Купинцы

                КУПИНЦЫ


;
   

       КУПИНЦЫ

            







                Издательство «Одесса»
                2020 г.

       Дедам моим посвящается.
      Людям, которые прошли все ужасы войны,               
   трудности послевоенного времени,
   не потеряв при этом доброты сердца,
   человечности, чувства собственного
   достоинства, любви к Родине.
       Написано, по обрывкам воспоминаний 
   моих родителей.   
       Прототипами некоторых героев повести,
   являются вполне реальные люди, сделал это
   намеренно, дабы увековечить память моих   
   родичей и земляков Купинского района.



                житель д.Новоказарино,
                Чернов Игорь

 



              Гвардии старший лейтенант
                Чернов Пётр Осипович               


;
 


                Гвардии капитан
              Борщёв Пётр Никифорович
;

 
                Гвардии рядовой
                Никулин Иван Лукич    ;


                Гвардии мл. лейтенант
             Москаленко Иван Васильевич

 
                Глава 1.
        1925 год. Над Украиной простиралось бес-крайнее синее небо.
        Где-то в Полтавской области, среди зелё-ных холмов и полей, будто сошедший со стра-ниц произведений Гоголя, затерялся старинный хутор, Великие Кемлычки.
        Сосновый бор, большой лошадиной подко-вой, опоясывал хутор, да речушка, через кото-рую прокинут деревянный мосток. По нему-то,
в хутор и входила, одна единственная дорога, а
далее, за хутором дорог уже не было, лишь вы-битые коровьи тропы, что виднелись на косого-ре, паутиной расходились в разные стороны.      

      











   








               
                Глава 2.
        Усадьба Борщей, располагалась чуть левее от моста, уходя своим огородом, почти к само-му берегу реки. Недалече от воды, ровными грядками, росли сочные вилки капусты. У плет-ня, жёлтыми солнышками, соседствовали шля-пы подсолнухов с розовыми мальвами, что красовались у южных стен хаты.
        Старая хата, с глинобитными стенами, все-гда начисто белеными известью, с крышей, по-крытой плотными чака;нами в несколько рядов. На коньке некогда золотой, а нынче потемнев-шей от времени, соломы, много лет назад, аисты свили себе гнездо.
        Аист, лэлэ;ка, белая птица с чёрными поме-тинами, что дарит счастье господарям дома.
        Поверье предков гласит, птица эта, Божья, приносящая детей в дом.
        Так и у семейной четы Борщей, из года в год, стены домашнего очага, оглашались кри-ками новорождённых.
        Первенец, Павел. Точная копия отца и его повадок. Высокий, плечистый, с золотым от-блеском волос в густой шевелюре, в которой словно лучики солнца затерялись.
        Настя. Невысокая росточком, шустрая как синичка. Её серые выразительные глаза, до-ставшиеся от матери-знахарки, всегда излучали искренность и доброту, проникающие в самое сердце, наполняя его волшебным теплом.
       Средний, Пётр. Высокий, как и Павел широ-коплечий. Выразительные, как перезревшие вишни тёмно-карие очи, обрамлял чёрной смо-лью густой чуб. В любой ситуации, проявлял находчивость, благодаря которой всегда выхо-дил победителем.
       Лука. Темноволос, кряжист словно молодой дубок. От рождения не шибко разговорчив, за что и приобрёл прозвище Молчун. К любой ра-боте подходил по-мужицки серьёзно и стара-тельно. В семилетнем возрасте, однажды так увлёкся работой, что едва не отрубил себе па-лец. На указательном, на всю жизнь так и остался поперечный шрам. И как ни странно, после той памятной зарубки, топором потом владел виртуозно, бывало и моргнуть не успе-ешь, а он уже дерево повалит.
       Младшие, Иосиф и Яков. Заядлые рыбаки. Разница  в  возрасте  меж ними была в пять лет,
но оба брата походили один на о;дного, до чрезвычайности. Коренастые, как медвежата крепкие, смуглолицые и черноглазые что твои цыганята. Хуторские мальчишки, их так и драз-нили.


                Глава 3.
        В хату вошла Ефросинья, на бледном лице, полная растерянность. В потемневших, от тя-жёлого труда, ладонях, держала пять картофе-лин. Это были последние…  Взглядом, полным тоски и обречённости, вперилась в мужа.
       Никифор, муж. С косой саженью в плечах, опустив на широкую грудь рыжую бороду, си-дел за столом, сжимая в бессильной ярости огромные кулаки.
       Внутри всё клокотало…
       На прошлой неделе, в хутор нагрянул продотряд красноармейцев. Забрали, выгреб-ли, как ненасытная саранча, всё, подчистую…
       Муж, не замечая жены, уставился взглядом в одну точку. Нелёгкие думы осели в голове и назойливыми мухами, вот уже какой день, не давали покоя. Эту зиму пережить не удастся. Нечем было сеять, ведь забрали последнюю пшеницу. Пшеницу, которую семья добывала непосильным трудом и по;том.
        Голод… Голод грозил неминуемой гибелью. Люди пухли от голода и вымирали по Украине целыми семьями, сёлами. Слухи, один другого страшнее, доносила людская молва. В Гадячах, люди, доведённые голодом до сумашествия, опустились до каннибализма…
       Было крайне необходимо принимать какое-то решение. И решать немедля… 

               
                Глава 4.
       Под лежачий камень, как известно, вода не течёт… Сборы были недолгими, но основатель-ными. Дорога предстояла неблизкая, таящая в себе непредсказуемость и опасность.
       На большую мажа;ру, погрузили самую не-обходимую домашнюю утварь и сельхоз-инструмент. Старое одноствольное ружьё, с по-следними четырьмя патронами, Никифор за-вернул в козью шкуру и подоткнул под облучо;к телеги.
       Ночью, со старшим сыном Павлом, пригна-ли  из  дальнего  оврага  пару спрятанных во- 
лов, которых чудом удалось сберечь.
       Петро, смекалистый малый, чтобы не слыш-но  было  скрипа  деревянных   колёс,   обильно смазал тележные оси дёгтем. Испачкав при этом руки по локоть вместе с рубахой, лишь улыбался на ворчание матери. Мало того, что был черноволос, так ещё и прозвали Черногуз…
       Поздней ночью, когда все сборы были за-вершены, Никифор, в отблеске луны затворил дверь хаты. Сиротливо звякнула кованная клямка, накинутая на висячую серьгу дверного косяка. Постоял ещё несколько минут молча, на родном пороге, навсегда прощаясь с этими стенами. Сошедши с крыльца, широко перекре-стился и отдал земной поклон отчему дому, с которым были связаны и радостные, и горест-ные воспоминания, да и сама жизнь. Стоящее за спиной семейство, вторило отцу. Не;хотя взо-бравшись на телегу, взял в руки кнут.
     - Цоп. Цоп, цобэ  – угрюмо понукнул быков.
Тронулись медленным шагом. И вдруг, ночную тишину, прорезал громкий клёкот аиста.
       И защемило в широкой груди казачье серд-це. И слёзы всех восьмерых оросили родную землю…
       Пересекли границу хутора, когда в темноте выросли эти проклятые жерди, с повязкой на  ма;тице,  чёрной  тряпкой  –  метка,  местным  жителям, как запрет покидать ограждённую территорию.
       Никифор остановился по привычке. При-встав в мажаре, стал подниматься во весь рост, оказавшись лицом к лицу с чёрным флажком.  Душа, а в след за ней и мысли, взбунтовались…  Что же ты дала, роди;мушка власть советская, простому труженику-крестьянину? Видеть, как родные дети пухнут с голоду? Да возможность поедать себе подобных? Стало быть, эмблема твоя не серп и молот, а смерть и голод?!. 
       Взыграв крыльями носа, стеганул кнутом наотмашь, сбив эту дрянь в дорожный прах…
         

    


 
   
 









                Глава 5.
        Ехали, державшись пода;лее от основного тракта. Пробирались окольными путями, тай-ком, чтобы никто не видел. На дорогах всегда была вероятность встретиться с конными пат-рулями, а встреча эта не сулила ничего доброго. Днём, хоронились в лесочках и яра;х.  Ночью же, определяя по звёздам, держали путь на во-сток, в сторону Сибири, к плодородным и щед-рым землям России. Над головой, пролитым молоком, пролегал Млечный путь. Чумацкий шлях. Здесь, некогда чумаки; возили соль, а нынче, Никифор вёз свою семью и соль обид в душе. В его карих глазах отражались яркие звёзды и слёзы…
        Тяжко было покидать родную хату, землю на которой родился и вырос, могилы предков. Кисть, до побелевших костяшек, то и дело сжимала кожаный канчу;к:
     - Ох, судьбинушка моя горькая, доко;ле бу-дешь испытывать меня? Каких ещё напа;стей от тебя ожидать?.. 
       Как ласковые материнские руки, тиха и теп-ла, ночь украинская. Слышно повсюду стреко-тание  цика;д,  которое  нарушает  лишь тяжё-
лая  поступь  волов, уносящая с каждым шагом  семейство Борщей, всё дальше и дальше от ро-дины…
        Топают, топают широкие копыта, взбивая дорожную пыль, вторят им босые избитые ступни, отсчитывая пыльные вёрсты. Шутка ли, одолеть три тысячи вёрст с га;ком…   


                Глава 6.
       Немало прошло времени, прежде чем наши путешественники достигли просторов Южно-Русской равнины. Приходилось экономить на еде. Запасы крупы, были давно на исходе. По-ложение, худо-бедно, спасала исхудавшая ко-ровёнка Кома;ха. Но и её молока едва хватало, чтобы накормить детей.
       Когда привалы были недалеко от леса, ма-ленькая Настя-синичка, одетая в простое ситце-вое платьишко, убегала в его сторону. Её белая косыночка мелькала среди деревьев и через какое-то время, возвращаясь оттуда доволь-ной, несла кузово;к с грибами. Бескорыстные  дары  лесов, были  своевременным и хорошим подспорьем к скудным семейным трапезам…
        Тягучей па;токой, дни переходили в недели, недели тянулись в месяцы. Менялся природ-ный ландшафт, а вместе с ним, менялось и настроение погоды, принося на смену жарким дням, промозглые дожди с грозами.
       Одежда пропахла запахом многочисленных костров. Ночевали под мажа;рой, всем семей-ством, разостлав на земле большой овчинный тулуп. Тихо в ночной степи, от горьковатого за-паха трав и сон крепче. Никифор, засыпая, рас-кинул крыльями руки вширь, и на них, словно на подушках, поместили свои головы, дети. Спокоен и безмятежен детский сон на сильных отцовских руках. Ефросинья, прильнула щекой к ладони мужа. В её уставших глазах читалась тревога за будущее детей, о том, что ждёт их всех впереди, и непрошено, сами собой, пока-тились из глаз горючие бабьи слёзы. Муж всё понимая, шёпотом, да;бы не потревожить спя-щих детей, приободрил жену:
     - Будя, Фрися, будя…
       Вот уже и земли Татарстана остались поза-ди. Остались  позади, его  степные  суховеи  и
пожухлая под палящим солнцем трава, сную-щие в ночи стаи дроф, пугающие своим гром-
ким топотом всё живое.
       Уставшие от долгого пути волы;, заметно ис-худали. Долгий переход, сказывался и на пут-никах. Поскрипывало, расхля;банное правое ко-лесо. Мощные воловьи шеи, запряжённые в ярмо, монотонно тянули тяжёлую ношу.
       Маленькая Настя, сидя на корточках, поло-жив свою голову к матери на колено, в такт размеренным шагам животных, тонким голос-ком затянула грустную песню:
    - Ой пiд гайом зелененькiм,
      Ой пiд гайом зелененькiм,
      Брала вдова льон дрiбненькiй…
   
        Ефросинья, ласково положив ладонь на го-лову дочери, подхватила вторым голосом:
     - Брала ж вона, вибирала,   
       Брала ж вона, вибирала       
       Тонкий голос подавала.
       Ой там Василь, сiно косить,
       Тонкий голос переносить...

       Стройные голоса сыновей, тоже влились в общую песню:
     - Кинув косу на долоньку,
       А сам пiйшов до домоньку,
       А сам пiйшов до домоньку.
       Схилив на стiл головоньку...

       И раскатилась по татарской степи, разного-лосыми, звонкими колокольцами, украинская песня!
       Уж такова она, русская душа, всегда и везде с песней, что в путь, что в бой, что под венец!..
       В последних числах июля, добралась семья до Башкирии. Однако, земля эта, поначалу встретила их неприветливо…
     - Чего ты, хай тобi грець, привязался к нам  – процедил Никифор, обращаясь к кречету, кото-рый вот уже второй день кружил над ними, как предвестник чего-то недоброго…
       На пятый день пути, ближе к вечеру, ехав по степной, еле приметной дороге, наткнулись на разграбленный обоз, таких же странников, вы-нужденных покинуть насиженные места, в по-исках лучшей доли.
       Перед людским взором предстала дикая картина. Всюду  царил  беспорядок,  разбро-санные вещи, пух из распоротых подушек за-стрявший белым снегом в седом ковыле. Две телеги,
сиротливо стоявшие с пустыми упряжками, без лошадей. Но ужаснее всего было зрелище, про-изошедшего здесь, безжалостного убийства.
       С десяток людей, лежали, застыв в несура;з- ных позах. У каждого на шее, зия;ла страшная рана… горло было перерезано. Под каждым, лужа запёкшейся крови, в которых и лежали несчастные, нашедшие себе последнее приста-нище в чужом краю. Над этим местом, где рои-лись большие зелёные мухи, уже ощущался приторно-сладковатый запах трупов. Здесь, будто нависла и растворилась в воздухе, зло-вещая аура смерти. Смерти циничной, наживы ради.
       Дети, испуганно жались к родителям. Ефро-синья, прикрыв левой рукой лицо дочери, пра-вой неистово крестилась, сбивчиво шепча слова молитвы.
       Никифор, тараща глаза, застыл истука;ном. Сыновья, с бледными лицами, стояли, опасливо озираясь по сторонам. Придя в себя, Никифор достал ружьё. Зарядил патрон. Превозмогая страх, ведо;мый надеждой найти хоть ко-
го-то оставшегося в живых, обследовал лагерь.
Судя по взрытой копытами земле, нападающих
было  около  двадцати.  Аккуратно  ступая,  на- 
наткнулся на тело мальчика, лет десяти. Рот ре-бёнка был искажён страшной гримасой, тонкая
 шейка располосована от уха до уха.
        Гнев накатил удушающей волной…  Не;люди, не пощадили и дитя?! Стальной хват-кой сжал цевьё ружья – рядом с окровавлен-ным тельцем, валялся малаха;й, головной убор башкыр-хыбайлы;. Страшная догадка, молние-носно озарила голову… Тщетны были надежды. Живых, среди лежащих, не оказалось. На ват-ных ногах, возвращаясь к своим, споткнулся обо что-то. Оказалось, мешок пшеницы, обро-нённый второпях душегубами. Подняв мешок, прошептал слова благодарности погибшим, за этот хлеб для его голодающей семьи.
        Хлеб – это жизнь. А жизнь и смерть, как две неразлучные подруги, всегда ходят разом, од- на по;дле  другой.
       Подойдя к мажаре и скинув мешок, приме-тил  –  старший  Павел,  стоял  вооружившись вилами. Лука, держал топор. В правой руке, Пётр, сжимал чужой нож с кривым лезвием. В  ещё  юных  очах  сыновей, угадывалась  твёр-дая, мужская решительность.
                Глава 7.
        В  башкирских  степях,  ночь   надвигается 
стремительно, будто сапса;н стремглав обруши-вается с неба на свою жертву. Скорее прочь от этого места.
       Напоследок, Никифор, обернувшись к оста- вшимся навечно там, осенил их широким кре-стом и наспех прочёл молитву.
       Ночь неминуемо надвигалась, вступая в свои права. Кровавый закат, закрыл небо раз-резанным горлом горизонта.
       Безопаснее было, как можно дальше уехать. Но куда скрыться в широком, открытом поле, беззащитной овце, от хищного, вечно рыскаю-щего волка...
        Они появились, когда совсем стемнело, ко-гда  месяц  повис  в  небе  большим острым сер-
пом, когда на землю опустилось чёрное покры-вало тьмы. Тьма, всегда покровительствует злу…  Словно кыпча;кские волки-людоеды, хищ-
но скаля белые клыки, шли они по следу в предвкуше;нии лёгкой добычи…
       Иногда   в   момент   опасности,  в  человеке
просыпается какой-то животный инстинкт. Так и  у  молодого  Петра, доселе  дремавшее, вдруг
обострилось звериное чутьё. Он даже не услы-шал, а вероятнее всего почувствовал, вдалеке, едва уловимый конский топот. Ещё сам до кон-ца не понимая происходящего, потянулся рукой к торчащему за поясом, ножу…
       Топот нарастая, быстро приближался. Вся семья всполошилась. Ефросинья, непроизволь-но вскрикнула. И тут же, в ответ, послышалось дикое улюлю;канье чужих голосов, переходя-щее в жуткий вой. Земля, гулко содрогалась  от конских копыт. Казалось, что уже можно раз-личить фигуры всадников в меховых малахаях.
        Никифор вскинул ружьё к плечу и нажав на курок, выстрелил наугад, в темноту…  В патрон с картечью, засыпают бо;льшее количество по-роху, посему; выстрел прогремел оглушительно громко... Тьму разодрал пронзительный визг раненого.
        С криками  – Артка! Артка! – разбойники бросились врассыпную.
        Пальцы, нековремени дрожали…  второй
патрон, упрямо не поддавался… не сразу уда-лось загнать его в патронник…  замок на старом зауэре, наконец  щёлкнул… Никифор  выстрелил повторно, вдогонку убегающим…
        Эта желанная и кажущаяся лёгкой, добыча, оказалась для волчьей своры не по зубам.
        Так, Никифор, одним решающим выстре-лом, спас не только свою семью, но и сам того не осознавая, положил начало не просто новым жизням, но целым поколениям…
       После пережитого, ехали в тревоге целую ночь. Ночь, перешла в мелко-моросящее утро. Утро, переросло в дневной шквальный ливень. Земля запузыри;лась и равнина, вдоволь напившись водой, превратилась в подобие озе-ра. Порывистый ветер бил столь сильно, что ка-залось готов перевернуть мажару. В воздухе, полчищами пролетали шарообразные кусты перекати-по;ля. Дети жались к Ефросинье, об-лепив её как цыплята кво;чку. Яркие всполохи молний, озаряли всю  степь в окрест. От гром-ких раскатов грома, Комаха металась и ревела на привязи. Спокоен был только Никифор, знал, что в такую непогоду, волки забьются в лого-во…
       Через два дня сплошных мы;тарств, промок-
шие и обессилевшие, набрели на башкирский
аы;л. Сквозь расходящиеся тучи, проглянуло  долгожданное солнце, обогрев своими горячи-ми лучами всё вокруг. Земля задышала  душ-
ной испариной. Постучали в двери крайней из-бы, напросившись на ночлег. Башкиры, всегда окрашивали двери своего жилища, в красно-коричневый цвет, чтобы сделать их непроходи-мыми для нечистых сил. Фасад дома, украшала выемчатая резьба с узорами ромба и круга. За домом, простиралось огромное поле вереска, на котором виднелись, установленные в боль-шом количестве, долблёные ульи.
     - Пасечники! Слава те Господи! – облегчённо подумал Никифор  – Эти уж точно разбойничать не станут!
       Пожилые хозяева дома, оказали радушный приём, так как считалось, что неожиданный гость, может оказаться посланником Всевыш-него. В мгновение ока был накрыт достарха;н. Гостей поместили на чепра;ки, мягкие войлоч-ные подстилки.
        Уставшая ребятня, голодными глазёнками смотрела на угощение, запах вкусной домаш-ней еды дразнил, приятно щекотав ноздри. Но
без  разрешения  родителей, никто не осмели-
вался прикоснуться к пище.
       Хозяин дома, взявши в руки кусок жирного казы;, поднёс ко рту Никифора.
      - Хогондоро;у! – приветливо улыбаясь, пред-
лагал его отведать.
        Хозяйка, меж тем, в угоду гостям, принесла к столу глиняный кувшин стоялого мёда. После чего, присела рядом с маленькой Настей и лас-ково гладя её по голове, заботливо придвинула к ней тарелку с я;дью, жестами приглашая де-тей, поесть.
        Борщёв, взяв в руки полную пиалу, осенил себя коротким крестом, разгладив усы и при-подняв её на уровень лица, произнёс:
     - Будьте здравы, хозяин с хозяюшкой!
       Прохладный крепкий напиток, приятным хмелем ударил в голову:
     - Ох, добрый медок, добрый!
        Улыбчивый башкир, заговорщицки подмиг-нув, стал повторно наполнять пиалу… 
       Ещё не раз, в этот вечер, будет налит души-стый напиток, поднимаясь пенной шапкой!
       Время спустя, женщины отправились укла-дывать  сонных  детей. Сытые  и   розовощёкие,   
брели  они покорным гуськом в объятия мягких
тюфяков.
       Мужики, продолжали бражничать. Заду-шевный разговор,  незаметно перешёл в засто-
льную песню. Никифор, сидя в непривычной позе скрестив ноги по-азиатски, богатырским торсом  возвышался  над  низким   столом,  по-   
приятельски обнимая низкорослого башкира. А тот, сдвинув бархатную тюбетейку на брови, прижался к своему большому, нечаянному дру-гу. И пусть пели они на разных языках, однако песня ложилась ладно! Потому как, широта души и открытость сердца, у всех добрых лю-дей, одинакова!..
        В дорогу, засобирались с первыми лучами.
        Хозяйка, женщина невысокого роста, с добрым лицом и открытой улыбкой, вынесла в подарок берестяной туесок, полный медовых сот.
       Несмотря на все протесты старшего Борща, пасечник, всё же всучи;л ему большую корзину полную сне;ди. Похлопывая по пузатому кувши-ну, улыбчиво тараторил:
     - Никифр, балы; кароший, ай кароший балы;!
       Никифор   был   растроган  таким   человече-
ским участием, со стороны этой семейной па-ры. Передав   корзину   Ефросинье,   по-братски обнял хлебосольного башкира.
     - Что же тебе подарить, добрый человек?.. –
стоял Борщ, в недоумении.
        У славян, принято отвечать   отда;риванием.
На помощь пришёл сын, разгадав замешатель-ство родителя. Как ни хотелось расставаться с находкой, а всё же пришлось… Подойдя к отцу, Пётр незаметно вложил ему в руку, нож. Ко-ванный булат, отливал воронённой синевой, на рукояти   резной  кости, поблёскивая, красовал-ся я;хонт. Нож перекочевал в руки нового хозяи-на, пасечник зацокал языком от восторга!..   
       Тепло попрощавшись, тронулись в путь.
       Хозяева дома, в прощальном жесте, подня-ли обе руки:
     - Хайерле; юл!..
       Аы;л скрылся за горизонтом.
       Глядя на корзину, Никифор размышлял:
     - Нельзя  судить  обо  всём  народе,  по  не-
скольким негодяям. Так же как нельзя судить о мире, что он состоит из одного только зла. Есть день и есть ночь. Иной раз, нам кажется, что  зла  намного  больше. Но если бы не было добра, то и сам мир давно перестал бы суще-ствовать…
 




