Глава 14. Она не должна жить

Глава 14.

Она не должна жить!

1658 год. РОССИЯ. Н-ск 

       Постоялый двор, наконец, погрузился в тишину. Утихли даже собаки, коих в таких местах всегда тьма тьмущая. Головин старший нещадно храпел на широкой дубовой кровати. Митяй совсем по-детски положил под щеку обе ладони, сладко причмокивал в людской на печи. На Мишкиной груди покоилась невесомая светленькая головка Ульяны. Спали хозяева, спали все проезжие.

       Только одному человеку было не до сна.  Он смертельно устал от долгого путешествия. Он надеялся поужинать и броситься в постель, чтобы дать отдых будто избитому телу и закрыть припухшие и саднящие от слепящего мартовского снега и ветра глаза. Но стоило только их закрыть, снова и снова он видел лицо поднимавшейся по лестнице девушки.

       Видел и еще одно, такое родное и никак не стирающееся из памяти лицо любимой. Поминутно эти лица проплывали перед воспаленным взором. Туда же вклинивались еще несколько лиц, очень похожих, но не таких милых и грустно-нежных, а страшных, с перекошенными в немом крике ртами, с диким животным ужасом в белых, вылезших из орбит глазах. Все эти лица то проплывали друг за другом, то перемешивались в адской пляске.

       Сердце, его измученное, бесконечно рыдающее сердце то бешено билось о плотный атласный жилет, то останавливалось. И тогда он, уже много лет вымаливающий у Бога этого момента, благоговейно замирал и ждал. Спокойно ждал конца. Но этот гадкий кусок мяса делал какой-то немыслимый кувырок и снова бился, как ни в чем не бывало, позволяя мучительным видениям одолевать его с новой силой. Так было уже много раз, очень много.

       И теперь это новое лицо! С первым лучом восходящего солнца, которого его погруженный в себя взор не заметил, вечно сухие синеватые губы этого человека вынесли вердикт – она не должна жить!               

       А она жила и радовалась каждой минуте рядом с любимым. И сейчас она легонько гладила его по голове, утирая покрытый испариной лоб (Михаил все никак не мог оправиться от простуды). Целовала розовое ухо. Супруг улыбнулся во сне и положил руку на ее слегка уже выпуклый животик. Ульяна терпела-терпела, потом тихонько сняла тяжеленную лапу и вдруг ощутила что-то неприятное на своей руке. Поднесла ее к своему лицу и в слабом свете начинающегося дня увидела прилипшее к ладони множество темных волос. Быстро сняла их, бросив на пол, снова провела по Мишкиной голове – опять целая горсть!

       Сердце тревожно заныло, что ж за хворь такая? Скорей бы добраться до места и основательно заняться непонятной болячкой. Девушка встала, взяла кувшин и, накинув шаль, пошла на кухню за кипятком.

       Болеслав Совински вдруг поменял планы. Целый день просидел в комнате, никого не впуская, и с каждым шагом на лестнице или хлопаньем входной двери бросался то к окну, то выглядывал из комнаты. Эту бледную худенькую девушку он увидел только однажды – рано-рано утром, когда его привел в чувство пронзительный скрип рассохшихся половиц в коридоре. Приоткрыл свою дверь и заметил удаляющийся силуэт.

       Усталость покинула его, появилось знакомое покалывание в пальцах, и налитые кровью опухшие страшные глаза на иссиня бледном лице засияли холодным неземным блеском. В мозгу уже беспрестанно кричало и ревело на все голоса – она не должна жить! Не должна, не должна! Его била крупная дрожь, шелковое белье промокло от пота, зубы стучали. Так было всегда перед охотой. И это состояние было очень трудно скрывать.

       В городе Н. они жили уже два дня – Головин решил дать детям более-менее полноценный отдых. За Ульяну особо не волновался – обычные женские дела. Не она первая, не она последняя. А вот состояние сына вызывало опасения. Жара не было, слабость, болячки пошли по телу, волосы лезли пучками – вон залысины какие появились! Чего он нахватался в дикой этой Мордве? Привозил к нему местную знахарку, та руками развела.

       На кухне Ульяна поделилась с бабами своей бедой. Все поохали, поахали, а одна под неодобрительные взгляды других велела ей отправляться к колдунье. Ульяна была готова хоть к черту на рога пойти ради Мишки. Баба та научила идти вечером, поскольку местный люд ведьму опасался и того, кто к ней обращался, не жаловал. Взялась проводить.

       Так и пошли, потаясь от всех. Темными кривыми улочками шли по бревенчатому настилу довольно долго, потом полезли по жидкому снегу на самый отшиб, где и жилья человеческого не видать было. Сырой и густой весенний воздух не мешал ночному светилу бродить синими лучами по проталинкам, освещая путь двум маленьким фигуркам.

