Зелёный иней, повесть

Биография
Шелегов Валерий Николаевич родился 13 декабря 1953 года в городе Канске. После окончания средней школы №6  в 1969 году поступил в Томский геологоразведочный техникум. В 1972 году улетел работать в Магадан. На Крайнем Севере прошла вся жизнь. В 1996 вернулся на родину в Канск. Прозаик, поэт, публицист. Выпускник Литературного института имени  А.М.Горького в Москве. Первый рассказ «Санька - добрая душа» был опубликован в 1984 году в журнале «Дальний Восток» №4.  Автор книг: "Ленские подснежники", "Зелёный иней", "Пока горит костер Звезды небесной", "На Индигирке", "Оймяконский Меридиан". Книга прозы «Луна в Водолее» отмечена Русской национальной премией «Имперская культура» имени Э. Володина. Член Союза писателей России. Живет и работает в городе Канске Красноярского края.    


ЗЕЛЁНЫЙ ИНЕЙ
повесть
1.Заполярье.
               
        Заполярье. В мае пошел массовый гусь. Тундра  стыла под спрессованными снегами, лишь на редких буграх скупое тепло весны оголило землю. Тяжелые и безгласные косяки гусей держались на черных от бурового шлама разведочных линиях, оставленных  в тундре геологами. Отдыхала птица.
        Горный гусь шел из Канады.  Шел молчаливым косяком на весновку, не орал как водится. Не крупный, но выносливый к холодам тундры, когда она еще укрыта  апрельским стеклом снега. В тундре канадский гусь отдыхал.  И отрывался к югу, к далеким  на горизонте горам. Там уже тепло. Там на горных озерах гусь гнездился и выводил потомство. И кричал этот «канадец» осенью так, прощаясь с родиной, что хотелось плакать человеку, понимая этот  протяжный  гусиный  крик.
        Весной гусь не кричал.  Оберегаясь,  он не выдавал свое присутствие в местах скопления. Буровики птицу не жалели, добывали гусей в пуржистую пору  «мешками». Его, гуся, можно в такое время брать и голыми руками.
     Непогода  давит птицу с небес. Гуменик переживает пургу, камнем свалявшись под белым одеяльцем. В стаде, однако, сторожем вожак. Сереет валуном,  вытянув шею. При опасности, уводит бёгом стадо. Человек да  песец – враг птице в тундре.
       Другую неделю, нахожусь в буровой бригаде.  И никак не могу привыкнуть к «пойманным» гусям,  варварству буровиков. В детстве, помню, в сильный снегопад  приземлилась масса диких гусей на луг, перед «стрельбищем» Первого военного городка. Бабы из окрестных домов - сторожили этих гусей! От нас, подростков! Первый зазимок - густой и тяжелый снегом. Прояснилось небо,  и гуси загоготали, вытянули шеи. Разбежались серой массой, и дружно  взмыли в голубое небо. С благодарным криком  русской женщине!  Без милосердия,  мир не устоит.
        Буровики выделили нам с геофизиком Сашкой Лопаткиным пустующий вагончик, укрепленный  на санях из буровых труб. Приехали в тундру мы с  Лопаткиным налегке, рассчитывая управиться за пару дней. А пурговали две недели. И только сегодня ночью, на дизельном вездеходе, вернулись на Мыс Шмидта в общежитие полевиков.
       В моей комнате есть и второй сожитель – это геолог Володя. Мыс Шмидта на побережье Восточно-Сибирского моря. От Мыса  Шмидта до о. Врангеля 240 км, или 130  миль. За поселком  пологая тундра в снегах к горизонту.  Белое безмолвие.
      Барак общежития, под крышу в снегу. Прилетел  на Мыс Шмидта в апреле из Магадана,  по направлению  «ГЕОЛКОМА» «Северо-Востока». Погранзона.  Морское арктическое побережье за Полярным Кругом.  Забраться не просто, без «направления»  и  «пропуска».
       Время романтиков  кончилось в восьмидесятых. И на меня, как на сумасшедшего, глядели коллеги. В Якутии оставил семью и махнул на «пуп земли». «Пуп» этот в Арктике ощущается. Небо рядом: рукой трогай. А при движении по тундре, рождается чувство катания с горки, будто по глобусу едешь.
       Обычно «летунами» в экспедициях  - «алименщики». Кто работал  до первого и длительного запоя. Народ на северах крепко пьющий.  Бескорыстный.  Люди  в своем деле спецы.  Их знали в лицо, легендарных людей, берегли. Прятали в тундре от «цивилизованных запоев». Терпели, пока сами они не «становились на крыло», одержимые переменою мест.  «Горные гуси»  Геологии Заполярья.
       В тундре привычно жить и работать, имея терпение.  Я с удовольствием прошлые годы работал  на побережье Моря Лаптевых. Жил в якутских  поселках.  Делал геофизику   в колымских  болотах Зырянки. Сезон  отработал «гравиметристом» в тундре от Чаунской экспедиции в Певеке.  На знаменитой «Территории» писателя Олега Куваева.  Объехал на бульдозере Территорию  вдоль и поперек.  Своими ногами ощупал болотистую Чукотку, работая на Палявааме. 
     Нервная погода в тундре, дожди. Постоянно дует  ветер. Сырость и холод в продуваемых  палатках.  Болото.  Бульдозер тонет. Вагончики на санях зимой доставляются.  В летнее время жилые вагончики стоят «базой» на берегах рек и озер. Кругом топь. Куда их потянешь? Вертолет, роскошь для переброски. Передвижение бригады по тундре в «пене» - прицепом за трактором.
     Мобильные отряды геофизиков живут в палатках. Щитовой пол  устилается  рубероидом.  На консервных ящиках - «примусы» и «шмели».  Работают на керосине. Греют пламенем сырость и холод  палатки.  Спальные мешки влажные от сырости под ногами. Под сапогами чавкает вода. Вода в тундре везде.  Оттаивает верхний слой «вечной мерзлоты».  Спать приходится на надувном матраце.  Спальные  мешки впихиваются вкладышами в олений  куколь.  Трубчатая шерсть от оленьих шкур и в супе, и в каше.  Лица   чумазые от копоти керогазов, глаза лихорадочные  от недосыпа.  Кажется, сырость и холод вошли в тело навсегда.  И баня не поможет.  Баня и «парная» на базе, в вагончике.
    И становишься  частью тундры. И начинаешь жить.  Даже  бываешь счастливым. Текучка кадров.  Бежит народец. 

       На Мыс Шмидта приземлился  прямиком с Индигирки…
       Ключ от комнаты у нас с геологом Володей общий. Держим ключ  на вахте в отъезды. Володя  бурил в бригаде через две недели.  Должен быть в  бригаде, но ключа на  вахте общежития нет. Дверь моей комнаты заперта изнутри.  На мой тихий стук отозвалась Валя.  «Вьёт гнездо с Володей».   Валя живет в комнате с Эрикой.  Переночевать в общежитии тундровиков не проблема. Вечно кого-то нет. Постоянно люди в тундре на буровых. Место за геологами в общежитии  закрепляется.
    Возвращаясь из бригады, мы  выпивали  в дизельном вездеходе, закусывали соленой кетой, теперь нестерпимо хотелось пить. Одежда  пропиталась угольной копотью тундрового вагончика, дизельной соляркой вездехода.  Кровь хмельная. Скинул бушлат в общем умывальнике.  Оттер  лицо и руки от  сальной дорожной  грязи, напился воды, черпанув алюминиевой кружкой из питьевого бачка.
     «Значит,  Валя с Володей. Эрика,  одна?!» -  не давала  покоя вздорная мысль.


        Нравилась мне Эрика Лейбрандт. Работала она старшим экономистом в экспедиции.
    - Правильная по  жизни бабенка, - уважительно отзывались о ней буровики. 

       В общежитии тесно для тайн.  Эрика ни с кем из геологов не «путалась».         Скрытно жила, как и все немцы,  сама себе на уме. Сбежала  она от мужа из города Каратау Джамбульской области Южного Казахстана. Тайком от родителей  получила «вызов» в Магадан. Приглашение на работу в экспедицию от знакомых на Мысе Шмидта. И в  двадцать два года рванула  женщина из райской Азии в такие края, где с крутого бережка - за кромкой океана - в ясный день виден и Северный полюс!
       Поступок тем и дивный, что геологи-романтики ехали в Заполярье по распределению. «Экономистками»  ехали  жены за мужьями. Даже за длинным рублем сюда редко кто приземлялся. Настолько  суровая жизнь на берегах Северного ледовитого океана для европейца. В Арктике Эрику Викторовну, с девичьей фамилией Функ, мужу не достать.
       В тундре,  как и в тюрьме ничего не утаишь. Тайное все равно становится  явным.
      История Эрики была известна в таком изложении. Свой отъезд  с Индигирки  объяснил  коллегам неудержимым пьянством. Потерей семьи.  И желанием забраться туда, «где Макар телят не пас». Знакомая история. Моя легенда была правдивой во всех деталях. Кроме истинной  причины  - это «зуда писательства», овладевшего  мной  менее полугода назад. Этот факт своей биографии, первое время умалчивал. Легенду коллеги приняли.
       «Исполнительный лист» нашел  быстрее, чем  успел заработать деньги.       
       И правильно: душа человека – привилегия поэтов. В обычной жизни, тундровик обязан быть мужиком, асом в своем деле и пить спирт,  не теряя голову.
       «Кто спирт не пьет, тот в тундре долго не живет».
       Верная примета.
       Коллеги не принуждали к выпивкам в застолье. Человек отдыхает. Не возбраняется в поселке  жить трезвенником. До «защиты полевых материалов»  в камералке сухой закон. В тундре же, будь бродягой, дели судьбу наравне с другими.
        Валя укрылась с Володей  на пару часиков. Дело молодое, сладкое, как водится.  Дверь в комнату Эрики не заперта.
       Эрика спала совершенно без ничего. Понял  по обнаженным плечам,  по кинутой на спинку кресла ночной рубашке. Спала глубоким и ровным дыханием, спиной к теплу от лампочки ночника, что рядом с диваном  под абажуром на тумбочке.  Молодые женщины купили  вскладчину двухместный диван. И спали каждая на своей половине, под своим одеялом.
      Палас на полу, ковры на стенах, окно затянуто пленкой.  Полярная ночь долгие месяцы.  Уличный свет  в окно не проникает, стекло обросло толстым   льдом под целлофановой пленкой. На улице сугробы под козырек барака. Типовые домики снегом заметены. По трубам вагончики и определяются.  К входным  тамбурам  вниз ступеньки снеговые вырублены. Обычная и привычная  жизнь в зимние месяцы  в Арктике.  Для сохранения тепла, в комнате Эрики  и простенок с окном в улицу прикрыт  ковром.
      Эрика выросла в Каратау. После бегства  дочери  в Арктику,  родители перебрались из Казахстана  на постоянное жительство в Германию. Муж Эрики, казахский немец, сына Ромку родителям Эрики не отдал. Надеясь, что из-за ребенка  жена  вернется. И сын Эрики жил теперь в Джамбульской области с отцом.
       «Мы  даже не знакомы! Откуда такая наглость?»
       Быстро раздевшись до спортивных трусов, змием заполз под одеяло к Эрике.  После промозглой тундры, холодный, как змей. 
        От неожиданности, Эрика выгнулась упругой лозой, отпрянула от холодного тела и сонно буркнула:
       - Валя! Сколько тебя просить? Я же не грелка…
      Моя комната в бараке угловая, окном в тундру. Холодная, аки морг. Володя для Вали держал  пару ватных одеял. Я же и постель не раскатывал. Спал в верблюжьем спальном мешке, сам следил за белизной вкладышей. Мешок собственный, не с экспедиционного склада. Купил  у арктических полярников в поселке  Черском.  Правило: «Все мое – всегда со мной». Усвоил  студентом. Имею ружьё ТОЗ-34 «вертикалку» и спортивную мелкашку «винторез». Охотничьи торбаза, пошитые из  камуса лося. Подошва мягкая, из кожи лахтака. В них  выезжал в тундру. И сейчас они остро воняли у порога звериной шкурой и меховыми чулками.  Бушлат пропитался соляркой, угольной копотью, тундрой.
       Эти запахи  пробудили окончательно Эрику, после фразы: «Я же не грелка».
       Она напряглась спиной.  Крутнулась с боку на бок.  Наматывая на себя веретеном  одеяло,  укуталась коконом. 
       Откатился на Валину половину дивана.  Открылся до  пяток.  Заломив ладони рук  под затылок,  прикрыл глаза.
       Тихо. Прошло достаточно времени.  Стал  подрагивать. Прохладно в комнате.  В тундре трохи выпил. Спирт перегорел  в организме,  и запаха не осталось. Но от волос, от одежды и ватника у дверей на полу, остро воняло соляркой, снегами тундры и еще чем-то таким родным и ветхозаветным, чего не объяснить.
      Рядом слышно её дыхание.
      Лицом к лицу лежим. Встретились взглядами. Огромные, под рыжими ресницами  удивленные глаза, уперлись пытливо в мой прищур. Золотистая прошва бровей, гармонично сочеталась с голубизной арийских её глаз  в золоте долгих ресниц. Малозаметные издалека веснушки на греческом носике… Пухленькие губки гнули едва заметную усмешку.
      Я любил  жену Наталью. Она так не умела умно,  и все понимающе вглядываться в мою душу.  Эрика не судила.  Вглядываясь любопытно,  глазами в себе посмеивалась: «Попал,  мужик»…
       И я отвернулся.  Бесцельно уперся взглядом  в потолок.
       Эрика приподнялась, спиной выгнулась к стене, оперлась на ковер, подогнув под себя ноги.  Укуталась одеялом до подбородка.
      Теперь я видел ее взгляд. Он не изменился, обозначилось лицо. И вся миловидность созревающей молодой женщины. Эрика чрезвычайно высокого роста. Я маломерок рядом с ней.
        Все в Эрике гармонировало с рослостью. Нет сутулости, так присущей рослым людям. Грудь? Под тонкой шелковой черной блузкой, какую она постоянно носила на работе под меховую поддевку с белой опушкой. Грудь тоже дополняла упругой зрелостью ее статность. При свете ночника ее волнистая шевелюра светилась золотистой медью. До этого видел  Эрику не часто. В коридорах  экспедиции, издалека и случайно. В общежитии ни разу не сталкивались. Теперь  рассмотрел.
       «Зачем приехал? Какого рожна мне здесь нужно, - размышлял я.  - Чтобы лазить по чужим кроватям? В Якутии на Индигирке остались  жена и малолетняя дочь…»
       Я любил жену.  Жена меня - ненавидела?! Запил на пару месяцев. Дождался вызова письмом на Камчатку. Прилетел из Магадана сюда, вместо Корфа. Необъяснимая судьба привела в Геолком. И будто не со мной это случилось, оформился геофизиком на Мыс Шмидта. Что это? Всю жизнь мечтал увидеть Камчатку. И добровольно отказался от мечты? Ради «медвежьего угла», где бы мог работать и писать?  Сомнения в истинности выбора, остались на Индигирке. Потому и пил там, не решаясь принять решение. Поверил в Божий дар Души, все определилось.
       Душа наполнилась любовью  к Слову, сравнимой  с первой юношеской страстью. Талант – Благодать Божья. Талант властен и управляет человеком: захочешь, да не сопьешься. Не даст. Талант ревнив. Выйдет помехой твоя  любовь к женщине?!  Талант жесток. Он  заберет у тебя  женщину, которую ты любишь. И она возненавидит тебя и твой талант.  От бессилья овладеть тобой будет беситься. Ибо ты – собственность таланта. А не ее предмет вожделения. И женщина тебя бросит.
      Так и произошло со мной. И поневоле смирился с утратой.
       Талант не приемлет к себе иронии и шутовства, пренебрежения и предательства. Талант – наказание и проклятье, как и любимая, но деспотичная женщина. Трудно с Талантом  ужиться. И когда человек поладит  с собой, наступает умиротворение. Человек истинно становится Творцом.
      Мало кто задает себе вопросы.  Почему, «рука художника» - талантлива? Талантлива Рука – писателя? Талантлива Рука – композитора? Не слышащего музыку, но написавшего Рукой Бога ноты.
       Талант – в крови. «Кровь волнует сердце» до учащенного сердцебиения. «Кровь волнует мысли», которые  не формулируются. Талант – он же и Гений. Капризный, упрямый.  Не злодей. Главное достоинство  Таланта – Мудрость. Она, Мудрость - Мать Таланта.  Мать смирения. Мать милосердия и всепрощения. Капризные люди - бездарные. Бессердечные.  Рассудочно умные.  Гордыня – их мачеха.  Подменяют лукавым умом Истину.
        Три Дочери у Сатаны рождались:
        Гордыня. Жадность. Зависть.
        Все три – замужние живут.