   


   



               
                Глава 8.
       На мелкие лоскуты, разрывало раннее утро синий туман, и в создавшихся проплешинах, где-то в дали, угадывалась каменная гряда Уральских гор.
       Каменный Пояс  – так называли эти горы ко-гда-то, потомки Чингиз-хана.
       После перевала, зелёным частоколом, начинались густые, сме;шанные леса Южного Урала, края трёх тысяч озёр.
       На берегу узкой речки, решили сделать при-вал. После долгих, изнурительных вёрст, был необходим полноценный отдых и людям, и скотине. Стан разбили на полянке, окружённой соснами и осинами.
        Комаха, вконец исхудавшая, с хрустом уплетала густое и сочное разнотравье, волы паслись тут же, неподалёку.
        Яков с Иосифом, умудрились сплести из красного тальника волокушу. И теперь, стоя по пояс в воде, заводи;ли рыбу. Холодна; водица в горных реках, ноги нестерпимо ломи;ло, но упрямства братьям было не занимать. И время   от   времени,  на  прибрежном  песке, трепыха-
лись с дюжину пойманных рыбин. Продрогнув,   
до синевы в дрожащих губах, братья выскочили на берег. И чтобы поскорее согреться, пусти-лись вприсядку. Яков при этом, сильно икал. А тут, брат Пётр, выпрыгнув невесть откуда чер-тёнком из табакерки, стал прихлопывать ладо-нями в такт танца и подшучивая припевать:
     - Икота, икота, перейди на Федота, а с Федо-та на Якова, а с Якова на всякого! Хоп- хоп, хоп-хоп!
        Яков, изловчившись подобно борцу, цепко перехватил сопротивляющегося брата за талию и с криком  – Охолонь-ка, братка! – бросил того, в воду.
        Брызги, от погрузившегося тела, сверкнули на солнце мириадами алмазов. Пётр, выскочив из воды, чертыхаясь  и отплёвываясь, недо-вольно зы;ркнул на брата, но встретившись взглядами, оба расхохотались!
       Никифор, правя заднее колесо, наблюдал за детьми. И впервые, за всё время пути, его лицо озарила улыбка. Та самая, добрая отеческая улыбка, полная любви и гордости за своих чад…  Закончив наконец возиться с колесом, он
и сам, направился к реке. Разоблачившись, во-шёл в воду, с  наслаждением  почувствовав, как
как холодные струи сняли  усталость  с потных,  разгорячённых ног. Зачерпнув мозолистыми ладонями прозрачного серебра, омыл лицо. Настроение улучшилось. И набрав в лёгкие, как кузнечные меха, воздуха, ухнув лесным фили-ном, бросил своё могучее тело в объятья реки.
 

                Глава 9.
        Третий день отдыха, благоприятно сказы-вался на общем настроении и явно шёл всем на пользу. Чувствовалось, что окружающий лес не таил какой-либо опасности. Лёгкий шёпот ветра в кронах деревьев, нёс в себе завораживающий покой и умиротворение, словно предвещая благополучный исход путешествия.
       На столе, ко;им являлась домотканая до-рожка, теперь было в избытке запечённой на угольях, рыбы. Пшеничную по;лбу, варили в ка-зане и присев кружком к столу, отец первым зачерпывал ложкой варево. Далее, ложки по-гружались в казан, по старшинству. Иосиф, строя сестре рожицы, умудрился получить от отца за-
трещину, деревянная ложка звонко щёлкнула по  лбу. После  сытного  обеда, потянуло ко сну.

       Отец и сыновья, расположились под сенью деревьев, и вскоре, оттуда донеслось похрапы-вание и посвистывание наперебой.
       Мать с дочерью, затеяли лёгкую пости-ру;шку пропылённых вещей. Час спустя, на вет-вях, белыми лебедями сушились шесть льня-ных рубах. 
       Петру выпало на сегодня быть в ночно;м. Подкинув в костёр хворосту, постелив отцов-ский зипу;н, прилёг. Потрескивало пламя, от ре-ки тянуло свежестью, изредка хвосты больших рыб, били по глади воды, гоняя речную ме-люзгу.
       Вдруг, в ночи, перекликаясь, коротко за-ржали чьи-то кони. Пётр встрепенулся, резко поднялся на локте. Отголоском послышалась странная речь:
     - Кама;в те пяв! Де ма паи;!
Через минуту, недалеко, затеплился фитильком свечи, огонёк, превращаясь в большой костёр, чётко обозначивая силуэты людей.
       Ночь, всколыхнула мелодия. Проникновен-ная песня, зацепила волнующим трепетом, ду-шу. Маня и притягивая магнитом, живым голо-сом  застонала  гитара.  Освободиться  от  её   
чар, не было никакой возможности. Пётр, шёл на её звучание, как заворожённый… 
       Треснула ветка под ногой, сидящие у костра, повернули в его сторону головы:
     - Кон дый?..  Кто там?
       Пётр, ступи;л в жёлтый ореол огня. Сидящие, с интересом стали рассматривать его.
     - Тэ явэ;с бахтало;!
       Ближе всех, сидела старая цыганка. Её се-дые густые волосы, заплетённые в две косы, покрывал вылинявший на солнце цветастый плат. Тощую грудь, украшали бусы и серебрен-ные мани;ста.
     - На да;рпэ… Не бойся… Подойди, ча;воро…
       Сделав пару неторопливых затяжек, внима-тельно поглядела на Петра. Её колдовской взгляд был задумчив. Было такое ощущение, что она видит сквозь время. Выпустив табачный дым, указав мундштуком в его сторону, cтала нараспе;в вещать:
     - Мэ дыкха;в, вижу судьбу твою, Черногу;з…
       У Петра, глаза на лоб полезли.
     - Миро; дэвэ;л, в далёкую землю едешь. Судь-бу свою встретишь. Любим будешь…  Страшный огонь пройдёшь. Три раза, смерть тебя об- 
нимать  будет. Да ты, мурш бахтало;, живым,  из её объятий уйдёшь… Песок, в часах времени, не остановить… Многих,  кто  тебе  до;рог,  пережи-
вёшь. Снегом, ту миро;, снегом укроешься на далёкой чужбине…
       Пётр, слушая ворожбу седой гадалки-шувани;, глядел в яркую середину костра, будто что чудилось ему…
       Лопнула  гитарная  струна,  очнулся  Пётр.
Глянул  по  сторонам,  кибитки  и  след простыл,
лишь пеплом дотлевал, брошенный костёр…
     - Фу ты! Или мне и впрямь, привиделось всё?
Потоптавшись на месте, побрёл по во;лглой тра-ве к своим…   
       Долго не мог уснуть, после этой странной встречи. Лёжа на спине, разглядывал звёзды. В вышине, среди голубой россыпи, ярко мерцал Большой Ковш, казалось он был настолько близко, что протяни руку и можно достать до него.
    - Странно как. Меняются степи, поля, леса, горы, а звёзды, остаются всё те же и на том же месте…
       Вспомнилось, как ещё совсем мальчонкой, ночевал в саду под вишней. Была душная, июньская ночь, в саду слышалась переливчатая трель соловья и вот так же над головой, сиял всё тот же, Большой Ковш. Ко-о-о-вш…  Ков-ш-ш-ш…  Веки смежились, и он провалился в глу-бокий и сладкий сон…
       Пригрезилась ему, старая цыганка, указую-щая своим персто;м на темноволосую красави-цу с длинной, густой косой, с чудесными глаза-ми цвета васильков. Её глаза, будто говорили:
     - Ой долго спишь, однако…  Жду ведь тебя…
       Петро проснулся. На небе разгорался рас-свет. Первые пташки, радостным чириканьем, приветствовали восход солнца. Над речкой ещё тянулась туманная дымка. Пётр снова прикрыл глаза, уж больно хотелось досмотреть сон и утонуть в этих чистых как небо, очах. Но пробу-дившаяся природа, с её нарастающим, весёлым щебетаньем, так стремительно спешила навстречу новому дню, что помимо воли, увлекла парня за собой. Пётр с хрустом потя-нулся и неохотно поднялся. Подошёл к реке, всё ещё загадочно улыбаясь…  Холодная вода, враз смыла остатки ночного сновидения.
 
                Глава 10.
       Теперь и таёжный Урал, с дремучими леса-
ми и седыми туманами на горных перевалах, остался далеко за спиной. Начиналась терри-тория Восточной Сибири, с плодородными землями, озерцами, берёзовыми рощами бо-гатыми на ягоды и грибы.
       Добравшись по ухабистому тракту  до пере-
крёстка, Татарск – Купино, остановились. Ни-кифор был в раздумье, в какую сторону пра;вить? Татарск… татары… само слово, прети-ло душе славянской, да и недавно пережитые события, добавляли неприятных воспомина-ний. Реше-  но было свернуть в сторону Купино.
       Проехали Баган. Дорога, укатанная телега-ми, привела в деревню под названием Алек-сандровка. Издали завиднелись колодезные журавли. Деревня оказалась небольшая, в два-дцать пять дворов всего. Но отрадно было сердцу, что среди рубленных, деревянных изб, стояли и украинские хаты, такие же как на Пол-тавщине.
       Проезжая по улице, чинно здоровались с людьми. Деревенские, приветливо кивали и улыбались  в  ответ.  На  добрых лицах жителей, 
читались удивление и любопытство.
       Ой да не вдруг, лопнул обод, на заднем ко-лесе. Деревянные спицы рассыпались, мажара накренилась. Волы остановились напротив двора обнесённого плетнём, посреди которого стояла невысокая землянка с оконцами. Рос-лый мужик, по-видимому хозяин усадьбы, ко-лол в это время дрова. Его ребятишки, снова;ли, сноро;висто складывая разрубленные чурочки в поле;нницу. Мужик обернулся на треск разва-лившегося колеса. Воткнув колу;н в чурбан, при-ставил ладонь козырьком ко лбу и пристально всмотрелся. Не поверив своим глазам, которые в эту секунду почему-то вспыхнули радостным огнём, направился к остановившимся.
       Старший Борщ, сетуя о поломке, стоял воз-ле телеги, когда неожиданно, кто-то окликнул его по имени. Обернувшись на оклик, удивлён-но вскинул брови:
     - Игнат!? Хай йому грець!?
         И широко распахнув руки, пошёл навстречу брату.
       Вот так благодаря нелепой случайности, а может и случайной закономерности, встрети-лись два единокровных брата, на сибирской земле, которая стала для обоих, второй роди-ной…
    Через каких-то полтора месяца, рядом с усадьбой Борщёва Игната, плетень в плетень, теперь стояла и усадьба Никифора, с точно та-кой же землянкой. Жили дружно, как и подоба-ет братьям. Избы, решили ставить по весне. Тя-жёлую работу, делали сообща: пахали, сеяли, жали, косили сено, заготовляли дрова на зиму.
       Среди односельчан, за этими двумя трудо-
любивыми семействами, твёрдо закрепилось прозвище  – Борщёвский куст!   
 
 
 
 
















                Глава 11.
       Осенние хлеба уродились на славу. Погода, благоволила целое лето. Тут тебе и тёплые до-жди, и жаркое солнце. Колосья клонились вы-стоянные и налитые, как девка на выданье. Жатву закончили в первых числах сентября.
       В конце месяца, Павел и Пётр, погрузив ме-
шки с зерном, двинулись в Тычкино. Выехали засветло, меньше часа ушло, чтобы добраться до места.
       Подъезжая к стоящему на холме ветряку;, разминулись с телегой запряжённой парой во-роных, в которой сидели вероятно, отец и дочь. Пётр встретился взглядом с девушкой и что-то до боли знакомое, показалось в её лице. Телеги разъехались…
        Уже будучи у самых закромо;в, взявши в  руки первый мешок муки, Петро дёрнулся как ужаленный. Вмиг вспомнился тот сон, возле уральской речки и эти васильковые очи!
       Этот взгляд, заставивший учащённо биться сердце, не отпускал его всё время по дороге домой…
       Так, состоялась его первая встреча с Мари-ной Царенко.
        Последующие дни, чем бы он ни был занят,
всюду видел её милый образ.
       Яшка, над неожиданно появившейся рассе-янностью брата, всячески подтру;нивал над ним:
     - Казак с  того  дня, загрустил-захмурел,  бор-
ща не хлябал, салама;ты не ел!..
       Петро, в ответ на братские шутки, только глубоко вздыхал…
       Теперь, каждый раз с какой-либо ока;зией, он старался бывать в Тычкино как можно ча-ще…       
       Пролетела жёлто-красным листопадом осень, оголив ветви берёз и осин. Наступила зи-ма. Повалили снега. Затрещали морозы. Пётр, по первому снегу, напрямик через лес, почти каждый вечер ходил в соседнюю деревню, что-бы хоть краешком глаза увидеть свою зазнобу…
       Так прошла зима, c чувствами и томления-ми, с любовными переживаниями, мечтами и надеждами…
       Зазвенела весёлой капелью весна. Сошли снега. Раскрыли свои белые зонтики первые подснежники на проталинах. В лесах, после зи-
мней спячки, проснулось всё живое. В свои ста-
рые  гнёзда, вновь прилетели ласточки. Зазеле-нели и поднялись травы.
       Ближе к лету, пришла пора поко;сов. Отбив лито;вку волной, Пётр отправился на сенокос, в Егордуброво. В этой роще, били подземные ключи, оттого и деревья здесь росли непомер-но высокие, казалось облака проплывая мимо, цеплялись за их верхушки. Влажная земля, все-гда изобиловала разнообразием трав. Благо-ухающий аромат медуницы, вкупе с чабрецом, земляникой, иван-чаем, приятно дурманил го-лову.
        Коси коса, пока роса. Тонко звенел сталь-ной носок литовки, срезая сочные стебли, пят-кой сбивая их в волок. Изрядно пропотев, вы-косив добрую половину поляны, остановился передохну;ть. За спиной, раздался девичий го-лос:
     - Ну вот, всю ягоду потравил!
       Резко обернувшись, вскинул левую бровь – на краю поляны, держа в руках пустой туесо;к,
стояла Марина. Пётр, пересохшим ртом, неожиданно для себя, промямлил:
    - Дык, это…  ежели хочешь…  я тебе, ягоды со-
беру…
       Марина, сморщив свой маленький носик, передразнила:
     - Я-я-ягоды тебе соберу!
Затем,  хитро  прищурив  один глаз, с усмешкой
спросила:
     - Прям полный туесок?
       Никогда с Петром такого не бывало, не зная что ответить, он вконец растерялся.
       Дивчина, видя замешательство парня, за-прокинула голову и звонко расхохоталась! Для Петра, её смех звучал соловьиной песней. Ма-рина, вдоволь насмеявшись, задорно хихикнув напоследок, лёгкой походкой засемени;ла в сторону деревни.
       Пётр стоял на месте, как пригвождённый, не в силах оторвать восхищённого взгляда от уда-лявшейся красавицы.
 
 
                Глава 12.
        В ночь на Ивана Купала, когда в лесах про-сыпается стародавнее волшебство, и Леший, седой бородою старается укрыть от посторон-них глаз цветение папоротника, молодёжь с ближайших деревень, собриралась на берегу озера. Шутя  и  смеясь, обливали  друг друга во-
дой, после чего, развели большой костёр. Дер-
жась за руки, влюблённые пары перепрыгивали о;гнище,  языки которого так и старались лиз-нуть девичьи коленки.
       Девчат и парней разделяло кострище. Со стороны юношей, вышел рыжеволосый с роди-мым  пятном в пол-лица, сын мельника. С са-модовольной ухмылкой, направился в сторону девичьего круга.
       Сердце Марины, испуганно замерло  –  мо-лодой мельник, развально;й походочкой, поиг-рывая кистями наборного пояса, шёл именно к ней.
       Пётр, оказался возле Марины, внезапно. Так, в тихое безоблачное утро, внезапно врыва-ется порыв ветра, так, в весеннем ясном небе, внезапно раздаётся раскат грома. Не дав ей опомниться, взял её ладонь в свою. Марина впервые увидела его глаза так близко, в них от-ражался совсем другой огонь, не тот, что разожгли сегодня в честь праздника. В стати этого парня, в его уверенных движениях, чув-ствовалась  надёжность,  посему;  Марина не от-
няла руки. Ей стало почему-то приятно ощущать свою маленькую ладошку, в этой мужествен-ной, натруженной дла;ни.
       Они не сговариваясь, на удивление понимая друг друга  без слов, отступили тройку шагов назад и разбежавшись, прыгнули через костёр. Пламя, как по мановению неведомых сил, взметнулось  высокой  стеной, закрывая    их   от 
общей толпы и в  тот же миг, рассыпавшись на тысячи ярких искр, осыпало и без того рыжую голову молодого мельника. От увиденного, ах-нули даже парни…
       Не размыкая рук, забыв о времени, не наго-ворившись вдоволь, Пётр и Марина прогуляли до первых петухов. Брезжило нежно-розовым рассветом небо, когда наши влюблённые про-щались, стоя у калитки.
       Марина уже направлялась к дому, когда её окликнул Пётр.  Ловким движением перемах-нув через плетень, сунул ей что-то в руки и так же легко перепрыгнув обратно, исчез. Девушка с умилением обнаружила в своих руках, полный туесок земляники, поверх которых лежал буке-тик полевых васильков…
       Какое-то  новое, незнакомое  и вместе с тем 
волнующее, чувство, разгоралось в её сердце.