        Вдруг баба резко остановилась, перекрестилась, зашептала молитвы. От непроглядной темноты впереди отделилась тонкая тень и неверным шагом пошла навстречу. Ульяна почувствовала холод между лопатками, но сдвинуться с места не могла, все молитвы тоже забыла. Тень приблизилась и, ткнувшись противным мокрым носом в ее руку, часто-часто задышала. Огромная черная худющая собачища молча смотрела на нее, звонко роняя слюни.

        Ульяна нащупала в кармане кусок калача (теперь всегда носила с собой – временами на нее нападал прямо неукротимый голод) и, медленно вытащив, протянула собаке. Зубы чудовища клацнули, так что у женщин сердце замерло, но собачий хвост начал бешено биться о бока. Контакт был установлен. Собака развернулась и, поскуливая, звала их за собой. И вдруг будто растворилась в темноте. Была, была и прямо вот враз и исчезла. А они увидали небольшой холмик землянки перед собой и рядом плетень с горшками. Пока приглядывались, собираясь с духом, дверь сама отворилась. И в красноватом свете открытой глиняной печурки показалась женщина лет тридцати. В обычной одежде, и сама обычная, разве что более красивая и свежая.

       - Заходите, гости дорогие. Чего на пороге маетесь? Не съем я вас.

      Женщины спустились по чистым деревянным приступкам и оказались будто в обычной избе. Никаких черепов, костей и лоханей с внутренностями тут не было. Опрятное, насколько это возможно, жилище с устланным сеном полом, печь в углу, кадка воды перед дверью с корцом на ней. Низенький столик, пара пеньков для сиденья да топчан в углу. И везде по стенам, на потолке – сушеные травы, ягоды и грибы. На столе дымилась вареная репа, рядом в большой деревянной тарелке лежала разрезанная луковица и горсть крупной серой соли. Колдунья собралась поужинать и, вопреки ожиданиям кухарки, вовсе не младенцами.               

       По повелительному жесту руки ведьмы обе обвалились на пеньки. Она придвинула пустое деревянное ведро, бросила на него поленце и села напротив.

       - Отведайте, гости дорогие, чем богаты. Хлебца, правда, нету. Да хлебушка-то  я нынче уже откушала. - И бросила насмешливый взгляд на Ульяну. Женщины замотали головами.

       - Ну, на нет и суда нет, мне больше достанется, - стала чистить длинными чистыми ногтями желтый овощ.

       - С чем пришли, любезные? – Опять насмешливый взгляд с полным ртом.

      Ульяна никак не решалась заговорить, лишь молча протянула на ладони прядь волос Михаила. Ведьма, в секунду прибрав со стола, зачерпнула корец воды из бочки и дала отпить Ульяне, а потом бросила туда волосы и поднесла корец поближе к свету печи. Волосы медленно опустились на дно.

      - Видишь, плохой знак, девка. Не жилец твой князь. – И стала лить потихоньку воду из ковша в огонь, а тот только еще пуще разгорался, будто не вода это была, а масло. Отблески огня плясали в черных глазах красавицы, и вдруг прямо в секунду ее нос начал вытягиваться и заостряться крючком, губы ссохлись и провалились в беззубый рот, роскошные каштановые кудри резко поседели, пальцы сморщились и скрючились. На этой страшной карикатуре на человека теперь жили одни только прекрасные глаза. Огонь в них занимал все пространство и, казалось, вот-вот выплеснется наружу. Зрелище было настолько же завораживающим, насколько жутким.

          Не в силах оторвать от нее взгляда, Ульяна сидела ни жива ни мертва, а в мозгу громом гремели слова: «Не жилец твой князь»… Сколько времени прошло, она не знала, очнулась только, когда ведьма, вновь оказавшаяся красавицей, что-то совала ей в руку.

        - Незнакомая хворь, ее наслал тот, кого нет ни на земле, ни в земле. Не справиться с ней ни мне, никому другому. Капай ему настой в пищу и отвар давай, какой давала, глядишь, может, сына увидит. А сейчас ступай, ступай скорее отсюда, плохо очень мне. Провожалке передай, чтобы с хозяином больше не баловалась – муж прибить может. Передай, передай, она помнить ничего не будет, - последние слова хозяйка говорила, уже не держась на ногах и ухватившись за косяк.

        Ульяна, вытолкнувшая бабу на улицу, вернулась было помочь ведьме и заплатить. А та, уже серая, все валялась на пороге и бескровными губами шептала.

 
      - Иди, иди, девка, не надо тебе этого видеть. Все у тебя теперь будет хорошо.