        Гордыня, попирая труд,
        За мужем, как за каменной стеной.
        Дочь средняя, что Жадностью звалась.

        Купчихою богатой зажилась.
        Лишь Зависть  несчастливая живет.
        По средам, ей никто не подает.
   
       Не осмысливает  своих чувств и поступков, иной человек  и до смерти. Живет, аки рыба с холодной кровью. Но кому положено испытание Провидением – берегись.
        Мне это испытание - было «положено»!  И от алкоголя отошел. И потянуло к общим тетрадям,  в которых жизнь  в процессе писания строк, расширялась до непознаваемых глубин. И осознал: чтобы познать эти глубины, для начала, необходим отдых душе и телу. Необходимо осмотреться. Опереться. На кого? Надеяться можно только на Бога. Кто надеется только на себя, тот глуп и самонадеян.
      Геофизику я любил до прошлой осени, как первую женщину. Она, геофизика, открыла мне дорогу на Север. Она кормила,  определяла отношение ко мне людей. Я трудился безотказно и много, делал работу качественно и красиво. Жил, не обижая людей и зверей. Прошлую осень,  и от стрельбы по зверю отказался. Шел естественный отсев - зла от добра. И в этом сите жизни -  после «просеивания». Остались – крохи добра! Из тридцатилетней пыли дней жизни.
      Провидением назначалось:  Жить начать сначала! Главные  ценности определились: любовь и верность долгу. Заслуга родителей. С добрым взглядом на мир родили. И мама с отцом,  не осудили за уход из семьи.
      «Спасешься сам, рядом с тобой спасутся и твои дети, - рассудила мудро мама. – Бог тебе судья, а не мы с отцом. Внуков мы не оставим в беде»…

       - Кто ты? – наконец нарушила Эрика общее молчание.
       - Сам не знаю, - подумав, ответил.
       На Индигирке осталась беременная жена. Но осмыслил, однако, не сразу,  что я сделал? Только здесь и сейчас. Именно под пытливым и умным взглядом  этой женщины. Стыдно признаться. 
      Хрипловатым баритоном, без утайки  стал рассказывать.
      Сама рассудит – «Кто пришел?!»

2. Эрика.
       До приезда на Мыс Шмидта. Лето в Якутии,  работал на «заверке аэромагнитных аномалий».  Геофизиком в Геолого-посковой партии. Вдвоем   с женой Натальей.  В июне определились в отряд студенты. Парень и девица  Людмила. Работа в гористой местности с «магнитометром». Геологическая работа, визуальное обследование  рудопроявлений. Отбор  штуфных проб и образцов из обнажений  для химлаборатории. Много работы. Тяжелой работы. У рюкзаков лямки обрывались от загруженности  камнями.
     Техники нет. Пять участков в горах: там и коняги ноги калечат. Для перебазирования  вертолет. В геологических отрядах имеются  вьючные лошади. Объем каменного материала у геологов огромен. Каюры на вьючных лошадях собирают штуфные пробы, «металлку» с временных стоянок.  Доставляют на базы. Мне с помошниками  и лошадиный труд выпадал: тянуть в рюкзаках образцы из маршрутов на своем горбу.
      Студент из Миасса, оказался не годен для работы с «магнитометром». Для самостоятельных поисковых маршрутов.  Лодырь.  Девица же Людмила приехала на преддипломную практику из Киева с ясным и крепким пониманием жизни. В девятнадцать годов, круто сбитая девка - хохлушка. Умная, подвижная и уважительная. Людмила и в маршрутах общалась только на «вы» и по «отчеству». Не принято.
      «До отчества – далековато», - посмеивался. 
     Божьей  помощью в делах  явилась Людмила! 
     Людмила скоро освоила дело. Скоро могла самостоятельно работать. Приставил ей  помощником студента.  Парня она гоняла безжалостно. И тот, теленком на веревочке, шел за ней. Работала она сноровисто, по восемь - десять часов. Ухайдакала работой студента так, что убежал с профилей. Сам я вел одиночные маршруты, продолжительные и тяжелые по горным каньонам. В аномальных участках. Людмила справлялась  на альпийских лугах.    
     Кружились в работе – не передохнуть. Лето в Якутии жаркое.  Июнь-июль  белые ночи. Делали работу  белыми ночами. Благодаря второй группе, «план» за сезон получался.  Подламывал,  студент.
      Поставил его к «вариометру». Жена засиделась на базе отряда.  С энтузиазмом  вышла на профили с Людмилой.  Показала  «класс» работы.  В экспедиции  лучший техник - оператор. Имела  «грамоты».
      Людмила вернулась с работы восхищенная: подменяясь у «магнитометра», сделали трехдневный «план»!  Но выяснилось: студент, на базе у вариометра - проспал весь рабочий день! За прибором не следил, и данных геомагнитного поля нет.  Брак без «поправки» на геомагнитные колебания - всей   работе  на профилях!  Я зарычал. Отослал бездельника  в распоряжение начальника партии. Замены не дали. Так и стали мы - «треугольником роковым» - работать одиночными маршрутами.

 
         Людмиле доставалось  одной на профилях. Жена наблюдала за вариометром круглосуточно, регистрируя в журналах  геомагнитные  изменения. В магнитные бури  геофизику не сделаешь. В редкие, сырые от дождей дни отдыхали, обрабатывали  данные. Геологические отряды пересекались работой с нами. Приезжали гости. Глушь, безлюдье. Гостям в горах всегда рад.
        Вся графическая работа на жене. И быть привязанной поминутно к «вариометру»,  до измождения трудно. На профилях легче. Я искренне жалел жену Наталью и Людмилу. Свою работу  любил. И была эта работа мне не в тягость. Успевал. И охотиться, добывал горных коз на тропах из «мелкашки».  Искренне жалел «моих баб». Искренне и сердечно. Счастье, когда есть на кого положиться в тайге и  в горах.  И что бы я без Людмилы делал? Завалил бы   работу.
      Жене объяснял. И не скрывал восхищения человеческими качествами студентки. Редко встретишь человека с умным сердцем. Редкость. Мне бы, простаку, помалкивать. Жена тихо ревновала.  И, в конце концов, открыто возненавидела студентку Людмилу. От ревности Натальи устал,  из-за бурканья и рыканья жены - студентка  интерес к работе потеряла. При переброске вертолетом на последний участок, Наталью   отправил  на базу партии в Тюбелях.
       - «Смотри, как бы тебе не пришлось собирать  чемодан. И ехать следом за любимой твоей студенткой в  Киев», - огрызнулась жена.
       Улетать Наталья  не желала.
       
      Улетела. И остались мы среди диких гор вдвоем с Людмилой. Остались на долгий и счастливый  сентябрь. Памятен он для меня. Прежде всего, за обретение в себе Человека по большому счету.  Светлым остался в душе - за нашу с Людмилой честность перед всем белым светом. Ибо после завершения полевого сезона, случилось такое, что и не в сказке сказать, ни пером написать. Но это было потом. Жена Наталья утаила, что улетает беременной…

       Эрика слушала. А моя речь лилась ровно, словно читал ей заученный текст. Читал без запинки, с выражением, обобщая и делая выводы.

      Вертолет отгрохотал в небесах и исчез за горным хребтом. А нам оставалось жить на грешной земле. Вот только, грешить ли? «Интимные маршруты»  в среде геологов, заканчивались «полевыми романами». Не редко  рождались после подобных «романов» дети. Распадались семьи и рушились судьбы.
       Как не любить жизнь?! Когда ты молод и живешь в первозданной природе! При Сотворении Мира. Мира твоей молодой души. Душа восторгается каждой ягодкой, каждым цветочком и узором мха. Восхищается лучезарными облаками. Голубизной неба. Ясным воздухом и ледяной, до ломоты зубов, вкусной водой.  И  так же торжественно  и нарядно, душа твоя  прихорашивается в чистые одежды.  К предвечному празднику жизни!  В лучезарном восходе и закате солнца! В хороводе деревьев, одетых в желтую хвою - сентябрьской  парчой  золотой осени.
        Первую проблему мы решили гласно: две палатки  ставить глупо.
      - У меня после диплома - свадьба, - открылась Людмила. – Я «деушка». И жених «это» бережет до брачной ночи, - Людмила с юморком  принажала на «это». Предполагая возможную проблему, проживая в одной палатке с молодым мужиком.
         И мне стало весело:
       «Надо же? Век живи, век учись...» 
         И  поверил, все получится.
        - Вам, надо быть писателем, - засмеялась Людмила.  Подчеркнуто выделила  отчество.
       - Почему, писателем? – удивился  искренне. -  Никогда  в голову не приходило…
      - Вы  честный. Живете счастливым человеком…
      - А ведь нам, никто не поверит, - поскреб я затылок. - Что мы, такие хорошие?!
        Людмила давно понимала даже о том, о чем я молчал.
       - А я вашей жене - справку принесу! – засмеялась она.
       - Это  правильно, - согласился.
       - А работу мы сделаем. Объем маршрутов - на пару недель беготни по профилям…

       Погода. Погода в горах изменчивая. Нас выбросили вертолетом на горное плато могучего горного хребта. Судя по геологическим данным, шурфовка здесь никогда не велась. «Аэромагнитная аномалия»  над седловиной  мощная. Рядом с «немагнитными гранитами». «Съемка с воздуха». На седловине магниторазведка не велась.    
    После войны, много золота в этих местах добывалось. Богатейшие россыпи выгребли. Все золото на реке Иньяли  на полсотни верст ниже добывали. Геологи  колотились в поисках золоторудных месторождений. Рудопроявления на поисковой площади встречались,  незначительные для промышленной добычи.  Крупное  месторождение пока не найдено…

      Сырые облака висели над горной седловиной постоянно и низко. То капал нудный сикун, то порошил манной небесной снежок. Ледяной ветерок. Холодно работать с магнитометром, стынут пальцы с карандашом. Кроме геофизики, еще и поисковые маршруты, отбор штуфных проб из кварцевых жил.
       Видимое золото не встречалось. Без  копания шурфов на магнитной аномалии, не докопаешься до истины. Но присутствие «магнетита» в «штуфных» пробах - в переизбытке: магнитометр зашкаливал при подносе образцов  к прибору.
       Золото и магнетит – тяжелые металлы. Постоянные спутники в шлихах. Известны случаи золотоносных россыпей на таких перевалах. Словно леший их  в карманы засыпал. Объяснение «золоту на перевалах» есть: «ледники притащили».
      В эпоху обледенения ледники надвигались, пропахивая горы корытообразными долинами. «Троговыми» они зовутся. Тащили в себе ледники  массу валунов. Тащили и золотоносные россыпи, в «доледниковый период сформировавшиеся».  За сотни километров. По составу «мореных отложений»  прослеживался «след  ледника».
       «Морена» из окатанных валунов различной величины, тянулась и к седловине по горному распадку из троговой  долины реки Иньяли.  К перевалу   ныряла морена под холмистое плато из розовой глины и мелкой щебенки.
       Мы жили под перевалом. В палатке. На границе леса с мореной. Под горным западным склоном.  За безводным руслом ручья, где   валуны разных размеров. Серые и  огромные они, быками переваливались до подошвы гранитных склонов.
       В ясную погоду граниты розовели падающей своей громадой и пугали  взор.  Для строительства Мавзолея в Москве добывали красный гранит  «рапакиви» на Алтае. Здесь его  горы! Захотелось сходить к гранитам. Седловина в поперечнике не более версты…
      В непогоду граниты за  плотными облаками. Но тяжесть их вселенская, ощущалась всем человеческим естеством.      
      В планах Поисково-разведочной партии, в которой я работал, «заверка» этой магнитной аномалии в плане шурфовкой  только в следующем сезоне. Моя задача: детально отработать геофизику.  И мы с Людмилой сделали. Сделали! Даже и сами не поверили, что ровно за день, до первой пурги, управились.

      Ожидание вертолета для выброски на базу, затягивалось. В хаосе мрачных гор, в продуваемом  корыте перевала, сидеть в палатке первые сутки весело. Благостно жаться к горячей печке, пока не  отдохнешь и отоспишься. Приемничек играет, рация потрескивает, переговоры между отрядами. Все сидят в горах. Все сделали работу. Все ждут вертолеты. А их  не хватает в летную погоду. Какой-то «шах из Арабских эмиратов, охотится на баранов-чубуку». «Чубуку» в Красной книге. За минувшее лето, «скормил» соседям  геологам пять горных коз, добывая их из «мелкашки». Сам поел вволю козлятины.
      Ценность чубуку  в рогах: до двух метров в завитке. В бинокль видел «чубуку» с такими рогами.  Недосягаемые выстрела, в скалах. На альпийских лугах полно горных коз. «Медвежий угол» горной системы хребта Черского.  Вот и метались вертолеты над долинами рек горного хребта, в поисках «нужных рогов». 
      Часто мотались «восьмерки» и над рекой Иньяли. Ждали геологи, рабочие, когда «шах освободит»  вертолетный «Авиаотряд».
      С базы иногда радист интересовался, сообщал сведения от пилотов МИ-8: «Как медведи? Двадцать штук сегодня с вертолета  насчитали».
      Сидеть в горах без дела, бессмысленно и тоскливо. Я принял решение, свернуть стоянку. И с рацией, налегке, прихватив спальные мешки, спуститься в долину реки Иньяли.  Судя по карте, напротив устья нашего распадка за просторной гарью, на полянке в живом леске стоит рубленая изба.
      На гари ягодник сплошным ковром. На этой гари и насчитали вертолетчики двадцать медведей. У нас ружьё.  Медведи не страшны. 
      «С какой целью прихватил  чистую общую тетрадь в дерматиновом переплете на сорок листов?!» - я и сам не знал.
      И горе тому, кто наивно полагает, что «стать писателем» можно в один день?! Стоит только, сесть и «что-то  написать»?! Горе мне, не знавшему это. Ибо, право работать за письменным столом – в обывательском сознании отсутствует. И право это мыслить за письменным столом и работать в одиночестве приходится писателю отстаивать всю жизнь. 
      И горе  нам, читателям, если писатель лукав и лжив, малообразован и невежа, циник и жаден до славы и денег. Без чистосердечной и мудрой  души  - русский писатель никогда не состоится. Без истинной веры в Бога. Без великих страданий. Без  мученичества…
       Выбора нет:
       Или положи Душу  на Алтарь родного Русского Слова. Родной русской речи. Годы трудись.  И претерпи разочарования и нищету оттого, что «строки - рубля не накопили»… И настоящее человеческое счастье испытаешь в конце пути, если твоя благодарная Душа созреет и сделается от духовных трудов мудрой.
      А если ты обманулся лукавым, который поиграл твоим безрассудством, и  бросил тебя с твоими бреднями.  Лучше благоразумно отойди и забудь блаженные мечты, может, спейся или  умри, но не вреди своими пошлыми многописаниями  - «плодами» невежественного ума.
      Запасайся терпением, и трудись.
       И люби! Люби! Люби!
      