               
                Глава 13.
        Чередой приятных событий, летели дни для наших юных влюблённых. Но за светлыми дня-ми, так уж бывает, что приходят и пасмурные…
       Стоял голый, бесснежный ноябрь. На По-кров день, к дому Царенко, подкатил таранта;с запряжённый тройкой. Марина кинулась к окну и ойкнула  –  к дому направлялась празднично разоде;тая процессия, с тем самым рыжеволо-сым, которого после купаловской ночи, тыч-кинские девки окрестили  Палёным.
       Хозяйка дома, Фёкла, засуетилась. Василий Фёдорович Царенко, глава семейства, по чину занял место за столом, ожидаючи  гостей. 
       В избу, перекрестившись на образа, вошли сваты.
       Фёкла Царенко, соблюдая обычаи госте-приимства, пригласила присесть к столу.
       Старшая сваха, Маруся Нетун, больно го-ворливая да знающая толк в таких делах, мгно-венно перехватила инициативу. И пошло-поле-
тело краснобайство  из её уст…    
       Вывели Марину на смотрины. Вся честная компания не скрывала восхищения – всем дев-ка взяла, и статью, и красотой, и кротостью, и манерой держаться. А когда подняла свои ва-сильковые бездонные “озёра”, Палёный аж су-дорожно сглотнул.
       Посидели сваты рядко;м, да порешили дело ладко;м! Сосватали девку! Выпили, как водится, и ударили по рукам… 
       Марина  проплакала  всю ночь, но как пере;-
чить воле отца?! Василий Царенко был строгих правил и слов на ветер не бросал. 
       К полудню следующего дня, докатилась но-вость о сватовстве и до александровских жите-лей.         
       Лишь, одна мысль, неустанно и бешено сту-чала в висках чубатого па;рубка:
     - Не отдам…
       Ночью, пробравшись к царенковскому до- му, заглянул в окно, увидав свою горлицу всю в слезах. Сердце сжалось:
    - Не отдам! Ни по что, не отдам!
Нетерпеливо постучал по стеклу. Марина встрепенулась, разглядев в свете луны Петра, всплеснула руками. Отворила окошко и накло-нилась к нему. Крепко обнимая любимого, сквозь  обильные  девичьи  слёзы, горячим  шё-
потом пыталась всё объяснить. Петро оборвал на полуслове:
    - Марина! Я за тобой! Коли люб тебе, айда со мною!
      Она, всё ещё всхлипывая: 
    - Да как же это, Петруша? А тятька то?
    - Никому тебя не отдам!
      Глядя в его глаза, в которых полыхал дерз-кий огонь, поколебавшись какое-то мгновение, тихо промолвила:
     - Петя, грех ведь какой.
    - Маришка моя, ты не думай там чего! Буду тебе хорошим мужем! Верь мне!..
     Марина кинулась к сундуку и стала наспех собирать вещи… 
       И вот уже наши беглецы, идут с узелком по лесной тропинке, тесно прижавшись друг к дру-гу и первые пушистые снежинки ложатся белым венцом на их головы. Миновали лес, в ночи по-казались александровские избы.
       Подойдя к дому, Пётр малость заме;шкался. Дверь  внезапно  скрипнула  и  на порог, вышел
заспанный Яков, видать до ветру приспичило:
     - Ой! Братка, ты что ль? Тю, напужа;л чертяка! А ты чего тут? А это кто с тобой?
       Пётр отвёл брата в сторонку, пошептались с минуту. В ночной тиши, раздался Яшкин воз-глас:
     - Да ты сдурел что ли, Черногуз?!
       Пётр подошёл к Марине, приобнял её и они направились от дома к землянке, той самой, что была вырыта в первый год по приезду. Спу-стились вниз. Зажгли огарок свечи. Тут было всё по-прежнему, тот же грубо-сколоченный стол, лавка, лежак.
       Через полчаса в землянке очутился Яков, с подушкой и овчинным тулупом:
     - Я тут вам, это…  ну в общем, вот…   –  поста-вил на стол чугунок, поверх которого лежала краюха хлеба  – Проголодались же поди?
      Марина  с  вымученной улыбкой, благодар-
но посмотрела на Якова. Пётр, глядя на чугунок, почесал затылок, виновато глянув на Марину.
       Уже выходя, взявшись за деревянную ручку двери, Яков обернулся и как-то с удивлением и гордостью за брата, протянул:
     - Ну, Петро-о-о!..
                Глава 14.
       На утро, деревня гудела потревоженным        пчелиным ульем.
       В землянку влетел запыхавшийся Яков:
    - Братка! Тятька кличет! Ой, зло-о-ой! – и пу-лей обратно.
       Как зёрнышко пшеницы, что берёт свою жизнь, пуская тонкие девственно-белые кореш-ки в землю, а потом проклюнувшимся моло-дым зелёным росточком тянется к солнечному свету, так и наши два любящих сердца, которые в эту ночь стали мужем и женой, выходили из землянки на свет Божий.
       Посре;ди двора, сдвинув кусти;стые брови, грозной тучей стоял Никифор. Держа кнут в правой руке, раздражённо постукивал им по голенищу сапога.
       Всё семейство стояло на крыльце дома, бо-ясь пошелохнуться. Ефросинья, зная крутой нрав мужа, предчувствуя недоброе, кинулась к дому Игната.
       Крылья широкого никифорского носа, раз-
дувались как ноздри запалённого коня.
     - Ну-у-у…  сыне-е-е?! – угрожающе протянул
он.
       Пётр, заслонив собой молодую жену, шаг-нул к отцу. Марина, вцепившись в рукав муж-ниной рубахи, опустив голову, шла следом.
       Не миновать бы Петру жестокой расправы за содеянное, не появись вовремя дядька Иг-нат. Подошедши к брату, Игнат как бы невзна-чай перехватил одной  рукой кнутовище, а  дру-гую положив брату на плечо, стал что-то разме-ренно нашёптывать ему на ухо. При этом, иро-ничный взгляд переходил, то на племянника, то на брата. Никифор, играя бровями, искоса по-глядывал на брательника.
       Пётр с Мариной, приблизились. Сын, не от-водя глаз от разгневанного отца, первым опу-стился на колени. В его взгляде не читалось ис-пуга, но была молчаливая просьба о родитель-ском благословении, без которого немыслимо начинать новую жизнь.
       Все напряглись, когда огромный кулак Ни-кифора, поднялся над головой сына. Было вид-но, какие сильные эмоции, бушевали в душе старшего Борща. Это длилось какую-то минуту. Затем кулак разжался и на голову сына, с глу-боким вздохом, опустилась широкая как лопа-та, отцовская ладонь…
        Раздался общий облегчённый выдох, у всех будто камень с души упал. Ефросинья с Мари-ей, женой Игната, стоя позади мужей, вытирали кончиками платков слёзы.
       А дальше…    
       А дальше была весёлая свадьба!
       Пекли в русской печи по;довые хлеба, реза-ли валушко;в на мясо, доставали из погребов разносолы. Накрывали свадебный стол, созы-вали гостей!
        Свадьбу  играли  всем  селом. За общим сто-
лом бок о бок, сидели и русские, и украинцы, белорусы и чуваши.
       Молодых, по древнему обычаю, усадили на лавку, покрытую шубой мехом наружу, осыпали головы житом с пожеланиями достатка и при-умножения в семье! Звучали заздравные тосты, желали мирного неба, душистого хлеба, ключе-вой воды и чтоб никакой в доме беды!
       Подарки, принесённые односельчанами, выделялись особой роскошью и  были препод-несены от всей души.
       Завьялова бабка Матрёна, принесла полный жбан сливочного масла:
     - А чобы жонка, мужа блянами  по;тчавала!
       Семья Егоровых, подарили две меховые безрукавки, расшитые колоритным марийским орнаментом.
       Хребтова Ганна, ткачиха-искусница, домо-тканый ковёр в розах.
       Ахмутдиновы, преподнесли невесте, наряд-ную шаль с кистями павлопосадской работы.
      Вахненко, пару пуховых подушек и вязанные носки с варежками.
        Чета   Коптевых, к    всеобщему    удивле-нию,    
привела живность – котную овцу. Да умудри-лись повязать ей на шею красную ленту бантом. Захмелевшие гости, дружно хохотали над вы-думкой!
       Нигде так весело не играют свадеб, как в на-
ших русских деревнях! Пошло разудалое засто-лье, закружилась свадебная кутерьма! Кричали
молодятам – Горько! Чествовали батюшку с матушкой!  После того, как старший сват тради-ционно разбивал рюмку о потолочную балку, заливали  ему чарку за  воротник! Под перели-вы шуйской гармони, сыпали задорные частуш-ки! По деревянному полу, дро;бом шла пляска.  Слышались жаркие споры мужиков, разгоря-чённых бражкой! Время от времени, блестели и смахивались счастливые материнские слёзы!      И посреди всего этого беззаботно-праздничного гомона, наша влюблённая пара в красном углу под образами, всё так же крепко, будто боясь потерять друг друга, держалась за руки…
       В  какой-то  момент,  когда  гости  напи;ты  и
нае;ты, имеет место быть хорошей застольной песне. Среди весёлого, пьяного шума, чей-то звонкий  женский  голос,  уже  выводил первые
 мелодичные ноты:
    - Летел голубь, летел сизый,
      Со голубицею.
      Шёл удалый молодец,
      Да с красной девицею.
      Что не сизанький голубчик,
      Добрый молодец идёт.
      Что не сизая голубка,
      Красна девица душа…

       Словно птица в небеса, взлетела песня, об-растая  голосами,  набирая  силу  и  стройность
исполнения:
    - Сизый голубь сворковал,
      Голубушку целовал.
      Голубица сворковала,
      Голубчика целовала…

      Марина, украдкой, обронила слезу – её ро-дители, так и не приехали на свадьбу. Отец не мог простить дочери самоуправства…

               
                Глава 15.
       Отшумела двухдневная свадьба. Потяну-лись долгие, зимние будни.
      Молодые, основательно перебрались в зем-лянку, просторнее жить своим куто;м, ежели в общем доме тесновато.
       Сноха, пришлась всем по душе. Работящая, расторопная не для красного словца, ранняя пташка  – всё успевала, и состряпать, и по хо-зяйству управиться, первая. С новой роднёй, ладила. К свёкру со свекровью, всегда уважи-тельно на Вы и не иначе как  – Тато и Мамо!
       В первых числах января, к усадьбе Борщей, подвалили лёгкие сани, запряжённые холёным коньком вороной масти. Из саней вывалился кряжистый мужичок, в длиннополом до пят, овчинном тулупе. В густой, чёрной с проседью бороде,  заиндевел  иней.  Осмотревшись,  по-
правив на себе меховую шапку, похрустывая снегом зашагал к землянке, на крыше которой,
из печной трубы клубился столбцом дымок. Спустившись по ступеням, толкнул незапертую дверь…
       Пётр, сидя у оконца, подшивал валенки, Марина хлопотала у печи, когда распахнулась дверь и внутрь жилища паром пахнул холод  и
вслед за ним, вошёл Василий. 
    - Отец! – ахнула дочь, вскинув руки к губам.
      Пётр, сразу же отложив занятие в сторону, почтительно привстал. Изогнув дугой бровь, опасливо покосившись на кнут в руках тестя, подумал  – Что?! Опять?!.
      Вошедший поздоровавшись, глянул не-одобрительно на новоиспечённого зятя.
      Петро, крякнув в кулак, предложил:
    - Сiдайте, батько! Назя;бли небо;сь?
       Тут Василий Царенко и взвился, как конь в дыбки;.
     - Какой я тебе батька?! Тать! Увёл девку, раз-
бойник?! Конокра-а-ад?! – кричал он, топав в негодовании ногами.
      Зять, саркастически улыбаясь, ответствовал:
    - Ой ли, тятенька!..
      Василий ещё немного пошумел, сотрясая воздух, но вдруг перестал, заметив что дочь, в ожидании первенца. Замотав головой, вышел, громко хлопнув дверью. Направился было к саням, но на встречу уже спешил Никифор.
    - Здрав будь, сват!  – и не дав ему  опомнить-
ся, подхватив под локоть, настойчиво потащил в дом  – Окажи почёт, сватушко, будь гостем дорогим, зайди в хату!   
Попутно, по-хозяйски давая распоряжение сы- ну:
  - Иосиф, задай-ка коню овса, да попоной накрой!.. 
       А тут уж и Марина возле отца, всё лицо в слезах…  Отцовское сердце не камень…  Отход-чиво оно…
      Коротки зимние дни, ан сваты уж, сидя за столом, чокаются по рюмочке, задушевно ве-дут  беседу!  Хозяйка  суетится,  подаёт  на  стол
снедь,  лучший  кусок  гостю!  Марина сидит ря-
дом, обхвативши двумя руками отцовскую ру-ку, положивши как в детстве свою голову ему на плечо.
       Разомлев  в жарко натопленной избе, подо-
брев от уважительного обращения, да и чего  греха таить - уж больно хороша самогонка у свата, Василий обратился к детям:
     - Берегите друг друга, дети, и помните, что семья – это упряжка волов, которые тащат на себе тяжёлую ношу, и если один отлынивает, то всё бремя груза ложится на плечи второго…
       Глядя на тестя, Петра не покидало чувство, что Василий Фёдорович о чём-то умалчивает, будто что-то тяготило его душу...
       Василий перехватил взгляд зятя:
    - Сынок! Совсем забыл. Там в санях-то, гос-тинцы ж вам привёз. Ступай, забери.
       И откашлявшись в кулак, приосанившись, придав тону важность, стал перечислять:
    - Муки, три мешка, первого сорту. Сорок лит-ров со;няшного масла. Ларь баранины. Мешок яркульских чебако;в. Да лагушо;к мёда. Да мать там невесть чего ещё, тебе до;ня, передала…
      Смеркалось, когда старший Царенко засо-бирался домой. Тепло попрощавшись со свата-ми, стал поудобнее мости;ться в санях:
     - Так  что,  Никифор  Иваныч,  опосля  Рожде-
ства, ожидаем тебя со всем семейством, в гос-ти! В аккурат, на Иванов день! 
Разобрав вожжи, опустил голову, задумался на секунду, будто что-то припоминая:
    - Приезжайте детки…  – голос его дрогнул, в горле запершило и на выдохе уже  - Мать, силь-
но плоха…
Понукнув озябшего Воронка, пустил его рыс-цой.
   
 
 
 
 
 



;
               
























                Глава 16.
      Не довелось Никифору побывать у свата в гостях…
      Вороньим крылом, накрыло горе, весь Ку-пинский район…  Эпидемия тифа.
      Пришла беда незваной, чёрной гостьей и в дом Борщей…  Никифор, слёг.   
       Игнат, почти каждый день навещал брата, подолгу сидел у его постели. Горячка, то уходи-ла, то вновь накрывала больного волной.
       В один из дней, Никифор на какую-то мину-ту, освободившись от оков жара, пришёл в се-бя. Липкой от пота рукой, схватил брата за ру-кав. Его осолове;вший взгляд, стал осмыслен-ным. Сухие потрескавшиеся губы, тихо позвали:
    - Игнаша…
    - Тут я, братка, тут! – оживился Игнат.
    - Игнатiй…  братiку мiй…  не оставь моих…
Немного помолчав, слова давались с трудом, добавил:
    - Дубови;ну, мне…  сам…  изготовь…  видать…   
пора мне…
      Лик Игната помрачнел:
    - Исполню, брате…
      Никифор снова провалился в темноту… Иг-нат поднялся. Локтями снял мерку с тела…
      Мало кто знает, каково это, ещё при живом брате, мастерить ему гроб. С камнем на душе, каменно-тяжёлыми руками, строгал Игнат на своём подворье доски. К вечеру, закончив ра-боту, присел на крыльцо. Закурил. Думы одна за другой, одна другой горше. Взял в руки ру-банок, поплевал на ладони… К закату, сколотил ещё один…  для себя.
      Мария, выйдя на порог, увидавши подав-ленность мужа, сердито запричитала:
    - Ты чегой-то это удумал?! Игнат?!
      Муж пошатываясь, стоял напротив гробов, как будто сам с собой разговаривая, пробурчал:
    - Не долго уж… 
       Второго февраля, Никифора не стало. На кладбище, что находилось рядом с берёзовым лесочком, жгли костёр, выдалбливали про-мёрзлую землю, рыли могилу… 
       Холмик заснеженной земли, поверх которо-го свежеструганный крест-часовенка, пасочка-хлебец,  да стопка с вином…
      Двадцать восьмого февраля, рядом вырос ещё   один…  могила  Игната. Так  и  лежали они,   
рядом. Два брата. Плечом к плечу, не оставив друг друга и в смерти… 
      На поминки, пришли соседи. В тяжёлый час, любое доброе слово - хорошее утешение и поддержка. Так уж устроено в этой жизни, каждому свой срок и свой случай. Бог дал, Бог взял… 
      Сидели за столом, за которым совсем не-давно стояли свадебные разносолы, а нынче поминальная кутья;.
      Ефросинья, с опухшими от слёз веками, по-качивая головой, обратилась к детям:
    - Ну  вот,  родимые…  И пустили мы свои кор-
ни, в землю сибирскую…

   
                Глава 17.
      Мчались годы. Разлетелись дети белыми птицами из родного гнезда. Обзавелись свои-ми семьями, нарожали деток. Но никогда не забывали самого дорогого и родного сердцу, человека…
       Много есть на свете людей,
       Добрых да хороших.    
       Только нету мамы моей    
       Никого дороже.
       Над рекою солнце взойдёт,
       Будет день погожим.
       Знаю, что всегда меня ждёт    
       Та, что всех дороже.
       Я люблю жену, да детей.
       Искренно, но всё же,    
       Нету милой мамы моей    
       Никого дороже...
   
       Пётр с Мариной, теперь жили в родитель-ском доме. Сноха оказалась хорошей дочерью Ефросинье. Всегда была ласкова и приветлива с матерью. Жили ладно, да складно.
       Забытая эпидемия скарлати;ны, унесла с со-бой пятерых детей, что народились у молодо-жён. На Александровском погосте, теперь уже семь белых холмиков, поросших лесной ро-машкой, а над ними, стройной улочкой, возвы-шаются кресты-часовенки…
       В 1938 году, народилась в семье Борщёвых дочка. Назвали Верой. Бабушка Ефросинья, ду-ши не чаяла в этом крохотном, крикливом ко-мочке! Верочка! Вера! Звучание этого светлого  имени, несло  в  себе  веру  в будущее, что
наконец-то закончатся беды людские.
        Три года, простого человеческого счастья!      
        Три года, звонкого детского смеха!
        Три года, земля давала небывалый урожай!
        21 июня 1941 года, было душно, ожидался дождь. В открытое окно, медленно крадучись огненно-рыжей кошкой, вползла шаровая мол-ния. Все домашние остолбенели… Огненный шарик, едва уловимым для человеческого уха, потрескиваньем, проплыл по комнате и в мгно-вение ока, нырнул в открытую заслонку печи, вслед раздался грохот от разлетевшийся трубы на крыше.
       Ефросинья, в тревоге, прижала руки к груди:
    - Худой знак, деточки…  ой худой?!
Заныло материнское сердце, чуя бедовую го-дину.
       А на следующий день, по деревенскому ре-продуктору, объявили о начале войны с Герма-нией. Волчицами, завыли бабы по деревням. Заиграли гармошки на проводах. Потянулись вереницы добровольцев в Купинский военко-мат…
       Петра призвали 23 июня, сразу же после дня рождения. Попал он в Бийские казачьи ла-геря. За свои природные качества – ловкость, выносливость, умение сохранять хладнокровие и выдержку, был зачислен в кавалерийскую разведку. Пришлось постигать военную науку. Три месяца спецподготовки, в которую входили ежедневные, изматывающие до предела, тре-нировки по стрельбе из обеих рук, ведение но-жевого боя, изнурительный бег, ориентир на местности, ночные скачки, рубка шашкой… За каждым разведчиком, как штатная единица, был закреплён конь.
       Петру, достался грудастый жеребец орлов-ской породы. По крупу коня, будто пегие ябло-ки рассыпали, сивогривый с таким же хвостом, а разумный и преданный оказался, что твоя со-бака. Не зря и прозвали его  –  Опыт…
        К железнодорожной узловой станции, шли на марше в сёдлах.
        Команда  – По вагонам!..
        Погрузка закончилась. Паровоз, дав дол-гий гудок, дёрнул состав назад, проверяя сцеп- ку вагонов, после чего стал медленно набирать ход.
        Глазами полными тоски, взирал Пётр на родные места. Было такое чувство, что проща-ется с ними навсегда. Проезжая Баган, не вы-держал, завалился в ясли, проплакав в них до самого вечера…
       Шёл пятый день пути.  Под стук колёс то-варняка, играла гармошка. Чубатый белорус, развернув меха трёхрядки, заламывал колен-ца:
    - На бярозi сядзiць Гiтляр,   
      А бяроза гнёца.
      Паглядзi, таварыш Сталiн,   
      Як, ён наябнёца!..

