Моя дорогая недотрога

***

Ее губы как спелые вишни,
Ее зубы как вишенный цвет.
Полюбил  Недотрогу мальчишка -
Недотрогу семнадцати лет.

Полюбил ее с первого взгляда
За лазурный хрусталь нежных глаз, 
И за челку под цвет шоколада,
И при встрече пьянел каждый раз.

А случайные встречи не часты,
Если город как космос велик.
Но встречал, а она безучастно,
Созерцая пылающий лик,

Равнодушно качая головкой,
Не рисуясь фигуркой литой
Частой-частою детской походкой
Уходила до встречи другой.

Уходила решительно строго,
На день на два неделю иль две.
Дорогая его Недотрога
Растворялась в людской толчее…

Раз мальчишка вздыхая тревожно
От своей безответной любви
Вслед за ней зашагал осторожно -
Существом не земной красоты.

Зашептали вдоль улицы липы,
Покачал головой старый клен.
И с любовью к ногам  Недотроги
Положил золотой медальон…

В одно счастливое осеннее утро я встретил свою дорогую Недотрогу, свою любовь, свою нежность, свое счастье. В 1967 году мы поженились.
Семейная жизнь началась с расставанья – через несколько дней я уехал в служебную  командировку  на космодром Байконур. Байконур – жаркий, пустынный, пыльный, но зеленый с пропыленной зеленью листвой. В городском сбоку от центральной аллеи расположены в ряд семь могильных надгробий с цветными портретными барельефами похороненных. В одном из них я узнал друга и однокашника – Вадика Соннова. Он трагически погиб 24 октября  1964 года на космодроме Байконур при исполнении служебных обязанностей. Ему и всем ракетчикам, заживо сгоревщим на военных полигонах и космодромах, их матерям и женам я посвящаю эту поэму-реквием.

…Время бежит,
Время спешит!
Время! Стой!
Где – то в степи казахстанской лежит
В холод в зной,
Оцинкованная гробница.

Друг мой погиб,
Сердце скорбит. Как все случилось, друг?
Город таинственно замер.
Он спит. Тихо, вдруг
Вижу знакомые лица.
Их много, но средь них одно,
Простое смуглое лицо
Веселое задиристо живое.

Непокоренный жесткий чуб,
Улыбка полных юных губ -
Таким оно возникло предо мною.
Когда, к несчастью, познаешь
Утраты боль, то не уснешь.

И, словно, через сомкнутые веки,
Сквозь пелену минувших лет,
С огромной скоростью ракет
Стартуешь в жизнь былого человека…
И видишь город на реке…

…Война тянулась щупальцами к Волге
Стонала степь, дрожал небесный свод.
А над рекой в истерзанном поселке
Кричал ребенок, раздирая рот.

Зареванный, измученный войною,
 Он по обломкам двигался ползком,
И крик его вливался в грохот боя,
Пронзал его охрипшим голоском.

За чьи грехи терпел мальчишка муки.
За чье коварство слезы проливал,
Искал защиты, но немели руки,
Он ими к справедливости взывал…

…За окном уснули ветви кленов.
Спит Земля в подзвездной тишине.
Диск луны уныло воспаленный
Вышел подежурить в вышине.

Лунный свет струится в щели ставень,
Призрачно сочится по стене,
Не уснуть ей, сердце ведь не камень,
Загрустило в подлой тишине.

Не уснуть страдальцу офицеру.
Тихо шепчет, что не разберешь –
Не молитву здесь другая вера –
Вера, от которой не уйдешь.

Эта вера в жизнь на всей планете,
В мир и счастье подданных земли.
В то, за что был сын ее в ответе,
В то, чему противятся враги.

Так случилось, что средь молний, грома
Лихолетья памятной войны
Вынесла мальчишку из роддома
Мать войной разрушенной семьи.

Чтоб храня покой своей Отчизны
В мирный год под грозный гром ракет,
Он, огнем оторванный от жизни,
Пал, обуглясь, в двадцать с малым лет…

…Горячий день, истомы полный,
Мне грезится в пустынной мгле.
И страшный гром, и пламя молний,
И горстка пепла на земле.

И тишина, что громче боя,
И пораженный генерал,
И слезы матери героя,
Что горстью пепла ей предстал…

Не часто мы друзей теряем
Не часто сердце боль жует,
Суровой правдою несчастье
Нас без огня нещадно жжет…

Боль утраты, чем ее восполнить?
Искры слез отчаянья слепят.
Но ведь люди - люди будут помнить
Доблестных ракетчиков отряд.

Не   забудут, тех, кто в дождь, в метели
По гудку сирены боевой
Без хлопот без лишней канители
Шли на старт, как на последний бой.

Не горюй, страдалец офицера,
Сын твой знал, что может умереть,
Но за то, чтоб нашу атмосферу
Не травила атомная смерть…

В Байконуре в центре космодрома
Обелиск взвился за тополя.
Прах героя с русского роддома
Здесь хранит казахская земля.

