Кабульский госпиталь, глава

из повести «НЕ ПАРАДНЫМ КОРИДОРОМ» ISBN 978-5-4491-1164-7 Д21 УДК 821.161.1 ББК 84(4Рос=Рус)6-44 М.: Де’Либри, 2021. — 302с.

АЭРОДРОМ ГЕРАТ. АФГАНИСТАН. 26 августа 1986 года — ИТОГОВЫЙ ДЕНЬ ОПЕРАЦИИ «ЗАПАДНЯ»

На взлётно-посадочную полосу аэродрома, один за другим, приземлялись вертолёты Ми-8МТ, возвращавшие из района операции боевые роты. Тем, кому повезло — кто не погиб и не был ранен, — предстояло возвращение бортами Ан-12 в пункт постоянной дислокации в провинцию Кундуз. Разведчики расположились вскрай командно-диспетчерского пункта КДП на пятачке, где провели ночь перед десантированием. Они с тугой вспоминали напряжённые дни операции и выбывших боевых товарищей. Повидаться с эвакуированными в госпиталь ранеными Рустом и Сидором по возвращению в Герат Костру не удалось, и мысль о том, что встреча с ними в Афганистане уже не сулила, зело бередила. Желая самоустраниться от мирского шума, он раскинулся в сторонке на плащ-палатке, положил за спину свой, Руста и Сидора рюкзаки, достал транзистор SANYO и, настроив его на рабочую волну, впал в раздумье. Костра удручало, что из дружной шестёрки товарищей в строю остался лишь он один. Перед глазами, друг за другом, представали пятеро друзей — Руст, Сидор, Костян, Монгол и Стрела. Костёр вспомнил их между собой потасовку в поезде на пути в Сурхандарью, послужившую знакомству, и как всех их по прибытию в воинскую часть отобрали в учебную разведывательную роту; три тяжёлых месяца в учебке и совместное участие в череде операций Афганской войны. Вспомнились Костру драматические события прошлого дня — рассказ Руста о безногом деде Ахмадулле, его поутру подрыв на мине, прошитый пулей Сидор и переданная им в горах Кишима спасительная фляжка воды. Из непрерывного потока воспоминаний Костра вернула неожиданно начавшая звучать хорошо запомнившаяся песня авторов Стаса Намина и Игоря Шаферана «Мы желаем счастья вам»:

…Чтобы было легче в трудный час,
Нужно верить каждому из нас,
Нужно верить каждому,
В то, что счастье есть…

КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

Мне б вернуться на войну...
из-под капельниц — под пули.
Может, я тогда пойму,
проживаю жизнь — свою ли?!...
Там все просто: грязь и мат —
текст, в котором нет подтекста.
Каждый первый там — солдат,
а гражданским — нету места...
— В.Байкалов

КАБУЛ. 650-й ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ВОЕННЫЙ КЛИНИЧЕСКИЙ ГОСПИТАЛЬ 40-й Армии — 1 сентября 1986 года