        Горланили песни. В солдатских фляжках плескалась водка, вымененная на перронах станций, за сухпайки. Командир подразделе-ния, старший лейтенант Мамичев, старался это-го не замечать. Относился ко всему происхо-дящему с пониманием – мужики на войну едут и поди знай, сколько их вернётся по родным хатам обратно. Да и вернутся ли…
       Эшелон шёл на Москву. Мужики, а нынче уже солдаты, стали спьяну бахвалиться:
    - Немчуру, мать их ёб, шапками закидаем!..
И вдруг, словно крупным горохом, сыпануло по
крыше вагона, превращая её в дырявое решето;. Горячим фонтаном брызнула чья-то кровь, кто-то упал, кто-то заорал благим матом от дикой боли. Через секунду, раздались тревожные гуд-ки паровоза. Состав, с грохотом  дёрнуло. Раз-дался металлический скрежет экстренного торможения. Лязгнули разорвавшиеся буксы. Под копыта присевшим лошадям, полетели люди, вещмешки, сёдла…  Всё смешалось во-едино: крики людей, брань командира, ржание обезумевших животных, вопли раненых. И над всем этим хаосом, шквальный пулемётный огонь вражеских штурмовиков, с протяжным воем снующих вдоль эшелона…
       Среди создавшейся паники,  раздался зыч-ный голос Мамичева:
    - Бойцы! Слушай команду! Отвязать лоша-дей! Бегом в лес! В укрытие!   
       По дощатому, мокрому от крови полу, под-скальзываясь  на  чьих-то  кишках, падая  через   
тела убитых, вываливались на щебень насыпи ошалелые люди. Кто-то сражённый пулями, падал навзничь, обняв на прощание землю.
        Вслед за людьми, из вагона выпрыгивали, ломая передние ба;бки, кони…   
       Бойцы кинулись к спасительному лесу.
       Немецкие самолёты, ещё минут десять утюжили состав опустошая бомболюки, после чего набрав высоту, скрылись.
       Новая команда  – К вагонам! Собрать ране-ных!
Те, кто  остался в живых, на трясущихся ногах, с
выпученными  глазами  на  меловых  лицах, вы-
ходили из леса. И не было ничего постыдного в этом страхе. Просто не обстрелянные боями люди, впервые заглянули смерти в глаза…
     - Разведчики! Ко мне! – прохрипел Мамичев.
Подошли – Борщёв Пётр, Прудченко Захар, Уль-ко Тимофей, Никулин Иван, Царенко Данило, Житин Иван, Завьялов Степан, Хребтов Михаил. Восемь, уцелевших из тридцати. В остальных вагонах и того меньше…  Только сейчас все за-метили, что у Мамичева, правая рука была ото-рвана по локоть. Но даже с таким сильным уве-чьем, он держался стойко, как подобает совет-скому офицеру, являя своим личным примером образ мужества русского воина.
       Перевязав раненых, собрав уцелевших ло-шадей и провизию, двинулись пешим маршем
к пункту назначения. 
       На встречу неведомому…


               
               





























                Глава 18.
       Про тебя, мне шептали кусты,
       В белоснежных полях, под Москвой.
       Я хочу, чтоб услышала ты,
       Как тоскует мой голос живой…

      Морозный ноябрь. Линия обороны Москвы.
Бесконечные километры окопов, колючие за-граждения, сварные ежи, противотанковые рвы, артиллерийские расчёты, танковые капо-ниры, пулемётные гнёзда, штабные блиндажи,
солдатские землянки…
      Отсюда, от московских стен, погонят гитле-ровскую нечисть, сибирские батальоны. Имен-
но  сибиряки,  потомки  Ермака,  люди   непрек-
лонной воли, сломают хребет фашистскому зверю.
       И именно здесь, под Москвой, Пётр полу-чил свою первую пометину, первое ранение.
       Морозный воздух колол ноздри. Отдалбли-вая примёрзшую шинель от обледеневшей стенки окопа, услыхал над головой громкое шуршание. Последовала яркая вспышка взрыва и разлетевшаяся шрапнель, шипя горя-
 
 
 
   
 
      

чими осколками, впилась в лицо…      
       Белые стены госпиталя. Яркие лампы опе-рационной. Военврач не поскупился на спирт, половина гранёного стакана и подбадриваю-щий голос хирурга:
     - Крепись, солдат. Рана твоя пустяковая…
Крупными дробинами, падают извлечённые осколки в таз, совпадая с облегчёнными выдо-хами раненого. Двенадцать осколков. Двена-дцать позвякиваний эмалированного таза. Две-надцать выдохов. И не одного стона… Наложи-ли повязку. Лицо саднило.
     - Ничего, боец. Глаз целый остался. Ещё насмотришься в прицел…
       5 декабря 1941 года, началось контрнаступ-ление наших войск. Погнали немцев.
       Чуток подлечившись, с едва затянувшимися ранами, Пётр догонял свой полк.
       Пядь за пядью, отвоёвывали родную зем-лю. Тяжёлые бои, уносили десятки тысяч уби-тыми.
       Освобождая Иваново, был смертельно ра-нен, командир подразделения, младший лей-тенант Москаленко Иван Васильевич. Моло-дой,  отчаянный  парень-рубака,  любимец бой-
цов.
     - Братцы!  Бейте  врага!  Стойте  крепко за Ро-
дину ! Не щадите жиз… - не успел произнести он последнего слова. Его красивое лицо, стало ма-тово-бледным и он умер на руках своих това-рищей… Поднялась чистая душа солдата к не-бесам. Нет смерти для человека почётнее, чем смерть, принятая в бою за Родину…
       Пётр, в пылу сражения, принял командова-ние взводом на себя. Возложенная задача, подразделением была выполнена, враг был от-брошен, наши закрепились на рубеже. За про-явленную инициативу и выполнение боевого приказа, Борщёву было присвоено внеочеред-ное звание младшего лейтенанта. А там и пер-вая награда нашла своего героя, медаль За от-вагу…
       Было по-особенному приятно, когда к вече-ру, в землянку сошлись земляки-купинцы. Те самые семеро, выжившие из того памятного эшелона.
       На пустом ящике из-под патронов, буханка ржану;хи, пара банок тушёнки, да армейский котелок, наполовину наполненный спиртом. Пётр, под одобрительные взгляды однополчан,
опускает  в  него свои  офицерские  звёздочки и
медаль.
     - Сделано,  командир!  –  озорно   подмигнул   Улько.
      И пошла общая брати;на по кругу. Каждый, прежде чем отхлебнуть глоток, держал слово.
       Дошла очередь до Никулина. Взяв в руки котелок, Иван поднялся, обвёл своих товари-щей взглядом:
     - За Победу, братцы!..
       Было невыносимо трудно, иной раз каза-лось, что уже кончились силы и иссякла всякая надежда, но стиснув зубы, день за днём шёл наш солдат на запад. Шёл, встречая смерто-носный свинец грудью. Шёл, теряя товарищей. Шёл, жестоко мстя за горькие слёзы вдов и ма-терей.  Шёл, потому что понимал, никто кроме него не спасёт родную землю, которую попи-ра;ет и топчет враг…
       Снова летят журавлиными стаями, в родные края треугольные конверты, неся в графитовых закорючках надежду. А в иные дома, конверты с красной полосой, добавят адресатам седых волос под чёрной косынкой…
      Природа,  не  смотря на войну, расцветала и
буйствовала всеми своими красками. А война,
словно  осенний  ветер  что    срывает  омерт-вев- 
шую листву, беспощадно обрывала и уносила тысячи жизней, безжалостно калечила тысячи судеб.
       Но русский народ, подобно воину-исполину, поднимался вновь. Поднимался во весь рост и шёл в атаку, крепко держа Знамя Победы, твёрдо  веруя – враг  будет  разбит! Победа, бу-дет за нами! Не победим народ, покуда не сломлен его дух…
       Лето 1942 года. Брянские леса. Разведчи-кам поступил очередной приказ, взять языка. Последняя группа так и не вернулась с задания.
       Борщёва вызвали в штаб полка:
    - Готовь своих соколов-кавалеристов. Любой ценой, доставить языка. Ставке нужны сведе-ния.
     - Есть…
       Вечером собрались в землянке:
   - Слушай братцы, приказ. Идём в разведку бо-ем. В штабе требуют языка. Выходим по;ночи. Немчура поспать любит, так что мы им как снег на голову…
      Дневной сон, перед выходом, после которо-
го недолгие,  но  тщательные сборы. Чистка, проверка оружия, заточка ножей до остроты бритвы, шашки накрепко приторочены к сёд-лам, с собой у каждого по две гранаты и увели-ченный боекомплект. Документы, награды, личные вещи, сдали ро;тному…
       Тихо ступают кони, сбивая копытами росу с ночной са;кмы. Впереди, едет первая четвёрка, позади, соблюдая необходимый интервал, за-мыкающая. Едут сторо;жко, чутко прислушива-ясь к малейшему шороху. Ни стремена, ни трензеля; в уздечках, не бряцнут.
     - Едем по своей земле, а крадёмся аки воры – возмущённо ворчал Данила.      
       Начищенным медяком, светила в ночи луна, и   звёзды ещё не погасли, когда миновав лес, очутились у небольшой прога;лины. Неожидан-но, где-то рядом, раздалось лошадиное ржа-ние. Кони разведчиков, слушаясь поводьев, стали молча как вкопанные. Ещё в Бийских ла-герях они были приучены на старый казачий манер, не откликаться на ржание чужих. Кава-леристы спешились. Троих оставили коновяза-ми. Пятёрка, рассредоточившись веером, ко-роткими перебежками пересекла поляну. И
тут  же,  напоролись на вражескую разведку. Во
тьме, замельтеши;ли  лучики фонариков про-тивника.
     - Немцы!
       С обеих сторон, ударили автоматные очере-ди, вперемешку с русской и немецкой бранью.
     - Ребята, отходим!
       Разведчики, прикрывая друг друга, отходи-ли к своим лошадям. Пётр успел поменять ро-жок в своём ППС, уже дослал патрон в патрон-ник, когда рядом с ним ухнул взрыв. Левый бок ожгло калёным железом, земля переверну-лась, он рухнул как сноп и уже теряя сознание, услышал:
     - Командира убило!
Всё провалилось в темноту. Он уже не видел, как его товарищи, будучи ранеными, ожесто-чённо сопротивляясь гитлеровцам, превосхо-дящим их по численности, вырывались из кольца…
     - Я ж тебе рубаху только постирала, а ты её уже замызгал…  – сердито ворчала на сына, Еф-росинья…
    - Мамо… – не  узнав своего  голоса,  Пётр раз-
лепил набрякшие веки. Он лежал в высокой траве, а над ним, над самым лицом, склони-лись голубые как небо, полевые колокольчики,
махонький паучок плёл меж ихними бубенцами паутинку…
       Солнце, пекло; раскалённым жаром печи. В горле пересохло. Голова, налитая свинцовой тяжестью, гудела. Ослабевшими руками ощу-пал бок, скривился от боли. Вся гимнастёрка была в крови. Не было мо;чи подняться. Нестер-пимо хотелось пить. Нащупал на ремне фляжку, она была пуста, вода вытекла через пулевое от-верстие. Автомат, притрушенный землёй, ле-жал рядом, попытался дотянуться до него, но острая боль удушающей петлёй стянула всё те-ло. В глазах поплыли круги и снова всё померк-ло…
     - Ах ты, Черногуз мой чумазый, дай-ка я тебе щёки вытру…  – улыбалась Ефросинья, вытирая мокрым рушнико;м, лицо сына…
       Пётр открыл глаза. Над ним, стоял сивогри-вый конь и влажными губами теребил его лицо.
    - Опытушко…  родной мой…  – прошептал по-белевшими губами.
Рука еле поднялась, чтобы прикоснуться к мор-
де коня.
       Опыт ещё постоял, затем подогнув перед-ние ноги, стал ложиться на брюхо. Пётр, титани-
ческим усилием, взобрался в седло. Пошарив  в  перемётной  сумке, извлёк  оттуда обрывок ве-рёвки, калмыцким узлом привязав себя к луке седла. Опыт качнувшись назад, рывком под-нялся. Боль резанула, давая о себе знать. Кровь из раны, потекла липкими ручейками по седлу, пачкая красным, пегие яблоки лошадиного брюха…


                Глава 19. 
       Два дня, пробирались они к своим. Боевой конь, верным товарищем, выносил своего хо-зяина с поля боя. Минуя вражеские заслоны, заслышав немецкую речь, он ложился на зем-лю ничком, вытягивая шею и прижимая уши…
       Снова медсанбат. Лампы полевой операци-онной. Снова звякают осколки в тазу, извлека-емые из человеческой плоти. Снова спирт гуля-ет по венам и неустанно одна и та же мысль стучит молоточками в висках  – Жив…  Жив…
       Три  месяца  лазарета. Перед  выпиской, во-
енврач, всё удивлялся:
    - Ну, Борщёв! На тебе заживает, как на соба-ке!
    - Повоюем ещё…
      Вот и родной полк, друзья-товарищи! Улько 
первым примчался.
    - Петро! Жив, бiсов сын! – и без всякой су-бординации, сграбастал его в охапку…
       Вечером, собрались в  блиндаже, по  фрон-товому обычаю как не отметить возвращение! Заглянул комбат:
    - Борщёв! Живой? А мы уж и похоронку, тво-им отправили… Ну, Пётр Никифорыч, долго жить будешь!
       Присели, разлили спирт по кружкам. Все были рады встрече!
     - А Житин, Царенко, Хребтов, где? – улыба-ясь, спросил Пётр. 
Разведчики молча поднялись…
     - Как?! Когда?!
Тимофей вздохнув, ответил за всех:
     - Да, в ту же ночь...  Там же...  На поляне…
Кольнуло в груди – значит товарищи , земляки, лежали совсем рядом, когда Опыт выносил его…
       Помянули погибших, стоя. Спирт жиганул по горлу.
       Истинных друзей, мы находим на поле боя. Тем тяжелее их терять. Так в один из дней, вы- полняя очередное задание, Пётр потерял свое-го боевого друга, верного Опыта…   
       Шли в разведку, за линию фронта. Всё шло, как по маслу… 
       Бесшумно подобрались к вражескому око-пу. Затаились. Рядом блиндаж, через слуховое оконце которого,  слышна  музыка и тянет запа-хом кофе. И судя по трём верзилам-часовым, блиндажик этот не простой. Начавшийся дож-дик, тоже сыграл на руку, подкрались почти вплотную. У Петра, снова обострилось звериное чутьё, и как тогда, в башкирской степи, рука сама легла на рукоять ножа…
       Благодаря своевременной выдумке Нику-лина, обернувшего скользкие деревянные ру-коятки, шнурами сыромятной кожи, ножи те-перь, всегда сидели в руках как влитые...
       Сердце, бешено стучит где-то в горле. Мозг ещё не успел дать команду, а тело уже сработа-ло само. Доведённым до автоматизма приё-мом, кинулся сзади на караульного. Сапогом, подсечку под колено, левой рукой перехватив козырёк каски, резко рванул голову часового вверх, правой полоснув по горлу. Острое лезвие ножа хищно сявкнуло, рассекая горло до самых позвонков. Забулькало, немец задрыгал в аго-нии ногами. Аккуратно опустив тело на землю, чтобы ничего не звякнуло невзначай, вытирая нож об мундир поверженного, воровато огля-делся. Из темноты вынырнули, Никулин, Завья-лов, Улько, утвердительно кивнув головами. Тенями, подкрались  к низким  дверям   
блиндажа. Сквозь узкую щель, разглядели трёх офицеров. Один, в звании майора, упитанный, белобрысый, модно подстриженный, вальяжно развалившись на стуле потягивал кофе. Коман-дир жестами показал  – Берём майора!..
       Немцы, даже сообразить ничего не успели, когда в блиндаж, с озверевшими лицами, во-рвались четверо. Точными ударами в сердце, уложили двоих. С майором пришлось малость повозиться. Он успел прокусить Ивану палец, когда тот засовывал ему кляп в рот.
     - Ах  ты  ж  курва! – в сердцах матюкнулся Ни-
кулин и припечатал кулаком-кувалдой офицера по темечку. Немец, подпортив воздух, об-
мяк как куль.
       Прихватив   напоследок   офицерские   план-
шеты, схватив под мышки майора, по-тихому рванули из окопа. Пётр с Иваном, тащили фри-ца. Завьялов и Улько, прикрывали отход груп-пы. Сработали чисто. Улов оказался удачным, а самое главное, группа возвращалась без по-терь. Разведчики радовались как дети, не часто судьба благоволила таким фа;ртом. Никулин, который вёз поперёк седла майора, то и дело грязно бранился: 
    - Засранец, мать твою фра;у!  – от немца рази-ло за версту пареной репой  – Ежели они все та-кие, то Берлин в противогазах брать придётся!
       На обратном пути, командир повёл свою разведгруппу другим маршрутом  – волк, два-жды по одной и той же тропе, не ходит. Пустили коней галопом – немчура оклемается, мало не покажется. У них тоже конные егеря есть  – народ серьёзный. И ушли порядком, проделав добрую половину пути. И вроде как поле зна-комое, что пересекали ночью…  Тут и грянул взрыв под брюхом коня, подкинув того как  иг-рушку.  Лопнули  ремни  подпру;ги,  Пётр
вылетел из седла и кубарем покатился по зем-ле. При падении, сильно зашиб локоть, однако сам остался цел. Осколки мины, продрав голе-нища на  сапогах,  слегка  зацепили  икры. В ушах  звенело, рот и ноздри забиты землёй. Улько тут как тут, давай поливать из фляжки водой. Мало по малу, приходя в себя от про-изошедшего, шагнул к своему коню…
       Опыт, лежал на боку, передние копыта ото-рваны, сорванная шкура оголила растро;щенные кости. На шее, глубокие страшные раны, будто медведь-шатун когтями прошёлся. Из разворо-ченного брюха, вывалились внутренности. Зубы оскалены, из ноздрей пузырилась кровавая пе-на. Ни хрипоты, ни ржания. Он умирал молча, как настоящий солдат, лишь крупные слёзы ка-тились из лилового глаза, которым он смотрел на своего хозяина…  Пётр стал на колени, обнял его морду и впервые, за всю войну, дал волю эмоциям…  Его плечи, затряслись в беззвучном рыдании… 
       Тяжело поднявшись, размазывая грязным рукавом слёзы и кровь, сжав тонкой линией гу-бы, достал свой ТТ…  И не поднялась рука. Не смог. Не позволила совесть.
       Подошёл Тимофей:   
     - Командир. Надо уходить.
По-братски положив руку на плечо, отстранил его в сторону.    
       Петро отходил пошатываясь, когда за спи-ной раздался одиночный выстрел… 
      
      
       Лошади, старались как умели,
       Вынося героев из атак,
       Чтоб герои в песнях прогремели, 
       Только не споют, о лошадях...

