Дата. Подпись. Расшифровка

 
                ДАТА. ПОДПИСЬ. РАСШИФРОВКА
                (не)весёлые картинки для повзрослевших дошколят

                Картинка первая. Возвращение

     Фойе театра, который в своё время учредили Буратино и Папа Карло. Богатые портьеры и гобелены, витражи, тяжёлая люстра, помпезные колонны – всё говорит о солидности и даже академичности заведения. На самом видном месте – мемориальный очаг, выполненный из мрамора и декорированный золотом. Рядом с ним расположился массивный шкаф, под завязку набитый папками с рукописями. Задний план прикрыт занавесом.
     Входят Буратино, Карабас, Пьеро и Карлуша. Карабас нагружен саквояжами, чемоданами, планшетами с засушенными насекомыми. Под мышкой у него полосатый колпачок.

ПЬЕРО (нарочито бодро). Вот, сами извольте убедиться, Буратино Карлыч. Всё-с в наилучшем порядке, учреждение, не побоюсь этого слова, процветает. Средняя заполняемость зала в прошлом квартале достигла 72 процентов. И это при том что в первом полугодии данный показатель был гораздо ниже-с… Гораздо!

БУРАТИНО. Недурно, милейший. А как у вас с этим?.. С творчеством?

ПЬЕРО (кладёт в рот конфету). На должном уровне состояния, Буратино Карлыч. Бывает, и на фестивали выбираемся. А в позатом году грамотку от министерства получили. Почётную.

БУРАТИНО (оборачивается к Карлуше). Ты слышал, Карлушенька? Грамоту получили!

КАРЛУША. Да, папенька. А грамоту – это хорошо?

БУРАТИНО. Это препрелестно, сын мой! Это замечательно!
                (осматривается)   
Ах, если бы вы знали, как я рад, что, наконец, вернулся! Столько лет, столько лет потрачено… И на что? На пошлейшие лондонские мюзиклы, на глупые берлинские постановки, на тошнотворные лав-стори для пресытившихся французов.
                (разводит руками)
Да, не спорю, был успех. И нередко шумный. Слава, заголовки в газетах: «Очередной шедевр от мистера Буратино», «Новое слово мэтра современной режиссуры», «Мастер-класс мсье Буратино»… А поклонницы!..
                (к Карабасу)
Карабасушка, дружок, ты не припомнишь, сколько писем пришло мне после той сенсационной постановки?.. Ну, когда мы на бис весь вечер выходили?

КАРАБАС. Кого?

ПЬЕРО. Вы, Буратино Карлыч, вероятно, «Хрустальную лестницу» в виду держите-с? Как же, как же, мы тут тоже читаем печатные органы.

БУРАТИНО. Да нет!

ПЬЕРО. Тогда – «Волшебную комнату»?

БУРАТИНО (топает ногой). Нет же, нет!

КАРЛУША. Папенька, ты о «Необыкновенном замке» говоришь?

БУРАТИНО. Да! Именно!.. Карабасушка, так сколько?

КАРАБАС. Кого?

БУРАТИНО (почти кричит). Сколько писем, спрашиваю, получили мы после премьеры «Необыкновенного замка»? Не считая емэйлов и эсэмэсок разных?

КАРАБАС. Стамесок там, Буратинкарлыч, не было. Пила была, рубанков всяких чёртова уйма… А стамесок – нет, не упомню.

     Буратино с безнадёжным видом машет рукой.

КАРАБАС (протягивает Буратино колпак). А колпачок бы надели, Буратинкарлыч! Зябко тут, сыро.

ПЬЕРО (горячо). И ничуть! Ну, ежели только самую ничтожную малость. А что вы хотите: конец отчётного периода, отопление для экономии отключили. Накопились некоторые коммунальные долги-с… Но у нас на сей случай имеется альтернативный источник гигакалорий. Обратите внимание.
                (указывает на мраморный очаг)

БУРАТИНО (вставляет в глаз монокль). Ба, ба, ба! Очаг! Очагушка! Тот самый… Неужто – тот самый? Пьеро, дорогой, если б ты знал, сколько у меня воспоминаний с ним связано…
                (подходит к очагу)
Милый, милый очаг! Родной. Я приветствую твоё существование, которое уже много лет направлено на яркие идеалы тепла и освещения!
                (целует очаг, смахивает слезу)

ПЬЕРО.  Очаг? Может, всё-таки шкаф-с? Так к тексту ближе, к оригиналу.
               
БУРАТИНО. Шкаф? При чём тут шкаф?.. Впрочем, шкаф тоже.
                (и шкаф удостоен поцелуя)
Признайся, любезный, а вы тут, вероятно, уже и думать обо мне позабыли?

ПЬЕРО. Помилуйте, Буратино Карлыч! Как можно-с!.. Неужто мы без понятия тезиса, что после кончины досточтимого батюшки вашего, господина Карло, только вы являетесь полноправным хозяином театра? И вот он в вашем распоряжении.
                (обводит рукой пространство)
Правда, крышу подлатать не мешало бы. Зрители иной раз – по осени особенно – с зонтиками на представлении сидят. В гримуборных полы отчего-то проседать стали. А бутафорный цех мы от греха подальше в аренду сдали.

БУРАТИНО. В аренду? Что за пошлость?! Кому сдали? Как?

ПЬЕРО. А трактирщику-с. Там теперь филиал ресторана «33 пескаря» будет. Неблагоприятные обстоятельства финансового бюджета, знаете ли…
                (отправляет в рот конфету)
Некоторые трудности… Временные-с.

БУРАТИНО. Что за нелепость? Аренда… Милейший, позвольте напомнить: это всё-таки театр! Светоч и так далее…

ПЬЕРО. Совершенно с вами согласен. Но трактирщик пообещал для господ актёров скидки. До 20 процентов.

БУРАТИНО. Боже мой, Боже мой! Ресторан, скидки… Только их оставишь – и уже трактир! Стоит отбыть в зарубежную творческую командировку, и сразу, пожалуйста… Кабак!

КАРЛУША. Действительно, перекусить не мешало бы… Папенька, а ты помнишь, какую прекрасную пасту нам подавали в том чудесном кафе в Пизе? Ну, на площади… А какие там равиоли!

БУРАТИНО (с мрачным видом скрестил на груди руки). Здесь надо говорить пельмени, сын мой. Пель-ме-ни. Привыкай.

КАРЛУША. Мел-пе-ни?.. Как ты сказал – пел-не-ми?.. Меп... Ужасно! Неужели здесь нет равиоли? Почему в Пизе всё было, а тут ничего нет? В самолётах нет гигиенических салфеток, в гостиницах на ресепшене – телефонных справочников. У дикторов на вокзале голоса как у утопленников, в придорожном бистро тараканы прямо по столам бегают, и в пластмассовом стаканчике плавает какой-то пакетик с верёвкой... А сверчки...
               
БУРАТИНО. Карлушенька, мы с тобой уже говорили о сверчках. Я запрещаю тебе...
                (к Пьеро)
 Уважаемый, а тут у вас как насчёт тараканов?

ПЬЕРО. Что вы, Буратино Карлыч! Не держим-с. Ни тараканов, ни иных каких клещей – ни-ни. Может, и были когда, только всех повывели. У нас же учреждение высокой культурности обслуживания. Заполняемость зала в первом полугодии…

БУРАТИНО. Да, да, милейший, я помню. Спасибо.

КАРАБАС. Лещей аккурат перед несчастьем много было. Расплодились – до ужаса.

БУРАТИНО. Перед каким несчастьем, Карабасушка?

КАРАБАС. Кого?

БУРАТИНО (очень громко). О каком несчастье ты толкуешь?

КАРАБАС. А которое по зиме было – вот о каком. Когда митирит с неба прилетел.

     Внезапно открывается занавес, скрывавший часть сцены. Перед героями предстаёт Мальвина. Она в длинном чёрном кожаном пальто.

МАЛЬВИНА (заламывая руки, трагическим тоном). Куклы, псы, сверчки и головастики, ушастые мартышки, сороконожки, инфузории-туфельки, голенастые фазаны, обитающие в зоосадах, и те, кого не взять ни гарпуном ни дустом – словом, все жизни, все жизни…
                (падает перед Буратино на колени, картинно рыдает)

     Буратино застывает в изумлении, но затем бурно хлопает, подходит к Мальвине, поднимает её.

БУРАТИНО. Браво! Браво! Прелесть!.. Мальвинушка, душа моя, да ты совсем не изменилась. Ничуть.
                (подзывает к себе сына)
Карлуша, сынок, познакомься с тётей. Это замечательная тётенька. Актриса, верный друг, наставник молодёжи.
                (целуя Мальвину в лоб)
Когда-то я даже был немножко влюблён в эту тётю.

     Карлуша церемонно кланяется Мальвине. Та улыбается и треплет отрока по щеке.

МАЛЬВИНА. Ах, какой славненький! Неужели – сынок? Похож, похож…

БУРАТИНО. Да, многие усматривают сходство...
                (указывает на занавес)
А это, прошу прощения… Инфузории, мартышки головастые… Что это?

ПЬЕРО. Сюрприз-с. Готовим премьеру. Движемся поступательно вперёд, обновляем репертуар. Согласно плану, ротация постановок должна составлять не менее 35 процентов.

МАЛЬВИНА. …А ещё – это мой бенефис. Юбилей сценической деятельности.

БУРАТИНО. Поздравляю. Аплодирую… Но отчего такая мерихлюндия? Бенефис, юбилей – а ты в чёрном.

МАЛЬВИНА (кокетливо). Это траур по моей жизни.

БУРАТИНО (грозит ей пальцем). Ух, шалунья! Проказница. Узнаю тебя, узнаю… Ну, так когда же прогон, премьера?

ПЬЕРО. Сегодня вечером, Буратино Карлыч. Сначала, как водится, фуршет в честь приятности по случаю приезда. Потом – самое премьера-с. Ну, а уж после банкет.

КАРАБАС. У-у-у… Букетов нам с Буратинкарлычем завсегда тьму тьмущую дарили. И в Венеции, и в Неаполе, а в Пизе-городе – особливо.
                (пытается напялить на Буратино колпак, тот уклоняется)
Колпачок всё ж-таки надеть следует, Буратинкарлыч. Не ровён час, застынете. Климат-то, климат тутошний…

ПЬЕРО. А не желаете театр осмотреть? В малом зале мы интерьер обновили. В галерее портьеры поменяли, стены в благоприятные цвета колера покрасили.

БУРАТИНО. Неужели? Как это мило…

ПЬЕРО (делает приглашающий жест). А оттуда напрямик в буфет проследуем-с. Там уже накрыто.

     Мальвина подхватывает Буратино под локоть. Все направляются к выходу.

КАРАБАС (семенит за уходящими). Буратинкарлыч, а колпачок? Не Бог весть труд какой – колпачок накинуть. Головку застудите…

     Все уходят. На сцене остаётся только Карлуша. Он на цыпочках обходит всё помещение, внимательно осматривая мебель, окна, ощупывая стены. Удовлетворившись результатами, Карлуша что-то заносит в блокнот, потом с довольным видом потирает руки и тихонько выходит из комнаты.

                Картинка вторая. В Пизе есть всё

     В одном из подсобных помещений театра сидят Базилио, Алиса и Карабас. Лиса и кот одеты по-казачьи. На импровизированном столе – нехитрая снедь, молоко в пакетах. У Карабаса в руках сачок.

АЛИСА (возвращая на стол стакан и обращаясь к Карабасу). И нечего, дяденька, так на меня пялиться. Ну, пью. Ну, и что? Лисы, между прочим, молоко пьют чаще, чем вы думаете. Меньшинство пьёт открыто, как я, а большинство тайно.

БАЗИЛИО. Ты это… Ты не очень-то налегай. Кроме тебя тут и другие члены имеются.
                (поворачивается к Карабасу)
А верно, дяденька, говорят, что поперёк всей вашей Италии цепь протянута?