В приёмный покой Кабульского госпиталя на холодный бетонный пол, с редко сохранившейся плиткой, сложили десяток брезентовых носилок с лежачими ранеными, прибывшими санитарным авиабортом из Шинданда, среди которых были Сидор и Руст.
— Как мешки с картошкой разгрузили, — негодовал Сидор, привстав с носилок и поправив на груди перевязку.
— Работы кубыть и без нас хватает, — домекнул Руст.
Спустя какое-то время появились санитары.
— Э, адепты эскулапа, прислужники змеи на чаше! — агрился Сидор. — А гуманнее отнестись к хомо сапиенсу, заказано?!
Наскоре к раненым подошёл дежурный врач, и Сидор, поменявшись в тоне, попросил поместить их с Рустом на соседних койках, подвигая готовностью помогать медсёстрам в уходе за товарищем. После завершения оформления документов и внешнего осмотра, поступивших раненых безотложно распределили по палатам отделений. Ввиду переполненности госпиталя и чрезмерной загрузки медсестёр, упрос Сидора впрасол был удовлетворён. В итоге, каждый новоприбывший комбатант обрёл своё койко-место, госпитальную робу и новых побратимов. Внушительных размеров Кабульский госпиталь в 1980 году разместился в здании бывших конюшен офицерской гвардии короля Мохаммада Захир-шаха. Палаты отделений имели высоченные потолки и были заставлены одно и двухъярусными железными койками. Широкий коридор был оживлённой артерией, соединявшей отделения госпиталя с операционной, перевязочной и столовой. Первый ярус коек традиционно был закреплён за тяжелоранеными: ампутантами, незрячими, полосниками — ранеными в брюшную полость, а также в область позвоночника и головы. Были ранения с ампутациями обеих нижних конечностей, руки и ноги, двух рук, и полным лишением зрения. Много было раненых с раздроблением костей. На их конечностях устанавливали аппараты Илизарова — конструкции из стальных дисков и спиц, стягивавших два конца разбитой костной ткани. Встречались такие, у кого было два таких аппарата на разных конечностях. Много всего было… Свободные койко-места в палатах были редкостью. Они появлялись после эвакуации раненых в Ташкент и, по обыкновению, в тот же день обретали нового пользователя. В случае нарушения графика эвакуации в Союз и внезапного большого притока раненых из районов масштабных боевых действий койки с ранеными выставлялись в коридор. Сидор и Руст заняли соседние койки в глубине солдатской палаты II-го травматологического отделения, там, где она стыковалась с меньшей по размеру, офицерской. В первую ночь из неё доносились громкие стенания, спорадично переходившие на истошный галас.
— Сидор! — дрёмно окликнул Руст, — надо бы объяснить камраду: всем больно. Но надо потерпеть. Пусть возьмёт себя в руки!
Сидор спорко справился у молоденькой дежурной медсестры Нины Полюшкевич о терзавшемся болью раненом и тотчас поделился с Рустом:
— Сестра говорит, это молодой лейтенант из Кандагара. Он подорвался с танком на фугасе и приземлился на пятую точку. У него тазовая кость разошлась в стороны.
— Адская боль, подлинно! — эмпативно счёл Руст, смирившись с гвалтом. — Что ж сестра не уколет его, чем покрепче?!
— Всё сделали. Говорит, ничего не берёт, — объяснил Сидор.
К рассвету лейтенант-танкист утихомирился, умер. Его накрытое с головой тело, из офицерской палаты на каталке выкатили санитары. После снедания друзьями принесённых Сидором блюд завтрака, начался обход врачей. В другом конце палаты было видно, как по проходу перемещались, ненадолго останавливаясь у каждой койки, шесть военврачей в белых халатах и шапочках. Старшим среди них был начальник II-го травматологического отделения полковник А.Артемьев. И вот они достигли месторасположения коек Сидора и Руста. Статный с голубыми глазами майор медицинской службы Александр Теплов начал зачитывать историю болезни:
— Рядовой Сидоренко — сквозное ранение грудной клетки. Прибыл из Шинданда. Обрабатываем рану, делаем перевязки. Расстегните робу, покажите рану! — обратился майор Теплов, Сидор подчинился. — Идёт на поправку. На следующей неделе планируем эвакуировать в Ташкент.
