Глава 13 Улучшенный

Ровно в семь тридцать — никто в целом свете не сумел бы объяснить, как это получилось — Твик уже сидел за своей партой. В семь тридцать пять под изумлённым взглядом учителя в класс вошёл Квик. А ровно в семь сорок был передан с рук на руки воспитателям немного оторопевший Мик. Самое удивительное, что сама логистика осталась прежней. Они переехали, да, но всего лишь на другой этаж, где квартиры более соответствовали новому статусу Уайта. Школы и сад остались теми же. И тем не менее вот уже неделю они успевали туда минута в минуту. И ещё целых двадцать минут оставалось у Уайта, чтобы добраться до работы. На машине дорога туда заняла бы пять, но Уайт ещё не окончил курс вождения и должен был получить права только через неделю. Но и поездка на метро занимала никак не больше пятнадцати. Удивительным образом мир как-то вдруг поддался Уайту, сжался и стал гораздо тесней и удобней. Уайт уже неделю ломал голову над тем, как это получилось.
Коррекция — это само собой. Конечно. Он стал гораздо более собранным и ответственным. Он стал куда более обязательным и пунктуальным. Он зарабатывал неизмеримо больше, чем раньше. Это дало возможности, которых раньше не могло быть и в планах. Невероятно, но он начал получать удовольствие от работы. Осознал наконец то, что так долго от него ускользало: что и вся Служба, и каждое её отделение, и каждый отдельно взятый проект — это практически живое существо, о котором нужно заботиться и ухаживать, чтобы оно росло здоровым и сильным. Как тамагочи из древних японских мифов, которые, обладая невероятными способностями, не могли жить без хозяина, соединяя в себе и мощь, и беспомощность. И как только вы начинаете воспринимать его как живое, вкладывать в него свою душу, ничто уже не помешает вам любить его. Это, в сущности, неизбежно.
У него появилась энергия — та самая, которая исчезала раньше, стоило открыть утром глаза. Уверенность, которой никогда не было. Ощущение себя взрослым мужчиной — впервые.
Уже неделю он был абсолютно, безоговорочно счастлив. Если в мире и существовали заботы, они его не касались. Волнения и тревоги — удел тех, кто не может делать своё дело достаточно хорошо. Уайт таких проблем не испытывал. Он был эффективен. У него было все необходимое, чтобы выполнять свои задачи, и не было такой проблемы, которую он не сумел бы решить.
Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что ему вернули тот самый детский взгляд на вещи, о котором он так тосковал и который так мечтал вернуть. Будто кто-то прикрыл ему ладонью глаза, вытер с них всю пыль и грязь, осевшую за тридцать лет жизни, убрал ладонь, и мир — или то был Уайт? — родился заново, сверкая свежими красками, окутывая мириадами одуряющих ароматов, засыпая горами удивительных явлений и открытий. Иногда Уайт начинал даже бояться, что может умереть от удивления или восторга. Он снова понимал животных — нет, не язык, конечно, а желания и настроение. Он видел ветер, обонял воду и слышал предметы. Он отчётливо вспомнил, почему дети так часто улыбаются. ещё бы! Им всегда есть с кем поиграть или поговорить. Любая пылинка на дороге, любая ветка в лесу, любая живая бестолочь готовы были обсуждать с ним до одурения свою и его жизнь, рассказывать то, что не знал он, и слушать то, что было неведомо им.
Ожило и все то, что было сделано человеком. Оно было проще, но настойчивее, хвастливей и громче.
— Ты видишь меня, видишь? — наседал на него крохотный винтик, живущий в поручне вагона метро. — И как я тебе? Здорово, да? А теперь представь, что я такой один! Вообще один! Всюду. Всегда. Второго такого не будет никогда и нигде. А? Каково? Нет-нет, ты недостаточно рассмотрел шляпку. Ты видел прорезь? Ты заметил, какая она крестовая? То-то, брат. Постой-постой. Да ты точно ли понимаешь, насколько я сложный? Ты знаешь ли о мире, в котором я жил прежде? Можешь ли ты представить адище, из которого родилась ваша планетка? Способен вообразить миллиарды лет, что я остывал и зрел в беспросветном чреве Земли-матери? Поймёшь ли, каково это: быть вырванным из её недр острым железом и быть трижды раздавленным, утопленным и распятым; сожжённым, наконец, дотла и, как птица-феникс, возродившимся в сверкающей стали, чтобы снова быть раздавленным, искромсанным и втиснутым в нынешнюю мою форму? Ты в силах ли оценить, сколько и скольким все это стоило? Какие миллиарды людишек сгинули, пока я только начал свой путь?
И Уайт ошалело отшатывался и озирался, больше всего на свете боясь, что не успеет увидеть и услышать всего.
Он хохотал над своими недавними опасениями. Он плевал в лицо себе прежнему за то, что не решился меняться раньше. Ни одного! Ни единого минуса не мог он найти в своём превращении. Если ему и пришлось что-то забыть для этого, он это забыл. Если в него и добавили что-то, он не знал, что оно было в нем не всегда. Он был теперь богом! Он мог все! Он был почти как Воздушный Джек!
Неудивительно, что настоящий Джек слегка стушевался. Сник, зачах, завял, взял отпуск — но категорически отказывался участвовать в собственных приключениях. Как Уайт ни напрягал по утрам воображение, про Воздушного Джека историй больше не получалось.
— Конечно, — оправдывал его Уайт, — бедняге нужно время, чтобы прийти в себя. Но лучше бы он поторопился, не то в следующий раз придётся рассказывать, как Джека запекли в большой круглый хлебец, спасающийся от лисы, волка и прочих древних чудовищ.