КАРАБАС. Во, колхоз! Не цепь – верёвочка шелковая. Да с перламутровой позолотою.

БАЗИЛИО. Ух, ты! А ещё, слыхал, будто бы в техних землях башня до самого неба выстроена. Из цельного хрусталя-камня. А поверх неё, на самой маковке, кумпол изумрудный день и ночь огнём горит.

КАРАБАС (важно разглаживая окладистую бороду). Видал я и башню. В Пизе-городе стоит. Знатная такая колоколенка, только кривовата малость.

АЛИСА. Глянь-ка! Что ни загадай, всё в той Италии имеется… А тигры там есть?

КАРАБАС. Водятся и тигры.

АЛИСА. А кашалоты?

КАРАБАС. И кашалоты.

БАЗИЛИО. А рыжики в Италии произрастают?

КАРАБАС (выпивает). Хоть косой коси. Эка важность – рыжики!.. Мы с Буратинкарлычем в Пизе-городе на воздушном шаре летали. А ты – рыжики.

АЛИСА. А чего ж вы тогда от такой благодати сюда возвернулись? Летали бы там на шарах да рыжиками мочёными угощались.

КАРАБАС. Глупое ты млекопитающее! А театр? Он же после кончины родителя, Папы Карло, к потомку евоному перешёл. К Буратинкарлычу, то есть. Наследство принять надобно.

БАЗИЛИО. Невелико наследство, хе-хе. Форс один, а ковырнуть… Кладка никчёмная, фундамент, видать, без гидроизоляции делали, повело его, штукатурка сыпется... Зрители – раз в год по обещанию. Школьников да пэтэушников палкой загоняют. А они, балбесы, сидят, ржут, курят прямо в зале. Намедни декорации нам едва не спалили.

АЛИСА. Да и как не ржать? У нас же все главные роли Мальвина играет. Спящая Царевна, Белоснежка, Барби, даже Маугли – всё она. Кто, думаете, в спектакле «Магический сундучок» роль пятиклассницы Оленьки получил?

КАРАБАС. Кто?

БАЗИЛИО. Мальвина в кожаном пальто. Вот кто!

АЛИСА. Да, она. Прима, блин... Одним глазом в могилу смотрит, а другим – ищет в пьесах зарю новой жизни. А ты тут надрывайся, играй весёлых мотыльков по два спектакля в день. Плюс утренники.

КАРАБАС. Кого? А-а… Ты про мотыльков – не шибко распространяйся… Не то Карлуша быстро в свой хербарий определит.

АЛИСА. Это ты, дяденька, за мальчонку? За сынка Буратино Карлыча?

КАРАБАС. За него самого. В честь деда так прозвали. А натурой – весь как есть в папашку.
                (стучит деревянной ручкой сачка себе по лбу)
Ежели упрётся, – не своротишь. Бабочек вот зачал ловить. Насекомую мелочь какую где увидит – аж дрожит, сердешный. Наловит чёртову пропасть разных козявок и травит их, травит хлоромордой прямо в банке. А после – на булавку и под стёклышко… Теперь вот о сверчке возмечтал, только папаша ему согласия на то не даёт. Воспрещение, стало быть, наложил.

     При этих словах где-то за сценой начинает тихонько стрекотать сверчок. Присутствующие прислушиваются.

БАЗИЛИО (словно очнувшись). А на кой они ему, дяденька? Ну, козявки эти.

КАРАБАС. Хобби у него такая. Привычка удовольствия, значит. Для показу собственной характерности.

АЛИСА. Видать, он в Италии уж всех переловил. Теперь на нас перекинулся.

БАЗИЛИО (чешется, достаёт блоху). А пускай! Не жалко. У нас этого добра навалом. Как рыжиков в ихней Пизе.

     Кот с лисой смеются.
               
КАРАБАС. Насмешничаете? Скальтесь, скальтесь… Теперь мы у вас тут новые порядки заведём. Мы вам тут такую культурную революцию наладим!..

АЛИСА. Это с какого такого перепугу? У нас тут своих революций хватает. Дорожную хотя бы взять. Прежний правитель все деревья в городе срубил – под асфальт местность закатал... А вы что за порядки выдумали?

КАРАБАС. Перво-наперво – апратив по утрам потреблять станете. От него в голове прояснение делается. В уборных туалетах заместо газет бумагу вам особенную приспособим. Мягкую, с пупырышками… А ещё – спектаклей Буратинкарлыч новомодных наставит. Публика к вам на цырлах побежит.

БАЗИЛИО (уныло). Что ж, хозяин-барин, воля его… Только апратив этот я, дяденька, пить отказываюсь. По мне – сподобней из лужи полакать, чем после апратива твоего с крыльца блевать.

     У Карабаса звенит мобильник. Он достаёт телефон.

КАРАБАС. Карабас у аппарата... Да, Карлушенька, был я у него… Ну, так что ж, не получается у Дуремара эта хлороморда… Не готова пока… Говорит, что скоро… Да… Будет сделано… Ага…
                (прячет телефон)
Что я говорил? Хоть убейся, а доставь ему хлороморду эту треклятую. Что в ум себе возьмёт – поганым ружьём не вышибешь. Три раза уже меня, старого, к Дуремару гонял. А у того один ответ: не готово, дел по бумажной части хватает – он же сейчас нотариусом заделался. Ладно, хоть сачок у него выпросил.
                (демонстрирует сачок)

     Сверчок за сценой начинает петь громче.

БАЗИЛИО (стучит лапой по столу). Взял бы да этим же сачком по башке его! Послал бы приборзевшего сосунка подальше… Ему надо, пускай сам и скачет. А ты ветеран, вон сколь лет уже в искусстве – пробу ставить негде! Тебе уже давным-давно засрака давать надо, а ты всё на побегушках.
                (хлопает пригорюнившегося Карабаса по плечу)
Ты это… Ты, дяденька, того… Не грусти. Давай-ка мы лучше споём тебе.

     Базилио затягивает  песню «Гулял по Уралу Чапаев-герой». Алиса, подперев лапой голову, задушевно подхватывает вторым голосом.
     Карабас некоторое время слушает пение, потом начинает громко всхлипывать. По его морщинистому, заросшему клочковатой седой бородой лицу текут слёзы.

КАРАБАС. Ох, уеду я от вас! Ох, уеду… В Пизу-город уеду.

     Громко кричит сверчок.

                Картинка третья. Деловой настрой

     Банкет по случаю приезда дорогих гостей в самом разгаре. Между столиками прохаживаются Буратино, Мальвина, Пьеро, Артемон. На стене видна большая карта-схема театра и его окрестностей.

БУРАТИНО (напевает, ковыряясь в зубах зубочисткой). Турабумбия, сижу на тумбе я…
А знаете, господа, у меня никак из головы не выходит тот этюд. Ну, про головастиков, про фазанов и прочая… Недурственно, очень недурственно. Я бы даже сказал – преоригинально. Чувствуется, знаете, какая-то струя…
                (оборачивается к Мальвине, хлопает в ладоши)
Так что – браво, браво!   

МАЛЬВИНА. Ах, я не заслуживаю! Я чувствую, что дурно сегодня играла, очень дурно. От волнения и голос потеряла, и слова спутала. Даже не от волнения больше – от экологии нашей. Сегодня такая роза ветров, опять с комбината дует... Режим чёрного неба вон в новостях объявили... Не хвалите меня.

БУРАТИНО. Оставь неуместную скромность, Мальвинушка. Ты чудно играла.

ПЬЕРО. Да, да, как всегда – выше всевозможных похвал. Вы, Мальвина, превзошли себя на 110 процентов! Предвижу колоссальный триумф успеха.

МАЛЬВИНА (надув губки). Вы всегда так говорите, Пьеро. А выйдешь на сцену, в зале только прыщавые гимназисты да студентки местного института культуры.

     Пьеро разводит руки, хочет возразить, но Мальвина уже переключилась на другого собеседника.

МАЛЬВИНА (к Артемону). А вы, Артемон Полканыч, почему молчите? Вам понравилось?

АРТЕМОН. Право, не знаю… Ничего не смыслю в высоком искусстве. Что поделаешь – воспитание. Со стороны на меня посмотреть: белая шлейка, жёлтый ошейник… А копнуть… Папаша-то мой из простых был, из дворовых. Дальше будки своей ни разу не выходил, так всю жизнь на цепи и прогавкал. Какой уж тут театр!
                (спохватывается)
Нет, вот тут чувствую – хорошо, высоко…
                (показывает на сердце)      
А спроси, почему хорошо, – не отвечу. Даром что богачом дразнят.    

ПЬЕРО (к Буратино). Богачом! Артемон Полканыч у нас не просто богач. Он олигарх-с.
                (подходит к карте)               
Земли до самых Воловьих Лужков – все его. Да и за Лужками – тоже его. Собачьи бега, собачьи бои, собачьи выставки – всё он. Да, да!

БУРАТИНО (приближается к Артемону, вставляет в глаз монокль). О, вот это хватка! Так вы, значит, из этих, из новых?

МАЛЬВИНА. О, если б только богатство! Артемон Полканыч ещё и меценат, каких поискать. В прошлом году он нам в театре фасад отремонтировал, всю сигнализацию заменил, интернет провёл.

БУРАТИНО. Как это благородно, как возвышенно!

АРТЕМОН. Счёл своим святым долгом. Да, театру я всегда помогал и помогать буду. Обидно было видеть его в унынии, в упадке... И потому я рад безмерно, что вернулся, наконец, истинный его хозяин. За вас, Буратино Карлыч!
                (выпивает)
Прощенья прошу, вы собачьими бегами не интересуетесь?

БУРАТИНО. Знаете, нет. В Европе это нынче не актуально. Там сейчас больше коррида, скачки, бои без правил, «Формула-1»…

АРТЕМОН. И напрасно, напрасно, уверяю вас! Да вы и сами перемените это мнение, ежели моих пёсиков увидите. Мушка по прошлому году золотую медаль на выставке взяла. А Откатай третьего дня на бегах не кого-то, а знаменитого Угадая обошёл!

МАЛЬВИНА. Ах, Артемон Полканыч, опять вы за своё! Может, Буратино Карлычу вовсе не интересны ваши Угадаи да Мушки.

БУРАТИНО. Ну, отчего же… Я в известной степени тоже азартен.

ПЬЕРО. Что, и в картишки изволите?

БУРАТИНО. И в карты, и в рулетку… И на бирже сыграть случая не упущу.

АРТЕМОН (берёт Буратино под локоть). Вот это по-нашему, по-деловому! Не то что эти… Прочие…
                (доверительно)
Устал я от них, Буратино Карлыч, ох, как устал от этих комедиантов! Смету расширения фойе три месяца согласовывали. Чердак, сколько ни просил, от хлама освободить не могут… Да ладно, что с них взять…
                (машет лапой)
В какие-то десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула их. Они стали такими же пошляками, как все.
                (к остальным)
Надо, господа, дело делать! Надо дело делать!

ПЬЕРО (отправляя в рот конфетку). Уж в который раз вы нам, Артемон Полканыч, про дело твердите-с. Да неужто мы не делаем-с? Вот меня взять – с утра до вечера как распоследняя выхухоль верчусь. Чего только ни предпринимал: и цены на билеты поднимал, и штат сотрудников до предельного лимита урезал, и кота с лисой на полставки переводил…

БУРАТИНО. А что, Пьерушка, неужто и вправду дела идут так?.. Ну, как бы выразиться…
                (неопределённо шевелит пальцами)
Неблестяще?

     Пьеро порывается ответить, но Артемон снова отводит Буратино в сторону.

АРТЕМОН. Прямо вам скажу – скверно идут. На леденцах, на леденцах театр проедаем. Но это ещё полбеды. Выправлять положение никто не хочет – вот горе. Сколько я им проектов разных предлагал...

МАЛЬВИНА. Вы снова о казино? Фуй, как малокультурно!

