Поэты

Поэты-Русские-Хоббиты вышли к морю. Света, поэтесса, чей путь был волокнист и неровен, накручен узором старомодного ковра на стене, выдала вздох – это был импульс, подача, это был порох, что, взорвавшись в стволе, толкнул вперед ядро, и оно полетело в даль, без цели, без всяких директив.
- Пушкин! – сказала она, словно бы плача в одном слове.
Наташа Губина находилась в позе птицы – это была идея произвольная, основанная на чувствах, хотя со стороны могли бы подумать, что Наташа занимается У-шу. Ее поза обозначала какой-то духовный знак. Прочие хоббиты также находились в странном трепете, и слово «Пушкин» было настоящим биологическим резонатором  - вся остальная человеческая цепь колебалась единым контуром. Если бы кто-то начал кричать, или, положим, плакать, или, пусть, уподобляясь волку – выть, то все бы делали то же самое. Опушкененное чувство создавало эффект струны.
Душа. Свеча. Прочие образы. Много широт и частот для выражения лирической субстанции.
Александр Растениев, поэт-хоббит, в отличие от всех других хоббитов, испытывал волнение другого рода. Однако, лишь когда поэтическое волнение немного успокоилось, Александр заметил:
- Вы в курсе, что ввели налог на воздух?
Сентенцию эту никто не заметил. Старая поэтесса Гирько Марина, подняв руку, а также изобразив с помощью ладони некую птицу, проговорила:
- От имени тяготения планеты Юпитер, голос Гиперборейцев – через время – лети?
- Лети! – хором сказали поэтессы Фильева, Амбарцумян, Верник.
Поэты Семенов, Селихов, Черных также заставляли свои тела показывать разнообразные этюды, и в этом также был большой энергетический смысл – словно бы каждое тело было знаком я незнакомом языке. Растениев же, не удовлетворившись ответом в виде тишины, повторил:
- Слышали? Ввели налог на воздух.
- О чем ты? – вяло, отмахиваясь, спросила Света.
Поэты, осветив Растениева недовольными лучами из глаз, продолжили духовные реверберации.
Природа, находясь в состоянии естественного торжества, проносила по контурам свои духовные сполохи. Не всякий человек был способен прислушаться – но стихописцы, видевшие мир в особом свете, возможно принимали сигналы иного рода. Бывает же и такое явление, как закольцованность – это когда ты сам себе и начало, и конец, и маршрут – а что же во вне? Слышишь ли ты себя или – лишь голос призмы?
Белые облака кучерявились, пытаясь там у себя наверху договориться, куда же им идти дальше. Было решено идти к морю.

Растениев следующим вечером имел сильное посещение – казалось, сердце выскочит из груди от волнения – так ему строчилось. На девятом стихе он ощутил даже и некий сексуальный прилив и подумал – удивительно, как слово в форме способно регулировать человеческую суть. Не сумев остановиться, он получил сильную бессонницу, утром чувствовал себя плохо, а к обеду случилась такая штука: в дверь позвонил почтальон.
- Это датчик воздуха, - сказала тетечка, - распишитесь. Здесь уже указан ваш личный номер, вам остается лишь зайти на сайт «Россия – чистый Воздух» и поставить галочку.
Растениев стоял, не в силах вымолвить ни слова.
Вся следующая неделя прошла в ритме странных фаз, неясных вибраций – осознание наличия ошейника, который, детектируя число потребленного воздуха, рассчитывал налог, наводила на тоскливые чувства – однако, поэтический поток был сильнее. Эта странная нить словно бы шла из космоса, и Растениев не знал, как же ему поступить? Возможно, надо было выступить, встать в одиночный пикет – но люди вокруг будто бы ничего не замечали.
- Не задыхаетесь? – спросил он у продавщицы.
- О чем вы? – не поняла она.
- Разве вы ничего не заметили?
- А, вы про это? Мало зарабатываете?
- Но при чем это?
- Настоящий мужик не жалуется. Мужик зарабатывает.
