Побудка

Арестанты сели в кружок на потрескавшемся плиточном полу, скрывающем за собой гнилые доски, и принялись играть в карты. Зубастый Ковега, Золотоухий Мочальник и новенький, которого за глаза прозвали “Шут”, вызвались наблюдать за игрой. Часовой в общей камере плевать хотел на то, что заключенным карты не полагались. Он, уткнувшись в стекло мобильного телефона, грязно переписывался с женой.

Камера запыхтела самокрутками, тут же откуда-то полился в самодельные кружки горячий чай. Черная листовая масса, кружась вихрем вокруг кромок чайника, наполнила камеру ароматом давно забытой свободы.

Карты легли на картонку. Арестанты о чем-то тихо переговаривались, трогая свои веера, стараясь не раскрыть противнику комбинации. Один из игроков положил карты, поднялся и пошел в угол справлять нужду.

“Смотрите, не трожьте там, Мочальник, Ковега, поглядите...”

Игра замерла, дожидаясь пока последние капли выфильтрованной телом самогонки упадут в вонючую дырку в прогнившем деревянном полу. Несмотря на то, что зеки забивали щели в старом двухслойном бараке, как могли и чем могли, холод все равно просачивался откуда-то, минуя расставленные для него ловушки. В некоторых бараках, где народ был позажиточней, ставились печки, но за печки нужно было откидывать козырному, начальнику лагсекции, солидную “мякоть”. Мякотки у арестантов не было, поэтому они довольствовались самодельным костром из того, что оставалось после передачек.

Закопченный металлический жбан для умывания стоял в самом холодном углу барака, выплевывая из себя языки пламени. Смотрящий за огнем аккуратно ворочал по стенкам деревянной кочергой, тихо насвистывая ему одному известную песенку.

Игрок вернулся в стаю, и карточная битва продолжилась. Тусклая лампочка на потолке камеры едва освещала напряженные лица картежников. Бородатые, немытые рожи, низко-низко склонились над игровым полем, чтобы не пропустить ответственный момент. Близился финал.

Игру прервал рев сирены. Часовой уронил телефон и с бл*дствованиями кинулся на пост, отмечать время. Один из арестантов быстро протиснул татуированную пятерню сквозь прутья решетки, и веселый огонек мобильника исчез в темноте отбоя.

***

...Любимое арестантское время (хотя оно для кого как, кому время хорошее, а кому вечная пытка, в зависимости от того, почему сел) потревожили всплески фонариков и громкие голоса. Свет в бараке опять зажегся, и зеки с обеих сторон зарешеченных комнат по коридору увидели, как в межбарачье протиснулись кислые “мусорские рожи”. Ни тем ни другим не понравилась внезапная побудка. Арестанты заворчали, лениво поднимаясь с нар, ожидая шмона, а менты еще больше насупились. Ведь прервался их ужин.

“Че, не нравится стоять? А?! Я вас щас каждого на улице спать заставлю, пока мне телефон не выйдет!”

Забычился потерявший телефон часовой. Стоящие за ним вооруженные до зубов найпаки в сопровождении группы милиционеров с дубинками, клацнули железными сапогами, переминаясь с ноги на ногу. Один из найпаков по-кошачьи подошел к камере игроков в карты и смерил построившихся у нар людей вспышкой зеленого глаза.

“Др. Др. Драг-гуновский, шаг-г, в стро-рону”.

Прошипел механический голос надзирателя. Автоматическая дверь камеры открылась, и спросонья зек медленно, неуклюже вышел из строя.

“Давай его сюда, чайник, бл*дь!”

Робот вошел в камеру, и зеки отпрянули, вмиг отлепившись от своего товарища. Никто не хотел попадаться найпаку под горячую руку, особенно когда его хозяин был в ярости. Робот-конвоир взял заключенного за шкирку и выбросил в межкамерное пространство, где на него тут же набросились с дубинками “мягкие менты”.

“На улицу его тащите теперь...воздух жрать...” - Прохрипел по-странному озверело оставшийся без телефона надзиратель. По помятому выражению мусорского было заметно, что он принял дозу трибинокубыра (видимо полученную от одного из арестантов) . Не хотел погонный срамиться перед зеками. Надо было силу показать.

Мягкие менты вытащили несчастного сквозь закрепродувную дверь, и каждый, кто находился рядом в тот момент, услышал, как из легких арестанта выходят последние капли воздуха.

“Настройтесь! Где слухальник? Еще одного наверх сейчас отправлю!”

Похлопал в ладоши безтелефонный. К стиснутому зубами неодобрению зеков один из заключенных, сходивший под себя юнец, указал на камеру игроков в карты, что-то пролепетав на незнакомом языке. Найпак быстро вытащил стукача из камеры и бросил безжизненной тряпкой под ноги надзирателям.

“Че ты там борочешь?”.

Дубинки весело проехались по телу стукача. Тот протяжно взвыл.

“Слышали, сс*ки, вы все виноваты здесь, не по закону живете!”

Тьма.

***
Шеренга закованных в сталь с ног до головы голых заключенных вышла на мороз. Ветер стоял такой, что роботам-надзирателям приходилось вгрызаться в твердую землю раздвижными ногами, чтобы удержать конвой от падения. Главный конвоир, получивший-таки обратно свой телефон, нарочито засунул в телхваткую маску наушники и на всю громкость включил странную, полную перетренькиваний песню, похожую на плач ребенка.

Обнаженные тела зеков за несколько минут пребывания снаружи защищенного пенными утеплителями здания покрылись коркой льда, пермешанного с кровавыми линиями-трещинами. Зима в лагерной зоне была не простая, а ядовитая.

“Раз, раз!”

“Ave, Caesar, morituri te salutant!”