В городке по ходу от плаца мозаичное панно 25 лет по освоению космоса 1957-82 г., потом памятник на входе в старый парк - высокий красно-терракотовый постамент, на нем скульптура - мать-родина держит земной шар, из ладони стартует ракета, облетает земной шар и вертикально уходит во вселенную. Вошел в парк, он постарел и изменился к худшему, доживает последние дни, или вернее их уже дожил. Почти все старые деревья вырублены,  торчат  одни засохшие пни, пусто, снежные пятна солончаков, дорожки парка, будто кто-то посыпал солью.  Казалось, попал в какое-то захудалое место. Парк пересекает асфальтовая дорога, за ней идет продолжение парка - первая братская могила - каменный обелиск- пилон, метров восемь-девять высотой, стела Вечная слава героям, погибшим при выполнении воинского долга, в их числе камышанин с Петровской улицы Кречик Анатолий – 21год , холм,   по краям по его склонам мемориальные плиты, где есть фотографии, где нет. Главный Маршал артиллерии Неделин, погибший здесь при испытаниях ракетной техники, похоронен  в Москве. По склону каменные столбики с шарами, шары по периметру скрепляют цепи. Лежат букетики цветов. В 3-х метрах расположена  другая братская могила - над ней каменная глыба неровной формы, покрашенная черным цветом, из нее идет след ракеты – высотой сантиметров 50-60. На обелиске мемориальная доска с фамилиями погибших - Гудимов В.П.-1939 г.,  Жаров Н.В.- 1925 г.,  Котов Н.П. -1935 г., А.Г., Муртазин А.Ш., Соловьев В.П. -1938 г., Соннов В.А.-1942 г.,  Щербаков А.В.-1940 г. Весь мемориал высотой около 4-х метров. Впереди него старые отживающие деревья. За памятником холмик, по периметру залит бетоном, по немку наклонно посыпана мраморная крошка серого цвета. Посредине насыпана земля для цветника. У Соннова портрета нет. То ли со временем ветром  оторвало, то ли родственники изъяли.  Металлическая невысокая ограда.    
Подробно остановлюсь на гибели ракетчика Владислава  Александровича Соннова. Отрывок из книги Андрея  Туля "В зоне риска". Документальное повествование. – Золотая аллея, 2001.
Ракетная шахта – уникальное сооружение. В центре ракетный ствол, укрытый  трехсоттонной железобетонной крышей. Вокруг ствола вниз идут технологические этажи. Самый нижний, уже под ракетой, называется сооружением № 1. Тот, кто впервые попадает сюда, испытывает тяжелое ощущение безысходности от многометровой толщи бетона в шесть сотен тонн, в которые одет бетонный ствол, тесноты, полумрака, нагромождения аппаратуры, различных коммуникаций. Постоянно страшит мысль, что некуда убежать в случае чего,  что делать случись пожар, пролив керосина или жидкого кислорода, холодной воды или пара. Правда, рядом лифт, но он кажется таким ненадежным. Иногда в первом сооружении гаснет свет. Становится жутковато, идеальная тишина, темнота давят на каждую клетку весом сотен тонн бетона, в которые одет ракетный ствол. Пробираясь по технологическим этажам наверх, почти с  тридцати метровой глубины, думаешь, что идешь по кругам ада. Выбравшись под крышу в оголовок шахты, неизменно упираешься взглядом в тупорылую, белую с красными полосами по окружности, ядерную боеголовку. В этом грозном чудище, угнездившемся на шее ракеты, заключена гигантская сила, способная слизать с лица планеты любой город. Ракетчики находятся в этих сооружениях не часто, только при техническом обслуживании. Их постоянное место – в уютных, светлых пультовых и аппаратных. Здесь тяжелое ощущение исчезает благодаря продуманному дизайну. Но сейчас люди должны были работать в шахте, в самом нижнем этаже, в сооружении № 1. Уже полтора часа мерно гудели мощные вентиляторы, но загазованность шахты оставалась крайне опасной… Никто и никогда уже не узнает, какими аргументами удалось подчиненным убедить командиров дать «добро» на продолжение работ. Несмотря на загазованность шахты офицеры инженер-майора Ковальского, инженер-капитана Котова с разрешения командира спустились в нижние этажи шахты, среди них двигателисты инженер-капитан Котов и лейтенант Соннов. Опасность загазованности шахты кислородом в какой-то мере схожа с радиацией – ее не видно, и не слышно, она не имеет ни цвета, ни запаха На организм действует опьяняюще. В такой ситуации подкрадывается еще одна беда. Люди, работающие в загазованном помещении, не чувствуют дискомфорта, забывать об опасности, теряют бдительность. Первым пожар заметил майор Ковальский. Он первым вскочил в лифтовую кабину, поднялся наверх, оставив внизу остальных. Отступать людям было некуда. Огонь мгновенно охватил предстартовое и другие помещения. Офицеры Котов и Соннов попытались спастись. Лифта на месте не оказалось, его увел Ковальский. Капитану Котову удалось выбраться наверх. Когда подоспели медики, он еще дышал, но был без сознания. Спасти капитана не смогли. Слишком сильным было отравление газами продуктов сгорания. То же произошло и с лейтенантом Сонновым, который следовал по «кругам» ада за Котовым. Ему не хватило нескольких метров вверх, чтобы остаться в живых...
Как-то ко мне в кабинет зашел бывший офицер  воинской части полковника Немтинова,  в которой служил майор Корчагин, занимавший должность помощника командира части по режиму. Разговорились и он случайно рассказал мне о гибели Вадика Соннова. Сам Корчагин окончил Казанское ракетное училище  в 1962 году и по его окончании был направлен для дальнейшего прохождения службы в Тюра-Там. Работали с Сонновым на разных этажах шахты. Соннов работал на шестом этаже. Проходил подготовку к заступлению на боевое дежурство. У него еще не было допуска к самостоятельной работе. Проходил подготовку  у офицера Щербакова. Были одеты в ПШ (полушерстяное обмундирование). Не женат.  Было их три друга-камышанина – Соннов, Капланский и Подкуйко Саша. Холостяки. Саше Подкуйко нравилась  девушка Маша. Подкуйко служил начпродом на 32 площадке, только недавно получил звание капитана. Щербаков только женился, еще шел медовый месяц. После его гибели осталась дочка. Жена его после гибели мужа вышла замуж, но каждый год приходила с мужем и дочкой на могилу первого мужа. Чтили хорошо его память…
Как все произошло – заправка ракеты (75-изделие) топливом, слив. От жидкого кислорода была большая загазованность. Это было 23 октября.  24 октября с утра прошел развод и отправились на работы на разные этажи. Соннов и еще три офицера и гражданский представитель промышленности, готовились и изучали технику на 6-м этаже, Соннов готовился к работам по специальности. Очень часто перегорали  лампочки, от сотрясений   или избытка кислорода – не знаю. Солдат полез менять лампочку, произошло замыкание. В шахте произошел пожар. Корчагин тоже должен был ехать, но его оставил начальник отделения Маркин. Солдат менял лампочку - искра, замыкание, он был на том же этаже, где был Соннов и другие. Но солдат быстро запрыгнул в лифт, он стоял рядом, за ним запрыгнул майор Ковальский - (проверяющий из управления). Его потом разжаловали до капитана – за то, что не подумал о людях и не взял их с собой (Соннова и других). Солдат  и Ковальский поднялись в лифте на верх шахты, там стоял подполковник Жаров с младшим сержантом Мурзиным и ефрейтором. Жаров  спросил, что там произошло – пожар ответили ему и про людей ни слова.  Жаров с солдатами сел в лифт и поехал вниз,  хотел взять и Маркина, но отправил его по делам ( Маркин спас Корчагина, а а самого Маркова спас Жаров). Пока ехали, лифт заклинило и они все трое сгорели заживо. Жаров сгорел до тла, на плечах только по две звездочки обозначились, а Соннов, Щербаков, Котов, и гражданский, еще офицер и гражданский (он похоронен у себя на родине), задохнулись, а не сгорели. Их потом достали с 6-го этажа шахты – привязывали к  носилкам и носилки веревками вытаскивали. Хоронили Жарова и двух солдат – один пепел, гробы не открывали. Остальных (Соннов в том числе ) в открытых гробах. На похороны Соннова приезжали мать, отец и брат. Потом они приезжали к сыну часто, приблизительно ежегодно (сам Соннов призывался  из города Ставрополя).
24 октября в дальнейшем старались не заступать в наряд и на дежурство, чтоб прийти на могилы и почтить память погибших… Много приходило. Даже какое-то время 24 октября старались не проводить спецработ. Так, 24 октября 1963 года погибло семь человек. И в этот же день 24 октября 1960 года при взрыве при обслуживании ракеты погибло порядка 200 человек во главе с Главкомом ракетных войск Главным маршалом  артиллерии Неделиным Митрофаном Ивановичем.
Корчагин закончил рассказ в волнении, а с того дня прошло полвека – он продолжил, а когда пожар был потушен по ГГС (громкоговорящая связь) прошла команда  – «очаги пожара ликвидированы, приступаем к эвакуации трупов людей». Все были невероятно шокированы. Как! Откуда они!!!..