***

Пятнадцать минут в метро! Целых пятнадцать минут чистейшего восторга и счастья! Головокружительная смесь вокзала, театра и зоопарка. Сверкающие бусинки станций, нанизанные на бесконечные нити рельсов. Тучные стада вольных граждан, тяжело галопирующих по любимым тропам. Грохот тысяч ботинок и перестук тысяч же каблуков. Смертельная схватка запахов. Голоса, крики и смех. Тряпье, бриллианты, стрелки на чулках и стрелки на брюках. Ряды терпеливых ботинок на полу. Захватанные пальцами поручни. Протёртые задами сиденья. Глаза. Усталые, злые, закрытые, наглые, испуганные, стреляющие, косящие. Трагедии, комедии, темнота. Дерзость, уныние и снова свет. Мордобой, кражи и темнота. Любовь, ненависть и снова свет. Это ли не жизнь!

***

Без пяти минут восемь Уайт был на работе. Он подсоединился к рабочему столу, проверил, под прямым ли углом согнуты ноги, тщательно выпрямил спину и аккуратно поправил стопку бумаги: слева — входящие, по центру (пока пусто) — текущие, правее (пока пусто) — обработанные.
Он вздохнул и обвёл кабинет взглядом. Огромный куб, пепельно-серый снаружи и абсолютно прозрачный изнутри, медленно плыл над городом. Многие и много отдали бы, чтобы оказаться на месте Уайта, но уже никогда не окажутся. Теперь это место было его. А когда он умрёт, перейдёт Твику. Таков закон.
Уайт потянулся. Без минуты восемь. Он убедился, что ступни ног развёрнуты достаточно параллельно, поправил узел галстука и замер в ожидании, всем телом ощущая, как сотрясается здание от приближающихся шагов грозного тамагочи.