АРТЕМОН (назидательно). Может, и малокультурно, дорогая Мальвина, может, и не очень эстетично, зато прибыльно!
                (к Буратино)
Да, в среднем зале я предлагаю открыть казино, а в холле установить игровые автоматы. Во внутреннем дворике неплохо было бы автосалон разместить, бутики... По моим расчётам, это даст, как минимум, полмиллиона чистой прибыли.

БУРАТИНО (у него от удивления вываливается монокль). Отказываюсь вас понимать, милостивый государь. Какой салон? Какие автоматы?.. О чём вы?

АРТЕМОН. Погодите, погодите, дослушайте. В сквере за театром имеется удобная площадка. Там вполне можно по выходным проводить собачьи бега. На одном только тотализаторе вы сумеете заработать…
                (достаёт смартфон, считает)
Заработать... Да, не менее тридцати тысяч в месяц.

БУРАТИНО. Я… Мне кажется, что я сплю… Артемон… Э-э-э… Полканыч, друг мой, помилуйте! Это же театр!

АРТЕМОН (погрустнев). А? А-а… Ну, да, да… Вы сказали – театр? И вправду театр.
                (тихо отходит к карте-схеме, долго смотрит на неё)

БУРАТИНО. Казино! Бега!.. Нам, то есть, всем, кому не чуждо чувство прекрасного, в высшей степени всегда был свойственен возвышенный образ мысли. Почему же тогда в жизни мы хватаем так невысоко?
                (к Пьеро – недовольно)
Ты, любезный, всё время что-то сосёшь. Это, знаешь ли, братец, раздражает… Что там у тебя?

ПЬЕРО (достаёт из кармана горсть конфет). Ириски. Вот, угощайтесь.

БУРАТИНО. Что? Какие ещё ириски?

ПЬЕРО. «Золотой ключик». Только не грызите, а то без пломб-с, не приведи Господь, останетесь.

БУРАТИНО (брезгливо берёт конфету, нюхает её). Не останусь. У меня знаешь, какие пломбы! Я их у лучшего пизанского дантиста ставил.

МАЛЬВИНА (прижимает руки к груди). У пизанского? Вы были в Пизе!.. Ах, как я мечтаю когда-нибудь сыграть там! Вообразите: открытый амфитеатр, тень серебристых тополей, пение цикад…

ПЬЕРО (прячет ириски обратно в карман). Цикады – насекомые, относящиеся к отряду равнокрылых-с. Крылья  цикад в размахе достигают 12 сантиметров. Органы стрекотания находятся на брюшках самцов. Цикады – вредители сельскохозяйственных растений.

АРТЕМОН (горячо). Глупости, глупости говорите, уважаемый! И несправедливости. Цикады – это те же сверчки. Какой же от запечного сверчка вред?
                (возвращается к карте)
Извольте взглянуть на эту схему. Вот это наш театр 25 лет назад. Красная сетка – это места, где в те годы можно было услышать пение сверчка. Видите: здесь, здесь, здесь… Даже на складе. Даже в бойлерной.
                (водит указкой по карте)
А вот эта схема отображает состояние десятилетней давности. Сетки уже меньше, она покрывает только чердак, пищеблок да ещё частично – гримёрку. А вот сегодняшняя картина. Как вы изволите видеть – сейчас сверчка в нашем театре можно услышать только в редких местах... Персидский порошок, повсеместное строительство ГОКов, всеобщее потепление и наше бездушие сделали своё дело. Сверчков почти не стало!

ПЬЕРО. Не вижу в этом категорической трагедии. Да, я сумел извести до 90 процентов докучливых насекомых тварей. И весьма горд фактом данного аргумента!

МАЛЬВИНА. И в самом деле. По мне так лучше везде цветочков насадить. Как представлю: цветочки, цветочки – и будет везде запах!

ПЬЕРО (хлопает себя по лбу). Голова – два уха! Про цветочки-то и забыл-с. Вам, Буратино Карлыч, черепаха Тортилла вот такой букетище прислала. В фойе стоит. Не желаете взглянуть? Там лилии, кувшинки…

БУРАТИНО. Отчего же, любопытно… Тем более, от черепахи. Неужели ещё жива старуха?..

     Увлечённо обсуждая эту тему, Пьеро и Буратино выходят.

МАЛЬВИНА. Ушли. Заговорили о цветах – и ушли… Странно.

АРТЕМОН. Что странно, дорогая Мальвина?

МАЛЬВИНА. Обо мне тотчас же забыли. Буратино Карлыч забыл… Как будто и не было воспоминаний, не было спектакля.

АРТЕМОН (пристально смотрит на собеседницу). А хотите правду? Не понравился ему ваш спектакль.

МАЛЬВИНА. Вы так считаете? Да, наверное, вы правы. Я теперь и сама вижу: пошло, надуманно, неискренно… Этот фальшивый тон, эти нелепые монологи…

АРТЕМОН. Видите! А принуждаете себя петрушку ломать.

МАЛЬВИНА. А что же делать? Надо же чем-то заниматься.

АРТЕМОН. Трудиться надо. Работать в поте этой самой…
                (обводит лапой вокруг собственной морды)
В поте лица. В этом и заключается смысл жизни, счастье, восторг. Вот я так тружусь. В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне – работать.
                (делает шаг к Мальвине)
Ради вас работать.

МАЛЬВИНА (отводит глаза). Я слушаю вас, Артемон, и… И не понимаю.

АРТЕМОН. А тут и понимать нечего, прекрасная Мальвина. Вам известно, вам всё известно… Вы давно знаете, что я люблю вас. Да, мы довольно разные. Но бывают обстоятельства, которые… Неужели мы не можем быть вместе?

МАЛЬВИНА. Артемон, вы опять за старое? Я вам тысячу раз запрещала…

АРТЕМОН. Да, да, да… И я тысячу раз клялся, что больше не буду. Но я не властен над своим сердцем, милейшая Мальвина. Я могу распорядиться, чтобы отменили бега, могу закрыть тотализатор или спа-салон, но не в моих силах приказать собственной душе не любить вас!
                (после неловкой паузы)
Но чувство моё гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму.

МАЛЬВИНА. Когда вы говорите со мной о своей любви, я как-то тупею.

АРТЕМОН (грустно). Да, я это заметил… Я говорил вам и повторяю снова: у этого театра нет будущего. Финансы расстроены, публика давно отвернулась от него, репертуар безнадёжно устарел… Бросайте всё, дражайшая Мальвина, бросайте – и уезжайте со мной.

МАЛЬВИНА. Куда?

АРТЕМОН. Хоть куда. Ради вас – куда угодно!

МАЛЬВИНА (со смехом). И в Пизу?

АРТЕМОН (морщится). Почему именно в Пизу?               

МАЛЬВИНА. Там цикады, там тополя… Впрочем, это пустяки, я шучу. Никуда я из театра не уеду. Об этом театре, между прочим, даже в энциклопедическом словаре упоминается! Тем более, вернулся Буратино… Буратино Карлович.

АРТЕМОН. Вы по-прежнему влюблены в него?

МАЛЬВИНА. Влюблена? Какое слово тягучее – влю-ю-юблена… Как ириски, которыми Пьеро всех потчует.
                (теребит пояс своего пальто)
Может быть… Да, была когда-то девочка с голубыми волосами влюблена в молодого, дерзкого и талантливого востроносого мальчишку. И он, кажется, отвечал ей взаимностью. А потом этого талантливого мальчика позвали в Европу. Сначала он писал девочке, по скайпу общался. Потом стал отделываться эсэмэсками. А в один прекрасный день девочка набрала его номер и услышала: «Абонент недоступен»… А вы говорите – влюблена.

АРТЕМОН. Да, значит, по-прежнему любите… Вот только он вас – нет. Понимаете, он не любит вас! Да и раньше едва ли любил. Не ему ли принадлежит эта фраза: «Разве фарфоровая кукла умеет кого-нибудь любить, кроме болонок?»

МАЛЬВИНА (пожимает плечами). Что с того? Он вернулся – и мне этого достаточно.

АРТЕМОН (берёт Мальвину за руку). Мальвина, бесценная моя! В очередной раз умоляю: поедемте со мной. Куда угодно, пусть даже в Пизу. Только вместе… Тут не будет ничего, тут даже сверчков скоро не станет.

     Входит Карабас. В руках у него колпак.

КАРАБАС. Ох, горюшко моё деревянное… Колпачок-то снова позабыл надеть. Ну, что мне с ним делать?
                (замечает Артемона и Мальвину)
Буратинкарлыч туда проследовали? А там, небось, фортки открыты, сквозняки гуляют. И с природы сыростью тянет… А он без колпачка.
                (продолжая бурчать, Карабас шаркает дальше)

     Мальвина и Артемон глядят старику вслед. Громко кричит сверчок.

                Картинка четвёртая. Снести – и вся недолга!

     В театральный буфет нервной походкой почти влетает Буратино, за ним семенит Пьеро с пухлой папкой под мышкой. Буратино явно чем-то сильно расстроен. Если не сказать обескуражен.
     В буфете они застают неспешно перекусывающих Мальвину, Артемона, Алису, Карлушу, Базилио и Карабаса.

БУРАТИНО. Это чёрт знает что! Это карамболь какой-то, а не гражданское делопроизводство… Эдак здесь в сто лет никакого вопроса не решишь.

ПЬЕРО. Что делать, что делать, уважаемый Буратино Карлыч. Бюрократия, скверные дороги, мусорный коллапс – вот наши извечные бичи-с... Так и живём... Пребываем, можно сказать.

БУРАТИНО. Я полагал, мы за неделю бумажные формальности уладим – как это во всех цивилизованных странах делается. Вопрос-то пустяковый!

ПЬЕРО. Абсолютно согласен: выеденного яйца не стоит – вопросец-то. Тфу-с!
         (для убедительности плюёт на пол, потом быстро вытирает плевок платком) 

БУРАТИНО. Наследство оформить – эка невидаль!.. Как у других: собираешь пакет документов, пишешь заявление по форме, внизу – дата, подпись, расшифровка. Оплачиваешь госпошлину, затем спокойно направляешься в кадастровую и в МФЦ. Через несколько дней всё готово. А тут!..

АРТЕМОН. А что, собственно, произошло, господа?

БУРАТИНО. Ой, Артемон Полканыч, и не спрашивайте. Это бедствие какое-то, цунами, наводнение пополам с бубонной чумой... Мы из БТИ только что – по наследным делам ездили. Ну, касаемо театра... Думали в полдня управиться, бумаги-то все в порядке.
                (кивок в сторону Пьеро)
Вот справка о смерти достопочтенного родителя моего Карло, вот зелёнка на здание, вот лицензия на культмассовую и сценическую деятельность, вот свидетельство о рождении... Как единственный сын, – я и есть прямой наследник. Чего ещё?
 
ПЬЕРО (показывает все бумаги). Натуральная реальность: самый как есть прямой! Наипрямейший.

МАЛЬВИНА. И что? Заминка какая-то?

БУРАТИНО. Заминка! Там стена каменная. Там крепость неприступная и непробиваемая – в этом вашем БТИ.

ПЬЕРО. А всё из-за очага-с. Предвидел я, что не к добру он в театре – очаг этот... Ох, ощущал!

АРТЕМОН. А очаг тут причём?  Вы объясните толком.

БУРАТИНО. Ну, как вы не поймёте: это ведь из-за очага бумаги не пропускают. Говорят, что по каким-то там идиотским параграфам не положено его в театре иметь.

ПЬЕРО. Не по параграфам, Буратино Карлыч, а по статьям. Статья 17 Уложения о противопожарных мероприятиях в общественных учреждениях.
                (роется в бумагах, достаёт брошюру, читает)
Согласно ей-с, категорически возбраняется использование открытого огня в местах массового скопления публики. Как то: деловые и торговые центры, аквапарки, концертные залы, театры...

     Пьеро многозначительно поднимает палец.

