  и  ежедневному  приёму  пары  кружек  пива?  Конечно,  она,  несомненно,  прекрасно  понимает,  и  прямо  попой  своей  чувствует,  на  какую  святость  мужскую  она,  бестолковая,  посягает.  Но  остановиться  женщина,  попробовавшая  слабину,  уже  не  может.  А  вдруг,  да  и?!
 
        Ведь  кто  знает… Бабке  Марусе  она  и  мечту  её  давнюю,  платок  подарила  оренбургский.  А  будущим  актёрам – деньгами  отдала  «за  ликвидацию  матерщины».  Они,  между  прочим, совсем  немного  и  запросили.  Но  уж  ради  «пивного  дела»  пообещала  она  актёрам  любую  сумму.  В  пределах,  конечно,   разумности.  А  потому  что  ведь  всё  впоследствии  окупится  сторицей!  И  уж  здесь-то  в  случае  удачи - за  ценой  не  постоит!  На  «сто  пудов»  обещает!