****
По путевке мы  с Томочкой поехали в военный санаторий Фрунзенское в Крыму. По прибытии в санаторий нам сразу выделили номер. Номер был на первом этаже  в полуподвале, темноватый  и влажный.  Где-то сутки лил проливной дождь, все затопило. Сопровождавшая нас дежурная предупредила, что номер не очень хороший, сырой, но через день-два нас переселят в сухой освободившийся номер. Проснувшись утром, я увидел, что на стене над моей кроватью висит, прилепившись к стене около кровати, скорпион. Я предупредил Тому, чтобы была осторожной, а сам пошел за дежурной. Когда я возвратился к Томе с дежурной медсестрой, спросил, а где скорпион. Тома ответила, что прихлопнула его каблуком босоножки, вон он валяется. Я удивился ее хладнокровию, выдержке и ее находчивости, без всякого проявления трусости. Не каждая женщина, да и мужчина мог бы в этой ситуации так поступить. В Тюра-Таме мне не раз приходилось в различных ситуациях встречаться с этой неприятной мерзкой ядовитой мразью.  Вспомнил строки романа американского писателя Джона Апдайка, где у него описан подобный эпизод со скорпионом, есть эпизод со скорпионом в кинофильме «Плата за страх». Но в номере санатория удивило смелое поведение моей Недотрога. Вот такая она моя НЕДОТРОГА…