       Собака, невесть откуда взявшаяся рядом, так гавкнула, что женщины понеслись к околице, не разбирая дороги. У одной из первых изб обе в изнеможении упали на завалинку. Ульяна никак не могла прийти в себя, а баба с перепугу трещала без умолку и дергала ее за рукав. Ульяна, наконец, обратила на нее внимание, оставив на время невеселые свои мысли.

        - Чего тебе?               
       - А чо она сказала-то тебе? Чо сказала? – Допытывалась баба. Ульяна горько рассмеялась.

       - Не велела тебе с хозяином путаться, а то муж прибьет тебя. – Баба так и осталась сидеть с открытым ртом.

       По всему выходило, что до постоялого двора уже недалеко, показались за домами кресты стоящей рядом церкви. На улице никого уж не было. Уля шла одна впотьмах, стараясь не оступиться на осклизлой мостовой. Вдруг за спиной послышались торопливые шаги. Девушка остановилась, провожалка отмерла, наверно, и догоняет. Шаги тоже затихли. Ульяна пожала плечами и пошла дальше. В голове никак  не хотели укрепиться слова ведьмы. Мысли были о чем угодно, только не о судьбе Миши.

       - Сын, у меня будет сын, - и вдруг, почувствовав кого-то прямо за спиной, резко обернулась. И почти столкнулась с высоким господином, который схватил ее за локти. Сколько они смотрели друг на друга, пока господин неуверенно и с болью сдавленно произнес.

        - Ядвига, Ядя, Ядя моя…     Ульяна попробовала выпростать руки, не тут-то было. В светлых, прозрачных глазах господина была такая пустота, которая пугала больше ведьминого огня. Еле смогла разлепить губы.

       - Маму мою звали Ядвигой. А вы откуда знаете?
            
       И тут господин отпустил ее локти и упал на колени. Обхватил голову руками и нечеловеческим голосом зарычал-завыл.      Слишком насыщенные события этого вечера, да и общее состояние девушки дали, наконец, о себе знать. И она, как скошенный стебелек, рухнула без памяти на мокрую мостовую прямо под ноги странного господина...

       Когда на постоялый двор глубокой ночью явилась странная процессия в лице графа Совински с бесчувственной Ульяной на руках и орущей и причитающей провожалки, поднялся переполох. Девушку отнесли наверх и послали за фельдшером. Мишка с Митяем путались у всех под ногами и мешались. Баба с воодушевлением рассказывала ужасы на кухне. Князь сидел в зале и, насупившись, ждал. Наверху в комнате плакал навзрыд первый раз в жизни Болеслав Совински. Когда фельдшер вышел от Ульяны, заявив, что все в порядке, Головин бросил ему, не глядя, кошелек и ушел спать, но в комнате его уже ждал пожилой граф.

       Всю ночь злой, как сто чертей, половой таскал им свечи и вино. А под утро Головин, никому ничего не объяснив, снялся и уехал один, велев сыну ждать вестей. А пьяный в хлам граф Совински до вечера проспал сном младенца без обычных, терзавших его душу кошмаров, и в ночь тоже уехал.

       Молодые и Митяй были в совершенной растерянности, и только через неделю прибыл гонец с письмом. Граф Совински отписал все свое имущество единственной дочери, подарил титул зятю и, приняв обет, удалился в странствие. Новоиспеченный граф Совински с женой проследовали в свое новое имение в селе Черная Речка.

       По прибытии стали обживаться, строиться. Молодой граф тяжело болел, но держался стойко. Графиня была в положении, и все вроде ничего, но никто никогда не видел ее улыбки. Проныра Митяй остался рядом с ними, получив новые бумаги. Теперь он носил фамилию Зеленин. Вскоре тоже обзавелся семьей и собственным домом, охотно продолжая лечить всяческую скотину. К концу лета подошел срок графине рожать. Очень все за нее опасались, слишком слабой она была, будто хрупкая прозрачная диковинная кукла, присланная из Китая их родственником.               Михаил, которому бабы вынесли, наконец, орущий сверток, еле смог удержать его в трясущихся руках и заглянуть в лицо сына выцветшими глазами с покрытыми струпьями веками без ресниц.

       После зашел к измученной Ульяне и смотрел на ее сон. Она скоро, почувствовав его рядом, открыла глаза. Молча смотрели они друг на друга, только крепко сцепили руки, на которые тихо лились два потока слез…       Бабы принесли кормить младенца, и Михаил, последний раз поцеловав жену, вышел. Ульяна не смогла проводить его взглядом, она знала, куда он пошел. А он шел и шел. Шел  по селу уже без палки, уже не хромая. Он шел и боялся, что не дойдет. А за околицей его ждала старая знакомая из кривельских лесов Алена. Дальше они пошли вместе…

http://proza.ru/2020/10/25/661