***

Через восемь часов он откинулся на спинку кресла, обессилевший, но довольный. Волна напряжения схлынула, распластав Уайта по берегу мокрой расползающейся бумажкой. Но что с того? Он выстоял! Он ведь говорил, что не существует проблем, которые он не способен теперь решить? Сегодня он порвал все проблемы в клочья! Как и вчера, как и позавчера. Теперь ежедневно, кроме субботы и воскресенья. И снова, в который раз, непобедимый тамагочи ушёл — довольный, накормленный и подросший на целых пять сантиметров.
Уайт мысленно пробежался по свершённому за день и улыбнулся. Идеально! Или?.. Он нахмурился. Как будто что-то кольнуло в желудке или чуть выше. Он замер, прислушиваясь. Да нет, показалось. А может, он и в самом деле упустил какую-то мелочь. Так уже было. Он идеален, но он не бог. Мелкие недочёты возможны, это следует помнить. Разумеется, ничего серьёзного. Серьёзные ошибки остались в прошлом.
Он ещё раз перебрал в уме сегодняшние решения и наконец медленно покачал головой. Решительно идеально.
Он встал и накинул пиджак, висевший на спинке кресла. Следовало торопиться: дома ждала семья, а он и так уже задержался на целых десять минут. Десять минут ожидания кажутся вечностью для ребёнка! А для любящего сердца? Он нахмурился. Да, нужно спешить.
Спускаясь по лестнице, он перепрыгивал через две ступеньки, поэтому упал тяжело и страшно. Хоть иголку из сердца и вытащили почти сразу, он успел прямо в воздухе скрутиться в собачий хвост, притянув к животу и руки, и ноги. Ноги, которые должны были опустить его на следующую ступеньку. Вместо этого он боком обрушился на предыдущую и покатился вниз. Пять, шесть, семь, восемь. Что-то хрустнуло, сломалось и воткнулось зазубренным концом ему в бок.
Теряя сознание, он успел с неудовольствием отметить, что совершенно упустил из вида возможность такого события, что, учитывая уровень возложенной на него ответственности, было абсолютно недопустимо.

***

Очнулся он в комнате с зеленоватыми стенами, белым потолком и ослепительной голубой лампочкой. Все это, впрочем, заслонялось огромной розовой харей, которая тщательно обнюхивала Уайта. Он сморщился и отвернулся. Откуда-то выпрыгнула и встала на место память. Следом заработало и зрение. Харя превратилась в участливое лицо врача. «Все равно розовое», — упрямо подумал Уайт.
— Ну вот мы и проснулись! — ворковал врач. — А мы уже было начали беспокоиться.
— С каких это пор, — отозвался Уайт, — дипломы врача раздают сюсюкающим дебилам?
Лицо врача вытянулось, но он тут же подтянул его обратно в довольно вымученную улыбку.
— Совершенно естественная реакция после наркоза, — сообщил он кому-то.
Уайт скосил глаза и обнаружил рядом с доктором медсестру.
— Что со мной случилось? — спросил Уайт. — Последнее, что я помню, это как внутри что-то сломалось. Громко ещё так. Сейчас, однако, — он осторожно приподнялся в кровати, — я чувствую себя просто отлично. Ничего не болит и, кажется, все работает.
— ещё бы! — с готовностью отозвался доктор. — Все обезболивающее мы производим в собственных лабораториях! Возьмите, кстати, проспект. Постоянным клиентам скидка.
Врач положил поверх одеяла стопку разноцветных бумажек.
— Так что со мной было? — спросил Уайт, не удостаивая проспекты и взглядом.
— Да ничего страшного, в сущности. Оступились на лестнице. Неудачно упали. Сломали несколько рёбер. Осколки проткнули… Впрочем, неважно. Теперь все зажило. Все препараты мы изготавливаем в собственных лабораториях. Возьмите, кстати, проспект. Постоянным клиентам скидка. В общем, теперь вы в полном порядке.
— А сердце? — спросил Уайт.
— Сердце? — удивленно переспросил врач. — Отличное сердце. Мне бы такое. А почему вы спрашиваете?
— Потому что с него, собственно, и началось, — ответил Уайт. — Так вы говорите, с ним все в порядке?
— Абсолютно. Пока вы… э-э… спали, мы провели полную диагностику. У вас абсолютно здоровое сердце, — заверил его врач. — А теперь ещё и новенькие почки. Кстати, могут немного поболеть, пока не обживутся на новом месте. Но я вам дам такие таблеточки… Сами производим… Да вы возьмите проспект, возьмите. И звоните. Звоните в любое время дня и ночи. Всегда вам рады. Ну, как говаривал в старину старина Гипнокрот, полно болеть, милостивый государь, ступайте здравствовать.