****
Надо сказать, что весь 1992 год выдался на редкость тяжелым и богатым на события нашей семейной жизни. Подготовка к свадьбе  сына и сама свадьба в условиях перехода на новые цены с 1 января и многократное подорожания заставили поднапрячься  и морально, и физически, и материально.   18 января сыграли свадьбу,  5 апреля – мое пятидесятилетие, 7 мая  - день нашей с Томой серебряной свадьбы, 1 августа 15 лет отмечали пятнадцатилетие дочери. 22 марта - мое увольнение из армии. Все эти события ложились тяжелым грузом на хрупкие плечи моей дорогой Недотроги.
 На фоне этих, вроде бы  радостных и знаменательных событий семейной жизни очень тревожило состояние здоровья  Томочки, все чаше и болезненней беспокоили приступы ее сердца. Следует сказать, что они у нее и раньше случались. Но эта мужественная женщина старалась не показывать свое состояние окружающим, претерпевая мучившие мучительные боли. Очень сильный болевой приступ случился 5 апреля на мой пятидесятилетний юбилей.  Юбилейная вечеринка была в разгаре, когда Томочку схватил болевой приступ  сердца. Бедняжка лежала на кровати и стонала. Я хотел вызывать скорую помощь, но Тома, сжав плотно зубы (что она часто делала при очередном приступе),  энергично отрицательно замотала головой. Постепенно боли немного отпустили. Тома говорит, что принимает обезболивающие таблетки при приступах, а боль  ничуть не отпускает, поэтому заподозрила, что что-то сильно беспокоит  организм помимо  сердца. Решила в скором времени ехать в центр  кардиохирургии  на обследование, что и сделала в первые дни после того как отметили серебряную свадьбу…
20 мая Томочку положили в центральный госпиталь пограничных войск в терапевтическое отделение к своему давнему лечащему врачу. В центре кардиохирургии ее торопили с операцией на сердце, а врач был более осторожен, говорил Томе, чтобы не торопилась.  Говорил ей – ты всегда  успеешь прооперировать сердце. И она не торопилась делать операцию. Через  несколько дней они поехали в центр кардиохирургии, там провели УЗИ – ультразвуковое исследование сердца и дали заключение об обязательном и как можно скорее  оперировании сердца. Но по ходу обследования выявили и другое – камни в желчном пузыре. И поэтому предложили сначала, до операции удалить камни, а после этого уже делать операцию на сердце, оперировать сердце без удаления камней нельзя, раненое сердце может не вынести сложной операции - холецистэктомии. В этот день я встретился с Томой.  Бедненькая, от пережитого за день, волнения от нерадостных сообщений врачей она была как бы побитой, напуганной, шокированной, губы, щеки, казалось все лицо ее подергивалось и дрожало от внутреннего напряжения, моральной и физической боли. А там еще и добавили, что в скором времени операции эти будут платными, операция на сердце сейчас уже стоит 64 тыс. рублей при зарплате Томы около 90 рублей. Все это ее неимоверно расстроило ее,  а с ее слов расстроился и я. И Томочка принимает смелое решение - не выписываясь из госпиталя пограничных  войск, перейти из терапевтического отделения в отделение полостной хирургии и готовиться к операции по удалению желчного пузыря. Сложность большого морального плана заключалась для нее еще и в том, что она уже месяц пролежала  в госпитале в ожидании хорошего обследования сердца. Она прождала его, и потом все-таки одна поехала в центр кардиохирургии. Его провели только спустя месяц и вот снова длительные дни и часы ожидания. Я с дочерью часто к ней приезжал. Томочка вроде бы держалась бодро, улыбалась, но как же она скучала и рвалась домой. Однажды приехали к ней вместе с собачкой Джулей. Как же собачка бросилась к  Томе, а когда уходили от нее к машине, как не хотела Джулька от нее уходить, и рвалась к ней, мордочка собачки так и не отрывалась от нее как стрелка компаса…
6 июля. Я ехал с дачи и заехал к Томе.  Было часа четыре вечера. Завтра у Томочки операция. Вышла как всегда бодрая с улыбкой на лице, как все равно подготовилась к полету в космос. Сидели в машине и разговаривали. Моросил дождь. Поговорили. Подбодрили Томочку и она убежала от нас готовиться к операции. А мы поехали домой, душа болела за Тому, за завтрашний день, как он для не сложится. Операция начнется утром. Тома дала мне номер телефона дежурной медсестры, я должен позвонить ей после трех часов, а та в реанимации узнает о результатах операции и самочувствии Томочки.  На завтра утром назначена операция и утром приезжает сын в отпуск. Вот такое совпадение. Мальчишка целый год ждал курсантский отпуск, рвался к молодой жене, и вот такие радостные чувства будут приглушены печалью о матери, находящейся на операционном столе.
7 июля. Проснувшись, я взял собаку и вышел с ней  погулять до гаража, а потом пройти в лес, прогуляться, развеяться, отогнать грустные мысли. Очень много думалось о Томочке, ее операции. Дорогой мой человек. Все шишки на бедного Мишку. Когда пришел, домой дверь открыла улыбающаяся дочка, а из-за ее спины выглядывал улыбающийся сын. Радость, приехал сын, мы так его ждали… Позавтракали, поговорили, но было тягостно на душе – мама в больнице в ожидании тяжелейшей хирургической операции. Чтобы занять себя, пошли в гараж, сначала поехали на огород, посмотрели как растет картофель, потом заехали на пруды, пофотографировались, пруд понравился, потом решили ехать на дачу через Покровское.  День был нежаркий, дорога очень живописная, красивая, вроде бы катись да радуйся, а мысли напряжены, думы все об одном – Томочку сейчас оперируют, вся связанная, стянутая капельницами, когда-то придет себя, потом реанимация. Как она там сейчас!!!  Дорога петляла в лесу между Покровским и Звенигородом серпантином. Посмотрели дачу и поехали домой.  На обратном пути он сел за руль. Приехали в госпиталь. Позвонили дежурной медсестре. Она попросила перезвонить через двадцать минут, а пока свяжется с реанимацией и выяснит ситуацию. Снова позвонили дежурной медсестре, она сказала, что операцию сделали, Тома чувствует себя нормально. Приободренные поехали домой. Перед операцией Тома мне говорила, что после операции оперированные не меньше суток потом находятся в реанимации и то при благоприятном исходе. И вот дома в 18.00 звонок телефона. Спрашиваю – кто это и поразился – Тома!!!  Томочка, это ты.  Как ты себя чувствуешь.  В ответ тяжелыми губами, как бы во сне – «Хо-ро-шо!» и положила трубку. Потом уже рассказывала – в реанимации через 2-3 часа после операции попросила дежурную медсестру набрать наш номер телефона и спекшимися от не отпустившего еще наркоза прошептала «хо-ро-шо» и, устав, положила трубку. А как мы были рады услышать ее голос.