ПЬЕРО. Вот – театры! Статья 17.

БУРАТИНО. Я то же самое вам и толкую. До самого руководства дошёл – всё бесполезно, никакого сочувствия. Сидит там этакая тётушка в кабинете...
                (смешно спародировал тётушку)
Сидит и смотрит сквозь тебя. Я, говорит, через закон переступить не могу. А если, говорит, у вас театр из-за этого очага прямо во время представления воспламенится? Мне, говорит, зимняя вишня тут не нужна, я своим креслом из-за вас рисковать не намерена. Мне, говорит, такие приключения без надобности.

ПЬЕРО (поучительно). Потому как открытый очаг огненного воспламенения!   

АЛИСА. Так что? Выходит, никак?..

БАЗИЛИО. Не берутся, значит, документики на вас переоформлять?

БУРАТИНО. Какое там! Пригрозили вообще театр закрыть, напустить комиссий всяких. Этих... Как их, Пьерушка?

ПЬЕРО. Роспотребназор с пожнадзором да плюс санэпидемстанция в придачу.

БУРАТИНО. Прямо гамбит какой-то, ей Богу... Ума не приложу, что делать.

АРТЕМОН. А чего тут прилагать? Чего думать долго? Снести этот очаг – и вся недолга. Толку от него с гулькин нос, только дров зряшный перевод.

БУРАТИНО. Как снести? Очаг наш снести? Разрушить?..

АРТЕМОН. Под самый корешок! Чтоб и помину не осталось, чтоб больше никаких претензий от пожарных инстанций... А вместо него я вам, господа хорошие, электроконвектор установлю. Импортный, самой последней модели, да ещё с тепловыми пушками. Хотите – немецкий, хотите –  французский. Могу даже американский, тот, правда, подороже. Замечательная, скажу вам, штука: теплоотдача раз в десять выше, чем у этого ветхозаветного очага.

БУРАТИНО (всплеснул руками). Да как вы можете! Да как у вас только язык, Артемон Полканыч!.. Это же мемориальный очаг, это же память наша! С этого очага весь театр пошёл... А вы – снести!

ПЬЕРО. Да-с, да-с, сущая правда истины. Память. А ещё – вящая достопримечательность. К нам даже экскурсии специально ездят, чтобы на него посмотреть.
                (укоризненно качает головой)
С конвекторами вашими, Артемон Полканыч, мы по миру пойдём, разоримся. Вчистую. Это сколько ж лошадиных сил электричества надо – на конвекторы-то!
 
МАЛЬВИНА. А романтика? А дух театра? Уберите очаг – и уйдёт душа из этих стен. Из этих... Овеянных... Святых... Как тогда жить, как играть? Как?
                (закрывает лицо руками, плечи её вздрагивают)

АЛИСА и БАЗИЛИО. И мы тоже... И мы против...

АРТЕМОН. И вы?! Вы-то почему?.. Тоже дух? Память?

БАЗИЛИО. Тут глубже копать надо, Артемон Полканыч, дюже глубже. Вот вы сами про корешок сказали – в корень и следует зрить... Это что ж получается: заместо исконного нашего очага в фойе прославленного театра какой-то французский конверт стоять будет?

АРТЕМОН. Конвектор. Электрический. Самой лучшей марки. Сертифицированный…

БАЗИЛИО (приосанившись, залихватски тряхнув казацким чубом и покурутив ус). А для того ли, Артемон Полканыч, наши предки-казаки в 1812 году гнали взашей этих голенастых французишек, чтобы мы ныне у себя ихние хитромудрые механизмы устанавливали? А?.. Негоже это, Артемон Полканыч, негоже...

АЛИСА. Согласна! Не любо, Артемон Полканыч, не любо… Даже подумать неловко: в 45-м раздавили немецкого гада в его же гнезде, а сейчас – нате, пожалуйста, какую-то электрическую печку у его потомков униженно клянчим. Непатриотично как-то, стыдновато даже.

     Алиса и Базилио с воодушевлением хором поют: «Мы прошли, прошли с тобой полсвета, если надо, повторим…»

АРТЕМОН. Не хотите немецкий и французский, давайте американский куплю. Он, конечно, не из дешёвых, но ладно... Через лизинг оформим.

АЛИСА. Снова здорово! Ещё лучше! Они нам санкции, а мы им – пачку долларов за какую-то печку-фигечку непонятную. На блюдечке...

БАЗИЛИО. …С золотой каёмочкой!

     Кот и Лиса хохочут с показным злорадством.

АРТЕМОН. Слушайте, я не ожидал, право слово, не ожидал... Я к вам с дельным предложением, я же как лучше... А тут: патриотизм, душа, санкции, романтика... Какая, к дьяволу, романтика, если речь о закрытии театра? Ну, и ну! Этот очаг давно сломать надо, он дымит только, тяги никакой, от него угар вечно, сажа летит...
                (обернулся к Карабасу)
А вы, Карабас, какой точки зрения придерживаетесь? Вы, полагаю, тоже против? Даже любопытно.

КАРАБАС. Кого? А-а... Я, Артемон Полканыч, того... Я как народ, я тоже супротив... Только вот забыл, почему. Раньше всё наскрозь помнил, а теперь вот забыл... Напрочь забыл.
 
     Карабас продолжает что-то невнятно бубнить себе в бороду.

ПЬЕРО. А вот и напрасно вы, Артемон Полканыч, про сажу-с. И про угар зря-с. Ежели дрова правильно на поддоне распределить, ежели заслонку на полную открыть, то гореть будет справно, ровно. Тогда весь дым в трубу потянет – и не выйдет никакого угару. Вот пойдёмте, покажу.
                (делает приглашающий жест)
Пойдёмте, все пойдёмте-с. Я покажу, как правильно. Никакой сажи и на шесть процентов не будет, вся неприятная вредность в дымоход улетучится.

     Компания уходит в фойе смотреть, как Пьеро правильно топит очаг. Никто не замечает, что Карлуша остался в комнате.
     Убедившись, что все покинули помещение, Карлуша придирчиво осматривает буфетную комнату. Он дотошно подсчитывает посуду, пробует на прочность полки, столы и стулья, заглядывает в холодильник, в микроволновку и даже за кулер. Результаты осмотра Карлуша заносит в блокнот.

                Картинка пятая. Карлушины грёзы

     По сцене бегают Карлуша и Пьеро. У Карлуши сачок, который он пытается нахлобучить на голову уставшему и запыхавшемуся Пьеро. Наконец, ему это удаётся. Пьеро тяжело опускается на пол.

КАРЛУША. Ага, попался, комар малярийный! Вот я тебя в банку сейчас, а потом – на булавочку и под стекло.

ПЬЕРО (с трудом переводя дух). Помилосердствуйте, Карлуша Буратиныч! Фу-у, с дыхательного вздоха даже сбился… Ежели желаете, можете хоть в банку, хоть в коробку –  только не гоняйте более… Сил осталось процентов на десять.

КАРЛУША. Так тебе и надо, паразит! Будешь знать, как кровь сосать.

ПЬЕРО. Да какой я паразит? Какой я комар-с? И не похож я вовсе обликом натуры на комара, и не желаю комаром прозываться. Кем другим лучше назначьте.

КАРЛУША. Комар ему не нравится!.. Ну, а кем бы ты хотел?

ПЬЕРО. А хоть бы муравьём термитным. Или жуком-скарабеем.

КАРЛУША. И чем это скарабей комара лучше?

ПЬЕРО. Не скажите! Жук-скарабей – животное полезное, его продать можно-с… Ну, на крайний шанс, – пчелой. Тружусь в этом театре, жужжу день-деньской, нектар пользы приношу, а благодарности не вижу и на полпроцента. Здешняя жизнь никак не может способствовать в самый раз.

КАРЛУША (зевает). Да, верно, скучновато здесь. Едешь, едешь по вашему городу, а вокруг одни серые заборы да коробки недостроев. И асфальт везде, асфальт, речка, тиной затянутая... А деревья где, парки, скверы? Сады где?
                (освобождает Пьеро от сачка)
Неблагополучно как-то в этом крае…
               

ПЬЕРО. И не говорите, Карлуша Буратиныч. Нравы весьма дикие-с.
                (достаёт ириски)
Сладенького не желаете?

КАРЛУША (косится на конфеты). А как насчёт калорий?

ПЬЕРО. Тысяча пардонов, не понял…

КАРЛУША. Какова, спрашиваю, энергетическая ценность продукта? И какой краситель использован?

ПЬЕРО (быстро убирает ириски обратно в карман). А Бог его знает, какой… Вижу, в зарубежных заграницах вы, Карлуша Буратиныч, в сугубостях произрастали. Где учиться изволили?

КАРЛУША. Я получил преимущественно домашнее образование. Папенька не скупился, приглашал лучших учителей.

ПЬЕРО. Да-с, замечаю это по вашей притягательной склончивости к научной идейности. В том числе, – по пристрастию к скорпионам и иным существам животной фауны.

КАРЛУША. Ты про мою коллекцию? Нет, дядя Пьеро, насекомые – это для души. Правда, собрание пока не полное, папаша всё сверчка поймать не даёт...
                (пожимает плечами)
А по-настоящему меня юридическая наука влечёт. Я на адвоката учиться пойду.

ПЬЕРО. Всесторонне поддерживаю и одобряю! Профессия почтенная, уважаемая. Вот меня возьмите. Когда-то я хотел двух вещей: быть нотариусом и научиться сочинять комические куплеты. Но не удалось ни то, ни другое. А вы… Вы с такой профессией юрисконсультом запросто стать сможете.

КАРЛУША (демонстрирует фигу) А вот это видел? Юрисконсультом! Я театром управлять стану.

ПЬЕРО. Каким-с театром-с?

КАРЛУША. Моим. Вот этим самым… Ну, то есть, пока что – нашим с папенькой.

ПЬЕРО (осторожно). Это папенька вам так сказал?

КАРЛУША. У меня у самого голова на плечах. Я хоть и не юрист, но знаю, что считаюсь пока наследником второй очереди. Ну, я с папенькой побеседовал, попросил, чтобы он на моё имя блокирующий пакет акций переписал. Не хочет, упирается... Только я к нему подход всё одно найду.

ПЬЕРО. Ни на йоту фунта не сомневаюсь. И каковы ваши планы, коли не секрет?

КАРЛУША. А чего тут особо секретничать? В здешнем городке театр – ненужная роскошь. Какой-то лишний придаток, вроде шестого пальца или клыков у бабочки-капустницы... Музей в театре устрою – коллекцию свою размещу. Всё равно от театра одни убытки.

ПЬЕРО. Ну, как же так? Как же так?.. Традиции, имя, награды, заполняемость зала… Коллектив заслуженный, старый…

КАРЛУША. Вот именно – старый! На пенсию всем давно пора, на заслуженный отдых... Ты мне, дядя Пьеро, скажи лучше: где тут у вас хлороформу раздобыть можно?

ПЬЕРО. Хлороформу? Какого хлороформу? Зачем – хлороформу?

КАРЛУША (громким шёпотом). Для сверчка. Мне в моей коллекции только сверчка не хватает. Ну, не водятся они в Пизе! А у вас тут, чувствую, есть.

ПЬЕРО. Да откуда!? Одни разговоры и малодушная психиатрия… У нас же заведение культурного искусства, дезинсекцию проводим согласно утверждённого графика – раз в квартал. Ни вшей, ни стрекоз, ни тем более сверчков вы, Карлуша Буратиныч, у нас не найдёте… Могу справку санэпидстанции продемонстрировать.

КАРЛУША (хохочет). Не надо, дядя Пьеро, не надо. Верю… Однако всё же одного зловредного паука я в вашем театре приметил. Мохнатого, сердитого паука, который всё вокруг своей паутиной завесил. Сейчас я его в сачок – и в банку!