               
                Глава 20.
       Теплом баловал осенний октябрь. В составе Первого Гвардейского кавалерийского корпуса, вышли к рубежам Украины.
       Пётр сидя в седле, втянул ноздрями воздух родины. Не мог надышаться. Вспомнилось дет-ство, батькивська хата, вишня в саду, брато-вья…   Братья мои, где вы сейчас? Разбросала нас треклятая война…  Мать упоминала в пись-ме, что Павла комиссовали по ранению, пуля пробив грудь, застряла под сердцем, хирурги так и не смогли извлечь её…  Иосиф-цыганёнок, на Дальнем Востоке, сорвался вместе с маши-ной и двадцатью солдатами в пропасть…
Лука, Яков, где вы братья? Живы ли?..
       И невдомёк было разведчику, гвардии старшему лейтенанту Борщёву, что братья его сражались рядом, в соседних дивизиях. Лука был дважды ранен, но после медсанбата, снова возвращался в строй. Дрался геройски, потому и блестели на его груди пять боевых наград, словно пять братьев, рядышком. У Якова уж и не счесть, чего на груди больше – наград или шрамов от ранений…
       3  ноября,  в  4 утра, началась битва за осво-
бождение Киева.
       Выйдя к восточному берегу Днепра, наши войска начали форсирование. Сорокапятки пе-реправляли на наспех сколоченных плотах. Лодки, перегруженные солдатами, черпали но-сами волну. Иные бойцы, переправлялись на подручных средствах.
       Петро ухватился за проплывающее мимо бревно, как за родную мамку – не умел он пла-вать, с детства так и не научился.
       Форсирование водной преграды, пока про-ходило тихо и спокойно, но солдаты знали, что на противоположном берегу их ожидал зата-ившийся враг. Стоило только добраться до се-редины широкой реки, как с той стороны, взви-лись в небо сотни осветительных ракет. Стало светло, как днём. Берег, к которому стремились бойцы, оскалился пулемётным и пушечным ог-нём. Трассеры резали вдоль и поперёк, разры-вая деревянные борта лодок и тела людей в клочья. Раненые, в безысходности взывая о помощи, захлёбывались и тонули, а с берега в ноябрьскую ледяную воду, шла новая и новая волна наступающих…
       Снова  закружила  смертушка  свой  празд- 
ничный хоровод, обрывая нити жизней…
       Затлела на горизонте малиновая заря, вли-ваясь своим утренним светом, в окровавленные воды старого Днепра. То, не вода, то, кровь людская текла  потоком…
       Тело ломило, зубы стуча от холода выдава-ли дробь, когда закоченевшие ноги наконец ощутили илистое дно. Бросив бревно, пригиба-ясь под нескончаемой лавиной свистящих пуль, пробрался к прибрежным кустам. Залёг. Отды-шался. Судорожно одеваясь, оглядывал мест-ность, оценивая обстановку. Добравшиеся до берега бойцы карабкались вверх по склону, ту-да, где несмолкаемо строчили крупнокалибер-ные пулемёты, и тут же подрывались на минах.
       Петро вынул нож и бережно, сантиметр за сантиметром, стал погружать острие в землю, ползя медленно но упрямо, по-пластунски вверх. За ним, ящерицей-веретеницей, его под-разделение.
       Длинная очередь трассеров, хлестанула по веренице ползущих, ды;бя землю фонтанчика-ми.  Никулин  Иван,  сдавленно  вскрикнул – 
шальной  пулей, ему оторвало большой палец на правой кисти.
       Пётр резко обернулся: 
     - Иван?!
Никулин, сцепив зубы, зажимая окровавленную кисть, процедил:
     - Вперёд командир!
       Стоп…  Острие ножа царапнуло что-то твёр-дое…  Через пару минут, была обезврежена первая противопехотка. Продвигаясь вперёд по склону, буквально усеянным  минами, добра-лись до ближайшего пулемёта на высотке, ко-торый без устали забирал жизни барахтающих-ся внизу людей.
       Вот она, первая линия немецкого окопа. Командир достав гранату, кивком дал команду – тут же пять гранат, одна за другой, полетели нежданными  подарками на головы фрицев. Раздались пять громких хлопков, нанося ране-ния и увечья врагу. Гитлеровцы, на какое-то мгновение опешили. Этих секунд хватило чтобы разведчики с криком  - Ура! – ринулись вперёд, заняв часть окопа.
       Никулин Иван, кинув ствол автомата на со-гнутый  правый  локоть, поливая  из него очере-
дями, заглушал ноющую боль злым ором:
     - Привет сучьи выродки, от купинцев!
       Улько Тимофей, кинулся к пулемёту, пинком сапога отбросил прилипшего к прикладу мёрт-вого немца. Перехватив МГ39 поудобнее, направил ствол по окопу, нажав спусковой крючок пошёл косить на лево и на право, щед-ро раздавая неприятелю пули вперемешку с русским матом.
       Подоспели наши, один за другим запрыги-вая в окоп, выпуская на волю и свою и враже-скую кровь, смешивая её в общую жижу. Завя-залась рукопашка, в ход пошли кулаки и сапёр-ные лопатки. Перед Борщёвым, как из-под земли вынырнул плечистый  немец. Сбив Петра с ног, навалился всем корпусом, придавив грудь коленом. Пётр успел перехватить враже-ское запястье с занесённым ножом. В грязной жиже окопа, встретились взглядами полными ненависти, два человека… 
       Ненависть, праведная и справедливая, та что была во взгляде русского, порождённая бо-лью разлуки с самым дорогим и бесценным его сердцу…
       Ненависть  немца,  жалкая  и   убогая    нена-
висть труса, боящегося потерять свою жизнь…
       Немец по-звериному рычал, из  его  разину-
того  рта,  на  лицо  разведчика,  текла слюна.   
       Задыхаясь  и хрипя, Пётр  засунув пальцы крюком в этот рот, резко потянул что есть силы в сторону, разрывая немцу щёку. Изловчив-шись, выдернув из ножен свою финку, начал раз за разом остервенело всаживать её в бочи-ну фашиста. Обезумевший немец, ослабив хватку, всё же успел полоснуть по груди обою-доострой сталью…
        13 ноября, Киев был освобождён.
Историки  умалчивают, что  у останков взо-рванного моста Боша, создался затор из чело-веческих тел. Днепр, поднявшись в этом месте на несколько метров, прорвал своим напором эту распухшую, колышущуюся массу, унося те-чением десятки тысяч погибших, в вечность…
    
 
 














               
                Глава 21.
       Шли конным рейдом по Винницкой обла-сти. Среди буковых лесов, замаячили белые ха-ты. Спешились на краю леса. Лошадей завели и спрятали в кустах тёрна. Пётр прильнул к бино-клю, просматривая село. Прошло около часа. Тишину леса нарушало лишь редкая дробь дят-ла, да трескотня сороки, оповещавшая лесных обитателей о прибытии незваных гостей. Вроде всё спокойно. 
     - Прудченко!
     - Я, командир!
     - Только тихо.
     - Понял, командир.
       За время войны, разведчики научились по-нимать друг друга с полуслова. Захар, проверив оружие, сутуловато крадучись огородами, дви-нулся к крайней хате, на углу которой ярким ог-нём горели ря;сные гроздья калины. Юркнув че-рез плетень, скрылся. Минут через десять, по-явился и подал условный сигнал.
       Командир передал бинокль Никулину:
   - Иван, неотрывно следи за обстановкой. Остаёшься за старшего.
Сам, с Улько и Завьяловым, направился в село.
       Захар загадочно улыбался ещё издали, не-терпеливо переминаясь с ноги на ногу как мо-лодой стригунок. Зашли в хату. Ах вот оно что!      
       Встретили их три красивые девки, в наряд-ных вышива;нках. Защебетали, засуетились, накрывая сразу на стол. Одна из них, была осо-бенно хороша. Стройная, с высокой грудью, с карими выразительными очами, поверх кото-рых широким размахом, соболиные брови, полные красивые губы растянуты в улыбке, об-нажая ровные, белоснежные зубы. Только крючковатый нос, портил красивые черты её лица.
      - Ciдайте добродiю, будь ласочка! Сiдайте до столу!
       Услышав родную речь, потеплел командир душой, убрав напускную строгость.
    - Видать изрядная певунья, судя по голосу – отметил про себя, окидывая пытливым взором хату  – прибрано однако, по-хозяйски чисто…  И домом пахнет, как в детстве…
       Присели к столу. Степан всё же, на всякий случай, поближе к окошку. А стол то, буквально
ломится  от  угощения: большой  чугунок   нава-ристого  борща, шмат  сала  в локоть, поляны;ця
пшеничного хлеба, яичница шкварчит на сково-
роде, солёные каву;нчики в глиняной маки;тре, полная тарелка тушёнки и в довершении ко твсему полуведёрная сулея; самогона. После армейского сух-пая, угощение казалось сказоч-но-царским. А девки-то подливают, да игриво в глаза заглядывают. Выпили мужики, жадно набросились на еду. И всё бы хорошо, но заку-сив тушёнкой, Пётр вдруг замер – А вкус то у неё, не наш…  Подняв глаза, встретился взгля-дом с Соболяночкой. И не вынеся проница-тельного взгляда, забегали у той тревожно глазки.   
       Что-то здесь не чисто - напрягся Пётр.
     - Цыц всем! – оборвал он резко, весёлую суе-ту.
Все замерли. И в повисшей тишине, уловил слух бывалого разведчика, монотонно-прерывистый писк, исходящий из-под пола. Теперь уже не было никаких сомнений. Вперившись в собольи брови жёстким взглядом, недобро протянул:
     - Ай мышей, в погребе, разводите?..
Карие глаза девки округлились.
     - Та що ви, добродiю! Немаэ там нiкого!
     - А  ну, все  трое, в  угол! Живо! Захар,  держи
их на мушке!
Прудченко,  клацнул  затвором.  Степан,  пой-мав взгляд командира, стал нарочито громко двигать табуретом, создавая отвлекающий шум. Не скрипнув ни одной половицей, Пётр с Тимофеем подошли к крышке погреба. Откинув циновку, командир взявшись за кольцо двер-цы, глянул на товарища. Тот, вынув чеку, уже держал наготове эфку. Резко дёрнул дверцу на себя, в открытый лёх, тут же полетела граната. Отпрянули в стороны. Грохнул взрыв, пол со-дрогнулся, звякнули выбитые стёкла. Кинулись к образовавшемуся проёму, выпуская в него,  беспорядочные очереди из автоматов. Сквозь постепенно рассеивающийся дым, послышался стон. Тимофей нырнул в погреб, через полми-нуты раздались два выстрела: 
     - Сделано, командир.
Наполовину показавшись из погреба, злобно глянул на девок, забившихся в угол овцами.
     - Ну-у,  с-с-уки?! - процедил сквозь зубы.
Потом, обращаясь к командиру, доложил:
    - Шесть автоматчиков, с рацией. Судя по мас-
халатам,  диверсионная  группа.  И  вот  ещё… – 
кинул на пол, офицерский планшет.
    - Выводи их во двор! – жёстко отдал приказ Борщёв.
      Девки завыли, повалились в ноги, цепляясь за сапоги пиявками.
    - Выводи, мать вашу! – рявкнул командир.
Выволокли всех троих за шиворот. Поставили к стене начисто выбеленной хаты.
       Пётр достал из кобуры свой ТТ, зарядив, поднял руку. Напротив стояла та самая, с собо-лиными бровями. Глаза её горели ненавистью, красивый рот искривила презрительная усмеш-ка:
     - Кров`ю  захлинетеся, москалi кля…  – дого-ворить она не успела…
       Добить, своего умирающего коня, рука не поднялась. А здесь, рука не дрогнула. Сухо щёлкнул выстрел. Пуля, выбив передние зубы, вошла прямо в рот, навылет, брызнув позади на белую стену красным. Бандеровская мразь, за-хлёбываясь кровью, рухнула как подкошенная, распластавшись по земле чёрной лужей…
       На  войне, ненавидят  врага, но  предателей
во все времена, ненавидят вдвойне. Полоснула короткая очередь, ещё раз окрасив стену…
     - Сделано, командир  – просипел Улько.
     - Уходим…
Возвращались к лесу молча. На душе было пас-         
кудно. У самой кромки деревьев, тишину нару-шил Захар:
    - Не пойму я, братцы. Как же так? Ведь свои они вроде? Как же…
Степан злобно оборвал его:
     - Свои?!..  Перестали они быть своими, когда родину продали!? Родную землю продали!? Отцов, матерей своих…

               
                Глава 22.
       1943 год. Сталинград.
Битва за этот город была одной из самых кро-вопролитных, за всю историю войн человече-ства. Она стала переломным моментом и по-ложила начало основному контрнаступлению Советских войск…
    
      От взрывов снарядов,
      Стонала земля.
      И с икон, закапала кровь.
      Мы, принимая огонь на себя,
       От фашизма, закрыли Русь вновь...

       Всё живое, всем своим естеством, осязало, что из расколотого напополам неба, на  землю,
пожиная своими огненными мечами страшный урожай, сошли кровавые демоны войны.
       Двести дней и ночей, непрерывный вой “Ка-тюш”, после ракет которых, горела сама земля. Двести дней и ночей, разрывы гаубичных сна-рядов сносили целые кварталы. Двести дней и ночей, самолёты с крестами и звёздами падали сбитыми птицами. Всюду пожарища, едкий стелящийся дым, руины домов. И среди всего этого хаоса, снующие муравьями, люди. Треск автоматных очередей, яркие полосы пламени огнемётов, вопли заживо горящих солдат.
       Отвоёвывали у врага родную землю, бук-вально по сантиметру. Фашисты бились отчаян-но, тем самым доводя наших до бешенного ис-ступления. Битва шла не ради славы, ради жиз-ни на земле. Каждый сантиметр земли, в этом городе, был полит человеческой кровью. Не ро-тами, не батальонами, полками несли потери.
       Именно здесь, в Сталинграде, русские сол-даты и офицеры услыхали впервые всю правду о положении на фронтах. Именно здесь, они столкнулись с приказом №227, получившим имя “Ни шагу назад”. Именно здесь, появились
первые заградотряды. Именно здесь были сформированы первые штрафные подразделе-ния. Штрафбаты…
       Немцы первыми почувствовали на себе действие приказа №227. Солдаты Красной Ар-мии стали сражаться злей и яростней, невзирая на окружение, часто, до последнего патрона.
       Ключевой точкой, в битве за Сталинград, стал Мамаев Курган. Для русских и немцев, его захват был вопросом не престижа, но выжива-ния. В жестоких боях, 13-ая Гвардейская гене-рала Родимцева, отбила Курган. Отсюда, с это-го плацдарма, весь город был как на ладони.
       Железнодорожный вокзал, переходил из рук в руки тринадцать раз. Расстояние между противниками определялось броском гранаты.
Ожесточение уличных боёв накалилось до пре-
дела. Дрались отчаянно за каждый дом, за каждый подъезд, за каждый этаж. Танки в уличных боях были бесполезны. Они буквально садились днищем на горы разбитого кирпича. Глав-
ным  действующим  лицом,  в этой кровавой мясорубке, был солдат-пехотинец. Битва за го-род Сталина, была  величайшим  торжеством и славой русской пехоты…
       В январе, 6-ая Армия Паулюса, попала в окружение. Около 300 000 фашистских солдат стали голодать. В какой-то мере, их выручили многочисленные лошади. В пехотных дивизиях вермахта было около 3 000 лошадей. Именно кони, стали надолго рационом питания для Ар-мии Паулюса…
       Гвардии капитан Борщёв, видел в бинокль, как оголодавшие солдаты противника, ножами ковыряли замёрзшую тушу мёртвой лошади, засовывая твёрдые кусочки мяса, в рот…
       Вспомнилось, как летом 42-го, полк выхо-дил из окружения. Как прорываясь с боями, понесли огромные потери. Оставшаяся от полка малочисленная горсточка бойцов, была зажата на болоте,  вместе  с  лошадьми. Каждый из мужиков, делил тогда последний сухарь со своим конём. Мучил голод. Чтобы не выдать дымом своего  местонахождения,  разжигали  едва  ви-
димый костерок и нанизывая на ножи пойман-
ных   лягушек, зажаривали их и ели это полусы-
рое скользкое мясо. Но ни у одного и в мыслях
не было отобрать жизнь у своего коня, чтобы выжить самому…  Выбирались по болотным то- 
пям, выходя из “клещей”. Не было патронов, держали шашки наголо, напряжённо ожидая каждую секунду встречи с врагом. Встреча не заставила себя долго ждать…  Гать закончи-лась, ступили на твердь. Пробираясь через гу-стую поросль молодого леса, угораздило выйти на вражеский отряд конных егерей. Деваться было некуда. Вскочили в сёдла. Плотно обернув темляками крепкие запястья, пустили коней сходу намётом. Злые, грязные, с воспалёнными красными глазами, заросшие бородами, слов-но банда головорезов с пронзительным раз-бойничьим свистом, ринулись в атаку. Обедав-шая в это время немчура, подорвалась с места. Рассекая воздух, замелькали короткими мол-ниями казачьи шашки, обрушиваясь на головы      Grunyeger. Вот где пригодилось мастерство рубки. Пётр, ощерив по-звериному зубы, рубил попадавшихся на лево и на право. Чужая кровь, брызгала на мокрые ещё сапоги, смешиваясь с невысохшей на них болотной тиной. Заприме-тив  рослого   фельдфебеля,  приподнявшись    в
стременах, на всём скаку, наотмашь с плеча ру- 
банул его по рыжей башке. Череп треснул, как спелый арбуз… Спохватились фрицы, схвати-лись за оружие, со всех сторон полетели пули выбивая наших из сёдел. Желание выжить во что бы то ни стало, было настолько сильным, что заглушило и притупило все остальные эмо-ции и чувства, припав к гриве Опыта, отчаянно с надрывом кричал: 
     - Выноси-и-и,  родно-о-о-й!?..
       Метко умели стрелять немецкие егеря…  Из сорока семи, спастись посчастливилось только двенадцати. Удача, тётка капризная, она сопут-ствует лишь дерзким. И этой дюжине, предна-значенной в тот день на заклание, во весь рот улыбнулась судьба…
       Сталинград, стал одним из поворотных пунктов в Великой Отечественной Войне. От-толкнувшись от руин этого города, советские солдаты пойдут теперь только на запад.
       В  очередной уличной контратаке, Пётр был тяжело ранен. Осколки разорвавшегося снаря-да,  стальными  осами  впились в грудь, разо-
      

 
 

 




рвали в лохмотья правое плечо, перебили пра-вую ногу раздробив берцовую кость. Взрывная волна, швырнула тело на обломки разрушенно-го здания, переломав рёбра. Боль была дикая, но сознание предательски не уходило. Глазами полными ужаса, взирал он на своё искалечен-ное тело… – Теперь уж точно, всё…
       Сквозь дым, к нему, волоча раненую ногу, приближался солдат. Всё лицо в копоти, из чёрной щеки рассечённой от виска до скулы, сочилась кровь, глаз полностью заплыл. Правая рука солдата висела плетью, рукав прожжён-ной местами шинели, был бурый от крови. По-дойдя, он опустился на колени, осмотрев Петра каким-то равнодушно-отупевшим взглядом. Как-то обыденно и спокойно, перехватив левой рукой портупею, взвалил того на спину. Шата-ясь и хромая, стал выносить его из боя. С  неимоверным трудом, давался каждый шаг. Голова шла ходу-ном. Муторно подступила тошнота. У обоих, из ран текла кровь, по-братски смешиваясь оро-шала и без того набухшую зем-
лю.  Уже  добравшись  до  своих позиций, пере-
дав командира на носилки подоспевшим сани-тарам, солдат вдруг хы;кнул и стал медленно оседать – пуля цокнула ему в спину, под левую лопатку. Только сейчас, Пётр рассмотрел в сол-дате своего друга Улька.
   - Т… Тим… фей!?..  Др… же!?.. – хрипел, вы-плёвывая слова вместе с кровавыми сгустками. Горлом, хлынула кровь, сознание провалилось в бездонный чёрный колодец…
      
