Джаз

Мама слушала джаз.
И пританцовывала на месте, как девочка. Я заворожено смотрела на нее, мне было лет шесть, и я удивлялась, как мама, серьезная красивая стройная женщина с розовыми напомаженными губами, с маленьким ридикюлем строгого вида, работающая начальницей, могла приплясывать, словно актриса на сцене драматического театра, в котором мы недавно побывали, где смотрели музыкальную сказку. Не помню названия той сказки, но, подозреваю, то был мюзикл в современном понимании. Разумеется, в те времена в нашем лексиконе слово «мюзикл» отсутствовало, но теперь я понимаю, что это был именно он.

А маме было всего двадцать девять лет; и джаз, и мюзикл, и мини-юбки, и стройные ножки, обутые в высокие каблучки, и розовая помада, и модный ридикюль, безусловно, являлись неотъемлемой частью ее жизни и ее невероятно женственной и утонченной натуры.

Я завидовала, когда они с соседкой, что жила напротив нас, усаживались на кухне, закуривали какие-то фильдеперсовые кубинские сигаретки, привезенные загадочным другом, смеялись и красили ногти перламутровым лаком цвета облаков.

- Какие сейчас на небе облака? – спрашивала меня мама, когда мы шли через огромный строящийся мост.
- Перистые? – С сомнением, в вопросительной интонации отвечала я.

Мама смеялась и радовалась тому, что я хорошо усваивала информацию – она любила учить меня всяким штучкам, например, какие бывают облака? Почему идет град? Отчего вспышка молнии предшествует звуку грома? Почему в подъезде 10 ступенек в пролете? Почему летучие мыши висят кверху ногами?
Она разрешала красить ногти цветом перламутровых облаков.

В садике нам делали замечание. Мама улыбалась и отшучивалась. А мой безупречный маникюр по-прежнему оставался при мне.
А мы все ходили по мосту: туда – утром и обратно – вечером.
- Какая птица летит? – восклицала мама, указывая пальцем в небо.
Мы только что побывали в Детском мире и купили мне новые потрясающие кремовые босоножки, и я неотрывно смотрела лишь на них, небо отошло на второй план.

Резко вскинув голову, я заприметила чайку, а моя нога провалилась в дыру на асфальте – мост ведь был не достроен!
- Чайка!!! – закричала я, радуясь птице, летящей очень низко, почти над нашими головами.
Восторг от покупки смешался с восторгом от вида парящей свободно птицы. И, кстати сказать, чайки до сих пор производят на меня впечатление волшебных птиц. Они какие-то не совсем небесные. Мне и тогда казалось, что они выныривают из глубокой реки и взмывают ввысь. Что живут они и на дне, и в полете.
- Да, чайка… - Мама тоже заворожено смотрела вверх и тянула меня за руку, она еще не поняла, что нога моя застряла в отверстии.

Стали выручать ногу. Нога никак не хотела высвобождаться из бетонного плена. В итоге – все происходило как в замедленном кино – мама, осторожно поворачивая мне ножку, вытягивая ее так, как вытягивают ступню балерины, спасла меня. А туфелька, новая желанная туфелька, улетела в реку.

Сердце мое остановилось и я, забыв о ноющей ноге, смотрела, как башмачок шлепнулся на воду и исчез в темно-зеленых волнах Волги. Я медленно перевела взгляд на маму – слезы потекли из глаз против воли. Сейчас меня будут ругать, это было неизбежно.
Но мама улыбнулась и успокоила меня:
- Купим другие. А теперь мне придется взять тебя на руки – ты не сможешь идти по раскаленному асфальту.

Пока же я стояла на одной ноге и чувствовала себя цаплей. В этот момент мне почему-то стало интересно, как цапля все-таки спит стоя???
- Но я тяжелая и большая! - Мне никак нельзя было залезть на мамины руки. Еще не хватало позора, на нас и так все оглядывались, пока мы выковыривали мою ступню.
Но мама не слушала возражений и донесла меня до автобуса. А потом от автобуса до дома.

Папа в это время отсутствовал – был в заграничной командировке. Мы переоделись, приготовили ужин, я села рисовать, а мама включила свой любимый джаз на виниле, припевала и над чем-то колдовала на кухне.

Чуть позже меня уложили спать, как раз на самом интересном месте – к маме пришла та самая соседка, чтобы покурить и поболтать о запретных вещах, которые мне слушать воспрещалось, но, естественно, которые я успешно подслушивала.
К сожалению, в постели мне не были слышны их разговоры. Я, выражая недовольство, улеглась, мама поцеловала меня, подоткнула одеяло, чтоб мне было уютнее засыпать, включила ночник в виде лотоса, и ушла, пожелав мне приятных снов.
А я, вспоминая новые босоножки, цаплю, мамины руки, мамину теплую грудь, к которой я была прижата, пока она несла меня на руках, вскоре уснула…


Проснулась я, спустя несколько месяцев.
За окном стеной мела метель. Кто-то ходил по квартире, разговаривал на непонятном мне языке. Спросонья я решила, что у нас гости. Гости, сплетни, кубинские сигаретки, кучевые облака, джаз, домашнее сливовое вино, пюре с сосисками и зеленым горошком (мой любимый ужин, когда мы с мамой оставались дома одни)…

Но это были не гости. Я спала в чужой постели. На окнах висели темные шторы, которых я боялась. На стенах были наклеены обои с абстрактным рисунком из сливавшихся загогулин, похожие на драконов с тремя головами.
Женщина, готовящая мне завтрак, обед и ужин, не знала ни слова по-русски.

Она не видела разницы между облаками. Она не любила ходить пешком по раскаленному асфальту. Она слушала Баха и Вагнера. У нее были бледные бесчувственные губы и высокий открытый лоб.
Ночью, перед сном, вместо того, чтоб пожелать мне «спокойной ночи и приятных снов», укрыв меня объятиями-одеялом, она прикладывала палец к губам в знак того, что я должна молчать и спать, выключала яркую люстру, висящую на потолке, и громко захлопывала дверь, не оставляя мне ни единой светлой щелочки и никакого сообщения с внешним миром…

Ночник в виде лотоса исчез из моих вещей. Я просила папу купить мне точно такой же, но он утверждал, что вряд ли найдет его здесь.

Лотосы не выносят метелей, говорил он и отворачивался от меня, будто хотел, чтоб я скорее исчезла из его поля зрения, чтоб меня замело снегом, запорошило, перенесло в другое время и в другое место – я чувствовала это.

И я снова засыпала, вспоминая, вспоминая, вспоминая…
И тогда, казалось мне, я начинала понимать, каково это – быть цаплей. Белой долговязой цаплей и спать на одной ноге, безмолвно застыв в мутном озерце с холодной, стоячей, вязкой водой, заросшей жестким и колючим камышом.