       Дверь в комнату Эрики бесшумно отворилась. Прощаясь с Володей в коридоре, Валя осторожно притворила дверь. К ее приходу  я уже сидел в глубоком кресле и был одет. Эрика, этот долгий час так и не  переменила позы, внимательно меня слушая. Хотя видно было, что поджатые ноги отекли. Распахнутым взором Эрика впитывала мою исповедь. И верилось, Эрика  видит всех людей и предметы жизни, о которых рассказываю.
      - Хы?! – Валя повернулась на цыпочках с глупой улыбочкой сомнения – туда ли зашла?
       Я поднялся из кресла.
      - Спасибо, что приютила, - поблагодарил  Эрику негромко.
      Кивнул Вале, мол, не пугайся, ухожу. Сгреб у порога теплые  зимние вещи.  С легкой душой  простился с девчатами.
      А через день улетел в тундру на полгода.

3.Дом для бродяг.
Лето в тундре душу радует, а от мошки,  и комаров достается. В завершение июля ставили  ВЭЗы в долине реки Кувейта, рядом оленьи пастбища чукотских оленеводов. Высокие две яранги из светлых оленьих кож далеко видно в голой без деревца долине.
    Жилая палатка наша - шестиместная, из толстого и грубого брезента,  поверх покрыта еще и рубероидом: белые ночи спать не дают, а рубероид на крыше и с боков палатки  делает затемненным  наше лежбище из сплошных нар. Каркас палатки  един с полом из толстых досок. Делается это все в поселке сварщиками, в мастерских экспедиции плотниками,  и сани из буровых  труб, и  каркасы палаток. Угольный ящик из досок сооружается впереди палатки.  Это проверенное временем жилье для работы в тундре. Буровики  живут в полевых условиях  в вагончиках, основательно, с  «очком» в тамбуре  для холодного туалета.  В пургу штаны не скинешь за вагончиком.  Железная печка топится  углем постоянно. Сыро в тундре, для тепла угля не жалеем. Перегородка между тамбуром и палаткой плотная, печка поставлена в правом углу -  дверцей в тамбур. Тамбур пыльный от угольной золы.
  Бульдозер таскает палатку по топкой тундре, когда меняем стоянку. Бульдозерный  отвал снят  на базе геофизического отряда верстах в двадцати ниже по Кувейту. Местность гористая и безлесная в долине реки, лишь тонкая ива на островах невысокая, да мох ярко-рыжий драгоценным ковром устилает ближние и дальние склоны холмов и дальних сопок к завершению июля. Комаров уже нет, мокрец жрёт  в августе. Работаем на профилях в телогрейках, со стороны океана тянутся сырые туманы  светлой полярной ночью, а днем дует ледяной бриз с побережья Ледовитого Океана.
В Шмидтовскую экспедицию я добрался из Магадана первого апреля, прилетел самолетом. Устроился техником-геофизиком, грядёт сезон, а специалистов не хватает -  некому делать вертикальное электрическое зондирование в долине Кувейта. Начальство предложило  эту работу мне.
Весна. Едут на практику студенты. Курят на низеньком крылечке экспедиции. Мне нужны рабочие на сезон. ВЭЗы - дорогое удовольствие и оплата сдельная. Троих ребят студентов и сосватал в свою бригаду на лето.  Приехали студенты - буровики на преддипломную практику из Иркутска.   «Колонкового» бурения в экспедиции нет. Работа только  на «ударно-канатном» бурении.  Студенты из одной группы в техникуме  -  друзья, взбунтовались и отказались идти на «шлеп-ногу». Работа каторжная – на ветру и в дождь, грязь и холод. Я курил и слушал их разговоры, прикидывал для них заработки, если предложить студентам работать  у геофизиков. Вернулся с крыльца в кабинет геофизического отряда, поговорил с начальством,  и получил добро - «сманить» студентов работать на ВЭЗы.  Студенты выслушали мои доводы, согласились, и я повел их в отдел кадров оформляться в наш геофизический отряд.
    Ребятам понравилось работать на ВЭЗах, геофизику будущие буровые мастера  учили в техникуме.
   - Знал бы, что так интересно, ни за что не пошел бы в буровики, - как-то искренне раскаялся  Борька Гаврилкин.
   После диплома  Борька Гаврилкин наметил жениться на любимой  девушке, однокурсница,  с факультета гидрогеологии. Борьке нужны были деньги, а мне, новичку в экспедиции  – показать себя  специалистом в своей профессии.  В апреле работал с Сашей Латкиным в зимней тундре, делали  «профилирование» на буровых линиях. Сашка работал с прибором, я волочил впереди оператора долгий экранированный кабель. Вот и вся работа.
    Бригада наша сложилась дружная. Сокурсники Борьки Гаврилкина -   Сашка и Павел внешне походили на подростков. Студенты считали деньги за каждый сделанный ВЭЗ,  и поджимали меня работать. Пятым жил с нами молчаливый бульдозерист, по годам пристарок, всю жизнь проживший на Чукотке. Звали мы его «Старшаком».  Бульдозерист Старшак и печку натопит, и накормит нас нехитрыми кашами, и «макаронами по-флотски» после долгого рабочего дня в сырой тундре.  На Чукотку студентов привела романтика, и книги писателя Олега Куваева. Роман «Территория»,  в конце семидесятых экранизировали на «Мосфильме». Кино -  сильное  о сильных людях. Поэтому не случайно над входом нашей палатки была прибита фанерка с надписью «Дом для бродяг». Есть такой замечательный рассказ у Олега Куваева. В довершение нашего дружного быта, Старшак держал в тепле тракторной кабины бутыль браги; трактор не глушился, два три дня работы, и мы ехали по профилю дальше, перемещаясь  по долине реки Кувейта в ее верховья.
   Этот июльский день не отличался ничем от остальных рабочих дней. Старшак привез бригаду на профиль  утром.  Для перевозки людей и грузов в тундре, приспособлена «пена» - корыто из толстых железных листов.  Старшак не волокитил с отъездом к «Дому для бродяг».  А памятным днем  26 июля Старшак задержался,  трактор заглушил, приискивая  полянку с рясной морошкой. На профиле всегда  радиоприёмник «Океан», говорит «Маяк», слушаем новости  из Москвы, где проходит летняя Олимпиада - 80. И вдруг, в новостях объявляют о смерти Владимира Высоцкого. Мы еще и не «размотались» для работы. Переглянулись. Разница по времени с Москвой восемь часов.
  «Тоже небо опять голубое». Над тундрой. А человека нет.
    - Будем пахать, - решили.
План  мы завершаем.  На пару дней и осталось работы. Студенты рвались уехать  в Иркутск в первых числах августа.  Заработали мои студенты очень даже хорошо. С другой бригадой  такой объем работ не осилить.
   26 июля не работалось. Поставили пару ВЭЗов и смотали провода. Вернулись бригадой в свой «Дом для бродяг».
   Старшак умело и быстро приготовил на стол закуску из вяленого хариуса, куски вареной оленины, лепешки пресные  на подсолнечном масле, горкой, похожей на горку блинов - ребристо золотились. Бутыль браги принес Старшак из теплой кабины трактора  к столу. Расставили алюминиевые кружки. Помянули русского поэта Владимира Высоцкого. Борька Гаврилкин приехал на практику с семиструнной гитарой.   Весь вечер студент Борька Гаврилкин играл на семиструнной гитаре и пел песни любимого  поэта.  Мучил  нас надрывно песнями Высоцкого, итак измученных тоской по цивильной жизни в больших городах.
А за палаткой «Дома для бродяг» разыгрался штормовой ветер: белая ночь превратилась в белую мглу. Набитая углем железная печь гудела пламенем в буровой трубе, верх и бока печки накалились  до малинового жара, но ураганный ветер из тундры  вылизывал  из щелястой палатки  все тепло. Только этого мы не чувствовали и не замечали. Не замечали свою молодость. Не  ощущали скоротечность жизни. Каждый из нас, в силу житейского опыта и с высоты своих лет – жили еще так далеко от всех катастроф и неминучей старости, что далекая смерть Владимира Высоцкого не воспринималась, как данность. Для нас Владимир Высоцкий остался живой на всю нашу жизнь.

      

       Из тундры  на Мыс Шмидта геофизики вернулись в ноябре. Разъехались в мае. Полгода «на полярной орбите». В продуваемых палатках.  Озвереешь от такой цивилизации.
       Володя жил с Валей по-семейному уже в нашей комнате. Справлять свадьбу они решили в Новогоднюю ночь. Примета счастливая. И стал я жить в пустующей комнате, рядом с Красным уголком. 

      Новостей много. Эрика ездила в отпуск. Привезла сына в Арктику. 
В экспедиции проблема с жильём.  «Северный завоз» от навигации до навигации. Стройки нет.
     Напротив общежития деревянный в два этажа благоустроенный дом.  Это наследство от «полковников» «Дальстроя». На берегу океана Управление Шмидтовской ГРЭ добротное, в два этажа. Тоже, «гулаговское». Глядится оно окнами в океан. И чудятся  пароходы. Черный дым из труб ледокола прогибается коромыслом ко льдам.  Угольный дым  - в зверином дыхании океана.
     Ледокол на рейде. Людей,  черными колоннами гонят из трюмов на лед. На верную погибель. От берегов Ледовитого океана не убежишь. «Отсюда, возврата уж нет…»
     Время, похожее на «вечную  мерзлоту».  Вобрало в себя это Время события и судьбы тысяч и тысяч людей. Сковало холодным  льдом мрачные тайны Гулага.  Хранит. Помнит.
      Крепкие черные от времени - в прошлом бараки зэка, «хуторами» гнездятся по каменному мысу, упертому быком в Ледовитый океан. Живут вольные люди. Геологи. Оленеводы в чукотском поселке Рыркайпий.   
     Рядом современность. Полярная Атомная электростанция «Восток», на плаву в заливе мыса. К скалистому побережью  принайтована станция накрепко.  Вся потребляемая электроэнергия в поселке от Атомной станции «Восток» - «электрическое сердце» Арктики. Дизельные электростанции у пограничников. Аварийные.
   Мыс  пятится  медведем от океана  в тундру. На высшей холке загривка этого медведя высится «Орбита».

      Панельные дома у военных. Служат пограничники автономно от гражданского населения, за бетонным забором. Спальный городок открыт. Пятиэтажки военных имеются  и вдоль берега океана, и вглубь тундры к Аэропорту. Военные объекты закрыты. Госпиталь помогает «барачной больничке». В майские праздники – в День Победы -  на плацу Погранотряда собираются   все жители Мыса Шмидта. Почта, телеграф и немногочисленная милиция – теснятся  в бараках Дальстроя.
      Эрика в бараке общежития временно с сыном. В «полковничьем» доме освободилась однокомнатная квартира. Выделили ее, Эрике.  Текучка кадров. Руководство справедливо вырешило: геологов много, а старший экономист - один.
       В общежитии Эрику не видно. Белит потолки, красит стены в ванной и туалете, клеит обои в полученной  квартире,  в «полковничьем»  доме напротив общежития. Ромка, вернувшись из детского сада, без надзора болтается по комнатам общежития и у буровиков.      
       В Красном уголке цветной телевизор и ряд жестких стульев. Холодный, хоть волков морозь, Красный уголок пустовал. Пурга за пургой в тундре. Они хоть и теплые, эти «южаки», но из комнат общаги все тепло выбивают. 
      Мыться негде, кроме тесного  умывальника. Общественный туалет сооружен пристройкой над «выгребной ямой». Пресная вода для поселка хранится  в «копанях». Внутри скалистого мыса. «Копани» выдолблены в скале зэками  при Дальстрое. Возят пресную воду из тундры.
       Спирт  на Мыс Шмидта доставлялся в бочках и «танкерах» на ледоколах. И был этот спирт на вкус горькой «резиной», от шлангов при перекачке. Местный заводик  этот спирт разливал в стеклотару, под градус водки. В овощах, продуктах, и в японских вещах, недостатка нет. Зарплата, с «полярной» надбавкой, увесистой пачкой в руке ощущается. За три года, работая до отпуска, можно скопить денег и на домик в деревне купить хватит, и на покупку машины. Жить можно. Когда ты молод. Любишь жизнь.  Деньги в Арктике  не в цене. Тратить их негде.  В экспедиции - одни спецы. Народ калиброванный, отборный.  «Поэты по жизни»…
      «Этак, каждый сможет... Ты, нам Мурку сыграй».
      
        В полярном общежитии одиночке  смерть. И вечерком, после Офицерской столовой в погранотряде, где кормили и гражданских лиц, стал я посиживать  в Красном уголке. У телевизора.
       В общаге  свои, мужские спарринги. По профессиям и специальностям. «Однокорытничали» - «питерцы» и «москвичи».  Я жил «одиноким волком». Замкнутым и мало кому понятным человеком. Ни с кем не застольничал, не пил.         
    В мае работал далеко от побережья.  Радиосвязью сообщили, что в Якутии родилась у меня дочь. Второй ребенок в семье.
    Коллеги недоумевали:
 «Дети рождаются, а ты – здесь!  Как так?»
 «Так и получается…»
   Не стал каяться. Как есть, так и будет… Истинная причина известна Эрике. И верил. Провидение предопределило Эрику в судьбе, уже полгода держал её  под сердцем.  Любил жену. Для Эрики второго сердца не имелось. Вспоминались ее глаза, легкое дыхание. Рождалась в крови нежность.  Желание. Нежность - истинное чувство. Любовь – временной обман.  Иллюзия осмысленного текущего Времени  необходима человеку. И я жил иллюзиями, поскольку настоящее  разрушилось на Индигирке.
        Страдал. И ясно понимал, возвращаться на Индигирку  время наступит.
      «Мурку» коллегам - «сыграл»!
        Написал короткий рассказ о собаке. Назвал рассказ «Стёпка».  В тундре я брал щенка у чукчей в стойбище. За полгода Степан вымахал в ездовую лайку. Размером и мастью в белого медвежонка. В общаге держать не позволят. Вернул Степана  чукче Омрыяту.
      