17 июля. Сегодня Томочка выписывается, набрали гостинцев врачам и медсестрам. Маме привезли костюм, пошла раздавать гостинцы. Дорогая наша мамулечка, как она соскучилась по дому, старается быть веселой, радостной, но швы беспокоят, и оттого как периодически напрягается лицо, как ей еще тяжело дается и езда в машине и ходьба по лестнице. Но мы все безмерно рады, а собачка Джулька особенно – мы все дома. Операция, основные волнения позади, но впереди ждут еще большие волнения с вязанные с операцией на сердце. Тогда казалось, что это будет не скоро, надо зажить еще этим ранам, свежим рубцам, войти организму в норму на теперь строжайшей диете. Тогда казалось, что новая операция будет не скоро. Но время бежит своей чередой и вот  уже
23 ноября Тома звонит в центр кардиохирургии и ей отвечают что 24 ноября она должна прибыть в Центр, есть место  и ее сразу положат. А я завтра заступаю на дежурство, хотел замениться. Но Томочка не советовала меняться.
24 ноября. Я утром в 7.00 уехал на дежурство. Договорились, что Тома будет ждать меня в 8.45 на платформе в Голицыно, а я отпрошусь с дежурства и провожу ее в кардиоцентр. В одиннадцатом часу мы были там  - Большая Пироговская, рядом с Генштабом, Абрикосовский переулок. Тома показывает – вот там на десятом этаже – я буду лежать и оперироваться. Проводил ее в приемное отделение. Там было много больных, все грустные лица. Тома оставила вещи, проводила меня на улицу, и я бегом, чтоб успеть до перерыва электричек, побежал на работу. Остаток дежурства прошел в думах и переживаниях. Вечером я позвонил Томе. Она сказала, что ее положили в кардиоцентр, палата номер 1006, сказала, чтобы я приехал в воскресенье (до этого мол не надо), а положили  24 ноября во вторник, перечислила, что ей привезти. Сказала что в палате четыре человека.
25 ноября. Вечером в 21.00 позвонил Томочке, ждала около телефона, сразу взяла трубку. Сказала, что настроение нормальное, убеждаем друг друга (соседки по палате), что все будет хорошо. Читали в астрологическом прогнозе на предстоящую неделю Раку, что Тому ждет «золотое руно удачи». Как хочется надеяться, чтобы было так, надеемся на лучшее.
26 ноября. Позвонила Томочка, дала номер телефона  хирургов, которые должны делать операцию, чтобы я связался с ними, они должны переговорить со мной, ввести в курс предстоящего – доктора – кардиохирурги  Юрий Васильевич Торичко и Виктор Алексеевич Иванов. Через некоторое время Тома позвонила, сказала мне, чтобы я им не звонил, а лично приехал завтра в пятницу в клинику и встретился с ними (кстати, операцию холецистэктомии в пограничном госпитале ей делал замечательный хирург народный врач СССР Заслуженный врач РСФСР, прошедший хорошую практику в Афганистане  (фамилию его она  запамятовала), а начальником отделения полостной хирургии был хирург, проведший в Афганистане уникальную, прогремевшую на всю страну операцию по извлечению  боевой неразорвавшейся гранаты из тела  ефрейтора  Горбовского…
27 ноября. К 12.30 поехал на встречу с хирургами. Томочка должна была ждать меня на входе в клинику. Особого волнения не было. Тома сказала мне накануне, что операция назначена на понедельник  30 ноября. Думал, и они скажут об этом, что операция сложная, спросят моего согласия. Казалось, и к операции, и к такому разговору мы подготовлены.  Я поднялся на десятый этаж. Зашел в палату к Томе. Она обрадовалась, аж засветилась вся, милая моя, любимая, какой она показалась тонкой, хрупкой, беззащитной, может быть оттого, что была в новом спорткостюме, лицо строгое в напряженном ожидании. Вышли в холл. Говорит возбужденно, в сильном волнении и как-то осознанно, мужественно. Как ты себя чувствуешь, не волнуешься, не боишься. С какой-то дрожащей улыбкой говорит мне, «с этой операции  только начинаются все муки. Легче не будет. И мерцательную аритмию доктора не снимут. Какой клапан будут ставить не известно, решат только при вскрытии   грудины, то ли механический, то ли биоклапан. Пластику одной женщине сделали, и вот опять через полгода на операции».
В палате  лежат две женщины, одна приехала на вторую операцию, вторая на третью. После  этих слов сразу возникла мысль – отказаться от операции, так мучиться, а на положительный результат надежды практически мало, но Тома сказала, что операцию делать надо, эта операция сейчас уже стоит 126 тысяч рублей и клиника почти рядом, а ведь едут в кардиоцентр со всей страны. Женщина в палате приехала оперироваться из Нефтекамска. Всего двадцать мест и все постоянно заняты.  В это время послышался голос хирурга – пусть заходит ко мне.