     Карлуша хватает сачок и вновь начинает гоняться за Пьеро. Тот охает, суетливо машет руками, стенает – но, так или иначе, принимает эту игру. Оба вскоре скрываются за кулисами.
     Спустя короткое время на сцену возвращается один Карлуша. Он на цыпочках обходит помещение, прислушивается. В некоторых местах он останавливается, посвистывает, скребёт пальцем по стене, по мебели.
     Убедившись, что сверчок откликается, Карлуша улыбается, довольно кивает головой и бесшумно удаляется.

                Картинка шестая. О, свежая струя!

     Буратино, Алиса, Мальвина и Базилио репетируют сцены из нового спектакля. Все актёры – в сценических костюмах. Буратино с моноклем в глазу сидит в кресле.

БУРАТИНО (звонит в колокольчик). Нет, нет и нет! Здесь надо проникновеннее, тоньше. Чтобы всё было жизненно, правдоподобно… Начали – сразу со второго акта.

БАЗИЛИО. Ах, мои дела расстроены! Я погиб! Моя фамилия обесчещена навеки! Мне остаётся одно – покинуть этот бренный мир.
                (достаёт пистолет, поёт)
     Супруга тут и дочка тоже здесь,
     На лицах скорбь, упрёка тень во взорах…
     Что делать мне? Спасти хотя бы честь,
     Спасти хотя бы честь – от вящего позора!

     Базилио подносит пистолет к груди, но к нему бросаются Алиса и Мальвина.

АЛИСА. Батюшка! Ради всех святых, не делайте этого! Мы с маменькой не перенесём.

МАЛЬВИНА. Милый, ты мне безмерно дорог! Не оставляй меня, друг мой, вспомни о малютке-дочери!
                (Мальвина и Алиса поют)
     Свои печали с нами раздели,
     Сильней любви на свете чувства нету.
     Мы столько бед с тобой перенесли,
     Храня любовь… Перенесём и эту!

БАЗИЛИО (рыдает). Нет! Всё кончено… Я проиграл родовое состояние. Твоё приданое, дочка, тоже заложено. Горе мне!

МАЛЬВИНА. Родной мой! Что есть деньги? Разве может столь ничтожная причина разлучить нас навеки?
                (отводит в сторону его лапу с пистолетом)   

АЛИСА. Батюшка, я хотела бы тебе признаться. Вчера у лесного родника я встретила прекрасного юношу. Он приоткрыл мне тайну, что давно и пылко любит меня.
                (забирает у Базилио пистолет)
Батюшка, этот юноша просит моей руки.    

БАЗИЛИО. Юноша? Что за юноша? Достойный ли это человек, о, дочь моя?

АЛИСА. Весьма достойный, батюшка. Он очень богат, он старинного княжеского рода. И он согласен взять меня безо всякого приданого. А ещё он упомянул, что готов принять на себя бремя твоих долгов.

МАЛЬВИНА (простирая руки). О, какое великодушие!

     Все трое бросаются друг к другу, обнимаются, плачут.

БАЗИЛИО (поёт). Рыдаю я, мне трудно говорить…
                Какой пассаж, какое благородство!
                Жена и дочь, прошу меня простить
                За малодушье и за сумасбродство.

БУРАТИНО (звучит его колокольчик). Недурно, недурно. И даже пречувствительно в отдельных местах. Только вот… Мальвинушка, дружочек… Вот это место, где ты говоришь о своих материнских чувствах… Откуда столько нескрываемой иронии, желчи? И зачем?

МАЛЬВИНА. Разве? Я не заметила. Впрочем, учитывая возраст моей «дочери»…
                (фыркает и бросает презрительный взгляд на Алису)

АЛИСА (корчит рожу). Ой-ой-ой!..

МАЛЬВИНА. Давайте начистоту, Буратино Карлович. Когда я читала эту пьеску…
                (берёт в руки листки)
Когда я читала, я никак не рассчитывала, что мне достанется роль недалёкой хнычущей старухи. Признаться, я к такому не привыкла.

БУРАТИНО. Мальвинушка, дорогая! Разве можно принимать так близко к сердцу? Это же роль, просто роль… Роль матери и супруги – она более психологична, она объёмна и по-своему сложна. И мне подумалось: именно ты способна передать сложнейшую гамму чувств, которые испытывает несчастная героиня.

МАЛЬВИНА. Может быть… Но в таком случае мне придётся петь вот это:
                (смотрит в листки)
     Мой рок жесток, мой рок – коварный зверь,
     Он яростен и кровожаден зело.
     Не видишь разве ты, возлюбленная дщерь,
     Как я состарилась и рано поседела?

Это вот как? Я – состарилась и поседела! Замечательно! Прекрасно!.. Где вы видите у меня хоть один седой волос?

     В возмущении Мальвина швыряет листки на пол.

БУРАТИНО. Попрошу без ажитации! И истерики мне тут устраивать не надо… Я с этой пьесой, между прочим, пол-Европы объехал. И везде имел успех. Меня цветами забрасывали.

МАЛЬВИНА. А меня огурцами солёными закидают. Наша публика не приучена видеть меня в подобном амплуа.

БУРАТИНО (нервно расхаживает по комнате). Я чувствую, что предложенный драматургический материал вам не нравится?
                (с надеждой смотрит на Базилио и Алису. Но те молчат)
Всем не нравится… Ничего не понимаю. Здесь же такие характеры, такие точные драматургические ходы… Взгляните, как изящно, как тонко выписан образ прекрасного юноши, возлюбленного нашей героини… Да зритель слезами обольётся!

БАЗИЛИО. Кстати, юношу-то кто играть будет?

БУРАТИНО. Юношу? Юношу… Собственно, я пока точно не решил… По крайности, могу и я исполнить.

АЛИСА. Вы?! Вот уж не знаю… Поймёт ли публика?

БУРАТИНО. Публика! Ах, Алисушка, я никогда, никогда не потакал её низменным вкусам. И впредь не намерен!.. Вас послушать, – так мне следует всё бросать и срочно готовить к постановке какого-нибудь МакДоннаха.

БАЗИЛИО. Кого готовить? Конюха?

БУРАТИНО. МакДоннаха! Читать надо. Современной драматургией интересоваться.
                (после продолжительной паузы)
Впрочем, я и сам не читал... Давеча в Доме актёра разговор был. Молодые желторотые режиссёры, критики понабежали, галдят, чирикают: ах, братья Пресняковы! ах, Богаев! ах, Пулинович с Сигарёвым! ах, уральская школа!.. А я не читал, совсем не читал. А на лице своём показал, будто читал.
                (стучит кулаком по столу)
Да, не читал, и читать не стану! Буратино против чернухи и пасквилей на действительность. Буратино за традиции, за возвышенное искусство, пробуждающее в зрителе тягу к прекрасному!
                (снова пауза)
А ещё я против бюрократии, против волокиты всякой... Уму непостижимо: из-за какого-то очага несчастного БТИ дело о передаче наследства приостановило! В голове не укладывается…
                (звонит в колокольчик)
Так, скоренько, акт первый, действие третье.

АЛИСА (нехотя). Нет, чувств моих не передать словам,
                Они бурлят и рвутся, словно реки,
                Душа моя стремится только к вам,
                И сердце вам принадлежит навеки.
                За что судьбой такой подарок дан?
                За что мне вас послало проведенье?

     Неожиданно для всех Буратино отворачивается к стене. Обхватывает голову руками, сидит молча и неподвижно.
     На звук колокольчика приходит Карабас. В тот же миг Мальвина сбрасывает с себя репетиционный костюм, под которым оказывается её чёрное кожаное пальто. Она выступает на авансцену.

МАЛЬВИНА. Куклы, псы, сверчки и головастики, ушастые мартышки и сороконожки, инфузории-туфельки, голенастые фазаны, обитающие в зоосадах и те, кого не взять ни гарпуном ни дустом – словом, все жизни, свершив печальный круг, угасли…

БУРАТИНО (вскакивает). Да! Да – именно! Вот оно!.. Я понял, милая Мальвинушка, теперь я понял. Да: свершив печальный круг… Угасли – и воскресли во имя нового, свежего, во имя высшей правды, высшего счастья, какое только возможно на земле. И мы – в первых рядах! И если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножечко будем виноваты и мы.

     Во время этой речи к Буратино сзади на цыпочках приближается Карабас. Он надевает на Буратино колпак.

КАРАБАС. Вот где я вас настиг, Буратинкарлыч! Бегаете всё, хлопочете, а об своём здоровьишке и заботы нету… Колпачок-то надеть надобно – тянет от камина.

БУРАТИНО (не замечая ни Карабаса, ни колпака). Да, да! Куклы, псы, сверчки и эти… Головастики… Как верно! Как изящно!.. Мы завтра же… Нет, уже сегодня возьмём этот эскиз за основу нашего будущего спектакля. И создадим… Мы, друзья, такое с вами создадим, – Европа вздрогнет! Пиза у наших ног будет!

     За окном раздаются равномерные гулкие удары.

БУРАТИНО. Нам бы только помещение... Новое, другое... Чтобы не так грохотало...
                (морщится)
Ну, что это? Где это?.. У нас же репетиционный процесс.

БАЗИЛИО. Это, Буратино Карлыч, на Воловьих Лужках бухает. Это сваебойная машина упражняется.

БУРАТИНО. Что ещё за машина? Причём тут машина, репетиция же идёт. Немедленно прекратить! Распорядитесь там… Позвоните!

БАЗИЛИО. Не послушают. Это у Артемона Полканыча стучит, он арену для собачьих видов спорта строить затеял.

БУРАТИНО (сквозь зубы) Мерзавец!.. Но что же делать? Работать невозможно.

МАЛЬВИНА (подходит к Буратино, кладёт ему голову на плечо). Успокойтесь, славный Буратино. Мы будем терпеть и трудиться. Вот я уже сколько терплю и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою. Терпите и вы. А потом мы оглянемся с умилением на все наши несчастья – и отдохнём.
                (гладит Буратино по руке)
Мы отдохнём! Мы услышим ангелов, мы…

БУРАТИНО (раздражённо стягивает с головы колпачок, отшвыривает его прочь). Пока что я только эти варварские звуки и слышу…
                (подходит к окнам, закрывает их, наглухо задёргивает портьеры)
Ну, вот… Так лучше… Так намного лучше.
                (звонит в колокольчик)
Ну, что, приступим, господа? Прошу на сцену. Как там у тебя, Мальвинушка?..

МАЛЬВИНА. Куклы, псы, сверчки и головастики…

     По-прежнему громко стучит сваебойная машина. Мальвине приходится перекрикивать её звуки. Свет на сцене медленно гаснет.
     Через некоторое время становится немного светлее и на сцене появляется Карлуша. Он подбирает колпачок, внимательно его осматривает и кладёт в карман. Затем, стараясь не привлекать к себе внимания, Карлуша на цыпочках удаляется.

                Картинка седьмая. Просьба

     Где-то на большой высоте, на лесах стройплощадки, стоят Артемон и Пьеро. Оба – в строительных касках. Заметно, что Артемон здесь в своей стихии, он бесстрашно передвигается по хлипким доскам, то и дело отдаёт в мегафон приказы. Пьеро же, напротив, напуган и скован, он крепко держится за поручни и с опаской посматривает вниз – туда, где равномерно и беспощадно ухает сваебойная машина.

АРТЕМОН (показывает лапой). А вон там я дорогу проложу. И это будет не какая-нибудь средневековая булыжная мостовая, это будет первоклассное шоссе с тремя полосами движения в каждую сторону, с многоуровневой развязкой. А возле реки – конгресс-холл.
                (кричит в мегафон кому-то)
Куда, балда, гудрон сваливаешь? Ты что, не знаешь, что его на второй площадке ждут?
                (оборачивается к Пьеро)
Извините… А за тем котлованом я собираюсь построить гипермаркет. Сказка получится, а не гипермаркет: с подземной стоянкой, с высочайшим уровнем обслуживания.