Засим врачи сместились к лежавшему сбочь Русту.
— Старший сержант Тукаев, — начал зачитывать историю болезни майор Теплов, — в ходе боевых действий в провинции Герат подорвался на противопехотной мине. В госпитале Шинданда проведены ампутации нижних третей обеих голеней. Имеется также многооскольчатый разрыв мягких тканей обеих бёдер. Необходима дермапластика. После этих слов майор Теплов, желая показать ранение, откинул с ног Руста простыню, оголив перебинтованные культи, и скомандовал: Лягте на живот!
Вскипевший от амикошонства Руст, резким движением накинул простынь обратно и зычно произнёс:
— Товарищ майор! Я вам не телячья вырезка на базаре!
Теплов был обескуражен и переглянулся с полковником Артемьевым.
— Товарищ боец! — уставно отреагировал полковник Артемьев, повысив тон. — Не забывайтесь! Вы ещё не комиссованы, а значит находитесь в военном строю. Так что соблюдайте уставные отношения со старшими по званию!
Опустив инцидент, майор Теплов навёл на оконный свет рентгеновские снимки культей Руста и, показав их полковнику Артемьеву, кратко доложил о выбранных оперативных и лечебных мероприятиях.
— Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу полковнику?! — адресовал Сидор удалявшимся в офицерскую палату Теплову и Артемьеву. — Разрешите мне вернуться в свою часть!
— Сколько вам осталось служить, солдат?! — спросил Артемьев.
— Месяц! — ответил Сидор.
— Надо ещё подлечиться! — резюмировал Артемьев. — Ташкентский окружной военный госпиталь ТуркВО, в вашем случае, это то, что надо!
— Тогда разрешите в Союз вапти с Тукаевым, одной отправкой?! Я его до дома сопровожу, — фундировал Сидор.
Артемьев повернулся к Теплову и приказно кивнул головой.
Несмотря на инцидент в ходе обхода, атмосфера в палате была исключительно доброжелательной. Здесь проходили лечение воины из разных подразделений 40-й Армии: из Кундуза, Файзабада, Баграма, Кабула, Герата, Газни, Шинданда, Кандагара, Джелалабада, Гардеза, Асадабада и других мест. В дальнем углу палаты, напротив коек Руста и Сидора в верхней части стены работал цветной телевизор «Рубин». Такой роскоши в кундузской палатке у друзей не имелось. На экране друзья наблюдали страну, дюже разнившуюся от той, которую они покинули, направившись в Афганистан. После обхода врачей начиналось время перевязок — физически болезненное. Из перевязочной слышалась зычная матерная брань раненых. И для Руста обработка обширных участков открытых ран и швов ампутированных голеней была зело крутоломной. Чтобы приглушить издаваемый им гвалт, он брал с собой в перевязочную на каталке подушку. Когда становилось вдокон больно, Руст плотно забивал ею себе рот, превращая горлан в гулкий стон.
— Сейчас, братец Тукаев, придётся потерпеть, — предупредил майор Теплов и, обильно полив пропитанные высохшей кровью марлевые перевязки на швах культей и разорванных мягких тканях раствором фурацилина, стал наскоро сдирать.
Руст начал издавать гулкие вопли. Лоб его покрылся холодным потом.
— Ты не сердись на меня, — примирялся Теплов, — показывать рану на обходе — это святая обязанность больного.
После обработки ран он приступил к перевязыванию.
— Медсестра Полюшкевич докладывала, что ты студент, в Москве учишься? — уточнял Теплов.
— Так точно! Учусь в Москве! — подтвердил Руст. — В Московском институте нефти и газа. И вы, я слышал из Москвы? — поинтересовался Руст.
— Так точно! Служу в Главном военном клиническом госпитале Бурденко. В Афганистан командирован на два года, — поделился Теплов, вернувшись к теме лечения. — Как я и докладывал на обходе начальнику отделения полковнику Артемьеву, тебе необходима дермопластика — несколько операций по пересадке кожи. Мы снимем электрическим дерматомом у тебя со спины, других мест тела лоскуты кожи и наложим на лишённые кожного покрова участки. Затем будем ждать, пока они приживутся. Так что, братец, нужно будет набраться терпения, — резюмировал Теплов.