 
 
 









               
               
               

               











                Глава 23.
     - Ёп тваю серса мать!  – на всю палату, гре-мел бас плечистого чалдона…
   - Матерится, значит будет жить  – сквозь ту-манную пелену приходящего сознания, поду-мал Пётр. Вторая мысль, дала щелчка застопо-рившейся первой  - А чего, он матерится то?..
     - Ёп тваю серса мать! Я как был красный пар-тизан, так и остался! А ты Лебедь, шкура ты колчаковская! – всё тот же бас, продолжал со-трясать стены.
       Окончательно придя в себя, Пётр разомкнул набрякшие веки. Солнечный луч, резанув весё-лым зайчиком, пополз по стене… Потеряв тогда сознание от большой потери крови, он не пом-нил, как очутился в медсанбате, как лежал на операционном столе, а хирурги, долгих три часа колдовали над ним, пластая и сшивая его пока-леченное тело…
     - Я, Иван Васильевич, вину свою в лагерях искупил! А нынче вот, за Родину кровь свою пролил! – обиженно кипел Степан Лебедь.
    - Врёшь, Стёпка! – рявкнул медведем, чал-дон...
Дело дошло чуть  ли не до драки. Мужики  схва-
тились за грудки, затрещала хэбэшка нательно-го белья. На шум, вбежала молоденькая мед-сестричка. Следом, крупными шагами, подпол-ковник медслужбы и строгим тоном, нетерпя-щим возражений:
     - Коченевский! Отставить! Смирно! Что за балаган здесь устроили?! Обоим в штрафбат захотелось?
В помещении воцарилась тишина. Военврач, уже обращаясь к медсестре:
     - Этих вояк, по разным палатам! Немедля!
Потом взглянув на нахмуренные брови красно-го партизана, на его пудовые как гири кулаки, добавил:
     - Пожалуй, лучше, по разным этажам…
       Несколько часов спустя, ближе к вечеру, в палате снова появился тот самый ра;жий чал-дон. Косолапя раненую ногу, хозяином подо-шёл к своей койке, видать забыл что-то в тум-бочке. На его месте уже лежал молодой па-рень, левая рука ампутирована по самое плечо, бирюзовый взгляд полон тоски и отчаянья.
    - Чаво скис, квашня? – грубовато, но как-то по-отечески заботливо, пошутил партизан. 
     - Эка бяда, шуйцу снясли…
И присев на краешек койки, желая хоть как-то приободрить паренька и отвлечь его мысли, продолжил:
     - Я, милай ты мой, видал как головы срубают, от где бяда так бяда, котору не поправишь…
В палате, с интересом слушали дальнейший рассказ старого вояки.
     - Под Иркутском, энто было. Схлястнулися мы тогда с беляками. Ох  и  рубка  зачалася, дю-
же жаркая. У меня тады, ажно шашка перело-милась. И вдруг видим, в самый разгар бою, на чижиловози, конь такой здоровеннай, а седок на ём и того больше, что твоя скирда. Подъез-жаит зна;чица, со стороны казаков. И в самую гущу. А заместо шашки, в яго лапищах-то меч двуручный. Как махнёт, так человека вместе с конём надвое и раздво;шит. Едет и чисто просе-ку рубит. Головы, как качаны капусты, напрочь сносит. А страшнее всего, что пуля яво не берёт. Дык наши, с тачанки, с пулемёта токма яво и упласта;ли. Почитай всю ленту, на энтого дьяво-ла выпустили. Ох и могу;тний вражина был…
     - Ну и заливать ты мастер, Иван Василич! От-кудава у него меч-то? – не поверил кто-то из ле-
жащих в палате.
       Коченевский, насупив брови, рванул на себе ворот рубахи, обнажив страшный, застарелый рубец через всю грудь, как молчаливое тому свидетельство...
       Белыми бинтами, тянулись госпитальные дни. Раны на груди и плече, болезненно, но всё же заживали, лишь загипсованная нога не да-вала покоя ни днём ни ночью. Тягучая боль, сменялась нестерпимым зудом. Зуд стал настолько невыносим, что пришлось разрезать гипс. Зрелище предстало из нелицеприятных, в незажившей тёмно-фиолетовой ране, серой массой, копошились вши. Перед повторным наложением гипса, рану вскрыли и вымывали фурацилином эту мерзкую живность. Укол морфием сделал своё дело и после стольких беспокойных ночей, наконец пришёл безмя-тежный сон…
     - Петро! Доставай-ка кисет, покурим твоего, а то мой совсем отсырел…
     - Тимофей! Жив?!
     - А чего мне...
Пётр застонал и проснулся. Во рту, ощущался кисловато-терпкий  привкус  табака.  Пока  он
спал,  на  соседнюю  койку  принесли   раненого
танкиста. Левая рука у того, была перевязана от кисти до ключицы. Пропитанные кровью бинты, шли и через всю грудь. В углу нижней губы, виднелся свежий хирургический шов. Голова, поминутно слегка дёргалась, видимо в след-ствии пережитой контузии. Танкист, откинув-шись полулёжа на подушку, здоровой правой рукой ловко сворачивал самокрутку, “козью ножку”.
       Страсть, как хотелось курить.
     - Браток, на табачок не богат? – обратился к танкисту, Пётр.
Тот, повернув в его сторону голову, радушно улыбнулся и протянул скрученную папиросину:
     - Т-травись на здо-доровье!
    - Спасибо, браток!
Хоть в палатах и запрещалось курить, однако ж открыв форточку, затянулись. Махорочный дым, приятно продирал горло. Покуривая, раз-говорились.
     - Откуда сам, земляк?
Танкист, сосредоточенно прихму;рил брови, си-лясь прочесть слова по губам говорящего. По-сле повреждения перепонок, в ушах постоянно
шумело и слова на слух, он разбирал плохо.
     - Куп-пинский, Н-новосибирской.
    - О как! И впрямь земляки! А я, из Алексан-дровки! Борщёв Пётр!
     - Ч-чернов,  П-пётр!
    - Дык мы ещё и тёзки с тобой!..
Так и лежали два соседа-земляка, попыхивая ядрёной махро;й, вспоминая родные края и се-мьи.
    - Давно воюешь, Пётр Осипович?
      Серые глаза танкиста, сосредоточенно уста-вились в одну точку. Давно ли?.. 
      Хлынули воспоминания потоком… Он, мо-лодым младшим лейтенантом, будучи коман-диром танкового экипажа, в 39-ом сражался в боях при Халхин-Голе. Танк был подбит и горел. Сам, будучи раненым,
вытаскивал из горящего КВ, стрелка-наводчика. Не успел вытащить оставшихся троих, когда рванул боекомплект и танк разворотило словно жестяное ведро. Как тащил на себе раненого товарища, уходя от преследования наседавших японцев, отстреливаясь, экономно расходуя каждый патрон…
       Затем,  в  40-ом  война с Финляндией. Пере-
дислокация танковой бригады по коварным болотам Карелии. Сколько сорока-тонных стальных машин, вместе с экипажами, поглоти-ла трясина…  Интендантская служба снабжения, работала безалаберно и в подразделения РККА вовремя не доставили тёплое обмундирование.  Ударили  ранние  морозы.  Солдаты, 
чтобы хоть как-то согреться, рыли “лисьи но-ры”, ямы, в которых тесно прижимаясь по трое, заваливали себя сверху еловыми лапами. К утру, в этих ямах находили окоченевших людей. Противник, использовал потом эти замёрзшие тела, устанавливая их на дорогах, для устраше-ния и деморализации наших войск…  Та война с бело-финами, благодаря преступной нерадиво-сти высшего командного состава Красной Ар-мии, была позорно проиграна, унеся потерями более 170 000 человек…
       И вот теперь, ломал на своих плечах, третью войну, с фашистской Германией… В 41-ом, при-нял новый образец Т34. Машина по всем бое-вым параметрам была весьма актуальна для своего времени, и в экипаж народ подобрался бывалый, боями обстрелянный. За одного бито-го, как говорится, двух небитых дают!
       Всякого насмотрелся,  за  три  года этой вой-
ны. Но, одно воспоминание, легло неизглади-мой печатью… 
       Село, на востоке Украины. Пустые хаты. Ни души. Во дворах, пострелянные собаки на це-пях. Чёрные, дымящиеся головешки большого колхозного амбара… с обугленными останками  жителей  села…  Безмолвно   стояли  над  пепе-лищем, стянувши с голов шлемы, гвардейцы-танкисты. Разум отказывался верить в увиден-ное  –  среди обугленных взрослых тел, лежали бесформенными  комочками,  маленькие  тель-
ца…  На песчаной дороге, явно виднелись све-жие следы автоколёс.
       И не вынесла душа русского солдата. Мощ- но взревел двигатель. На глазах у всех, одна из тридцатьчетвёрок, распахав землю в крутом развороте, рванула в погоню за извергами. Че-рез какое-то время, экипаж настиг карательный отряд СС. На полном ходу, влетевши в автоко-лонну, смяли три Оpel Blitz. Широкими гусени-цами, беспощадно давили гадов, перемалывая железные грузовики вместе с костями. Вопли эсэсовцев, тонули в праведном стальном лязге советского танка…  Вернувшись к своим, Пётр направился к поджидающему его, комбату. Знал, за самовольство придётся ответить стро- го. Но даже на войне, иногда человеческий фак-тор и законы совести, превыше любого прика-за…  Капитан Бочарников, окинув угрюмым взором лейтенанта с головы до ног, перевёл взгляд на замызганный кровью Т34. Играя жел-ваками, задал один единственный вопрос: 
     - Всех?
     - Всех... - буркнул Чернов.
     - Машину помыть, отчистить. И в строй.
     - Есть...
       Длинны, пыльные фронтовые вёрсты… Ста-линград…  Авиабомба, взорвалась рядом с тан-ком. Многотонную машину, перевернуло как спичечный коробок, канцелярскими скрепками разлетелись гусеничные траки. Мощная волна взрыва, сорвав башню, обезглавила танк. Сол-датским везением, танкисты Ладыгин, Сасов, Батраков, хотя и получили ранения, остались живы…  Пётр, сорвав шлем, схватился за голо-ву. Она, подобно церковному колоколу, нестерпимо звенела. Из ушей и носа, текла кровь, просачиваясь сквозь зажатые ладони, затекала за ворот комбинезона.
    - По-о-ки-и-и-нуть…   ма-а-а-а-шину!  –  протя-
нул командир.
Каждое слово, отдавалось стократным гром-ким эхом. Перед глазами всё плыло. Прошла целая вечность, пока смог выбраться наружу. Ноги не держали, упав на четвереньки, опира-ясь на одеревеневшие руки, стал отползать в сторону. Землю качало маятником. К  нестер-пимой боли, добавилась рвота. Казалось, ещё немного и голова, с треском расколется как орех…
       Самокрутка, десять минут назад будучи полной, дотлевала обжигая пальцы.
    - Эхма, совсем как жизнь наша солдатская – глядел Чернов Пётр на окурок, подёргивая го-ловой…  Военврач пообещал, что контузия и за-икание со временем пройдут…
       Шли месяцы, затягивая раны, затягивая узе-лок дружбы между двумя Петрами.
      22-го июня, Чернова Петра выписывали. Он зашёл в палату попрощаться. На груди новой гимнастёрки орден Боевой Красной Звезды, орден Боевой Славы, медали За Отвагу, За Освобождение Москвы, За Освобождение Кие-ва, За Освобождение Сталинграда. На ладно-сидящей форме, погоны старшего лейтенанта,
хромовые  сапоги  начищены  до  зеркального 
блеска.   
    - Муж-жики, г-готовь тару п-под г-горючее! - извлёк из вещмешка, солдатскую фляжку. Обошёл всех лежащих в палате, поочерёдно угощая спиртом. У койки Борщёва, задержался. Чокнулись кружками.
     - За Победу, братцы!
Опроста;в фляжку, выкурив напоследок по са-мокрутке, тепло попрощались земляки, дав друг другу обещание дожить до Победы.
       У русских, нет конца войны. У русских, есть только Победа!..
 
 














               








               
                Глава 24.
       12 июля, 1943 года. Курская Дуга.
       Бои под Прохоровкой и Яковлево.
       Гвардии старший лейтенант Чернов Пётр Осипович, воевал в составе Первого танкового батальона, 202 танковой Сивашской Красно-знамённой Бригады.
       Против наших, немцы выдвинули элитные танковые подразделения СС Манштейна, более двух тысяч “Тигров” и “Пантер” …
       В голове звучат взрывы, одни ближе, другие дальше, одни сильнее, другие слабее. Слышны крики обезумивших людей. Густой дым пожа-рищ стоял над деревней Яковлево. Экипажу Чернова, дан приказ произвести разведку. Во-семь танков Т34, ворвались в село без пехотно-го и авиационного прикрытия. Деревня горела. Остовы полыхающих изб, позволили прибли-зиться для стрельбы в упор. Пётр, приказал ме-ханику-водителю углубиться дальше по улице. Из-за дыма, видимость упала до нуля.
    - Стоп машина! – он открыл люк, выглянул наружу.
Внезапно,  перед  тридцатьчетвёркой,  из  дыма 
вынырнул Тигр Panzer Wave, буквально в не-скольких метрах…  Драгоценные секунды ушли на то, чтобы свалиться на сиденье и дать ко-манду: 
     - Бронебойный!
Наводчик  Ладыгин,  отреагировал  молниенос-
но, загнав снаряд в казённик.
     - Огонь!
Выстрел. Снаряд угодил в лобовую броню “Тиг-ра”, отскочив рикошетом от траковых звеньев, которыми тот был увешан. Пётр почувствовал, что бешено стучащее сердце вот-вот выпрыгнет из груди  –  Panzer разворачивал длинностволь-ную пушку прямо на его танк, такая прошьёт Т34 насквозь…  Механик Сасов, врубил заднюю передачу, прежде чем командир заорал: 
    - Назад!
От гибели спасло невероятное везение. Что-то ударило по башне, машина вздрогнула…  Немецкий наводчик, из-за густого дыма, не рассчитал.
     - Бронебойный!
Ладыгин дёрнул гашетку. Выстрел. Снаряд, уго-дил  ниже  башни, под  погон. Panzer,  вспыхнул
оранжевым пламенем… 
       Дальше, бой распался на множественные преследования и схватки с врагом. Броня рас-калилась и нещадно пекла. Горячий пот, бежал по спине ручьями. Гимнастёрки и комбинезо-ны, пропахли пороховым дымом.
       В наушниках шлема, послышался приказ комбрига:
     - Уходить из Яковлево!
Нанести ощутимый удар малыми силами, пол-нокровной немецкой дивизии, наши не могли. Встречный бой в этой ситуации, был неоправ-данно губителен и грозил страшными потеря-ми.
       Окрестности Яковлево, превратились в ад на земле. В течении трёх часов, вражеские бомбардировщики, сбрасывали смертоносный груз на наши позиции. Взрывы бомб, подбра-сывали вверх пушечные лафеты, тела людей, брёвна, орудия. Наши зенитки захлёбывались разрывными, пытаясь отразить всё новые и но-вые воздушные атаки штурмовиков. Земля сто-нала от разрывающихся бомб, чёрные тучи ды-ма закрыли небо, исчезла линия горизонта, скрылось солнце.
       Под Яковлево, осталась лишь рота капитана Бочарникова, двадцать танков Т34, на башне одного  из  них  гордо  красовалась  надпись  –
Сибиряк. Гвардейцы даже не предполагали, что на них попрёт основная сила танковой дивизии Leibschtandarte…
     - Твою ж в гробину мать… Да сколько ж вас тут?! – попытался пересчитать, идущие на них танки врага, Пётр, но сбился.
       Стальная орда, грохочущим лязгом, неумо-лимо надвигалась, ревя моторами, выбрасывая сизую вонь соляры. Фашисты, наступали без всяких тактических хитростей. Они пытались сходу смести заслон советских танков, сокру-шительным ударом лоб в лоб. Останавлива-лись, стреляли и вновь продолжали движение.
       Теперь жизнь оставшихся в живых двадцати экипажей, зависела от скорости и точности стрельбы наводчиков. Пётр усилием воли, за-давил в себе панический страх. Эх, пропадать так с музыкой! Весь экипаж, слившись воедино со своей машиной, стал как одно целое. Трид-цатьчетвёрка, быстро расстреливала остатки боекомплекта. В танке стоял угарный смрад, чтобы  он  скорее  улетучивался,  пришлось  от-
крыть верхний люк. Брезентовый гильзоулав-ливатель, от частой стрельбы прогорел и заря-жающий Батраков, голыми руками выбрасывал раскалённые гильзы в открытый люк. Сибиряк крутился волчком, мех-вод Сасов дёргая рыча-ги управления, выписывал замысловатые пи-руэты, уклоняясь от вражеских снарядов. Эки-паж работал слаженно, точно, оперативно.
       Немцы, не ожидали такого расклада, дрог-нули. Взять русских нахрапом, не удалось…
       К вечеру, на поле горело сорок девять “Пан-тер”, четыре из которых сжёг Сибиряк. Когда подоспело подкрепление, из двадцати коман-диров экипажей, осталось только двое – ком-бат Бочарников и старший лейтенант Чернов. Когда закончился бой, в километре от Яковлево Бочарников дал команду:   
     - Стоп машины!
Тёмные от пороховых нагаров руки танкистов, сняли с брони лопаты. Два уцелевших экипажа, сами копали могилы своим павшим товари-щам, сами писали на досках от снарядных ящи-ков, фамилии погибших гвардейцев. И под каждой фамилией, слова – Погиб смертью храбрых. Вместо прощальных цветов, чёрными  ма-
слянистыми пятнами, лежали на этих холмиках матерчатые шлемы…
       Начались бои за Прохоровку. Пётр понимал, что в решающей схватке, их главным оружием послужит дерзость. По всем канонам войны, истощённые силы подразделения всегда отво-дятся в тыл, их место занимают свежие. Но на деле оказалось, резервы исчерпаны. Их просто не было. Измотанные остатки Первого Гвардей-ского танкового корпуса, наспех доукомплекто-ванные разноплановыми бронированными машинами, устремились в контратаку.
       Пётр чувствовал, что азарта первых дней сражения, уже нет. Сказывалась жуткая уста-лость и горечь от потерь товарищей. Постепен-но, все эмоции вытеснила холодная ярость. Тридцатьчетвёрки, устремились вперёд. Снова поле боя затянуло густым дымом, видимость упала до нескольких десятков метров. Земля гудела и содрогалась от взрывов, но наши тан-ки уничтожая врага на своём пути, упорно шли вперёд. Бить гадов! Бить! Пусть не с первого выстрела, пусть в гусеницу выводя из строя, а добивать вторым. Но бить врага, во что
бы то ни стало.   
       Когда Пётр усмотрел в панораму дуло “Пан-теры”, нацеленное на его танк, было уже позд-но. Прогремел выстрел, Пётр ожидая фатально-го конца, непроизвольно сжался. Но в тот же миг, рядом оказался КВ2, принявший враже-ский снаряд на себя. “Ворошиловец” вспыхнул, прикрыв собой Сибиряка…  И стала броня для ребят, общей братской могилой, и как один по списку, тихо вознеслись обожжённые души танкистов к небесам…
     - Машина влево! Бронебойный! Огонь!
Выстрел. “Пантера” дёрнулась, из разворочен-ных щелей полыхнул огонь.
       Секундой позже, у Петра навернулись слёзы – Спасибо, родимые…  Только русский солдат, способен ценой собственной жизни, прикрыть своего товарища…  Перекрикивая рёв мотора, скомандовал:
     - Машина вперёд! Бронебойный! Короткая!
Очередной Panzer, занялся огнём. Враг дрогнув, отступил. Закончился бой…
       Вечер опустился на горелую землю. Пётр вывалился из танка без сил. Привалился к броне. На ней блестели сколотым металлом “ведьмины поцелуи”,  отметины от вражеских снарядов, ровно девять…  Смертельно вымо-танный, Гвардии старший лейтенант Чернов Пётр Осипович, даже не подозревал, что его экипаж принял участие в кульминационном сражении всей войны. Оборона Воронежского фронта, выдержала мощнейший удар на Кур-ской Дуге. После неё, фрицы уже никогда не опомнятся и начнут пятиться до самого Берли-на.
 