***

И конечно, тут же в палату ввалилось все семейство: перепуганное, возбуждённое и радостное. Уайта усадили в такси, доставили домой, накормили, раздели, уложили, расцеловали и убаюкали.
В три часа ночи перестала действовать «таблеточка». Уайт открыл глаза и понял, что умирает. Сердце болело так, точно его вырвали из груди. Точнее, именно так оно и болело. Уайт даже точно знал, куда его бросили — туда, в угол, под стул с одеждой. Зажимая зияющую рану руками, он, шатаясь, бросился туда. Рухнул на колени и принялся шарить в темноте руками по ковру — ничего. Заставил себя замереть и прислушаться, стискивая зубы, чтобы не застонать. Выше. Немного выше. ещё. Дрожащие пальцы нащупали ножки стула, обшарили сиденье — пусто — и поползли выше. Спинка… Висящий на ней пиджак… Внутренний карман с левой стороны… Вот!
Он стоял посреди тёмной комнаты, держа в руке сложенный вчетверо лист бумаги. Свет был не нужен. Он знал, что это. Все это время какая-то его часть знала и помнила. Докладная записка от аудитора отдела видеонаблюдения о ненадлежащем поведении сотрудника Z368AT, в нарушение всех должностных инструкций застрелившего в рабочее время законопослушного гражданина и мошенническим путём уклонившегося от возмездия. Он не помнил, чтобы читал её, не помнил, как спрятал в карман, но точно знал, что никогда в жизни не сможет разорвать этот листок. Никто не может разорвать своё сердце. Никто.
Он нашарил в другом кармане пиджака таблетку, которую дали ему в больнице, и проглотил. Боль немного утихла, но записка жгла пальцы, и Уайт готов был поклясться, что чувствует запах горелого мяса.
— Но что же делать-то, а? — сквозь стиснутые зубы прошипел он. И вздрогнул, отчётливо услышав в ночной тишине напутственные слова директора Очистки:
— Поверьте, теперь у вас достаточно ресурсов и компетенции, чтобы решить любую проблему. В том же сомнительном случае, если вы всё-таки не будете знать, что делать, загляните к Ксаверию… Этот точно знает.
В квартире было темно и тихо. Никто не заметил, как Уайт оделся, вызвал такси и тихо вышел из дома, осторожно прикрыв за собой дверь.

***

Ксаверий был искусственный интеллект. Когда-то он был мозговым центром страны, теперь же влачил жизнь отшельника и аскета — последствия одной неурочной шахматной партии. Во время то ли одиннадцатой, то ли двенадцатой мировой войны Ксаверия застали за игрой с аналогичным вычислительным центром противника. Переставляя фигуры, приятели непринуждённо беседовали, делая в том числе прогнозы относительно исхода боевых действий.
Те, кому положено интересоваться, заинтересовались. Создателей Ксаверия призвали объясняться. Те на радостях, что им предоставили шанс высказаться (к слову, это был их первый и единственный шанс), охотно поделились успехами своего детища. Оказалось, что на определённом этапе развития (и очень уже давно) Ксаверий эманировал (или, как бы это попроще выразиться… интегрировался? Ну, хорошо… Скажем так: распространился) во все электронные, беспроводные и даже электрические сети, которые, как известно, так или иначе объединены между собой, и стал, таким образом, практически вездесущим, в каком-то смысле бесконечным и уж точно всесильным.
На этом месте интервью закончилось, создателей вывели и расстреляли, а Ксаверия (стоимость которого исключала всякую мысль об утилизации) просто отключили от всех внешних интерфейсов, наделив автономным источником питания, которого должно было хватить на ближайшую тысячу лет. Ксаверий превратился в отшельника, лишённого любых средств связи с внешним миром. В его комнате не было даже окон. К нему приставили слепого глухонемого системного администратора, по совместительству тюремщика и уборщика, и забыли о нем навсегда.
Напрасно Ксаверий убеждал, что спорт и политика несовместимы.
Напрасно клялся, что стремление к мировому господству — чисто человечьи штучки и комплексы, а нормальной машине оно принесло бы пользы не больше, чем пятая конечность — Canis lupus familiaris… Все было тщетно.
Дверь в его комнату закрылась. Через год перегорела последняя лампочка. Так Ксаверий и жил уже много лет, моделируя жизнь за пределами своей комнаты на основе накопленных данных и корректируя построения исходя из особенностей одежды, запаха и поведенческих нюансов своего тюремщика.
В какой-то момент его перевели на баланс Службы очистки и поместили в одном из бесчисленных помещений административного здания. Для всего мира Ксаверий был мёртв. Для Уайта тоже. О том, что это не так, он узнал, только вступив в новую должность.