Когда с перевязкой закончили, Руст попросил Сидора не увозить его каталку обратно в палату, а оставить у перевязочной в коридоре, чтобы он мог побеседовать с ранеными, ожидавшими очереди сменить марлевые шарики на спицах аппаратов Илизарова. Током времени к перевязочной подошли сопровождавший поводырём наголо стриженный грацильный санитар и сбойливый боец с ампутированными выше локтей руками и бинокулярной повязкой на оба глаза. Его лицо, с многооскольчатым посечением, было измазано зелёнкой.
— Слышь, братан! — обратился он к санитару, заходя в перевязочную. — Повязку с глаз когда уже снимут?!
Но ответ на вопрос остался уже за дверью.
Оставив раненого, санитар вышел на поджид.
— Что за напасть?! — сумно спросил Сидор санитара.
— Это сапёр из Чарикара. Ночью прибыл. Был придан разведчикам, прочёсывавшим кишлак в районе Суруби, и проводил разминирование тропы. Так вот — мина рванула у него в руках.
— Несгода! — досадовал Сидор. — А с зенками что?!
— Нет у него глаз — зашито всё! — довёл санитар. — Не знает он ещё, а сказать ему никто не решается.
В палату Сидор и Руст вернулись с кручиной. Миновал день, наступила ночь.
Неотступавшая фантомная боль ампутированных ног, стоны лежавших окрест раненых и рассказ санитара об ослепшем сапёре бередили Руста, не давая заснуть.
Он поднял с подушки голову и увидел во тьме полуночной госпитальной палаты цепочку светивших огоньков сигарет. В угрюмом молчанье, устремив взор в бездонный потолок, такие же, как он, искалеченные войной молодые парни отрешённо искали ответ на мучивший их вопрос: как же теперь жить?! Каждым оголённым нервом он чувствовал гнетущую ауру, нависшую куполом над теми, кто остался наедине со своей бедой, утраченной верой и смыслом начать жить иначе. Русту, как и его деду Ахмадулле в молохе войны было суждено стать изувеченным, пройти череду операций в госпиталях и морально преодолеть физический недуг. Его это зело удручало. На некоторое время он забывался, но мысль о причинённой родителям боли при виде сына калеки, всё время возвращалась, терзая его совесть. Он подолгу думал, подбирая слова утешения, которые скажет им при первой встрече. Ведь мама Руста сама была дочерью безногого ветерана Великой Отечественной войны и не понаслышке знала о булгачившей довеку боли родных.
Руст вспоминал, как в 1970-е годы он гостил у деда Ахмадуллы и бабушки Каримы в городе Туймазы Башкирской АССР. Невзирая на дальность рубежей, достигнутых фашистскими дивизиями, многое на улице Чапаева, даже спустя 25 лет после Великой Победы напоминало о её жертвах. Пред ним предстала типичная втагода картина на базарах и рынках советских городов: десятки инвалидов войны, лишившиеся двух ног, двигались на обитых юфтем сидушках с колёсиками, приводимых в движение деревянными брусками с отверстиями для ухвата. Сродни тому и у ворот Туймазинского базара, едва отступя от улицы Чапаева, с раннего утра сбивались до двадцати таких ветеранов-инвалидов. Они ватажились у папиросной лавки. Одни в поисках халтуры, другие — дармовой выпивки. Руст помнил, как на прикалитках частных домов по улице Чапаева, краской по дереву в ряд, в диаметре десять сантиметров были нанесены красные звёзды — по количеству членов семьи, воевавших на фронтах войны. Помнил и то, что звёзды, обведённые чёрной каймой, вещали о сгинувшем на поле брани воине. Как прискорбно было им, кагалу внуков победителей зреть на соседнем с домом Деда прикалитке, пять звёзд из шести с чёрной каймой. По рассказам деда Ахмадуллы, летом 1941 года в городе Туймазы формировался 9-й запасной кавалерийский полк 112-й Башкирской кавалерийской дивизии, в его состав был зачислен и он. Маме Руста, старшей из детей, в день начала войны не исполнилось и четырёх лет.