Я вошел в кабинет хирурга, он – следом за мной. Представился - Виктор Алексеевич Иванов. «Вы будете делать операцию»  -  спросил я. – «Да, я» . Без всяких предисловий, без лишних слов он начал говорить жестко,  кратко, без эмоций, конкретно. Всякая операция на сердце очень сложная, но мы их делаем. У вашей жены уже многолетний порок. Надо было давно делать операцию. Будем менять, протезировать митральный клапан, поставим механический и будем делать пластику второго клапана. Вся сложность предстоящего оперирования заключается том, что сердце вашей жены  поизносилось. Произошло его увеличение. Клапан, который мы будем ставить надежный, трансплантируем его с 1980 года, показал себя хорошо. Но само сердце получило изменения. Износились сосуды.  Главное – как поведет себя миокард. Как видите, ничего гарантировать  не могу. Надо было делать операцию раньше. Я переспросил – какой клапан будете ставить – механический или биоклапан. Он чему-то усмехнулся, то ли моей осведомленности, то ли тому, что больные часто задают этот вопрос. Виктор Алексеевич ответил, что у каждого клапана есть свои преимущества. При механическом предстоит постоянно употреблять лекарства,  но биоклапан служит 5-7 лет. Я спросил, как проходит сама операция, отработана ли, я хотел поставить этот вопрос по-иному, хотелось узнать – уверенно  ли он берется за нее, какие конечные результаты по целому ряду оперированных, часто ли бывает летальный исход. Но я не смог задать так вопрос. Я только спросил, а как другим делаете – успешно !!! Он  снова как-то жестко усмехнулся, обнажив в углах губ золотые зубы – зачем о других, вас волнует операция жены, а у нее в самом сердце изменения. До меня вдруг дошел истинный смысл предстоящего, мы его не представляли, с Томой говорили только о клапане, надежен ли он, а все было сложнее. На моем лице доктор вероятно, увидел растерянность, сомнения. Он жестко сказал – я вам все сказал, вы принимаете решение. Можно и отказаться, некоторые так и поступают. А откажитесь, что будет потом, ведь только ухудшение. Я сжимал ладони, прожигал  его глазами, смотрел на него как на мага, кудесника, спасителя – хотелось кричать ему – сделайте операцию успешно,  знаете какой это человек, сколько он переносит мук из-за больного сердца!!! Может быть глаза мои это и выражали  и появившаяся боль в левой стороне груди, она давила у меня там. Помолчав, он добавил, что при  операции не все и от нас зависит. Я не понял его. Сделав короткую паузу и слегка улыбнувшись, он сказал, знаете как у нас бывает, идет операция, и вдруг узнаешь, что не подвезли кислород, или не хватает крови. Ведь операция идет на искусственном кровообращении и дыхании… Ну что ж, сказал я, приходиться надеяться на Бога, на судьбу, на Вас, и на Ваши золотые руки!!!
Надо делать операцию! Я поднялся. Он встал тоже, провожая меня из кабинета. Разговор меня шокировал. Ведь я знал, на что мы идем, вроде бы и готов был к разговору, но весь смысл и предстоящей операции и этой беседы дошел  до меня только сейчас. Меня как бы подменили, как бы затолкали в какое-то жалкое, безвыходное положение, тупиковую ситуацию. Поражала сложившаяся ситуация – и назад хода нет,  и впереди темно.
В холле ждала  меня Томочка. Понимаю, каково ей было в эти минуты в ожидании меня после беседы с хирургом – лицо застывшее-окаменелое, брови вздернуты и как бы застыли, глаза широко раскрыты. Ну что!!!
Вкратце передал содержание беседы, сам дрожал, сник,  помимо  воли наворачивались слезы, крепился, сдерживать себя не мог, говорил с трудом. Набегали мысли, забрать и увезти ее. Но сейчас какая-то надежда, а ее если  увести, то  исчезнет и эта последняя надежда. Тома заговорила – операцию надо делать, ведь раз берутся они, значит, чувствуют какую-то, ответственность, такая  дорогая операция, а свободных мест нет, только кто-то выпишется, сразу место занимает кто-то другой и едут со всх концов страны. Вот соседка по палате из Нижнекамска, говорит, вы тут рядом живете, приезжаете часто звоните друг другу. Решили однозначно – операцию делать. Прошли к лифту,  спустились на первый этаж, меня душили слезы, говорить не мог, сильно давило сердце, сжимало грудь. Рядом был аптечный киоск. Думал о лекарстве для своего сердца. У Томочки в глазах стояли крупные слезы, они не капали, а стояли в глазах, будто глаза плавали в них.
Тома сказала мне, чтобы я приехал в воскресенье 29 ноября накануне операции к 16.00 часам, заказали, что привезти. Тут вдруг послышался голос дежурной на первом этаже – Тому вызывали, срочно к врачу (это уже через день она сказала мне, что что ее вызывал анестезиолог – начиналась предоперационная подготовка, первое – знакомство и изучение больной анестезиологом). Как всегда, резво Томочка  вскочила, в спешке поцеловала меня и побежала. Я чуть задержался, медленно встал и пошел из клиники. Душа разрывалась от давяще-тупой боли,  спрашивал себя. За что, за что ей эти боли, переживания и муки, ведь она сама доброта, чистота, готова в любой миг прийти на помощь нуждающемуся, а на саму ложатся такие напасти.
Выйдя на улицу, пошел на остановку автобуса, объятый по-прежнему неестественной дрожью и слабостью в ногах, во всем теле, как во хмелю. В разговоре ранее Тома упомянула, что где-то недалеко станция метро «Спортивная», и, проехав одну остановку  на троллейбусе, пошел искать станцию метро.
28 ноября. Утром заступил на дежурство. Мысли неспокойные, тревожные. Видел сон – вода, река, похоже как речка Камышинка в Волгу впадает, и из поливочных  машин из шлангов разбрызгивали воду на воду реки. В распыле воды в брызгах отчетливо видна была радуга, отчетливо виделись  ее цвета. Когда Томе бывало плохо или одолевали болезни, я ясно видел во сне воду. Так было в 1985 году, когда Тома тяжело заболела на Кубани. И вот опять вода, есть ли какая связь в этом. Вода – это к болезни. А что предвещает радуга…