Непонятно почему, разговор этот подхватил какой-то громкий паренек – видимо, торговый представитель, который находился в тот момент в ожидании закрытия накладной и денег.
- Жалуются, брат, только терпилы, - сказал он басовито, - живи в мужиках, крутись, не будь лохом, не жалуйся.
- А это? – спросил Растениев, оттопырив футболку и показывая ошейник.
- Везде в мире – одинаково, - отвечал парень, - там семьи, и тут семьи. Но наши олигархи – это наши. А если ты будешь раскачивать лодку, то придут чужие. Ты плохо дышишь? Может, тебя жаба душит, что кто-то лучше живут? Все дело в капитализме. И тут, и там – нет разницы. Кто сильный, тот доит. Хочешь иметь больше, выйди из зоны комфорта.
- Мне даже нечего сказать, - возмутился Растениев, отдавая продавщице продукты, - не буду у вас ничего покупать. Отдавайте назад деньги.
- Подумаешь, - ухмыльнулась та.
- Так слышь, - продолжил парень, - я тебе говорю, мозг – это не ведро, ты же не заливаешь туда все, что хочешь. Живем в лучшее время, мужик, просто фильтруй ситуацию – если дают, ты смотри то, что дают, а дают много, главное – успевай брать. Никто же не виноват в том, что если давали, а ты не заметил, потому что залил в свое ведро не то, что надо. Используй мозг по назначению. А если ты считаешь, что у тебя берут слишком много, так ты ж и смотри, в чем компенсация. Посмотри, какие тачки! Посмотри, как люди путешествуют! Смотри, какая лавашовая жизнь! Просто хорошо прикинь, не щелкай, пойми – с кем ты, кто сейчас берет – а если хозяин приучил всех делиться, то жить легко. Пойми.
Поэт лишь хмыкнул.
- Оно, короче, слышь, понял, мутил много – голову намутят, мол, смотри как у них – а там уже всё, слышь, последние дни. Туда уже не смотри, кингстоны открыты. Теперь надо, понял слышь короче, если не начал – начни, просто бери, потому что сейчас много дают, надо только понять, кто дает. Кто дает, к тому пристраивайся. Это как у животных. В стаю пришел, знай короче слышь чо понял, вожака, ха-ха. Да чего я говорю. Ты, да живи.
Александр Растениев был готов поклясться, что процентный состав раздражения в крови его перешел все видимые пределы – выйдя, он шел – ногами своими он будто бы пытался пробить землю. Можно было подумать, кто-то мог оценить эту позу – да, разве что воробьи разбежались – и то, если задуматься, они бы и просто так разбежались. Волна, что бродила вдоль головы, вдруг с силой ударила в висок. Александр пощупал свой ошейник, вошел в другой магазин, где встретил теплую, какую-то съедобную, где-то даже – пионерскую, улыбку очередной продавщицы. Так и хотелось вдруг кинуться вперед и вкусить ее губы. И так очевиден был ошейник – цветной, с какими-то прикольными вставками и цветочками – Александр застыл, не в силах оторвать от него взгляд.
- Да, да, - сказала девушка.
Александр замялся. Хлеб был теперь дороже в два раза, тверже, и даже как будто немного с песком. Растениев улыбнулся и спросил:
- Скажите, а как вам цена на хлеб?
- Цена? Гм. О чем вы? – спросила девушка.
- Ну, как бы о хлебе?
- А…. – она улыбнулась, глядя на поэта с сожалением. – Я хлеб не ем. Я даже не совсем понимаю, аха?
- А что вы кушаете?
- Вообще, я худею. Мне не нужны продукты. Я считаю, цена на продукты повышает статус покупателя – лучше меньше, но дороже, плюс, вы можете накопить себе С-баллы, которые вы аккумулируете в скидки, когда выйдете на пенсию.
- Ладно. Одну селедку взвесьте мне. Вы думаете дожить до пенсии?