      Опубликовал рассказ в газете «Огни Арктики». И перестал коситься народ. Экспедиция – «режимное предприятие». Не положено находиться на объекте в ночное время. Я скрытничал по ночам в камералке с позволения военизированной охраны. Рассказ «Стёпка»  покорил вахтеров.    
     Пишущую машинку на Шмидте негде  купить. Пользовался  отрядной «Башкирией». Эрика задерживалась на работе позже других. Ромка в садике до закрытия.
     Она спускалась в кабинет геофизиков. Наваливалась плечом на косяк, облокачивалась на высокую спинку стула, и неслышно завивала кудельку локона  пальчиками у полной щечки. В забывчивости, прикусывая кончики волос. Я работал у темного окна. Полярная ночь.  Под настольной лампой. В глубине помещения. Верхний свет пригашен. Эрика держалась  полумрака дверного проема.
         Она спрашивала, когда украдкой заходила в кабинет:
        - Можно, посижу,…
        Эрика дежурила, будучи старшим специалистом. Дежурили все в Управлении в целях пожарной безопасности. Так заведено было еще в «Дальстрое», добрая традиция сохранялась.
        - Можно, - соглашался на просьбу Эрики. 
       Так и повелось.  Черкаю текст повести. Пиджак на спинке стула. В светлой рубашке.  Не постригался  полгода.  В круге света настольной лампы  только руки на рукописи. Лицо за кругом. Свет не слепит. Эрика вьет кудри и молчит. Она не мешала. Присутствием дополняла покой в душе. Страдания касались рукописи и событий, которые пробовал запечатлеть словом. 
        - Не получается…- отвечал на ее немой вопрос.
        Что привлекало во мне Эрику?  Пригласил на танец в столовой, когда отмечали 7 ноября.             
     - Под дулом пистолета – не пойду, - отказалась.
       Рослая  молодая женщина. В темном  вечернем платье. Каштановые волосы рассыпаны на плечи и грудь. Отказ рассмешил. Дурачились геологи остроумно и весело. Пьяных не было. Много вальсировали.
      Покинул столовую до окончания банкета, вечер не пил водку и вино. Ушел в Управление.  Сел за рукопись. Эрика  сбежала  с банкета от ухажёров и их  приставаний. Пришла в расстегнутой шубе в кабинет. Шапка песцовая в руках, золотистые локоны волос вольно рассыпаны на черный ворот шубы. Роса на лице. Море за рейдом открытое ото льда, влажный воздух. В  морозец воздух снежинками осыпается.
      Хмельная женщина.  Я ценил ее внимание  к себе. Дорожил этим вниманием. Облачился в свою шубу. Вышли на воздух.
      Морозно. В тундре тихо. Звезды высокие.
     Проводил Эрику в общежитие, на край поселка.
     Вернулся в Управление. К океану. Он живой. Океан. Дышит во льдах. Звериное это дыхание, как бы мощный гул подземный, до дрожи в мышцах ощущается.
       Арктика. На карту поставлена жизнь.  Осознал, с геофизикой придется прощаться. Тянуло работать в газету. Вольная жизнь журналистов «Огней Арктики», их широта знаний и возможность  проникнуть «хоть на остров Врангеля». Поражали.  Загадочной жизнью тянула газета.
        В «Огнях Арктики» работал Илья Логинов. Известный русский поэт. 
    С первой минуты знакомства, принял как брата. Прочитал рассказ. Сходу подготовил для печати.
       - Зрелая мужская судьба, - составил он «гороскоп». – Все в тебе  есть. Со временем, напишутся и книги. Технарь.
         - Необходимо гуманитарное образование. Занятие литературой - дело не благодарное. Геологию – придется оставить.
       Илья окончил Литературный институт.
      – Газета – настоящая школа для писателя.
       
        Не слишком ли много потерь? Судьба вела, не спрашивая угодливо.
         Жалел Индигирку. Жалел глупую женку, которая успела   развод оформить. В дружбе  ни с кем не сошелся. В Арктике  мужская дружба такая же ревнивая, как и бабья. Видно это навскидку. Из институтов едут в Заполярье, группируясь. И редко, одиночкой.  На Мысе Шмидта – москвичи  и питерские ребята. Сибиряки  - редкость. Нет  томичей» и иркутян.  Романтизма  и в Нарыме, и в Забайкальской тайге хватает.
     Сибиряк – лесной человек. Пологость тундры его угнетает, грибы подберезовики  выше полярной березки. Не серьезно. Лес должен быть большой. Тогда душе хорошо, и грибам  можно укрыться. От оленя,  где грибу в тундре укрыться?! Питерцы и москвичи - дети асфальта. Сибиряков  им  не понять.
      Рабочий люд  в Заполярье – донецкие хохлы. Сезонники. И ты, в их компании - третий лишний.
       После армии,  я поступил на заочное отделение  факультета разведочной геофизики Иркутского политехнического института. И учился на третьем курсе. Рабочей практикой овладел. Но теоретически слабо был подкован. Стремился учиться. Нравилась профессия. На Иньяли, под Северным сиянием, вся любовь к геофизике перегорела.
      На  Мысе Шмидта,  жил  другой человек. С пеплом прежней любви к профессии.  Посыпая голову пеплом прожитой  жизни.       
   Холод собачий в комнате общежития. Из тундры  я привез оленью безрукавку поддевку. Чукчи исстари живут на реке Кувейте. Геофизики нашей партии там работали. Я частенько в стойбище наведывался. Изучал быт, записывал обычаи. В друзья попал случайно.
       - Дрожжей нет. Выпивки нет… - жаловался старик Омрыят, угощая чаем и вареной олениной.
        «Томатная паста» у пастухов в избытке. В Чаунской тундре геофизики обходились без дрожжей. Двухведерная стеклянная бутыль  хорошо подходит для такой нужды. На пять кило пасты – десять сахару.  Пару суток, в тёплом тракторе, и брага готова!
      Бутыль в отряде имелась. Поставил бражку для старика Омрыята. Принес в стойбище  десять литров в канистре. Омрыят  выпил кружку.
     - Какомей! – одобрил.
    – Научи нас….
       В  праздник «Молодого олененка» в сентябре, Омрыят чаатом изловил молодого оленя из стада. Подарил мне. Мясо оленя, чукчи привезли в отряд. Из осенней шкуры  Эттырультыне, жена старика   пошила  для меня новую оленью поддевку в подарок. И теперь, эта оленья поддевка грела и спасала от леденящей кровь, холодной комнаты.
      Общагу  возненавидел.  Не желал мой «Божатко» в ней поселяться. Не писалось, не читалось. Хоть волком вой. В собачьих унтах ноги стынут. Ледяной «каток» от половой тряпки! Расшибёшься, ненароком.   
     «Божатко» упорно уводил в Управление на берег океана. Там, ночами  всё и вершилось. Под вой пурги, в уютном, теплом кабинете.      
    Часто навещать вечерний кабинет, Эрика стеснялась. В рабочее время, однажды поднялся на второй этаж. Эрика стояла  в коридоре. Изучала «Доску приказов».  Не поставлена дежурить…
      «Ждала?!»       
      - Случилось что?.. – быстро и тихо спросила.
      - Нет, - жаром обдало уши. – Ромки не стало видно в Красном уголке в общаге.
      - В круглосуточном  детском саду он теперь, успокоила Эрика. - Ремонт надо закончить. Смотреть за ребенком некогда.
        Я услышал её легкое – прерывистое волнением  дыхание.  Нежность горячила мою кровь.
      
     Наши чиновники и геологи  из Управления экспедиции  обедали в столовой «Военторга».  Это рядом, без шуб и полушубков через дорогу бегали.  Стал замечать нервозность Эрики, когда она присматривалась к офицерской жёнке, что за буфетной стойкой работала.  «Женщина военных городков» слушала мои стихи интимно. Читал ей часто. Офицерская женка дышала ко мне неровно.  В присутствии Эрики,  я сторонился буфетной стойки. 
       Читать свои стихи Эрике и в голову не приходило.  Смущался.

        Ужин в пятницу, завершил рабочую неделю. Из офицерской столовой  вышли с Эрикой рядом.
        - Не возражаешь, если я тебя за Ромкой провожу, - напросился в провожатые в морозную ночь.
        - Не возражаю, - легко согласилась Эрика.
       Дыхание Ледовитого океана – за далекой кромкой льда напомнило, в каких мы широтах. От Управления  экспедиции надо шагать до Детского  сада в Погрангородок. Улица одна  по изгибу мыса. Тундра  уже в глубоких снегах.
 
      На горизонте! По меридиану  на восток - Мыс Дежнева отмечает Полярный Круг. Там, алой зарей трепетало Полярное сияние. Там очеретом заканчивается родная страна. Роднее нет. И дальше бежать некуда.
       - Я одна зайду?! - Смутилась Эрика моему желанию подниматься по крутым ступенькам  Детского сада.
       - Хорошо…
       Одета она в добротную дубленку. Осанистый голубой песец на шапке и вороте. Седые торбаза с бисерным орнаментом на голяшках.  Залюбовался ею, пока она поднималась на верхнее крыльцо до дверей подъезда.
       И тень сомнения  на её лице от мысли, что я могу исчезнуть из ее жизни, запечатлелась во  взгляде, когда Эрика  обернулась.
 
       С Ромкой я подружился в общаге. Одинокому пятилетнему мальчишке в общежитии  приткнуться  не к кому. Нет ребятишек. Первое время он вредничал, заслоняя собой экран телевизора.  Рыжий пацан дразнился в Красном уголке, язык показывая. Я посмеивался, да покуривал. Сизый дымок в сыром холодном воздухе густел. Не комната, табачная  «душегубка». Дверей навесных нет. И сизая полость дыма уплывала в дверной проем в коридор. Ромка нырял под полость дыма, отдыхивался.
       - Ага, ты нарочно, - догадался он, заметив, что от окурка вновь прикуриваю цельную сигарету.
        - Нарочно, выкуриваешь меня?! – Подскакивая, стал  заглядывать в глаза.
        - Нарочно, - согласился. – Ты ведь тоже, из вредности, не даешь  смотреть кино. Заслоняешь экран.
        Перестал вредничать. В моей комнате варили с Ромкой чай,  смыкали сгущенку из баночных дырок, пробитых ножом.  И, сглатывая смешки, хихикали  над своим телячьим сопением и чмоканьем.
       Однажды, Ромка поздно у меня задержался. Пурга в тундре утихомирилась. И комната потеплела от электроплитки. Пили чай. И Ромка, открыв рот, слушал стихи. Читал ему Блока из томика. За дверью позвала Эрика.
      - Ромка?! Спать пора. Рано, в садик, подниматься, - не пыталась она войти.
       Я отложил книжку, поднялся, распахнул дверь. Пригласил. Ромка сидел уже на моем месте под настольной лампой. «Рыжим» затылком к нам, щекой на стол. 
      - Не пойду. Не хочу…
      - Может, ты здесь и жить останешься? – вспылила, ровная всегда Эрика. Ромка убрал затылок, шлепнулся другой щекой о стол, лицом к нам.  Распахнутые рыжие глаза прищурил.
    - И останусь! И буду здесь жить!
     Эрика мягко, для острастки, потянула пальчиками Ромкино ухо.
    Тут уж загородил дорогу я.
  - Зря ты этак…
     Она разжала пальцы. Стояла она  рядом, и я слышал учащенное дыхание.
   - Защитник?
     Ромка  охватил меня за пояс со спины.
  – Ну и живите, - подыграла сыну Эрика.
     Вышла из комнаты, прикрыв дверь.
    - Обидели мать, заворчал я на Ромку. -  Ступай домой. Поздно. Тебе,  игры. А у мамы, работы много.
     - Хорошо, -  ответил Ромка. – Мать, обижать не будем.
    - Не станем. – Подтвердил я.
      Ромка послушно ушел.
      Не прошло и часа, постучалась в дверь Эрика.
      Ночь на дворе. Спит общежитие.
      Поверх ночной рубашки, на Эрике теплый восточный халат.
     - Не засыпает. Тебя требует. Приучил его к сказкам. Иди, рассказывай…
      Капли из худых кранов в умывальнике в пристройке гулко слышны в безлюдном и тихом от звуков коридоре общежития.
      Эрика пропустила меня в комнату. Зашла следом, плотно поджав дверь. Сноровисто выручилась из халата. Осталась в ночнушке до пяток.
      Ромка спал без задних ног, подкатившись под ковер  к стенке. Под своим одеялом. Я опустился в знакомое кресло, в круг света от ночной лампы.
      Эрика юркнула босыми ногами под знакомое мне одеяло. И открыто, взглядом, «позвала». А во мне, неожиданно открылось лето в Якутии. Понял, почему, «Ромка не спит».  Не желал - «этого».
       Тихо, чтобы не будить Ромку, начал рассказывать.

 4.Зелёный иней

  Старое зимовье на полянке в лесу сохранилось. Топографическая карта  тридцатилетней давности.  Составленная топографами и геодезистами военного времени, карта не обманула.
      Ушли мы с перевала вовремя. Гранитный массив окутался  серым мраком  и хаосом. Над долиной реки Иньяли плотный туман. Светлая полость тумана касалась лишь  макушек деревьев. Выше макушек высоченных осин  туман плотно накрыл  ватным одеялом пространство.  Не шевелилось, не перемещалось это одеяло. Будто поземка  в полях зеркальным отражением виделась в снежном поле.  Барометр на нуле... 
       Миновали просторную гарь с редкими сухими деревьями. Судя по карте, должен быть под горой и «лабаз» оленеводов, кораль из жердей. На  Иньяли пасут эвенки с Тюбеляха. Придут на кораль  с водораздела на зимовку в сентябре,  через пару недель. Район мне знакомый, как родной двор. Много в каких местах работалось в огромном Оймяконском районе.
      Белой костью на гари светлеет жердями сухостой. Живой лес жмется к руслу Иньяли. Хвоя на ветвях лиственницы желтая. Золоченой редкой городьбой стоит лес вдоль берега. В прогалины узнаются речные острова. Листва багряная на осинах. Видимость дальняя.
     Пара лосей появилась из русла на берегу. Мелькают между стволов деревьев вразмётку высокими мослами. За рогатым  горбачом  рысит  безрогая  лосиха. Передал бинокль Людмиле. 
     Не слышат звери нас. Расстояние. Стрелять в лосей  не желалось. У лося борода перестарка, рога уже по возрасту не сбрасывает.  Мясо лосихи, во время «гона», нежное. Грех бить матку. У старого самца, мясо йодистое запахом,  жесткое, не разжуешь.
       Лоси заметили нас. Природу не обманешь. Остановились на выстрел. И пропали из глаз  под крутым берегом в островах осинника.
       Лесная вырубка вывела к зимовью. Рублено оно из накатника, без внутреннего потолка.  Крыша из бревешек шалашиком. Проживать в зимовье можно.  Дверь подправится. Дверь из коротких досок накренилась углом, держится на одном резиновом ухе из транспортерной ленты. Печки в зимовье не видно. Разделка жестяная сохранилась, с дыркой для трубы, на угловой крыше снаружи гвоздями приколочена.
      Пока окончательно не стемнело, осмотрелись. За домиком среди высокой травы десяток прогоревших печек. Рыжей трухой осыпаются жестяные трубы.
      В зимовье я забил на месте печки  четыре смолистых кола. Вырубил топором цельный лист железа. Закрыл прогоревшее  дно, но  годной для истопки печки. Установил пригрубок на кольях,  приладил хлипкие трубы. Без тепла не останемся.
        Нашлась и ржавая проволока. Обжал трубы, чтобы не рассыпались.
       В безводной галечной  протоке сухого плавника  огромные заторы остались после весеннего паводка.  За короткое жаркое лето стволы деревьев в заторах высохли до звона. Нарубили сухих сучьев. Людмила неотступно помогает. Перетащили сучья к зимовью.
      Старый пенек для колки дров  в паре шагов от порога.  Охотники, полешки щелкали.
       Стеариновые свечи принесли с собой. Огарок в бинте - незаменимая растопка.
       Огонь занялся едко и лениво.
       Давит атмосфера.
      Нагрелась печь, разговорилась.
      Стол  метровой длины, шириной три локтя, крепко сработан. Охотничье зимовье на троих промысловиков. Бревенчатая стена рядом с боком печки задымилась, заслонил ржавым листом жести. К порогу от поддувала печки свободно. Вдоль стен зимовья короткие нары.  Земляной пол. Я и не заметил, когда Людмила наломала веник из кустарниковой березки, подмела старые окурки и мусор.
       Укрепила Людмила в консервной банке и свечу на столе. Всему этому нехитрому быту в палатке научил Людмилу я.
        Свеча горела. Чайник закипал. Все лето без хлеба, на мучных лепешках. Всё мы предусмотрели: и кастрюлю, и муку, и сахар, и соль, и кружки с чашками  принесли.
        Раскинул телескопическую антенну на высокое дерево. «Карат» сразу поймал базу. Голос чистый, будто в зимовье радист. Сообщил на базу партии о замене нашей стоянки, и где нас искать вертолетом.
       - Теперь не скоро за вам прилетят.  Погода испортилась надолго. Вас заберут, в последнюю очередь. Ближе всех к базе ваша стоянка. В тепле живете. В горах уже снег и народ мерзнет. Сначала дальние отряды вывезут.
       Утешил.  Сообщил, что жена Наталья улетела на МИ-8 с базы партии на Тюбеляхе  в Райцентр.
 
