Глава 8 Гарри

Следующим в списке был Гарри. Я добрался до его городишки без всяких приключений и сразу понял, что скучнее места в жизни не видел. Там только и было что с полдюжины деревянных развалюх, тлеющих под палящим солнцем на главной площади: администрация, рынок, кафе ”Пиво-Мороженое”, клуб, общественный туалет и дом Гарри.
Из живности там были только жирные глянцевые мухи да оболтус Эдди, который, задрав лапу, бессовестно метил какой-то несчастный памятник. Я такое не люблю. Чистое варварство. Памятнику и так уже изрядно досталось от голубей.
Я, конечно, очистил памятник и от Эдди, и от голубей, но изгажен он был, можно сказать, безнадежно. Жаль. Настоящий ростовой бронзовый памятник какому-то пионеру. Стою, рассматриваю.
— Ну, и чего вылупился? — спрашивает статуя.
— Рассматриваю, — говорю.
 — Ты, Сири, как дураком был, так дураком и остался, — вздыхает статуя.  — Платок у тебя есть хоть?
 — Конечно, — говорю. — Только его доставать долго.
 — Ничего, — отвечает статуя. — Доставай. Мне торопиться некуда.
Ладно. Сажусь на землю, скидываю ботинок, стягиваю с правой ноги платок и подаю его статуе. Сам-то я платками редко по назначению пользуюсь, но, если просят, чего ж не поделиться.
Статуя берет платок и начинает вытирать им — моим платком! — свою голову от голубиного помёта.
 — Платку-то конец, — замечаю я статуе.
 — И давно уже, — отвечает статуя. — Да чёрт с ним. Не в платках счастье. Привет, Сири.
— Привет, — отвечаю, присматриваясь к статуе. — Гарри?
— Он самый, — отвечает. — Собственной персоной в собственном соку.
— Скорее, в голубином, — поправляю я. — Но напомни, будь добр, чего ты успел совершить такого великого, чтобы настолько забронзоветь?
При этом стучу костяшками пальцев по его груди. Бронза. Бронза как есть.
— Ах, это... — Гарри небрежно отмахивается. — Особенности психики. Не могу ничего делать, когда жду. Вообще ничего. Бронзовею и всё тут.
— Чего ждёшь?
— Да чего угодно.
— Ну, например? Вот чего ты ждал, когда я тебя тут обнаружил?
— Дай подумать... А, ну точно. Своего дня рождения.
— Так оно у тебя в августе.
— Конечно. Пятнадцатого.
— А сейчас октябрь.
— Вот чёрт! Тогда... Тогда, значит, Нового года жду. А ещё шестнадцатилетия. Мне на него обещали мопед подарить.
— Ясно. И что, так и будешь тут торчать в виде статуи, пока новый год не наступит?
— Вовсе не обязательно. Если что интересное случится, могу и поучаствовать. Но обычно ничего не случается, так что только и остаётся ждать.
— А я тебя, — говорю, — как раз хотел в поход позвать. Старую команду собрать. Молодость, беззаботность и всё такое. Это тебе как? Интересно?
— А то!
У Гарри аж глаза загорелись. Он совсем оттаял, стряхнул с себя остатки бронзы и птичьего дерьма и стал тем самым Гарри, которого я всегда знал.
— А кого ты уже видел? А кого ещё нет? А куда дальше? Погоди, я сам скажу. Ты есть хочешь? Отлично, тогда... Тогда, если мы выйдем прямо сейчас, как раз успеем на одиннадцатичасовой... Только придётся поторопиться. Ну, давай, Сири, ходу! Что ты застыл, как статуя!
А сам — ходу, ходу. Я за ним. Но Гарри у нас спортсмен, керлингом занимался, тут разве угонишься?
— Куда? Бежим? — кричу я ему вслед.
— На вокзал, — кричит он мне назад, даже не оборачиваясь. — В одиннадцать от Вейтэндхейста отходит экспресс до Хейстэндвейта. Если опоздаем, следующий только через сутки. А ты знаешь, как я ненавижу ждать.
Переспектива провести сутки на вокзале в обществе бронзовой болванки мне тоже не улыбалась. Я поднажал и кое-как догнал Гарри. Какое-то время мы неслись с ним по дороге бок о бок, оставляя за собой длинный шлейф пыли — совсем как пара диких мустангов из какого-нибудь старого фильма про индейцев. Мне даже начал слышаться стук копыт.
Через какое-то время понимаю, что нет, не послышался.
Прислушиваться на бегу — всё равно что принюхиваться когда плывёшь брассом, но я не сдаюсь. Через минуту становится ясно: стучу не я — стучит Гарри. Стучит на каждом шагу.
— Стой, раз, два! — командую я, и мы оба замираем на месте, жадно глотая воздух, точнее, оседающие клубы пыли.
Я беру Гарри за плечи и легонько встряхиваю. Так и есть: в голове у него что-то гремит. Всматриваюсь в глаза. Естественно, ни одиной мысли там нет.
— Так, — говорю. — И что это у нас тут такое происходит?
Гарри трясёт головой. И, чем дольше он трясёт ей, тем тише в ней что-то гремит. Наконец, смолкает совсем, и в глазах Гарри появляется хоть какой-то смысл.
— А? Что? — спрашивает он.
— Нет уж, — говорю, — это ты мне объясни, что за “А” и что за ”Что”? А то мне показалось, будто у тебя мозги на бегу бронзовеют.
— Не показалось, — вздыхает Гарри. — Бронзовеют. Только не обязательно на бегу. Достаточно, чтобы я торопился. Когда тороплюсь, вообще ни о чем думать не в состоянии. Вот они и того...
— Погоди. Получается, ты бронзовеешь, когда чего-то ждёшь и когда куда-то спешишь?
— Ну, в общем, да.
— То есть, — говорю, — большую часть времени. Здорово, ничего не скажешь. А этот твой вокзал... Он далеко?
— Минут через двадцать будем, если поторопимся.
— А сколько сейчас времени? — уточняю.
— Одиннадцать часов ровно.
— А поезд отходит?
— Десять пятьдесят пять.
— Значит? — намекаю.
— Мы опоздали! — выдыхает Гарри и разом обращается в статую.
Тут же, откуда ни возьмись, слетается стая голубей во главе с Эдди.
***
К вечеру я допёр Гарри до станции, закатил подальше от голубей под лавочку и тут же уснул. Когда проснулся, был уже следующий день. Одиннадцать ровно, судя по медленно отходящему от платформы поезду.
Я посмотрел на поезд, посмотрел на своего неподъёмного друга, прикинул все за и против, вздохнул и, поправив на Гарри съехавшее одеяльце, бросился догонять поезд…


Рецензии