Иван Дмитриевич, Саша, Катя и Уссурийский край

   Дедушка любил отца. Наверное, больше, чем маму. Старался походить на него. Старался быть достойным его любви. Потому что – что-то говорит мне, что из всех семерых сыновей Саша был любимым сыном Ивана Дмитриевича…

  Помню, дедушка собирается выступать перед школьниками в нашем ЖЭКе – о Войне, как ветеран (общественница наша «удружила»).  – «Катюш, а где часы?» - «Какие?» - спрашивает бабушка. – «Отцовские». ..

   Для меня – странные часы, теперь таких не бывает, - закрытые крышечкой и на ремешке, пристёгивающемся к брючному ремню. Серебряные круглые часы – как пудреница, только тяжелее и больше…  С какой теплотой было сказано дедом это – «отцовские»!..

   «Отцовской», - вернее, связанной с отцом, - была и книга, любимая дедушкина книга – вернее, даже две книги, - В.К. Арсеньева – «Дерсу  Узала» и «В дебрях Уссурийского края».

    Когда-то, когда я была совсем маленькой и мы жили ещё на Земляном Валу, и дедушка водил меня в Сад имени Баумана, он рассказывал мне о необыкновенных людях, живших в домике в лесу… Там жило- было целое большое семейство, и о каждом члене семьи дедушка рассказывал мне отдельную историю. Ах, я была слишком мала – мне было два-три года. (А потом дедушка этой истории мне уже никогда не повторял). Конечно, память донесла всё только «в общем» и ничего конкретного. Что это было за семейство? Старообрядцы?.. Дом лесника в Уссурийской тайге?..

    Я так и не знаю, что связывало столичную семью дворян Калошиных с бедным семейством уссурийского казака Гордея Седякина, жившего в станице, названной именем путешественника и исследователя Дальнего Востока Михаила Ивановича Венюкова. Уссурийский казак Гордей Захарович Седякин, - это так же – мой прадед, - отец бабушки Кати. У меня нет его фотографии. Бабушка говорила, что он был красивым мужчиной. Но и бабушка знала его только по снимку (утраченному впоследствии). Он покончил с собой в мае 1906, когда бабушке – последнему, десятому, ребёнку в семье Седякиных, было всего полгода. Как говорила наша двоюродная тётя, он покончил с собой «из-за политических разногласий с братом». Что это были за разногласия, ради которых он смог оставить престарелую уже свою супругу – Марию Никитичну, с которой прожил всю жизнь, и совсем крошечных последних детей – годовалого сына Петю и прелестную полугодовалую девочку Катюшу?.. Другие дети тоже не все были взрослыми… А жене – уже за пятьдесят, и она – слабая, нездоровая женщина… Не мне его судить. И я не знаю его обстоятельств. Шла Первая русская революция. Может быть, его направили куда-то – действовать против своей совести? Ослушаться приказа он не мог. Он мог – только выстрелить в себя… Наверное, это нельзя делать, но я молюсь за тебя, - когда бываю в церкви, мой бедный прадед…  И пишу в записках «за упокой».

   Я не знаю, как так вышло, что Иван Дмитриевич с сыном Сашей оказались в станице Венюково, в бедном доме вдовы Седякиной.  Были ли они знакомы, может быть, переписывались? Но что тогда связывало их?  Может быть, Мария Никитична (1854-1927) была каким-то дитём декабристов? Но тогда это – неучтённое дитё. К сожалению, я не знаю её девичьей фамилии; она могла бы пролить какой-то свет на это обстоятельство…  Я не знаю почти ничего об этой своей прабабушке. Знаю, что она не была красива (об этом бабушка говорила с сожалением). Но что у неё были очень длинные косы, о которых прабабушка говаривала: «будут лежать под землёй (когда умрёт) – как змеи!»… Так же она не любила ходить в церковь (может быть, потому что уже болела) и говорила: «если Бог есть – Он в каждом углу есть!». Знаю, что жили они бедно – до того, что дети дрались из-за попавшей кому-то в кружку молочной пенки  и пили «солёный чай».  В детстве я удивлялась – зачем же они солили чай? Если не было сахара, ведь можно было бы пить просто чай, пресный…  Но это оказался особый дальневосточный чай, сразу уже бывший солёным – дешёвый, конечно (дешевле обычного чая).

  Иван Дмитриевич Калошин с сыном Сашей приехали в Венюково осенью 1912 года. Калошин помог Марии Никитичне, вероятно, материально и забрал с собой её младшую дочь – Катюшу. С этого времени наша будущая бабушка, - а тогда семилетняя девочка – стала воспитываться и жить в Москве, в семье нашего будущего дедушки. Кажется, Иван Дмитриевич привёз из Венюкова и одну из старших девочек – пристроил её гувернанткой в знакомую семью в Петербурге. В общем, сделал для семьи Седякиной что мог…

  Дедушкино трепетное отношение к бабушке, своей Катюше, - оно продолжало, видимо, то, отцовское, доброе, жалостливое отношение к девочке-сиротке…
  И, конечно, неизгладимое впечатление оставило всё это огромное, удивительное путешествие вдвоём с обожаемым отцом – в душе двенадцатилетнего мальчика. Он навсегда влюбился не только в хорошенькую «китаяночку» Катюшу, но и в её родину – весь этот фантастически интересный Уссурийский край!

  Потом он вернулся туда – красноармейцем. Бабушке после Революции, - вернее, - после 1918 года, - пришлось на несколько лет вернуться домой. А дедушка стал служить в Красной Армии – потому что там служил кто-то из его родственников. Он приехал туда вновь в 1925, в начале апреля. Уже через две недели они зарегистрировали брак. Не знаю, согласились бы родители дедушки на этот «неравный» брак, если бы не революция?.. Не знаю… История – и семейная тоже – не имеет сослагательного наклонения. Всё случилось так, как случилось. Они были различны – но жили в гармонии. Может быть, эту гармонию незримо поддерживал образ прадеда, когда-то соединившего их – ещё детьми…


1.Фото - Дедушка с прадедом. Петроград. 1914 или 15 гг. Фотоателье Д. Гершуни.
2.Фото. Саша в казачьем костюме на Ёлке 1913 года.
3.Фото. Катя в костюме принцессы на Ёлке 1913 года.

  Последние два фото с общей фотографии, распространённой в сми и в Интернете как "Ёлка 1913 в Санкт-Петербурге. У нас этой фотографии нет. Но я могу указать на ней почти всех детей - кто есть кто. Это - дети из дедушкиной семьи и их окружения.Кто "слил" нашу семейную фотографию - неизвестно. О том, кто изображён на этой фотографии, здесь:http://www.proza.ru/2020/02/02/910