Вечернее вязание

Осень слякотная ушла. Зима явилась, обсыпала первым крепким снежком поля, луга, крыши домов, улицы и деревья. Светло стало, как в чисто убранной хате. Только неприютно, холодно на улице. Куда как уютнее в доме. Особенно по вечерам. Печка протопилась. От нее веет теплом. Кот на табурете, подвернув под себя лапы, дремлет. Из окошек в дом льется последний таинственный предвечерний свет.
Ужин позади. Домочадцы разбрелись по своим делам. Дед газету читает на печи. Мама с сестрой шушукаются у шкафа, моды обсуждают, обновками хвалятся. А бабуля подхватывает корзину с клубками шерсти и устраивается вязать на диване в «зале». Редко ее видишь без дела. И теперь руки просят работы. Вязание – труд легкий, незадумчивый, но важный. В покупных варежках не так тепло, как в тех, что бабушка связала. Шарф, носки или свитер из магазина не согреют так, как те, что вышли из скорых бабулиных рук.
Клубков с шерстяными нитками разных цветов у нее всегда полная корзина. Длинные блестящие спицы здесь же. Иногда днем, когда бабушка не видит, тайком берешь эти спицы и воображаешь, что это шпага благородного мушкетера. И давай размахивать этой спицей, разить врагов направо и налево. Главное, чтобы бабуля не застала за этой игрой.
«Вока, вока выкалешь! – раздастся тогда ее испуганный и немного сердитый голос. – Што за неслух! Каму кажу!»
Узоры на ее вязании всегда были особые, родные, очень отличавшие эти вещи от других. Тут тебе и елочки, тут тебе и белочки, тут тебе васильки и колосья, снежинки и петушки. Это магазинные вещи спутаешь, потому что продаются они тысячами «одинаковыми с лица». А свои, сотворенные фантазией и умелостью родных рук, не спутаешь, узнаешь из тысячи.
Это уже потом будем стеснятся этих «немодных» вязаных вещей, самодельных и казавшихся простоватыми…
Бабуля напевает под нос какую-то песню. Знает она их много. И старых, и новых, которые поют с черно-белого экрана телевизора эстрадные певички в сверкающих платьях.
Но любила больше старые, в которых напев, как живые слезы, из души вытекшие.
Ходзіла галота да кругом балота,
Дый крачэ, дый крачэ. У-у-у!
Ходзіла Манечка дый кругом Іванка,
Дый плачэ, дый плачэ. У-у-у!
Про долю тяжкую, про заботы, про труды, про потери и расставания.
Хорошо слушать было, устроившись под ее теплым боком. Пальцы быстрые и спицы сверкающие – что тот гипноз. Дремота наваливается. Тяжелит мысли. Баюкающая магия расползается по телу. И не понимаешь, то ли спишь, то ли грезишь о чём-то
И тогда наступало время сказки. Только была ли это сказка? Потому что даже простые рассказы о давних временах воображение рисовало сказкой, небылицей. Про молотьбу, про посев, про гулянья, про старую деревенскую жизнь, про таинственное и невидимое… Все перемешивалось у бабули, связывалось в нечто единое, как разные нитки в вязании.
«Зачым дзеці, як родзяцца, не ходзяць? – вещала бабуля с усмешкой, отвечая на каверзный вопрос. – Быў час, калі ніхто не хадзіў, як родзіцца: ці сабака, ці кот, ці чалавек. Носіць хазяйка цэлы год ды гадуець усіх на руках. Даўно гэта было. Калі яшчэ сам бог па зямлі хадзіў. І вось прыйшоў бог к хазяйцы адной. А яна на руках цялёнка гушкае – ведама, ён не ходзіць. Жалка стала богу; ён і кажаць:
– Дай ты мне, што ў цябе родзіцца, я перакіну чараз зярод, і яно будзе хадзіць: хто б сабе не быў – ці шчанёнак, ці парасёнак.
Баба тая падала тады богу парасёнка. Ён узяў і перакінуў яго чараз зярод. Парасёнак той і пабег. Перадавала яна гэдак усіх, хто толькі ёсць у хазяйстве. І быў у яе дзіцёнак малы ў хаце.
Бог кажаць:
– Давай дзіцёнка. Я перакіну чараз зярод, ён тады будзе хадзіць. І іншыя пойдуць, як родзяцца.
А яна кажаць:
– А не, баюся! Ён заб’ецца!
І не дала.
Дык вось затым дзеці цяпер і не ходзяць, як родзяцца».
За сказкой, за работой, за спорным перебором ниточных петель и мельканием спиц, мирно и уютно проходили долгие, темные зимние вечера. Поэзию сеяла бабуля в маленькой душе, сама того не зная и не понимая, быть может. От любви своей большой сеяла доброту и будущую любознательность. Ничего не пропало даром, даже сквозь дрему запоминалось, укладывалось на свои места в памяти и в сердце.
Сказкой «лечилась» простуда, или заговором немудреным, простодушным, жалеющим: «Хваробу аддам шэрым ваўкам, цёмным барам, багне бяздоннай, птушке бязроднай, лесавiку махнатаму, вадару барадатаму – усё iм спагадзiцца, а нам не застанецца. На чатыры стараны хваробу развяду, па сямi вуглах размяту – нi вернецца, нi збярэцца, адойдзе ад сэрца, вогнем пыхне, зоркай мiгне, прападзе i знiкне! Цьфу, цьфу, цьфу!»
Небылицей уничтожалась вечерняя скука, разъедающая пытливый ум, жаждущий нового или необычного.
Это только кажется, что «жили-были» или «в тридевятом царстве, тридесятом государстве» – всего лишь простенькие занимательные сказки-небылицы, которые рассказывают скучающим детям. В них жизнь. Человеческая жизнь и ответы на многие вопросы, с которыми рано или поздно придется потом столкнуться. И те, кто рассказывает нам эти «небылицы», делают доброе дело. Бабушки и мамы не могут по-другому, правда?