Мёртвые думы. Том 2 1ч. 2, 3 гл

2.
А в этот час, на одном из городских бульваров появились две прекрасные дамы: одна — яркая блондинка, другая — жгучая брюнетка. Невооружённым взглядом можно было определить, что они сёстры и причём — близнецы. Оглядев сверкающую огнями новогоднюю ёлку, стоящую прямо посреди замёрзшего пруда, по ледяной поверхности которого скользили на коньках раскрасневшиеся от мороза горожане, от ма;ла до вели;ка, блондинка тихо произнесла:
— Люблю я этот город. Душевных… много…
— Если бы… ни гости эти… — добавила брюнетка.
Странные дамы присели на заснеженную скамейку, мимо которой трусцой бежали двое, в одинаковых ярких спортивных костюмах: женщина (почти бабушка) и мужчина (почти дедушка), показывая всем своим видом превосходство здорового образа жизни над губительным её прожиганием.
— И не курят, небось… — хищно улыбнулась блондинка, глядя им вслед.
— И не пьют, поди… — добавила брюнетка и, хитро взглянув на сестру, достала из сумочки маленькую старинную золотую фляжку.
Пока «спортсмены» совершали очередной круг, дамы сделали по глотку и продолжили свою странную беседу.
— И вот, куда бегут только? — задумчиво произнесла блонди, — Сидели бы дома. Инфаркты и тромбы, они, что в квартиру нагрянут, что здесь догонят. И в чём разница? У каждого — час свой!
— Не скажи, — тихо отозвалась брюнетка, — Уж лучше добежать до него трусцой, нежели докатиться в инвалидной коляске. А это уже — вопрос качества жизни, и уж никак, её продолжительности. Потом, после нескольких секунд паузы, спросила, — Ты… точно… решила?
И, в тот момент, когда спортивная парочка поравнялась со скамейкой, блондинка сделала ещё один небольшой глоток из золотой фляжки, открыла крышку старинных золотых часов, посмотрела на золотой циферблат и со словами: «Да! Хватит уже ему… тут…» — сложила указательный и средний палец в виде пистолета, направила на бегущего мужчину, тихо произнесла «пуфф» (после чего, послышался еле уловимый звук, срезающей траву, косы) и мужчина, схватившись за грудь, сначала перешёл на медленный шаг, затем тихо опустился на сугроб и мгновенно замер. Насмерть перепуганная женщина наклонилась над ним, взяла за руку, пытаясь нащупать пульс, и отчаянно закричала:
— Скорую! Вызовите скорую!
На что блондинка, дунув в свои два очаровательных пальчика, как в ствол пистолета, равнодушно произнесла:
— Не трудитесь, мамаша. Час его пробил. И это — понимать надо. Не маленькая…
Женщина, с ужасом и недоумением посмотрела на удаляющихся дам и отпустила руку мужа.
3.
Щедра природа на красоту! И подобно кусту ароматной малины, буйно разросшемуся вокруг вонючего деревенского сортира, жительница уездного города «С» Любаша Аникеева, по кличке Разга;ра, цвела и радовала своей первозданной красотой, утомлённых тружеников федеральных автомобильных трасс. Любашина маманя, родившая «по случаю» свою дочуру, наверняка не знала о существовании простой истины: «Когда рожаешь, *** знает, от кого — хуй знает кто и получается». Разгара была самоучкой и все премудрости древнейшей «профессии» постигала опытным путём, пересаживаясь с фуры на фуру. Причём, порой, совершенно бесплатно, в угоду житейскому опыту, который, в конце концов, ей очень даже пригодился…
В один из морозных дней прошлого года, когда Любаша томилась в трепетном ожидании очередного «преподавателя», к её прекрасным (вот честно!) ногам «свалился» важный господин — Василь Митрич Лемуренко, на своём шикарном лимузине, с очень странным, для Разгары, названием «Rolls — Royce». Завидев издали одинокую фигуру, стоящую на обочине, Митрич приказал шофёру остановиться и, деликатно поинтересовавшись у «фигуры», «далёко ль, она, сцуко нах путь держит», услышал ответ: «В город! В униве;р поступать! На языко;вый фак! А деньги и документы с****или!» После чего, Лемуренко заботливо усадил несостоявшуюся «абитуриентку» рядом с собой, по — отечески погладил по голове и со словами: «А на *** тебе, мадам, этот фак, ко;лы у наз з тобою, зивпадають два ентылэкту (народный украинский говор)», «принял экзамен» на «проф пригодность» прямо здесь, отправив охранника Гришку и шофёра Славика посмотреть, растут ли нынче в февральском лесу грузди и авокадо…
Так и очутилась Любаша в доме «одинокого странника», мгновенно привыкнув к тому качеству жизни, в стиле «le glamour», от которого, в случае чего, отказаться, ни у кого нет, уже никакой возможности.
Звал Лемуренко Любашу к себе в спальню крайне редко. И на вопрос одного из двоих своих молоденьких приятелей, заданный однажды в бане: «На кой *** она сдалась те, Митрич?», тихо ответил: «Она, окромя картошки и лука, другой еды не знает и золотой икры „Алмас“ не просит. Прибилась, ну и пусть себе будет… для отмазки».
Однажды, услышав где — то новые для себя слова: «завещание» и «наследство», Разга;ра до такой степени приебалась к утомлённому думами Василь Митричу со справедливым требованием законного бракосочетания, что тот плюнул в сердцах и согласился. Благо, ресторан у него собственный, да и повод собрать корешей — приятелей был более чем мотивированный.
Подружки невесты, прибывшие прямиком из города «С», время от времени удаляясь в дамскую комнату для подтягивания чулок, всё чаще и чаще задавались вопросом, с откровенной завистью глядя на происходящее: «А почему не мы?! Почему, она?!». И сами себе на него же и отвечали: «Ну да… У ней ж… опыта, больше!».
Отличительной особенностью (теперь уже) законной жены Лемуренко, было умопомрачительное ржание, означавшее смех. И теперь, на свадьбе, в своём искреннем желании поддержать всеобщее веселье, Любаша, время от времени, закатывала такие рулады, что законный (теперь уже) ейный муж, в какой — то момент не выдержал и злобно прошипел на ухо:
— Уймись, ****ь!
На что она, мгновенно прекратив смех, ответила:
— Нет, Васёк! Я не ****ь! Я — весёлая! — и закатившись ещё громче, буквально заставила гостей упрятать недоумённые взгляды, дабы не обидеть немым укором завидного жениха.
И вот сегодня, в день годовщины свадьбы, Любаша, как всегда, покручивая своим «ж… опытом» у зеркала, примеряя диковинные наряды, в ожидании очередного подарка, от возвращающегося из командировки мужа, на странную смску: «Разгара, я здеся рядом, ежели чё…», тоже ответила, как — то странно: «Ни магу сиводни мой прилитаит» и с явной досадой швырнула смартфон на диван. Но, настойчивый абонент не унимался и уже по громкой связи изрыгал проклятия, взывая к разуму возбужденной Любаши:
— Ненавижу этого твоего старого пидораса!
— Ты думаешь, я прям влюблена, сил нет?! Но у меня, таперича другого выхода нет! Я по — другому, жить — то, уже не могу! — прокричала Любаша и снова швырнула дорогущий смартфон на диван.