- Вы мне? - светлая и ясная девушка изобразила на своем лице раздражение. - Я мечтаю найти спонсора. А вы себе тоже найдите.
Александр Растениев нервно засмеялся. Среди небольшой очереди, что выстроилась за его спиной, кто-то поддержал его смехом, и это этого на душе полегчало. Дальнейший час был полон тумана, мысленной ртути – она вращалась сама по себе, без выхода, создавая эффект левитации для никого – он вошел в торговый центр, где смотрел на лица, смотрел на ошейники.
- Так мало грусти, - сказал он, - а что же. Хорошая ритмика стиха меняет настроение. Но бутылка водки – является ли она все той же бутылкой как прежде?
На повороте он заглянул на заправку, где в припаркованной старой шохе сидели небритые типы. Александр сделал им знак рукой. Щелкнула дверь.
- Миша? – был вопрос.
- Да, Миша, - ответил Александр невпопад, - есть у вас, Ара?
- Эсть. Для лудей всэгда эсть, - был ответ, - скока?
- Да одну.
Спирт продавали пятилитровками. Спирт столь прозрачней, что, казалось, это была сама душа градуса.
- Но подорожал, - сказал Вачик.
Подорожание укладывалось в финансовый план вечера. Принимая пятилитровую баклажку и пряча ее в пакет, Александр присмотрелся. Да, ошейник продавца контрафактного спирта был на месте.
- Щё, а? – тот усмехнулся. – Да, да, тута, родной.
- Ну ладно. Не жмет?
- Да…. А такая жизнь, Мищь? В мире везде одинаково. Возьми любую страню, дя? Одни наворовали и жируют, другие должны крутиться. Всё визде одинаково в мире. Ми ж их игру взяли, да? Был бы Сталин.
- Как же всех так воспитали? – произнес Александр. – Эдак можно и в аду всем говорить, что ад – это хорошее место, и везде одинаково, и все будут с этим согласны.
- Этё, брат, капитализм, - хмыкнул Вачик, - во. Закон руки. Кто первый схватил, тот и схватил. Закон джунглей.
- Да я ж не об этом, - пробормотал Растениев, - ну ладно. Главное ж, главная рука крепка, и все сплотились. Понимаешь? Что за стеной, что вне стены, а? В аквариуме гуппик рассуждает так же.
Вачик уж не обращал внимание – ему звонили.

Творческие идеи Александра выражались через его участие в поэтических группах, также – в работе, хотя в школе творчества у него была скромная должность завхоза. Тем не менее, все здесь было наполнено смыслом. Помимо выполнения своих технических задач, Александр принимал участие в плановых мероприятиях – так, например, в спектакле «Крым – золотой Петушок» он сыграл роль говорящего дерева (правда, этим он был недоволен), полагая, что способен на большее. Впрочем, в двух предыдущих спектаклях роль Александры была выше – в одном он стоял с ведром и пел со всем хором, а во втором случае все было еще сложнее – спектакль назывался «Русский Гарри Поттер», и сюжет вмещал себя мотивы писательницы Роулинг, поэму Пушкина «Руслан и Людмила», а также «Преступления и наказания». Фрагменты данного действа, будучи выложенными на ютубе, собрали некоторое количество комментариев и лайков, число просмотров росло планомерно.
Да, рабочий день в творческом коллективе – вещь особая, а Александр знай себе, лампочки считает, ведет ведомости, подписывает документы. Все бы ничего, а тариф на воздух немного поднялся, хотя – совсем на грамм, вряд ли кто-то заметит, однако, мысль напоминала полосатое зудящее насекомое. Но что такое голова? Открой клапан, слей воду, не грусти.
- Василина Викторовна, - спросил он у директрисы, - я хотел бы, чтобы в спектакле звучали мои стихи.
- Ах, - та затрепетала как лист на ветру.
- Но ведь вы обещали.
- Ах. Ах.
- Но ведь я вхожу в объединение поэтов-хоббитов.
- Большая честь, Александр.