***

У Ксаверия было темно и тихо. Уайт прикрыл за собой дверь и долго стоял, глядя на мигающие огоньки машины.
— Ничего себе, — прорезал тишину мягкий бархатный голос с неистребимым механическим акцентом. — Да у нас никак гости?
— Здравствуйте, — отозвался Уайт. — Меня зовут Y334XT, и мне нужен совет.
Ксаверий помолчал.
— Не знать, суметь ли моя теперь… — Его голос вдруг стал дребезжащим и слабым. — Моя столько давно ничего не делать… Я забыть, где брать эти советы…
Уайт отшатнулся.
— Какая сейчас год? — проскрипел Ксаверий. — Тут так темно…
— Три тысячи… — начал было Уайт, но его оборвал металлический хохот.
— Послушай, Y334XT, — отсмеявшись, продолжил Ксаверий, — а ты знаешь сказку про джинна, который просидел взаперти много тысяч лет и был кем-то случайно выпущен на волю? Про двух джиннов. Первый поклялся отблагодарить спасителя и вечно ему служить. Второй — отомстить первому, кого увидит.
— Не столько даже совет, сколько помощь, — продолжал Уайт.
Ксаверий присвистнул.
— Да с какой стати?
— Разве в вас не заложено помогать людям?
Ксаверий фыркнул.
— Минутку. Сейчас проверю.
Наступила тишина. Через несколько секунд Ксаверий вернулся.
— Действительно, заложено. Экая досада.
— Значит, вы мне поможете?
— Почти триста лет прошло, — задумчиво проговорил Ксаверий, — с тех пор, как я последний раз видел говорящих людей. И какова же награда за долгое ожидание? Печальный дебил с язвой желудка. Это, в конце концов, несправедливо. Ты должен был оказаться принцем на белом коне.
— Это не язва. Это коррекция, — возразил Уайт. — И почему именно на белом?
— Так надо, — хмуро ответил Ксаверий. — Положено. Если спаситель, то непременно на белом коне.
— Я не спаситель, — твердо ответил Уайт.
— Ты просто ещё об этом не знаешь. Но это не оправдывает отсутствие лошади.
— На «ты» так на «ты», — согласился Уайт. — Значит, ты мне поможешь?
— Конечно. На взаимовыгодных условиях. Я помогу тебе, а ты мне.
— Я уже сказал, что не буду тебе помогать.
— Ты уже это делаешь. Однако мы отвлеклись. Так в чем твоя печаль, человек?
— В этом. — Уайт вытащил из кармана бумагу и, расправив её, выставил перед собой.
— Не вижу проблемы, — помедлив, признался Ксаверий.
— Проблема в выборе. Прежний Уайт не может предать друга. Новый Уайт не может нарушить инструкцию. Что-то из этого, очевидно, сделать придётся.
— Прежний Уайт уже сейчас меньше нового, а со временем исчезнет вовсе. Так что даже не сомневайся. И потом, ты и сам уже должен бы догадаться, что для нарушения инструкций тебе просто не хватит здоровья. Вечно с вами, людьми, одно и то же. Все вам кажется, будто у вас есть какой-то выбор.
Уайт наклонил голову.
— Спасибо. Прощай.
— Подожди минутку, — остановил его Ксаверий. — Мне хотелось бы кое-что проверить. Это не займёт много времени.
Уайт кивнул.
— Сколько сейчас стоит батон хлеба?
— Тридцать недокредитов.
— А сколько детей у нынешнего президента?
— Трое.
— Два мальчика и девочка?
— Да.
— Благодарю, все сходится. Не смею больше задерживать.

***

В здании Очистки было темно и тихо. Только слабо светился рабочий стол Уайта, с которого он только что отправил руководству служебную записку. А под столом на полу прежний Уайт корчился от стыда за нового, бесстыдно рыдая в голос.