29 ноября. Сменился с дежурства. Утро морозное - 18 градусов. Где-то в 10.00 позвонила Тома, сказала, что будет ждать меня к 16.00, все время спрашивает, не звонил ли сын. А от него ни звонка, ни письма, неужели не понимает, как она ждет, что ее ложат на операцию.  После мамы минут через пятнадцать звонила наша подруга Зоя. Только приехали из Волгоградской области от родственников и вот сразу вопрос -  как Тамара, где лежит, как доехать. Я объясняю, не может понять, в районе, где клиника, ни она, ни я, раньше не были. Я сказал, что к 16.00 еду к  Томе, Зоя – сразу мне – и я с тобой. Договорились встретиться у магазина «Руслан» на Смоленской площади. Я приехал чуть раньше,  неподалеку  в ожидании побродил, изучая подъезды и выезды из улицы Плющиха, то есть узнавал дорогу, если поеду на машине сам за рулем. Увидел Зою, поехали к Томе, в 15.15 были у нее. Думали, что до 16.00 ( в это время оканчивается тихий час и начинается прием посетителей, нас не пустят). Но дежурный мужчина оказался добрым дядькой, спросил  только, есть ли с собой тапочки  (к больным вход только в сменной обуви), мы не знали этого правила, но нас он пропустил и в 15.15 мы были в палате у Томы, был еще тихий час, но в палате никто не лежал, вместе с Томой были еще две женщины, и, эти милые непосредственные женщины (невольно вспомнилось, как говорят французы – «Женщина, если она только женщина, всегда женщина», так вот эти женщины что-то проворно спрятали на подоконнике за штору, оказывается, они спокойно маникюрились за тумбочкой у окошка, и увидев нас быстро спрятали маникюрные принадлежности  (И это накануне предстоящей операции).  Увидев меня, Тома обрадовалась. Еще больше заулыбалась,  увидев Зою. Женщины приветливо пригласили нас в палату, а сами потихоньку вышли. Мы устроились на стульях у кровати Томы, сама она сидела на кровати. Разговор был непринужденный, раскованный, немножко с веселым уклоном, Зоя говорила о своей поездке, о встрече с родственниками, о детях и их семьях, внуках, о том, какой выдался тяжелый год и для них – Зоя за этот год похоронила тетю, потом мать и брата. Потом заговорили о предстоящей операции. Тома подробно знает, что и как будут делать – сначала наркоз, охлаждение организма, вскрытие груди, прорубят грудную клетку долотом (Зоя при этих словах вздрогнула). Томочке все это подробно рассказывали уже прооперированные женщины, здесь уже ничего не было, что составляло бы технологические тайны операции. Больные идут  на операции осознанно, представляя во всех подробностях, что с ними будет завтра. Зоя неподражаема, она одухотворена, уверяет, что будет все хорошо, хорошо, просто потому, что так должно быть и иначе быть не может, я буду все время молиться богу за тебя (она перекрестилась на Томочку). Милая, отзывчивая душа, сейчас, только приехав, и проводив родственников,  первые слова как Тамара себя чувствует. Друзья познаются в беде. Замечательные люди. Отдали привезенное с собой, Зоя, вынув из кармана шоколадку, всунула ее в руки Томы и категорически приказала –а это,  чтобы ты съела сейчас же. На что Томочка резко отрицательно покачала головой – мне уже ничего нельзя, запретили принимать любую пищу,  идет очищение организма перед операцией.  В 16.15 вышли из палаты, Тома повела нас к лифту. Не успели захлопнуть дверь холла перед лифтовым тамбуром, как распахнулась дверь и выбежала дежурная медсестра с приветливым лицом, в улыбке, обнажив золотые зубы и на Тому - Это куда!!! Томочка улыбнулась – я их только посажу в лифт. Тома говорит – что очень строго следят, чтобы больная не ушла.  Недавно мужчина  перед операцией вывалился из окна не выдержав предоперационного напряжения, палаты на десятом этаже, выше них уже  этаж операционной. Мы расцеловались, ни пуха ни пера, сначала с Зоей, потом со мной. Томочка торопливо  открыла дверь, резко повернувшись,  с улыбкой  приветливо помахала нам. Двери холла и лифта  захлопнулись одновременно!
Через 2-3 часа проводив Зою до метро, я был дома – дочка уже знала, что у мамы завтра операция, я ей говорил, что на следующей неделе, но в какой день не говорил… Сказала, что звонила  мама минут за десять до моего приезда. Я хотел сразу позвонить Томе, и сказать, что приехал, но решил позвонить как и каждый день в 21.00.  В 21.00 я позвонил ей. Обычно в это время она находилась около телефона, на этот раз ее сравнительно долго не было, потом мужчина мне сказал, что сейчас она подойдет. Тома подошла и заговорила тихо, невнятным голосом, плохо было разобрать слова. Она домой передала ночную рубашку и вот  уже Джулька стремительно бросилась к ней и стала жадно вдыхать знакомые родные запахи, она тыкалась мордочкой в материю, ворошила ее, снова вдыхала – сверху, снизу, внутри в складках. Мы уже замечали, как собачка на самый слабый стук в квартире резво неслась к двери, делая стойку в ожидании – вот сейчас откроется дверь и войдет Томочка, но дверь не открывалась, и она неудовлетворенная, уходила к нам и вот ее поведение с ночнушкой. Я в это время разговаривал по телефону с мамой и дочка мне шепотом подсказывала, скажи-скажи, как Джулька обнюхивает ее ночнушку. Мама всегда с удовольствием слушала разговоры о Джульке, а здесь вяло прореагировала,  не проявляя никакого интереса. Я-то думал наоборот, взбодрить ее этой темой. Спрашиваю Тому, ты что плохо себя чувствуешь, ведь 3-4 часа назад говорила со мной бодро. Она ответила. Меня уже напичкали всякими лекарствами – и снотворными – все из той же череды предоперационных приготовлений. И надо же мне было позвонить ей в этот момент и вообще  в этот вечер. Если уснула, и я ее разбудил. Как же будет трудно уснуть ей в этот тревожно - волнующий вечер за несколько часов до предстоящей операции. Какие тяжелые мысли будут снова сверлить ее уставший мозг до того времени, пока уснет. А как важно хорошо выспаться накануне завтрашнего невероятного испытания. Как я ругал себя за этот звонок Томочке. Сам я тоже знал, что буду в эту  ночь плохо спать. Перед сном выпил таблетку димидрола. Обычно после приема таблетки этой крепко спал, на этот раз  несколько раз просыпался, видел сны, но ничего вспомнить не мог. Перед сном попросил у Светочки будильник, ей ведь завтра в школу, она принесла, я хотел его завести, но она сказала мне, что сама уже его завела. Ночью несколько раз просыпался,  снова засыпал, когда проснулся в очередной раз, увидел, что уже светает.  Значит, проспали, Света поставила будильник на 6.30 утра, но забыла завести часовой механизм, или мало его завела, и часы ночью встали.  Мы проспали, было уже около 8.00 утра.