 
 


















               
               
 


                Глава 25.
       Жаркий июль. За окном, роскошная крона раскидистого абрикоса, манила душистым за-пахом плодов.
     - Петро! Слышь, Петро! Ты, один из нас ходя-чий. Поди, насбирай малость абрикосин – обра-тились тяжело раненые, к Борщёву.
Он поднялся, опираясь на костыли заковылял во двор госпиталя. Подошёл к дереву. Нижние ветки были уже обобраны, с верхних, рукой не достать. Опираясь на один костыль, вторым пытался сбить как можно больше фруктов. Спе-лые, желтобокие, они падали разламывая мя-коть, брызжа сочным нектаром. Костыль под мышкой, подло выскользнул и не удержав рав-новесия, Пётр шмякнулся на больную ногу. Раздался треск переломанной кости, на позе-леневшем от боли лице, выступил холодный пот.
     - Твою ж м-м-а-а-а-ть… – промычал, схва-тившись за ногу…
       Снова палата операционки.
    - Да твою же мать!?.. – ругался уставший све-тило медицины  – я ж тебе её, по кусочкам со-бирал!?..
После  операции  снова  гипсовая  повязка  и за-
ключение  военной  медкомиссии,  как   приго-
вор – К строевой не годен. Подлежит демоби-лизации.
       К обеду, следующего дня, в палату вкатился толстый человечек, с причёской тщательно за-лизанной на пробор. Под накинутым на узкие плечи, белым халатом, угадывались погоны особиста.
     - Здгавия желаю, товагищи  ганеные! – карта-вая речь толстуна, говорила сама за себя, вы-давая его национальность. 
     - Газгешите  пгедставиться. Капитан Куйда!
Липкий взгляд, маслянистых навыкате глазок, зацепился на Борщёве. Слащаво улыбаясь, осо-бист покатился к его койке. Долго мурыжил во-просами, акцентируя на основном – а не специ-ально ли симулировал падение, с целью члено-вредительства. Но напоровшись на острый как нож, гневный взгляд разведчика, осёкся. Так ничего и не добившись, вскоре ретировался.
       Сосед по койке слева, не сдержался:
    - Из-за вас и нам, хрен морде ихней! От уж, ***да, мать его жидовскую!.. – и припоминая всю  родословную   особиста  от  Адама  до Ноя, 
загнул    такой  перемат, что  по  палате   волной 
прокатился дружный мужицкий гогот!.. 
       Ночь. Борщёв лежал и мысли, сменяясь од-на за одной, терзали душу  – А как же ребята?! Родной полк?! Было отчего-то совестно перед земляками-однополчанами. Одно ясно – война для него закончилась. Так, вперившись взгля-дом в потолок, лежал он мучимый эмоциями, пока сосед по койке, старый пехотинец, не раз-веял его тревоги:
     - А ты не думай, сынок. И душу себе, пона-прасну не рви. Бог тебя уберёг. Ему виднее, кого и куда определить. Оно, каждому свой срок и свой случай…
       Прошёл, ещё месяц. Настал день выписки. В палату, опираясь на костыли вошёл Гвардии капитан Борщёв. На груди отутюженной гимна-стёрки, одиннадцать орденов и медалей. Сол-нечный лучик, упав на медали, заиграл золо-тым отблеском по стене. На костылях, между тесно установленных коек, передвигаться было проблематично, попросил медсестричку по-мочь. Булькнул спирт в кружки: 
     - Давай по стремянной, мужики!
Подняв фронтовые, смачно выпили, шумно вы-дохнули. Сосед-матершинник, крякнув в кулак:
     - Иэх, бляха! Как Христос по душе прошёлся!
       Попрощавшись со всеми, уже стоя в двер-ном проёме, Пётр обернулся:
     - Братцы!  Чтобы  каждый  из  вас,  дожил  до
Победы!
 
 
 













               
               











               

                Глава 26.
       Из железного чрева паровоза, густыми клу-бами валит белый дым. Мощная машина, тянет за собой эшелон с ранеными, увозя их в глубо-кий тыл. Отшлифованные до блеска рельсы, перемежаясь деревянными шпалами, ведут до самого Новосибирска.
       Под стук колёс, сладко и тревожно бьётся сердце в груди молодого капитана. С каждым метром, всё ближе и ближе к дому! За окнами вагона виднеются зелёные поля, озёра, берёзо-вые рощи. Вот и Баган! С трудом удалось спу-ститься по металлическим ступенькам вагона, нога шибко ныла. Паровоз дав гудок, медленно тронулся далее. 
   - Счастливо, Никифорыч! – кричали фронтови-ки-попутчики.
       Борщёв вскинул правую руку под козырёк. Проковылял по перрону с десяток шагов, когда с криком: – Дядя Петя! – на грудь бросилась девочка-подросток, лет четырнадцати.
     - Феня! Воробьёва!
     - Дядя Петя, родненький! – плакала племян-ница.
     - Погоди, Феня! Не сдюжу я так, упаду!  – еле
удерживаясь на костылях, гладил её по голове Пётр…
       Медленно, с расстоновками, дошли они до избы сестры Насти. Ой сеструха брату на грудь, да в рёв! Петро держал комок в горле, но слёзы всё равно, плеснули наружу ручьями! Настя провела ладонью по щекам брата, на которых ещё были видны рубцы от шрапнели. Война ме-тит солдата шрамом, а тех кто в тылу, морщи-ной…
       Феня, на одном дыхании сбегала в Алексан-дровку, с радостной вестью для тётки Марины..
       Грюкнул висячий крючок, на распахнутой двери, Марина дрожа осиновым листом, вет-ром ворвалась в избу! Муж сидел за столом, вытянув больную ногу на рядом стоящий табу-рет.   
     - Петенька! Родной мой! Живо-о-ой!
Глаза их встретились, вспыхнув радостными огоньками! Жена, не помня себя от счастья, ки-нулась мужу на грудь, осыпав горячими поце-луями всё лицо! Выстраданные, горькие впе-ремешку с радостью, слёзы, текли по медалям Петра.
       Маленькая Вера, спрятавшись за юбку тёт-
ки Настасьи, опасливо глазела на худого, не-бритого дядьку, который тискал и целовал мамку.
     - Верочка! Доченька! – отец протянул к ней, дрожащие от волнения руки.
Но она, вспугнутым воробьём, выпорхнула из избы…
       Во дворе, деревянная тачка. Петра усадили в неё, обложив подушками и все восемь кило-метров, от Багана до Александровки, Марина везла в ней, своего мужа…
       Поскрипывало колесо. В небе, завис жаво-ронок, пронзительно громко высвистывая свою песню  - жив-жив-жив!
    - Жив! Жив! – вторили мысли, в голове Петра.
Широко по-детски распахнутыми глазами, гля-дел он и не мог наглядеться на родные берёзки. У обочин дороги, приветливо мелькали василь-ки.
       Вот она, милая роща,
       Ветер шумит надо мной, 
       Ветки берёзок полощет, 
       Сон нарушая лесной.
       Сколько стволов обелённых, 
       Сколько их ввысь поднялось. 
       Всё это с детства знакомо,
       С сердцем на веки срослось. 
       Будто опять ты безусый,
       Рядом с девчонкой стоишь, 
       Вместо кораллов на бусы, 
       Гроздья рябины даришь...

Марина, уловив его взгляд, улыбнулась той ми-лой и доброй улыбкой, которую он так любил! Остановившись на минуту, жена, нарвав буке-тик синих цветов, протянула его мужу. Муж, бе-режно взяв васильки, будто что припоминая, улыбнулся жене в ответ.
       Следуя далее по дороге, дыша ароматом пряных трав, Пётр меж тем,  разговорил  дочур-
ку идущую рядом:
     - … во-о-от, он аист, клювом то и клёцает, по-тому что кусочки сахара раскалывает! А ты Ве-рочка, любишь сахар?
У дочки глазёнки разгорелись васильковыми огоньками:
    - Люблю! Тока у нас дома, сахалу нету!
    - Будет, донюшка! Теперь всё будет! Тятька, видишь, живой вернулся!
    - А чего у тебя нога такая?
     - По абрикосы ходил! - улыбнулся отец.
     - Бабрикосы, это чего такое? – не унималась любопытная  говорушка.
    - Это такие ягодки, вкусные как наша земля-ника, только растут они на деревьях!..
       Скрип-скрип, колесо на тачке.
     - Жив - жив!  - жаворонок в небе...
Вот уже маленькая тёплая ладошка, сжимает отцовскую ладонь. Послышался шутливый го-лос Марины:
     - Доня! Гляди, какой тятька грязный и страш-ный! Навiщо он нам такой! Давай его тут, в лесу кинем!
Детские глазёнки округлились и вспыхнули негодованием.  Детские ручонки, крепко вце-пились в отцовскую руку:
     - Нет, мама, нет! Мой папа хороший! Я его не брошу!
По небритой щеке отца, скатилась скупая слеза – Вот оно! Кровь-то  – не води;ца!
Марина заприметила мужнины слёзы – Не за-черствело сердце твоё, лю;бый мой!
       Замаячили издали колодезные журавли Александровки.
     - Ну вот, Петя, мы и дома! – блестело испари-   
ной, разрумянившееся лицо жены.
       Босые пяточки дочки, зашлёпали в избу. Че-рез секунду, на порог выбежала Ефросинья.
    - Сыно-о-ок! Сыночек мо-о-ой! – кинулась на грудь Петру.
Худые плечи матери, вздрагивали, руки, глади-ли лицо сына.
    - Мамо! Мамо! – сквозь слёзы, горячо шеп-тал сын, целуя ладони матери.
Маленькая Верочка, стояла рядом и никак не могла понять, почему бабушка и мама плачут. Ведь папа же живой, радоваться же надо…
       Весть о том, что вернулся солдат, мигом об-летела всю деревню. Шли соседи, неся скром-ные угощения, каждому хотелось угостить слу-живого. Бабы с мольбою в глазах, наперебой расспрашивали:
    - Пётр  Никифорович,  моего,  не  встречал  ли
часом?
       Борщёв, глядя в глаза соседок, в которых читалась надежда хоть что-то узнать о своих, утвердительно говорил:
    - Верьте, бабоньки! Вернутся ваши мужики домой! Скоро уж войне конец! Крепитесь!..

                Глава 27.
       У дома, остановился четырёхколёсный хо-
док, запряжённый конём чалой масти. Из  ход- 
ка, выбрался долговязый мужик в очках. Чуто;к размяв затёкшие ноги, неторопливо направил-ся к избе.
    - Здравия желаю, Пётр Никифорович! И как говорится, мир дому сему;!
Оглядевшись, незваный гость представился:
    - Озарёнок  Василий  Сергеевич.  Уполномо-
ченный Купинским райкомом партии. По делу я к вам, Пётр Никифорович!
      Пётр удивлённо вскинул бровь и жестом пригласил гостя к столу…
      Через час беседы, меж мужчинами возникли спорные разногласия, при чём, на высоких то-нах.
     - Да ты что, Василь Сергеич?! Куда мне?! Же-
на  моя,  вон  ещё ведро из-под меня выносит!?
По шее уполномоченного, пошли красные пят-на, но всё-таки сдерживаясь, упрямо гнул свою линию: 
   - А я тебе, с полной ответственностью заяв-ляю! Принимай колхоз! Кандидатуру твою, райком  уже  утвердил! Откажешься – ответишь
по всей строгости, за саботаж!
      Петро, сжав губы тонкой нитью, сверлил гос-тя  взглядом. 
      Озарёнок, немного отдышавшись, вытерев платком вспотевшую шею, уже более миролю-биво:
    - Пётр Никифорович, ты же коммунист. Мне ли тебе объяснять, какая обстановка в стране на сегодняшний день…
На прощание добавил:
    - Принимай колхоз! Председатель!

               
                Глава 28.
       Тащит бричку, корова Щедричиха. Закинув больную ногу на облучок, сидит в ней недо-вольный председатель:
   - Дожился, мать его раз так…  Захомутали гвардейца-кавалериста…  Однако ж, делать не-чего, мой фронт теперь тут…
       Принял Пётр председательство колхозом имени Сталина, в состав которого входили сёла: Красный Кут, Михайловка, Травинка, Пестерёв-ка, Зиньковка.
      Лениво ступая раздвоенными копытами, по
дороге поросшей спорышом, Щедричиха всё время норовила вильнуть на обочину, ухватить сочной травы. Ездок, матерясь, поминутно дёр-гал вожжами:
    - Да когда ж ты уже нажрёшься, мешок тра-вяной?!
На корове что за езда, транспорт – курам на смех. Коня бы в бричку, да где ж его взять? Уборочная страда идёт, все лошади заняты на полях.
      На краю берёзового околка, остановился. Опираясь на костыли, заковылял в сторону по-го;ста. У могил с крестами-часовенками, встал. Снявши фуражку, глубоко вздохнул:
    - Ну вот, батько, я и вернулся...
И словно в ответ, шёпотом прошелестел лёгкий ветерок по листве…
      Долго стоял Пётр, переводя задумчивый взгляд с одной могилки на другую, и мысли его  были  далеко…  Ветерок вновь взыграл, в его поседевшем чубе. Будто очнувшись ото сна, ти-хо проговорил:
     - Прощавайте  поку;дова, родимые…  Много забот на моих плечах нынче…  Ещё заеду, по-проведаю вас…
Неуклюже, как смог, отдал земной поклон…
       Забот действительно было невпроворот. Объезжал поля, где бабы гнув свой хрип, жали хлебные колосья.
     - Бабоньки, милые, Бог вам в помощь!
    - Казали Боги, щоб i ви, допомогли!
Под сидушкой, стоял ведёрный лагушок с ко-лодезной водой. Хотелось хоть как-нибудь подбодрить тружениц:
    - Бабоньки! Водицы холодненькой!
Женщины, оставив серпы, обступили бричку. Пошёл ковш воды по кругу. Пётр, вглядывался в эти потемневшие от загара лица. На головах у многих, чёрные вдовьи косынки…  Лагушок опустел.
   - Благодарствуем, Никифорыч! Чего там по радио то слыхать?
   - Наши, уже в Пруссии, овладели Кёнегсбер-гом…
      Не ведал Пётр Борщёв, что два дня назад, его товарищ, Чернов Пётр, одним из первых ворвался на своём Сибиряке на центральную Leibzigschtrasse этого города. Тридцатьчетвёр-ка, была подбита бронебойным снарядом. Гвардии  старший  лейтенант Чернов, снова по-
лучил контузию головы, бойцы экипажа были сильно ранены. Танк горел. Мех-воду Сасову, кровь заливала глаза, кожа окрасилась волды-рями:
    - Врёшь стерва! Мы не восмятку сваренные! Не дрефь мужики, посмертно ордена  получать
не будем!..
Собрав остатки сил, вдавил педаль газа на пол-ную, направляя горящий танк тараном на вра-жескую пушку, расплющив её вместе с артил-лерийским расчётом. Тем самым, дав продви-жение наступающей основной колонне…   
      - Что бабоньки, как хлеба нонешние?
За всех, ответила бригадир, Рапута Мария:
    - Да  грех  жаловаться,  председатель.  Хлебу-
шек ноне, уродился на славу. Колос налитой, ржой не пое;денный…
Ещё намеренно постоял полчаса, давая женщи-нам ро;здых, попутно расспрашивая об их нуж-дах…
       Заехал в Тычкино, на колхозную мельницу. Зачерпнул в закроме жменю муки. Растерев в пальцах белую массу, попробовал её на язык. Одобрительно кивнув, обратился к мельнику:
    - Назар  Лукич, мешок  муки, с первого помо;-
ла, отправь-ка в колхозную пекарню. Нехай на-
пекут буханок, да развезут на поля. Надо труже-
ниц подкормить, тяжко им.
    - Сделаю,  Пётр  Никифорыч.  Ты вот что, возь-
ми-ка мешок отрубей. А то конь твой, гляжу, уж больно отощал!   
Пропустив едкую шутку  мимо ушей, Пётр при-целил в него прищуренный глаз:
    - Да куда ж мне, с одной ногой-то! Не донесу ведь!
Старый Лукич, поняв, что председателя на мя-кине не проведёшь, покряхтев, взвалил на свои плечи мешок и зашкандыба;л к бричке.
       Накормив корову, наполнив лагушо;к во-дою, председатель двинул в сторону Красного Кута. Полевая молотилка, должна была закон-чить работу ещё вчера. Райком подгонял по времени, нужно было срочно отправлять пер-вый обоз пшеницы на Купинский элеватор.
       Дорога вела вдоль Горького озера. Прямо наваждение какое-то, каждый раз проезжая это место, старые раны начинали ныть. Зная о це-лебных свойствах этого озера, Пётр, раздев-шись погрузил своё тело в его воды. Получасо-вая процедура, оказала благоприятный эффект. Вышел на белый песок берега. Высыхающая соль, заискрилась на солнце, приятно стягивая и пощипывая кожу. Запрокинув  над  головой лагушок,  отфыркиваясь  и  кряхтя  от  удоволь-
ствия, стал поливать себя водой…
       Дорога вильнув, повела мимо очередного широкого поля. Чиркнул спичкой, раскуривая папиросу.
    - А ведь это, кажись то самое, на котором я батрачил…
      И припомнился 28-ой год. Коллективизация. Его, 19-летнего парня, выбрали председателем колхоза. Как он гордился и вместе с тем пере-живал, что не справится с этой ответственной должностью. Смущался своей безграмотности - образования то было, всего два класса…  Вспомнилась и та ночь, когда он засиделся до-поздна в доме правления, корпе;в над бумага-ми, по слогам читая каждое слово. И вдруг, бо-ковым зрением, заметил в окне, направленное на него дуло винтовки. Секунда ушла на то, что-бы задуть керосинку и юркнуть под стол. Вы-стрела так и не последовало. Зато, грохнула выбитая дверь и в избе послышалась поступь тяжёлых сапожищ.
       Сердце бешено заколотилось  – Да что же это я?! Под столом, как собаке, смерть прини-мать?! Поднялся, как в ознобе дрожа всем те-лом.
       В лунном свете, пробивающимся через окошко, увидал перед собой кулака Фокина.   
    - Ну-у-у… здравствуй… Председатель…
Даже в неосвещённой комнате, было видно, как по-звериному горели его глаза. Точно убьёт – подумал Пётр, взирая на этого огромного как медведь, мужика…  Сменяя страх, откуда ни возьмись, появилась дерзость:
    - Здрав будь, Савелий Никитич. С чем пожа-ловал?
    - Запали-ка лампу, председатель…  Погово-рим…  Напоследок…
Чиркнула спичка в руках, комната озарилась скудным светом керосиновой лампы. Фокин, подобно горе, заполнил собою всё простран-ство. Скрипнул табурет, под тяжестью громад-ного тела.
      Над стеклянной колбой, затрепетал моты-лёк, опалив себе крылышки, упал на стол.
       Фокин, какое-то время, смотрел на эту ма-ленькую  угасающую  жизнь.  После  чего, поло-
жив винтовку на колени, перевёл задумчивый взгляд на парня. Размеренно, чека;ня каждое слово, произнёс:
    - Не шкни, Петро…  Убивать я тебя… не стану…
Не возьму греха…  на душу… Работник ты был справный…  А раболепия, в тебе не было,  как в остальных… За это и уважал…  Об одном хочу просить…  Семью мою, не тронь…  Сам я, в леса подамся…  Но помни…   
Фокин, взяв в руку спичечный коробок, много-значительно им потряс:
    - Ежели чего…  не миновать тебе, председа-тель…  красного петуха…   
 
 
 
 
















 



                Глава 29.
       Прошёл год. Нога по малу заживала, но с костылём ещё не расставалась. Работалось трудно, колхоз благодаря грамотному правле-нию, план по сдаче зерна, мяса и молока, в натяжку, но выполнял.
       8-го мая, c самого утра, в сельсовете настойчиво затрезвонил телефон. Звонили из райкома партии:
   - Председатель! Собирай людей на общий сход! По радио будут передавать важное пра-вительственное сообщение!
       Над его рабочим столом, висела политиче-ская карта стран. Города Германии были утыка-ны красными бумажными флажками. Свобод-ное место занимал только один город…  Бер-лин. Пётр смотрел на карту и сердце начало учащённо биться! Ну наконец-то, пришла дол-гожданная!..
   - Говорит Москва! Говорит Москва! Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту! Восьмого мая, тысяча девятьсот сорок пятого года, в Берлине, представителями Германского Верховного командования, подписан акт о без- оговорочной капитуляции германских воору-жённых сил. Великая Отечественная Война, ко-торую вёл советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завер-шилась…
      Голос Левитана, потонул в общем крике од-носельчан! Ура, кричали все, от мала до вели-ка! Кричали и плакали. Всеобщее напряжение душ людских, как-то вмиг спало. Народ нако-нец вздохнул полной грудью. Победа! Долго-жданная Победа! Как долго и невыносимо трудно, шёл к ней, весь советский народ! Наконец, она добыта! Только много спустя, люди узнают, какая великая и страшная цена, заплачена за неё…  Более сорока миллионов жизней…
      Посреди села, в один ряд, выставлены сто-лы. Каждый житель, нёс из дома последнее, чтобы накрыть общий праздничный стол. На лавках, бабы да ребятишки. Весёлый гомон за столом, смех, шутки, слёзы радости в глазах! Эх, гармошки не хватает! Не вернулся с фронта гармонист…  Принесли из сельсовета патефон. Установили на стол, завели пластинку Лидии Руслановой. Зазвенел тенор народной певицы:
    - По деревне, ходит парень,
      Мимо дома моего.   
       Поморгает мне глазами   
       И не скажет ничего.
       И кто его знает,
       Чего он моргает,
       Чего он моргает,
       На что намекает...

