Триумф улыбчивой фантазии

Дерзновенная дочь Евы властно расположилась в кресле кровавого оттенка. Эта самоуверенная особа привязала меня к себе сильной паутиной. Липкая паутина – болезненная зависимость от очаровательной Скиллы. Нынче самодостаточная Скилла, расположившись по-императорски, отнюдь не слушала меня: она была заслуженно холодна к моим философским потугам. Своей недовольной физиономией паучиха нахально показывала своё пренебрежение к моим высокопарным словесам. Её взор был жаден лишь до одного предмета – моих рук. Как умирающий огарок зовёт на помощь двукрылое насекомое – мои длани являлись вожделенным даром для бессовестно-шоколадных очей моей подруги.
Руки, которые умудрялись свободно и патетично производить изящные, несколько угловатые жесты, во время моего пылкого разглагольствования. Грудь наполнялась воздухом, всё живое существо воинственно готовилось к очередному вербальному наступлению и вместе с этим жаркие, алые ладони начинали настороженно шевелиться. Дитя Евы особенно въедливо всматривалась в детали моих крупных кистей: цвет ногтей, их состояние; форма пальцев. Было заметно, что она алкает лицезреть бесконечно эти движущиеся, причудливые дары природы. Бесспорно, я замечал её равнодушие к моим сентиментально-напыщенным изречениям, но моя натура отрешённо терялась где-то в переулках времени.
В сущности, что такое путешествие, господа? Пытливый читатель с прищуром недоверчиво посмотрит в мои плутоватые глаза, чувствуя объективную (на первый взгляд) ироничность задаваемого вопроса, мол ответ ясен – вопрос риторический. Но я не стал бы спешить со скоропостижными выводами, ибо спешка, господа, является ненадёжной и хитроватой спутницей жизни. В действительности ответ на поставленный вопрос крайне сложно найти, мы обязаны превратиться в слепых кротов и отправиться в глубинные недра земли, как когда-то достославный Одиссей ступил смертной пятой в царство Аида.
Задача не из лёгких, ведь так? Поверьте мне: результат стоит подобных тяжких исканий. Суть заключается в том, что многие явления в жизни имеют весьма сложное смысловое, так сказать, зерно и не всем дозволено данную сердцевину истины постичь. Путешествие – весьма простое и незатейливое занятие, на первый взгляд. Будем откровенны – это обыкновенное перемещение в пространстве. Мотивом данного перемещения в пространстве служит скука или желание перемены места жительства, визуального ландшафта, который имеешь несчастье наблюдать на постоянной основе из собственного горемычного окошка. Сколь бы ни была прекрасна сия картина, она наскучит. Безусловно, в первой половине жизненного пути индивидуум испытывает азарт и страстно хочет отправиться в далёкую страну, где его верно ждёт славный пейзаж. Тем паче, что сие странствие будет проходить в весёлой, озорной компании милых товарищей. Но по мере движения вышеупомянутого индивидуума по бескрайней степи Времени подобная забава для него облачится в платье меланхолии и уныния. С течением этой загадочной реки, что именуется жизнью, наш герой и его сверстники будут дряхлеть, накапливать хронические заболевания, жизненные ошибки; их головы будут слезливо прощаться с волосами, которые самовольно решили покинуть черепную гладь; кожа будет вынуждена познакомиться с дряблостью и обретёт вид спущенного футбольного мяча. Перспектива весьма понятна: подобно увядающим пионам, человеческая жизнь съёживается в убогий комочек и растворяется впоследствии. Именно поэтому путешественник может прийти со временем к той мысли, что блуждать в пространстве, в сущности, бессмысленно, быть может, вульгарно. «И что делать теперь?» - спросит тот же неугомонный читатель. «Запереться в замке с изумительной принцессой и ни шага вовне?» - загорланит юродивый. Несомненно, запираться с молодыми дамами в роскошных замках – дело нехитрое и весьма заманчивое, но этот мир напитан и иными, более возвышенными удовольствиями. Прав был поэт: «Дева тешит до известного предела –
                дальше локтя не пойдёшь или колена.
                Сколь же радостней прекрасное вне тела:
                ни объятье невозможно, ни измена!»
Я отнюдь не советую закрываться в личном футляре, к чему благоговейно стремился печально известный чеховский Беликов. Спасение, мои друзья, мы найдём в ином мире. Когда-то древние греки, которым не была чужда изрядная смекалка, сформулировали понятие «Метафизика». Метафизика противопоставляется повседневному быту – это мир фантазии, идей, грёз, искусства и воображения. Это тот мир, который содержит в себе таинственно-волшебные думы, как писал Тютчев. Позвольте, дорогой читатель, сегодня вашему покорному слуге облачиться в тогу, отрекомендоваться Вергилием, участливо взять вас под руку и проследовать с вами во вселенную, где «Прекрасного строгая власть, безмятежность, и роскошь, и страсть».