ПЬЕРО. Артемон Полканыч, избавьте меня-с. И без того поджилки трясутся, ни разу на такую высоту подъёма не взбирался.

АРТЕМОН. Бросьте, Пьеро! Это разве высота? Вот я вам проект конгресс-холла после покажу. Пятьдесят два этажа. Вот это, доложу я вам, высота!.. Хотя даже и отсюда люди все, глядите, какие низенькие.
                (поправляет каску на голове Пьеро)
И вы низенький. Это вы всё для своего успокоения о высоте говорите.
                (берётся за опоры лесов, начинает их раскачивать)

ПЬЕРО (в панике хватается за поручни). Артемон Полканыч, что вы такое делаете?! Я помру сейчас… От страха даже позабыл, зачем к вам сюда залез.

АРТЕМОН (насмешливо). Вероятно, снова за деньгами? Нет, правда, что на этот раз? Ремонт сцены? Гастроли? Очередной бенефис?.. Что?

ПЬЕРО. Да… То есть, нет-с. С бенефисом и обождать можно-с. Я к вам по поручению Буратино Карлыча.

АРТЕМОН. Ах, вот оно что! Я весь внимание.
                (кричит в мегафон)
Эти плиты не трогать! Они дефектные. С соседнего штабеля возьми.   
                (к Пьеро)
Простите. Говорите, я слушаю.

ПЬЕРО. Буратино Карлыч в данный момент времени затеяли репетицию нового спектакля. Идёт напряжённейшая умственно-творческая деятельность… Ему тишина требуется – хотя бы процентов на 85.

АРТЕМОН. И прекрасно! Желаю ему удачи. Только я-то тут причём?

ПЬЕРО. Уважаемый Артемон Полканыч! Мы, то есть, работники музы искусств, с огромным преклонением относимся к вам. Вы главный попечитель нашего театра, его меценат, благодетель и так далее… Однако, звуки, доносящиеся с этой площадки, не способствуют, так сказать, должному протеканию творческой индивидуальности.

АРТЕМОН. Можно поконкретнее? Никак не пойму, что вас не устраивает.

ПЬЕРО (поспешно). Не меня – Буратино Карлыча. По мне бы – и ничего-с… И пусть-с… Только вот звуки… Вот это грохотание с утра до позднего вечера: бум-бум-бум… А иной раз – вж-ж-ж-жик… Словно серпом… Это… По стеклу.

АРТЕМОН. Вы о копровой машине? Она сваи в землю вгоняет. Без свай, любезный, прочного фундамента не будет. А то, что вы изволите называть вж-ж-ж-жик – так  это металлорежущий станок. Арматура под заливку стен нужна? Нужна.… Это технология, Пьеро, это целая наука. А против науки не очень-то попрёшь!

ПЬЕРО. Согласен с вами, совершенно согласен. Но репетиции… Они должны происходить в обстановке полной сосредоточенности точки зрения… Тоже – наука-с!

АРТЕМОН. Сосредоточенность, точка зрения… Слова, милейший, одни слова! Мы уже 50 лет говорим и говорим, и читаем брошюры. Пора бы уж и кончить... Ничтожного дела не можем сделать за всеми этими разговорами. Взять хотя бы очаг – тот, что в театре. Казалось бы, пустяк, снеси его – и вот тебе сразу разрешение на любые регистрационные действия. Ан, нет! Упёрлись все, – и у каждого свой резон, свои разговоры, слова, свои причины...
                (кричит в мегафон)
Передайте прорабу, чтобы в завтрашнюю заявку включил две бетономешалки. И про самосвалы, про самосвалы не забудьте!
                (к Пьеро)
Простите великодушно… Мой гипермаркет, дорогой Пьеро, это, как минимум, три миллиона чистой прибыли в год. И часть этих денег, так или иначе, перепадёт вашему театру... А шоссе! Сюда ведь хлынут туристы, как вы не понимаете? Следовательно, кто-то из них и в театр заглянет.
                (в мегафон – вниз)
Я тебе сколько про траншею напоминать буду? Старую траншею когда зароешь? Смотри у меня!
                (грозит кому-то лапой. Снова – к Пьеро)
Ещё раз простите… О чём, то бишь, я? Ах, да. Трудиться надо, дорогой мой! Оттого вы все так невесело смотрите на жизнь, что труда не знаете. Вы родились от людей, презиравших труд.

ПЬЕРО. Однако ж, Артемон Полканыч, нельзя ли хоть на 15-20 процентов приглушить эти звуки? Ну, чтобы не настолько гремело и жужжало?

АРТЕМОН (хохочет и снова раскачивает леса). Ха-ха-ха! Громкость у болгарки подкрутить? Глушители на сваебойку установить? Ха-ха-ха…

ПЬЕРО (обеими руками ухватившись за стропилу). Мамочки!... Нет, вы поймите, лично я – ничего против... Наоборот-с, Артемон Полканыч, я всегда высказывался за развитие технологий и всяческого передового прогресса. Но для слабых режиссёрских нервов, для нежных дамских ушек…

АРТЕМОН (прекращает раскачивать). Дамских? Вы говорите – дамских? Полагаю, вы о Мальвине толкуете?

ПЬЕРО (вытирает пот). Уф-ф… Именно-с! Она говорит, что эта обстановка не даёт ей сосредоточиться на линии сопереживания. Буквально точно так и выразилась.

АРТЕМОН (помолчав). Хорошо… Хорошо, я что-нибудь постараюсь придумать.
                (внимательно смотрит на Пьеро)
А Мальвина в самом деле просила?

ПЬЕРО. Очень! Очень просила. И при этом упоминала об особенном к вам, Артемон Полканыч, расположении нежных чувств…

АРТЕМОН (кривая усмешка). Об особенном… Если бы! Вот у меня к ней – особенное, это да. И вы, Пьеро, это знаете, и пользуетесь этим. То, Артемон Полканыч, счёт по ходатайству Мальвины подмахни, то чужую ипотеку на себя переоформи… О, эти женщины! Скорее вы встретите рогатую кошку, тьфу-тьфу…
                (плюёт через плечо)
...Рогатую кошку встретите или белого вальдшнепа, чем постоянную женщину.

ПЬЕРО. А по мне – ежели девушка кого любит, то она, значит, безнравственная.

АРТЕМОН (холодно). Спорить с вами не стану, образование не позволяет. Однако ж, рассуждаю так: чтобы понравиться женщине, необходима хотя бы внешность. Вот вы на себя взгляните: лицо перекошено, каска набекрень, костюм мешком… И курицей, простите, от вас пахнет.

ПЬЕРО. Это не курицей. Это ирисками-с.
                (достаёт из кармана конфеты)
Не угодно ли?

АРТЕМОН. Нет, благодарю. В человеке искусства, дорогой мой, должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. И запахи, представьте, тоже!

ПЬЕРО. Очень может статься… Но что касаемо физиономии моего лица, то у меня и в молодости была такая наружность, будто я запоем пил. Меня никогда не любили женщины.

АРТЕМОН (улыбается, приобнимает Пьеро). Значит, в чём-то мы всё-таки похожи. Не в смысле, что – запоем, а насчёт женщин… Знаете, славный, смешной Пьеро, что я подумал? А не сделать ли мне вас своим управляющим?
                (широкий жест лапой)
Будете всем этим командовать. Опыт у вас есть, мозги, в некотором роде, присутствуют. Мы с вами такого наворочаем, ого-го! Везде понаставим небоскрёбов, аквапарков, отелей, театров. А в них – сверчки, сверчки… Да – сверчки, непременно, обязательно! Без них даже офисный центр не будет иметь сердца, останется мёртвым. И через несколько лет жизнь станет невообразимо прекрасной, изумительной!

ПЬЕРО. Я так польщён, Артемон Полканыч, нет слов-с… Благодарю и готов трудами искупить исключительную вашу ко мне доверчивость. Разрешите идти?

АРТЕМОН. Идите, только спускайтесь осторожно. И за поручни, за поручни крепче держитесь… А что до театра… Передайте Мальвине, передайте Буратино Карлычу: я сделаю всё, что в моих силах. Стройку, конечно, не сверну, но сооружу вокруг высокий забор. А забивка свай будет производиться исключительно во внерепетиционное время. И ещё: распоряжусь окна пластиковые в театре поставить. С тройным стеклопакетом… Прощайте.
                (кланяется, отворачивается. Кричит в мегафон)
Какой кирпич там привези? Силикатный? На черта мне силикатный? Я динасовый заказывал…

     Затемнение. Монотонно стучит копровая машина.

                Картинка восьмая. Старая гвардия не сдаётся

     Алиса и Базилио развешивают в театре планшеты с засушенными насекомыми. Они снимают старые портреты, картины, вбивают в стену гвозди.
     Базилио с гвоздями в пасти, с молотком в лапе стоит на стремянке. Алиса эту стремянку поддерживает. Планшетов много, а работа у кота и лисы, по-видимому, не очень спорится.

АЛИСА (оценивает сделанное). Нет, нет, опять криво повесил. Я же тебе говорила – левее…

БАЗИЛИО (не очень внятно – в пасти гвозди). Левее, правее… Раньше надо было говорить, я уж гвоздь вколотил. Ты что думаешь, это так просто – в каменную стену гвоздь забить?.. Пусть так висит.

АЛИСА. Да по мне – пусть хоть вверх тормашками. Только Карлушка снова орать примется.

БАЗИЛИО. Это уж как пить дать... Дожили! Клопов да мокриц на стены муниципального культурного учреждения приноравливаем! Позорище!.. Прежде у нас в фойе Щепкины, Орловы с Табаковыми висели, Данченки с Немировичами всякими, а нынче – термиты да стрекозы, прости Господи. С самого утра молотком машу, у меня лапы уже так и гудут, так и гудут…

     Базилио со вздохом пытается перевесить неправильно размещённый планшет.

АЛИСА. Нет, ещё левее, ещё… Теперь повыше чуть-чуть… Нижний край приподними… Да, да, вот так.

     Базилио размахивается и со всей силы бьёт себя молотком по лапе. Раздаётся истошный вопль, стремянка разъезжается, кот роняет молоток и валится на лису. Оба орут, проклиная всё на свете.

АЛИСА (потирая бок). Я же говорила – нижний край!

БАЗИЛИО. Что – нижний край? Что – нижний?.. Ты же видела: сместился я.

АЛИСА. Мог бы и не смещаться. Почему за трубу не держался?

БАЗИЛИО. Я думал, ты подстраховываешь. И до гвоздя не дотягивался... Не видела разве?

АЛИСА. Больно мне это надо – на гвозди твои пялиться!

БАЗИЛИО. На мои, да? Вот ты как! Выходит, глухому и слепому Базилио больше всех надо? Шмоль всякую на стенки вешать – это мне надо? Да я тебе сейчас!..

АЛИСА (отмахивается). Ах, уймись, пожалуйста! По уму рассудить: ни тебе, ни мне это всё нафиг не нужно. Но Карлушка… Вынь ему да положь, чтобы планшеты по всему театру весели.

БАЗИЛИО (отворачивается). Не буду я! Отказываюсь… Производственная травма у меня.
                (демонстрирует ушибленную лапу)

АЛИСА. Во, симулянт! Подумаешь, хлопнул чуть-чуть молоточком по лапе... Доставай гвозди, мы ещё и половины не сделали.

БАЗИЛИО. Да меня мутит уже от этих гусениц засохших!

АЛИСА. А у меня вообще на них аллергия. А что делать? Если не развесим, нам во…
                (характерный жест по шее)
 
БАЗИЛИО. Да ладно тебе нагнетать… Нагнетаешь тут…

АЛИСА. Точно говорю! Не слыхал разве, что театр за границу перевести могут? Возможно,  даже, в Пизу! Если мы с тобой сейчас кочевряжиться начнём, не возьмёт он нас туда. Даже не мечтай.