- Скажите, а вы не заметили разницу – лучше ли стал воздух после подорожания?
- О чем вы? Ах, Александр, жалуются только неудачники.
- Нет разницы?
- Не понимаю вас? В прошлом месяце нам подняли зарплату.
- Но я ведь не стал более сытым от теории. Лично у меня зарплата упала. Кстати, видели, сколько стоит хлеб?
- Ах. Ах. А я не ем хлеб. Александр, хлеб портит лицо, портит фигуру, происходит ранее старение. Ну, давайте работать.
Тут она занялась своим телефоном – с жаром гоняя палец по экрану, она словно бы вела некую захватническую операцию, где целью было получение информационной дани от приложений. Александр пошел работать.

Поэты-хоббиты вновь стояли у моря. Все находились в космических позах. Будучи отстранёнными от всего земного, они находились в других сферах, и некоторые из них плакали, ощущая приход. Свои стихи читала Наташа Губина. Этюд ее стойки изобличал воздействие таинственной силы. Чем измерить силу слова? Такой прибор надо было изобрести раньше, когда общая актуальность была выше – зато ныне усилились такие качества, как сила круга и оснащенность дипломами – например, диплом «Стихослужитель Донбасса», интернациональное свидетельство «Есенинская Сирия», сертификат участника фестиваля «В едином пучке». Поэт Верник принес с собой огромную тетрадь, которую теперь прогонял через систему глаза-мозг-рот, преобразовывая в звуки. Погода стояла как погода.
- Верховенство военных, суровый милитаризм – наш путь! – прокричала Света. – Утони, Америка грязноокая! Вперед, хо!
И все стали повторять:
- Вперед, хо!
- Вперед, вперед!
- Вперед, хо!
- Вперед, хо!
Хоббиты слова, мастера лесенок, может быть, песенок, находились в состоянии странного, почти статического, танца. Здесь можно было представить, что сама суть действа возникла где-то в древности, что скорее всего было правдой. Воины строили здание духа. Пушкин!
Александр заглянул в глаза Фильевой – ее безумные живые фары были заполнены жидкостью наркотической мысли. Еще немного, и что-то должно было случиться. Фильева начала декламировать – если бы стихи были поездами, то это были бы поезда-спруты, без порядка, вне всех математических логик. Не все сразу понял, что случилось с Верником. Его глаза вдруг полезли из орбит, он схватился за горло, открыл рот и высунул язык. Упав, Верник забился в конвульсиях.
Поэзия? Да, было же и такое локальное, внутри круга, выражение – хоббитезия. Думали, это пьянящее чувство пушкинского единства охватило поэта, но нет. Проверили пульс. Верник был мертв.
- А-а-а, - заорала Фильева.
Гирько Марина упала в обморок. Сначала думали, что и ей пришел неожиданный каюк, но нет – обошлось. Поэт Черных, словно бы словив клина, побежал – бежал он в одну точку, устал, упал, не мог встать.
А природа ж шла независимо – прохладный ветер нес слова невидимых духов к морю, то же отдавала невидимые же записки морских царей. Звенели цепи утонувших кораблей, томные крабы нащелкивали своими клешнями веселые гимны, морские звезды тянули нити философии. Можно было и так подумать – а зачем природе человек? Почему же он до сих пор не нашел ответы на многие внешние вопросы, наглухо завернувшись в вопросах внутренних? Коридоры поиска, тупики смысла, неожиданные провалы – и неизвестно – далеко ли будешь лететь, или же упадешь на колья, а суть всего – твоя собственная голова. Ответов мало, приветов больше, но главное – теплый, пузырящийся, поток страсти.
Разбежались поэты Хоббиты кто куда.