Руст помнил рассказы бабушки Каримы о том, как после ухода деда Ахмадуллы на фронт его мама, Райса Ахмадулловна, целыми днями, с утра до вечера, как молитву всечасно твердила фразу: «Только бы отец вернулся домой живым!» По словам бабушки, это звучало так часто, что от этого даже болела голова. По её же мнению, возвращение деда Ахмадуллы с войны живым у Всевышнего вымолила именно она. В бою при прорыве из окружения на Брянском фронте в 1942 году дед Ахмадулла был тяжело ранен. Крупный осколок вражеского артиллерийского снаряда, разорвавшийся под его конём, глубоко вошёл в бедро, и на ноге началась гангрена. Врачи были вынуждены ампутировать верхнюю треть бедра. В октябре 1942-го года, пройдя лечение в полевом, а затем в госпитале Бурденко, дед Ахмадулла был комиссован и отправлен домой. Учитывая огромное количество изувеченных воинов, с целью оградить от душевных страданий, связанных с отказом редких родственников принять их с тяжёлым недугом, в годы Великой Отечественной войны действовал особый порядок сопровождения инвалидов к их семьям.
Процедура проводилась посредством уполномоченного от Наркомата обороны СССР и офицера горвоенкомата (ГВК). Деда Ахмадуллу и уполномоченного, прибывших на железнодорожный вокзал города Туймазы, на перроне встречал уведомлённый телефонограммой офицер ГВК. Он, взяв личные документы деда и оставив его ждать вместе с уполномоченным на вокзале, сам направился к его родным. Офицер ГВК рассказал им о полученном дедом Ахмадуллой увечье и выяснил готовность его принять. Не размышлявшая на сей счёт, бабушка Карима подписала соответствующий акт, после чего офицер возвратился на вокзал и вместе с сопровождающим привёл деда Ахмадуллу домой. В случае отказа семьи забрать инвалида, по инструкции его направляли в «Дом инвалидов». Их в годы Великой Отечественной войны в СССР было много. Невзирая на полученное тяжёлое увечье, деда Ахмадуллу с огромной радостью встретила его семья — бабушка Карима и двое детей. Другие семеро родились уже после 1943 года. Для родных и близких было главным, что дед остался жив.
Приближался к концу 1942 год — шла война. Надо было прокормить семью. Вернувшихся инвалидами было много, и привлечь их было не к чему. Найти работу ампутанту без ноги было особенно сложно. По подсказке прадеда Руста — Мухаммат-Вагиза Мухамметшарипова, дед Ахмадулла, с детства обученный скорняжному делу, стал шить кожаные и меховые предметы одежды и обувь: дублёнки, шапки, унты, сапоги, ботинки. Он покупал на базаре и у частных поставщиков пушнину, меховое и кожаное сырьё и, сутки напролёт шил, выделяя на сон редкие часы. Райса Ахмадулловна, как старшая из детей, помогала бабушке Кариме продавать эти изделия на базаре. Благодаря владению ремеслом и усердному труду, дед Ахмадулла и бабушка Карима смогли поднять и выучить 9 детей.
Вспомнился Русту и разговор с отцом, когда он приехал к нему в учебку в Шерабад за неделю до отправки в Афганистан. Отец спросил его тогда, нет ли у него желания остаться служить в Союзе и не лететь в Афганистан и понимает ли он, что на войне есть угроза погибнуть, либо вернуться, как его дед Ахмадулла, безногим или, как дед Мисбахетдин, полностью оглохшим. Среди этих и прочих вопросов и ответов Руст помнил вопрос Отца: подумал ли он о нём и матери, когда напрашивался в Афганистан. Как в ответ он убеждал Отца, что он не может остаться, когда все его друзья отправляются «за речку», что это было бы самым постыдным поступком, за который он корил бы себя всю жизнь. И, как в конце, отец предупредил его, чтобы он не пожалел потом о своём решении. Руст довеку помнил, что ответил тогда отцу: «Я не пожалею!»