БАЗИЛИО. Больно надо!
                (подумав)
А что это – не возьмёт? Почему? Мы столько лет в этой труппе… Обязан! Согласно трудовому кодексу обязан.

АЛИСА. Не возьмёт, и всё. На что мы ему – старые, облезлые?.. Там, наверное, молодых котов да лис навалом.

БАЗИЛИО. Так уж и навалом! Таких как мы – днём с огнём… Помнишь, как нас в Стране Дураков на гастролях принимали? Цветы, автографы, интервью...

АЛИСА (мечтательно). Брильянтовое времечко было. Гремели на всю округу, не то, что нынче.

БАЗИЛИО. Слушай, Алиса! Может, и вправду махнуть нам в Пизу эту? Начнём всё заново. Здесь-то нам что, кроме блох, ловить?

АЛИСА. Как это – заново?

БАЗИЛИО. Ну, в спектаклях хороших играть станем, роли главные получим. Прославимся, разбогатеем… Это же заграница! За границей, я слыхал, вообще всё давным-давно в полной комплекции.

АЛИСА. Ага! Ждут нас там, не дождутся…

БАЗИЛИО. А мы и спрашивать никого не будем. Приедем и покажем, что такое настоящая школа, новая драма, что такое истинное мастерство.

АЛИСА (в сторону). Плод кошачьего воображения, покрытый мраком неизвестности…
                (к коту)
Ты сначала добейся, чтоб тебя туда взяли.

БАЗИЛИО. И добьюсь! Вот сейчас лапу залижу, и приколочу оставшиеся. Живого места в театре не будет, всё планшетами завешу. А с завтрашнего дня начну тренажёрный зал посещать, отжиматься. И роли прежние повторять.

АЛИСА (задумчиво). Если против болезни предлагается очень много средств, то это значит, что болезнь неизлечима.

БАЗИЛИО (с энтузиазмом). Излечима, Алиса, ещё как излечима! Это здесь нам ничего уже не поможет, а там… Там мы с тобой и в «Отелло» сыграем, и в «Старшем сыне», и в «Грозе», и в «Белой гвардии». Может даже, и в «Бабе Шанель»!

АЛИСА. В «Отелло»?! А что… Как думаешь: гожусь я ещё на роль Дездемоны? Мне всегда говорили, что у меня роли любовниц неплохо выходят.

БАЗИЛИО. А у меня героические. А ещё – роли лесных разбойников. В одной газете прямо так и написали: «Особенно заметной находкой режиссёра можно считать роль атамана разбойничьей шайки (актёр Базилио). Одно только его появление на сцене приводит маленьких зрителей в трепет».

АЛИСА. Да, я отлично помню! А обо мне критик однажды так выразился: «Исполнение Алисой роли служанки заставило многих заговорить о том, что остались ещё на нашей сцене мастера, способные ненавязчиво донести до зала нюансы, казалось бы, самого малозначительного эпизода».

БАЗИЛИО. Вот видишь! Мастера!.. Разве в ихней Пизе такие мастера есть? Да там их всех давно потравили – как сверчков.

АЛИСА. Ну, может, и не всех ещё... Только мы им не уступим.

БАЗИЛИО. Точно! Сами туда поедем, и сверчка с собой прихватим. Какой театр без сверчка?

АЛИСА. Ну, так что, решено? В Пизу?

БАЗИЛИО. В Пизу, в Пизу! Лучше Пизы ничего нет на свете!

     Забыв о полученном задании, кот с лисой смеются, танцуют, напевают бодрую казачью песню «По Яику по реке казаки гуляют и калёною стрелой за реку пущают». Вдруг где-то далеко-далеко словно перетянутый трос лопается. Песня резко обрывается, со стены падает на пол планшет с насекомыми.
     Алиса и Базилио прекращают танцевать. Некоторое время они растерянно смотрят на планшет, на молоток, на стремянку… Затем Базилио быстро подбирает инструмент, оба словно по команде берутся за работу. Кот влезает на стремянку, лиса поддерживает лестницу.

АЛИСА. Всё равно криво и не симметрично… К окну ближе надо.

БАЗИЛИО. К окну не получится. Там косяки бетонные, гвоздь не входит.

АЛИСА. А ты с размаху. С самого размаху попробуй.

БАЗИЛИО. Бесполезно, стены будто железные… Давай лучше сюда повесим – над самым очагом.

АЛИСА. Попробуй. Только тут повыше бы надо.

БАЗИЛИО (примеривает). Так?

АЛИСА. Ещё выше… Ещё немного… А теперь – правее.

БАЗИЛИО. Так, что ли?

АЛИСА. Теперь опусти вон тот край.

БАЗИЛИО. Опусти, подними… У меня уже шея затекла. Так?

АЛИСА. Вроде, так. Бей!

     Кот со всей силы лупит молотком по гвоздю. Промахивается, попадает себе по лапе. С диким визгом он валится на лису, следом на них падают планшеты и сама лестница.
     Придя в себя, кот Базилио и лиса Алиса некоторое время с недоумением глядят друг на друга.
     Громко кричит сверчок.

                Картинка девятая. «Это страйк, господа!»

     Фойе театра. Все стены увешаны планшетами с засушенными насекомыми. В центре – пустое место, оно, видимо, оставлено для самого ценного планшета. В углу свалены ставшие ненужными картины и портреты.
     Вдоль стен театрального фойе расставлены игровые автоматы. Очень много автоматов. Они гудят, звенят, трещат, свистят… В фойе теперь появился даже настоящий боулинг, мы слышим, как падают на дорожку и с гулом катятся тяжёлые шары, как дружно валятся кегли.
     На автоматах с азартом играют Алиса, Базилио, Буратино, Пьеро и Мальвина. Карабас стоит в сторонке. Артемон, на правах хозяина, прохаживается между играющими, раздаёт жетоны.

БУРАТИНО (стреляет). А сейчас – по кабанам! Бах! Бах!.. А теперь – по лосям. Бах! Есть, один упал!.. Артемонушка Полканыч, вы это видели? Он упал. Бабах – и с копыт долой.

БАЗИЛИО. А у нас с Алисой уже по 200 очков! И всего по три не заброшенных мяча… Нам бы ещё жетончиков!

АРТЕМОН (выдаёт коту жетоны). Какой разговор! Сколько угодно… Стреляйте, бросайте кольца и мячи, участвуйте в гонках. Сегодня такой день! Сегодня мы открываем единственный на всю округу игровой зал. Не жалейте жетонов, господа!
                (щедро раздаёт жетоны направо и налево)

АЛИСА. Ах, как это мило! Тогда я ещё в беспроигрышную рулетку. Можно?

АРТЕМОН. И в рулетку, и в весёлую шайбу, и в космический кегельбан… Всё в вашем полном распоряжении.

ПЬЕРО. Господа, господа! Прошу не занимать настольный футбол. Я хочу ещё разок сыграть.

     Все играют. Но вот Мальвина отходит от автомата. Артемон приближается к ней.

АРТЕМОН. А вы почему не играете, нежнейшая Мальвина? Хотите, освобожу для вас виртуальный кёрлинг?

МАЛЬВИНА. Нет, благодарю. Я только что летала на этом… Как его… На авиасимуляторе. И, представьте, разбила самый большой, самый дорогой истребитель. Вдребезги! Каково?

АРТЕМОН (улыбается). Что за беда? Я вам ещё тысячу жетонов дам. Летайте, сколько хотите и на чём хотите.

МАЛЬВИНА. Да? Весьма великодушно с вашей стороны… Но всё равно мне грустно.

АРТЕМОН. Отчего же? Посмотрите на других – все веселятся.

МАЛЬВИНА. Прошлого нашего вдруг жаль стало. Того театра, которого, наверное, уж больше никогда не будет. Который тоже – вдребезги…
                (берёт в руки один из снятых портретов)
Впрочем, прошлого просто нет. Оно глупо израсходовано на пустяки. А настоящее ужасно по своей нелепости.

АРТЕМОН (опускает в автомат жетон, дёргает за ручку). Вы про это? Что ж, возможно, это действительно нелепо. Но не намного нелепее, чем пространные монологи, обращённые к голенастым фазанам.

МАЛЬВИНА. В общем, вы правы, Артемон. Удивительное дело: как-то так выходит, что вы всегда правы.
                (ставит портрет на пол)
А я… Я нудное, эпизодическое лицо.

АРТЕМОН. Для меня, славная Мальвина, вы всегда будете лицом главным. Центральным.
                (целует Мальвине руки)
В моём спектакле – самым главным!

МАЛЬВИНА (смеётся). В спектакле? А о чём ваш спектакль?

АРТЕМОН (горячо). О нас с вами. О театре, в который мы – именно мы с вами – вдохнём новую жизнь… Что прошлое? Просто перечеркнём его! Что из того, что меня называли светлой личностью? Я был светлой личностью, от которой никому не было светло. А теперь я увидел плоды своего труда. И у меня, дорогая Мальвина, появилась надежда, появилась некая цель…
                (снова припадает к ладоням Мальвины)

МАЛЬВИНА (обводя взглядом автоматы). И это – плоды?

АРТЕМОН. Ах, нет, конечно, нет! Это лишь начало, это заря… Нет, даже не заря – только зарницы нашего будущего. Эти игрушки привлекут в театр людей. Много людей. А те приведут с собой других. И они будут выше нас, лучше нас! Они придут и скажут: а где же новые шикарные гостиницы? Где первоклассные рестораны, мюзик-холлы, хоккейные арены, изысканные развлечения, достойные нас? И тут выйдем мы с вами, выйдем и скажем: всё готово, господа! Добро пожаловать!
 
МАЛЬВИНА. Какой вы, однако, странный, Артемон…

АРТЕМОН (кислая усмешка). Вот так всегда. Когда в Фейсбуке не знают, какой ярлык прилепить к моему посту, то оставляют комментарий: «Это странный сукин сын, странный!..» Нет, я не странный, я просто здравомыслящий. Возможно, единственный здравомыслящий из всей этой компании.
                (кивает на играющих)
Когда вы отказались ехать со мной, я дал зарок: сделать так, чтобы вам было хорошо здесь. Да, здесь, в этих стенах, в этом театре. И разве я обманул? Крыша перекрыта, вентиляция усовершенствована, во всех помещениях сделан ремонт, в холе установлены игровые автоматы… Сюда скоро рекой публика хлынет!

МАЛЬВИНА. Публика! В самом деле? Я уже почти забыла, что такое полный зал… Ах, неужели всё это снова будет: восхищённые взгляды, овации, орхидеи и розы?..

КАРАБАС. А грозы, сударыня, об энту пору тут не происходят. Вот в Пизе-городе – иное дело. Особенно, когда ветер с по-над берега задует. Тогда без колпачка из дому и не высовывайся.
                (озирается вокруг)
И куда он подевался? Я ж в руках его всё время держал – и на тебе, потерял.

АРТЕМОН (Мальвине). Всё это будет, драгоценная моя, обязательно будет!
                (прижимает Мальвину к себе)
Это непременно произойдёт, раз я… Нет, раз мы с вами так решили.

     К Артемону и Мальвине подбегает взъерошенный, возбуждённый Пьеро. В ладони у него куча монеток.

ПЬЕРО. Вы только поглядите: я бонус выиграл! Всего лишь один-единственный жетончик кинул, а мне-с… Вот-с… Неужели, это моё?

АРТЕМОН. Раз выиграли, значит ваше. Поздравляю.

АЛИСА. А нам с Базилио призовая игра выпала, представляете? Вот удача!

АРТЕМОН. Замечательно! Прекрасно! Великолепно! А к призовой игре у нас, по традиции, угощение полагается. Прошу!

     Артемон указывает на накрытый стол. Все набрасываются на угощение.

БАЗИЛИО (жадно поглощая бутерброд). Знаете, Артемон, в силу известных обстоятельств, я прежде не питал особой симпатии к существам вашего склада, вашей, так сказать, породы. Но теперь я вижу, что во многом вы оказались дальновидны. Да, да, да! Перемены положительно нужны, они даже полезны.