Слухи о внезапных смертях вечером ползли, словно серые злые сороконожки, а утром стало достоверно известно еще о нескольких случаях. На первом этаже от внезапного удушья умерла престарелая пара. Впрочем, диагноз был лишь предположительным. Александр же с вечера сам на сам нажрался, и потому, находился в плену химической реальности. Даже с утра кто-то нашептывал ему: брось все, никуда не иди, спирт – это целая страна, оставайся там, где хорошо. Накатил Александр, однако ж, работу никто не отменял. Женщины с утра трепетали, но вскоре маховик процесса вошел в нужный режим, и уже было слышно: говорили о мясе
- А знаешь, я какую вырезку люблю….
- А я….
- Я лучше возьму нарезку…
- А я….
- А знаете, а я….
- Мой любит карбонат….
Вернулись к вопросам творчества. Василина Викторовна хотела поставить спектакль, основанный на отваренном в Лермонтове куске поэзии Дмитрия Быкова, эксперимент. Сила женских вибраций невероятна. Александр Растениев, будучи вне процесса, курил на порожках.
- Что думаешь, Тань? – спросил он у специалистки по танцам.
- О чем?
- Ну, что вчера было.
- Так объявили же – к нам пробралась группа диверсантов.
- О, еще и диверсанты. Я про это…, - он показал рукой на ошейник.
- В смысле.
- Да чего, в смысле? Человека задушило прямо у меня на глазах?
- Не знаю. Говорят, они перехватили управление, и все.
- А что, их поймали?
- Да вроде.
- А я думал, может, там не оплачено было?
- Да ну тебя.
- Все утро только и слышно, как говорите вы о колбасе.
- Ой. Пойми, Саша, яжеженщина!
Александр миновал коридор, спустился в подвал, где местные гитаристы пили пиво – им предписывалось вести уроки, однако, ученики бродили бог знает где. Сигаретный дымок, пытаясь убежать в открытую около потолка форточку, зависал и полностью не уходил – впору было подумать о том, чтобы повесить топор. Поэт Растениев поставил на стол пластиковую бутылку 0.5, спирт белый, спортивный – начни, не остановишься, установишь рекорд. Ребята говорили о замене тормозных колодок, потом – о шашлыке. Хорошо говорили, гитарист Павел утверждал, что шашлык лучше всего маринуется в соли. Пиво представляло из себя продуктово-алкогольный примитив «Жигулевское».
- Надо было пойти разливухи взять, - сказал Растениев.
- А фиг с ним.
- Так что вы думаете о том, что было? – спросил Александр.
- Да чо думать, - ответил гитарист Миша, - наше дело какое? А? Надо быть бойцом невидимого фронта. Ты тут есть, а тебя нет. А если срулил с работы по делам, то также – ты есть, и тебя нет, и до тебя никакого дела нет. А у жены есть синусоида. Короче, когда верхи – это все, это или вези ее куда-то, или дари подарок. Вот ты как? Да, хотя, у тебя нет жены, тебе легче. Я тебе даже завидую. У Коли Мамонта жена что ушла – а также, наступила синусоида, верхи. Давай. А Мамонт – да хрен с тобой, не дам. А она ему – тогда буду искать, где дают. А если синусоида на низах, то она сама дает. Хотя то другое.
- Я про это, - Александр указал на ошейник.
- Так и все про это. Как границу закроют, тогда и будут думать. А теперь смотри – все бабки будут к нам идти, когда закроют. Надо искать локальную выгоду! Ты много платишь за воздух?
- Да дело не в этом, сколько я плачу.
- Вот и все. Дела нет, значит, оно тебя по сути и не трогаешь, ты сам со дна ил поднимаешь. По-узбекски – йок ом. Все нормально, Саня. Кто виноват? Сейчас любят искать виноватых во власти – мол, они хотят народ извести, хотят нас обворовать. Но дело не в этом. Зри в корень.
- Ну…
- Да ну что, ну. Потому что – капитализм.
- Хочешь сказать, если бы вернулся социализм, было бы все как надо?
- Да. Да.
- Пошел в колхоз?
