Кац, как зеркало советского еврейства

 
 Наум Кац был образцовым советским евреем. Он пил, и не слабо, всё, что имело хоть какие-то градусы, кроме разве, что разведённого гуталина, умел работать по полной, когда надо и мастерски отлынивать тоже, ну, и отпускать еврейские свои хохмочки, по любому поводу. Чувство юмора у него было отменным. Однако, имел он в наличии и некоторые комплексы – например комплекс когнитивного диссонанса – он часто и небезуспешно бил морды, писал неплохие стихи (в любой последовательности) и проводил время, то обсуждая Верлена и Рембо, прогуливаясь за ручку с нежнейшей десятиклассницей, а то, просыпался с головной болью, в каком-то вертепе, в компании привокзальных бл***ей. Но главным раздражителем для него, был комплекс неприятия советской, лживой действительности, в сочетании с необходимостью в ней выживать.

После одного такого мордобития, будучи ещё юным хулиганом, он был приведен в отделение милиции, где дежурный, естественно, первым делом спросил его фамилию. Наум без запинки, по наитию, не желая облегчать жизнь опера короткой фамилией-ответом, быстро и с вызовом, произнёс - "Каценеленбоген". Тот поднял на него свои холодные, рыбьи глаза, усмехнулся недобро и сказал неожиданно чётко и раздельно: - «Правда? Ну, тогда мы сейчас будем делать из тебя сначала Кацена, потом Элена, а затем и Богена», чем потряс Нёмку чувством зловещего юмора, быстрой реакцией, чёткой своей дикцией и здорово развеселил. Диалог далее стал ещё интересней, перейдя на технические детали, но это уже на другую тему...
 
Посаженный, до выяснения, в обезьянник, Нёма обрёл соседа, в виде пьяного в лоскуты малого, который бессмысленно матерился, распространяя мерзкий запах перегара. Потом прислушавшись, он понял, что смысл то был – между матюгами слышалось: - «Евреи всё тут захватили» и без связи – «Россия ещё всем даст просраться»...
– «Конечно», флегматично заметил Нёмка, - "Это, если "Пурген" завезут. В коммерческом количестве".
Мужик, не слыша, продолжал свой матерный, бессвязный монолог, разнообразя его теперь, упоминаемыми всуе жидами, богом и милицией. Вскоре пришёл ключник-сержант и, гремя связкой, что не всегда хороший знак, открыл клетку. Стоя на пороге, он направил заскорузлый свой перст на Нёминого соседа и рявкнул:
- РАБИНОВИЧ, Илья! На выход!
Пока тот неуверенно, пошатываясь, собирал неуправляемое своё тело на выход, Нёмка, задыхаясь от смеха, тихо сползал по стене...