       Домой, в Усть-Неру  не скоро доберусь. Жить еще придется на базе в Тюбеляхе. В эвенском поселке Тебюляхе. Там Индигирка отсекает плато от гор подковой.  Первопроходцы казаки окрестили это место «Государевой подковой».  Русские зовут «шиверами». На «подкове» первые пороги.
      Ниже Тебюляха   Индигирка рубит гигантским мечом горный хребет Черского.  Сто километров порожистой Индигирки  в ущельях хребта Черского. От рева волн, сердце  заходится. Бурлящий ад.
    Придет время, в свое тридцатилетие одолею пороги, мечталось.
      Прекрасные места. Редкой  красоты вершины гор, высотные альпийские солнечные луга.

       Работа сделана. Устал физически. Порадовался  оттяжке выезда  из тайги. В шаге от зимовья  рыбная река. По островам скачут по чернотропу зайцы, пухом уже белые. Не пуганные. Семьями, по десятку штук в намытых паводками островах  обитают в  зарослях чозении.
      Снег в долине отсутствует. Вершины дальних перевалов сахарные. Белые зайцы, как в тире. Снежными  колобками  светлеют, прижав уши,  на черных сопревших листьях. Белыми пострелами мелькают по голому галечному руслу.
      На островах, семьями кустарник ягоды охты. Ветки подгибаются от крупной темной ягоды. Желтый  смородинный лист опал.  Видом ягода «охта» - «смородина», но не она. Растет гроздью, как дальневосточный дикий виноград. И привкус винограда. Индигирку открывали казаки. Они дивились этой ягоде: «Ох, ты?!»
    - Ох, ты?! – изумилась  Людмила. Кусты охты  на островке, вдоль бережка, рядом с  затором  сухого плавника.      
   - Вот и собирай ягоду на островах. В гарь не лезь, там медведи.
      Жирует на ягодниках медведь загодя, перед лежкой. Голубишник  на гари медведями обшвыркан. Ест ягоду мишка, не торопясь.
     Раскрылит мишка свои генеральские меховые черные штаны, постоит на задних лапах, осмотрится. Потом торкнется задом в мягкий мох гари рядом с кустом, полным ягоды. Поерзает задом от удовольствия. Устроится. И сидит на медвежьей заднице, как баба титькастая с дитем у груди. Гребет пригоршнями когтями ягоду и урчит от удовольствия. Слюна течет. Расшиперит  лапы - развалит  мозолистые пятки. Поклонится ягоде. И балует себя.  Ягодку на веточках  долгими когтями к пасти подгребет, через клыки процеживает. А чо спешить? Хозяин тайги.
     Умный зверь. От разбойного свиста человека - горбушкой кувыркается. Не жалуется, когда выстрелом пугнешь. Скачет прыжками, как конь наметом. Иной раз и дрисня  «медвежьим испугом»  на кусты брызжет.
       Дальний обзор в долине, где наше зимовье. В промежности между туманом над деревьями и галечным  руслом держится  сумрак. За туманом над поднебесными  гранитами мгла.  В  крамешности  перевала, от палатки  шага не сделаешь. В долине воздух прохладен и  чист. Осень. Земля остыла.
      Целыми днями ходили мы со студенткой кругами рядом с зимовьём в речных островах. Дышалось молодо,  ненасытно. Прощание  с теплом в северных широтах  всегда пронзительное. Запахи отсыревшей листвы остры до вкуса на губах. Черные и нагие осинники на островах виноваты своей наготой.
      Особенная острота прощания рядом с северной рекой. Предвечный покой слышится в покойном плеске реки. Вода из просторного русла, к такому времени, теснится в одной струе.  Петляя мелкобродной речушкой, ушибается о каждый островок.  Журчит водица мелководно на мокрых, обледенелых  галькой перекатах. Речные уловы глубокие до синевы горной ледниковой воды, уловы и ямы прозрачные до галечного дна. Хариус видит рыбака, не обманешь. Видим и мы с Людмилой темного скального хариуса, идущего на зимовальные ямы в Индигирку. Но человек такой зверь, который обманет и себя, и весь мир. 
       И остывает воздух осени, замолкает пространство. Холода надвигаются, как неминучая старость. И  кричит эта старость птицей – кедровкой:
       «Керр, вам»! «Керр, вам»…
      Одинокий якутский ворон на далекой макушке сухого белеющего дерева, маячит черным бельмом на фоне светлого обвода, между небом и водоразделом:
       - Как?! Как?!» …- удивляется долгожитель ворон.
        «Керр вам! Керр вам!»
       - «Дура! Дура! Врро…шшь. Врро…шшь»
         Спорит хрипатый  черный ворон с птицей - кедровкой.
        Безлюдье на сотни верст. Страна.… Жил бы тысячи лет, не – не устанешь от такой красоты.

       Изрядно похолодало. Давление атмосферы поднялось. Пашню рыхлого тумана утянул на себя гранитный массив. Слышен стал шум воды на перекатах. Жалко рушить торжественную тишину. Ружейные выстрелы по зайцам, пушкой рушат тишину.
       - Медведь теперь к зимовью не подойдет, - утешил Людмилу, жалеющую подстреленных зайцев.
       Жалость бывает разная. Одно лето, работала в отряде питерская студентка. Принесли рабочие с разведочных канав в палаточный лагерь геофизиков  цыплят полярной куропатки и их «маму». Взрывы на горных работах, пугают птицу. Белоснежную полярную куропатку зимой трудно из ружья достать. Охотники петельками из конского волоса ловят. Летом и под сапогом не заметишь птицу. Серенькая. Поймать легко. Не бросает выводок. Горные рабочие собрали цыплят в стеганый  подшлемник.
      - Ах, как тебя жалко, -  тетешкала  питерская студентка куропатку, в лодочке ладошек.      
      - Миленькая, - поила из губок в клювик «маму цыплят». И?! Крыть?! Головёнку ей открутила. Да так ловко, будто «птичница», а не без пяти минут инженер-геофизик. Будущая мать.
       Студенты ржут, а хмурые мужики молчат.
      - Даа? – молвил  «ухажер» из горняков. – Всякое видали. Утешила...   
       Перестал ухаживать - добиваться девки.
     Варенья из охты дочурке вашей наварю, - решила студентка Людмила.

         Другие дни, от зимовья далеко не уйдешь.  На случай вертолета. Могут подобрать оказией. Ягоды у зимовья пропасть. Людмилу, решил, отправлю  воздухом. Ей «собирать диплом». «Отчеты» читать прошлогодние по этим участкам  в «спецхране».
        Выберусь на дизельном вездеходе. Друг в партии работает. Володя Прусаков. Оканчивал  Якутский университет. Геолог. Родом из Канска. Земляк. Явились на Индигирке мы в один год. Молодые семьями. Поселились жить  одном бараке, в старом общежитии полевиков. Охотники мы, рыбаки. Спелись, как братья.
     Тягач уйдет от Прусакова с водораздела,  после вертолета с людьми.
     Володя  сопровождает гусеничный тягач. По ходу, охотится. Готовит запасы  мяса и рыбы на зиму. С Колымы  мы привозили бочками хариус, вяленого чира и сига. Делились вареньями из ягод. В декабре добывали  вместе лося «из-под лайки». Выезжали на «зимники». Жены наши  подруги, работают в экспедиции, как и мы. Дочки наши погодки, в один садик водим, в одной группе растут. Интересно живётся на Индигирке. 
     Погода - сроки расставит. Сообщит Володя по рации, когда его ждать с тягачом.  К стоянке моего лагеря на седловине, распадок  из долины Иньяли проезжий  для гусеничного тягача. Имущества у меня мало. Тягач не перегрузим. Володя согласился,  стороной  не прокатится.
      
     Печка гудела на мороз.
     Граниты открылись, громадой гор подпирали  звездное небо.  Тесно  двоим в зимовье. Без внутреннего потолка можно ходить в рост. Разминуться двум человекам  негде. Бревна в стенах сухие, накалились жаром. Людмила раскинулась во сне. Спит, напротив, по другую сторону стола. Поверх белого вкладыша. Нары высокие. Нас разделяет стол. Пламя свечи колышется. Маячат на бревнышках стен светлые пятна и тени. Дышится сосновой серой. 
     Спит  Людмила в одних белых плавочках. Ей душно, она  тяжко мается во сне. Рука плетью свисает до прохладного земляного пола. Пробует поймать прохладу  земли горстью: сжимает, разжимает, пальцы, обиженно хнычет во сне, замирает. И все повторяется.
    Меня тревожат мысли.  Близость женщины. Запахи женщины. 
   
     Зимовье  в полумраке от огарка свечи. Алые глазки поддувала  мигают. Стоячок  печной трубы в дырочках от коррозии. Пламя несется. Светлячки - на стенах, мелькают на лодыжках Людмилы, на голенях, колени подломлены. Непозволительно разрушать  красоту отношений мужчины и женщины. Теряется тайна.  Третью неделю мы вдвоем. И пока дров не наломали.
     Вспоминаю о тетрадке  в рюкзаке.
     Письмо жене написалось правдивое.  О варенье, которое Людмила варит из «охты» для  дочурки «Шуни». Упомянул о «справке», коль таковая потребуется. Написалось о Людмиле с чувством. И ни  слова  люблю Наталье.
       «Исповедь  тетради», захватила необыкновенной, счастливой благодатью. Показалось, жена склонилась за моей спиной  над головой, отгородила свисающими кудрями  свечу. Пламя мигнуло,  и огарок загас. Сгорела свеча.         
     Толкнул ладонью дверь. Темень за порогом. Яркие звезды в далёком космосе. После выхлопа жара, в проем двери в зимовье заструилась ночная прохлада. Прохлада заструилась в  ногах  под столом, под нарами. Сделала прохлада круг, лизнула женскую грудь.
       Людмила прикрылась ладошками. Поджала локотки.
      Укрепил в подставке высокую свечу, на смену огарка, затворил дверь. Дрова в печке сгорели, и жар от железа увял. Положил пару полешек. От алых пятнышек  в дырочках дверной заслонки, в зимовье становится живее.
      Людмила спит без ничего, в одних белых плавочках, не прикрытая спальным  вкладышем вместо простыни. Выгибается при вздохе. Не познавшие материнства титёшки, округло буреют торчащими сосками.  Однажды она обмывалась в палатке  горячей водой из тазика. Я случайно вернулся из похода к гранитам раньше обычного.  Ввалился в палатку и увидел ее всю обнаженную. Хмыкнул и вышел. После чего, она  укладывалась в свой спальный мешок запросто в одних трусиках. Ходила в просторной палатке нагишом, накинув мужскую рубашку  своего жениха, распашкой до третьей пуговицы.  Дразнила меня упругими яблоками грудей, краем открытого ворота.
      Палатки я ставил всегда устойчиво. Собирал каркас из жердей. Скреплял гвоздями. Натягивал брезент. Жена моя  геофизик. Каждый полевой сезон   рядом, обмываться от пота после рабочего дня   женщине необходимо. Молодость живется в тайге. Палатка и есть наш  дом. Ставил всегда крепкий стол из ошкуренных жердей. Печку устанавливал на гравий  из ручья, чтобы мох под печью не обугливался, горелым не воняло. Настилал полы из тесаного топором накатника, жить в палатке уютно и сухо в непогоду. Сам я купался в горных реках.
         И сердился на Людмилу, знал, чем заканчиваются такие помывки. Но любила плескаться  теплой водой Людмила, после маршрутов.
      - Не буди во мне зверя, - требовал.
        Мне нравилась Людмила. Любовался ее молодостью. Восхищался природой тела. Не в женской власти, что-то изменить.
        - Привыкла к вам, как к брату, - дразнилась Людмила, не остерегаясь греха.
        - И не стыдно?!
        - Не стыдно…

        Людмила спит. От письма устал, перенапрягся. Выбрался из зимовья на воздух.
        Над головой необъятный звездный космос. Долина Иньяли широкая. На топографической карте это гигантская рогатка, слияние рек, текущих с   двух водоразделов.
       Огненный столб выметывался из трубы над зимовьем кинжальным оранжевым  пламенем. Далеко на воздухе рассыпаются, гаснут искры.  Тяга  в трубе на мороз. Воздух прозрачен. Искрятся звезды.
      Над кромкой далекого  водораздела, вспыхивают зарницы ослепительным  ртутным свечением. И в какой-то момент, будто кто невидимой и сильной рукой, раскинул рыбацкую небесную сетку из зеленых ячеек. Полярное сияние для северо-востока Якутии редкое явление. 
      И начала  эта  рыбачья сеть небесного рыбака  волноваться светло-зелеными крупными ячеями. Звезды живыми  светлячками рассыпались, будто чёрт их поснимал с гвоздей небесных со своих мест.
        Бросился в зимовье и подгреб Людмилу. От сна тяжелая и безвольная,  она не понимала, чего я от нее хочу.
        Сонную и вялую вывел её  за порог зимовья. На воздухе  подхватил на руки.      
        Полярное сияние безмерное и  высокое. От горизонта до горизонта обвода неба. Судорожно светится немым, зеленым переливчатым светом.         
     - Полярное сияние! Люда?!
       Больно стиснул Людмилу.       
       Людмила, казалось, не проснулась. 
      Людмила  поджалась упругой грудью к подбородку.
      Людмила  прошептала:
   - Не на.…Да.… Не на.…Да.… На-да.… Да...
     Небесный Ловец, споря, перебирал светящийся  невод руками. Уводил подкрылки сетки к водоразделу.
     Доменное зарево  за водоразделом  изливалось ртутным заревом, будто лава из жерла вулкана. Звезды  мельтешили сверкающими махотками  в зеленой сетке сияния. Мелькали  юркими рыбками. И-и-и! – выскользнули, рассыпались на прежние свои точки в ночном небе.
      Судороги Полярного сияния ослабели и постепенно угасли. Затаилось  и космическое пространство. Бездонное небо, как тёмное отражение водоёма. Бездонное, и все объемлющее…Людмила попросилась с рук.
       - Ах! – выдохнула, – Все проходит…
      
       Рассвет близок. Мы не спим. Людмила в спортивных шортах «хаки», в рубашке в накидку,  хозяйничает. Замешивает в кастрюльке на воде затируху из муки и яичного порошка. Потом она печет лепешки  в кипящем  подсолнечном масле, в раскаленной чугунной сковородке. Дверь из зимовья распахнута.      
      Я вспоминаю о письме жене.
    - Послушаешь?
    - Письмо?! Вашей жене.
    - О тебе.…О нас.
      Она вытирает руки грубой ширинкой. Укрывает ею стопку лепешек в остывшей сковородке. Из чайника дополняет мою кружку.
    - Теперь, можно. Слушаю…
      Людмила, волновалась.
      Получилось, честное письмо.
     - Это же, рассказ?! – удивилась Людмила.      
    - Не подумал, как-то, - засмущался от ее похвалы.