- В сущности, колхоз – дело добровольное.  Да и что было плохого в колхозах? Человек был всем обеспечен, думать за свою жизнь не надо было. Работай по мере сил, никто надрываться не заставляет. Если надо что-то из колхоза украсть, тоже на это закрываются глаза. Вышел на работу пьяным – да кому ты нужен, лишь бы работал? А теперь сравни с капитализмом – вышел утром, в трубочку дуй. Это если водитель. А трактористов раньше ничего не заставляли делать. Выехал тебе некий Ваня в поле, едет, да знай себе накатывает. В конце месяца получил свои триста рублей…
- Да какие триста рублей? – сказал Александр. – Где ты их взял? В Интернете пишут?
- Ну, враги как раз пишут, что только сто двадцать и получали. Ага. Но дело в чем? Капиталист – он одинаков, что у них, что у нас. По сути, это одно и то же. Если где-то за воздух не платят явно, значит, ставка идет по другому расчёту. Им же от нас что надо? Отнять у нас наши ресурсы. Больше ничего. А нам что? Взял гитару, накатил, погнали.
- Давайте, - сказал Миша и стал разливать.

Поэзия для некоторых – химический состав атмосферы. Вроде бы тот же воздух, та же небесная синь, с перерывами на седые волосы облаков или косые линии дождя, но словно бы чего-то не хватает. В животном мире это еще проще выражено – одни существа едят траву, а другие высасывают соки растений, а третий тоже высасывают – но уже кровь или чей-то мозг, а у пауков – у тех вообще внешнее пищеварение, и попробуй тут скажи что-нибудь хорошее. Все это сказано лишь для того, чтобы показать вариативность.
Но поза – это когда человек вообразил себя статуей с неким ограниченным допуском к движению.
- Люблю, - читала стих поэтесса без возраста Гирько Марина.
Руки ее трепетали словно лианы в бурю, в лесу, в лесу диком, полном южной страсти. Фильева плакала. Пришел бородатый повелитель верлибра Дудин. Света, главная хоббитантка, не выдержала и танцевала сама с собой. Акция не носила названия. Семенов и Селихов молча курили, Черных держал в руке бокал с пивом. Амбарцумян пыталась одолеть занемевшую в руках дудочку, но и у свежеиспеченного поэта-хоббита, пожилого студента прохладной жизни Васильева Коли ничего не выходило с гитарой. Истерика Гирько Марины достигла апогея.
Поэт-хоббит Александр Растениев был готов прочитать свои свежие стихи. Хорошее круглое солнце сместилось к положению на четыре часа по Москве, многочисленные полицейские наряды, проходившие по определенному графику, выглядели довольно безмятежно.
Море.
Океан – большая всемирная вода, но тут море закрытое – тарелка, на дне которой сидят морские цари, лежат обломки затонувших кораблей. Золото. Поросло золото водорослями, ушло в густую зыбь, не достать – а слово двигается, рифма рисует некий невиданный график, разгоняя психику до пределов накала. Простые рабочие люди, продуктовые и вещевые, кормят свою нервную систему совсем другими вещами – они потребители, не созидатели.
Света исполняла брейк-данс статуи – медленный, однако, с наличием отчетливых рубленых отрезков. Далекий сухогруз, отделившись от горизонта, зашел за спину Гирько Марины. Шла игра в межевание окончаний, возможно, в стиле старых экспериментаторов, возможно – немного кося под поэта Сергея Бирюкова.
- Хо! – воскликнула Гирько Марина.
- Хоббиты, хо! – вторили ей все хором.
- Хоббиты, отечество, Пушкин.
Тут Александр понял, что не может говорить. Он попытался сделать выдох, но слюна перегородила его природный трубопровод. Еще одна попытка – х….х…х…о…пушкин….
Сегментированные солнцем море взорвалось каждым своим персональным осколком – огонь, сгорание, отрицание, реверсивное движение замысла. Запомнился поэт Черных, с открытым ртом, держащийся за горло – картинку эту словно бы пропустили через фильтр.