       Бабы подхватили песню, выводят стройно, ни одна не сбилась...  Засиделись люди, в тот майский вечер, допоздна. Расходились по до-мам опьянённые не от выпитого, хмель вели-кой радости и огромного счастья несли они в себе!..
       Земля, была ещё холодна для посевной. Но весна расцветала не только в проклюнувшихся берёзовых почках, но и в душах людских, даря своим солнечным теплом надежду на мирное и светлое будущее. Отгорели пожары войны, родная земля встречала своих солдат!
 
 











               
               
                Глава 30.
       В конце мая, совсем потеплело. Над поля-ми, закружили чёрными круговоротами, грачи-ные граи. Закончили посевную. Жиночки труди-лись не покладая рук, работа спорилась с огоньком. Войне конец! Ждали с нетерпением своих мужей, отцов, сыновей.
       Пётр, возвращался из Купино под вечер. Двуколку, резво тянул молодой каурый конёк. Подъехал к усадьбе:
     - Тпру, Мухортый!
Верочка отворила ворота. Ждала отца, знала, привезёт гостинца из города.
     - Тятя, тятя, а у нас шолдат  дома! – выпалила скороговоркой.
Отец удивлённо вскинул бровь. Опираясь на трость, припадая на раненую ногу, заковылял к избе. Уже в сенях, услыхал знакомый голос.
     - … ну и садануло меня тогда, под лопатку. Пуля на излёте видать была, до сердца, самую малость не достала…
       Улько, сидел за столом. Напротив, Ефроси-нья с Мариной, подперев щёки ладонями, слу-шали его с глазами полными слёз – Пётр, нико-гда не рассказывал им о войне…
    - Тимофей?!  Друже! – прогромыхал  Борщёв.
Женщины, аж подскочили от неожиданности. Через секунду, два друга, сграбастали один одного в крепкие объятия.
   - Живой! Живой, чертяка! – радовался Пётр.
   - А чего мне доспеется! – озорно улыбался тот.
Отстранились, глянули друг на друга и снова в охапку, похлопывая ладонями по спине.
     Марина уже суетилась, накрывая на стол.               
     Маленькая Верочка, тут как тут:
  - Дядька Тимофей! А ты, бабрикосы пробо-вал?
Улько, по-отечески погладил девочку по голо-ве:
  - Мы, донюшка, с твоим тятькой, абрикосов этих, на всю жизнь наелись…
      Первая стопка – За встречу! – разлилась теплом по нутру. Закусили. Слово за слово, между первой и второй и пуле не проскочить. Вторую – За Победу!..  Налили по третьей. Встали мужики. Молча, не чокаясь, выпили за погибших товарищей…
      Беседуя с другом, Пётр было завёл разго-вор:
    - Тимофей! Ведь я тогда, так и не успел по-благодарить  тебя. Вишь, как  оно  всё  оберну-лось  потом.
    - Да брось, Петро!  А ты б, на моём месте,  не так поступил?
Борщёв снова попытался завернуть к этому раз-говор, но друг, вторично перебив его, поднял свою стопку:
     - Сделано командир!
Лицо его вновь озарила озорная улыбка и ши-рокий шрам от виска до скулы, забелел.


                Глава 31.
       Февраль 1948 года. Страна медленно, но уверенно поднималась из руин. Райком, полу-чая новые директивы из области, в свою оче-редь обязывал новыми требованиями предсе-дателей колхозов.
       Задержавшись на одном из таких собраний, председатель возвращался домой уже затемно. Снег похрустывал под размашистой рысью Му-хортого. Мороз щипал нос и щёки. Размышляя о поднятом на собрании, незаметно для себя, закимарил. Овчинный тулуп, приятно согревал тело. Дорога, обогнув лесок вела в село,  как вдруг, конь дёрнулся и тревожно зах-
рапел. Сбившись с шага, заарта;чился, стал су-дорожно перебирать копытами. Дремота сле-тела.
    - Ну?! Балу;й у меня, чёрт?! – ругнулся хозяин, потянувшись за кнутом.
И тут же, с правой стороны саней, увидел матё-рого волчару. Реакция бывалого кавалериста, не подвела и здесь. Резко размахнувшись, как сабельным ударом с по;тягом, стеганул зверя по морде. Матёрый взвизгнул и отпрянул назад. Пётр обернулся и обомлел – беря в кольцо, са-ни настигала стая волков…
      Огромный серый зверь, ловко заскочив на оглоблю, вцепился коню в загривок. Животное, дико и страшно заржав, шарахнулось в сторону, разорвав сыромятные постромки упряжки. Са-ни стали. Мухортый, высвободившись, пресле-дуемый четырьмя волками, галопом умчался в сторону села…
       Стоя в санях, размахивая кнутом на подсту-пающую со всех сторон стаю, Пётр лихорадочно искал выход в сложившейся ситуации. Голод-ные волки, рыча и скаля жёлтые клыки, ковар-но подбирались всё ближе и ближе. Обрушив напоследок тяжёлый удар, на морду подкрав-шегося ближе всех зверя, человек схва-
тившись за полоз лёгких саней, перевернул их, успев укрыться под ними. Стая, чуя искомую добычу, бросилась на сани, утробно рыча и грызя дощатое днище…
      Мухортый, выбив грудью калитку, влетел во двор. Мотая мордой, всхрапывая и взбрыкивая, заметался по усадьбе.
       Марина, держа полный подойник молока, выходила из сарая. Завидела коня, который за-палённо поводил боками с пеной у морды. Из рваной раны, по шее текла тёмно-красная кровь, замерзая, падала желе-подобными кап-лями на белый снег, превращая его в багровую жижу…
     - Господи?! – подойник выскользнул из рук и молоко разлившись, окрасило красный снег, белым.
      Метнулась горлицей в дом – мужа не было. Выскочила за ворота – кровавый след, уходил за село. Заныло бабье сердце, чуя недоброе. Побежала по соседям за помощью…
       Сумерки, быстро опускались на землю. Мо-
роз крепчал. Улько шёл первым, по кровавым отпечаткам на снегу, держа в одной руке горя-щий факел, в другой заряженную тулку. На краю села, прямо поперёк дороги, с раскроен-ной башкой, лежал матёрый волчара – Мухор-тый постарался, лягнув задними копытами. До слуха старого солдата, дошла какая-то возня. И тут же, метрах в тридцати, он смог разглядеть перевёрнутые сани, вокруг которых, в бессиль-ной злобе кружила волчья стая. 
    - Мать честная, да их штук двадцать?!
Кинув в сторону волков факел, прижал приклад к плечу. Выстрел. Зверь скуля, припал на зад-ние лапы, вцепившись зубами в рану. Стая ми-гом налетела на подранка, раздирая по кускам своего собрата. Выстрел. И ещё один, с переби-тым хребтом, барахтается в снегу. Улько, ловко перезарядил двустволку и меткими выстрела-ми, положил ещё двух. Стая, подвывая и огры-заясь, отступила…
       Улько, держа наготове ружьё, пробился к саням:
    - Петро! Петя!
    - Тут я, тут! – как из-под земли, раздался при-глушённый голос.
Тимофей, закинув тулку за спину, поднатужив-шись, перевернул сани. Увидав целого и невре-димого товарища, облегчённо выдохнул:
    - Жив?!
Пётр поднялся, отряхиваясь от снега:
   - Напужа;ли бабу яйца;ми, а она хер видала! Тимофей, дай закурить что-ли!
     - А може табе, ишо баню с голой бабой?
Пережитая опасность, вмиг отри;нула и мужики расхохотались! Закурили. Поглядывая по сто-ронам, не выпуская ружья из рук, потопали в село. Проходя мимо лежащего матёрого, оста-новились. Пётр, ткнул  валенком  в  мёртвое пу-
зо:
    - Ох и здоровенный, мать его! Улько, надо б с него шкуру содрать.
    - Ничё, нехай полежит до завтра…  Уже не убежит.
Переживая и зная, как важна лошадь в хозяй-стве: 
     - А Мухортый-то?
    - Цел. Загривок только, малость подрали…
       За разговором, добрели до усадьбы. У ка-литки, стояла Марина, держа в руках “летучую мышь” и вилы.
    - Ну, Петро! И повезло ж тебе с жонкой! С та-кой можно и в разведку! – улыбнулся Тимофей.
Марина, выронив вилы, бросилась мужу на шею.
    - Ну, будя Мариша, будя!.. Тимофей, зайди в хату! Я зараз.
Направился к уже успокоившемуся коню. При-свечивая керосиновой лампой, оглядел его шею. Хоть конская шкура и толстая, однако ж с загривка хороший клок был вырван.
    - Ах ты ж, бедолага. Досталось тебе – жалею-чи, поглаживал конягу.
Мухортый подрагивая всем телом, стал мордой тереться о плечо хозяина. Позади, поскрипывая валенками по снегу, послышались шаги.  Улько, принёс в чугунке, берёзовой золы.  Растерев её в пепел, посыпали на рану, кровь стала свёрты-ваться…
       В углу маленькой кухоньки, стоит ружьё, в печи потрескивают дрова, в уютном свете керо-синки, за столом сидят два друга. Пётр, выбив ладонью пробку из “Столичной”, вопроситель-но глянул на товарища.
    - Ну шо ты, краёв не бачиш? – улыбнулся тот.   Стукнули два полных гранчака;, выплёскивая по   
мару;синому пояску, водку.   
     - Тимофей!.. Второй раз, ты спасаешь меня от   смерти!...  Я этого, по гроб не забуду!
     - Будем жить, братка!..   
 
 













               
               

               








 


                Глава 32.
       Июнь 1950 года. Колхоз имени Сталина, по всем показателям, шёл в передовиках. Предсе-дателю, выделили на нужды колхоза, автомо-биль ГАЗ-М20-Победа.
     - Василий, заводи Щедричиху! – каждый раз шутил Борщёв, обращаясь к своему водителю, молодому парню, который ничего не понимая, удивлённо таращил глаза.
       Машиной, не на корове – поспевали везде! И на поля, и в мехотряд, и на ферму, и на птич-ник. Хозяйство колхоза росло и множилось, добавляя председателю хлопот.
       Любили и уважали своего председателя од-носельчане, за его порядочность, честность, принципиальность. А па;че всего, за его чело-вечность. С тружениками, всегда уважителен. С нерадивыми в работе, строг, но справедлив. Для всех, всегда, находил доброе слово. Слыл примерным семьянином. И куда бы не отправ-лялся, в левом нагрудном кармане всегда ле-жал партбилет коммуниста.
       В конце месяца, очередное собрание рай-кома. Было не мало важных вопросов, на по-вестке дня. После перерыва, распека;ли  дирек- 
тора городского хлебозавода. На сцене, рядом с президиумом, стоял упитанный мужичок с пухлыми щёчками и двойным подбородком. Холёные без мозолей руки, перебирали полы нового двубортного пиджака. Губы бантиком, обиженно поджаты. Рыжий чуб, ухоженно заче-санный назад, не скрывал родимого пятна на пол-лица.
       Что-то знакомое, показалось Петру в этом человеке, будто где пересекались они. Рыжий… родимое пятно…  Палёный?! – вскинул удив-лённо бровь, Пётр… Припомнилась Купалов-ская ночь у озера…  Стало вдруг почему-то не-приятно от мысли, что Марина могла достать-ся… такому. Окинув пытливым взглядом Палё-ного, отметил про себя  – А ведь ты, рыжий, не воевал. Отсиживался поди в тылу, с липовой грыжей. С-с-сука…  Чувство неприязни, пере-росло в брезгливость к этому субъекту.
       Почему так устроено в этом мире – одни, трясутся за свою шкуру, а другие, не щадят са-мого дорогого – своей жизни, ради свободы остальных…
      Уже не слушая жалких оправданий, донося-щихся  со  сцены,  мысли  Петра  перенеслись  в
42-ой год…  бой под Можайском…
       Патроны были на исходе и от напирающего врага, отбивались буквально сапёрными лопат-ками. Соседняя рота тогда, понесла огромные потери. В живых остались только семеро, и они, ломая всякое сознание самосохранения, видя превосходство сил противника, нечеловече-ским усилием продолжали удерживать пози-ции на своём участке. Вспомнился и тот горячий кавказец, дай Бог памяти, как же его звали?!..  Ажуев Гамзат!..
       Выпустив по врагу, последний патрон, Гам-зат отложил мо;синку в сторону. Выхватил нож, острая сталь в отблеске солнечного света, отра-зилась в его стальном взгляде. Подобно бес-страшному барсу, плавно, будто играючись, уворачивался от нападений врага, нанося в от-вет тяжёлые удары. Движения Ажуева, были похожи на танец, которому его научил когда-то дед. Гамзат, стремительно кинулся на подсту-пивших к самым окопам. Молнией сверкнул клинок, зажатый в сильной руке горца. Резкий взмах и один из эсэсовцев, схватившись за грудь, повалился уткнувшись лицом в грязный снег. Увернувшись от удара прикладом, метнул
нож в нападавшего. Заточенное железо, описав полуоборот, вонзилось в кадык немца по са-мую гарду. Эсэсовец, выпучив глаза, упал навз-ничь. Две пули, вошедшие в грудь молодого лакца, не остановили его. Стиснув зубы лишь на мгновение, выдохнул, и прокричав боевой клич своих предков  – Айгуй  Дагестан! – бросился на фашистов…  Немцы ошалели от увиденного – на вооружённых до зубов солдат, весь в крови и с одним только ножом, шёл в атаку, советский воин…
      Видимо, всё познаётся в сравнении. Одни, рождаются для подвигов, а другие, своей тру-состью и ничтожностью, подчёркивают и воз-величивают доблесть первых…
       Собрание закончилось к четырём часам. Выйдя на улицу, Борщёв направился к машине. Воздух был наполнен ароматом черёмухи. На какой-то миг, его внимание приковал к себе че-ловек в форме НКВД. На ладно подогнанной по фигуре, форме, погоны старшего лейтенанта, с продетой портупеей. На груди, орденская план-ка. Хромовые сапоги, начищены до зеркального блеска. Стоя у мотоцикла с коляской, офицер  пытался  завести  мотор.  Двигатель чи-
ха;л, но  упорно  не  хотел  подавать  признаков
жизни.
       Борщёв, остановившись у автомобиля, му-чительно силился вспомнить, где он его ви-дел?..
       Офицер, тем временем, оставив тщетные попытки завести мотоцикл, извлёк из кармана галифе жестяную баночку из-под монпансье. Раскрыв её, извлёк клочок газеты с табаком и ловко свернул самокрутку в виде козьей нож-ки… 
     - Чернов! Петро!
Офицер, резко обернулся на оклик. Его серые глаза, на какую-то секунду, пристально вцепи-лись в председателя. Затем, сдвинув на заты-лок фуражку, приветливо улыбаясь зашагал в его сторону.
     - Пётр! Борщёв! Вот так встреча!
На глазах удивлённых прохожих, крепко пожа-ли друг другу руки и обнялись!..
       Так, спустя семь лет, встретились два фрон-товых товарища, два тёзки.
       Жизнь, часто преподносит нам встречи – плохие и хорошие, одни из которых служат нам
уроком на чужом примере, а другие, просто да-
рят радость и счастье…
               

                Глава 33
       В привокзальном буфете, за столиком, си-дели двое мужчин, обрамлённые ранней седи-ной. На столе, бутылка “Русской”, два стакана, да незамысловатая закуска. Чокнулись по пер-вой, за встречу! Закурили. За неторопливой бе-седой, наполнилась полная пепельница. Раску-порили ещё одну пол-литровку, было о чём по-говорить двум ветеранам…
     Если бывало встречаются,
     Несколько старых друзей
     Всё, что нам дорого, припоминается, 
     Песня звучит веселей.
     Редко, друзья, нам встречаться приходится,
     Но уж когда довелось,
     Вспомним, что было и выпьем как водится,         
     Как на Руси повелось. 
     Здесь с нами вместе,
     Семья ленинградская, 
     С нами сидит у стола.
     Вспомним, как русская сила солдатская, 
     Немца на Запад гнала.
     Вспомним о тех, кто зимою холодную,
     В мёрзлых лежал блиндажах.
     Бился на Ладоге, дрался на Волхове, 
     Не отступал ни на шаг.
     Вспомним о тех, кто командовал ротами,
     Кто замерзал на снегу,
     Кто в Ленинград, пробирался болотами, 
     Горло ломая врагу.
     Вспомним о тех, кто убит под Синявиным, 
     Тех, кто не сдался живьём.
     Выпьем за Родину, выпьем за Сталина.
     Выпьем и снова нальём.
     Встанем и чокнемся кружками полными, 
     Братство друзей боевых.
     Выпьем, за мужество павших героев, мы.
     Выпьем, за встречу живых. 
     Выпьем, за удаль ту нашу кипучую, 
     За богатырский народ.
     Выпьем, за Армию нашу могучую, 
     Выпьем, за доблестный Флот...
 
       Солнце садилось за горизонт, окрашивая в малиновый цвет, буквы КУПИНО на фасадной стене вокзала, крыши домов, стволы берёз, со-цветья черёмухи. А два боевых офицера, всё сидели и вспоминали те огненные вёрсты вой-ны, по которым им довелось пройти. Поминали поимённо погибших товарищей…
       Они ещё не знали, что  пройдёт  небольшой
отрезок времени и им предстоит породниться – стать сватами. У Чернова Петра Осиповича, рос сын Виктор. У Борщёва Петра Никифоровича, росла дочь Нина. Виктору и Нине, будет пред-начертано самой судьбой, встретиться и полю-бить друг друга. Они поженятся и народят двух сыновей. Их сыновья, женившись, нарожают своих детей. Но, это будет уже совсем другая история, а пока…
       За столиком, опустевшего привокзального буфета, сидели два земляка, два товарища, ра-дуясь нечаянной встрече, радуясь, что дожили до Победы, как и обещали!
       А над Сибирью, простиралось бескрайнее синее небо…
 
 
         ТЕ, КТО ЖИЗНЬЮ СВОЕЙ ЗАПЛАТИЛ,
         ЧТОБ СВОБОДНОЙ РОССИЯ БЫЛА.               
         МОЛИТВОЙ ПОТОМКОВ, БЕССМЕРТЬЕ ОБРЁЛ.
         И ОНИ, СРЕДИ НАС, НАВСЕГДА.