     Дровишек в печь не подкладываю. Тепла от стен хватает. Людмила дремлет, прикрыв  глаза тыльной стороной кисти.  Спит в шортах «хаки», натянула и белую тесную футболку. После прослушивания моего «рассказа жене», в Людмиле пропала  игристость. Она увидела себя моими глазами.
    Зверь не дремлет  в юной женщине…

     Дверь в зимовье распахнута. Пишу в общую тетрадь. Пламя свечи дергается. Ручка подрагивает в пальцах. Спешу закрепить впечатления от Полярного сияния. И не умею.
      Нервничаю. Психанув, кидаю ручку. За порогом воздух синеет. Видятся  за полянкой острова. Вышагиваю за порог. Даю волю телу, разламываю сутулость зимовья.
      Мрак ночи растворился в бледной синьке рассвета. Земля! Как при Сотворении Мира! Девственная и прекрасная! Солнце за горизонтом еще глубоко. Пики гранитных гор освещены зарей за хребтом. Отчего  горные вершины в тени, на фоне обвода просторного и чистого неба.
     На жухлой траве  вокруг зимовья, в островах на черных листьях, галечное русло – все пространство земное посыпано белой соленой изморозью! Травы седые?!  Паром  дышится изо рта! Воздух обжигает грудь морозностью.  Рослая болотная осока - зеленым инеем опушилась! Прочный ледок сковал лужицу, окольцевал кочки: упал, настоящий  заморозок!
      - Людмила! – позвал так, что она всполошилась
      - Зеленый иней!
      Необратимость времени.
     «Если б молодость знала,
     Если  б старость смогла».

        Я сидел в комнате Эрики, тихо рассказывал. За стенами общежития чукотская пурга. Рядом с Эрикой спит мальчик Ромка. Тихий мой голос, убаюкал Эрику. И она, казалось, спала. Вытянув руки поверх  одеяла. Левой щекой, обмякнув  в промятую подушку. Эрика едва заметно дышала. Грудь подымалась под тонким одеялом медленно. Также медленно ослабевала натяжка полотна при выдохе. Легкое дыхание. Одинокая женщина. Наклонившись к лицу любимой женщины, поцеловал Эрику в полураскрытые сухие губы.
        - Иди ко мне, - позвала  она взглядом.
          Прошептала:
         - Иди под одеяло.      
        -  Нельзя. Ромка рядом. 
         Я ушел. И знал, что поступил правильно. Ради Ромки.  Ради Эрики. Мне хотелось, чтобы и далее в душе жил зеленый иней.
     Принял решение. Уеду  в Магадан. Найду работу в газете. Время поможет,  подскажет.   
    
             
5. Велосипед для мальчика Ромки.

    Эрика задерживалась в Детском саду. Мои воспоминания о реке Иньяли, полярное сияние всколыхнуло душу до тоски по Индигирке.
    Студентку Людмилу я отправил в поселок вертолетом. Добрался на базу в Тюбелях с вездеходом в начале октября. Увезла студентка и варенье из охты, и письмо Наталье, мой первый «рассказ жене».
     Жена Наталья выгнала Людмилу, выкинула в след ей банки с вареньем. А когда я прилетел в Усть-Неру, объявила, что «студентка ей все рассказала». Что все? Наталья разъяснений не дала. Подвела черту:
      - Собирай чемодан. Езжай за ней! Сейчас она в Аэропорту…
      - И уеду! - заявил в пылу.
      - А я – беременная…- едко, со злой местью объявила Наталья.
      
        Известие о  беременности страхом отозвалось в моей душе. На Иньяли  понял, что в геологию уже нет хода. Две недели над общей тетрадкой прошли в блаженном восприятии мира.  Поселилась в душе  необъяснимая, страшная, трагическая тревога. Каждую минуту ждал какого-то чудовищного разрушения в себе, в окружающем мире.
        «Дождался?!»
       - Не надо второго ребенка, - стал умолять Наталью.
       - Тебя не спросили?! – ехидно довела она меня до бешенства.
       - Да! Не спросили! А если бы мы,  действительно,…Что тогда?
       - А вы и так! Действительно! Все знаю!

       Приехал я моторной лодкой по реке утром. От Натальи узнал, что Людмила улетает  в Якутск в этот день  последним рейсом.  Успею, прикинул я, поехал автобусом в аэропорт. Верил Людмиле. Не в чем ее упрекнуть. Сгорал от стыда за жену Наталью  и без извинений не желал отпускать студентку Людмилу в Киев.
      «Мне же надо писать?! Я буду теперь писать!» - озарилась душа, при взгляде на Людмилу. Встретила студентка приветливо. Взгляд  умных любящих глаз.  В этом взгляде не было места презрению. Сожаление и грусть.
      - Провожу на самолет. Поговорим, - позвал Людмилу.
   
       В зале ожидания тесно от пассажиров. Мы вышли к открытому летному полю. Горы за летным полем в сахарной пудре снега. За рекой скалистые вершины в тени. Добрый и теплый день октября. Красота. Жить бы без печали и гнева.
       Студентка  не стала ждать объяснений.
      - Спасибо Вам, Валерий Николаевич,  за производственную практику. За лето. За сказочную осень. Домой еду с чистой совестью.  Диплом собрала. Жених ждет. Звонила в Киев. Вашу жену понять можно.
       - Прости…
       - Свадебные фото пришлю. Не провожайте, шеф. – Впервые и единственный раз за все время Людмила назвала меня  «шефом». 
        Уехал в поселок по ее просьбе.
        Свадебные фотографии Людмила прислала к Новому году.
        Я собрался уже  на Камчатку. До Магадана от Индигирки Колымская автотрасса. Двое суток езды в автобусе до Охотского побережья.
       На фото Людмила с ироничной улыбкой: «мол, все в порядке, шеф, жизнь семейную без  обмана  начинаю».

       До отъезда с Индигирки  в семье я не жил. Из барака жена  переселилась в новое семейное общежитие, пока был в поле. Выделили нам большую комнату. Вернувшись, я остался в прежней комнате в общежитии полевиков.
      Планов уходить в запой не строил. Полевое снаряжение сгрузил в сарай за домом. Прилетел самолет из Тебюляха в субботу. Вьючный ящик с полевыми дневниками привез из аэропорта и оставил до понедельника в сарае под замком. Воры искали в сарае мое оружие. Прихватили все. Привез копченого медвежьего мяса. Тайно хранил в сарае «мелкашку». Приходили за ней.

        Бывает же так. Живешь, никому не мешаешь. Всем подходящий человек для общества. И вдруг? Для всех становишься – «писателем?» Наталья постаралась.
      Начальство домыслило:
     - «Развлекался со студенткой. Не работал»…
     - «Документов нет в природе. Подстроил кражу. Кто оставляет в сарае вьючный ящик с полевыми дневниками?»
        Действительно. В иные времена так не поступали.
      Очарованный писательством, напрочь забыл я о суровой действительности.
        Слух о моем  стремлении писать рассказы дошел и до местного стихотворца Володи  Дубровина. Работал он промывальщиком в полевых партиях, писал стихи,  геологи его уважали. Пришел Дубровин не званным  в общежитие «полевиков» с полной сеткой «Вермута». Знакомы изрядно. Пили вино, слушал его стихи. 
       Вечерком Наталья с дочерью появилась в дверях комнаты. Обрадовался.
       Мельком подумал:
     «Брошу все…Семья… Любовь».
       - Мне нужны деньги, - угрюмо и отчужденно потребовала Наталья.
        Понял: спасения нет.      
    - Сколько тебе? – достал остатки расчета за полевой сезон.
      Отсчитал.
      Ждал, позовет жена  домой. Не позвала.
       Предупредила:
       - К нам больше не ходи, -  кинула жестоко.
       Глянула на Дубровина.
       Презрительно добавила.
    – Один стихи пишет,  а другой - прроззу. Алкаши проклятые…
       И так ехидно  «прозу» произнесла. Стыдно стало и за Дубровина, и себя.

       Прощание не из легких. Утром я уехал автобусом в Сусуман.
        Выгнала Наталья с Индигирки.


      Подмерз, пока ждал Эрику и Ромку.
      Первым появился Ромка. Эрика пропустила сына, придержав  плечом тяжелую дверь, заступила пяткой  торбазов низ двери и порожка.      
    - Зачем пружина? – услышал Эрику. – Так, ребенка и убить дверью  запросто.   
      Ромка выкатился на крылечко  медвежонком в шубке, перехватывая перила лестницы, упал в мои руки. Успел шепнуть на ухо:
      - Ругать будет…
        Повис между нами на руках, и мы пошли на край поселка.
       Стыдно, - не вытерпела Эрика. - Девочкам стихи читал. Ухажер. От стыда чуть не сгорела, когда воспитательница рассказала.
       - Ну и, - подтянул Ромку на руке. - Прочти нам с матерью, что ты там прочитал девочкам?  Ухажер!
        Ромка хитро посмотрел на мать и прочитал:
      «Мы были вместе, помню я…
        Ночь волновалась, скрипка пела…
        Ты в эти дни была -  моя,
        Ты с каждым часом хорошела…»
        Когда Ромка успел запомнить это четверостишье Блока? Читал ему несколько раз, по его просьбе.
        - Все правильно, - ухмыльнулся,  поддержав  Ромку. – Девочкам и надо такие стихи читать.
        - Заговорщики…
       Эрика уже знала, что еду на месяц в Иркутск. Учебная сессия за третий курс в Политехническом институте. Вызов на сессию я уже  получил. Спросил Ромку:
       - Что привезти с материка? Завтра уезжаю на месяц.
      - Скучать буду? – опечалился Ромка. - Купи  велосипед.
      - Куплю, - обещал.
      Мечта Ромкина известна. Сам бы не додумался. Теперь куплю и привезу.
       - Когда вернешься?- спросил Ромка. 
        Как объяснить Ромке, когда вернусь с велосипедом?
      -  А ты каждый выходной, загибай пальчик. Загнешь четыре пальчика на руке и приеду.       
      Показал Ромке  оттопыренный главный палец.
     - Четыре пальчика к ладошке. Понял?
     - Понял, - отнялся он правой  ладошкой от материнской руки. Подкинул кулачок до  глаз. 
    – Так?
    - Так. Каждую неделю загибаешь  пальчик. За месяц управлюсь и вернусь.

      Эрика закончила побелку и покраску квартиры. Высохнут полы, перейдет  без моей помощи. В общаге найдется, кому помочь.  Мы многое знали о себе без слов. Эрика сдержанно попращалась в коридоре барака. Я вернулся в Управление экспедиции на берег океана.



      Велосипед для Ромки  купил. В Иркутске. Ровно через месяц вернулся в Магадан. Купить билет на рейс до Мыса Шмидта в Магадане не получилось. Вечерним самолетом улетал знакомый геолог. Он согласился захватить упаковку с велосипедом. Четыре Ромкиных пальчика, зажатые в ладошке ждали этот велосипед.
     Событие обязано созреть, прежде чем ему случиться. Толкаясь в аэропорту, повстречал улетающего в Москву поэта Пчелкина. Знакомый он мне по его книгам. Работал поэт на областном радио. Видел его на Чукотке. Познакомился. Прошли в буфет. Мужику нравилась его  известность. Узнают! Заслуженно. Лобастый, ясноглазый и широкий душой, поэт Пчелкин понял без долгих объяснений мои мысли о газете.
      - В "Хасынской газете" нет «фотокора». Смогешь?
      - Смогу, - заверил, – Вырос с фотоаппаратом в руках.
       - Диктуй  адрес и твои данные. Вызов пришлю на экспедицию. До встречи в Хасыне.
      Ночью  проводил Пчелкина на московский рейс. Утром  удачно попал на «грузовик» Полярной авиации. С посадкой в Певеке,  ИЛ-14  вез груз на Мыс Шмидта.
       Рабочий понедельник. Ромка в детском саду. Эрика в Управлении на работе.
      Поднялся к экономистам. Встретился на лестнице геолог, с кем отправил упакованный велосипед. Не успел он его передать. Живет в каменном многоэтажном доме на берегу океана – это   рядом с Управлением экспедиции. Принес он велосипед в кабинет геофизиков.
       Эрика не ждала. Пуржило в тундре. Из кабинета экономистов на мой зов вышла быстро.  Бабы переглянулись. «Предмет вожделения объявился». Рада и Эрика. Видно.
      - Ждет велосипед…- тон такой, будто вечером простились.    
      - Правильно ждет. Сегодня получит своего «конька-горбунка».
      - Привез? – Впервые стала заметна в ней нежность.
      - Вот ключ от квартиры.  Ванну прими. Жди Ромку из садика…

       Велосипед в упаковке. Трехколесный. «Подростковый».  Надувные шины. Подрастет, на двух колесах поедет. Только где? Коридор барака коротковат для езды. В однокомнатной квартире из комнаты в кухню?! Летом хорошо кататься по набережной каменистого мыса.
       Из мебели в квартире диван да кресло-кровать для Ромки. Мебель имеется в продаже на складах «Военторга».
      На кухне холодильника нет. Стол и электроплита. Вход в ванную из кухни. За глухой дверью. 
      В квартире Эрики я собрал велосипед. Велосипед  стриг ослиными ушами руля, блистал никелированной поверхностью, солидно темнел зеленой  рамой, благостно издавал запахи машинного масла. Зубчатые покрышки колес тянуло потрогать. Черные велосипедные шины, остро пахнущие резиной и детством. Памятен первый велосипед. Мама откладывала с получки отца три месяца, прежде чем купили «ЗИМ».  С «перспективой». В возрасте Ромки поехал впервые на взрослом велосипеде «под рамкой». Отец ездил на работу на этом велосипеде.  На Мелькомбинат, где работал грузчиком. Постоянно ждал отца с работы и велосипед.
       Плескаться в ванне расхотелось. Привез вино, какое распробовал с Пчелкиным в ресторане аэропорта.  «Марочное». Колбаска, «тресковая печень» в банках, ветчина и сыр в заполярье обычные продукты.
       «Всё  моё  – со мной». Накрыл стол. Ждал. Волновался.
      Последнее время в душе творилась некая неразбериха. Существовал некий притягательный центр. И этим духовным центром являлась Якутия. Из Арктики «материк» видится на другом конце света. В Заполярье притяжение этого духовного центра ощущалось  слабо, благодаря удаленности. В Иркутске же власть этого притяжения оказалась сильная. Я как бы  забыл там Эрику и постоянно тосковал по жене Наталье. Жил в ином измерении.  Без настоящего и прошлого, как бы в одном дне. Не воспринимал за реальность потерю семьи. Верилось, на Индигирку вернусь из Иркутска после сессии.   
      Эрику начал воспринимать за реальность, когда вырвался  из внутренней орбиты этого сибирского  духовного притяжения только в Магадане. 
      Не без удивления обнаружил, что «дело»,  за которое  взялся бесконечное. И дело это, как неизлечимая тоска,  которая жила во мне и тянула из меня все жизненные соки. Не падкий на  вещи и деньги, вдруг обнаружил в себе эгоизм, какой  не ожидал. Страдал, но делиться временем, ни с кем уже не желал. Эрику и Ромку этот эгоизм не касался. Приятно заботиться о женщине, которую чрезвычайно ценишь.  Приятно заботиться о Ромке.       