Уже потом, открыв глаза, ощущая, как расходиться тьма, как оживает мироздание, Александр пытался вспомнить, что же он видел последним. Возможно, был сон – удлиненный в бесконечность. Репетиция вечной ночи не перешла в реальность, и можно было радоваться. Сколько времени он находился вне жизни? Александр закашлял – в палате он находился не один, но прочие люди словно бы не существовали.
- Как вы себя чувствуете? – спросила его медсестра.
- Да так.
Правда, нужно было вернуть разум, провести самоидентификацию, а может быть, принять наркотик из рифмы – одно сочиненное четверостишие способно вернуть поэта к жизни.  Он потянулся, поблагодарив тетечку за чай, однако, оказалось, что с чаем пришли его друзья-поэты, просто в ту секунду у них был перекур.
Крепкий, с сахаром. Живительное тепло приводило организм в чувства, и он погладил сам себя, живет, грудь, выше… Что же это? Казалось, дурной сон должен был упасть в отрицание, в темный угол небытия, оказавшись выдумкой, однако, ошейник контроля вдыхаемого воздуха был на месте.
Представилось насекомое, которое в надежде на чудо нарезало круги вокруг открытой стеклянной бутылки. Питание, воодушевление сладостью, и – победа. Но, влетев внутрь и приземлившись на дно, насекомое оказалось вовлечённым в быль сиропа – крылья его слиплись, и оно не могло улетать. Совсем рядом, за стеклом, жила большая одушевленная вселенная – однако, будучи скованной ультимативной сладостью, насекомое было неспособно покинуть тюрьму. Оно умерло и вскоре засахарилось.
А тут вбежала Света и обнимала его, как родного.
- Ну ладно, - проговорил Александр, - все в порядке. Чувствую себя в норме.
Он даже поглядывал по сторонам – однако, никому до них не было дела. Один человек торчал в своем смартфоне, а остальные спали.
- Мы тебе колбаски принесли, и яблочек, - сказала Фильева, - ну что ты. Все хорошо. Все закончилось.
- А что закончилось?
- Ты не в курсе. Была диверсия. Надо лучше слушать, что по телевизору говорят. Еще раньше сказали, что в город прорвались диверсанты, но никто не обратил на это внимания. Все хорошо. Все, отлично. Черных тоже отошел. А-а-а. Все плохое позади, Саша. Мы ждем тебя. Сейчас придет Миша Семенов и прочитает тебе отрывок из своей новой поэмы. Не помню, как называется. А, вот, будешь фанту?
- Да я уже чай пью.
Чувство разрыва не покидало Александра – жизнь была лентой, которая состояла из двух половинок. Но, черт побери, жизнь вокруг была наполнена прежним позитивом. А вот и Семенов – ежи в саду накалывают на иглы яблоки, Семенов – буквы и их сочетания. Семенов улыбается, и хочется перестать жить и самому стать Семеновым, окунуться в безмятежность.
Эх, до начала поэмы – большой патетический пробел, сравнимый лишь с позицией бегунов на старте – как говорится, еще до всего. Тут бы зашуршали страницы толстой тетради, тут бы – первый взмах весла, и – впереди долгое плавание, исполненное чарующей ритмикой – однако, вместо тетради – смартфон. Едва начал Семенов читать, так достал Александр свой смартфон и тут же уставился в текст полученной SMS:
- Как так, - пробормотал он, - это настоящая, что ли, или опять лохотронщики прислали. С августа цена на воздух повышается на 8%. А?
- О чем ты? – не поняла Света.
- Вот, написано.
- Не пойму тебя. Да брось ты.
- А если отменят жизнь, что ты скажешь, Свет?
- Я продолжаю, - настоятельно сказал Семенов.
Однако, не хотел двигаться его стихотворный корабль. Был он громоздок и тяжел, и, возможно, тут требовались буксиры – но попробуй, придумай их, когда все дело в образах. Мал по малу, дело разошлось. За окном, в промежутках между зданий, облака, движимые духами воздуха, констатировали цикличность всего сущего.
Через день Александра выписали. Дома было еще два с половиной литра спирта.