Роботы, заставляя узников кричать по-латыни, подгоняли конвой. Вскоре один из зеков споткнулся, рухнув на лед. Найпаки, осветив мертвого красным взглядом, отстегнули тело от конвоя, пихнув в сугроб.

Между наказанными и теплом раскинулся двор в тысячу верст. В конце пространства была смотровая башня, похожая на маяк. Но не многие могли пройти весь путь до конца. Мороз был такой, что “сдирал кожу”, а дыхание забивалось обратно в легкие, замораживая кровь.

“Ух-ух-ух! Аве Цезарь!”

Хрипели полумертвые голецы из последних сил. По бокам били в идущих на смерть яркие лампы, которые хотелось обнять, ведь внутри них было тепло и стояла жизнь. За лампами упрямо во все стороны раскинулась пустошь, скованная черным небосводом. Выше, сквозь всевидящие ока наблюдательных станций автополета, вооруженных треугольными пулеметными установками, можно было рассмотреть лишь остальные неясные горстки тюремных построек, которые продолжались под землей...

Шут, Ковега и Мочальник были единственными выжившими после наказания. Их, как подобало обычаю, сразу же поместили в экстренные прогреватели крови, а начавшую гнить с ужасной вонью кожу облили гэлэстатическим кремом. Отогреваясь, зеки чувствовали себя, словно в раю. Они, вопреки случившемуся, блаженно улыбались.

Вокруг, в медицинских отсеках, сновали туда-сюда безлицые доктора. Выживших зеков всегда помещали в медицинские боксы надзирательской зоны, для безопасности. Гигантские холодильники, наполненные гэлэстатикой, жидким соком из питательных веществ, способным восстановить даже самых отчаявшихся пациентов, медленно вращались вокруг своей оси, разогревая в гироскопических нутрах кровезаменитель.

Засыпающий под сладкую музыку внутри головы Шут вдруг увидел, как перед ним на колени кинули нашедшего телефон надзирателя. Человек в цельномеховой форме Северных Войск положил превысившему служебные полномочия мусору руку на плечо.

“Андрюша, - вздохнул он, - извинись-ка перед ними и всеми матерями, которых ты лишил сыновей”.

Северный, бывший, видимо, каким-то инспектором, большой шишкой, достал из кобуры молодецкий, старообрядческий пистолет, похожий на пистолет макарова. С тихим свистом щелкнул затвор.

“Модифицированное, кто такую старину сейчас будет использовать...”

Почему-то полусонно подумал Шут. Его товарищи давно провалились в восстановительное забытие.

Телефонный начал было лепетать извинения, а Шуту было понятно, что он отходит от шока. Мужик не соображал, что произошло, вызванная наркотиком агрессия на мгновение взяла верх. Теперь мента понемногу отпускало, Шут давно не принимал трибинокубыр, но последствия “когда было” запомнились ему на всю жизнь.

Северный инспектор не дал своему коллеге договорить и неожиданно спустил курок. Стекло восстановительной капсулы обрызгалось кровью. Инспектор сверкнул многоглазьем боевого шлема и, развернувшись на пятках, быстрым шагом вышел за дверь.

***   
Спецсиблаг располагался на границе обитаемых земель и служил чем-то вроде исследовательской станции и военной базы. На Земле шла война. Люди настолько преисполнились ненависти друг к другу, что развязали холодную войну по всему Земному Шару. Каждая страна закрылась от себе подобных железным занавесом, а общение между культурами прервалось на несколько десятков лет. В таких условиях выше всех прыгали к небу более развитые страны, а те, что послабее, либо совсем одичали, утратив разумный облик, либо...либо превратились в то, чем был Спецсиблаг.

Спецсиблаг управлял жизнью территории, раскинувшейся от Японии до Берлина. Название страны давно уже стало нарицательным для всех остальных участников Безмирья. Ею пугали друг друга балансирующие на грани открытого конфлита государства. Она манипулировала человеческими умами, она была вечно холодна и молчалива, как Царство Вечной Тьмы.

Свободы в Спецсиблаге не существовало, так же как не существовало ее, по правде сказать, ни в одной точке Земного Шара. Всемирная Холодная Война сковала человечество по рукам и ногам, отрезав все то, что делало мир не пустой оберткой, сотканной из льдин.

Люди в Спецсиблаге делились на три категории: одни сидели, другие были Стоячими, а третьи Висячими. Висячие руководили всем, Стоячие, по сути дела, держали в рабстве сидячих. Сидячие становились узниками лагерей с самого рождения. Города, переоборудованные под огромные тюрьмы, несли на себе основную промышленную мощь государства. Рабочая сила была бесплатной, а единственным показателем достатка считалось количество еды на столе.

Инспектор, наказавший смертью провинившегося коллегу, был одним из Стоячих. Бывший Генерал-полковник, превратившийся волею судьбы в Окрнадзорного, главное лицо целой цепи городов-лагерей, забрался в вертолет и пристегнул ремни. Заключенный-пилот поцеловал гражданин-начальнику Уставной перстень и завел моторы. Тяжелый элмаггравный ястреб, сверкнув фонарями на управительных лепестках, резко взмыл в воздух, раскидав накопившийся на посадочной площадке легкий снег.

“Ястреб” летел бесшумно. Винтов у боевого веротлета не было. Место пропеллеров занимала едва заметная банка, вращающая сверкающие молнии сжиженной (гравитации ли?) вокруг себя, отталкиваясь от воздуха все быстрее и быстрее. Вертолет неспеша “прыгал” на облаках, мчась при этом быстрее, чем любой летательный аппарат до Холодной Войны.

Ястреб спешил. Времени оставалось мало, потому что в одном из городов-лагерей назревал бунт, грозивший перерасти в полномасштабную гражданскую войну.