Лежавший по соседству Сидор глядел в потолок и пролистывал в памяти свои детство и юность, проведённые в районе с характерным названием «Нахаловка» в Ростове-на-Дону. Он вспомнил измальство, когда в их дом пришло несгодье – его отца осудили на десять лет за причинение вреда здоровью, повлекшее неминучую оскорбившего его человека. С походом по этапу отца, внедолге умерла мать. Сидора сразу забрали в ростовский интернат. Он погрузился в жёсткую беспризорную среду. Школой жизни ему стала улица с её суровыми законами и вадившая молодняк воровская среда. Спустя долгие годы, отбыв тюремный срок, из заключения вернулся отец — Михаил Сергеевич. Первым делом, он забрал Сидора из интерната, а через месяц, привёл в дом молодую жену. Напряжённость без того сложных отношений с сыном возросла. Сидор часто не ночевал дома, отсутствовал в школе, состоял на учёте в детской комнате райотдела милиции. При этом он был книгочеем, интересовался историей, знал и пел огромное количество разножанровых песен. К лету 1981 года Сидор окончил восьмилетку и сдал экзамены. Вечером одного дня в их квартиру позвонил местный участковый капитан милиции Юрий Угрюмов. Некоторое время назад его семья попала в неприятную историю. В ночи на их дочь, возвращавшуюся с гостей, напали трое подпивших хулиганов. По горячим следам Угрюмов наскоро установил личности напавших и вступившегося за девушку 15-ти летнего Сидора — сына варнака Михаила Сидоренко. Конфликт четы Сидоренко с фемидой воздержал тогда Угрюмова от выражения слов благодарности. Однако повод для разговора вскоре всё же возник. Участковый представился и вошёл. В коридор из разных комнат вышли Сидор и отец. Мачеха — Ольга Никитична хлопотала на кухне.
— Здравствуй, Михаил Сергеевич! — поприветствовал Угрюмов, предупредив с порога. — Я не по твою душу! Мне известно, что ты надлежаще отмечаешься в райотделе и на работе к тебе нет нареканий. Так что всё в порядке! Мне надобно погутарить с меньшаком. Давай мы сядем с ним на кухне?
Отец заколготился, но взбуду скрыл и вопросов участковому не задал. Он согласительно кивнул и указал рукой на кухню. Сидор прошёл вослед Угрюмову и сел напротив.    
— Чай заварить? — спросила Ольга Никитична.
— Нет, спасибо! Мы недолго! — ответил Угрюмов в ожидании, когда женщина покинет кухню. Поняв это, она выключила плиту и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
— Итак! — начал Угрюмов. — У меня мало времени, давай враз к делу. Я знаю: ночесь, ты с корешами-мазуриками сработал на огонёк в хате гагары Ривки Сойфер — завмага «Центрального Дома Тканей». Теперь слушай меня сюда: послежде, как сдашь всё до последней алтушки, — участковый отвёл указательным пальцем рукав форменной рубашки и посмотрел на время своих «командирских» часов, — в три утра у разваленной церкви, порато валишь из города с концами. Аже не, даю тебе зуб батушного мента — сандальнёшь сидельцем на Колыме.
Сидор всё понял и сделал, как было велено. Уже вечером следующего дня с аттестатом в чемодане он сидел в плацкартном вагоне поезда «Ростов — Москва» и воротиться в Ростов боле не загадывал. В Москве он поступил в профтехучилище, которое окончил с отличием. Затем в октябре 1984 года Сидор призвался в армию, и как пятеро друзей: Костян, Монгол, Стрела, Руст и Костёр, попал в группу «20А», направленную в учебку ТуркВО в Сурхандарье, где готовили в Афганистан.
Ночь шла на убыль, в больших окнах госпитальной палаты пробивались всполохи авроры. В палате, где лечились Сидор и Руст, врачи и медсёстры пользовались у раненых вящим почётом. Будучи профессиональными военными, они были верны военной присяге и одновременно клятве Гиппократа. Военные табели о рангах и служебная субординация не мешали им оставаться милосердными. Вечерами в свободное время медики часто усаживались у больничных коек в обществе раненых, расспрашивали о планах на гражданке, рассказывали какую-нибудь историю или анекдот.
— Сидор! Спой нам песню «Здесь под небом чужим», — попросил его в вечерний час, подсуетившийся с поиском гитары Руст, когда у их коек собрались раненые, и к ним подсела дежурная медсестра Нина Полюшкевич.
Сидор провёл большим пальцем по струнам и, начав игру боем в ритме танго, надсадно запел песню барда-афганца Юрия Кирсанова:
 