    Ромка от порога кинулся в распахнутые руки. Одет мальчишка цигейковую шубейку, меховая  лисья шапка нахлобучена -  глаз не видно. Ромка стащил зубами варежку за кончик вязки, поддел козырек. Открылся рыжий чуб,  выпуклые глазищи веселого тигренка. Он и походил на тигренка дальневосточного. Шумно сообщил, протягивая к моему лицу кулачок с оттопыренным пятым пальцем.
      - Во! Дома мама не позволяла мне носить их в кулачке. Я их в садике сжимал! – обнял меня, а сам потянулся за плечо посмотреть в комнату: там стоял ушастый рулем «конек-горбунок».    
     - Куда понес снег. В валенках?! – остановила мать Ромку, кинувшегося к велосипеду.
    – Разденься!
     Эрика стянула за ухо песцовую шапку, расслабилась станом под распахнутой дубленкой. Оперлась плечом на дверной косяк. Отдыхала  после перенапряжения  пуржистой улицы. Ходить в пургу приходится в наклон и на ощупь ногами и глазами. Пурга разыгралась порядком.  Снега на одеждах принесли много. Эрика тоже залюбовалась велосипедом,  радовалась за сына Ромку.  На трех резиновых накачанных шинах, на  блестящих никелем  ободах - спицами к оси, велосипед  и вправду смотрелся сказочным «коньком-горбунком».  Наполнял каким-то особенным смыслом и светом пустоту углов комнаты.
      Я принял из  рук Эрики сумку с покупками. Прошел к кухонному столу, сгрузил кошелем на стул.  Стол занят ужином. Готовым. Отварить рожки осталось.
      Эрика заглянула на кухню.  Не выдала удивления накрытому столу. Вернулся в прихожую,  помог Эрике снять дубленку. Подставил ей стул. Эрика устало вытянула ноги. Я стянул с ее ног плотные в голяшках торбаза. Эрика скрылась в зале - за створкой шифоньера,  и стала переодеваться в домашний халат.
       Ромка вкатился на велосипеде в кухню. Задиристо  жал-отпускал пальчиком рычаг  велосипедного звонка. Круглая крышка звонка сверкала серебром и тренькала от молоточка  рычага на весь дом. 
      Из ванной Эрика вышла посвежевшая, прибранная прической.    
    «Молодая хозяйка». В холодной общаге не походишь  в тапочках на босую ногу. В халатике, под которым одни трусики.
 
       После ужина Эрика стала укладывать Ромку. Привычный гулять в такое время в общежитии, мальчишка не стал противиться. Покружил на велосипеде в центре зала и уперся колесом в кресло-кровать,  на котором спит в зале.
      Эрика привычно раскинула кресло и застелила бельем. В ванной  комнате упруго хлестала из крана струя воды. Набиралась ванная. Эрика убрала стол.  Приготовился уходить в общежитие. Думалось о рукописях на рабочем столе в круге света от настольной лампы. Желалось, до ломоты в теле, покоя.
      Одиночества нестерпимо желалось. Дышать желалось  звериным дыханием Ледовитого  Океаном. Его звериное дыхание не пугало, наполняло душу силой и особым смыслом. Заходить в общежитие,  решил,  не стану.
         Ромка позвал. Он уже под одеялом.
       - Нагнись, - попросил. 
        Ромка приподнялся, охватил кольцом рук мою  шею.
        Зашептал на ухо:
      - Живи у нас. Спи с мамой. Мы тебя ждали…
       Такого «участия» к себе от Ромки не ожидал. Хмель от рюмки вина за ужином расслабил. Понимание нужности  давило. Хотелось свободы. Мифом казалась далекая Индигирка, дети от женщины по имени Наталья.

      В Иркутском Союзе писателей на улице Степана Разина прозаик Дмитрий Сергеев положительно оценил мои  «сырые прозаические работы».
       «Работать. Самообразование». Предлагало будущее.
       Одинокая жизнь и полная отдача сил делу,  за которое взялся. Не выбирал судьбу,  она меня выбрала.
     «Какое место  в этой судьбе определено Эрике и Ромке?»
      Не определился. Не знал. Известные схемы семейной жизни  не подходили.  Замуж Эрика не пойдет. Этого и  не требовалось. Жена Наталья хоть и миф, дочь Александра реальность, которую  любил всем сердцем. Вся жизнь  могла показаться выдумкой, только не дочь. Второго ребенка  не видел и не знал. Рождение второго  ребенка давило неизвестностью и ответственностью. Угнетала невозможность жить рядом с родными детьми.
      В родове отца взрослые любили детей. Внуков у деда много. Все выросли любимыми детьми. Всем помощь оказана, совет да любовь дети знали. Кто окажет помощь моим детям? Наталья родителей не помнит. Выросла в интернате. Непримиримость к мнению других в Наталье - от незнания семьи. От незнания примера отношений родителей, от незнания  любви к братьям и сестрам. Жесткий - интернатский характер. Поссорившись,  из вредности молчит неделями.  Знал это, понимал, когда тянул в ЗАГС. Не желала. Без любви. Не любила. «Верила в хорошего человека». Говорил с ней о ее проблемах. Просила терпения, привычки. Терпел бы и дольше. Полярное сияние в сентябре на реке Иньяли освободило от этого терпения. Любовь осталась. И теперь мучила. Терпение требовалось теперь за письменным столом.

       В зал пришла Эрика. Предложила  помочь ей раскинуть створки дивана. Мужики тащили  диван из общежития и с корнем вырвали шурупы, крепящие подвижную спинку.
      Поднялся от Ромки. Потянул спинку, вышла из пазов  углом. Стало стыдно за свою безрукость, обидно за Эрику. Отвертка и молоток в хозяйстве нашлись, оставил прежний хозяин, уезжая на материк. Прочно закрепил на шурупах шарниры. Эрика придерживала спинку дивана. Дивилась простоте решения проблемы.
   - Струны для гардин купила. Володя обещал поставить. Неделю жду.
 
     Лежит картонная упаковка с «гардинной струной» на узком подоконнике широкого окна. Стекла затянуты пленкой. За окном полярное темное небо. Горячие радиаторы греют комнату жарко. Ковры в рулонах дыбятся  в углу. Вешать на стены надо. Без мужских рук не обойтись одинокой женщине. Кого звать? Просила Володю через Валю.
      - Застели, пожалуйста, попросила меня Эрика. – Я пойду в  ванную, - подала от шифоньера комплект постельного белья.
      «Отдохнул…», - подумал с иронией над своими планами расслабиться в ночном кабинете.
        Эрика ушла.
      Позвал из темноты Ромка.
      - Ты ей ничего не говори. Не уходи и все. Она очень тебя ждала.
 
      Руки мальчика не разжали кольца вокруг моей шеи, пока  Ромка не заснул глубоким счастливым сном. Засыпал Ромка мгновенно. И сейчас спал счастливым ребенком. Приятно грела душу  участи в его «велосипедном счастье».
     Мечталось писать хорошо, правдиво, чтобы гордились сыном мама и  отец. Думалось о Наталье: «Ей-то что до этого?»  Презрение Натальи - «прроззу пишет», хранилось в душе болью.  Не выветривалась боль.  Напоминала при мыслях о жене: «так жить нельзя». Без понимания и нежности.

      Ромка спал счастливый лицом. Веснушки как у Эрики. Дочь «Шуня» тоже капелькой  в меня.
      Поднялся от спящего Ромки. Скинул  рубашку. Открыл дверь из кухни в ванную.
      Эрика по грудь в прозрачной воде, сидит в ванне вытянув ноги. Роскошные каштановые кудри темнеют влажными  кончиками  на росистом теле. Прилипли на плечах и груди.  Эрика  встрепенулась. Прикрылась ладошками. В чистой воде видна вся.  Желал с Эрикой близости  всегда с нежностью в душе. Испытал нежность и на этот раз.
      Коллеги зло усмехались: «Чего она в тебе нашла?».
     Женщины проявляли солидарность: «Любовь зла, полюбишь и козла». Имели  в виду мою малорослость рядом с видной женщиной.

     Живем на виду. Детский сад на Мысе Шмидта и для детей военных, и детей геологов один.  Похожие на родителей, дети общались между собой, подражая взрослым. Ромка подражал мне. Я это знал и старался не показывать при мальчишке отрицательных  черт. С развитием эгоизма они появились. Раздражительность стала постоянной чертой. Сдерживался  с коллегами, давил в себе раздраженность  при Эрике и Ромке.


     Прикрытая ладошками, в прозрачной воде Эрика притягивала неудержимо.  Распахнутый взгляд  в обводе золотистых ресниц искрился  арийской голубизной и  манил,  испытывал терпение…
    - Скучаешь по кабинету? – остудила  Эрика. - Ты иди. Я не обижусь.
    
      Стало легко.   
    - С мужем в бане не мылась? В Сибири порядок такой.
    - Нет…
    - Набаню  тебя.
      Мыл губкой  плечи Эрики. Размышлял о своей судьбе. 
    Женщину узнал рано, подростком в Томске. Помнил эту женщину и был благодарен ей за раннее свое взросление.  До армии прилетел в Магадан.      Мои руки тосковали о нежности.
      Прикасались  мои  руки  и других женщин…
      Наталья сердито требовала:
   - Три спину сильнее. Мне не нужны твои телячьи нежности, - меня это бесило.
      Миллионы одиноких женщин мечтают о малости, сдержанной похвале. Наталья имела мужа и не ценила добрых слов.
   
     Непростительно рушить красоту отношений между мужчиной и женщиной. Непростительно. С Людмилой этой красоты мы не разрушили. Оберегалась эта красота отношений мною  и с Эрикой.
       - Спасибо. Теперь выйди,  - попросила Эрика.
 
       Эрика выпрямилась упругим станом.  Красота молодого женского тела завораживает упругой   росистой кожей. Молодое тело дышит первозданностью сотворения мира. Желание обладать сводит с ума.
    Вышел на кухню. В зале спит  счастливый  Ромка. Поправил одеяльце. Обратил внимание на сжатый кулачок с оттопыренным пальчиком. Ромке снилась мечта. Во сне он еще ждал велосипед, ждал меня и держал зажатыми четыре пальчика.   

        Позавидовал его счастью. Проснется, велосипед рядом с креслом! Чудо свершилось! Это ли не счастье?       
       Сели к столу за чай.  В такие минуты я пристально всматривался в Эрику. Сравнивал с Натальей. Людмила прошла по жизни мечтой. Мечту подарил судьба. Людмила не случайно появилась из Киева в моем отряде на Индигирке. Не случайно остались с ней вдвоем на Иньяли. Не случайная на ее лице слегка смущенная улыбка на свадебной фотографии. Все предопределено каждому. Всякое дело имеет логическое свое завершение. Искушение верностью – это Людмиле. Искушение верностью долгу и делу - мне.
      Думалось спокойно. Страсть увяла. Нежность грела мысли и душу.    
      Рядом с Ромкой мысли получали правильное течение.   
      - Я что-то не так сделала?
       «Все так»,- думалось мне.
       Мучила  неопределенность.  Эрика  не предполагала о моих планах уехать из Арктики. Забрать ее с Ромкой нет  возможности. Любил ли  Эрику? Любил ли  Наталью?  Нежность охватывала близостью с Эрикой.  Отдаленно мучила  далекими проклятьями в мой адрес ненависть  Натальи. «За что?» Этого понять не мог.
    - Давай распишемся, - предложил Эрике.      
     - Нет. И дело не в моем росте, если ты думаешь, что я тебя стесняюсь на людях.  Отказалась танцевать.  Деспот, собственница я, как  мама. У тебя выбора нет. Отравим друг другу жизнь. Не желаю. Из тебя получится писатель. Я верю. У тебя своя жизнь. В ней мне места нет…
    - Прими ванну  с дороги. Я воду наполнила. Иди.

      Согласился.
      Наслаждался упругостью дождя  из смесителя и ощущал угрызения совести.
      В Иркутске у меня была женщина. Жил с ней до отъезда. Она помогла выбрать велосипед Ромке. Проводила к самолету. По факту – это предательство. Но кого я предал здесь? Эрике до этого вечера я ничем не обязан. Наталья, заочно, развелась со мной. Мужчина я свободный.      
     Приземлившись в аэропорту Мыса Шмидта, полоса иркутского месяца жизни   выпала из памяти. Под душем сейчас вспомнилась. Стыдно.  Не хотелось идти в кровать. Не мог. Эрика подготовилась к близости. Желала этой близости. Обманывать не хотелось. После отказа расписаться, она сняла с души груз неопределенности.   
    Минувший Новый год я встречал в Иркутске. Первого числа в  ресторане гостиницы «Интурист» на набережной Ангары. Место знакомое и полюбившееся с первого курса. 
     Навещали « зал для иностранцев» в «Интуристе»  всегда втроем. Володя Кудинов из Петропавловска - Камчатского, Сергей Бабинов из поселка Черский  на Арктическом побережье Якутии. Северяне, при деньгах.
     Официантки нас запомнили.  Сочинял  им на салфетках стишки. Володя с Серегой «кадрили» подруг из обслуги ресторана. Мужики щедрые. Я уходил в общежитие. «Учиться нравится», - отмахивался от мужиков.
     Читал много.  Экзамен по «иностранному» «сдавал»  чтением своей поэмы. На «отлично?!» 
     Сергей Бабинов «учил в школе английский». Пришлось  и за друга «сдавать немецкий зачет». Взял его  «зачетную книжку» с  фотографией и  пришел к преподавателю, оценившему мою поэму.               
      - Ну-с, молодой человек. Какое произведение сегодня прочтете? За своего друга, - подчеркнул,  что все понимает.
    - Блока? – предложил для прослушивания поэму «Двенадцать».
   – Вы  ее знаете? Блок немец по матери…
    - Прекрасно! Прекрасно! – Старика  тронуло прочтение поэмы до слезливости.
   – Другу вашему «троечка». Мог бы сам прийти. Я ведь не зверь. А вы, молодой человек, утешили старика. Значит, не все так  плохо в этом мире. Когда  геологи пишут поэмы  и знают стихи Блока.

      Первого января появился в «Интуристе»  один. Ночь провел без хмельных напитков. Пришел после полудня.  Отдохнувший, выспавшийся, в свежей белоснежной сорочке.
      Зал  для  «иностранных граждан»  за высоким заслоном. Боковые открытые кабинки рядом с эстрадой, что вдоль стены от входа в зал еще не занятые. Все на виду, рядом. Столики свободные. На эстраде инструменты в чехлах. Дым коромыслом вечером. Для порядку взял шампанского. Ел вяло мороженое. Думалось о Наталье. Сессия подходила к завершению. Велико искушение - уехать на Индигирку.  «Ромка ждет велосипед?!» Обещание помнилось. Билет до Магадана куплен. Денег не хватало на велосипед. Ждал из Певека от приятеля. За день до Нового года получил «до востребования». Прислал денежный перевод  товарищ по Чаунской экспедиции геофизик Анатолий Коваленко. Крепкое слово и надежность в мужчине  - на «Территории» Олега Куваева в большой цене. Работал с Анатолием давно, «до «падения» на Мыс Шмидта с Индигирки. Куда вернулся из Певека к Наталье после года ожидания ее «переезда» на Чукотку. Квартира в Певеке предлагалась.  Пришлось уехать, сезон отработав.

     «Можешь – помоги!» - у северян закон. «Не можешь? Всё равно – помоги!»
     Откликнулся на мою телеграмму из Иркутска северянин Анатолий Васильевич Коваленко, выслал из Певека 250 рублей, как подарок с арктического побережья Моря Лаптевых.

     Хмельных сестер и «художника», официантка подсадила за мой столик вечерком. Празднуют скромно. Не навязываются с вопросами. Отдыхают люди после ночного столпотворения на площадях Иркутска.   
     Цена велосипеду известна и деньги  оставлены в чемодане общежития. Накрыл  стол  для сестер и художника по-хозяйски. 
- Зачем идти в ресторан, если не веселиться?
      
    - Северянин? – девица отогнула ворот сорочки под галстуком, убедилась в ее свежести.
       Догадаться не трудно. На ногах ботинки, пошитые из камуса лося.
      - А ты, официантка?! - усмехнулся.
      - Как ты догадался? Работаю  в «Ангаре». Официанткой.
      Расчетливая, «куколка». «Аккуратная», судя по опытности и привычке отмечать чистоту дна стакана на свет. Не сложно догадаться.
       - Поедем после ресторана ко мне, - позвала новая знакомая, официантка с «Ангары».
        После «Интуриста» поехали к Евгении. Так  звали официантку с «Ангары».