БУРАТИНО (прикладываясь к бокалу). Перемены – именно! Перемены – это свежая кровь, это кислород в жилах театра! Но и о классике, о традициях, друзья мои, забывать не следует. Помните, как говорил великий Папа Карло? Наш театр, говорил он, зиждется на трёх китах: Бюджет, Репертуар, Традиция. Вот как он говорил.

     Все одобрительно кивают. Слышатся реплики: «Весьма метко!», «Верно, прямо в точку!», «Как он прав!»...

БУРАТИНО. Я много размышлял. И знаете, господа, к какому выводу я пришёл? Вот мы с вами тут друг перед другом носы дерём, а жизнь знай себе проходит. Но почему нам в своём творчестве не отразить свежие потоки, новые тенденции? Вообразите: наш герой – игрок. Игра его постоянно влечёт, тянет... Он всё время играет...

ПЬЕРО. А во что он играет-с?

БУРАТИНО. Ну, играет... В этот самый играет, в эту... Как, бишь, её...

     На сцене возникает Карлуша.

КАРЛУША. В боулинг он играет, папенька. В боулинг!

     Карлуша подходит к дорожке боулинга, тщательно выбирает шар. Выбрав, не спеша протирает его полотенцем.

КАРЛУША. Я лёгкие шары не люблю. Точность удара часто страдает, если лёгким... По мне – четырнадцатый в самый раз. А можно и шестнадцатифунтовым...
                (к Артемону)
Вы позволите?

АРТЕМОН. Конечно... Безусловно... Я тоже тяжёлыми, как правило...

     Карлуша останавливается на краю дорожки, прицеливается, размахивается, сильно швыряет шар. Под тревожную музыку шар тяжело катится по направлению к кеглям. Он катится долго, очень долго… Кажется, что бесконечно.
     Внезапно тяжёлый шар изменяет свою траекторию, выскакивает с дорожки и резко бьёт в мемориальный очаг. Треск, шум, грохот... Всё скрывается в плотном облаке пыли и сажи.

КАРЛУША. Страйк! Это страйк, господа!

                Затемнение

                Картинка десятая. Таинственное подземелье

     Облако из сажи и мраморной пыли потихоньку расходится, оседает на пол и стены. Перед нами предстают обломки очага. В центре стены зияет внушительных размеров отверстие.
     Наши герои столпились у пролома, они тревожно вглядываются в темноту, обсуждают случившееся.

ПЬЕРО. Это что ж такое? Это получается – утеря ценного имущества... Очаг-то на балансе, он даже не застрахован… Акт протокола составить надобно.

БУРАТИНО. Мы с вами полагали, что там стена. А там не стена...

АЛИСА (принюхивается). Подвал там, похоже. Вон как затхлостью потянуло...

БАЗИЛИО. Точно – подвал! Помните, Папа Карло о нём как-то намекал... Туманно... Только мы не поверили тогда, подумали, что шутит старик или бредит, царствие ему небесное.
                (крестится)

АЛИСА. Конечно! Все же говорили, что после перестройки театра подвал завалили. А оно вон что...

АРТЕМОН. Вот видите, господа, всё само собой и разрешилось: нету больше вашего пожароопасного очага. БТИ теперь без всяких проволочек разрешение должно оформить.

КАРАБАС. Да-а, дела... Такого даже во время беды не было...

МАЛЬВИНА. Какой беды, господин Карабас? Это когда метеорит?

КАРАБАС. Кого?.. А, да... Даже тогда очаг устоял, а ныне вот... Оказия – да и только!

МАЛЬВИНА. Так чего же мы медлим, друзья? Давайте спустимся, осмотрим этот подвал, если он там, в самом деле, есть.
 
БУРАТИНО (протирая монокль от пыли). Да, действительно, не мешало бы оценить... Хотя бы визуально…

КАРАБАС. Никак не можно туда без колпачка! Сырость там, Буратинкарлыч, по ногам тянет... Не дай бог, ревматизм... Где только он – колпачок-то наш?
                (тревожно озирается)

ПЬЕРО. И я бы не советовал-с. А ну как там инфекционная заразность какая-нибудь? Или неизвестная науке подземная бацилла?

АРТЕМОН. Глупости какие-то говорите, Пьеро. Несуразности… Если там подвал, то представляете, какие перспективы открываются! Это же дополнительная площадь. Неучтённая, между прочим.

     Артемон включает в своём смартфоне фонарик и первым ныряет в дыру.

АРТЕМОН (его голос доносится как бы издалека). Тут лестница, она вниз ведёт... Следуйте за мной, господа! 

     Помешкав, наши герои начинают протискиваться в отверстие. Первыми лезут Алиса и Базилио, их примеру следуют Мальвина и Карабас. Пьеро колеблется, некоторое время он не решается последовать за остальными. В раздумье он достаёт ириску, разворачивает её, подносит ко рту... Но любопытство берёт верх, и Пьеро, забыв про конфету, исчезает в тёмном провале. В полуразгромленном помещении остаётся только Карлуша. Но он, судя по всему, не собирается никуда спускаться.
     Из пролома, как из трубы, доносятся приглушённые расстоянием восторженные возгласы.

АРТЕМОН. Я что вам говорил! Преотличное помещение. Здесь кафе можно запросто открыть. Винтажное.

МАЛЬВИНА. И сцену дополнительную... Посмотрите, какой антураж: древние каменные стены, кованые решётки. Никаких декораций не надо... Как романтично!.. Куклы, псы, сверчки и головастики, ушастые мартышки...

АЛИСА. Хоть завтра тут пьесу из средневековой жизни ставь. Полный лофт!

БАЗИЛИО. И мы с тобой в этой пьесе в заглавных ролях!

     Кот и лиса громко хохочут.

БУРАТИНО. Что мне импонирует: никаких вам печек, очагов и каминов. Тётушка из БТИ, даже если очень захочет, не придерётся... И этой дурацкой сваебойной машины совсем не слышно.

КАРАБАС. Да и не сказать, чтоб сыро... Погреб – а сухонько, тепло... Тут, пожалуй, можно и без колпачка.

ПЬЕРО. Сухо, да... Плесени на стенах совсем не видно. Бывает же такое: подвальное подземелье, а плесени ни капли грамма, паутина только... Я сюда склад реквизита переведу.

     Оставшийся наверху Карлуша некоторое время внимательно прислушивается к удаляющимся голосам.
     Убедившись, что компания ушла достаточно далеко, Карлуша подходит к шкафу и начинает двигать его к очагу. Массивный шкаф очень тяжёл, он плохо поддаётся усилиям подростка. Но и Карлушу не так просто остановить: он напрягает все силы и по дюйму, по сантиметру, по миллиметру двигает шкаф к намеченной цели.
     Рывок, снова рывок, ещё один – и шкаф полностью перекрывает дыру. Теперь отверстие закрыто наглухо. Оно намертво задраено, запечатано, замуровано.
     Карлуша устало присаживается на пол. Вытирает пот со лба. Хочет это сделать платком, но вместо платка извлекает из кармана полосатый колпачок. Некоторое время Карлуша колеблется, но потом всё-таки надевает колпачок на голову. Как в зеркале, разглядывает себя в стекле книжного шкафа.
    
КАРЛУША (кажется, он доволен отражением). Турабумбия, турабумбия... Сижу на тумбе я...

     Тяжёлой стариковской походкой в театральное фойе входит Дуремар. Он не без труда несёт закрытое крышкой ведро.

КАРЛУША. О, Дуремар, наконец-то! А я уж думал, что ты не придёшь... Как ты, однако, долго!

ДУРЕМАР. Стар стал – оттого и долго, Карло Буратиныч. Я ж не от хорошей жизни в нотариусы-то подался, своих драгоценных пиявочек забросил. Бремя долгой жизни... Здоровье не то уже.
                (переводит дух)
Да и ведёрко вон, какое тяжёлое получилось. Пока сюда к вам дошаркал...
                (демонстрирует тяжесть ведра)
Полпуда чистейшего хлороформа. Самого, что ни на есть, качественного. Как вы и заказывали.
                (оценивает обстановку)
Да вам, Карло Буратиныч, смотрю, он уже без надобности… Разрешили свой вопросец?

КАРЛУША. Да, всё самостоятельно устроил. Устаканил, как у вас тут говорится... Теперь уж никто не помешает мне мою коллекцию пополнить.

ДУРЕМАР. Это вы о сверчке, позвольте предположить?

КАРЛУША. О сверчке, дорогой Дуремар, о сверчке. Видишь – даже планшет под него специальный приготовил... Когда изловлю, на самое видное место прилажу!
                (демонстрирует Дуремару пустой планшет)

     Карлуша ищет глазами место, где он разместит планшет. Выбирает свободный пятачок на стене над разрушенным очагом.

КАРЛУША. Вот... Вот здесь я его... Самое лучшее место!

     Карлуша пытается дотянуться до выбранного места, но сделать это не позволяют его невысокий рост и перемещённый сюда шкаф. Карлуша даже подпрыгивает, но ему всё равно не удаётся добраться до желанного участка стены.
     И тогда на помощь отроку приходит старый Дуремар. Кряхтя, он становится на колени, предоставляя Карлуше воспользоваться его спиной как ступенькой. Карлуша охотно запрыгивает на шкаф, размещает на стене пустой планшет. Затем резво возвращается обратно на пол.

КАРЛУША. Видишь, как славненько будет!

     Где-то за сценой начинает кричать сверчок.

КАРЛУША (улыбнувшись). И твой хлороформ даром не пропадёт. Пригодится.

ДУРЕМАР. И то ладно... Ну, а теперь, Карло Буратиныч, к главному приступить не мешало б... Документики при вас?

КАРЛУША (извлекая из внутренних карманов листы бумаги). Полный пакет. Вот свидетельство о регистрации, вот кадастровый отчёт, вот карта налогового учёта и выписка из реестра...

     Дуремар принимает документы. Нацепив очки, придирчиво их изучает.

ДУРЕМАР. Да, всё как полагается... Ни сучка ни задоринки, не придерёшься...
                (заполняет бланк)
Ну, что ж, Карло Буратиныч, осталось подписать вот этот бланк – и вы, так сказать, полноправный владелец помещения. Как законный наследник покойного дедушки вашего, Папы Карло, – в отсутствии наследника первой очереди. То бишь, вашего многоуважаемого родителя.
                (косится на шкаф, закрывающий вход в подземелье)
Вот здесь собственноручный автограф поставить надобно...
                (ткнул пальцем в документ)
Да, да... Именно... Дата, подпись, расшифровка.
 
     Карлуша старательно выводит буквы авторучкой. Удостоверившись, что всё сделано правильно, Дуремар с видимым наслаждением шлёпает на бланк печать.
     Сверчок кричит всё громче, всё тревожней.

КАРЛУША. Если бы ты знал, Дуремар, что за коллекцию я соберу. Лучшую в Европе, а может, и во всём мире... Ни у кого такой коллекции не будет!
                (обнимает Дуремара за плечи, начинает напевать)
     Кто доброй сказкой входит в дом?
     Турабумбия, турабумбия...
     Кто с детства каждому знаком?
     Турабумбия, турабумбия...

ДУРЕМАР (подхватывая песенку). Кто не учёный, не поэт,
                А покорил весь белый свет,
                Кого повсюду узнают?
                Скажите, как его зовут?

     Довольные проделанным, оба пританцовывают и смеются. Карлуша – по-мальчишески открыто, озорно и задорно, Дуремар – прикрывая беззубый рот ладонью.
     Их хохот постепенно тонет в усиливающихся звуках главной песни из фильма «Золотой ключик». И в этих звуках становится совсем неслышим голос сверчка, который кричит совсем рядом, где-то за сценой.
     Очень, очень тревожно кричит театральный сверчок.


                Занавес               



               
                cherlak44@yndex.ru                Челябинск