Здесь под небом чужим,
Под кабульской лазурью,
Слышны крики друзей,
Улетающих вдаль.

Ах, как хочется мне,
Заглянув в амбразуру,
Пулеметом глушить,
По России печаль.

День и ночь безразлучно
С боевым автоматом,
Пистолет под ремнем,
Как братишка родной.

Ах, как хочется здесь
Обложить землю матом,
Слезы радости лить
Над родимой землей.

Нас с «Зенитом» судьба
Очень крепко связала,
Нам в «Зените» друзей
Не забыть никогда.

Расплескали мы крови,
По Кабулу не мало,
И придется еще,
Коль возникнет нужда.

И приехав домой,
Не забудь эти встречи,
Прилетев, не забудь,
Как вершили дела.

Не забудь всех друзей,
Не забудь ты их плечи,
Их поддержка тебе
Счастья в бой принесла.

Здесь под небом чужим,
Под кабульской лазурью,
Слышны крики друзей,
Улетающих вдаль.

Ах, как хочется мне,
Заглянув в амбразуру,
Пулеметом глушить,
По России печаль.

Сидор допел. В это время к собравшимся раненым подошёл дежуривший по травматологическому отделению майор Теплов:
— Тукаев! — обратился он к Русту. — Послезавтра планируем тебя оперировать, готовься!
— Вот незадача! — пригорюнился Руст, — в аккурат послезавтра в госпиталь с концертом приезжает Иосиф Кобзон. А я буду отходить от наркоза.
— После операции необходим отдых, — резюмировал Теплов, — так что придётся пропустить! Сходишь на концерт Кобзона в Москве.
Но сущий огурства Руст остался при своих планах.
Между тем доброжелательная среда, царившая в палате, помогала раненым воинам преодолевать тяготы госпитальных будней. Они обсуждали предстоявшие им хирургические операции, а возвращение с них принимали устойчивый торжественно-комичный характер. Те, кому в ближайшие дни предстояло плановое оперативное вмешательство, загодя, в лясах с юмором уведомлялись об ожидаемом от них концертном репертуаре. По заведённой традиции возвращение в палату больного, остававшегося ещё под действием анестезии, должно было проходить с исполнением им той или иной песни. Выезд же больного на операцию сопровождался подбадривающими выкриками, хлопаньем, стуком костылей и тростей об край кроватей и свистом. Если по неопытности или забывчивости госпитальных запук, санитар нарушал неписаные правила и выкатывал каталку с раненым вперёд ногами, в мгновенье, со всех сторон в него летели, костыли, трости, судна, графины, попавшиеся под руку. О завершении операции сообщал доносившийся из коридора громко поющий голос. Песни советской эстрады смешивались с матерной бранью в адрес толкавших каталку санитаров. Больной въезжал в палату, как бусой барин с воскресной ярмарки. Экспромт разно-жанровых песен въехавшего в палату раненого обретал коллективную поддержку подпевавших, стебавшихся товарищей. Однако анестезия, фертильно питавшая талантом, скромного в жизни парня, постепенно шла на убыль. На смену ей ступали ломка, депрессия и физическая боль.
В день выступления Иосифа Кобзона госпиталь находился в предвкушении большого культурного события. В его внутреннем дворике шли активные приготовления, была сооружена невысокая сцена, на которую разгружались музыкальные инструменты и звуковое оборудование. Руста успешно прооперировали. К вечеру действие наркоза тихо сошло на нет, и боль начала одолевать. Невзирая на это за час до начала концерта, как о том просил Руст, Сидор выкатил с ним каталку и поставил вскрай стульев напротив сцены, заняв лучшее для лежачих место. За час до начала концерта все места уже были заняты. От Руста наскоро выстроился ряд каталок с ранеными и стоявшими подле санитарами. Кому не хватило места, но позволяло здоровье, забирались на архаичные платаны и были готовы смотреть концерт даже сквозь их кроны.
— Теплов идёт! — известил Сидор. — Сейчас погонит нас в палату.
— А мы не исполним! — вынес Руст. — Что он нам сделает?! На гауптвахту что ли отправит?
Теплов сел на стул, который ему задолго насиживал санитар из травматологического отделения и стал оглядываться по сторонам. Изневесть он заметил на расположенной поблизости каталке Руста и стоявшего подле Сидора. Руст целиком сосредоточился на сцену, и игнорировал всё, что происходило вне её. Поэтому Теплову оставалось лишь пригрозить поймавшему его каявший взгляд Сидору указательным пальцем. Заиграла музыка, и на сцену вышел Иосиф Кобзон. Он был в строгом белом костюме с бабочкой.
— Добрый вечер, уважаемые воины-интернационалисты и военные медики! Я сердечно рад выступить сегодня перед вами и передать вам большой привет с Родины. Вас любят и ждут! Возвращайтесь живыми! Первой песней в моей концертной программе будет «Бой гремел в окрестностях Кабула» на стихи и мелодию Юрия Кирсанова:

Бой гремел в окрестностях Кабула,
Ночь сияла всплесками огня.
Не сломало нас и не согнуло,
Видно, люди крепче, чем броня.

Дипломаты мы не по призванию,
Нам милей, братишка, автомат,
Чёткие команды-приказания,
И в кармане парочка гранат.

Вспомним, товарищ, мы Афганистан,
Зарево пожарищ, горный океан.
Эти передряги жизни и войны,
Вспомним на просторах мирной тишины.

Вспомни с тобою, как мы шли в ночи,
Как от нас бежали в горы басмачи,
Как загрохотал твой грозный АКС...
Вспомним, товарищ, вспомним, наконец!