     - Возьми меня в Арктику, - попросила она.

       Путь от Иркутска на Индигирку тянул неудержимо. Помнилось чувство возвращения домой. К Наталье. С первого курса летал из Иркутска на Индигирку.  После третьего курса лететь самолетами в Арктику  утомительно долго. Никто меня там не ждал. Тянула к себе Арктика океаном. Его живым дыханием зверя.  Ромка помнился.  Из детского сада. В шубке и валеночках рядом с моей рукой.  Качается на  руках  взрослых между мной и Эрикой.  Цепким звеном  судьбы. Далеко над  Мысом Дежнева – в глубине космоса  Северное сияние!
   
     От Иркутска за месяц устал.  В общежитии института надоело. Мужики улетели.  Несколько дней жил у официантки с «Ангары». Пропадает женщина. Жалел бабенку, пьет без меры.
            Ожидала Арктика. Звала преданностью и любовью женщины. Зачем я Евгении? Зачем она мне?
      За день до отъезда купил «велосипед для мальчика Ромки». Подарил официантке с «Ангары» золотое колечко.   
      Она и проводила в аэропорт.
     - Будто всю жизнь с тобой жила, - созналась в слезах женщина в аэропорту. – Ты как кот. Молчишь и мурлычешь свое. Уютно рядом с тобой. Все северяне такие?  Обязательно выйду замуж за северянина. Их много через залы ресторана «Ангары» проходит. Шалые все…
      

       Эрика лежала под одеялом и читала книгу в круге света от  высокого торшера, стоявшего на тонкой ножке в изголовьях дивана. Присел на край одеяла. Заждалась. Глаза сердитые.  Завернула руку за голову, нащупала выключатель торшера.
    - Ложись, - пригласила из темноты.

     Она  освободилась от томительного оцепенения и  вздрагивала, уткнувшись  лицом мне под мышку.  Я был спокоен и  жалел о случившемся. Совесть мучила за иркутскую историю с официанткой с «Ангары».      
     Деревянный «полковничий» дом подрагивала от бешенства пурги. Мышкой шуршал в обоях ветерок, проникающий в щели между оконных рам. Гудит за окном воздух. Содрогаются оконные стекла.
     Эрика дремала. Я задумчиво перебирал губами ее мягкие волосы.
        - Ты уедешь? – тихо спросила. – Когда?
        Рассказал о случайной встрече с поэтом Пчелиным. Случайностей не бывает.  «Вызов» на работу в «редакцию» обещан  не раньше весны. Наши дни - остаток января,  февраль и март. Решил уехать из Арктики без вызова, если  Пчелкин не сдержит слово.
        - Хорошо, - тихо согласилась она.  – Живи у меня. Холодно в общежитии…
               
               
    
 6.Прощание с Арктикой.
       Март задышал теплыми влажными ветрами  в притихшей тундре. Под чистым близким небом, ослепительно синими легли тени от застругов в тундре. Задышало пространство обновлением  жизни. Жители арктического поселка устали от долгой зимы. Мартовским ясным днем весь поселок вышел кататься с Черной Сопки на лыжах и санках.
       Черная Сопка в глубине тундры в версте от Мыса Шмидта. Смыкается сопка седловиной  с холмами океанского мыса. Кромка Ледовитого океана извилисто и прихотливо кольцует низменность побережья тысячи километров.
      Эрика прикрывается рукой в варежке от слепящих лучей солнца. Люди радуются жизни. Полярная ночь пережита. Солнце в Арктике воспринимается с особенным видением. Оно рядом! Катится светлым яичным желтком по кругу горизонта. Веселит взор золотистостью и багрянцем. В такое время марта солнце в Арктике несколько часов. Сонно выберется, оглядится и опять спать.
      Ромка рядом, держится за руку и смотрит вниз склона, высматривая поселковых мальчишек знакомых по детскому саду. Его день рождения и шестилетие жизни на земле мы отметили скромно, в семейном кругу. В ночнушке до пяток  Эрика немым укором напоминала жену  Наталью.

      Февраль отстоял морозный. Двадцать третьего Эрика осталась дома. Повел Ромку в Погрангородок глядеть  военный смотр на плацу. После смотра на плацу  зашли с Ромкой погреться в универмаг. Роскошный пеньюар имелся в  продаже. Две недели до праздника 8 Марта не долежит.  Купил подарок. Эрика приготовила нам праздничный стол. Мою слабость носить элегантные галстуки под сорочку женщина учла. Ромка получил  к велосипеду - кататься летом,  кроссовки.
     Мы подарили Эрике пеньюар. Праздник наш с Ромкой. Потребовали в пеньюаре к столу. Нашу просьбу Эрика исполнила. Переоделась в ванной из байкового халата, в котором надумала завтракать, в чудесную шелковую пару. Дивное диво. Эти японские кимоно на европейской женщине! Сразу и не сообразили, что купили пеньюар - «приложением» к кимоно! И ночной гарнитур из тончайшего шелка. И кимоно плотного шелка. В цветах райского сада на фоне небесного полотна. Расстроился от своего невежества. Эрика заметила.
      - Пеньюар полежит до восьмого марта, - успокоила нас Эрика.
       Мы кивнули с Ромкой чубами и прыснули.
      - Мне что? В кимоно завтракать? –  Слепила почтительно ладошки и поклонилась, театрально копируя «гейшу», учтиво спросила нас Эрика.    Кимоно ей пришлось впору и шло к внешности.
      - У японцев таких женщин нет. Для тебя на заказ шили в Японии. Мы с Ромкой заказывали, - пошутил, подмигивая Ромке.
      Эрика расслабилась от возникшего напряжения. Солнце ярко просветило тонкий лед на стеклах  кухонного окна. В рассеянном свете лучей китайский шелк воздушно задышал, заволновался робкими перегибами при движении женщины.
       Сидели за столом.
      - Без чудес скучно жить, - сказал  Ромка.
      Обернулся к двери кухни.
       Его трехколесный «конек-горбунок» уперся «ослиными ушами» руля в дверной проем кухни.
     Куплен на складах «Военторга»  и двухкамерный холодильник «Бирюса». Мягкие кресла новые. На стенах ковры. Квартира приняла вид уютного  жилья, куда хочется  приходить с работы.
     Последнее время Эрика стала беспокойной. Стал подмечать, неуверенность  и мнительность. В Германии ждали родители. Собиралась ехать летом. Теперь сомневалась, сможет ли…
      И, наконец, потребовала скорейшего моего отъезда, не дожидаясь «первоапрельской шутки в ее жизни».
       Я согласился. Никак не мог принять решение.  Десять «полярных надбавок» с учетом «высоких широт» составляли львиную долю приличной зарплаты даже за вычетом «алиментов». Увольняясь без «перевода» из экспедиции, терял все льготы.  «Полярные надбавки» отбирались «по закону». Этот факт  удерживал работающий люд от беготни по Заполярью и Арктике.
     Наталья Хабарова,  начальник «Шмидтовской  ГРЭ» в Арктике легенда. Герой Социалистического Труда за открытие золота  Чукотки. Баба одинокая и пожилая. От злой тоски  и вовсе характером сделалась мужиком.
     - Книги писать можно и здесь, - отрезала она на мою просьбу отпустить в Магадан на работу в районную газету.
       Я сослался на болезнь спины, в госпитале пограничников мне дали  направление на обследование в Магаданскую областную больницу. Про спину я не солгал Хабаровой, сорвал поясницу при доставке холодильника со склада. Две недели лежал пластом. «Направление» страховало время поисков работы в прессе.
      - Я ведь не вернусь, - честно спорил с Хабаровой. – Пришлю «вызов».
      - Не дам перевод. Не приступишь к работе в положенный срок, уволю по статье.
      В последствии так и случилось.  На «вызов» газеты «Заря Севера» Хабарова наплевала, верная своему слову. Работать в редакцию пришел с «33-ей статьей» и без «полярных надбавок». Потерял льготы, заработанные  «потом и кровью» в «полевых условиях» тундры  и Якутии.

    А в тот мартовский день  на Черную сопку собрались к полудню.
     Белоснежные склоны    муравейником шевелятся  от многолюдья.  Красные, желтые, оранжевые,  зеленые  двигающиеся фигурки на белоснежном полотне тундры и на склонах сопки.  Праздник. Люди радовались первому теплу и нарядились в весенние куртки. У подножия тихо, на  вершине обжигал ледяной  ветерок. Эрика знала этот холод на вершине сопки  по прошлым годам. Предусмотрительно оделась в старую рыжую шубу из искусственного меха. Двое простых колготок одела  под  шерстяные вязаные штаны. Шапка песцовая. Вязаные рукавички. Ногам в валенках холод не страшен. Ромка тоже одет в  зимнюю одежду. Лишь я понадеялся на призрачное марево в голубых далях и пришел на гору в свитере под матерчатой штормовкой.
     Забрались наверх урезанного конуса сопки. Эрика расстегнулась, распахнула борта шубы. Спина и плечи мои согрелись от ее груди.  Синие снега тундры отражали близкое небо. Мы сторонились мест общего катания. Ушли от людной горки к обрывистой крутизне и стояли над океаном. Виделся миражом  далекий Остров Врангеля?! На людях  Эрика держалась сдержанно. Без любопытных глаз оживилась.
    - Хватит вам целоваться! – сердился Ромка и отворачивался.
        «Разве?!» Мы отстранялись лицами. 
     Смеялись и кидались ловить Ромку. Он отбивался от Эрики, жался ко мне. Шептал на ушко:
   - Ты никуда не уедешь?
   Дети тундровиков знали о работе отцов,  и «вахты» не считались «уехать». «На работе отец». Для меня отъезд представлялся сплошным горем для всех.
      Неотвратимость прощания с Арктикой. Как ее передать на словах. Эрика не желала слушать утешений. Молчала.  Канул в реку времени  февраль. Улетучится  мутной снежной поземкой в тундру и март. Забудется? Нет.  Ничего не забывается.   
    После возвращения из Иркутска  жил в ее квартире. Для всех мы были «парой». Роптание  недовольных нашим альянсом  стихло. Весна пробудила в людях лучшие качества. Мужики перестали пить. Готовились к защите геологических «проектов работ на текущий полевой сезон». 
      Полярная ночь угнетает человека. И слабому нытику в Арктике не выжить. Нужно иметь стальные нервы, чтобы избежать склок и скандалов с коллегами. Только дома, в семьях «сжигали» свой кипящий сгусток отрицательных эмоций. Пили. Блудили, скуки ради, «обменивались женами». Ощущение оторванности от реального мира в Арктике велико. Теряется  чувство меры в безмерных пространствах близкого Северного полюса. Пережили полярную ночь и зиму. И, Слава Богу!
    Наши отношения с Эрикой  протекали устойчиво и уважительно. Заботились друг о друге. Ромка жил счастливым ребенком. Что еще надо человеку?
     «Прочность бытия» и  красота отношений  не растранжирились. Выручали и мои частые посиделки в ночном кабинете. После сближения с Эрикой, работа за столом продвигалась трудно и вяло. Мысли заполнила женщина. Душа протестовала.  Раздражался «семейными проблемами». Казалось, отчего сбежал с Индигирки,  опять уперся  в Арктике. Стоило ли? Понимал. В  Якутии жилось бы еще трагичнее. Ненависть «брошенной жены» в Наталье не знает границ. Пил бы от безысходности и бесприютности. Жить там последнее время для души было отвратно. Судьба спасла меня в Арктике, подарив Эрику. Эрика ни разу не обмолвилась о чувствах. Опасался и я этих чувств. Она видела это. Навещать  кабинет геофизиков перестала. В ее ночные дежурства  по Управлению. Я  оставался дома с Ромкой.
      Весна переломила пуржистую  пору.  Вольно задышал  пугающими вздохами океан. В море открылась вода. Береговой льдистый припай трещал. Шли подвижки льда. Дыхание это передалось людям, жившим на побережье. Песец  обнаглел, пришел к жилью на помойки. Белые медведи вышли из льдов океана и бродили ночами вокруг морга. Не уходили от поселка в светлое время. Их фотографировали. Людей белые медведи не опасались и не трогали.   
     Апрель подогрел снега, остеклил их. Скоро повалит над тундрой и  молчаливый  «канадский» гусь. Очистится тундра от снега, озера загомонят  птичьим плеском и гоготом. Высветлится на фоне близкого неба в пологой тундре зеркальных вод далекий журавль. Вся тундра деловито и сноровисто будет обзаводиться гнездовьями для выведения потомства.
     И тихо станет в пологих пространствах  воды и неба. Лишь вертолеты геологов,  да едущие тракторы между озерами,  изредка нарушат этот предвечный покой.
     Нефтедобычи в этих местах, слава Богу, нет.

       Едва различимы низкие холмы в ясный день на горизонте к югу. Холмистые горы от побережья далеки. Там вольные и чистые от лесов оленьи пастбища. На горных озерах гнездятся морские утки «шилохвосты»  «турпаны» и «свиязь». Утиное мясо пропитано запахом рыбьего жира. Без привычки грызть это жесткое утиное мясо невозможно.
      На всяком озере встретишь и «гагару». Стремительная при взлете птица размером с горного гуся, своим плотным  пухом не дается ружейной дроби. Ныряет, опережая звук и пулю. Убить ее можно только случайно.   
      Промышляет гагара рыбой и в рыбацких сетях. Запутывается иногда. Только тогда и видишь, какая она. Эта легендарная птица Заполярья. 
      Горный «канадский» гусь гнездится и в Якутии. Гнездится на озерах в истоках Индигирки  и гагара, и морская утка. Человек ограничен в возможностях передвигаться,  а для птицы  преград нет.             
      И с тоской по дальним странам провожаешь взглядом косяки птиц, жалея до боли в душе, что нет у тебя крыльев. Лететь бы и  лететь на этих крыльях за этими птицами, пока они не приведут небом к месту твоего истинного гнездовища. Где оно? Твое место на Земле? Место это – Родина!

      «Крылья наметились и в душе».  Пробовать  крепость этих крыльев рано. Трудно давался язык. «Сочинять» не тянуло. После публикации «Степки» отпала охота печататься в газетах. В редакции стал бывать редко.  Виделась бедность «словарного запаса» в тексте. Поэт Илья Логинов из деликатности не подчеркивал «главный пробел в моем образовании». Понимал. Под рукой Пушкин и Блок. Александр Сергеевич имел « в запасе двадцать тысяч слов». Современные «писатели»,  едва тысячью словами обходятся в своих «детективах».  Обыватель не знает и пятисот слов речи быта. Богатство русского языка хранится в русской поэзии.
       Пушкин утверждал, «…достаточно читать всю жизнь одну книгу - Библию. И человек будет просвещенной личностью».
       Это же можно утверждать и о произведениях Пушкина: «Библия Русской литературы».
       Русский язык незрим как чистый воздух, им никогда не надышишься. Кровь твоя - душа твоя. В крови память и чистота дыхания языка. Чтение серьезных умных книг – серьезный  труд для  неподготовленной души. Душа зреет годами. И  без «дыхания языка», кровь в человеке с годами становится «порченой». Ей нечего хранить, она «отравляется смрадом бытия» и стареет вместе с телом человека. От «порчи» в крови  лечит  Любовь. Единственное спасение человека обновляться и жить.
     Обсудив ночью с Эрикой нашу жизнь. Утром улетел в Магадан на «обследование в Областную больницу».
      Улетел и не вернулся. На мои письма Эрика не ответила.
      В тот же год она уехала в Германию к родителям и родила там сына.    
      Прощание с Арктикой состоялось.
      И ныне, в далеких криках диких гусей над Оймяконским меридианом, чудится иногда, что где-то среди них кричит теперь и моя душа.

1 апреля 2007 г. - 26 июля 2019 г.