Перемещение во времени – главное спасение для ищущих, искушённых душ. Для сего процесса, конечно, нам не пригодится несуществующая машина времени, о которой столь восторженно мечтали наивные умы прошедших столетий. Один и тот же пейзаж под воздействием воли вашего разума покорно и сказочно превратится в нечто доселе неузнаваемое. Одно мановение и вы оказываетесь в другом столетии, не меняя внешний контекст, то есть пространство.
Вновь я замечаю неугасающую настороженность моего преданного читателя… Не торопитесь, сударь! Смею пригласить вас в увлекательное путешествие. Эта поездка оставит воистину неизгладимый след в вашем мозгу, составе крови; это странствие оставит отпечаток на вашей коже, ибо ваша опорно-двигательная система активизируется и, естественно, поможет вам сделать этот шаг. Шаг сквозь густую рощу далёких эпох.
Лето очаровывает в первую очередь незабвенными ночами. Теплый мрак растекается в пространстве, атмосфере и как бы околдовывает случайного прохожего. Ночной горизонт укрывает тебя увесистым плащом, который почему-то имеет запах стойкого дыма. Нырнув под этот сумрачный бурнус, путник обособляет себя от окружающего мира, света. Лишь робкому сиянию небесных близнецов дозволено дотрагиваться до твоей дрожащей плоти. Глаз алчно проглатывает перспективу. Ухо неуверенно впитывает далёкий, монотонный лай собаки, да срывающийся крик ответственного хозяина-петуха. Уши преобразовываются в чуткие локаторы, они подобны сухой губке, принимающей в себя всю влагу без единого остатка.
Полуночная тишина распахивает свои добродушные объятия, даёт своим размахом понять, что готова слиться с тобой в неповторимом альянсе…
Лёгкий шаг, сила в молодых членах, проникновенно-похотливый воздух беспардонно пробирается в юношеский организм: ротовая полость, гортань и далее согласно незыблемым правилам анатомии, одаривая кровь долгожданной пищей. Халдейские поклоны тополей, жеманство одинокой ивы, деревенское одноэтажное плюгавое дерево, смотрящее на любого потухшими очами. Слуховая кора фиксирует только настойчивый храп, доносящийся из дома по ту сторону дороги, да перелистывание бумажных, смертных листьев, владелицами которых являются несчастные гелиады.
Ускорение шага – шпионский спуск к ручью и странник вдруг очутился в том же пространстве, но в предыдущем столетии. У ручья молодые дворяне претенциозно размышляют о недавно вышедшей пушкинской «Полтаве». Свет гулливерского костра опускается на юные, безбородые лица почитателей изящной словесности. Шагаем далее… У опечаленной берёзы, свисающие локоны которой своим цветом синонимичны с оттенком нерасчёсанной травы, стоит разночинец в поношенном сюртуке и брюках цвета осеннего неба. Молодой человек шепотком объясняется со светленькой крестьянкой, а ты становишься свидетелем и разделяешь секрет сладострастных, отчаянных любовников.
Поля вальяжно ложатся перед ногами и каждая травинка солидарна с соседкой: все льют слёзы от счастья перед встречей с гостем; они захлёбываются в необузданном море росы. Туман ожидаемо нарушает сомнамбулическое уединение и своим полководческим повелением приказывает моим нейронам работать, своим марсовым вызовом будит их. Сложный механизм, подобно ходу настенных часов, приходит в ленивое движение. Некий демиург-дилетант, прозябающий под черепной коробкой, планомерно воссоздаёт зрительные образы, которые сначала имеют тусклый, в сущности, прозрачный облик, но постепенно разгораются всё ярче и ярче…
Вдалеке слышен крадущийся топот копыт. В этом топоте, в этом ритмическом давлении на терпеливую землю, всё-таки есть что-то стройное, благородное, быть может, организованное. Всадник в кожаном пальто смело руководит четвероногим рабом, не обращая внимания на укромно стоящего у ручья человека.
Этот скромно-укромно стоящий господин в данную секунду чувствует, как нечто в области его собственных лопаток пытается прорваться с младенческим рвением сквозь плоть, подобно мураве, которая волевым усердием продирается через косный тротуар. Нечто торжественно побеждает натянутую ткань смертного и, пробившись, выпрямляется в своём перьеобразном и мертвенно-бледном виде. Эти крылья будут надёжнее, ибо они не скреплены легкомысленным воском. Крепление в данном случае более постоянное – всепоглощающая любовь к равнинам, над которыми нам придётся парить, охотно подражая столь категоричной птице Зевса.