На костре в дыму трещали ветки,
В котелке варился крепкий чай.
Ты пришёл уставший из разведки,
Много пил и столько же молчал,

Синими замёрзшими руками,
Протирал вспотевший автомат,
И о чём-то думал временами,
Головой откинувшись назад...

Вспомним, товарищ, мы Афганистан,
Зарево пожарищ, горный океан.
Эти передряги жизни и войны,
Вспомним на просторах мирной тишины.

Вспомни с тобою, как мы шли в ночи,
Как от нас бежали в горы басмачи,
Как загрохотал твой грозный АКС...
Вспомним, товарищ, вспомним, наконец!

Самолёт заходит на посадку,
Тяжело моторами дыша.
Он привёз патроны и взрывчатку,
Это для тебя и для меня.

Знайте же, ребята-мусульмане,
Ваша сила в том, что мы за вас.
И не нужно лишних трепыханий—
В бой ходить нам не в последний раз...

Вспомним, товарищ, мы Афганистан,
Зарево пожарищ, горный океан.
Эти передряги жизни и войны,
Вспомним на просторах мирной тишины.

Вспомни с тобою, как мы шли в ночи,
Как от нас бежали в горы басмачи,
Как загрохотал твой грозный АКС...
Вспомним, товарищ, вспомним, наконец!

На следующее утро старшим в группе врачей при обходе был майор Теплов:
— Как вы себя чувствуете, Тукаев? — спросил он Руста, улыбаясь.
— Всё хорошо! — ответил Руст.
— Тукаев, у меня к вам деликатная просьба, — обратился Теплов, и, поручив коллегам продолжить обход без него, продолжил, — я пишу кандидатскую диссертацию по военно-полевой хирургии. Не возражаете, если я сфотографирую результаты своего труда с вашей дермапластикой?
Руст был огорошен, но в мгновение погасил сполох ущербности и с шуткой ответил: «Раз надо, так надо! Чего не сделаешь во имя советской военно-полевой хирургии?!»
Утром Русту обработали раны, но не перевязали как обычно, а оставили открытыми, накрыв простынёю. Сидор очень удивился согласию Руста, и по его просьбе выкатил каталку с ним во внутренний двор госпиталя. Там их уже ожидал Теплов, безотложно приступивший с разных ракурсов делать снимки. Русту стало не по себе. Но где-то на подсознательном уровне он понимал: разрешение на фотосъёмку его разорванного тела — первое волевое преодоление. Стать полноценным человеком он сможет, лишь победив комплекс физического недуга.
— Товарищ майор! — обратился Руст к Теплову, когда тот уже закончил, — дайте мне ваш адрес в Москве. Я непременно вас навещу и приглашу на плов.
— Хорошо! — согласился Теплов. — Я передам вам его завтра во время обхода.
Но в душе Теплов, всё же, сильно сомневался, что Руст к нему приедет. За два года службы в Кабульском госпитале через его руки прошло много раненых, но жизнь на гражданке благоволила к скорейшему забвению пережитого в госпитале. Вместе с тем, для многих воинов, долгое время не встававших с больничных коек, дорогими воспоминаниями остались минуты, когда обессилевшие, но крепкие волей, они поднимались. За шагом шаг, побеждая боль и немощность, опираясь на костыли иль хрупкие плечи медсестёр, заново учились ходить, приближая своё возвращение домой. Спустя недели или месяцы за их спинами оставался приснопамятный Кабульский госпиталь, его священное братство, где в забытьи от случившегося, они были лишь на подступе к точке невозврата. Не гремел ещё последний бой, не звучал роковой щелчок мины, не вылетала из БУРа зловещая пуля. Не парадным коридором, а грузом-300 на борту Ил-76 «МД-Скальпель» в назначенный срок лежавшие на носилках, укрытые солдатскими шинелями Сидор и Руст в крайний раз поднялись в афганское небо и, взяв курс к родным зарницам, полетели на встречу своей судьбе. Сражённым, но не поверженным, прошедшим коридорами афганских госпиталей, впереди им предстояли иные испытания — развенчавшая идеалы страна, чуждая их ценностям среда, где, повторно сражённые, они были обмануты, отвергнуты и забыты.