30 ноября. День операции. Томительно тягуче тянется время. Душа болит, переживает, особенно в период с 9 до 10 часов и после 14 часов. Где-то в 14.50 позвонила Зоя, с ней говорила Света. Зоя позвонила в ординаторскую, но там ей ответили, что хирург ушел домой, значит операция закончилась. Больше ничего не сказал ей. В 15.15 я позвонил  в ординаторскую. Тоже самое. Хирурги ушли домой, все спокойно, значит, операция закончилась. Если б было, что-то ненормальное – сообщили бы. Другой информации нет. И   то маленькое душевное облегчение. Закончилась операция. Но идет отход от наркоза, ее боли, не хочется думать об этом, но не могу себя заставить не думать об этом, душа сопереживает. Часов в 11 зашел на работу в ДК, в моем кабинете сидят два полковника – медика. Спрашиваю – вы кто. Я им говорю, что это мой кабинет, я здесь работаю – А вы кто. Спрашивают - у меня - вы из клуба ветеранов (нет говорю, с общественно-политического центра). Тогда они говорят, что написали ходатайство на имя начальника космических войск о выделении для ординатуры медиков двух наших кабинетов (их 6 медиков ) и отныне это их кабинеты.  Подписал так подписал, для меня этот кабинет и так стал уже чужим, но в нем стоит кухонный гарнитур сына. Я сказал, что занимайте кабинет на здоровье, только пусть постоит немного мебель, лучше, говорят, чтоб вы ее сегодня увезли, а то мало ли что, не хотим отвечать за чужие вещи. А у меня было такое состояние, что только и заниматься переносом кухонных шкафов. Поговорил с начальником Дома Культуры, он пообещал, что найдет гарнитуру место в другом кабинете.
После обеда я заглянул в отдел к начальнику отдела кадров. Состояние у меня было подавленное, и в таком состоянии не хотелось разговаривать  по вопросу перевода сына. Но ранее он сам просил меня  позвонить ему в конце месяца по поводу перевода сына, а сегодня последний день месяца,  а завтра я заступаю на дежурство.  В его кабинете он с улыбкой встал ко мне навстречу. Я к нему сразу с вопросом - Ну, Слава, как идут мои дела с переводом сына, есть что-нибудь новенькое. Он еще шире улыбнулся, крепко от души пожал мне руку, и все еще улыбаясь, добавил - есть, есть и не только новенькое, но и радостное. Почему вас долго не было, и в эти дни не заходили ко мне.  Спешу обрадовать вас – есть приказ о переводе вашего сына. Спазмы сдавили мне горло. Так быстро. А у меня, говорю ему, сегодня такой тяжелый день, жене сделали операцию, вот бы сейчас обрадовать ее этим важным и радостным для нее сообщением, а она без сознания лежит в реанимации. Он - мне, а вы разве об этом не знали – он мнется, не знали, я думал что вы уже в курсе дела. Я сейчас скажу вам номер приказа, так-так, поискал - № 069 от 24 ноября 1992 г. Вот так в жизни в одни и те же моменты пересекаются печальные и радостные события как парадоксы – 24 ноября Томочку кладут в клинику и в этот же день подписывается приказ о переводе к ней сына, 30 ноября эта сложнейшая операция и в этот же день узнаем о переводе к ней сына. Но Томе об этом сообщать нельзя.
1 декабря. Заступил дежурить. Где-то около 10.00 позвонил в ординаторскую. Хирургов опять нет. Спросил об операции, ответили, что операция вчера прошла благополучно.  Заменен митральный  клапан и  сделана пластика другого. Около 16.00  звоню Зое.  Она тоже звонила, но где-то  в районе 10 - 10.30. Ей ответили, что все нормально, а Тома вроде бы уже сидит в кровати. Любимая, как ты там переносишь эти часы, как себя чувствуешь. Прошли только первые сутки после перенесенной операции. Как бы хотелось пожелать тебе, чтобы эта операция стала для тебя вторым днем рождения, а не только сгустком, пучком моральной и физической боли, сковавшей все части  твоего хрупкого тела в этот памятный для нас день. Сил и терпения тебе в эти тягучие дни. Пусть каждый  час несет тебе выздоровление и укрепление сил. Мы всей семьей рядом с тобой и постоянно сопереживаем, и нам от  души помогают сопереживать,  молясь за тебя  наши верные друзья От души благодарю их за оказываемую поддержку, заботу и сопереживание.
Сыну пришла телеграмма о переводе. Он попросил отсрочить откомандирование на 2-3 недели, вроде бы договорился. Звонила незнакомая  женщина, которая лежала вместе с Томой в реанимации, и та просила ее передать нам, что чувствует себя хорошо.
Дорогой наш любимый человечек, это через сутки-то после такой операции чувствовать себя хорошо. Терпеливка ты наша и альтруистка. Все для других, оставляй побольше из этого всего для себя!!!

****
… Со дня той хирургической операции прошло много лет.  Уже выросли дети Томочки. Подросли ее внучата и уже стали совсем взрослыми. Сама Томочка после той хирургической операции  еще проработала много лет  медицинской сестрой.     Непрерывный трудовой стаж медицинской деятельности ее составляет 53 года. Обидно, что ни в управлении соцзащиты, ни в администрации города не нашлось места для проявления элементарного  для ветерана медицинской деятельности и инвалида второй группы внимания.
Вспоминаю многие войсковые с учения с участием персонала военного госпиталя, видел как по окончании учения колонны военных  со своей техникой и другие его участники возвращались в свои расположения и последними с медтехникой госпиталя возвращалась в часть очень уставшая моя дорогая Недотрога Томочка – ведь она была ответственной за медицинское обеспечение и сохранность медимущества госпиталя. Светлая память, моя неутомимая труженица моя дорогая Недотрога Томочка!